9/fизнь
®
ЗАМ ЕЧАТЕII ЬН ЫХ
I1ЮДЕЙ
Сеfu.я tuolfaCfu! Основана в 1890 году Ф. Павленковым и продолжена в
1933 году ...
7 downloads
328 Views
47MB Size
Report
This content was uploaded by our users and we assume good faith they have the permission to share this book. If you own the copyright to this book and it is wrongfully on our website, we offer a simple DMCA procedure to remove your content from our site. Start by pressing the button below!
Report copyright / DMCA form
9/fизнь
®
ЗАМ ЕЧАТЕII ЬН ЫХ
I1ЮДЕЙ
Сеfu.я tuolfaCfu! Основана в 1890 году Ф. Павленковым и продолжена в
1933 году
М. Горьким
ВЫПУСК
1105 (905)
]UlKOJIaOl Сиаrnоь
НЕКРАСОВ
МОСКВА МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2004
УДК 82-94 ББК 83.3(2Рос=Рус)1 С 42
Издание второе, исправленное
ISBN 5-235-02704-3
© ©
Скатов Н, Н"
2004
Издательство АО .Молодая гвардия>,
художественное оформление,
2004
Некрасов
колебался,
будучи
лично слабым, .между Чернышев ским и либералами ... Владимир Ленин
Он был великодушный человек сильного характера
... я горячо лю
бил его.
Николай Чернышевский
...люблю
не любовью, а любо-
вание.м.
Лев Толстой Он был страстный человеlC и «барин», этим все сказано.
Александр Блок Некрасов есть русский исто рический тип. Федор Достоевский
«Я РОДИЛСЯ В ...•
(со шлюсь на хрестоматийный при мер главы «Крестьянка,» ни чего не понять, если не увидеть не только образ матери-кре стьянки,
но
-
материнства
как
чувства
всеохватного,
все
проникающего, людского и природного.
Потому-то, например, глава о смерти мальчика Демушки начата
своеобразной
мать-птица
рьщает
по
интродукцией своим
-
картиной
сгоревшим
птенцам
природы:
-
детям.
Потому-то следующая глава о материнском самоотвержении названа «Волчица,>: В беспощадных картинах образы мате ри-волчицы
и
матери-человека,
оставаясь реальнейшими
сами по себе, просвечивают друг друга и сливаются в некий
символ. Потому-то сама крестьянка в тоске и душевном смятении обращается к образу своей покойной матери и в молитве призывает главную на всей Руси заступницу, «ма терь Божию». А в минуту высшего напряжения духовных и физических сил сама разрешается от бремени, давая новую жизнь.
В поэзии Некрасова мать - безусловное, абсолютное на чало жизни, воплощенная норма и идеал ее. В этом смысле мать есть главный «положительный» герой некрасовекой по эзии. А в одном из последних уже почти предсмертных сти-
27
хотворений «Баюшки-баю» само обращение к матери оказы
вается чуть ли не обращением к Матери БожиеЙ. И почти в то же время будет создаваться поэма «Матъ» - попытка кстати, так и не завершившаяся - представить более реаль ный, земной, биографически очерченный образ матери с точными приметами времени и быта, с подлинными собст венными именами: например, той же любовницей отца Аг рафеной. Но и здесь вряд ли следует видеть прямое воспроизведе ние событий того, уже дальнего, детства и отрочества.
Когда-то К. и. Чуковский «расшифровал» один из черно виков поэмы «Матъ», рисующий сцену семейной жизни: «Чай нехорош» - и чашку опрокинул, И Аграфену приказал позвать, И ей ему чай сделать ... Вдрут отец Сказал: «Садись., И села Аграфена, И нагло посмотрела на нее, На мать мою ...
Мы можем догадываться, что хамства и куража в семье хватало, но такого, и даже подобного, эпизода быть не мог
ло. Один из ярославских биографов поэта, как говорится, с фактами в руках показал, что даже в 1838 году, когда бу дущий поэт уезжал в Петербург, будущей любовнице отца Аграфене было только четырнадцать лет. А в доме она по селилась только после смерти матери и отъезда детей, к то
му же, особенно вначале, держалась тише воды, ниже тра вы, заискивая преЖде всего перед молодым барином Николаем, когда он приезжал из столицы поохотиться. По степенно она действительно стала «домоправительницей».
После
1850
года получила от Алексея Сергеевича вольную,
приписавшись в ярославские мещанки, а с его смертью вы
шла замуж и кончила самым несчастным образом
-
в бо
лезнях и нищете.
Общее восприятие матери и ее судьбы входит у Некрасо ва - поэта и человека - в общее восприятие жизни, глубо ко пессимистическое и, видимо, рано осознанное. Отноше ния
с
матерью
и
отношение
к
матери
раскрываются,
по
сути, только через стихи. Следов переписки, если она бьmа, не сохранилось. Нет и никаких признаков хоть какой-то ре акции на смерть матери, в письмах, например. А смерть Елены Андреевны, еще довольно молодой женщины, бьmа, видимо, совершенно неожиданной: во всяком случае, летом 1841 года поэт, уже живший в Петербурге, ехал в Ярославль,
28
так сказать, пить за здравие (на свадьбе сестры), а пришлось пить за упокой (на похоронах матери). Сестра тоже не зажилась и, пробыв в -замужеотве бук
вально год, умерла. Вот отношения-то с сестрой, хотя и ко свенно, но выразительно, поясняют роль матери. Эта стар шая сестра, Елизавета, бьmа самым близким Д1IЯ Некрасова человеком. Кроме матери, но и вместе с матерью. Недаром в «Родине» сразу за стихами о матери, и как бы объединя ясь с ними, идут стихи о сестре:
и ты, делившая с страдалицей безгласной
И rope и позор судьбы ее ужасной, Тебя уж также нет, сестра души моей!
Чем и как определилась эта близость? Сохранилось одно письмо Некрасова сестре, написанное осенью 1840 года в Петербурге. это из родственных - чуть ли не единствен
-
ное в своем роде письмо, вскрывающее самые устойчивые
глубины некрасовского мироощущения, как видим, рано сформировавшегося. «Вчера целый день мне было скучно. Вечером скука уси лилась ... Какая-то безотчетная грусть мучила меня ... Вдруг приносят письмо от тебя ... я с жадностью схватил его, про чел,
но и оно не успокоило меня:
однакож изумило меня:
как будто оно было написано под влиянием тех самых идей, которые преследовали меня в этот вечер
...
Я думаю тогда, отчего такая пустота в моей душе? Отче го меня не всегда и не так сильно радует то, что радует и де
лает счастливыми других ... Отчего я так холодно встречаю и успех и неуспех того, что другого или закинуло бы на седь
мое небо, или бросило в озноб злости и отчаяния?. Да, дни летят ... летят и месяцы ... летят самые годы ... А грустно ... все
так же грустно. Когда же мне будет весело? Спрашиваю я сам себя. Видно, еще пора не пришла, может быть, и не бу дет ее. Что это за странная, беспокойная жизнь человечес кая, которая сама не знает, чего ждать ... Не в том ли и со стоит искусство жить, чтоб уметь самого себя заставить признаться, что жить не стоит
...
Что делаешь ты, милая сестра? Что думаешь ты? Я знаю твою глубокую душу ... твой взгляд на все ... а потому думаю, что тебе грустно, очень грустно в минуты немых бесед с со бою ... Я бы понял тебя, ты бы поняла меня, если бы мы бы ли вместе... Грусть одиночества начинает чаще мучить ме ня ... Я бы охотно приехал к вам, отдохнул бы с вами ... » «С вами» - с матерью и сестрой. Это бьmи люди, с кем размыкалась тогда грусть одиночества. Вспомним еще раз
29
письмо Толстому: «Человек создан быть опорой другому, потому что ему самому нужна опора. Рассматривайте себя как единицу- и Вы придете в отчаяние». Потому Некрасов и скажет, уже в стихах, о матери: «Во мне спасла живую душу ты». Потому И скажет он в стихах о сестре похожей формулой: «Сестра души моей». О своей «малой» родине поэт писал: Где от души моей, Довременно растленной, Так рано отлетел покой благословенный,
И неребяческих желаний и тревог Огонь томительный до срока сердце жег ... Воспоминания дней юности - известных, Под громким именем роскошных и чудесных, Наполнив грудь мою и злобой и хандрой, Во всей своей красе проходят предо мной ...
-
Человек такого накала злобы и хандры, такой степени пессимизма и отрицания, такой меры осознания собствен ных раздвоенностей и переживания трагического смысла жизни или даже хуже - бессмысленности ее мог выжить и спасти ДУШУ, только в самой жизни получив, увидев и по няв противостояние в началах добра и самоотвержения полных, природных И духовных, цельных, безусловных, аб солютных - в этом смысле великих и святых. Наверное, не каждая
мать может одарить всем этим,
но
ведь если хоть
кто-то может одарить так, то только мать. Мать поэта ода рила и озарила его. «Великое, святое слово "мать"», - ска жет сам поэт.
«... То, как говорил он о своей матери, - вспоминает о молодом Некрасове Достоевский, - та сила умиления, с ко торою он вспоминал о ней, рождали уже и тогда предчувст
вие, что если будет что-нибудь святое в его жизни, но такое, что могло бы спасти его и послужить ему маяком, путевой звездой даже в самые темные и роковые мгновения судьбы его, то, уж конечно, лишь одно это первоначальное детское
впечатление детских слез, детских рьщаний вместе, обняв шись, где-нибудь украдкой, чтоб не видели (как рассказы вал он мне), с мученицей матерью, с существом, столь лю бившим его. Я думаю, что ни одна потом привязанность в жизни его не могла бы так же, как эта, повлиять и власти тельно подействовать на его волю и на иные темные неудер жимые влечения его духа, преследовавшие его всю жизнь. А темные порывы духа сказывались уже и тогда».
у светлого и довлевшего себе Пушкина, который, казалось бы, - «все», есть образы матерей, но нет - и быть не мог ло - идеи материнства и всепокрывающего образа матери.
30
Роль Елены Андреевны Некрасовой в детской и отроче ской жизни нашего поэта имела колоссальное значение для
судеб всей русской культуры: с Некрасовым мы получили единственный в своем роде поэтически совершенный и ис торически значимый культ матери и материнства.
••• Вряд ли бы мы имели Некрасова - великого народного поэта, если бы самым замечательным образом не сложились к тому и еще некоторые существеннейшие обстоятельства его детства. Подобного опыта, кстати сказать, более не по лучит, кажется, ни один русский писатель, тем более поэт.
or самого раннего
не
осознавать,
то
возраста он имел возможность если еще уже
воспринимать
не
только
отдельных
людей из народа, но и как бы народ в целом. Не десятки, а сотни, даже тысячи людей - в бесконечной пестроте, по движности, разнообразии. Дело в том, что стихи «В неведомой глуши, в деревне ПОЛУДИКОЙ •.. ) никак не безусловная характеристика места некрасовского детства. Во-первых, надо сказать, что Некра сов-мальчик рос, и тем воспитывался, с деревенскими маль
чишками и девчонками.
«... Orношения
мои К грешневцам
были такие:
... Благодарение Богу, Я совершил еще раз Милую эту дорогу, Вот уж запасный амбар, Вот уж и риги... как сладок Теплого колоса пар! - Останови же лошадок! Видишь: из каждых ворот Спешно идет обыватель. Все-то знакомый народ, Что ни мужик, то приятель. я постоянно играл с деревенскими детьми, и когда мы подросли, то естественно, что между нами бьmа такая ко роткость))
.
Поэт действительно с раннего детства знал народную ~знь изнутри, самым непосредственным, домашним обра зом знал, приятельствуя, часто одних и тех же людей в раз
ном возрасте, наблюдая в разных положениях, а иногда позднее - и вмешиваясь. И помогая.
И в поэзии потому же он мог, как никто, писать о крес тьянском деревенском детстве.
31
Некрасов-отец, конечно, не подозревал, что мешает ста новлению великого народного поэта, запрещая сыну об щаться с детским крестьянским миром, а Некрасов-сын, ес тественно, тогда не думал, что он таким общением уже обес печивает себе будущую поэтическую силу и славу. По вос поминаниям сестры Анны, «проделав лаз в заборе, он при каждом удобном случае убегал к деревенским ребятам, при нимал
участие
в
их
играх,
которые
нередко
оканчивались
общей дракоЙ~. Но самое замечательное бьmо, когда вся орава высыпала на большую дорогу. Грешнево лежало отнюдь не «в неведомой глуши~. Здесь Некрасову, народному поэту, крепко повезло. Большая рус ская литература - вся дорожная, вся - «с колес», будь то путешествия Онегина, или скитания Печорина, или переез ды Чичикова. Дорога - символ русской жизни в ее непри строенности, неприкаянности и неуспокоенности. Если же говорить о реальных дорогах, то Пушкин, Лермонтов, Го голь только со временем вышли на большие дороги России и поехали по ним. Некрасов с самого начала оказался на та кой большой дороге, но до поры до времени не ехал, а, так сказать, сидел на ней, Русь же ехала и - еще больше - шла перед ним.
«Костромская почтовая дорога (луговая), - описывали ее в середине прошлого века военные статистики Генераль ного штаба, - идет от Ярославля по левому берегу р. Волги по ровным и низменным местам и близ с. Борок (Данилов ского уезда) входит в Костромскую губернию. Всего от Яро славля до границы губернии этим трактом считается 45 верст, в пределах губернии находится одна почтовая стан
ция Тимохинская в 27 верстах от Ярославля, на коей лоша дей содержится 20, а поверстная плата по 1,1/2 копейки се ребром. для прохода войск и тяжестей эта дорога весьма удобна.>. Кстати сказать, тогда же Алексей Сергеевич Некрасов, постоянно искавший, на чем бы сорвать деньгу, пьпался ис пользовать выгоду от места расположения своего поместья и
даже организовать частный извоз, сообщая в «Ярославских
губернских новостях», что «с 1 генваря 1848 года Ярослав ского уезда в сельце Грешнево на 23 версте от Ярославля выставлены будут от помещика майора Некрасова лошади для вольной гоньбы, в перемене коих никто из проезжаю щих из Ярославля прямо в Кострому и обратно не встретит ни малейшего замедления: плата же назначается 8 копеек, полагая на ассигнации, с лошади за версту.>.
32
Так что большая дорога действительно широко входила во всю жизнь, в самый быт этих мест. «Сельцо Грешнево, - вспоминал сам поэт, - стоит на (трактовой) низовой ярославско-костромской дороге ... бар ский дом выходит на самую дорогу, и все, что по ней шло и
ехало и бьmо ведомо, начиная с почтовых троек и кончая арестантами,
закованными
в
цепи,
в
сопровождении
кон
войных, было постоянной пищей нашего детского любо пытства». «Все, что по ней шло, ехало и бьmо ведомо» - и это дни, месяцы и целые годы.
Может быть, потому же чугь ли не первыми настоящими произведениями Некрасова стали «дорожные» стихотворе ния: «В дороге», «Тройка» ... Не на эту ли дорогу в тоске вы бегала привезенная Еленой Андреевной с Украины Катери на. Есть предположение, что именно она героиня «Тройки». Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг? Знать, забило сердечко тревогу Все лицо твое вспыхнуло вдруг. На тебя заглядеться не диво, Полюбить тебя всякий не прочь: Вьется алая лента игриво В волосах твоих, черных как ночь; Сквозь румянец щеки твоей смуглой Пробивается легкий пушок, Из-под брови твоей полукруглой Смотрит бойко лукавый глазок. Взгляд один чернобровой дикарки, Полный чар, зажигающих кровь, Старика разорит на подарки, В сердце юноши кинет любовь.
И в самом деле: «взгляд один чернобровой дикарки», «вьется ночь»
-
алая
лента
игриво
в
волосах
твоих,
черных
как
все это не очень похоже на северную крестьянку,
но прямо ложится на традиционный портрет южанки, «чер нобривой» хохлушки.
Надо думать, что и семь мужиков в некрасовской поэме никогда бы не прошли по Руси, мучаясь вопросом, кому на ней жить хорошо, если бы перед мальчиком - будущим по этом еще в детстве не прошла сама Русь по одной из самых знаменитых своих дорог: ее звали еще Владимиркой, а так
же Сибиркой. С самого детства Некрасову посчастливилось попасть и на еще одну великую русскую дорогу. это Волга.
2 Н.
Скатов
зз
Дороги
-
река и тракт
-
IWIи одна вдоль другой, иногда
совсем рядом! ПРОIWIи они рядом И в жизни поэта. Стихи: о Волга! Колыбель моя, Любил ли КТО тебя, как я
-
не поэтический оборот, но точное обозначение роли, кото рую сыграла эта великая река в жизни Некрасова и в его по этическом становлении: «Колыбелм! Действительно, никто не любил ее так, как он, во всяком случае, в русской лите ратуре.
Твардовский имел все основания сказать «Волга - река Некрасова». И правда, если есть, например, пушкинский Петербург и Петербург гоголевский, Петербург Достоевско го и, кстати, некрасовский Петербург тоже, то уж Волга только некрасовская. Даже определение «вечная», как отме чено исследователями рукописей Некрасова, поэт в при ложении к Волге писал с большой буквы. Неизменная и давняя фольклорная героиня - Волга в русскую литературу, в русскую поэзию вошла лишь с Некрасовым и в известной мере с близким ему - впрочем, не только здесь - Остров ским. Да и вошла-то далеко не сразу. Он еще сам будет
- уже поэтической - встрече с Волгой. Но она состоится, позднее и во многом на бере гах Невы, конечно, потому, что уже состоялась житейская и жизненная встреча с ней раньше, на волжских берегах. Собственно, Грешнево не стояло прямо на берегу, но не сколько верст - не расстояние для все больше подраставше го мальчика и его деревенских приятелей, а Волга, конечно,
долго готовиться к этой новой
не меньше, чем большая дорога, давала пищу для детского любопытства. Сотни и тысячи судов всех типов ПЛЬDIИ по Волге С началом навигации: ладьи и завозни, барки и коно водки, паромы и унженки, коломянки, суреки, соминки. И суперкорабли тогдашнего волжского флота - расшивы: рас писные и украшенные резьбой, водоизмещением до 20 тысяч пудов с пятью пятнадцатисаженными мачтами и громадны
ми, такой же ширины, парусами. «Из Овсянников, - записы вает проезжавший этими местами А. Н. Островский, - вы
ехали в б-м часу и ехали все время берегом Волги, почти подле самой воды, камышами. Виды на ту сторону очарова тельные. По Волге взад и вперед беспрестанно идут расшивы то на парусах, то народом. Езда такая, как на Кузнецком мос ту. Кострому видно верст за 20». «То на парусах, то народом». Дело в том, что Волга бы
ла не только судоходной рекой, но и, так сказать, пешеход-' ной. В самом прямом смысле. Суда тащились «народом».
34
Даже и при появлении пароходов все-таки основной движу
щей силой была сила рук, и груди, и плеч, и ног. С вскры тием русских европейских рек являлась картина великого
переселения народов - сверху вниз. Ведь в начале XIX ве ка только в бассейне Оки и Волги находилось более полу миллиона - целая страна - бурлаков. Да и в середине ве ка
-
уже и при постепенно внедрявшихся пароходах
-
еще
шли и шли снизу вверх с судами десятки и десятки тысяч человек.
Бурлак стоянный
-
с определенного, как и Волга, времени герой
не красовской
поэзии:
иногда
-
по
вскользь,
иногда специально - особо и развернуто. И при этом почти всегда с переходом в образ-обобщение, в образ-символ. Многое в самом жизненном материале подталкивало к таким художественным обобщениям, уже как бы их заклю чало - все прямо под некрасовскую поэзию. Труд и страда ния были в буквальном смысле слова нечеловеческими: че ловек работал вместо лошади, а иногда вместе с лошадью. И беспросветными, опять-таки в буквальном смысле: ни празд ников, ни выходных.
В знаменитом не красовском стихотворении о железной дороге есть строки:
А по бокам-то все косточки русские.
Перефразируя, можно было бы сказать о Волге: По берегам-то все косточки русские.
«Но самое несчастное положение бурлаков, - описывали статистики прошлого века, - бывает во время болезни, ко торая посещает их довольно часто... При совершенном от сутствии врачебного пособия, о котором судохозяева ни сколько не заботятся, больные оставляются в первом при брежном селении, а иногда и просто на берегу, вдали от вся кого жилья и людей ... »
Между тем близость ли к природе, отторгнутость ли от обычной жизни с особым чувством свободы от нее, строгая ли артельность труда и быта - все ли это вместе рождало и особый, симпатичный и привлекательный, человеческий на родный тип. «В нравственном отношении, - заключали те же тогдашние статистики, - бурлаки отличаются доброду шием, исполнением принятых на себя обязанностей, при мерной честностью и добросовестностью и совершенною доверенностью к старшим, простотою В обращении и никог да не причиняют дел местной полиции».
35
Внекрасовских местах бурлаку приходилось особенно трудно. Недалеко от Грешнева располагалась знаменитая на всю Волгу громадная - до трех верст - Овсянниковская мель - с наносами и перекатами. Работа по паузке (перетас киванию судов) становилась прямым надрывом, а песня под
линным стоном. Песню-стон Некрасов прежде всего усвоил здесь, хотя писал свои «бурлацкие» песни сам, «из себя». Хлебушка нет, Валится дом, Сколько уж лет Каме поем Горе свое, Плохо житье! Братцы, подъеМ! Ухнем! напрем!
Ухни, ребята! гора-то высокая ... Кама угрюмая! Кама глубокая! Хлебушка дай! Экой песок! Эка гора! Экой денек! Эка жара!
Эти «камские»
впечатления Некрасов вынес из своего
волжского края, как и чисто русское ощущение природы во
обще. Уже в хх веке русская философская мысль объясняла то особое чувство природы, которым наделен русский человек. «Необъятность русской земли, отсутствие границ и преде
лов, - писал Николай Бердяев, - выразились в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, уст ремленность в бесконечность, широта. На Западе тесно, все ограничено, все оформлено и распре делено, все благоприятствует образованию и развитию циви лизации - и строение земли, и строение души. Можно бьmо бы сказать, что русский народ пал жертвой необъятности сво ей земли, своей природной стихийности. Ему нелегко дава лось оформление, дар формы у русских людей невелию>. Вряд ли кто в русской поэзии более Некрасова выразил эту особенность «пейзажа русской души» - ощущение про стора.
Все рожь кругом, как степь живая, Ни замков, ни морей, ни гор ... Спасибо, сторона родная, За твой врачующий простор!
36
Такое удивительное чувство простора рождается на Вол ге между Ярославлем и Костромой (, он расстался со старым поэтическим .синтезисом
•.
Будучи поэтом, он не нашел и не мог найти полного ус
пеха в непоэтическом деле, к которому и побуждал Белин ский, - в прозе, но Белинский же очень помог в успешном поиске дела поэзии
-
нового «синтезиса., помог невольно,
не видя в Некрасове поэта и ни к какой поэтической дея тельности не побуждая. И все же он возврашал Некрасова к поэзии, хотя и не думал об этом. Возврашал всеми своими высокими
и
вселяющими
веру
в
высокое
поучениями,
а
главное - всем своим обликом и образом. Тем более в по ру, когда Некрасов, молодой человек и литератор, по собст венному
признанию,
впадал
даже
в
цинизм
-
литератур
ный, да, добавим, и житейский тоже, и от которого не все
гда удерживалея позднее: бьm бы не тем человеком, Потому-то Некрасов и бьmа для него спасением. человека-«идеалиста», как
«Что бы ему пожить дольше. Я каким теперь>'>. сказал, что встреча с Белинским Без такого критика-«реалиста» И Белинский, Некрасов не стал бы
таким поэтом-«романтиком>'>, каким он стал во второй поло
вине 40-х годов. И даже человеком-«материалистом. он, на верное, стал бы другим, хотя, конечно, его взгляд на Белин ского был и остался все же взглядом «материалиста» на «идеалиста>,>
: Наивная и страстная душа, в ком помыслы высокие кипели
...
