Очерки русской культуры XIX века. В 6 томах. Общественная мысль

ОЧЕРКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ XIX ВЕКА Общественная мысль

№ в Издательство Московского университета • 2003

У Д К 93/99 Б Б К 63.3(2) 095

Редакционная Л.Д. Дергачева,

коллегия:

Л.В. Кошман ( р у к о в о д и т е л ь п р о е к т а ) ,

Д.В. Сарабьянов, Е.К. Сысоева, В.А. Федоров, И.А. Федосов,

Н.И. Цимбаев

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 00-01-00249

095

Очерки русской культуры XIX века. Т. 4. Общественная мысль. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003. — 528 с. 13ВЫ 5-211-04574-2 (Т. 4) 15ВЫ 5-211-03939-4 Д а н н а я книга п р о д о л ж а е т ш е с т и т о м н у ю с е р и ю «Очерков р у с с к о й культуры X I X века» и п о с в я щ е н а и з у ч е н и ю о б щ е с т в е н н о й м ы с л и Р о с с и и . В томе условно м о ж н о выделить два раздела: первый включает четыре очерка п р о б л е м н о - х р о н о л о г и ч е с к о г о характера, которые отражают развитие о б щ е с т в е н н о й м ы с л и в о п р е д е л е н н ы е п е р и о д ы ; в т о р о й р а з д е л с о д е р ж и т очерки п о н а и б о л е е в а ж н ы м п р о б л е м а м , р а с с м а т р и в а е м ы м н а п р о т я ж е н и и всего столетия. Для историков, филологов, студентов гуманитарных вузов и л и ­ цеев, а также для всех интересующихся историей отечественной культуры. У Д К 93/99 Б Б К 63.3(2)

1 5 В К 5 - 2 1 1 - 0 4 5 7 4 - 2 (Т. 4) ГЗВИ 5 - 2 1 1 - 0 3 9 3 9 - 4

©

Коллектив авторов,

2003

г.

Мы зреем не веками, а десятилетиями. Н . М . Карамзин

социально-политической мысли и общественной жизни XIX в. крепкими нитями связана с проблемами освободительного движения в России, которое оказывало огромное влияние на нравственно-политиче­ ские представления общества, на все сферы культуры и во многом опре­ деляло перемены, происходившие как в национальном сознании, так и в экономической жизни. Изучение общественной мысли и освободительного движения в Рос­ сии имеет глубокие корни, давние историографические традиции. Со­ временные исследователи, опираясь на достижения своих предшест­ венников, обращаются к вопросам, которые прежде не были предметом специального рассмотрения: консер­ вативная и религиозно-общественная мысль, народные представления о социальной справедливости, генезис и модификации российского либера­ лизма. Наряду с этим перед историка­ ми стоит задача обобщения накоплен­ ного материала, его теоретического осмысления (в ряде случаев переосмы­ сления), преодоления многих сте­ реотипов советской историографии и тех однозначных, порой примитив­ ных оценок, которые накопились в постсоветское время. Именно такой

История В В Е Д Е Н И Е

Введение

6

подход может и должен в итоге привести к созданию сводной ра­ боты по истории общественной мысли и освободительного движе­ ния. Актуальность такой работы несомненна, и данные «Очерки» представляют собой первый подступ к решению этой непростой задачи. Истоки освободительного движения — исключительно важ­ ного феномена XIX столетия, несомненно, следует искать в обще­ европейской идейной и политической ситуации конца XVIII в., крупнейшим проявлением которой стала Великая французская революция. Именно в это время в России возник первый со­ знательный протест против самодержавия и крепостничества (А.Н. Радищев); началось оформление оппозиционно-либерально­ го течения (Н.И. Новиков и его единомышленники); возросло стремление к формальному ограничению самодержавия (линия Н.И. Панина — Д.И. Фонвизина). Именно в екатерининское время были сформулированы два главных вопроса российской обществен­ ной жизни, которые в основе своей оставались неизменными на всем протяжении XIX в.: вопрос об отношении к самодержавию, который неизбежно сопрягался с проблемой необходимости по­ литических преобразований, и вопрос о крепостном праве, кото­ рый во второй половине века стал пониматься как поиск спра­ ведливого социального устройства, что, в свою очередь, служило благодатной почвой для распространения социалистических уче­ ний. Еще в проекте государственных реформ, над которым под руководством Н.И. Панина работал Д.И. Фонвизин, говорилось, что имеются «два главнейших пункта блага государства: вольность и собственность». Под «вольностью» разумелись полтагические сво­ боды, проблему «собственности» Фонвизин раскрывал прежде всего как необходимость освобождения крепостных крестьян. Общепринято первым русским революционером считать А.Н. Радищева. Его радикальное выступление было осознанным и принципиальным, оно представляло собой качественно новое явление в нашей общественно-политической жизни, резко отлич­ ное от стихийного крестьянского протеста, но крепкими узами связанное с традициями европейского просветительства. Уместно напомнить, что Екатерина II рассматривала появление радищев­ ской книги «Путешествие из Петербурга в Москву» не только в связи с событиями первых лет Великой французской революции, но и в более широком контексте. В дневнике статс-секретаря им­ ператрицы А.В. Храповицкого находим запись, которую редко цитируют полностью: «Сказывать изволила, что он бунтовщик, хуже Пугачева, показав мне, что в конце хвалит он Франклина как начинщика и себя таким же представляет» (упомянутый здесь 1