«Страстная душа. Некрасова много «высокого» приняла от «страстной души» Белинского. И в то же время даже в этих стихах - какой трезвый и холодный взгляд - «наив ная»; чего он сам бьm лишен, так это прекрасной наивнос
ти Белинского; и поэтической
-
ко
Для
человеческой
в
жизни.
в стихах тоже,
-
Некрасова
а не толь Белинский
Возвращал синтез в стихи, возвращая для него такой синтез
в жизнь. Так что новый поэтический синтез бьm найден под прямым воздействием Белинского, хотя в то же время безот носительно к Белинскому и даже вопреки Белинскому.
*** Переломным оказался
1845
год. Он еще начинается с ре
Щительного и иронического отрицания стишков:
71
Стишки! Стишки! Давно ль и я был reний? Мечтал ... не спал... пописывал стишки? О вы, источник стольких наслаждений. Мои литературные грешки! Как дельно, как благоразумно мило На вас я годы лучшие убил! В душе моей не много силы было, А я и ту бесплодно расточил! Увы! .. стихов слагатели младые, С кем я делил и труд мой, и досуг, Вы, люди милые, поэты преплохие, Вам изменил ваш недостойный друг! ..
А далее иронически и про «избранников небес», и про «час блаженно-роковой», и про «не понимающих толпьiпро роков». Стишки бьши напечатаны тогда же с сокращенной и юмористически звучащей подписью «Ник-Нек». И в том же 1845 году, вероятно, в конце года, вдруг по являются стихи традиционные и,
видимо,
совершенно
не
ожиданные для поэта, который недавно смеялся над тем, как он «мечтал»:
Пускай мечтатели осмеяны давно, Пускай в них многое действительно смешно, Но все же я скажу, что мне в часы разлуки Отраднее всего, среди душевной муки, Воспоминать о ней: усилием мечты Из мрака вызывать знакомые черты, В минуты горького раздумья и печали Бродить по тем местам, где вместе мы гуляли ...
А далее - и без всякой иронии - и про мечту, и про сад, и про темную аллею, и про «долгий поцелуй». Некрасов да же не напечатал эти «стишки» тогда, а только через шесть
лет и то как «Стихотворение без подписи». В сорок же пятом году, пусть и возникнув из непосред ственных
жизненных
впечатлений
-
скорее
всего
начала
любви к Панаевой, - оно должно бьшо поразить и его са мого необычностью! Когда-то один из знатоков русской поэзии сказал об этих некрасовских стихах: «Классический александриец в тради ционном пушкинском стиле». Конечно, этот пушкинский александриец Некрасова не Бог весть какое поэтическое яв ление. Важно иное: «пушкинские» стихи можно бьшо спо койно написать, поскольку уже создавались собственно не красовские.
В том же 1845 году совершилось действительно поэтиче ское открытие. Явился поэт. Не в ряду прочего писавший
72
стихи литератор, а поэт, до того у нас не бывший и неви данный. Вот это-то Белинский с поразительным своим чу тьем понял сразу и отреагировал с тем большей силой, чем большей неожиданностью для него самого это было. А это уже бьuIO не «зарождение слов И мыслей» и «задатки отри цания~, которыми он мог восхищаться внекрасовской «Ро
дине~. Это было иное и - главное. По воспоминаниям И. и. Панаева, когда Некрасов прочи тал свое стихотворение, у Белинского засверкали глаза, он бросился к Некрасову, обнял его и сказал чуть не со слезами на глазах: «Да знаете ли вы, что вы поэт - и поэт истинный?» Некрасов не знал. Он ни тогда, ни потом - никогда не был чужд, по собственным позднейшим стихам, «сомнения В себе, сей пытки творческого духа». Пушкин, наверное, бьm чуть ли не единственным у нас, чьи «пытки творческо
го духа» никогда не включали «сомнения В себе». Не то у Некрасова, у Фета ... Один из мемуаристов недаром написал, что Белинский раскрывал Некрасову его самого. А самим собой в первый раз он явился в стихотворении «В дороге». В стихотворении рассказывается о трагической истории крестьянской девушки, воспитанной в барской семье и по прихоти барина отданной в мужицкую семью, на горе свое му мужу-крестьянину и на собственную погибель.
Стихотворение поражает правдой самого факта, и подчас кажется, что сила стихотворения и суть поэтического открытия
Некрасова лишь в сообщении этого факта, в то время как де ло не только в этом. Понять, что же :щесь произошло, дают два великих предшественника Некрасова, два поэта-современни ка - оба кончили как раз тогда, когда Некрасов только начал:
Лермонтова убили в 1841 году, в 1842 году умер Кольцов. Кольцовская песня - песня народная по характеру свое му. Всегда у Кольцова в стихах выступает не этот человек, не этот крестьянин, не эта девушка, а вообще человек, во
обще крестьянин, вообще девушка. Народность Кольцова осталась в пределах
народной
песни, народной поэзии в сути своей, безотносительно к тому, сколько и каких образов, пришедших из собственно народной поэзии, мы в ней находим. В ином литературном произведении таких образов может быть больше, чем у
Кольцова, и все же от народной поэзии оно дальше, чем кольцовская песня.
С другой стороны, Лермонтов. «Устремления лермонтов ской поэзии последних лет к народности, ДОвольно давний историк литературы,
-
-
писал один, уже
оставались бы раз
розненными, если бы не возникло стихотворение, где они
73
возведены в большое обобщение. это
-
«Родина»... В этом
почти предсмертном стихотворении как бы намечена новая, так и не осуществленная самим поэтом творческая програм
ма. Она стала «программой» для Некрасова». Что же не осуществил Лермонтов? И какую «програмМ}'» пос..tе него выполнил Некрасов? Дело в том, что уже стихо творение «В дороге» не только продолжает лермонтовскую «Родину., но и в известном смысле ей противоположно. Это тем более характерно, что внешне оба произведения, казалось бы, близки. В обоих - образ ПУТИ, в обоих - до рожные впечатления, и в том и в другом - народ. Какая удивительная общность! Во всяком случае, для лермонтов ской «Родины» название некрасовского стихотворения - «В дороге» могло бы служить подзаголовком. Но вот наоборот это сделать бьmо бы уже невозможно. Проселочным nyreM люблю скакать в телеге И, взором медленным пронзая ночи Tet'!b, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень.
Лермонтовская «Родина» действительно во многом цент ральное произведение всей лермонтовской, а может быть, и вообще русской поэзии, целая поэма.
Образ Родины здесь охватывается и создается сразу весь. Ощущение масштаба рождено не восклицаниями и аллего риями. Недаром Лермонтова иной раз называли поэтом Ко смоса, «Космического чувства». Рассказывают, что знамени тый Сергей Королев, естественно, с полной симпатией и сочувствием относясь к нашим офицерам-космонавтам, вспомнил однажды с тайной тоской еще об одном русском
офицере - Лермонтове: «Вот бы кого отправить в космос». И В «Родине» поэт Бог знает с какой высоты охватил всю колоссальную величественную панораму:
Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям ...
И, в секунду сведя нас с высоты, показал иное:
... полное
гумно,
Избу, покрытую соломой, С резными ставнями окно; И в праздник, вечером росистым, Смотреть до полночи готов На пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков.
74
«Официальная,) отчизна в лермонтовских стихах если не
безобразна, то безОбразна. Она определена отвлеченностя ми, тyr же отвергаемыми. Родина, народная и любимая, ма териализована и зрима. Лермонтовский анализ уже отделил официальную отчизну от той Родины, что прежде всего свя зана с понятием «народ,).
Образ одной отчизны оказался без анализа (здесь уже не нужного) отброшенным, образ другой без анализа (здесь еще невозможного) принятым на веру - и Не победит ее рассудок мой ...
Сама объективность стихотворения «Родина,) определена его субъективностью. Поэт остался вне мира народной жиз ни, и этот мир предстал для поэта цельным и в себе замк нутым.
И если Кольцов не вышел из - воспользуемся словами Белинского - «заколдованного круга народности,), то Лер монтов в него не вошел.
Некрасов впервые разомкнул этот «заколдованный,) круг. В известном смысле этот круг разомкнулся в поэзии, по тому что он разомкнулся в жизни. Летом, даже ближе к осе ни (вероятно, в августе, сентябре), 1845 года Некрасов по сле четырехлетнего перерыва снова побывал в Грешневе. Не шибко, но кое-какие отношения с отцом поддерживались
(как сообщил поэт сестре Анне, три письма за три года). Ви димо, сохранилось немало и личного ожесточения, особен но после смерти матери, сестры Лизы, и оно отразилось в некрасовском стихотворении «Родина,). Однако при некото рых личных биографических примерах это не автобиографи
ческие стихи и не картинки Грешнева: только оглядка на цензуру, то есть боязнь обобщений, заставила поэта печа
тать его под названием «Старые хоромы».
И не случайно: в стихотворении именно предельное ви тийственное обличение крепостничества, а не ярославской усадьбы Некрасовых. Недаром поэт позднее, как он гово рил, хотел снять с души грех. Это о стихах, где он «желчно И резко,) отзывался об отце.
«Родина,) полемична по отношению к идиллическим сти хам о няне (пушкинской, конечно) у Языкова и самого
Пушкина. «Родина» полемична и к пушкинской «Деревне», К ее первой идиллической части. Но она полемична к ней так, как у самого Пушкина к первой части его «Деревни,) полемична вторая (как известно, не печатавшаяся; трудно сказать, знал ли ее тогда Некрасов в списках), в которой то-
75
же - никакая не псковская деревня, как у Некрасова - не ярославская: предельное обобщение «рабства». «Но мысль ужасная здесь душу омрачает», - писал Пушкин. Мысль! Здесь много условного, одического. Недаром стихотворение Некрасова «Родина» писалось довольно долго и, так сказать, отвлеченно: в два приема (до поездки на родину и после нее) и под прямым воздействи ем Белинского в гораздо большей мере, чем под воздействи ем самой поездки. «Приношу К нему, - вспоминал позднее поэт, - около 1844 года стихотворение «Родина», написано бьшо только начало. Белинский пришел в восторг, ему по нравились задатки отрицания и вообще зарождение слов и мыслей ... »
Со слов Некрасова же, записанных С. Кривенко, следу ет, что «конец бьm сочинен некоторое время спустя на ули
це, по пути к Белинскому». Правда, это «некоторое время» растянул ось на несколько месяцев,
но явно сочинение де
лалось «под Белинского». В наборной рукописи оно даже и посвящено ему. В общем при всем эмоциональном напоре «Родина» довольно умозрительна. Она сильно написана, но именно «либеральным», если вспомнить самохарактеристи ку Некрасова, а еще не народным поэтом.
Вероятно, у некрасовской «Родины» бьш и еще один горький личный, вернее, семейный подтекст. Со смертью матери и из-за характера и поведения отца семейство, где
бьшо шесть братьев и сестер, распалось, действительно став «случайным семейством». Ко времени второго приезда поэта в Грешневе оставались уже только три брата и одна сестра, которые разбрелись кто куда. Девятнадцатилетняя Анна, ли шенная отцовской помощи, отправилась «в люди» - слу
жить гувернанткой в пансион госпожи Буткевич в Ярослав ле. А двадцатилетний Константин уже служил в егерском полку на Кавказе. К тому же он сильно попивал. Федор, ко торому еще не бьшо восемнадцати, довольно неприкаянно пребывал в Грешневе, в основном присматривая за псарней. Конечно же, «Родина» Некрасова сравнительно с лер монтовской «Родиной» узка. Не то некрасовское стихотво рение «В дороге». В этом стихотворении поэт тоже вне мира народной жизни, не входит в него лирически, не сливается
с ним. Но этот мир предстает в удесятеренной сложности, неведомой Лермонтову. Лермонтов прислушался к «говору мужичков», но, так сказать, пропустил его мимо ушей. Не красов ввел этот говор в стих. Мир народной жизни пред стал разложимым, анализируемым в его сути, в его обна женности. Оказались убранными все опосредования,
76
OТBepгнyrы привычные эстетические формы приобщения к народу через народное творчество, через песню. Взгляд Не красова
уже
стремится
пронИlШyrь далее
того,
что
может
дать песня.
В самом деле, песня может быть столько же средством к изучению народной жизни, сколько и средством остаться в
сугубо эстетической сфере. Дело не в том, что в песне не рассказывается о тяжелой жизни. Orвергается песня, даже поющая о несчастье:
~Скучно! скучно! .. Ямщик удалой, Разгони чем-нибудь мою скуку! Песню, что ли, приятель, запой Про рекрутский набор и разлуку ... »
Но песня не состоялась. Этой привычной форме пред ставления народной жизни поэт предпочел непривычную
-
живой рассказ в стихах и через него дал анализ, который в песне невозможен.
Если Гегель прав и в народной песне «опознается не от дельный индивид со своим субъективным своеобразием, а общенародное чувство, полностью, целиком поглощающее индивида», то в стихотворении Некрасова «опознается» именно «индивид», крестьянин со своей частной судьбой, со своим индивидуальным несчастьем, которое не укладывает
ся в песню об общей беде рекрутского набора и разлуки.
Поэтому такой чуткий и глубокий критик, как Аполлон
Григорьев, указывая на выдающееся значение этого неболь шого стихотворения для целой русской литературы, сказал,
что «... оно совместило, сжало в одну поэтическую форму целую эпоху прошедшего. Но оно, это небольшое стихотво рение, как всякое могучее произведение, забрасывало сети и в будущее». И в самом деле, здесь можно бьшо бы ска зать, что Некрасов еще до появления первого из тургенев ских рассказов открывал будущие «Записки охотника» и предсказывал лирику шестидесятников с ее анализом крес
тьянской жизни.
Но лирика осталась лирикой. Это не очерк и не рассказ. Это лирическое выявление типа народного сознания. Суть стихотворения (и в этом открытие Некрасова) не просто и не только в обличении угнетения и барского произвола, но и в восприятии сложности и противоречивости народного
характера как результата массы обстоятельств, и этого про
извола тоже. Ужас охватывает, может быть, не столько от рассказанной истории, сколько от этой непосредственности, от этой наивности:
77
«... А, СЛЫШЬ, бить
- так почти не бивал, Разве только под пьяную руку ... "
Своеобразный лиризм стихотворения обусловлен и этой безыскусностью, этой цельностью взгляда на мир. Но такая цельность возможна в произведении уже только как следст
вие, пусть временной, утраты самим поэтом цельного вос
приятия народной жизни, которое еще бьшо у Лермонтова или, совершенно по-иному, у Кольцова. Страдание в некрасовском стихотворении представлено в необычной сложности, оно прочувствовано вдвойне или да же
втройне: оно и от горя мужика,
которого сокрушила
«злодейка-жена», И от горя самой «злодейки», несчастной
Груши, и от общего горя народной жизни: «... Ну, довольно, ямшик! Разогнал Ты'мою неотвязную скуку! ....
Без этого конца, без этих двух строчек произведение не было бы подлинно некрасовским. Появилось, как говорят литературоведы, лирическое я самого поэта. Оно-то и засви детельствовало, что здесь уже нет ни КОЛЬЦовской лиричес кой замкнутости в «заколдованном кругу» народности, ни
лирической замкнутости в себе, которая определяла харак
тер восприятия народа у Лермонтова. Свидетельство мемуариста П. Григорьева подтверждает, что Некрасов вполне, во всяком случае со временем, созна вал суть сделанного им художественного открытия. «Да, заговорил он, - я увеличил материал, обрабатывавшийся поэзией, личностями крестьян ... Лермонтов, кажется, вы шел бы на настоящую дорогу, то есть на мой путь, и, веро ятно, с гораздо большим талантом, чем я, но умер рано ... Передо мной никогда не изображенными стояли миллионы живых существ! Они просили любящего взгляда! И что ни человек, то мученик, что ни жизнь, то трагедия!» В том, что стихотворение «В дороге» бьшо написано по сле поездки Некрасова в Грешнево летом 1845 года, прояви лась и какая-то общая принципиальная закономерность, и можно догадываться, что эта поездка, о которой мы ничего
не знаем, бьша решающей в повороте к народу. Ведь до это го ни строкой, даже в письмах, деревня у Некрасова ни ра зу не появлялась. Пришвин записал в свое время: «Любовь к врагу и вообще к ближнему, и не только любовь] а просто внимание к ежедневному достигается только удалением от
него и последующим возвращением. Путешествие ценно не так тем, что оно обогащает новым знанием, как тем, что от-
78
крывает глаза на близкое». Некрасовская поездка, то есть возвращение после удаления, явно бьmа толчком, достижени ем такой любви. Стихи, прежде всего «В дороге», подтверди ли, как вдруг открьmись глаза на бли3lCое, а знания о нем не мало было еще с детства припасено впрок. Вспомним еще раз то, что поэт позднее писал молодому
Льву Толстому: «Цель И смысл жизни - любовь».
Черноброва, статна, словно сахар бела!< ... Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц, У меня ль, молодца, кудри - чесаный лен. Я кудрями тряхну, ничего не скажу, Только буйную голову свешу на грудь ...
и так далее. И тому подобное. Как будто бы в «Огороднике» есть рассказ человека из народа и форма народной песни, но органичного слияния обоих элементов не произошло. Рассказ о частной истории конкретного человека, просящего об именно к нему, един ственному, обращенном «Любящем взгляде», если вспом нить слова Некрасова, заключен здесь во всеобщую форму народной песни. Огородник мог бы спеть такую песню по поводу своей беды, но рассказать в ее общей форме о своей беде для него оказалось трудно. Некрасов еще не создал для него песни (высшей точкой, пиком которой станет, напри мер, великая, по слову Блока, «Коробушка»), что, возникая на почве повседневной жизни, поэтизировала ее и делала
эстетически общезначимой. Взятая же в общем виде тради ционная песня не выдержала такого испьпания и надолго
будет отброшена
поэтом.
На протяжении
почти десяти
лет - и дело не только в цензуре - Некрасов лишь эпизоди чески, к тому же минуя народное творчество, обращается к народной жизни.
81
*** в эту же пору, в середине сороковых годов, одним из пу тей нового построения «дела поэзии
-
синтезиса» станет для
Некрасова и возвращение, как это ни странно покажется на
первый взгляд, к романтизму. В этом смысле уже упомяну тое стихотворение 1845 года «Пускай мечтатели осмеяны давно» не только выражение лирической любовной эмоции, но, если угодно, характернейшая творческая декларация та кого возвращения
к романтизму,
к высокому,
к
«мечтам И
звукам». Хотя это уже иные мечты и, соответственно, другие
звуки. Романтизм этот иной и новый: уже не отказ от высо кого для низкого, но и не отказ от низкого для высокого и,
наконец, не простое соединение высокого с низким. Это по иск высокого в самом низком и обретение в низком высоко го на основе страстного сострадания. В 1847 году Некрасов написал такое стихотворение,
что,
когда он прочитал его в
кружке Белинского, все бьши, по свидетельству мемуариста,
«так потрясены, что со слезами на глазах кинулись обнимать поэта». А Тургенев, находившийся в это время в Париже, пи
сал Белинскому: «Скажите от меня Некрасову, что его сти хотворение в 9-й книжке «Современника» меня совершенно с ума свело, денно и нощно твержу я это удивительное про изведение
-
и уже наизусть выучил».
«Это удивительное произведение» - «Еду ли ночью по улице темной ... ». На многое оно повлияло в русской литера туре - и на стихи, и на прозу. Вот один из результатов тако го влияния - позднейшее стихотворение Добролюбова «Не в блеске и теме природы обновленной ... ». Речь не о том, что бы сравнивающе демонстрировать слабость небольшого по эта перед большим. Но пример этот хорошо поясняет, как обретается большим поэтом «дело поэзии - синтезис». Добролюбов: Не в блеске и теме природы обновленной, Не при ласкающем дыхании весны, Не в бальном торжестве, не в зале обновленной Узнал я первые сердечной жизни сны. В каморке мачущей, среди зимы печальной, Наш первый поцелуй друг другу дали мы,
В лицо нам грязный свет бросал огарок сальный, Дрожали мы вдвойне - от страсти и зимы ... И завтрашний обед, и скудный, и неверный Невольно холодил наш пыл нелицемерныЙ. Кто знает, для чего ты отдалася мне? ' Но знал я, отчего другим ты отдавалась ... Что нужды? .. Я любил. В сердечной глубине Ни одного тебе упрека не сыскалось.
82
Внешне стихотворение Добролюбова восходит как раз к некрасовскому «Еду ли ночью ... »: И здесь и там жизнь и лю бовь бедняков, голод и проституция, перекликаются некото рые детали интерьера. Но никакой поэзии в самом этом ми ре, быте, любви поэт не открывает. Идеальное, романтичное, высокое (тепло природы, весна, бальное торжество) просто противопоставлено низкому,
материальному,
натуралистич
ному (каморка, грязь, голод и холод). Объяснение и оправ
дание, вскользь в конце брошенное: «Что нужды?. Я лю бил» - ничего не объясняет, ничего не оправдывает, и даже, казалось бы, естественное сочувствие героям как бедным лю дям остается для читателя отношением совершенно абст рактным, ибо нам, читателям, нужны высшее сострадание и высшая любовь. Именно такое высшее чувство любви РОЖдает и несет стихотворение Некрасова. Еду ли ночью по улице темной, Бури заслушаюсь в пасмурный день Друг беззащитный, больной и бездомный, Вдруг предо мной промелькнет твоя тень! Сердце сожмется мучительной думой. С детства судьба невзлюбила тебя: Беден и зол бьUI отец твой угрюмый, Замуж пошла ты - другого любя. Муж тебе выпал недобрый на долю: С бешеным нравом, с тяжелой рукой, Не покорилась - ушла ты на волю, Да не на радость сошлась и со мной ... Помнишь ли день, как, больной и голодный, Я унывал, выбивался из сил? В комнате нашей, пустой и холодной, Пар от дыханья волнами ходил. Помнишь ли труб заунывные звуки, Брызги дождя, полусвет, полутьму? Плакал твой сын, и холодные руки Ты согревала дыханьем ему. Он не смолкал - и пронзительно звонок Был его крик ... Становилось темней. Вдоволь поплакал и умер ребенок ... Бедная! слез безрассудных не лей! С горя да с голоду завтра мы оба Так же глубоко и сладко заснем; Купит хозяин, с проклятьем, три гроба Вместе свезут и положат рядком ...
Мало сказать, что здесь вроде бы в соответствии с тема тикой и поэтикой «натуральной школы» описывается жизнь социальных низов, вводятся элементы социальной биогра
фии и т. п.
83
Все это у Некрасова воспринято и рассказано романти
чески и вставлено в романтическую раму. Мрачный роман тический колорит создают уже первые строки: Еду ли ночью по улице темной, Бури заслушаюсь в пасмурный день ...
и на таком фоне возникает мотив-воспоминание: Друт беззащитный, больной и бездомный, Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
В самом рассказе есть недомолвки и оборванность, почти таинственная, нет ни концов, ни начал: «Где ты теперь?.» Создается ощущение странной заброшенности героев в мире, мотив судьбы открывает стихотворение и закрывает его, соединяясь с мотивом беззащитности: Друг беззащитный, больной и бездомный ...