Введение

7

Б. Франклин — знаменитый ученый и политический деятель, уча­ стник войны за независимость в Северной Америке и один из создателей американской конституции). Радищев вариативен. Он впервые показал законность и неиз­ бежность при определенных условиях народной революции, сме­ ны монархического правления республиканским. И именно под этим углом писатель рассматривал все основные общественнополитические вопросы современной ему России. Вместе с тем, осознавая замедленность развития России, Радищев дополнил проект «народного правления» другим проектом, смысл которого заключался в постепенном освобождении крестьян и проведении некоторых политических реформ (установление твердой законно­ сти, равновесия властей, имущественного равенства) при сохра­ нении монархии. Традиции, заложенные в екатерининское время, были про­ должены в XIX в. Важным стимулом распространения передовых идей стали события Великой французской революции и особенно последующих наполеоновских войн, которые значительно расши­ рили кругозор русского общества, укрепили в нем идущую с петровских времен идею общеевропейского единства. От прямого заимствования организационных форм и идей российская общественность быстро пришла к равноправному уча­ стию в европейском освободительном движении. Уже на ранней стадии для русских деятелей характерно стремление творчески интерпретировать западноевропейскую традицию. Так, изучение сочинений аббата Рейналя привело Радищева к радикальным вы­ водам, которые показались бы неприемлемыми французскому просветителю. Декабристы установили непосредственный контакт с отдель­ ными ветвями европейского передового движения: с польской, итальянской, французской, немецкой. Отныне организационная и идейная связь российского и западноевропейского освобо­ дительного движения не прерывалась. А.И. Герцен был связан с Л. Кощутом и Дж. Мадзини, деятелем европейского масштаба стал М А Бакунин, чье учение (анархизм) получило признание в странах Западной Европы не меньше, чем в России. С первых шагов рос­ сийская социал-демократия осознавала себя органической частью мирового социал-демократического процесса, а Г.В. Плеханов явился одним из его признанных вождей. Непредвзятый анализ освободительного движения ХГХ в. пока­ зывает, что оно развивалось в тесной связи с общим ходом передо­ вой европейской мысли. Поэтому несостоятельными представляют­ ся оценки движения декабристов, западников и славянофилов,

8

Введение

революционеров-шествдесятников, народовольцев, эсеров и боль­ шевиков как явлений уникальных, отмеченных исторической ис­ ключительностью. Подобные построения, нередкие в работах со­ временных отечественных и зарубежных исследователей, в конеч­ ном счете основаны на абсолютизации неплодотворного тезиса об особом характере российского исторического развития. Конечно, освободительное движение в России имело свои региональные и исторические особенности, и русская мысль XIX в. решала задачи, во многом отличные от тех, что были, к примеру, поставлены на повестку дня экономическим и политическим развитием Англии или Франции. Но те или иные характерные черты, имевшие место в общественном движении любой страны, не должны мешать по­ ниманию идей общеевропейского единства. Иными словами, история российской общественной мысли XIX в. не может быть понята вне европейского контекста, при ее изучении исследователь должен оперировать такими универсаль­ ными понятиями, как консерватизм, либерализм, радикализм, марксизм, анархизм. Вместе с тем следует помнить о специфичности обществен­ но-политической терминологии XIX в. Например, «люди сороко­ вых годов», знаменитые западники и славянофилы, причисляли себя к поколению «либералов-идеалистов». О лучших из ник уже в пореформенное время Н.А. Некрасов сказал устами своего несколь­ ко ироничного героя «Медвежьей охоты»: Рыцарь д о б р о г о

стремленья

И беспутного житья! Ты стоял перед о т ч и з н о ю Честен мыслью, сердцем чист, Воплощенной

укоризною,

Либерал-идеалист!