с детства судьба невзлюбила тебя ...
Это из начала стихотворения. А вот конец:
... и
роковая свершится судьба? Кто ж защитит тебя? (Курсив мой. - Н. с.)
Романтизм у Некрасова является и способом преодоле ния рационалистического взгляда на мир, в общем так ха рактерного для натуральной школы, где сами категории со циальности, среды предстают как очень непосредственные и
потому узкие. У Некрасова социальные определения даны, но они не стали окончательными. Жизнь воспринята слож нее и шире. Ничему не дано последних объяснений. Зло, не переставая быть социальным, воспринято и как более уни версальное. Всеобщий характер определений (горемычная нищета ... злая борьба ... роковая судьба ... ) как бы преодолева ет исключительность ситуации, не давая ей остаться случа ем,
казусом,
вовлекая
ее
в
широкое движение жизненных
стихий. Потому это небольшое некрасовское стихотворение выходит из рамок русской «натуральной школы» К мировой, во всяком случае, к европейской литературе.
Как часто бывает, многое внимательные недоброжелате ли понимают лучше благодушных друзей. Уже тогда же П. Капнист писал, что «... сатира Г. Некрасова нередко эф фектно и неверно применяет к русской жизни несвойствен ные ей черты французского или английского пауперизма», и
84
назвал именно «Еду ли ночью по улице темной ... », где «по ЭТ применяет к нам картину, напоминающую крайности ма неры Виктора Гюго и ему подобных». Позднее, уже в наше время, дотошное литературоведение доказало, что некрасов
ские стихи действительно восходят к некоторым стихам и
образам Гюго. Что же до «английского пауперизма», то, очевидно, речь
должна идти прежде всего о Диккенсе. Видимо, его, как раз в
сороковые
годы ставшего
очень
популярным,
и имеет в
виду Капнист. Тем более что именно у Диккенса, замеча тельного деятеля так называемой «блестящей плеяды» анг лийских романистов, сам реализм тесно связан с романтиз
мом. Следует сказать, однако, что Некрасов здесь не только близок Диккенсу, но и отличен от него резко, даже в прин ципе. Позднее, в пятидесятые годы, Некрасов-критик сфор мулирует то, чем явно жил Некрасов-поэт уже в сороковые годы: «В романе Диккенса вы постоянно чувствуете преоб ладание той положительности, против которой он сам рату
ет; эта положительность, фактичность пустила в самом ав торе слишком глубокие корни. Даже защищая идеальные стороны
человеческой
природы
против
так
называемых
фактов, против фактического воспитания, стремящегося к подавлению их, Диккенс счел нужным привести положи тельную
ных
материальную
стремлений
причину,
сердца
почему
необходимо
сохранение
для
неж
человечества ...
Тонкий любитель искусства насладится превосходными ха
рактерами, меткой наблюдательностью в романе Диккен са... но никогда не подействует подобное про изведение на сердце, никогда оно не наполнит его таким избытком бла городных ощущений и стремлений, такой горячей жаждой деятельности, как то произведение, которое в идеальной стороне человека видит не nодсnорье его материальному бла гу, но условие, необходимое для его человеческого существова ния (курсив мой. - Н. с.»>. Именно во второй половине сороковых годов романтиче ское, «идеальное» возвращается к Некрасову, и возвращает ся не как подспорье реалистическому, «материальному», а в
своем абсолютном значении как условие человеческого суще ствования. Не потому ли в тесных, казалось бы, рамках ли рического стихотворения Некрасов прямо предсказывает и некоторые открытия Достоевского-романиста, тоже ведь ро маниста-реалиста, но и романиста-романтика:
скажем, ха
рактер социального изгоя, в котором шевелятся проклятия
миру, бесполезно замирающие.
Неоднократно отмечалось, что в «Престynлении И нака-
85
зании» вся история спасения Сонечкой разночинца Рас кольникова,
нового человека,
полемична
по
отношению
к
лирике Некрасова, где «горячим словом убежденья» новый человек спасает «падшую душу» «из мрака заблужденья».
Но, кажется, не отмечено другое: история «вечной» Со нечки Мармеладовой прямо восходит к некрасовскому сти
хотворению «Еду ли ночью по улице темной ... ». в разных углах мы сидели угрюмо. Помню, была ты бледна и слаба, Зрела в тебе сокровенная дума, В сердце твоем совершалась борьба. Я задремал. Ты ушла молчаливо, Принарядившись, как будто к венцу, И через час принесла торопливо Гробик ребенку и ужин отцу. Голод мучительный мы утолили, В комнате темной зажгли огонек, Сына одели и в гроб положили ... Случай нас выручил? Бог ли помог? Ты не спешила печальным признаньем, Я ничего не спросил, Только мы оба глядели с рыданьем, Только угрюм и озлоблен я был ...
Но дело не только в сюжете: ее физическое падение не просто объяснено, но с высшей, идеальной точки зрения и
вознесено, ибо за ним страдание, основанное на сострада нии, и отвержение, возникшее из самоотверженности.
Любопытно, что цензор Волков возмущался, конечно же, безнравственностью некрасовских стихов: «Нельзя без со дрогания и отвращения читать этой ужасной повести! В ней так много безнравственного, так много ужасающей нище
ты! .. И нет ни одной отрадной мысли! .. Нет и тени того упо вания на благость провидения, которое всегда, постоянно подкрепляет злополучного нищего и удерживает его от пре
ступления. Неужели, по мнению г. Некрасова, человечество упало уже так низко, что может решиться на один из этих
поступков, который описан им в помянутом стихотворении? Не может быть этого!» Если вернуться к Достоевскому, то ему окажется близок, собственно, его предварит, и общий мрачный колорит не красовского произведения, и характер и значимость отдель
ных
деталей,
и
-
особенно
освещенность всей картины.
-
подлинно
рембрандтовская
_
Многозначно освещение и в стихотворении Некрасова. Упомянутые выше стихи Добролюбова внешне вроде бы с той же подсветкой: «В лицо нам грязный свет бросал ога-
86
рок сальный». Но в них это лишь деталь .интерьера». при мета нищего быта. Не то у Некрасова: Голод мучительный мы УТОЛИЛИ, В комнате темной зажгли огонек, Сына одели И в гроб положили ...
Здесь свет не только наглядная примета такого быта, но и символ вновь затеплившейся, возрождающейся и продол жающейся (какой ценой!) жизни. Сюжет некрасовского стихотворения вскоре почти бук
вaльHo воспроизвел в повести «Запутанное дело» Щедрин. у Щедрина все обнажено до предела. В повести случай описан и растолкован. В стихотворении нет как раз этой оп ределенности, нигде, ни одним словом не сказано, что она
nродалась. Лишь чувства героев не оставляют сомнений от носительно происшедшего:
Ты не спешила печальным признанЬеМ, Я ничего не спросил, Только мы оба глядели с рыданьем, Только угрюм и озлоблен я был ...
Однако самая страшная, казалось бы, по обнаженности и исключительности история у поэта недосказана и как бы скрыта. Самый ужасный образ тот, который не создан, от которого герой сам как бы отводит глаза: Случай нас выручил? Бог ли помог?
Он, зная и понимая все, не способен сказать об этом да же себе, не может и не должен выразить в словах и образах то, что случилось. Бьшо бы слишком для него - рассказы вать об этом. Здесь есть потрясающая целомудренность умолчания. В стихотворении, когда оно появилось в журнале, еще бьши слова «жертва разврата»:
Кто ж заЩИТИТ тебя? Все без изъятья Жертвой разврата тебя назовуг.
в сборнике эти слова были заменены: Кто ж заЩИТИТ тебя? Все без изъятья Именем страшным тебя назовуг ...
Сам он не может назвать этого .страшного имени». Позднее Чернышевский писал, что именно стихотворе-
87
ние «Еду ли ночью по улице темной.... показало: Россия приобретает «великого поэта». Великого! Но если к середине сороковых годов литературный раз норабочий Некрасов во многом при помощи разночинца Белинского производится в поэтические дворяне, то в из
дательской сфере он уже сам по себе выходит в состоятель ные купцы.
.РАЗЛОЖИЛ ТОВАР КУПЕЦ ••• ~
Как раз в середине сороковых годов, точнее, в 1844-м, в одной из напечатанных в «Литературной газете» статей о «Петербургском народонаселении» Некрасов писал: «... в Пе тербурге (и вообще в России) несравненно более, чем где бы то ни было, купцов-капиталистов, возникающих нежданно негаданно из людей беднейшего и, большею частью, низко го класса. Как это делается, объяснять не будем, но только такие явления у нас очень нередки. Без сведений, без обра зования, часто даже без познания начальной грамоты и счисления приходит иной русский мужичок, в лаптях, с ко
томкою за плечьми, заключающею в себе несколько рубах да три медные гривныI' остающиеся от дорожных расходов,
-
в
«Питер» попытать счастия. В течение многих лет исправля
ет он самые тяжелые, черные работыI' бегает на посылках, смекает и
-
глядишь
-
через двадцать-тридцать лет делает
ся первостатейным купцом, заводит фабрики, ворочает ми лъонами, поит и кормит тех, перед которыми во время оно
сжимался в ничто, и запанибрата рассуждает с ними о том, как двадцать лет назад босиком бегал по морозцу и ел чер ствый сухарь ... » В 1844 году Некрасов на себе самом и на собственном недавнем опыте знал, что действительно «такие явления у
нас очень нередки». Ведь и он, хотя и с познанием «началь ной грамоты и счисления., но, по сути, «без сведений» и «без образованности», прибьm в .Питер. «попытать счас ТИЯ». Ведь и он в течение ряда лет, хотя и в литературе, но «исправляет самые тяжелые, черные работы, бегает на по сьmках у первого встречного, за все берется, везде услужи вает, замечает, соображает, смекает и ... ». Это все в прошлом. Но не думал ли он тогда о своем будущем, в котором значи тельно менее чем через двадцать лет он станет первостатей ным «купцом» (издателем), заведет хотя и не фабрику, но журналы, которые в иные года стоили иной фабрики, станет ворочать если не миллионами, то десятками и даже сотнями
88
тысяч. Недаром в же провидчески
1847
году Белинский проницательно, да
скажет в одном из писем о некрасовском
будущем: «Я и теперь высоко ценю Некрасова за его бога тую натуру и даровитость, но тем не менее он в моих гла
зах
-
человек, у которого будет капитал, который будет бо
гат, а я знаю, как это делается».
Видимо, образ, намеченный в статье, постоянно волно
вал Некрасова, пока в 1855 году не получил завершение в стихотворении «Секрет» (опыт современной баллады). Несколько строф, вошедших в это стихотворение, Некра сов написал еще в 1846 году. Они, но уже в пародийной форме, рисуют тот же тип купца, что и статья 1844 года. Па родирована романтическая баллада - «Воздушный корабль» Лермонтова. Пародийные эти строки были опубликованы в 1851 году в «Современнике» В составе панаевских «Заметок нового поэта О русской журналистике» под названием «Великий человек». Однако пройдет еще несколько лет, прежде чем из про сто и только пародии возникнет новое произведение. Не случайно в пору завершения раБотыI над «Секретом» Некра совым многое перечитыветсяя заново, и прежде всего Жу ковский: Некрасов вновь имеет дело как бы вообще с ро мантической балладой. При этом оказалось, что и сама ситуация с превращением бедного мужичка в могуществен ного миллионера пародией не исчерпывалась. Вот тогда-то вместо пародии на балладу и явилась «Современная балла да». Если верно, что жанр - это память литературы, то «Се крет»
-
лишнее свидетельство того, сколь эта память цепка.
Жанр, как будто бы и обветшалый, и отработанный еще в «Мечтах И звуках», вновь оказался необходим. Он уже не только вел по проторенным дорогам, но и выводил на но
вые пути. Присмотримся к этим литературным пугям. Тем
более что они пролегают рядом с пугями жизненными и жи тейскими тоже.
Повествование в «Секрете» начато как баллада: в счастливой Москве, на Неглинной, Со львами, с решеткой кругом, Стоит одиноко старинный, Гербами украшенный дом.
Здесь образ дома-замка не просто старого, но старинно го, звучат мотивы историко-романтические (львы, геральди
ка), валътер-скоттовские. Из Лермонтова мотив одиночества: первоначальное в черновике определение «высоко вознесся
старинный» сменяется другим
-
«стоит одИНОКО старинный»,
89
прямо пришедшим-из образца, из «Воздушного корабля., где «Корабль одинокий несется •. Во всей этой первой старобалладной (не без загадочнос ти) романтической строфе лишь первая строка несет иро нию, указывающую на то, что у картины, кажется, есть из
нанка и что эта изнанка будет вывернута: «В счастливой Москве. - слова значимые (искавшиеся и не сразу найден
ные) - заменили нейтральное обозначение, которое бьmо в черновом варианте: «У Красных ворот, на Неглинной». По явившаяся ирония - запал, который в следующих строфах вызовет взрыв, разрушивший старобалладный романтичес кий и загадочный мир. Он с роскошью барской построен, Как будто векам напоказ; А ныне в нем несколько боен И с юфгью просторный лабаз. Картофель да кочни капусты
Pacтyr перед ним на грядах; В нем лучшие комнаты пусты, И мебель и бронза - в чехлах.
Так просто и обыденно раскрывается первый «секрет» баллады. Потому «секрет.. что загадочность и тайна бьmи
же обещаны романтическим образом старинного одинокого дома. Но их не оказалось. За старинной поэтической деко рацией обнаружилась новая реалистическая проза. ддя па родии на старую балладу всего этого бьmо бы и достаточно.
Обещание загадки
-
«секрета», которое вроде бы давалось в
начале баллады, оказалось всего лишь ложным ходом. ддя
пародии достаточно.
Но для баллады, пусть и современ
ной, -мало.
Таинственность и «секрет» вновь появились. Но не в том высоком, поэтическом и романтическом мире,
а в этом
низком, прозаическом и вроде бы простом. И чтобы расска зать о нем, вновь потребовалась собственно балладная ро мантическая традиция. Так жанр подчиняет себе поэта и, в свою очередь, подчиняется ему.
Не ведает мудрый владелец Тщеславъя и роскоши нег; Он в собственном доме пришелец, Занявший в конуре ночлег. В его деревянной пристройке Свеча одиноко горит; Скупец умирает на койке И детям своим говорит ...
·
и уже на новой основе опять возникают и нарастают
балладные мотивы: умирающий скупец, одиноко горящая
свеча (слово «одиноко» возвращает нас к первой романтиче ской строфе). Однако предельная романтическая балладная высокость все же не набирается: скупец умирает не на ложе, скажем, а на койке. Сам герой предстает сначала в рассказе от автора. Но уже первые
строки
его
рассказа
продолжают
энергично
возвра
щать нас в балладный мир с его, по-видимому, необычным ге роем, являющимся вечером, в непогоду, под завывание ветра:
Огни зажигались вечерние, Выл ветер, и дождик мочил, Когда из Полтавской губернии Я в город столичный входил.
Чем не балладный герой, идущий завоевывать столицу? Но, оказывается, герой этот и нищ, и ничтожен. Появляют ся ирония и издевка: хотя бы, например, в сопоставлении -
котомка пустая, но зато палка nредлuнная:
'
В руках была палка предлинная, Котомка пустая на ней,
На плечах шубенка овчинная, В кармане пятнадцать грошей. Ни денег, ни званья, ни племени, Мал ростом и с виду смешон ...
Так ход с вновь было появившейся таинственностью опять оказался ложным, как будто бы значительность - об манувшей. И вдруг неожиданное и ошеломляющее - МШlЛUОН! Да сорок лет минуло времени В кармане моем миллион!
-
Вот где настоящий центр «современной баллады». Да, «Секрет» не только пародия на «Воздушный корабль». А ге рой «Секрета» не просто пародия на героя лермонтовского «Воздушного корабля» - Наполеона. Оказывается, что не красовская баллада о том же, о чем и баллада Лермонтова, о герое, завоевателе и победителе, о Наполеоне. Только о Наполеоне - русском и современном. Так устанавливается глубокое внутреннее единство исто рического времени и - соответственно - единство двух бал лад, этим временем рожденных: «Секрета» И «Воздушного корабля». Некрасов мог бы смело рифмовать «Наполеон» И
91
«(миллион»: эти слова рифмуются не только фонетически,
но
-
исторически. Эпоха, взметнувшая безвестного корси
канца на трон французского императора, превратила в мил
лионера человека без денег, без званья, без племени, человека, в котором как будто бы ничто не предвещало ни Наполео на, ни миллиона. Вот здесь мы действительно вступаем в на стоящий мир чудес и секретов, с которыми обычно и имеет
дело баллада. «(Чудо» И «(Секрет» превращения нищего в миллионера баллада не раскрывает, хотя старик о них и рассказывает:
«... Квартиру
Я нанял у дворника,
Дрова к постояльцам таскал;
Подбился я к дочери шорника И с нею отца обокрал; Потом и ее, бестолковую, За нужное счел обокрасть. И в практику бросился новую Запрягся в питейную часть,
-
Потом ... »
Здесь рассказ обрывается. И не случайно. Как мелкое мошенничество, так и большой разбой совсем не обязатель но предполагают миллионерство, хотя последнее, по-види
МОМУ, редко обходил ось, особенно в русских условиях, без большого мошенничества и хотя бы малого разбоя. Загадка осталась неразгаданной, «(секрет» остался нерас
крытым, и современная баллада осталась хотя и современ ной, но балладой.
Так что загадочность, совсем
не
литературный
«(секретностЬ» И у Некрасова прием,
не
аксессуар
балладной
поэтики. Причины ее лежат глубоко. Белинский писал: «(В основе всякого романтизма непременно лежит мистицизм,
более или менее мрачный». Баллада Некрасова, хотя и бал лада особого типа, но - именно баллада, потому что в осно ве ее все же «(лежит мистицизм» - мистицизм общественных отношений. Недаром поэт отнюдь не сосредоточивается на выяснении индивидуальных ухишрений героя, на объясне нии «секрета» только ими, ибо «(секрет» не только в них. И хотя баллада навела на такой «(секрет», главный «(секрет»,
«(великий секрет» не выдан, да и не мог быть выдан.· Многие характеристики в балладе сатиричны. Но это опять-таки не фарс, не комедия и не пародия. Здесь не толь ко смешное, но и страшное, «(мистичное». Скажем более то го:
92
чем смешнее,
тем
страшнее,
чем ниже,
тем
выше,
чем
пошлее, тем значительнее. Чем ничтожнее и гаже герой, тем чудовищнее силы, вознесшие его и могущие действительно показаться мистическими.
Здесь еще нет обезличенного социального зла. Некрасов совсем не отказывается от права суда над личностью. На оборот, этот суд совершается и в сюжете: родные дети гра
бят отца. Этот суд вершит и поэт. Баллада заканчивается су ровым и опять-таки высоким приговором:
Но брат поднимает на брата Преступную руку свою ... И вот тебе, коршун, награда За жизнь воровскую твою!
к образу своего героя в «Секрете» поэт шел долго, в ча стности, и через «анализ»-прозу. В романе «Жизнь И похож дения Тихона Тростникова», который писался в середине 40-х годов, герой «знал, как один купец, накопивший мил лион разными плутнями и обманами и весь век питавший ся кислой капустой и дрожавший над гривной, вдруг так по желал
одного
почетного
украшения,
что
прикинулся
даже
благотворительным и пожертвовал несколько тысяч в поль
зу какого-то богоугодного заведения ... ». А в романе «Три страны света», который создавался вместе с Панаевой поч ти тогда же, есть некий эпизодический Дорофей, сумевший
за тридцать лет из пятисот рублей сделать до двухсот тысяч, и предсмертная сцена с подобием покаяния, правда, без всякой уголовщины. Так что, казалось бы, в стихотворении создан поэтом, так сказать,
эпический,
глядя
купца, предпринимателя,
со стороны,
объективный
тип
миллионера.
Между тем тип этот не только объективный, «эпичес кий», но И субъективный, «лирический», в том смысле, что многое здесь у поэта и о себе.
Такую
на
первый
взгляд неожиданную личную
ноту
именно в этом стихотворении отчетливо услышал, понял и
с предельной откровенностью о ней сказал, кажется, один
Достоевский сразу после смерти поэта в 1877 году: «Сам я знал (>. По тем временам и ценам - цифра громадная. Если в чем-то Не красов пока не вполне преуспел, то в рисковости. «Мне, вспоминала его слова Панаева, - предсказьmали одни убыт ки, а если бы я не струсил и напечатал на полторы тысячи экземпляров больше, то все бьmи бы раскуплены». За кратчайшие, буквально в два года, сроки накопленные опыт организации литературно-издательских дел, успех в ве
дении и завершении их толкали дальше и дальше. Уже поч
ти
все
альманахи
Некрасова
(
виделся
в
желании
и
готовности
стать
капиталистом. В новом письме Белинский ужасается апатии и равнодушию Некрасова к ведению дел (не психическая ли травма после конфликта с Белинским?) и возмущается ими: «В l-м письме моем я сказал, что Некрасов будет с капита
лом, а теперь вижу, что к этому даже я способнее его ... Та ков Краевский, но не таков Некрасов ... и такой человек мо жет быть капиталистом! Он смотрит мне в глаза так прямо и чисто, что, право, все сомнения падают сами собой». Где же причина, источник? «Мне теперь кажется, - про должает критик, - что он действовал честно и добросовестно, основываясь на объективном праве, а до понятия о другом, высшем, он еще не дорос, а приобрести его не мог по причи не того, что возрос в грязной положительности и никогда не
бьm ни идеалистом, ни романтиком на наш манер ... »
Чтобы взяться за такой журнал, как новый «Современ ник», И поставить его дельно, нужно бьmо уйти от романтиз
ма и идеализма, войти в мир буржуазного сознания, психо логии и привычек, стать (по роду занятий) буржуа, но чтобы взяться за такой журнал, как новый «Современник», И пове сти его, так сказать, идейно, нужно бьmо все-таки остаться
идеалистом и романтиком, и отвращаться от буржуазности, и уходить от нее. Могучий человек Некрасов взвалил на себя буквально неподъемный груз этого противоречия. И в этом смысле он бьm единственный во всем нашем девятнадцатом веке, кто поднял его
-
«взял вес». А как сильный человек он
публично никогда, да и не публично почти никогда ни с кем не объяснялся, никому не жаловался и ни в чем не оправды вался. Расплачивался страданиями, почти постоянной ханд рой, вечно угнетенным состоянием духа. Достигнув наконец в БОГ'dтстве высокой и мрачной независимости и отъединен ности
и
ощущая
одновременно,
так
сказать,
недостаточ
ность, иллюзорность такой независимости.
Впрочем, один-то - и важнейший - вид публичного по каяния, буквально всенародного раздирания риз, посыпания главы пеплом и слезных стенаний у него, как у великого по эта, последовал: стихи.
119
«Высшее право», о котором говорит Белинский, - это явно то, что еще глубже и драматичнее позднее сформули ровал Достоевский: «Такого ли самообеспечения могла жаж дать душа Некрасова ... Такие люди пускаются в путь босы и с пустыми руками, и на сердце их ясно и светло. Самообес печение их не в золоте
...
но
...
человек остался на месте и ни
куда не пошел».
Да, если бы он nустШlСЯ в путь бос и с пустыми руками это был бы один подвиг. И уж конечно, в этом случае тако го уникального явления, как «СовременниК» И «Orечествен ные записки», в скрижали нашей истории внесено бы не бьmо. Да и стихи, если бы они бьmи, - бьmи бы другими. Но человек остался на месте - и это бьm особый, другой, но тоже подвиг. Некрасов приял другой, тяжкий крест и пронес его.