Правда, понятия «либерализм» и «идеализм» для «людей со­ роковых годов» не вполне совпадали с современными определе­ ниями. Смысл, который вкладывался тогда в слова «либерал», «идеалист», станет яснее, если вспомнить отзыв И.С. Тургенева о Т.Н. Грановском: «Он был идеалист в лучшем смысле этого слова — идеалист не в одиночку». Поиски идеала, стремление к нему стали ответом на злобу дня, ибо речь шла прежде всего об идеале обще­ ственном. Тургенев полагал, что слово «идеалист» применимо и к В.Г. Белинскому: «Белинский был настолько же идеалист, на­ сколько отрицатель; он отрицал во имя идеала. Этот идеал был свойства весьма определенного и однородного, хотя именовался различно: наукой, прогрессом, гуманностью, цивилизацией, — Западом, наконец. Люди благонамеренные, но недоброжелатель-

Введение

9

ные употребляют даже слово революция». В тургеневской речи 1879 г., обращенной к чествовавшей писателя передовой молоде­ жи, мы находим и напоминание о том, что в сороковые годы, «когда еще помину не было о политической жизни, слово "либе­ рал" означало протест против всего темного и притеснительного, означало уважение к науке и образованию, любовь к поэзии и художеству и, наконец, пуще всего означало любовь к народу, который, находясь еще под гнетом крепостного бесправия, нуж­ дался в деятельной помощи своих счастливых сынов» . Наряду с этим неизбежен вопрос об органичности проявле­ ний тех или иных течений европейской общественной мысли в России. Тема эта исключительно сложна и требует точного кон­ кретно-исторического анализа. Однако важно помнить, что еще в первые пореформенные годы, когда российская интеллигенция с характерным для нее догматизмом и сектантством только склады­ валась, виднейший ее представитель К.Д. Кавелин сетовал: «Мы берем каждое учение особняком, принимаем или отбрасываем по впечатлениям, ищем в нем догматической истины, а не ответа на поставленные предыдущим вопросы, и потому так же скоро рас­ стаемся, как его приняли... Сегодня идет полоса позитивизма, вчера шла полоса идеализма; как знать, завтра, может быть, пой­ дет полоса спиритизма или чего-нибудь подобного» . Особенно много общего с точки зрения задач и условий раз­ вития освободительного движения было в России и странах ЮгоВосточной и Центральной Европы. Это — необычайная острота крестьянского вопроса, слабость или полное отсутствие «третьего сословия», первенствующая роль дворянства в большинстве стран региона, недостаточно ясное понимание важности юридических гарантий политических свобод и гражданских прав, нечеткость общественных направлений. Правда, перед российским освободи­ тельным движением (в отличие от польского, чешского, сербско­ го или болгарского) не стояла задача борьбы за национальную независимость (что питает представления некоторых историков о российской исключительности), но столь же актуальной была про­ блема вовлечения в активную борьбу народных масс, страдавших от политического произвола и социального гнета. Первые годы XIX в., «дней Александровых прекрасное нача­ ло», были временем, когда в наибольшей степени проявилась нерасчлененность общественных направлений, отсутствие между ними четких границ. В дворянской среде получили хождение проекты, авторы которых (А.Р. и С Р . Воронцовы, Г.Р. Державин, П.А. Зу­ бов, Н.С. Мордвинов) высказывались за ограничение самодер­ жавной власти представительными учреждениями, но полагали 2

3

10

Введение

при этом, что право представительства должно принадлежать толь­ ко дворянству. Иными словами, их проекты имели олигархиче­ ский характер. К началу XIX в. давние традиции дворянского оли­ гархического конституционализма были довольно прочными. В то же время в политической мысли появляются и сторон­ ники такого представительного правления, органы которого со­ стояли бы из выборных от разных сословий, в том числе и от «нижних отделений народа» (В.Н. Каразин, В.Ф. Малиновский, В.В. Попугаев и другие). Приверженцем такого варианта выступал в своих разнообразных проектах и М.М. Сперанский, который отстаивал также идею имущественного ценза, прямо противоре­ чившую сословной структуре Российской империи. Принципы представительного правления (Государственный совет, Дума, Се­ нат) сочетались в планах Сперанского с принципом разделения властей . Одной из важнейших потребностей России политические пи­ сатели начала XIX в. считали предоставление ее жителям граждан­ ских прав и свобод, в числе которых на первое место выдвигались право собственности и неприкосновенность личности. Парадок­ сально: особенно энергично отстаивал эти права твердый защит­ ник крепостных отношений Н.С. Мордвинов. Политические настроения начала XIX в. (идеи конституци­ онного правления, законности, гражданских свобод) отражали реальный рост либерально-буржуазных тенденций в обществе. Потребность пересмотра старых государственных форм стала объек­ тивной. Но самодержавие благодаря исключительно умелому ла­ вированию Александра I сохранило свои позиции. Отечественная война 1812 г. и заграничные походы русской армии с новой силой поставили проблему народа, прежде всего крестьянства. По завершении наполеоновских войн произошло возвращение к планам реформ, но главным стал вопрос о крепо­ стном праве, дополнительную остроту которому придавал рост крестьянских волнений. С записками, предлагающими разные ва­ рианты (часто взаимоисключающие) решения крестьянского вопро­ са, выступили в те годы Н.С. Мордвинов, В.Н. Каразин, Д.П. Из­ вольский, Е.Ф. Канкрин, П.Д. Киселев, А.А. Аракчеев и многие другие авторы. В конечном счете общественно-политическое зна­ чение этих записок заключалось в признании невозможности бес­ конечно долгого сохранения крепостных отношений. Правда, к скорому и радикальному решению крестьянского вопроса скло­ нялись немногие, в первую очередь декабристы. В марте 1818 г. Александр I произнес в Варшаве речь на от­ крытии польского сейма. Он обещал «распространить на все стра4