«Я И не говорю уже, - продолжал Достоевский, - о доб рых делах Некрасова: он об них не публиковал, но они не сомненно бьmи, люди уже начинают свидетельствовать об гуманности, нежности этой «практичной души».
Как раз Белинский-то и бьm ярким примером таких до брых дел. Решив дело с соиздательством и «хозяевами» журнала так, как он решил, Некрасов действительно поступал с Бе линским не только честно и добросовестно, но гуманно и щедро. Поступал и раньше, предоставляя в ущерб себе день ги, заработанные «Петербургским сборником», на южную лечебную поездку критика, поступал и теперь. Вот почему уже в конце того же 1847 года, уже как бы подводя итоги и резюмируя всю историю конфликта, критик пишет В. п. Боткину: «Я бьm спасен «Современником» (читай Не красовым. - Н. с.). Мой альманах (то есть 01 ••• "0*"'" 6w'fIil. pac:Ji1.CТ" СА 3Cf-O
n-. ~. .1
Р'8"О у,..ешеМi МИ~"" (".111) t .ОlOк ."\J"j~ заr.юх.wi.. NQrtuW,
Л~~а.J"нъ.i~ ttip10t "Q_r.ю'р М3-'1. , ~! И (1(0'" 1"1 л~,I.Il~ .. Q'I1O Ap.t"Ofltl .. И С"О&а, tqHOW8 (]о, D""А;lющtм ЦШ0М)
Заб1А.tМ'\J CTap~ 7т~ч,e.,tIJ.,t rO,.(M, И б1Аеwь "Ж"n T'~ }k,(3ttъЮ ~o..OAO" t Ка«, 810 пер ..tИ .et.tb COMlttnA I'IP"PO~'.!
. ..... . _ .. .. ... -, .. ... .. . Н,,...!
1'on. ж е ac~ проtllJ;,jlIС~ Т.',
Тасо" же АРА~иt.:J о6еетша.lЬtН,
Еще АрАх....." Geз'\; {10'Pi>16~! •• • Скро" ~обр~зы: f'.1fOTbl О" .. ,. no.;t1. "'PJ.'ff\O~ ризо" ночи ! ПОАА.'$..&",,,,,,,wь б ... ес~о~-ь ~p.aCOT'"
Т... не "Ott
06 .. al\tlUt.
оч"!. . .
1f.
Автограф стихотворения
« Зине » .
Некрасова LJ журнале « CЫ~I OrечееТlJа» NQ5 за
.Ap.x.,n.li ",ip", cnКn ~peЦ" ·060етш.u,," I
ПОА1.
И ИI
СТИХОТlJорение
BEJ\PAcoa-r..
I ЮН
г.
Иван
ергеевич
Тургенев.
Кара//даШI/ЫЙ
риСУIIОК П. Вuардо.
Н екрасов и Панаев у постели больного
Белинского.
Kapfl1l1//a А. Наумова .
1884.
Федор Михайлович Достоевский.
Иван Иванович Панаев .
Рису//ок Трутовского.
Дом на Литейном проспекте , где помешалась редакuия ~Современника " .
Авдотья Яковлевна Панаева . Акварель / 850-х гг.
Александринекий театр.
Николай АлеКС3I1ДРОВИ'1
Николай Гаврилович
ДобролюбОIJ. Фото
Черныш евский .
1861 г.
1859 г.
Н . А. Н екрасов .
Акварель
М. Захарова. 1843 г.
П етерго ф ска я дача.
Рисунок
Д.
8. Григоровича. 27 шаля 1858 г.
Ни колпй
1.
Портрет роботы ВUlllберга.
л . В . Дубельт.
Александр ВлаДIIМИРОВИЧ АдлсрбеР I". Фото 1 870-х гг.
Кр ужок « Совре~tснника ».
С~IДЯТ : И . А. Гончаров. И . С. ypJ ·CHelJ. А . В . Дружин ин , А. Н . Островский .
Стоят : Л . Н . Толстоi·j , Д. В . Гри горович .
Фоню С. Л. Левuцкого .
/ 85бг.
М . А. Антонович.
Федор Иванович Тютчев.
Артистк а
Фра ll UУЗСКОГО театра в Петербурге
ССJl Иllа Лсфрсн .
Н иколай A~CKceeBH4 H eKpacoD . ФотQ 7 870г.
совсем привычными, а в русской жизни девятнадцатого ве
ка даже из ряда вон выходящими. И речь не просто о жи тейских делах, которые и сейчас вроде бы сразу бросаются в глаза. А тогда во все глаза прямо били. Классический тре угольник (муж, жена, «друг семейства») предстал в комбина циях совсем не классических. Поначалу: фактический и юридический муж (Иван Иванович Панаев), юридическая и фактическая жена (Авдотья Яковлевна Панаева) и - «друг семейства» (Некрасов). Затем новый триумвират: юридичес кий, но не фактический муж (Панаев), его юридическая, но не фактическая жена (Панаева) и ее фактический, но юри дически так и не состоявшийся муж (Некрасов). При этом и после всего Па наев остается фактическим другом обоих, то есть этого нового семейства, другом и уже без всяких ка вычек и двусмысленностей. При этом все почти всю жизнь проживают в одном месте: буквально
-
почти в одной квар
тире, точнее, на одном этаже. Вот уж сюжетец-то бьш для постоянных и всяческих толков и перетолков.
Алексей Феофилактович Писемский, например, даже не посовестился выдать такой публичный пассаж в своей «Биб лиотеке для чтения»: «Интересно знать, не опишет ли он (Панаев. - Н с.) тот краеугольный камень, на котором ос новалась его замечательная в высшей степени дружба с г. Некрасовым». Впрочем, включить эти строки в собрание сочинений Писемский, видимо, посовестился - ИХ там нет. Кстати сказать, не стоял ли позднее образ этого странного треугольника и перед Чернышевским, когда он писал роман «Что делать?», и не помогал ли ему разбираться в его роман ном треугольнике, тем более что Чернышевский войдет в этот круг тесно и будет видеть его изнутри. Во всяком слу чае,
можно,
вернее,
трудно
представить,
какие там
рожда
лись сложные коллизии, драматичные противоречия и пси хологические изломы.
Конечно, дело облегчалось легкостью характера, даже легкомыслием Ивана Ивановича Панасва. «Пустой» - при вычная характеристика в дневниках, воспоминаниях и пись
мах почти всех имевших с ним дело. А между тем он был до вольно
известным
писателем,
писал
немало
и
в
разных
жанрах, занимал достойно передовую, без крайностей, пози цию. Может быть, и поэтому ни в 'leM не опускаясь до глу бин и никогда не поднимаясь до трагизма. «В нем есть ЧТО то доброе и хорошее, - написал Белинский, - но что это за бедный, за пустой человек, - жаль его». Франтовство, ресторанно-маскарадные похождения, жен щины (чему, возможно, способствовал и кавказский темпе5
Н. Скатов
129
рамент Панаева
-
он бьm армянином по матери) не только
бъmи для него делом праздного препровождения времени.
Общительный и добрый Иван Иванович отдавался всему этому со вкусом, в этом угверждаясь и этим гордясь, широ
ко и щедро соблазняя и опекая по этой части многочислен
и литературных тоже - друзей. Искусительность его здесь однажды распространилась даже на Грановского и рас пространялась позднее на Добролюбова. Сама женитьба на
HbIX -
молодой красавице чугь ли не стала в ряд прочих его свет
ских и полусветских подвигов. Во всяком случае, после ме довой - с поездкой в Париж - части жена бьmа предостав лена самой себе, что в условиях открьпого литературного дома
ставило
ее
в
довольно
двусмысленное
положение.
Впрочем, вскоре выяснилось, что, кажется, и внутренне мо
лодая жена не для легковесного ИваН"а Ивановича. Рядом со старшим (на семь лет), но «легким» И слабым Панаевым с нею оказался младший (на два года) Некрасов, но сильный и «тяжелый». «Тяжелый крест достался ей на долю
... » -
скажет через несколько лет сам поэт как раз о их
отношениях.
Ни о каком бездумном адюльтере и речи быть не может. Некрасов домогался долго и трудно, даже и с попьпкой са моубийства - мысли-то о нем он, впрочем, и никогда не чуждался.
«Как долго ты бьmа сурова ... » - запечатлелось стихом. В самой по себе влюбленности в Панаеву ничего удиви тельного нет. «Одна из самых красивых женщин Петербур га», - вспоминает об Авдотье Яковлевне В. А. Соллогуб, а ведь он бьm влюблен еще в Наталью Николаевну Пушкину. Аристократу графу Соллогубу вторит разночинец попович Чернышевский: «Красавица, каких не очень много». Вынес после знакомства безусловный положительный приговор ее
красоте и знаменитый француз Александр Дюма: «Женщи на с очень выразительной красотой». «Я бьm влюблен не на шугку, - сообщает о ней брату Федор Достоевский, - те перь проходит, а не знаю еще ... » Прозаику Достоевскому подпевает поэт Фет: «Не только безукоризненно красивая, но и привлекательная брюнетка». Дело действительно не только в том, что Панаева бьmа безукоризненно красива. Она бьmа привлекательна, облада ла редкостным обаянием. Неизвестно еще, чем бьmи бы знаменитые литературные некрасовские обеды и не пошла ли бы вся русская литература и журналистика несколько иначе без их хозяйки. Во всяком случае уже наш современ ник, но большой знаток той эпохи К. И. Чуковский не без
130
некоторого озорства заявил: (,Кажется, если бы в иной по недельник вдруг обрушился в ее гостиной потолок, вся рус ская литература погибла бы ... Ее гостиная, или, вернее, сто ловая, - двадцать лет бьmа русским Олимпом, и сколько чаю выпили у нее олимпийцы, сколько скушали великолеп
ных обедов». И с этой точки зрения она, видимо, бьmа пре красным (и буквально тоже) «сотрудником». Возможно, иногда не без коварства. Поэтому же знаме нитому Александру Дюма, видимо, действительно очарован ному хозяйкой и много досаждавшему своими на некрасов
скую дачу неожиданными визитами, которые требовали от хозяйки срочной дачной изворотливости, был приготовлен сюрприз. (,Дюма бьm для меня кошмаром в продолжение
своего пребывания в Петербурге, наниях»,
-
-
писала она в (,Воспоми
потому что часто навещал нас, уверяя, что отды
хает у нас на даче». Кстати сказать, и сама дача, снимавша яся Некрасовым, являла собой прекрасное на взморье и в громадном парке швейцарское шале, полюбоваться которым приезжали дачники из Ораниенбаума и Петергофа (вспом ним
первую
-
хотя
уже
свидетельство
начинающегося до
статка - дачу Некрасова в 1844 году - простую избу огород ника в Мурине). Отдал дань запомнившейся красоте новой дачи и Дюма «,очаровательная дача»). Приготовила однажды хозяйка швейцарского домика для француза Дюма и такой русский обед. (,Раз, - продол жает Панаева, - я нарочно сделала для Дюма такой обед, что бьmа в полном убеждении, что по крайней мере на не делю избавлюсь от его посещений. Я накормила его щами, пирогом с кашей и рыбой, поросенком с хреном, утками, свежепросольными огурцами, жареными грибами и слад ким
слоеным
пирогом
с
вареньем,
упрашивая
поесть
по
больше. Дюма обрадовал меня, говоря после обеда, что у него сильная жажда, и выпил много сельтерской воды с ко
ньяком.
Но напрасно я надеялась; через три дня Дюма
явился как ни в чем не бывало, и только бедный секретарь
расплатился вместо него за русский обед. Дюма съедал по две тарелки ботвиньи с свежепросольной рыбой. Я думаю, что желудок Дюма мог бы пере варить мухоморы». Не все в (,Воспоминаниях» Панаевой верно, но в данном случае, ка жется, сама тщательность заготовленного меню служит ру чательством верности рассказа.
Григорович, как организатор визитов, ('умасливал» Пана еву тем, что Дюма в рассказах о России расхвалит ее. Дей ствительно, в своих (,Впечатлениях от поездки в Россию», уже на следующий год вышедших в Париже (а сами визиты
131
совершались летом
1858
года), Александр Дюма «расплатил
ся» С хозяйкой И «расхвалил» Панаеву.
Она была мила и добра (это по Герцену), добра и благо детельна (это по Белинскому), любезна и добра донельзя (это по Достоевскому), умна и доброты истинной (это по
Грановскому). Действительно - была? Или - казалась? Или - иногда бывала? «Это грубое, неумное, злое, каприз ное, лишенное всякой женственности, но не без дюжего ко кетства СуШество». Да, это о ней же, но уже по Тургеневу. Сложно это и глубоко. Некрасов единственный, кому до велось вкусить от этой сложности и черпнyrь из этой глуби
ны. Это Панаев мог травой лечь под некрасовский камень, а здесь, с Панаевой, на камень нашла коса. Ведь уже к за мужеству с Панаевым она пришла человеком с судьбой ло маной-переломаной и драматичной. Образование получила самое
куцее
в
казенном
театральном
училище,
с
умением
кое-как объясняться по-французски, но с неумением доста точно грамотно писать по-русски. Отец, Яков Брянский, бьm актером (. Тютчев нашел в Не красове внимательнейшего критика-исследователя, который учел, рассмотрел, систематизировал все стихотворения Тют чева, напечатанные в «Современнике» за пять лет. Нам сей
час Некрасов представляется во всем объеме его деятельно сти, во всем значении его прижизненной и особенно посмертной славы, Некрасов - великий поэт, бросающий взгЛЯд во второй рЯд, извлекающий из забвения стихи мало
кому ведомого г. Ф. Т. и осеняющий их своим авторитетом. А ведь в конце СОРОКОВЫХ годов Некрасов совсем еще не вы-
140
ступал в этом качестве и уж тем более так о себе не думал. Именно в этой статье он говорит о себе в третьем лице как о человеке, который теперь стихов не пишет.
Даже через семь лет он будет ошеломлен успехом своего, по сути, первого поэтического сборника, который, кстати, вы
шел на два года позднее первого сборника стихов Тютчева. Тем большая заслуга Некрасова-критика. Тем большая, что, возможно, статья носила и полемический характер. Не бьш ли для Некрасова Тютчев предметом спора еще с Бе линским? Во всяком случае, одно место в его статье о Тют чеве весьма похоже на отзвук такого спора. Как известно, Белинский весьма охотно пользовался классификациями «Талант», «гений», а в связи с творчеством Кольцова ввел свою совсем уж необычную категорию «гениальный талант». «Беседующий теперь с читателями, - пишет Некрасов, крепко не любит педантических разделений и подразделе ний писателей на гениев, гениальных талантов (!), просто талантов и так далее ... Подобные деления ему казались (от метим, что речь идет о прошедшем времени: Белинский умер. - Н. с.) более или менее произвольными и всегда смешными».
А уж что касается оценок Белинским Тютчева, то это бьш редчайший для великого критика случай полнейшей глухо
ты. А Некрасов-критик: «г. Ф. Т. принадлежит к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии» - сам-то Некрасов-поэт в их ряду себя уж никак не числил. «Только талантам истинным и самобытным дано затраги вать такие
струны
в человеческом
сердце;
вот почему
мы
нисколько не задумались бы поставить г. Ф. Т. рядом с Лер монтовым»
И вообще «рядом с лучшими произведениями
русского поэтического гения».
Удивительная прозорливость Некрасова-критика поэтов, однако, бьша прямо связана с внутренним развитием Некра сова-поэта. Тютчев явно стал для него в ряд поэтических яв лений, которые помогали выходить из переживавшегося им кризиса.
В свое время, еще в 1915 году, Д. Мережковский издал книгу под названием «Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев». Одна тайна сомнений в своей таинственности как будто не вызывала. «Самая ночная душа русской по эзии» - так называл Тютчева, воспользовавшись его же сти хом, Александр Блок. Непривычнее, конечно, говорить о «тайне» Некрасова. Но действительно есть и третья тайна: отношение двух поэтических миров и двух поэтов - Некра сова и Тютчева.
141
В характерной манере достаточно жесткого, до схематиз ма, построения Мережковский рассмотрел Некрасова и Тютчева только как антиподов. В одном - Некрасове - он увидел лишь представителя безличной общественности, в другом - Тютчеве - только выразителя стихии безобщест венного индивидуализма. Возможность синтеза двух этих начал, не понимавшегося «отцамИ»
И недоступного «детям»,
Мережковский допускал лишь для будущих внуков. «Некра сов - поэт общественный, - пишет он, - Тютчев - поэт личности ... Тютчев и Некрасов - двойники противополож ные. Что противоположные, видят все; что двойники - ни кто. А стоит вглядеться, чтобы увидеть». Что ж, на правах «внуков», вернее уже правнуков, вгля димся. Так ли уж безобщественен Тютчев? Так ли безлично стен Некрасов? Что же касается синтеза, то пока в общем виде можно было бы отметить, что многие существенные
особенности и Тютчева, и Некрасова объединяет в своем творчестве Достоевский. Защита и утверждение личности, обычно угнетенной, одна из главных особенностей поэзии Некрасова. Опять-та ки не тематическая только, это бьшо характерно для русской
поэзии и до него, начиная с XVIII века. Задача Некрасова утвердить другое «Я». Утвердить других как личности. Отсю да и эта многогеройность некрасовской поэзии, и, естест венно, ею рожденное многоголосие.
Но есть существенное различие, которое разводит много голосие поэзии Некрасова, скажем, с полифонией прозы Достоевского. Большинство сочинений Некрасова, прежде всего эпических «(Саша», «Белинский» и др.), - это произ ведения с отчетливыми идеями в отличие от «романов об
идеях» Достоевского: Некрасову в основном чужда вся та сложнейшая философская проблематика, которая питает
полифонизм Достоевского. Здесь многоголосие Некрасова и Достоевского расходилось. Но как раз здесь Достоевскому близок другой поэт - Тютчев. Сам Достоевский, сопоставляя Некрасова и Тютчева, пи сал: «Бьш, например, в свое время поэт Тютчев, поэт об ширнее его и художественнее». И добавлял: «Однако Тютчев никогда не займет такого видного и памятного места в ли
тературе нашей, какое, бесспорно, останется за Некрасо вым. В этом смысле он в ряду поэтов (т. е. приходивших с «новым словом») должен прямо стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым», Любопытно, что если прямо за Пушкиным и Лермонтовым Некрасов поставил Тютчева, то Достоев ский поставил на это место самого Некрасова.
142
Действительно, чего только нет в некрасовской поэзии, о чем только не написал он: город и деревня,
верхи и низы,
работа и любовь, служебная взятка и революционный по двиг. Даже сужая Некрасова до певца русской интеллиген ции, Мережковский должен был сказать: «... если бы с лица земли исчезла вся русская интеллигенция, то можно бьmо бы узнать, чем она бьmа в смысле эстетическом, не по
л. Толстому, Достоевскому, Гоголю, Пушкину, а только по Некрасову».
Но почему же и где Тютчев «обширнее» Некрасова? Гру бо социологическая критика писала, что Тютчев «уходил» В своих стихах от жизни. Тютчев действительно уходил от многого, уходил целеустремленно и последовательно. По эзия Тютчева освобождалась от всего эмпирического, при земленного, бытового. В тютчевской лирике, о чем бы кон кретно ни шла речь, мы всегда оказываемся как бы перед целым миром.
п. Якубович когда-то очень точно назвал свою статью о Тютчеве «На высоте». Лирика Тютчева - лирика синтезиру ющих построений. Его стиль есть тоже результат ухода от всего натуралистического, приземленного, бьrrового. для тех задач, которые решал «на высоте» Тютчев, требовался осо бый язык. Тютчев не бьm просто человеком, владевшим раз ными
языками:
в
нем
жили
несовмещавшиеся
и
разнона
правленные языковые стихии. Французский язык стал для него языком светских общений и житейских отношений, де ловых бумаг, политических статей и частной переписки. Рус ский же язык, по выражению Ивана Аксакова, был «изъят» из ежедневного употребления. На нем делалось, по сути, од но дело - писались стихи. для чистых философско-поэтиче ских сфер (. И Некрасов, и Тютчев, каждый по-своему, оказались готовы к созданию в интимной лирике не традици онно одного - мужского, а двух (его и ее) характеров, из ко торых женский оказывается чуть ли не главным. Именно это объединило в принципиальной новизне «панаевский» И «де нисьевский,> циклы И отъединило их от, скажем, «протасов ского.> цикла Жуковского, связанного с любовью поэта к Ма ше Протасовой, или «ивановского», если принять известные расшифровки Андроникова, цикла Лермонтова.
Замечательно и то, что многие стихи циклов Тютчева и Некрасова печатались почти в одно время, на страницах од ного и того же - некрасовского - журнала, являя и своеоб разный обмен опытом - очень наглядный. Объединило оба цикла и еще одно обстоятельство, лежав шее за пределами поэзии, но имевшее для этой поэзии огром
ное значение. Любовь Некрасова и Панаевой, как и любовь Тютчева и Денисъевой, бьmа «незаконна.>, постоянно ставила их перед лицом общества и друг перед другом в положение двусмысленное, необычное, кризисное. Отзвуки этого драма тического положения мы находим и в стихотворении Некра сова «Когда горит В твоей крови ...•>, и в тютчевских стихах «Че му молилась ты с любовью ... », и в других. Вот это поэтическое исследование характеров в острокризисном состоянии роднит
циклы между собой и оба - с творчеством Достоевского. К сожалению, мы, читая такие стихи, часто идем не от самих стихов, а от некоего общего представления о Тютче ве и - особенно - о Некрасове с неизменным упором, ко нечно же, на его социальность. «В лирике Некрасова, - пи шет
о
«панаевских,>
стихах
один
современный
автор,
впрочем, лишь повторяя общее место, - дано социальное объяснение биографии и характеров героев. И это обуслов ливает содержание сцен».
Между тем даже самый внимательный взгляд на стихи
146
«панаевского»
цикла, начиная со стихотворения
1847
года
«Если мучимый страстью мятежной ... », когда все и нача
лось, до стихотворения 1856 года «Прости», завершившего определенный этап, не обнаружит ни одного даже намека на «социальное объяснение биографии и характеров героев». Сам Чернышевский не случайно называл любовную лирику Некрасова, отдавая ей, кстати, решительное предпочтение, стихами «без тенденции». Некрасов дал формулу, которую охотно приняли при разговоре о его лирике, - «проза любви». Однако эта проза состоит отнюдь не в особой приверженности к быту и дряз гам. Это не просто проза любви, а хотя уже и не романти ческий,
но
романический
мир
сложных,
«достоевских»
страстей, ревности, самоутверждений и самоугрызений. Вот почему Чернышевский все же назвал эту «прозу любви» «поэзией сердца». Более того, Некрасов здесь целеустрем ленно уходит от непосредственной социальности и от био
графизма. Целый ряд сквозных примет объединяет «панаев ские» стихи. Такова доминанта мятежности. Стихотворение «Если мучимый страстью мятежной ... » переходит в другое: «Да, наша жизнь текла мятежно ... ». Вступлению «Тяжелый год - сломил меня недуг ... » соответствует - «Тяжелый крест достался ей на долю ... ». «Прости» соотносимо С «Про щанием». Все эти стихи следуют как бы корректирующими парами, которые поддерживают «сюжет» лирического рома
на. Мотив писем «, о чем и бьmо объявлено в
160
ярославской газете. Правда, дело ограничилось Кисловод ском и - соответственно - отечественным нарзаном. Над этим-то вояжем отца и поиздевался сын. К тому времени Константин кое-как выбрался с Кавказа в отставку, женил ся на бедной девушке и перебивался с хлеба на квас ничтож ной чиновничьей службой да помощью старшего брата, ли шенный всякой отцовской поддержки. И вот не упустил случая публично и в стихах поиздеваться над родителем. Да, немало на грешной грешневской
-
да простится невольный
почти каламбур - некрасовекой земле скопил ось грехов. Право, иногда хочется назвать это реальное семейство не «господа Некрасовы», а литературно: «господа Головлевы». Еще в 1845 году сын Николай из Грешнева уехал со скан далом. По рассказу Анны Алексеевны, тогда, во время охоты, отец избил арапником одного из охотников. «Брат, не говоря ни слова, поворотил лошадь и ускакал домой, вскоре воро тился и отец, не в духе и сердитый. Объяснений никаких не последовало, но брат стал избегать отца, уходил с ружьем и собакой и пропадал по нескольку дней ... Отец, видимо, ску чал, на охоту не ездил. Однажды, когда брат вернулся, отец послал меня непременно уговорить его, чтобы пришел обе дать. Обед прошел довольно натянуто, но затем подано бьuю шампанское, за которым и последовало объяснение. Отец го рячился, оправдывался ... Но тем не менее дал слово, что при брате никогда драться не будет, и сдержал его». Возвращению в 1853 году сына предшествовала посте пенно возобновившаяся переписка. Сын все больше стано вился предметом забот, и самому старику нужна бьmа забо та. А когда сын заболел, а заболел он, особенно с весны 1853-го, серьезно, отца прорвало: «Одна надежда на святое провидение. Неужели оно тебя оставит и лишит меня на старости последнего угешения. Я все готов отдать сейчас для помощи тебе по первому слову». Вот какие пошли письма. Еще весной 1853 года Алексей Сергеевич передал Ни колаю маленькую деревушку во Владимирской губернии
Алешунино. Некрасов впервые попал в деревню, которую забьmи. Некрасовские стихи «Забытая деревня» - не Але шунино, но без Алешунина, видимо, не бьmо бы образа «За бытой деревни». Так постепенно, но окончательно на многие годы складывался географический некрасовский треуголь ник: Ярославская, Костромская, Владимирская губернии. Сюда он приезжал, здесь жил, здесь охотился. «Живу Я С конца апреля, - сообщает ярославский охотник Некрасов орловскому охотнику, Тургеневу, - в маленьком именьишке моего отца, которое он передал мне, близ горо-
другому,
6
Н. Скатов
161
да Мурома, деревенскою жизнью не тягощусь; хотя весен
няя охота везде бедна, однако же здесь дичи так много, что не было дня, чтоб я не убил несколько бекасов и дупелей, не говоря уже об угках, которых я уже и бить перестал». И далее Некрасов представляет достойный, своего рода чемпи0Hcкий счет человеку, который только и может все это в
полной мере оценить: «В мае месяце убито мною
163
штуки
красной дичи, в том числе дупелей, бекасов, вальдшнепов и гаршнепов 91 штука». Есть прямая и неразрывная связь поэзии - да и шире -
всего творчества Некрасова с тем, что он был охотником. Нужно перечитать сцены охоты хотя бы у Толстого, чтобы получить какое-то представление об уровне и характере пе реживаемого охотником
эмоционального накала,
о слиян
ности С жизнью природы, о способности войти в нее и стать ее частью. Без поэзии русской охоты мы бы никогда не получили той поэзии русской природы, что сложилась в нашей литературе, прежде всего с Тургеневым. Охота, как ничто, открывала возможность узнать жизнь русской дерев
ни, может быть, самым непосредственным, органичным, наиболее свободным образом: отправиться туда не наблю дателем, не праздным экскурсантом -туристом, но и не жить
оседлым барином. Хорошо знавшая положение сестра Анна вспоминала, правда, о несколько позднейшем, не алешунинском, време ни: «Охота была для него не одною забавой, но и средством знакомиться с народом. Поработав несколько дней, брат на чинал собираться. Это значило: подавали к крьmьцу про стую телегу, которую брали для еды, людей, ружей и собак. Затем вечером или рано угром на другой день брат отправ лялся сам в легком экипаже с любимой собакой, редко с то варищем - товарища в охоте брат не любил. Он пропадал по нескольку дней, иногда неделю и более». Позднее, уже в Новгородской губернии, специально для охоты будуг отку
паться Некрасовым огромные территории, где не придется никак «знакомиться С народом», ибо «народ» туда не будет допускаться.
Есть у Некрасова поражающе прямая связь между посе щениями деревни
и
появлением деревенских стихов,
да
и
вообще стихов. В конце 40-х - начале 50-х годов в стихах ровно ничего не пишется «про народ», «про деревню». Обя занности по журналу мало что объясняют, так как другие стихи пишугся. Традиционные ссьmки на «мрачное семиле тие» со всяческой цензурной запретительностью тоже не
очень убедительны. Скажем,
162
1847
год еще отнюдь не начало
мрачного семилетия, а 1853 год - совсем не его конец. Между тем в 1845 году он около двух месяцев пробыл в де ревне. И в 1845-1846 годах - «Перед дождем», «Огород ник», «В дороге», «Псовая охота». После 1845 года наезды в деревню кончились. И - В 1847 году: ничего «деревенского». В 1848-м - ничего (ини мает.
- Скажи, что приехал Некрасов - по делу. Я, конечно, с трепетом ждал ответа. Но вместо ответа вышел военный генерал, сам Ковалевский. - Ах, Николай Алексеевич, извините, для вас я всегда здоров и принимаю,
-
милости прошу.
Ковалевский пытливо посмотрел на меня. - Я вас долго не отвлеку от дела - рекомендую: вот гос подин Потанин имеет к вам покорнейшую просьбу, он хо чет получить место по вашему министерству.
- Очень, очень рад услужить! Какое же место угодно иметь господину Потанину, в провинции или здесь в Петер бурге?
-
Да это будущий мой сотрудник, так лучше бы здесь.
С удовольствием, дорогой Николай Алексеевич, чтобы не откладывать - я сейчас ... - Ковалевский прошел к столу и на небольшом листке бумаги написал, кажется, немного слов.
207
-
Вот это, господин Потанин, вы потрудитесь передать
Ивану Давидовичу Делянову,
попечителю,
-
там для
вас
сделают все, что угодно».
А следующая сцена уже у Делянова, графа, будущего уже в 80-е годы знаменитого министра-консерватора, который, продолжает Потанин, «подвинул мне кресло, ласково при гласил сесть и с особенным вниманием выслушал, что мне нужно.
Какое вам будет угодно место? «Вот как, - подумал я, - теперь не то, что тогда!» Ну, допустим, что к Ковалевскому Некрасова приближа ла дружба с его братом, сотрудником «Современника». Но
-
вот случай с другим министром, отдаленным от поэта явной
враждебностью, руководителем МВД. Один из директоров петербургского тюремного комитета, помещавший соответствующие материалы внекрасовских
«Отечественных записках», вспоминал, что когда Некрасов «катался В санях по Невскому в модной в 1880-х годах бояр ской шапке, то едва успевал отвечать на поклоны прохожих и проезжих, а как велик был его авторитет даже в самых высших сферах, наглядно характеризуется вот, например, каким фактом. Однажды при мне подъехал он к дому мини стра внутренних дел, генерал-адъютанта А. Е. Тимашева, ис просил стоявшего в дверях швейцара: можно ли видеть ми
нистра? Швейцар ответил, что министр никого в тот день не принимал, но полюбопытствовал, кто он, и, услышав фами лию, твердо произнес:
-
Вас-то, я полагаю, примет. Позвольте-ка Вашу карточ
ку, и я сию минуту доложу об Вас, а Вы благоволите подо ждать.
Николай Алексеевич дал швейцару карточку и продолжал сидеть в экипаже, а вернувшийся минут через пять швейцар
с торжеством сказал ему: «Пожалуйте, его высокопревосхо дительство Вас просят». И Николай Алексеевич провел у покойного Тимашева с час
... »
Полагают, что визит к Тимашеву связан с намерением Главного управления по делам печати объявить некрасов скому журналу предостережение. Если так, то, как видим, по русскому обычаю, Некрасов через голову, говоря нынеш ним сокращенным словом, главка прямо едет к министру. И успевает. При всем враждебном отношении к журналу Ти машев не решился утвердить взыскание. Или, может быть, решился не утвердить.
Правда, что касается визитов по торжественным и не по
208
торжественным дням, то не красовский дом отдавал должное
прежде всего генеральским визитам. И причиной был, судя по воспоминаниям А. Я. Панаевой, некрасовский лакей Петр, внешне, кажется, очень похожий на гоголевского, вер
нее, чичиковского лакея Петрушку: «Всем лакеям присуше благоговение к гостям-генералам или титулованным лицам,
но в Петре это чувство доходило до высшей степени. Он вбе гал в кабинет Некрасова и задыхающиr.,:ся голосом произно сил: «Генерал-с приехал!» И тут только можно было видеть, какого цвета глаза его, потому что они были вытаращены. Некрасов не мог добиться от Петра, чтобы он никого не принимал, когда бывала спешная работа по журналу. Петр отказывал всем посетителям, но генерала впускал и на вы
говоры Некрасова бормотал: «Ведь генерал-с, вот». Вообще же удивительно не то, что с некрасовских жур
налов взыскивали и тот же «Современнию) наконец запре тили, а то, что так долго не запрещали. Кстати сказать, ког да А. Н. Островский в тяжелом положении взывает к Некрасову (. от такого окон
чания Некрасов отказался, и не потому, что не верил в такое падение по манию царя: через три года оно, кстати сказать,
и совершится. Опять неслучаен настойчивый для всего этого
времени у Некрасова мотив - сна. Главный вопрос - о за конах судеб народных во всей сложности и во всем объеме. Главный к народу вопрос: «... духовно (!) навеки почил?» Ес ли да - все кончено, если нет - все спасено. В общем, из вечное: Русь, дай ответ. Не дает ответа. И даже в самых, казалось бы, политизированных и «рево люционизированных>> стихах этой поры Некрасов дает иные ответы, чем те, которые готовы бьmи увидеть тогда и видели потом. А видели в них что-то вроде ответа на последний во прос «Размышлений». Сама простота подобных стихов ка жется таковой лишь в контексте времени и немедленно ус ложняется в контексте всего некрасовского пути к народу.
*** На контекст времени - того, что называют в русской ис тории революционной ситуацией конца 50-х - начала 60-х годов, - Некрасов чутко отреагировал вскоре после «Размы шлений», написав тоже сразу ставшую знаменитой «Песню Еремушке». Сам по себе призыв к революционному подвигу в «Пес не Еремушке,> бесспорен. Однако решение вопроса о наро де в «Песне,> И О связи ее с революционной обстановкой не столь непосредственно, как об этом обычно пишут: де, об ратился к народу с призывом. Хотя начато стихотворение как лихая народная песня:
«Стой, ЯМЩИК! жара несносная, Дальще ехать не могу!» Вищь, пора-то сенокосная Вся деревня на лугу.
-
Но на этом вся «народность», собственно, и заканчивает ся. Далее следуют две контрастные песни, которые поют над ребенком «нянюшка,> И «приезжий городской». Пожалуй, И до сих пор никто не сказал о самой сути это го стихотворения лучше Добролюбова, писавшего одному из друзей: «Милейший! Выучи наизусть и вели всем, кого зна ешь, выучить «Песню Еремушке,> Некрасова, напечатанную в сентябрьском номере «Современника». Замени только слова истина - равенство, лютой подлости - угнетателям, это опечатки, равно как и вить в 3-м стихе вместо вишь. По-
212
мни и люби эти стихи: они дидактичны, если хочешь, но идут прямо к молодому сердцу, не совсем еще погрязшему в тине пошлости».
Добролюбов чутко заметил и точно определил основную особенность стихотворения - дидактичность. О какой дидак тичности, однако, речь? Нет, добролюбовское определение не оговорка, а дидактизм «(Песни Еремушке» не свидетельство их слабости, но выражение существенных особенностей Не красова, и не одного Некрасова, в назревающей революцион ной обстановке. Эroт «(дидактизм» заключается не в учитель ности стихотворения, а в его условности.
Прежде всего здесь есть условность внешняя, может быть, в чем-то связанная с желанием обойти цензуру. В сущности,
некрасовское
произведение
есть
поэтическая
и
политическая прокламация. Поэт не только зовет к нравст венному подвигу,
но ставит его в один ряд со знаменитым
политическим лозунгом Великой французской революции: «(Свобода, Равенство, Братство». И даже будучи искаженным в подцензурном варианте, лозунг этот сохранялся в основ
ном своем виде:
С ними ты рожден природою
-
Возлелей их, сохрани! Братством, Истиной, Свободою Называются они.
Однако политические лозунги все же реализовались не в форме лозунгов, а в форме колыбельной песни, совершенно условной и, так сказать, минующей непосредственного ад ресата, чего обычно нет в других некрасовских обращениях к детям. Здесь, как и в более ранней «(Колыбельной», это об ращение - прием, внешний, обнаженный, нескрываемый. Грубо говоря, сам прием обращен к цензуре, а обнажен ность его
-
к читателю.
Но, кроме того, колыбельная песня оказалась способом, позволявшим
развернуть
старую
мораль,
на
которую
поэт
обрушился во второй части своего стихотворения. Эта мо раль
-
в песне няни.
Этой песне и противостоит иная, боевая революционная песня,
даже
скорее
не
песня,
а
насыщенная
страстной,
энергической публицистичностью речь.
К кому же обращена эта речь-призыв? Обычный, доволь но единодушный ответ писавших о Некрасове: к крестьян ству, к крестьянской молодежи.
Нет сомнения, что роман Чернышевского «Что де лать?» - революционный роман, но, кажется, еще никому
213
не приходило в голову считать его обращенным к крестьян ской массе. А у Некрасова в конце 50-х годов оснований для такого обращения к крестьянству бьmо еще меньше, чем у Чернышевского, именно потому, что Некрасов бьm народ ный поэт. Право, народный поэт уже достаточно хорошо знал народ, чтобы не обращаться к нему с лозунгами фран цузской революции, с кодексом революционной морали, с
формулами, наконец, ученой диалектики: Будь счастливей! Силу новую Благородных юных дней В форму старую, готовую Необдуманно не лей!
Своеобразная цельность этих «городских», типично «ин теллигентских» стихов
свидетельствует,
что
здесь
нет даже
малейших попыток непосредственно обратиться к кресть янству.
«Революционное движение в России никогда не бьmо ни
зовым явлением,
-
писал русский философ Ф. Степун,
-
это способствовало развитию в русской интеллигенции иде ологической дальнозоркости и эмпирической близорукости ... Перспективы сдвигались: словесные дистанции революцион ного подполья естественно принимались за господствующие
тенденции самой жизни».
В отличие от самых трезвых политиков революционной демократии, действительно предчувствовавших революци онную ситуацию, народный поэт скорее предчувствовал ее
действительный исход.
В ее преддверии думы о народе
тогда рождали у Некрасова лишь мучительные вопросы, иногда - робкую надежду и никогда - твердую уверен ность.
Однако если народ пока оставался для поэта загадочным, бьmи люди, без сомнения верившие в революцию, реши тельно готовившие себя к революционному подвигу, их бы ло мало, но они бьmи рядом, перед глазами, реальны. Так рождался
призыв
к
молодежи
-
следовать
таким
людям,
стать такими людьми. Известно, что в числе групп населе ния, для которых революционеры готовили свои воззвания,
особо бьmа представлена молодежь. Сохранилось кажущее
ся примечательным свидетельство, что «Песня Еремушке» со:щавалась Некрасовым в квартире Добролюбова, в непо средственном с ним общении. Через несколько лет после смерти Добролюбова Некра сов напишет о нем - естественно, в иной тональности, но именно так, как о Еремушке, - как о «чуде родины своей»:
214
Плачь, русская земля! Но и гордисьС тех пор, как ты стоишь под небесами, Такого сына не рождала ты И в недра не брала свои обратно: Сокровища душевной красоты Совмещены в нем были благодатно ... Природа-мать! Когда б таких людей Ты иногда не ПОСЬUlала миру, Заглохла б нива жизни.
За несколько лет до появления романа «Что делать?)} Не красов лирически предугадывал,
предчувствовал и вызывал
к жизни образ Рахметова, образ необыкновенного человека, призванного к подвигу, может быть, единственному: Будешь редкое явление, Чудо родины своей; Не холопское терпение Принесешь ты в жертву ей: НеОбузданную, дикую
К угнетателям вражду И доверенность великую К бескорыстному труду.
Вся речь к Еремушке и к тем, кого за ним видит поэт, речь трибуна, публициста, революционного интеллигента. Но и «народное» Ерема (Еремушка), и деревенский мотив вступления не случайны. В стихотворении, видимо, есть по пытка как-то соотнести революционный образ с образом народа, связать их. Здесь возникает приблизительно то же
отношение, каким станет отношение Рахметова к Никитуш ке (у Некрасова - к Еремушке) Ломову. Два типа сознания, как и два типа жизни, взаимосвязаны, но и разобщены. Связь эта осталась условной, внешней. Но это уже не худо жественная неудача, а отражение реальных противоречий самой жизни.
И художники (Некрасов и - позднее - Чернышевский), каждый по-своему пытаясь преодолеть эту разобщенность, ее еще раз продемонстрировали. В то же время Некрасов не пойдет на искусственное объединение обоих начал, как это будет иметь место у Чернышевского. Мера условности ока зывается и мерой художественного такта поэта. Идея высшего человеческого подвига определила и весь художественный строй стихов. Когда Добролюбов - в боль шой мере и герой стихотворения, и его адресат - писал, что стихи Некрасова «идут прямо К молодому сердцу, не совсем еще погрязшему в тине пошлости», то тем самым он указы-
215
вал на обстоятельство, определившее этот художественный строй. Его можно было бы определить одним словом
. «... Молодежь -
«максимализм»
мастерица трубить,
-
писал в одном из
писем В. Боткину Некрасов, - с нее все начинается». Вот таким подлинно трубным призывом бьmа некрасовская «Песня Еремушке». Максимализм ее требований, напряжен ная патетика обращений оказывались единственно возмож ными и как обращенные к максимуму чувств, которым так ярко отмечена молодежь. И молодость поняла и приняла «Песню».
«... «Песнь оглашала то
школы,
Еремушке»,
-
вспоминает
современница,
и дело рекреационные залы
новой женской
это стихотворение заключало в такой доступной
форме правила новой житейской мудрости. «Жизни воль ным впечатлениям душу вольную отдай», - начинала, быва ло, одна, самая бойкая из нас, и тотчас находились другие, которые продолжали: «Человеческим стремлениям в ней проснуться не мешай». «НеоБУЗданную, дикую к лютой под лости вражду»,
-
декламировали несколько дружно обняв
шихея между собой девочек. «И доверенность великую к бескорыстному труду», - как-то особенно кротко и нежно продолжали другие. И вскоре собиралась целая толпа ... тол па, соединенная «Песней Еремушке», которая бьmа в пол ном смысле слова нашею ходячею песней. Когда старшие застаWIЯЛИ нас подчиняться стариной освященным обыча ям, которые приходились нам не по вкусу, мы отвечали сло
вами из «Песни Еремушке»: «Будь он проклят, растлеваю щий, пошлый опыт - ум глупцов» - И говорили сами себе: «Силу новую животворных новых дней в форму старую, го
товую необдуманно не лей! .. » В Некрасове подраставшее поколение видело мощного защитника всех возникавших в то время стремлений».
«Этот,
-
писал тот же
Ф. Степун,
-
по отношению
к
медленным ритмам громадной страны сумасшедше ускорен
ный ритм интеллигентских чаяний и требований ее разви тия отражался весьма вредно и на идейном развитии самой
интеллигенции. С отрывом интеллигенции от реальной ни зовой жизни связан и отрыв каждого нового поколения ин теллигентов от предыдущего. для русской интеллигенции характерно расхождение отцов и детей, основанное на том, что для совсем еще юных детей их всего только сорокалет
ние отцы превращались в выживших из ума дедов. Не раз уже отмечалась та роль, которую играла в русской револю
ции молодежь. Этот «педократизм» русского революционно-
216
го движения есть тоже одна из характернейших форм интел лигентской неделовитости, интеллигентской бездельности. Молодость, конечно, имеет много достоинств, но делови
тость есть, конечно, достоинство зрелых лет». В некрасов ской «Песне Еремушке», однако, есть именно такая «дело витость».
Недаром нарастающая напряженность обрывается, не до ходя до самой высокой ноты:
... С этой ненавистью правою, С этой верою святой Над неправдою лукавою Грянешь божьею грозой ... и тогда-то ...
Снова вступает песня няни, старая песня:
... Вдруг
проснулося И заплакало дитя, Няня быстро встрепенулася И взяла ero, крестя .
.. Покормись, родимый, rpудкою! Сыт? .. Ну, баюшки-баю!,. И запела над малюткою Снова песенку свою ...
Видимо, для возбужденной и самоуверенной молодежи такое окончание как бы пропадало, снималось. Недаром для вольной поэзии этой поры были характерны концовки-ло зунги. Но для самого-то Некрасова оно не случайно. В са мом совмещении пророчествующего «И тогда-то ... » со ста рой песней выразился взгляд поэта в будущее, еще неясное, надежда инеуверенность
...
Сейчас нам, перед которыми многие стихи Некрасова за стыли в хрестоматийном безразличии, трудно представить всю
чуткость
поэта, ловившего
новые настроения,
идеи
и
типы: то, что он первый, и задолго до Чернышевского и Дружинина, предощутил в русской литературе противостоя ние «пушкинского» И «гоголевского» направлений, или то, что он до Чернышевского - и тоже задолго - предвосхитил Рахметова. Тогдашний-то читатель, будь то ведущий критик ведущего журнала или скромная ученица женских классов,
ощущали эту чуткость и, в свою очередь, чутко к ней при слушивались.
Современница, рассказывавшая о «Песне Еремушке», пишет: «Я, конечно, не могу утверждать, что под влиянием
217
«Песни Еремушке» возникла описанная Тургеневым в «От цах и детях»
рознь между поколениями,
но эта песнь,
всяком случае, служит первым воплощением ровкой этой возникавшей тогда розни».
-
во
формули
Да, именно Некрасов оказался, как говорится, в эпицен тре этой «розни»: «отцов» И «детей». И - единственный между «отцами» И «детьмИ».
СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ Когда-то Ленин написал слова, ставшие потом форму лой: «Некрасов колебался, будучи лично слабым, между ли
бералами и Чернышевским ... » Чернышевский - это Чернышевский.
А «либералы» это Тургенев, Боткин, Анненков, Дружинин ... Ленинская формула оказалась классической, не в том смысле, чтобы она точно выражала суть дела. Совсем - мы увидим - наоборот. Некрасов никогда не колебался и ни в одной принципиальной позиции, и ни по одному сущест
венному вопросу не уступил - ни (, но сам-то Гончаров писал тогда П. Ан ненкову: «Взгляните, пожалуйста, статью Добролюбова об Обломове; мне кажется, об обломовщине, то есть о том, что она такое, уже сказать после этого ничего нельзя ... Замеча ниями своими он меня поразил: это проницание того, что
делается в представлении художника. Да как он, не худож ник, знает это?>'> Что уж говорить о свидетельстве своих, сторонников, дру зей - Некрасова, Чернышевского... Вот свидетельство чу жих, оппонентов, противников. В статье о Г.-Бове (г.-Бов один из псевдонимов Добролюбова) Достоевский писал: «Уж одно то, что он заставил публику читать себя, что кри тические статьи «Современника» С тех пор, как Г.-Бов в нем сотрудничает,
разрезываются
из первых,
почти никто не читает критик,
-
в то время,
когда
уже одно это ясно свиде
тельствует о литературном таланте Г.-Бова. В его таланте есть сила, происходящая от убеждения». «Только во време на Добролюбова, - засвидетельствует соратник Достоевско го Н. Н. Страхов, - «Современник» бьUl единственным жур налом,
которого критический отдел имел вес и который
вместе постоянно и ревниво следил за литературными явле
ниями ... Если бы он (Добролюбов. - Н. с.) остался жив, мы бы многое от него услышали». «Уже целый ряд русских по колений, - заявит через много лет ученик Н. Н. Страхова «нововременец» В. В. Розанов, - усвоил тот особый душев ный склад, тот оттенок чувства и направление мысли, кото рое жило в этом еще таком молодом и уже так странно мо гущественном человеке».