Введение

11

ны, провидением попечению его вверенные», «законно-свобод­ ные» учреждения. Современники поняли это как обещание уста­ новить в России конституционное правление. Прямым следствием варшавской речи стало появление проекта общероссийской кон­ ституции — Государственной Уставной грамоты, над которой под руководством Н.Н. Новосильцева трудились русские, француз­ ские и польские юристы. Уставная грамота предполагала создание собрания представите­ лей, исполнительная власть поручалась Государственному совету, монарх (вместе с Сенатом) оставался носителем законодательной власти. Последовательно проводился принцип разделения властей, провозглашались гражданские свободы — свобода вероиспове­ дания, равенство граждан перед законом, неприкосновенность личности, свобода печати и свобода собственности. Объективно Уставная грамота противостояла традиционным устоям россий­ ской государственности, и ее воплощение в жизнь ставило воп­ рос о таком феномене российской истории, как «самодержавная инициатива», когда именно верховная власть с середины XVII в. выступала инициатором и главным, а нередко и единственным, гарантом прогрессивных преобразований. Варшавская речь и Ус­ тавная грамота стали вершиной и одновременно завершением александровского либерализма, после чего в силу целого комп­ лекса причин во внутренней политике России, как повсеместно во всей Европе, утвердились охранительные принципы. В первые два десятилетия XIX в. политическая мысль России активно усваивала и «перекладывала на русские нравы» просвети­ тельские идеи законности, представительного правления, гаран­ тий прав личности, которые объективно противостояли реально­ стям самодержавно-крепостнической России. Важно подчеркнуть, что в той или иной мере эти идеи были усвоены разными направ­ лениями общественного движения. После 14 декабря 1825 г. наблюдается несомненное и быстрое затухание дворянского политического радикализма, начинается долгий период поиска новых путей и средств освободительной борьбы. Речь идет как об идейной переориентации обществен­ ной мысли в направлении народничества (достаточно указать на В.Г. Белинского, М.А. Бакунина, А.И. Герцена, Н.П. Огарева), так и о попытках создания новых организационных форм (взамен тайных офицерских организаций появляются литературные и фи­ лософские кружки, действовавшие, как правило, легально и бо­ лее доступные для выходцев из разных сословий). На смену политическим интересам, характерным для первой четверти ХГХ в. (просвещенный монарх, конституция, республика,