«(Могущество» это заявлено бьmо в «Современнике» бы стро, сильно и просто: как бы незаметно и само собой. Но оно, в свою очередь, столкнул ось с «могушеством»
-
хотя И
в другом роде. Сопроводилось все это обстоятельствами на первый ВЗГЛЯД, казалось бы, чисто житейскими, даже быто выми.
232
*** Когда говоришь о писателе, невольно или вольно возни кают
ассоциации,
сравнения
и
параллели
из
литературы.
Блок сказал о Некрасове: «Эrо был барин». Мы помним у Гончарова классичесК)1О картинку русского барского утра: «В Гороховой улице, в одном из больших домов, народона селение которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов ... Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни слу чайностью, как у того, кто устал, ни наслажденьем, как у лентяя: это было нормальным состоянием. Когда он бьm до
ма
-
а он бьm почти всегда дома,
-
он все лежал, и все по
стоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему
спальней, кабинетом и приемной».
А вот уже не роман и не Гончарова, а мемуары и Черны шевского. Действие в том же Петербурге, правда, в Литейной
улице: «Двери из передней были с длинной стороны проти воположной окнам. В дальней поперечной стороне зала бы ли двери в спальную. Проснувшись, Некрасов очень долго оставался в постели: пил утренний чай в постели; если не
было посетителей, то оставался в постели иногда и до само го завтрака. Он и читал рукописи и корректуры и писал, ле жа в постели ... Одевшись к завтраку или иной раз и порань ше завтрака, Некрасов переходил в зал и после этого вообще уж оставался в этой комнате. Тут вдоль всей стены, противо положной дверям в спальную (вдоль поперечной стены на право от дверей из передней), бьm турецкий диван, очень широкий и мягкий, а невдалеке от дивана по соседству с ок
ном стояла кушетка, Некрасову бьmо так же удобно валять ся на этой мебели в зале, как на постели в спальной, куда он, раз выщедши в зал, ходил только по каким-нибудь делам». Еще больше, видимо, такая картина «обломовского» утра должна была поразить, например, разночинца писателя Г. Потанина, когда скромным бугульминским учителем он приехал в Петербург со своим романом к Некрасову и к не му же явился с просьбой о содействии в получении казен ного места:
«Приемный час для просителей (!), десятый, давно уже прошел, а поэт еще не вставал. Впрочем, ждать мне не при шлось, Николай Алексеевич тут же вскричал: - Идите сюда в спальню! - и извинился, лежа в постели. Спальня имела другой вид, чем кабинет и приемная. Темно-гранатовые обои на стенах, зеленые занавески на 2ЗЗ
окнах, фонарь на потолке, ковры на полу, низкая ореховая кровать свыдвжныыии ящиками, комод С овальным зерка
лом и полный мужской туалет: щетки, гребенки, щеточки для зубов, пилки для ноггей, бритвенный ящик, склянка одеколона, эликсир для полоскания и зубной порошок. У другой стены такой же широкий турецкий диван, как в при
емной, и небольшой круглый столик, на котором много бу маги, мелко исписанной карандашом, и только. Сам поэт лежал на кровати, совершенно утонувший в ПУХОВУЮ пери ну и до половины накрытый малиновым стеганым одеялом, шитым в мелкий узор; голова была обложена многими большими и малыми подушками-думками; ворот расстег нут, грудь нараспашку, руки по локоть обнажены и закину ты за голову.
Что скажете нового? Пришел места просить. А! Это казенное дело, полно валяться, - встаем! - Он натянул халат, надвинул туфли и перешел на диван». В кабинете-спальне русского барина Обломова «Лежали две-три развернутые книги, валялась газета, на бюро стояла
-
и чернильница с перьями, но страницы, на которых развер
НУТЬ! бьmи книги, покрылись пылью И пожелтели: видно, что их бросили давно: нумер газетыI был ПРОIIIЛогодний, а из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы раз ве только с жужжанием испуганная муха».
В кабинете-спальне русского барина Некрасова бьmи развернуты десятки книг на самых горячих страницах, лежа ли нумера последних газет, а в соседнюю умывальную, как
пишет Чернышевский, случалось заходить «тогда, когда на до было отмыть слишком запачканные чернилами руки»: чернила там не переставая лились рекой.
Иначе говоря, барин, валявшийся в Литейной доподлин ным Обломовым, работал, если вспомнить романного его антипода, как настоящий Штольц. Почти постоянно при нем состоял другой барин, совер шенно бесцеремонным домашним образом, почти в любое время суток и почти в любом положении, включая и долгое утреннее пребывание в постели. «Тургенев, - свидетельству ет Чернышевский, - конечно, не принадлежал к тем посети телям, которые мешали Некрасову оставаться в ней ... », он, «разумеется, мог проводить время в той из комнат Некрасо ва, в какой хотел, он был тут свой человек, вполне свобод ный делать, как ему угодно и что ему угодно: но он бывал тут собственно для того, чтобы разговаривать с Некрасовым, и потому постоянно держался подле него. Некрасову часто слу-
234
чалось по деловой надобности уходить от Тургенева; Турге нев от Некрасова не отходил, кроме, разумеется, тех случаев, когда бывало много гостей и гости разделялись на группы ... »
Тургенев, «когда жил В Петербурге, заезжал к Некрасову ут
ром каждый день без исключения и проводил у него все вре мя до поры,
когда отправлялся делать свои
великосветские
визиты; с визитов обыкновенно возвращался опять к Некра сову; уезжал и опять приезжал к нему, очень часто оставался
у Некрасова до обеда и обедал вместе с ним; в этих случаях просиживал у Некрасова после обеда до той поры, пока от
правлялся в театр
Каждый
раз, когда заезжал к Некра
сову, он оставался тут все время, какое имел свободным от
своих разьездов по аристократическим знакомым. Положи тельно он жил больше у Некрасова, чем у себя дома». До поры до времени.
«НО ВСЕ ЕГО СИМПАТИИ БЫЛИ НА СТорОНЕ ....
Вернемся, однако, еще раз к ленинским словам о том, что Некрасов колебался между либералами и Чернышевским, но все его симпатии бьmи на стороне Чернышевского. Следует сказать, что Ленин здесь явно приписал Некра сову все свои политические и человеческие симпатии, кото
рые действительно бьmи на стороне Чернышевского. Но бьmи ли такими симпатии, понимая это слово в са мом буквальном смысле, у Некрасова? Нет, не было. Более того, их и не могло быть. Не могло
быть исторически. Что же бьmо? Бьmо большое доверие и прямо вызванная этим доверительность во всем, что касает
ся журнальных дел. Это определилось
-
мы видели
-
с са
мого начала. Было большое уважение, рожденное чрезвычай ной образованностью и разносторонней осведомленностью Чернышевского: в этом смысле «университеты) Белинского продолжились для Некрасова в «университетах» Чернышев ского. Хотя, заметим, они постоянно совмещались с «уни верситетами» Анненкова, еше больше - Боткина и особенно Тургенева. Была большая вера в спокойную силу ума, в че ловеческую надежность и в гражданскую твердость. Бьm, на конец, наверное, даже и деловой расчет, связанный с само отверженной работоспособностью Чернышевского и просто со способностью к журнальному производству. Недаром эту сторону так точно сразу оценил и буквально вцепился в Чер нышевского такой конкурировавший с Некрасовым делец, как КраевскиЙ.
235
Характерно, что когда, еще в
1855
году, Некрасов хотел
ехать за границу, то думал передать ведение журнала в руки
Тургенева: в
1856
году, когда он туда поехал, то передал его
в руки Чернышевского с полномочиями чрезвычайными по всей официальной форме: «Уезжая на долгое время, прошу
Вас, кроме участия Вашего в разных отделах «Современни ка», принимать участие в самой редакции журнала и сим пе
редаю Вам мой голос во всем касающемся выбора и заказа
материалов для журнала, составления книжек, одобрения или неодобрения той или другой статьи и т. д. так, чтобы ни одна статья в журнале не появилась без Вашего согласия, выраженного надписью на корректуре или оригинале!» А когда Чернышевский рискованной перепечаткой в журнале самых горячих стихов из некрасовского сборника 1856 года «подставил»
И будущее сборника, и настоящее журнала, и
самого Некрасова, то не услышал от хозяина ни слова в уп рек. Итак, как теперь сказали бы, тандем Некрасов - Чер нышевский являет доверие, сотрудничество, уважение. Но бьmо ли духовное родство, душевная близость, то, что
один критик назвал тогда в связи со стихами Фета «симпа тической настроенностью», а Ленин уже в связи с самим
Некрасовым даже «всеми симпатиями»? Ничего подобного. А первым, кто почти все сделал для того, чтобы такую «сим патическую настроенность» или «все симпатии» убрать, бьm не Некрасов, а Чернышевский, и сделал с самого начала все, чтобы не выглядеть, не показаться, не стать другом. Тем бо лее не набиваться в друзья. Решительно отводил все к это му поползновения со стороны Некрасова. Сотрудником, со
ратником, соработником
-
да. Но
-
другом? И вообще ведь
у Чернышевского, кажется, не было друзей.
«... С
очень давних пор без прямого моего вопроса Некра
сов почти никогда не говорил ни о чем из своей личной
жизни. При начале знакомства со мной он хотел иметь ме ня обыкновенным приятелем-собеседником, какими быва ют у каждого хорошие его знакомые, и рассказывал мне о том интересном лично для него, что случалось ему припом
нить по ходу разговора, деловой разговор прекращался, за
меняясь обыкновенным приятельским ... но скоро Некрасов бросил это, не умею сказать, почему именно. Быть может, ему стало казаться, что я не интересуюсь ни его воспомина ниями о давнем,
ни его личными радостями и печалями в
настоящем. Быть может, на его экспансивность подавляю щим образом действовала моя замкнутость: я в то время не любил говорить ни о чем, относящемся к моей внутренней жизни. Вероятно, и Некрасову казалось так. Если ему дей2Зб
ствительно казалось так, то понятно, что у человека, такого
умного, как он, скоро должно бьmо исчезнуть влечение бьпъ экспансивным с человеком, который не отвечает тем же». Вообще многое, и даже главное, в положении «Совре менника» конца 50-х годов, в распределении в нем ролей, в отношениях там людей можно понять, только прочитав тур геневских «Отцов И детей». Салтыков (Щедрин), правда, позднее, почти через двадцать лет, но совершенно справед
ливо говорил о Тургеневе: «Последнее, что он написал, «Orцы И дети» - бьmо плодом общения с «Современником». Там бьmи озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого». Герцен, правда, раньше, почти сразу по прочтении романа, находя, что автор сильно сердился на Базарова, «ка рикировал» его, посетовал Тургеневу: «Если бы ... ТbI забьm о всех Чернышевских в мире, бьmо бы для Базарова лучше». Иначе говоря, вопреки распространившемуся позднее в де мократических
кругах
и
дожившему
до
нашего
времени
мнению, что литературный Базаров есть окарикатуренный реалЬНЫЙ Д06ролюбов, Герцен считает, что реальный Чер нышевский есть живая карикатура, повлиявшая на литера турный образ Базарова. Чернышевский не нравился Тургеневу. Не нравился и
Герцену. Но если бы автор романа, пусть забыв о всех Чер нышевских в мире, забьm и еще об одном Чернышевском «Современника», то В таком случае романа, возможно, про сто бы не бьmо. Герцен не оговорился и абсолютно точно назвал Базаро ва номер один - Чернышевского. Тургенев именно здесь, в журнале, воспринял не только суть романа, но удивительно точно прозревал многие
вошедшие
в роман
психологичес
кие коллизии. Вот чем, например, не сцена Базарова с кем то из Кирсановых. Опять-таки тем более замечательная, что предстает в воспоминаниях «Базарова»-Чернышевского. Ба заров в романе не только ведет себя, естественно, по-база ровски, но, и при самоломаности неизбежно, в базаровщи ну несколько играет (конечно, не так, как «друг Аркадий»), ее демонстрирует, подчеркивает, доводит до некоего преде
ла, не позволяет себе «рассыропитъся». И В мемуарах Чер нышевского-«Базарова» ВИдно, что он не только по-базаров ски демократически хамит барину, но делает это не без осознания и даже не без удовлетворения. Продолжая расска зы о причинах, по которым бьmи пресечены с Некрасовым разговоры о личной жизни, Чернышевский пишет: «Разуме ется,
мне
нравится
выставлять
эти
причины,
которые
не
237
бросают на меня дурной тени. Но могло быть и то, что я пе рестал казаться Некрасову человеком, с которым удобно го ворить откровенно о делах, не предстамяющихся ему заслу
живающими серьезного симпатичного внимания. Я мог своими замечаниями на его рассказы шокировать его. для ясности расскажу один случай такого рода, относящийся к
очень позднему времени наших отношений». Примечатель ны здесь слова о невозможности и, следовательно, об отсут ствии «серьезного симпатичного (!) внимания» и о том, что так было на протяжении всей истории отношений до очень позднего времени.
«Мы сидели вдвоем у круглого стола в зале Некрасова: вероятно, он завтракал, и я кстати ел что-нибудь, вероятно, так, иначе незачем было бы нам сидеть у этого стола. Я си дел так, что когда опирался локтем на стол,
мне приходи
лось видеть камин. На камине стояла бронзовая фигура, изображавшая кабана. Хорошей ли работы она бьша или нет и потому дорогой ли вещью была или дешевой, я никогда не интересовался знать, мне никогда не случалось взглянуть на
этого кабана сколько-нибудь пристально. Впрочем, а priori я бьш уверен: эта вещь хорошей работы, иначе не стояла бы тут. Произошла какая-то маленькая пауза в разговоре: по всей вероятности, Некрасов говорил что-нибудь и на эту минуту - остановился, чтобы отодвинуть тарелку и взять другую. А мне в это время случилось повернуться боком к столу и опереться на него: подвернулся под глаза мне кабан,
и я сказал: «А хороший кабан». Некрасов, которого редко видывал я взволнованным и почти никогда не видывал те
ряющим терпение, произнес задыхающимся голосом: «Ни от кого другого не стал бы я выносить таких оскорблений».
Я совершенно невинным и потому спокойным тоном спро сил его, что же обидного ему сказал я. Он, уже снова овла дев собой, терпеливо и мягко объяснил мне, что я множест во раз колол ему глаза замечаниями о том, что этот кабан хорош, и рассуждениями, что такие хорошие вещи стоят до
рого, а так как эти мои соображения бьши вставками в раз говоры о денежных делах между нами и неудовлетворитель
ном положении кассы «Современника», то получился из них ясный смысл, что он тратит на свои прихоти слишком мно
го денег, отнимая их у «Современника», то есть, главным образом, у меня. Я постиг в моих мыслях, что если бы пау за продолжилась еще несколько секунд, то я успел бы и про изнести предположение о приблизительной цене кабана, и моему умственному взгляду явилась истина, что действи
тельно рассуждения мои о кабане должны были по ходу на-
238
ших разговоров очевиднейшим образом иметь тот самый смысл, который теперь нашел я в них при помощи Некра сова. Я произнес одобрение себе, вроде спокойного под тверждения истины: «Ну, так» или «А что же так», - и, как ни в чем не бывало, повел разговор о том, о чем шла речь раньше. Хоть по этому ничтожному поводу легко сообра зить, сколько любезности приходилось, по всей вероятнос ти, находить Некрасову в моих замечаниях, делаемых по рассеянности безо всякого внимания к их смыслу для него». Как видим, дело отнюдь не только в рассеянности: сама «рассеянность» здесь выглядит, пожалуй, и продуманной, и
выношенной. Но тогда тем более прав Чернышевский, ре зюмируя: «Само собой понятно, что не могла не остыть в нем охота рассказывать что-нибудь интимное о себе такому собеседнику ... Не умею рассудить, достаточны ли эти соображения для объяснения того, что Некрасов вскоре после начала моего знакомства с ним устранил влечение к интимным рассказам
мне о своей личной жизни ... »
Вероятно, достаточны,
ибо
-
вот она,
самоломаность,
ригоризм, подавление в себе и в другом «живого чувства»,
«потребностей сердца», если воспользоваться словом самого Чернышевского в одном из редких по вдруг прорвавшейся откровенности писем его Некрасову за границу после выхо да сборника стихов 1856 года: «.. Я сам по опыту знаю, что убеждения не составляют еше всего в жизни - потребности сердца существуют, и в жизни сердца истинное горе или ис
тинная радость для каждого из нас. То я знаю по опыту, знаю лучше других».
В сущности, перед нами Базаров, да к тому же Базаров, еще и по-тургеневски себя судящий. Мы помним, как вдруг бурно и страшно прорвались в Базарове «потребности серд ца» и любовь ломала самоломаного человека. А вот с какой сильной страстью объясняется критик Чер нышевский поэту Некрасову в любви к его стихам «без тен денции», то есть к стихам о любви: «.. .лично на меня Ваши пьесы без теНденции про изводят сильнейшее впечатление, нежели пьесы с теНденциею.
Когда из мрака заблужденья ... Давно отвергнyrый тобой .. . Я посетил твое кладбище .. . Ах, ты, страсть роковая, бесплодная ...
-
и т. п. буквально заставляют меня рьщать, чего не в состоя нии сделать никакая теНденция. Я пустился в откровеннос-
239
ти - но только затем, чтобы сказать Вам, что я смотрю (лично я) на поэзию вовсе не исключительно с политичес кой точки зрения. Напротив, - политика только насильно врывается в мое сердце, которое живет вовсе не ею или, по
крайней мере, хотело бы жить не ею». Вообще для «новых людей» любовь оказывалась камнем преткновения. Тургенев обнажил самую уязвимую сторону
своего героя в романе «Отцы И дети». Но проблема вместе с тем каждый раз вставала шире, чем только отношения муж
чины и женщины. Она оборачивалась вопросом о всем бо гатстве чувств, о полноте жизни, о ее непосредственности.
Базаровым любовь отвергалась как романтическая чепуха, но, мстя за себя, она ставила нового человека в драматиче ское положение, доказывая ему реальность своего и его, Ба зарова, существования.
В романе Чернышевского «Что делать?» любовь - не ро мантическая чепуха. И если в случае с «особенным челове ком» Рахметовым она отвергается, то совсем не в этом каче стве. Речь идет о сознательном аскетизме, о жертве, которая кажется и герою, и автору необходимой. Впрочем, не случай но в радостном и счастливом финале автор, хотя и внешним образом, возвращает своим героям всю полноту чувств. В сущности, жертва при носится во имя сохранения цель ности характера, но ведь такая жертва каждую минуту спо
собна поставить эту цельность под сомнение. Правда, сама проблема жертвы, ее драматизм и невосполнимость, в роман не вошла. Но от этого она не перестала существовать ни в жизни, ни в литературе. Когда Чернышевский писал «Про лог», то переоценка, шедшая по многим направлениям, со
вершалась и на этом пути. Многое
-
мы увидим
-
он пере
смотрит и в отношении к Некрасову и, соответственно, посмотрит на него оком гораздо более терпимым, прошаю шим и любящим. Дело не в личных казусах и индивидуальных особеннос тях того же Чернышевского. это психология и поведение определенного - и одного из самых ярких - общественного исторического типа. Они проявились, если говорить о са
мых знаменитых, и в Добролюбове. И в Ленине; известно, что этот наш великий революционер острее и, так сказать,
мощнее иных воспринимал музыку Бетховена, и он же поч ти насильно пресекал в себе эту способность и это желание «отдаться» музыке Бетховена: ведь такая музыка, может быть, более, чем кому-либо, внятная ему, ему же оказалась менее, чем кому-либо, доступна. Можно сказать и сильнее: она ему почти враждебна. эта любовь-ненависть к искусст-
240
ву отмечает и всю нашу великую революционно-демократи
ческую критику, объясняя
MHome ее противоречия и пара
доксы: замечательные чутье и прозрение и, лишь на первый
взгляд, удивительные иной раз тупость и слепоту.
В свое время автор самой глубокой о тургеневских «От цах и детях.) статьи Н. Страхов в отличие от многих и преж де всего от Писарева, толковавших суждения Базарова об искусстве как наносности,
преувеличения
инепонимания,
точно сказал о том, что Базаров-то как раз всем сушеством понимает, что такое искусство, и потому-то ощущает враж
дебность его этому своему сушеству. Понимает и ощущает его, во всяком случае, лучше, чем играющий на виолончели
и читающий Пушкина Кирсанов-папа. Не говоря уже о Кирсанове-сыне с убийственным в данном случае именем Аркадий. Да и трагичная великая любовь Базарова! Любовь ли это Кирсанова-папы? Или Кирсанова-сына? Лессинг писал, сравнивая греков с троянцами и объяс няя, почему греки оплакивали своих погибших и Почему Приам запрещал это делать троянцам: «Он (грек. - Н. с.) был чувствителен и знал страх, он обнаруживал и свои стра дания, и свое горе, он не стыдился никакой человеческой
слабости, но ни одна не могла удержать его от выполнения чести и долга. То, что у варвара происходило от дикости и
суровости, у него обусловливалось принципами ... Только цивилизованный грек может плакать и в то же время быть храбрым, между тем как грубый троянец для того, чтобы
проявить храбрость, должен сначала заглушить в себе вся кую человечность». Лессинг определил полюсные состоя ния, но между ними могли совершаться
в нашей истории
-
-
во всяком случае,
сложные движения и совмещения.
Наши великие критики уже по роду своих занятий (кри тики великой литературы) должны были становиться «циви лизованными» греками, которых жизнь (и сама эта великая литература тоже) очень часто обращала в троянцев, «диких И суровых». В еще большей мере, чем Чернышевский, ост роту этого противоречия воплотил Добролюбов: в гораздо большей мере, чем Чернышевский, «грею) И В еще большей мере, чем Чернышевский, - «троянец». Может быть, особенно сильно отразила драматические коллизии, с которыми сталкивались «новые люди.) В сфере
чувств, лирика - и не случайно лирика (Чернышевский сти хов не писал) Добролюбова: принесение всего богатства чувств в жертву гражданскому служению и запоздалое со
мнение в правомерности такой жертвы
-
и
-
все же
-
свою
на нее обреченность:
241
С тобой, мечтатель мой, я понял наконец
Источник моего душевного страданья: То праведная казнь нелюбящих сердец
-
Бессилие мечты, бессилие желанья.
Это он пишет в свой смертный год. Еще стихотворение, тем же годом датированное:
Проведши молодость не в том, в чем было нужно, И в зрелые лета мальчишкою вступив,
Степенен и суров я сделался наружно, В душе же, как дитя, и глуп и шаловлив.
Некрасов в стихах «Памяти Добролюбова» произнес то же ключевое для понимания сути дела слово: «суров».
Суров ты был, ты в молодые годы
Умел рассудку страсти подчинять. Учил ты жить для славы, для свободы, Но более учил ты умирать.
Живя, Добролюбов, по слову Некрасова, учШl умирать (и когда придет черед умирать Некрасову, он явно будет по мнить это учение). Но, умирая, Добролюбов начал учить жить. Такая жажда жизни и любви рвется в его последних стихах. И в письмах. В одном из последних парижских писем Добролюбов сооб щает, как бы делая открытие и удивляясь: «Здесь Я начинаю приучаться смотреть и на себя самого как на человека, имею щего право жить и пользоваться жизнью, а не призванного к
тому только, чтобы упражнять свои таланты на пользу челове
чества ... Здесь я проще, развязнее, более слит с окружающим. В СПб есть люди, которых я уважаю, для которых я готов на всевозможные жертвы, есть там ЛЮДИ, которые меня ценят и
любят, есть такие, с которыми я связан «высоким единством
идей и стремлений». Ничего этого нет в Париже. Но зато здесь я нашел то, чего нигде не видел,
-
людей, с которыми
легко живется, весело проводится время, людей, к которым
тянет беспрестанно
- не за то, что они представители высо ких идей, а за них самих, за их милые, живые личности!» Писарев точно сказал о смерти Базарова: «... умирающиЙ Базаров, распустивщий свою натуру, давший себе полную волю, возбуждает больше сочувствия, чем тот же Базаров, когда он холодным рассудком ловит себя на романтических поползновениях. Если человек, ослабляя контроль над са мим собою, становится лучше и человечнее, то это служит энергическим доказательством цельности, полноты и естест
венного богатства натуры».
242
Любопытно, что в любви к стихам Некрасова, особенно к стихам «без тенденции», Чернышевский признается авто ру примерно так, как признавалея Базаров в любви Одинцо вой: как бы через силу и почти раздраженно и зло: «Не ду майте,
что
мне
легко
или
приятно
превосходство над другими поэтами,
-
признать
Ваше
я старовер, по влече
нию моей натуры, и признаю новое, только вынуждаемый
решительною невозможностью отрицать его. Я люблю Пуш кина, еще больше Кольцова, - мне вовсе нет особенной приятности думать: «Поэты, которые доставили мне столько часов восторга, превзойдены» - но что же делать? Нельзя же отрицать истины только потому, что она лично мне не совсем приятна.
Словом, я чужд всякого пристрастия к Вам - напротив, Ваши достоинства признаются мною почти против воли, по крайней мере, с не которою неприятностью для меня».
О том, нет ли здесь своеобразной искательности, гово рить не приходится: не таков был Чернышевский, ни вооб ще, ни - и мы это видели - по отношению к Некрасову. Тем более что, по странной, но в конце концов, наверное, объяснимой логике, великие революционеры действительно обычно бывают в искусстве «староверами» И консерватора ми: тот же Радищев и Ленин - уже на другом конце века один из ярких тому примеров. Может бьпь, здесь они ищут устойчивость и находят противовес и компенсацию своей
революционности? Пустившись в откровенности и признаваясь в любви к стихам Некрасова «без тенденции», Чернышевский пишет поэту: «Скажу даже, что лично для меня личные мои дела имеют более значения, нежели все мировые вопросы - не от
мировых
пьяницами
вопросов люди топятся,
стреляются,
делаются
... »
Дело в том, однако, что у подлинных поэтов как раз лич ные дела так или иначе в конце концов и приобретают зна чение Mиpoвых вопросов. Когда тот же Некрасов делал по
пытки того же Чернышевского приобщить к дружбе, или хотя бы к приятельству, и, если оживить слова самого Чер нышевского, к воспоминаниям о давнем, IC личным радостям u печалям в настоящем, то
-
раз уж речь идет о замечательном
человеке и великом поэте
-
дело не только в житейской
сфере. Дело, значит, и в той почве и подпочве, на которой рождаются стихи «без тенденции», буквально заставлявшие
Чернышевского, по его же признанию, рьщать. Сам он тем не менее связи двух этих сфер
-
с одной стороны, чисто
243
житейской, с другой, собственно поэтической
-
не видит и
УЖ, во всяком случае, решительно отказывается выступить в роли связного.
• •• Но такой связной у Некрасова-таки бьm. Бьm друг един ственный, многолетний, неповторимый. На его-то стороне всегда и неизменно и оставались «все симпатии»
поэта.
Ему посвящены многие стихи: ни к кому больше, чем к
нему. И к нему обращены многие произведения. Ему посла ны исповедальные письма и произнесены устные исповеди.
На суд ему представлялось почти все, что писалось. Он глав ный консультант, основной эксперт и первый советчик по
быту и по делам, по стихам и по журналу. И самый давний. И если в разговорах с Чернышевским, по его же призна нию, у Некрасова не могла не остыть охота «рассказывать что-нибудь интимное о се6е» и действительно «Некрасов вскоре после начала моего знакомства с ним утратил влече
ние к интимным рассказам мне о своей личной жизни», то этот человек прекрасно понимал, ла» с «мировыми вопросами»
как связаны у практичного Некрасова нравственно очень укреплен прозаическими заботами о реальной крестьянской школе. «Книги, нужные для училища, - пишет поэт абакумцевско му священнику, отцу Иоанну, - я выIШIЮ В наивозможно скором времени, - трудитесь только, с Божьей помощью, для доброго дела ... Если Вы один не будете поспевать везде,
261
отпишите ко мне, и тогда нужно будет взять Вам помощни ка, которого, как Вы говорите, найти нетрудно ... Училише может быть открыто для всех желающих детей, посему Вы можете, не стесняясь, принимать в него всякого, кому захочется учиться».
Так что здесь, в случае с тем же «Школьником», слово Некрасова подтверждал ось делом, а дело, в свою очередь,
укреплялось словом: уже с
1864
года «Школьнию> вошел в
русские школьные хрестоматии.
Память о Добролюбове выражалась не только в стихах «Памяти Добролюбова»: за Некрасовым содержание и обу чение его малолетних братьев.
Стихотворение «Пророю> ПОЭТ смело обрашал Черны - другое, конечно, не исчер пывающее название этого стихотворения): шевскому «>. Автор вспоминает, как нищим из больницы отправил по совету своего соседа по койке, тоже бедняка-сочинителя, «обличителя», какого-то «жалконького сотрудника «Петер бургского листка», свой первый очерк в редакцию журнала, «до
шестьдесят
шестого
года
занимавшего
первое
место
в
русской литературе». Эго как раз некрасовский «Современ нию> , который В 1866 году запретили. «Я, - рассказывает Кущевский, - так уважал этот жур нал, что отправил туда свое сочинение, как будто на смех, в полной уверенности, что там такую дрянь выбросят в по мойную яму. Каково же бьшо мое счастье и удивленье, ког да я получил письмо следующего содержания: «Ваш очерк будет напечатан, потрудитесь известить, где и когда можно с вами видеться, чтобы поговорить об условиях гонорария. Если вам нужны деньги, потрудитесь также упомянуть об этом, чтобы я захватил с собой. N. N.». ОН сам, тот гений, сочинения которого я знаю наизусть, которого я боготворю, увидав которого, вероятно, паду и слижу ему всю ваксу с сапог, - сам он собственноручно пи шет ко мне, жалкому, убогому и ничтожному! ..
262
Меня просто трясла лихорадка. Это - идолопоклонство. Но я с радостью вспоминаю, что и я когда-то бьm энтузиастом ... Едва ли менее меня бьm обрадован этим письмом мой сосед по кровати - обличитель. - Покажите, голубчик, покажите, - молился он, когда я прятал письмо, показав ему в двести двадцатый раз. Он брал письмо великого поэта и покрывал его горячими страстны ми поцелуями, оно цело и теперь у меня, но подпись слиза
на
-
всю он слизал своими поцелуями.
Ломите сразу десять рублей вперед
-
дадут!
-
внушал
он мне.
Я не заломил десяти рублей, а просто написал, что очень нуждаюсь в деньгах, и - чем дадут их больше, тем для меня лучше. Дурно я помню ту сцену, когда он приехал ... у меня текли по щекам невольные, неудержимые слезы, и я не вос
пользовался его протянутой рукой
-
не осмелился протя
нуть свою ... Я говорил все без исключения глупости, он вру чил мне двести рублей и уехал. Когда я очнулся, то заметил, что у стены как будто замер, стоит, вскинув руками, мой об личитель, бледный как полотно. Он дивился, что видел пе ред собой человека в брюках и пиджаке, а не голого полу бога с пальмовым листком. Теперь мне эта сцена смешна, теперь, когда вы не уди вите меня даже пушечным выстрелом из жилетного карма
на, но тогда она имела для меня потрясающее значение. О, это невозвратимое тогда!»
Позднее смерть поэта как бы сняла некий обет молчания: выяснилось, сколь много, сколь многим и сколь часто Не
красов помогал. Появились восторженные почти легенды, как бы компенсировавшие посмертно все то пакостное, письменное
и
устное,
сочинительство,
которое
рождалось
прижизненно.
В последнем здесь особенно отличались демократы, так сказать, второго призыва. Кризис демократии, пожалуй, на шел выражение и в хамстве, и в нахрапистости, и в большой бесцеремонности обращения с чужими деньгами. За грани цей это очень испытает Герцен. В России - Некрасов. При всем том часто совершались переходы от личного выраже
ния почти униженной благодарности к яростным унижаю щим обличениям, по возможности публичным.
Весной 1861 года Николай Успенский, очеркист, хорошо начавший в «Современнике» И быстро поддержанный кри тикой Чернышевского и деньгами Некрасова, пишет из Италии, куда он оmравился на некрасовекие средства, заве-
263
дующему конторой журнала Ипполиту Панаеву: «Мой по клон Некрасову. Низкий поклон ... Когда книжка моя будет лежать в руках, я постараюсь сочинить Некрасову письмо, исполненное отборного красноречия ... » Но вот - книжка, состоящая из современниковских очерков Н. Успенского, у него в руках. И в ход пускается красноречие действительно отборное. Некрасов, издавший книжку, обвиняется в том, что присвоил часть средств от издания, собственно в мо шенничестве, выдвигается требование публичного третей ского суда, гласного расследования и т. д. И т. д.
«Николай Алексеевич не вознегодовал, - вспоминает со временник, - как я имел право ожидать. "Ничего нет уди вительного, - сказал он, - не в первый раз ... " я предлагал Николаю Алексеевичу тотчас же изобличить г. Х (речь как раз идет об Н. Успенском: - Н. с.). Некрасов не согласился на мое предложение, несмотря на то, что я сильно настаи
вал. "И к чему, - говорил он, - когда-нибудь узнают, что все это вздор"». Может быть, еще более вздорным выглЯдит эпизод с «ре визией», совершенной однажды в «Современнике» уже в 1866 году. Версий две. Одна - Антоновича, по которой бух галтерия «Современника» проверялась в связи с IШанами передачи журнала сотрудникам в аренду и с согласия Некра сова. Другая - Елисеева, по которой «один раз, когда Не красов стал жаловаться на бедность доходов журнала, на не достаточность денег и на наши возражения предложил нам проверить его конторские книги, то мы, о срам, вызвались
идти и делать самоличную проверку». «О срам» уже в позднейших воспоминаниях,
-
так, но
оценил эту проверку
Елисеев. И, судя по остроте ощущения такого человека, как Елисеев, она, безотносительно к первоначальному толчку, действительно приобрела фискальный характер. Тем более что именно в таком виде «ревизия» вписывается в ту общую
«ревизию», которую учинили В дикальные сотрудники
-
1866
году Некрасову его ра
демократы.
И здесь, кстати сказать, самой готовностью к финансо вым публичным скандалам и выяснениям они тоже до вольно резко отличаются от демократов первого призыва.
«Меня, - свидетельствовал позднее об этом раннем време ни Чернышевский, - знали как человека, не умеющего от стаивать свои денежные интересы, о Некрасове некоторые думали, что он способен охранять свои выгоды до наруше ния справедливости. Разница между нами в этом отноше нии бьmа не совсем та, какую можно было предполагать людям, не знавшим фактов. Во все продолжение моих де-
264
ловых отношений к Некрасову не было ни одного денеж ного вопроса между нами, в котором он не согласился бы принять мое решение».
Лишь один раз бьш спор в связи с включением Добролю бова в долю. Чернышевский на нем настаивал, заранее счи тая себя не правым, ибо Некрасов жертвовал «интересами не своими - свои он с первого слова отдал на мой произ
вол, - но интересами постороннего спору, беззащитного при покинутости Некрасовым, беспомощного и безответно го Панаева». В конце концов решено бьшо доход от журна ла делить на четыIеe части, об этом Чернышевский отписал Добролюбову за границу: «Вам, мне, Некрасову и Панаеву». Таким образом, критики - наследники Белинского - за няли положение, которое не получил в свое время в журна
ле Белинский. Некрасов уже мог это позволить
-
журнал
стоял на ногах. Ведь тогда с уходом Белинского из жизни журнал финансово мог просто пасть. Теперь он устоял и при скором уходе из жизни Добролюбова, и при лишь немного затем задержавшемся уходе из литературы Чернышевского. А ушли они, оставив на Некрасова и долги, и обездоленные семейства. Конечно, и в голову не может прийти, чтобы «первая вол на» - Чернышевский или Добролюбов учинили peдaкropy проверку, подобную ТОЙ, что нахлынула со второй волной. «Признаюсь, - признается Елисеев, - при одном воспоми нании об этом по малой мере неприличном походе для реви
зии конторских книг «Современника» у меня до сих пор вы ступает краска на лице. Контора «Современника» помещалась в квартире заведующего конторой Ипполита Александровича Панаева, недалеко от Технологического института. И вот гурьбой все мы, сотрудники «Современника», - я, Ю. Г. Жу ковский, М. А. Антонович, В. А. Слепцов, А. Ф. Головачев отправились к Панаеву. Не помню, бьш ли на ревизии А. Н. Пыпин. Панаев принял нас очень любезно, раскрыл все книги и стал давать объяснения по своим бухгалтерским
счетам. Мы, не знакомые с бухгалтерским счетоводством, шутили, спорили, смеялись над теми qui pro quo*, которых испугались в наших понятиях по объяснениям Панаева к терминам в бухгалтерии. Наш поход, или, лучше сказать, набег на контору журнала бьш для нас в некотором роде partie de plaisir** и не доставил нам ничего, кроме удоволь ствия, хотя мы далеко уже были не детьми: младшему из
• ••
Недоразумение (лат.) . Увеселительная прогулка (фр.).
265
нас, Антоновичу, бьmо не менее
15 лет,
30
лет, я был старше его на
возраст остальных варьировал между этими двумя ци
фрами. Все мы, неглупые, кончившие курс в высших учеб HbIX заведениях, диruюмированные, сами себя считали ум нейшими во всей России. Вдобавок ко всему этому надобно CКii:J&Tb, что мы вовсе не были злы. Но никому из нас и в го лову в то время не приходило: какое самое жестокое издева
тельство совершаем мы над Некрасовым. Никто не подумал о том, что должен был передумать и перечувствовать этот че
ловек во время этой ревизии. А еще больше, что он должен передумать и перечувствовать после того, как эта неслыхн-
ная не только у нас, но и во всей литературе ревизия сотруд
ников над кассою своего редактора огласится в литературных кружках. Ведь подобная ревизия равносильна объявлению редактора если не доказанным, то подозреваемым вором.
Таких унижений, caMbIX оскорбительных для всякого че ловека, от нашей честности Некрасов испытал немало, так что, обращаясь на прошедшее, думаешь, как мог выносить все это Некрасов, чего, я уверен, не вынес ни один из изве CrnbIX мне бывших и существующих редакторов, а тем более
не вынес бы никто из нас, считавших себя вправе оскорб лять его. Всякий из нас на его месте сказал бы: «Да ну вас к черту, честные люди)}, бросил бы все, и конец. Тем более и тем скорее сделали бы это мы, бывшие сотрудники «Со временника)}, ибо все мы были с великим гонором и вели кого о себе мнения)}.
А уж Антонович-то с Жуковским через некоторое время и еще поднажали, опубликовав в 1869 году брошюрку «Ма териалы для характеристики современной русской литерату
ры)} с такой едва прикрытой демагогическими фразами кле ветой в адрес Некрасова, что хорошо знавший подноготную М. Салтыков (Щедрин) назвал ее образцовым примером «литературного бешенства)}. К тому же Антонович апеллиро вал и к Литфонду с финансовыми притязаниями - неспра ведливо и, естественно, безуспешно.
А Некрасов обычно молчал: не ругался, не давал отпора, не опровергал, не оправдывался. Молчал и молчал. Одари вал, ссужал, откynался.
Может быть, чувствуя себя виноватым
-
высокой виной:
ведь не остался, как Влас, «нищ И гол» И не пошел «сби ратъ». Да и кто из его обличителей пошел «сбирать»? Тот же демократ ю. Жуковский, если, наконеu, и пойдет «сбиратъ» (хотя бы и «на построение храма Божьего»), то уже в роли руководителя Государственного банка. Впрочем, храмы-то в России обычно строились на народные деньги.
266
Может быть, чувствуя себя виноватым и без вины, с го
товностью и чуть ли не с желанием и так пострадать. «До сих пор, - писал Ипполит Панаев, - у меня целы приходо-расходные книги с расчетами и расписки получате
лей». Управляющий делами конторы явно ощущал, что ра ботает здесь на русскую историю, тщательно сохраняя всю
счетоводческую часть некрасовского журнала. «Сохранял Я это все для того, чтобы иметь, на всякий случай, доказатель ство для опровержения возводимых на Некрасова клевет. Я мог бы заговорить ранее, и при его жизни, и много раз хо
тел это сделать, но Николай Алексеевич не допускал меня привести в исполнение мое намерение,
говоря, что можно
сделать это когда-нибудь после, тогда, когда его не будет».
Уже в наше время скрупулезный и педантичный исследо ватель С. А. Рейсер еще раз ревизовал эти материалы, под тверждая их безукоризненность, а значит, и ставя настоя
щую цену раздававшимся когда-то укоризнам. Кстати, тот
- правда, много позднее - покончивший с со бой несчастный Николай Успенский, который так горячо
же, наконец,
ратоборствовал и обличал, так и остался должен «Современ нику,> 2313 руб. 55 коп. - бумаги свидетельствуют, что Ип полит Панаев прав. Но дело не просто в верном счете, отнюдь не в элемен тарной честности, а ведь даже в ней засомневались.
«Без всякого соображения с финансовым состоянием журнала, - рассказывает тот же Панаев, - многим деньги выдавались вперед, в счет будущих работ, - на неопределен ное время. На замечания мои, что деньги расходуются не своевременно и ставят издание в затруднение, - Некрасов часто говорил, что если денег у журнала не хватит, то для не
обходимых потребностей издания он даст свои собственные деньги ... Такие выдачи из своих денег Николай Алексеевич производил беспрестанно, но, несмотря на весьма частыIe
свидания со мною, забывал говорить о выданных деньгах. Я просил его много раз вьщачи записывать, дал ему для запи
сывания большую грифленую тетрадь... Но ничего не помо гало: книга осталась совершенно чистою, и я насилу мог до
биваться раза два или три в год, чтобы он уделил часок на
припоминания сделанных им вьщач. Припоминание проис ходило в моем присутствии, Николай Алексеевич брал нако нец листок бумаги и записывал (обыкновенно лежа) то, что мог вспомнить. Разумеется, при этом немало сделанных вы дач не бьmо записано, он или действительно не припоминал их, или не хотел вспомнить, и я имею основание думать, что
не одна тысяча рублей осталась незаписанною.
267
Много талантов Николай Алексеевич предугадал и мно гим своевременным пособием в трудное время дал развить ся. Имена таких людей известны не мне одному. Выдачи вперед,
постоянные
ежемесячные
содержания
многим
ли
цам производились несмотря на то, что интересы издателей сильно страдали».
Уже сказано, что Некрасов никогда не отвечал на клеве ту, будучи сильным человеком: сила сдержанности превоз
могала силу страсти. Тем более что страсть все-таки тоже нашла
выход
например, в
двумя-тремя
1860
поэтическими
выкриками,
как,
году в очень тяжкую для него пору:
Что ты, сердце мое, расходилося?. Постьщись! Уж про нас не впервой Снежным комом прошла-прокатилася Клевета 'по Руси по родной. Не тужи! Пусть растет, прибавляется, Не тужи! Как умрем, Кто-нибудь и об нас проболтается Добрым словцом.
Проболтаются! Ведь как умер Некрасов, даже Антонович nроболтался: (,Мы ошиблись относительно Некрасова». И он же nроболтался: (,Некрасов бьm идеальным редактором-из дателем и довел свой журнал до почти идеального совер шенства».
Но при жизни люди обычно пробалтывались другим. По тому Некрасов и не отказал себе в том, чтобы устно, говоря стихами другого поэта, «дерзко бросить им в глаза железный стих, облитый горечью и злостью!». Современник вспомина
ет о публичном чтении Некрасовым такого «стиха»: «Боль шой зал Дворянского собрания бьm битком набит. С благо творительной целью давался вечер при участии известных
писателей. Появление каждого из них восторженно привет ствовалось публикой. И только когда на эстраду вышел Ни Koлaй Алексеевич Некрасов, его встретило гробовое молча ние. Возмутительная клевета, обвившаяся вокруг славного имени Некрасова, делала свое дело. И раздался слегка вздрагивающий и хриплый голос поэта (,Мести и печали»: Что ты, сердце мое, расходилося?. Постьщись! Уж про нас не впервой Снежным комом прошла, прокатилася Клевета по Руси по родной ...
Что произошло вслед за чтением этого стихотворения, говорят, не поддается никакому описанию. Вся публика, как
268
один человек, встала и начала бешено аплодировать. Но Не красов ни разу не вышел на эти поздние овации легковер
ной толпы».
Еще от начала нового «Современника» Некрасов, как мы помним, отказал Белинскому в статусе компаньона и пай щика и не мог, как мы видели, не отказать, чтобы не погу бить все дело, создав тем не менее критику во всех осталь ных отношениях
-
и денежных тоже
-
наилучшие условия.
Белинский это понял и принял. Но бьmи люди, в том чис ле из близких «Современнику» и Белинскому, которые не приняли этого даже и без попытки понять. Мы уже отмечали, что не часто, но два-три раза с досто инством как обстоятельство, явно для себя очень важное,
Некрасов напомнил и в стихах, и в прозе, что, дворянин и сын помещика, он никогда не владел (а очень и очень мог бы) людьми, да и просто, едва повзрослев, уже не откусывал от крепостного пирога. Этот кусок у него, видно, в горле ко мом бы встал. Он рано понял: Таков мой рок,
Что хлеб полей, возделаННbIХ рабами, Нейдет мне впрок.
и здесь он бьm действительно сильным человеком и, блюдя этот жизненный принцип, ни разу не посрамил сво их гражданских заклинаний и поэтических исповеданий. Все, что имел, он выработал сам. Любопытно при этом, что особую щепетильность и на стороженность в оценках некрасовских финансовых дел ча сто проявляли люди,
которые очень и очень впрок пускали
«хлеб полей, возделанных рабами». Люди передовые. И са мые передовые. Да часто и на дела прогрессивные, и самые прогрессивные.
Когда еще очень молодой Некрасов, привлекши Белин ского, начал свой «Современнию), «москвичи», как часто, по месту пребывания, называли тогда Герцена и его окру жение, поддерживали сотрудничеством журнал, Герцен помог и деньгами. Впрочем, поддержка бьmа далеко не аб солютной, сотрудничество распределялось между «Совре менником» и соперничавшими с ним «Отечественными записками».
Некрасов дело повел умело и напористо, быстро выраба тывая качества редактора, как много позднее признавал Ан тонович, «прекрасно знавшего и читателя, или, как он все гда выражался, подписчика, и литературных соперников, и предержащую власть над печатью».
269
«Современник» некрасовекий совсем не хотел повторять судьбу пушкинского «Современника», еще при своем вели ком создателе погибавшего в малотиражности и безденежье.
Но то, что, казалось, должно бьmо бы в обновленном жур нале и в новом журналисте радовать, огорчало «москвичей»:
деловитость казалась делячеством,
напористость бесцере
монностью, разумный расчет беспардонным торгашеством. Подозрение «москвичей», что Некрасов
-
это всего лишь
ловкий делец, укрепилось после его отказа ввести в число
пайщиков Белинского. Предубеждение не смог рассеять и сам Белинский. Так что «москвичИ» подошли уже вполне предубежден ными и к истории, известной по имени одного из «москви чей», как «огаревское дело».
*** Еще в
1844
году Николай Платонович Огарев, приоб
ретший в дальнейшем большую
известность и как друг Герцена, и сам по себе как поэт, прозаик, общественный деятель и публицист, разошелся со своей женой Марией Львовной. И в результате оказался вовлеченным в сложный
финансовый процесс, связанный с ее обеспечением. Ога рев выделил бывшей жене часть состояния, с которого она получала проценты. Позднее она захотела получить сам ка питал. Огарев предоставил его в виде имения и заемных писем - векселей. Все дело требовало довольно продолжи тельных и подчас сложных финансовых операций. Мария Львовна, житейски малоприспособленная и безалаберная, к тому же уехавшая за границу и жившая там по со временем
просроченному, а значит, затруднявшему приезд в Россию паспорту, поручила ведение дела своей подруге Авдотье
Яковлевне ПанаевоЙ. Панаевой бьmа дана доверенность с такими широкими полномочиями, которые в распоряжении
деньгами и имением полностью развязывали руки ей или, в
свою очередь, ее доверенным. Таковым доверенным, уже
Панаевой, стал дальний родственник Ивана Ивановича Па наева Николай Самойлович Шаншиев. В 1853 году крайне обедневшая Огарева умерла в Пари же, так и не получив следуемого ей состояния. Естественно, на него стал претендовать муж - уже только формальный Огарев, к тому времени тоже уехавший за рубеж и ведший дело через своих доверенных лиц (прежде всего - Сатина). Панаева и Шаншиев, ссьmаясь на то, что доверенность Ма рии Львовны предоставляла им полную свободу действий,
270
возвращать состояние отказались. Возникшее судебное рас смотрение закончилось приговором Панаевой и Шаншиеву,
обязывавшим их деньги уплатить. В
1860
году деньги бьmи
заплачены, а дело закончено.
Огарев и ближайший ему человек Герцен неизменно счи тали, что за Панаевой и Шаншиевым стоит Некрасов, к ве дению финансовых дел которого они еще с конца 40-х го дов относились настороженно.
Огаревское же дело прямо привело к тому, что у Герце на и Огарева настороженность постепенно перешла в уве ренность, что Некрасов чуть ли не мошенник, а раздражен ность против него
-
в ненависть.
В разном восприятии разных людей тогда и в исследова ниях - а их бьmо немало - потом оказался представлен полный набор вариантов на тему «кто виноват?». По одно
му - виноваты оба
-
и Панаева, и Некрасов. По другому -
виноват Некрасов, а не Панаева. По третьему - виновата Панаева, а не Некрасов. И наконец - никто не виноват. Те.м более что в соответствии с общим положением, сложив шимся в нашей литературной и общественной истории, сло жилась и традиция - Некрасова безусловно и во всем оп равдывать: ведь это же Некрасов! За нею потянулась и другая - оправдывать и Панаеву: ведь это же, пусть не вен чанная, жена Некрасова! Так бьm ли - и в чем - виноват Некрасов? Бьmа ли - и в чем - виновата Панаева (с Шаншиевым)? Естественно, что имена Некрасова и Панаевой в общем сознании - и тогда и потом - объединялись: муж и жена. Но ведь - гражданские. Соответственно и сближения, и разъеди нения у них бьmи особыми и формально и фактически: во всей жизни, в бьпу, в деньгах - многое объединялось, мно гое текло параллельно. Разными на протяжении всей истории долго тянувшеrocя огаревского дела были и степень взаимо действия их обоих, и характер взаимовлияний и просто взаи моосведомленности.
Много позднее в восприятие всей этой истории, немало занимавшей исследователей русской жизни, бьm внесен ос трый и неожиданный материал. Дело в том, что переписка
Некрасова с Панаевой бьmа Панаевой уничтожена, о чем поэт горько сетовал, даже и в стихах:
Плачь, горько IШачь, их не напишешь вновь ...
и вдруг приоткрьmась страничка одного письма, относя щегося к сентябрю 1857 года, и даже не страничка, а - без
271
конца и без начала
-
его кусочек. Да еще, как нарочно, по
огаревскому делу. Известен этот кусочек стал только сразу после революции. Вот он: «Довольно того, что Я до сих пор
прикрываю тебя в ужасном деле по продаже именья Огаре ва (это имение - Уручье оказалось в руках Шаншиева. Н. с.). Будь покойна: этот грех я навсегда принял на себя, и, конечно, говоря столько лет, что сам запутался каким-то
непонятным образом (если бы кто в упор спросил: «Каким же именно?», я не сумел бы ответить, по неведению всего дела в его подробностях), никогда не выверну прежних слов своих наизнанку и не выдам тебя. Твоя честь бьmа мне до роже своей, и так будет, невзирая на настоящее. С этим клеймом я умру ... А чем ты IVIaТИШЬ мне за такую
-
знаю
сам - страшную жертву? Показала ли ты когда, что понима ешь всю глубину своего преступления перед женщиной, все ми оставленной, а тобою считавшейся за подругу? Презре ние Огарева, Герцена, Анненкова, Сатина не смыть всю жизнь, оно висит надо мной ... Впрочем, ты можешь сказать, что вряд ли Анненков не знает части правды, которая изве стна Тургеневу, - но ведь только части, а всю-то знаем лишь мы - вдвоем, да умерший Шаншиев ... Пойми это хоть раз в жизни, хоть сейчас, когда это может остановить тебя от нового ужасного шага. Не утешаешься ли ты изречением мудреца: нам не жить со свидетелями нашей смерти?! Так ведь до смерти-то позор на мне».
Письмо вошло в оборот литературы о Некрасове, родив многие остроумные догадки и глубокомысленные предполо жения. Большинство литераторов (может бьпь потому, что этим письмом Некрасов как бы, безусловно, оправдывался, правда, за счет Панаевой, которая этим письмом, безуслов но, обвинялась) уверовали в его существование, и письмо безоговорочно печатается в собраниях сочинений в качест ве бесспорного документа. Кажется, ленинградский некра совед Б. Бессонов - единственный по-настоящему усом нившиЙся. Само письмо бьmо напечатано в 1918 году М. Лемке по сохранившейся в делах Третьего отделения копии, сделан ной в процесс е перлюстрациЙ.
Конечно, тайное полицейское знакомство с «тайной» (интимной) перепиской бьmо всегда в России делом почти явным: вспомним историю пушкинских писем к жене. В данном случае, однако, приходится все время прибавлять слово «якобы». Якобы сохранившаяся якобы копия якобы письма. Ведь письма никто не видел. Никто (кроме Лемке, опять-таки якобы видевшего ее) не видел и копии, и ника-
272
- так что и копия, как видим, не сохранилась. И хотя позднейшие ком кие поиски не обнаружили никаких ее следов
ментаторы, например, к известному двенадцатитомнику Не красова, пишут, что «стиль И характер письма не оставляют
сомнения в его принадлежности Некрасову», именно харак тер письма оставляет немало сомнений. Прежде всего - да та (ее сомнительность, правда, единственное, что обычно
оговаривается): по сообщению Лемке, перлюстрированная копия датирована сентябрем 1857 года. Но как раз осенью 1857 года после заграничной поездки Панаева и Некрасов были вместе, то есть жили в одной квартире, где, естествен
но, не возникало никакой необходимости в письме. Да еще столь драматичном: отношения в это время бьmи как раз сравнительно ровными и спокойными, хотя, конечно, не исключено, что подспудные страсти кипели и тогда. Но де ло не только в этом. Шаншиев, по письму, якобы умерший (>, - разрешал сын. Потратилось больше - почти в два раза. Но и платить Былo за что. Карабиха. Из лучших усадеб - даже не по яро славским, а и по общероссийским меркам, - с какой сторо ны ни посмотреть. Одно из примечательных исторических мест. Здесь проходили - это же своеобразный ярославский форпост - знаменитыIe в прошлом бои и битвы. Чуть ли не битва князей галичанина Дмитрия Шемяки с москвичом Ва силием Темным дала и название селу, а за ним и усадьбе: «кара бъ там» - по слову летописца, - кара вероломному Шемяке. Карабиха - замечательное место и географически, или, если угодно, топографически. «Спасибо, сторона родная, за твой врачующий простор», - написал еще в конце 50-х го дов Некрасов. Уж что-что, а такая терапия в Карабихе была обеспечена: врачевание простором здесь было постоянным. Край в общем скупой на краски, неброской, как бы таящей ся природы вдруг разворачивается сверху, от усадьбы
-
ши
рочайшей панорамой, удивительной красоты простором.
у подножия - чистая, впадающая в не очень далекую Волгу Которосль, даже до сих пор не вполне запакащенная. Почти рядом Московская дорога на совсем недальний Яро славль: полтора десятка верст.
С XVIlI века владел Карабихой знаменитыIй род Голицы ных, древний и богатый. Один из Голицыных - ярославский губернатор построил усадьбу. Строили хорошие архитекторы: красиво, прочно, удобно. В результате появился ансамбль дворцового типа: большой, с анфиладами комнат, дом, увен чанный бельведером, соединенные с домом двухэтажные ка
менные флигели, оранжерея с померанцевыми деревьями, французскими сливами, арабскими персиками и иной расти тельной экзотикой, летом выставлявшейся на аллее парадно го верхнего парка; бьm и есть еще и английский «нижний»
парк. Конечно, разного рода хозяйственные постройки и службы, включая, между прочим, винокуренный завод, да
вавший иной раз и вывозную продукцию. Окружалось это полутысячей десятин усадебной земли. В середине XIX века все бьmо уже позаброшено и подзапущено. Лишь к 1863 го ду усилиями хозяйственного, энергичного Федора дом и усадьба, уже некрасовские, при водятся в порядок: Карабиха становится «литературной» усадьбой, далеко, кстати сказать,
345
своим размахом оставляя позади другие знаменитые барские «Jlитера1УРные» усадьбы: Ясную Поляну совсем не бедных rpафов Толстых, Спасское-Лyroвиново богатых Тургеневых, не говоря уже об очень на этом фоне скромном прелестном Щелыкове Островского, вернее, Островских: ведь рядом с домом драма1УРга бьm и дом его брата-министра. И постоянно живший и управлявший делами брат Федор, и временами наезжавшая сестра Анна делали все, чтобы бра ту Николаю «создать условия»: все было подчинено его же ланиям и привычкам, все замирало и ходило на цыпочках,
когда он работал, впрочем, так же как и когда он отдыхал. Некоторое время гостившая тогда в Карабихе племянни ца одного из петербургских знакомых поэта передавала позднее свои почти детские - ей было шестнадцать лет, то есть яркие и непосредственные, впечатления о некрасов
ском быте в Карабихе. «Кабинет можно было назвать кабинетом знатного бари на за его изысканную роскошь: установлен он бьm мягки ми диванами, в некоторых местах стояли кушетки, расстав
лены были дорогие канделябры. В кабинете же стоял и письменный стол Николая Алексеевича, весь заваленный бумагами и книгами. Мы с сестрой, молоденькие девушки или даже девочки, нечасто попадали в этот кабинет, в эти
"святая святых", потому что хозяин не любил этих посеще ний, нам показывала его и позволяла быть там Анна Алек сеевна только тогда, когда брат ее куда-нибудь уезжал из Карабихи, например, на охоту в Грешнево. Даже и она ... се стра, ходила в кабинет нечасто и постоянно, помню, твер дила нам, когда мы приставали к ней с настойчивыми просьбами, слова: "Я сама и то не вхожу в кабинет". Да и сам поэт, по тем же непосредственным юным впечатлени
ям, "по походке, манере, тону и по всем привычкам ... на поминал какого-то гордого барина"». Барский безмятежный быт, барские охотничьи выезды, барские продолжительные обеды ... Друг-крестьянин Гаври ла Захаров все же недаром обращается к другу-поэту Нико лаю Некрасову «боярин». Уже в первый год Некрасов барски зазывает и собирает, может быть, и как-то самоутверждаясь, много гостей. При езжают и писатели Салтыков, Островский, Потехин ... и ар тистыI императорских театров Горбунов, Турчанинов, Рас сказов ... И многие другие. Но, впрочем, это единственный карабихский столь люд ный сезон: в дальнейшем, после 1863 года, за десяток лет ед ва ли приехало с десяток человек. Да и сам быт поэта стаз46
новится замкнyrее и камернее. В 1867 году брату Федору по купчей передается вся Карабиха: за собой Некрасов остав ляет лишь восточный флигель: конечно, это не то, что «(фли
гель изгнанника», как поначалу у Тургенева в Спасском-Лу товинове, а большой двухэтажный каменный дом. Наверное, передавал ось тем легче, что все-таки все это бьmо не свое, а чужое. Здесь ни за чем не стоят ни семей ные предания, ни воспоминания о старой няне. Никакой интимной родовой кровной связи, как у Тургенева с его Спасским-Лyrовиновом, не бьmо и быть не могло. Никакая заветная
«(зеленая
палочка»,
как
в
яснополянском
детстве
Толстого, здесь не спрятана. Потому же, служа творчеству Некрасова, в само некра совское творчество «некрасовская» Карабиха, в сyuцности,
никак не вошла. «Образа» Карабихи, не в пример Михай ловскому у Пушкина или Ясной Поляне у Толстого, у Не красова нет, нет «(пейзажа» собственно Карабихи, а ведь как много у Некрасова ярких зарисовок этих мест: ярославских, костромских - сельских, деревенских. В этом смысле рос кошная Карабиха лишь прислуживала скромному Грешневу: вот оно-то продолжало питать поэта. Некрасов любил Кара биху, но она оказалась чем-то вроде Дома творчества, гово ря языком позднейших времен. А вот творил ось здесь мно ГО, постоянно, разнообразно.
*** И уже в первый год сотворилась поэма «Мороз, Красный нос». Одно из самых великих произведений русской литера туры XIX века. А может быть, и мировой; во всяком случае, совершенно оригинальное по одной замечательной особен ности, которая иноземному взгляду, наверное, особенно бьет в глаза. Известно, что Ромен Роллан сравнивал с эпо сом Гомера великое произведение русской литературы книгу Льва Толстого «(Война И мир», начатую как раз в эту же пору - в 1863 году. Автор самого большого на Западе и вообще одного из самых больших исследований о Некрасо ве, известный литературовед, кстати тоже француз, Шарль Корбэ полагает, что если и есть в новой литературе поэти ческое произведение - аналог гомеровской «Илиаде», то это именно «(Мороз, Красный нос» (Корбэ видит и прямые па раллели: скорбь старика отца над умершим сыном Проклом и плач Приама над убитым сыном - Гектором). Отсюда же и греческое имя Прокла. Много причин выводило русских писателей к этому.
347
«Эпический род мне становится один естественею),
ляет в начале
1863
-
заяв
года Лев Толстой. Можно вспомнить, что
как раз тогда, когда Толстой двинулся к своему эпическому
1812 году, обратился к своему героическому году - 1612-му Островский: в 1862 году опубликована (в январском «Совре меннике») его эпическая драма «Козьма Захарьич Минин Сухорую).
Русские шестидесятые годы рождали русский эпос. Но, кажется, в ряду прочих причин рождения эпоса и ус ловий, при которых он только и мог появиться, необходимо и еще одно, могущее показаться чуть ли не житейским: «по кой И воля», если вспомнить пушкинскую формулу. «Покой И волю» Ясная Поляна обеспечила Толстому. «Покой И волю» дала Некрасову Карабиха. «Покой И волю» имел Пушкин-Пимен, ког.ца писал в Михайловском «Бори са Годунова». Кстати сказать, Пушкин, столь волновавший Некрасова в конце 50-х годов ( В новых «Отечественных записках», раз после многих лет сначала размолвок, а потом перерыва в отношениях и,
385
соответственно, в переписке возобновляет сотрудничество.
Инициатива опять-таки идет от Некрасова. Еще раньше Некрасов пытается получить в свой журнал «Анну Каренину». Толстой отказывает, но посылает в ~Ore чественные записки» свою педагогическую статью «О народ ном образовании». Кстати, и с ~Анной Карениной» он ко леблется,
даже
соглашается
ее
отдать
на
определенных
условиях, пишет об этом Некрасову. Но письмо останется неоmравленным: условия Толстого (речь идет о фантастиче ском гонораре) принимает «Русский вестник». Надо сказать и то, что сам роман руководителей «Отече ственных записок» разочарует: Некрасов напишет на него стихи - впрочем, не более чем шутливые, Салтыков - обру гает, правда, довольно грубо: «коровий роман». Еще характернее с Достоевским. После многих лет отно
- в основном со стороны мнительного Достоевского, писатель отдает Некра шений сложных, неровных, часто нервных
сову роман об «отцах» и «детях»: «Подросток». Снова все, как тридцать лет назад, в сорок пятом году. «Вчера, - пишет Достоевский, - ... отворилась дверь и во
шел Некрасов. Он пришел, чтобы выразить свой восторг... » Но, конечно, это уже Некрасов - многоопытнейший ре дактор. «Всех слабее, говорит, - продолжает рассказывать о нем жене Достоевский, - у вас восьмая глава ... » И что же? Когда я перечитывал корректуру, то всего более не понрави лась мне самому восьмая глава, и я многое из нее выбро сил ... Одним словом, в результате то, что мною в «Отечест венных записках» дорожат чрезмерно и что Некрасов хочет начать совсем дружеские отношения».
Одним словом, и здесь снова возникла тень, или, вернее, возобновился свет старого «Современника». «Вернувшись В Руссу, - вспоминает А. Г. Достоевская, - муж передавал мне многое из разговоров Некрасова, и я убедилась, как до рого для его сердца было возобновление задушевных сноше ний с другом юности».
Конечно, не нужно думать, что «Oreчественные записки» вдруг стали переполняться сочинениями Толстого и Досто евского. Но обращение Некрасова к Достоевскому и момен тальная готовность к сотрудничеству Достоевского симпто
матичны. Факт же появления в ~Отечественных записках» такого романа из «великого пятикнижия», как «Подрос ток», - дело выдающееся. Да ведь, со своей стороны, Досто евский и дал Некрасову роман с некрасовскими мотивами: заветная
идея
«миллиона»
у
Власа у Макара Долгорукого.
386
подростка,
отчетливые
черты
Но все это у Некрасова не просто возвращение как бы к прошлым временам, тем более не результат ностальгии и не дань сентиментальности. Все это прямое
следствие
и
нового
-
-
есть
на
мир,
и многое другое
поэтического
взгляда
сложившегося как раз к поре возобновления «Современни ка» в виде «Отечественных записою>.
*** Именно с конца 60-х годов в стихах Некрасова или про сто отвергаются,
начала и
или художественно опровергаются многие
принципы всей
предшествовавшей его
поэзии.
Вернее, они не отменяются, но входят в иную систему отно шений и ценностей.
Сам Некрасов явно осознавал это совершенно новое со стояние. «Если на Вас нападает иногда хандра, - посылает он из Петербурга утешение Алексею Михайловичу Жемчуж никову в Висбаден, - ... то утешайтесь мыслию, что здесь было бы то же - вероятно, в большей степени, с примесью, конечно, злости по поводу тех неотразимых общественных обид, под игом которых нам, то есть нашему поколению, ве роятно, суждено и в могилу сойти. Более тридцати лет я все ждал чего-то хорошего,
а с
некоторых пор уже
ничего
не
жду, оттого и руки совсем опустились и писать не хочется.
А когда не пишешь, то не знаешь, зачем и живешм. Харак терны стихи с названием «Уныние»: Недуг не нов (но сила вся в размере), Его зовуг уныньем, В старину Я храбро с ним выдерживал войну Иль хоть смягчал трудом, по крайней мере, А ныне с ним не оберусь хлопот, Быть может, есть причина в атмосфере, А может быть, мне знать себя дает, Друзья мои, пятидесятый год.
Конечно, «пятидесятый год» (то есть уже три года на ше стидесятый - стихотворение 1874 года) по счету того време ни - прямая старость. Но как раз в личной-то жизни - мы
увидим - многое благополучно образовалось. другом - «причина В атмосфере».
Причина в
В этом смысле сравнительно небольшое стихотворение «Утро» прямо бьющей в глаза наглядностью демонстрирует новые качества не красовской поэзии.
Стихотворение у Некрасова вообще одно из самых мрач ных. Конечно, мрачных стихотворений у поэта «печали И
387
гнева» всегда хватало: итак, «недуг не нов (но сила вся в раз мере)>>. Дело, однако, оказалось совсем не только в размере. Ты грустна, ты страдаешь душою:
Верю - здесь не страдать мудрено. С окружаюшей нас нишетою Здесь природа сама заодно. Бесконечно унылы и жалки Эти пастбиша, нивы, лута, Эти мокрые, сонные галки, Что сидят на вершине стога, Эта кляча с крестьянином пьяным, Через силу бегущая вскачь В даль, сокрытую синим туманом, Это мутное небо ... Хоть плачь! Но не краше и город богатый: Те же тучи по небу бегут,
Жутко нервам - железной лопатой Там теперь мостовую скребут ...
Это Некрасов, но это и, так сказать, анти-Некрасов. Де ло в том, что Некрасов от сороковых до середины шестиде сятых годов обычно воспринимает зло как зло предельно конкретное,
отчетливо индивидуальное в носителе
зла и в
его жертве, будь то безобразная сцена избиения лошади или надругательство над крепостным человеком.
С конца 60-х годов зло обобщается, масштаб его укруп няется. В том же «Утре» есть картина «страшного мира», в котором все заодно:
и нищая деревня,
и город «не краше»,
и люди, и природа (погода, наводнение, пожар). И главное: у Некрасова (!) все чаще начинают пропадать конкретные проявления 3Ilа и страдания (!), индивидуальные, личные но сители того и другого, к которым он всегда бьm так внима телен и восприимчив.
Почти к каждой строке некрасовского «Утра» сыщется в - сюжет.
его более ранних произведениях соответствие
Можно вспомнить стихотворение
1848
Вчерашний день, часу в шестом Зашел я на Сенную; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди, Лишь бич свистал, играя ... И Музе я сказал: «Гляди! Сестра твоя родная!»
года:
в «Утре.
1873
года:
Начинается всюду работа, Возвестили пожар с каланчи, На позорную площадь кого-то Провезли - там уж :ж:дyr палачи.
То, что было развернутой картиной, вызывавшей актив ное сочувствие, стало простой информацией, и человек ис чез за этим «кого-то»
...
Так, в «унынье» И зле сама сила размера начинает говорить о точности нового и страшного закона:
Проститyrка домой на рассвете Поспешает, покинув постель, Офицеры в наемной карете Скачyr за город, будет дуэль.
Сколько поведал нам поэт об этих несчастных проституг ках «