12

Введение

военная революция), постепенно пришли социальные проблемы (крестьянская реформа, взаимоотношения сословий, правовые гарантии, личность и общество, местное самоуправление). Естест­ венной формой отхода от политической проблематики александ­ ровского времени стали философские размышления и споры «идеалистов сороковых годов» — западников и славянофилов. Су­ щественную роль при этом сыграло обращение тех и других к классической немецкой философии Гегеля и Шеллинга. В 1830—1840-е гг. была предпринята попытка осмыслить глав­ ный урок 14 декабря — необходимость соразмерять политические и социальные требования передового меньшинства с уровнем раз­ вития народных масс, с их представлениями, часто крайне от­ сталыми и неразвитыми. Бесспорный вывод, позднее афористично сформулированный Герценом: «Декабристам на Сенатской пло­ щади не хватало народа», — не только отражал основную слабость декабристского движения, но и ставил вопрос о готовности на­ рода к активному и сознательному участию в освободительном движении. Необходимо заметить, что плодотворное изучение общест­ венной мысли и освободительного движения возможно, на наш взгляд, при условии отказа от их жесткого разграничения на эта­ пы, отказа от той традиции, которая была заложена А.И. Герце­ ном и продолжена П.Н. Милюковым и В.И. Лениным. Поиски благородных предшественников, их идеализация, обращение к ми­ фологизированному наследию «отцов» — характернейшая черта российской общественной жизни. В высшей степени любопытно проследить, как на исходе века представители либеральной и ра­ дикальной общественности выстраивали преемственные линии. Для П.Б. Струве и П.Н. Милюкова она была ясна и выражалась в на­ звании: «Полярная звезда». От декабристов — к Герцену и от не­ го—к будущим кадетам. Милюков писал об этом в статье «Памя­ ти А.И. Герцена» (1900), которая послужила Ленину отличным материалом при написании его «Памяти Герцена» (1912), где была дана марксистская периодизация освободительного движения. Пре­ одолевая концепцию Милюкова, Ленин был не менее догмати­ чен, чем его предшественник. Стремление понять общественную мысль в категориях смены поколений, по-видимому, отражало — если отрешиться от поли­ тических пристрастий — определенную реальность, которая во многом говорила о незрелости, подражательности русского обще­ ства, его зависимости от западных влияний. Одним из первых среди наблюдателей русской общественной жизни на это обратил внимание А.С. Хомяков. В статье 1846 г. «Мнение русских об ино-

Введение

13

странцах» он дал удивительно точную характеристику обществен­ ных настроений в их взаимосвязи со сменой поколений начиная с екатерининского времени: «Наше просвещение мечтало о вос­ питании других тогда, когда оно само, лишенное всякого внут­ реннего убеждения, меняло и меняет беспрестанно свое собствен­ ное воспитание и когда едва ли не всякое десятилетие могло бы благодарить Бога, что десятилетию протекшему не удалось нико­ го воспитать. Так люди, которым теперь лет около пятидесяти и которые по впечатлениям, принятым в молодости, принадлежат к школе немецко-мистических гуманистов, смотрят с улыбкою презрения на уцелевших семидесятаиков энциклопедической шко­ лы, которой жалкие остатки встречаются еще неожиданно не только в глуши деревень, но и в лучших обществах, как гниющие па­ мятники недавней старины. Так тридцатилетние социалисты... Впро­ чем, продолжать нечего, общество само себя может исповедовать. Грустно только видеть, что эта шаткость и это бессилие убежде­ ний сопровождается величайшею самоуверенностью, которая все­ гда готова брать на себя изготовление умственной пищи для наро­ да. Это жалко и смешно, да, к счастию, оно же и мертво и по тому самому не прививается к жизни» . В период подготовки и проведения Великих реформ со­ циальная направленность российской общественности проявилась в полной мере. Споры западников и славянофилов были спорами о выборе одного из двух вариантов буржуазного развития: за­ падноевропейского или особого, русского. Либеральная общест­ венность болезненно реагировала на нарастающее недовольство народа, на неспособность правительства преодолеть хозяйствен­ ные неурядицы. Она искала выход из политического и экономиче­ ского кризиса, была едина в стремлении предотвратить социальный взрыв, наладить диалог с правительством. В спорах славянофилов и западников вырабатывалась либеральная идея крестьянской ре­ формы. Во многом благодаря их усилиям правительству удалось овладеть положением, которое было особенно острым в канун 19 февраля 1861 г. В годы идейной борьбы перед отменой крепостного права в общественном движении происходило размежевание демократии и либерализма, что находилось в прямой связи со становлением исключительно мощной социалистической традиции, которая к концу века стала доминирующей. Еще в 1850-е гг. Герцен, для которого европейские революционные потрясения 1848 г. были прологом, репетицией будущего, провозгласил, что Россия ста­ нет первой страной, где победит социалистическая революция. Надо признать, что предвидение Герцена исполнилось. 5

14

Введение

Здесь уместно сказать, что от петрашевцев, Герцена и Баку­ нина берут начало разновидности российского социализма, пред­ ставители которого были ожесточенными противниками как пра­ вительственной вдеологии, так и либерализма. Утверждение идей социализма и социальной революции в российской политической мысли 1840-1880-х гг. (народничество) вело к нигилистическому отношению к гражданским правам и конституционным гаран­ тиям, пренебрежению и прямому отрицанию необходимости буржуазных свобод, отказу от политической борьбы, утрате рес­ публиканской традиции и к исповеданию террора как главного средства достижения поставленных целей (народовольцы, социа­ листы-революционеры). На всю Россию прозвучал герценовский лозунг: «В народ! К народу!» Слова Герцена приобрели принципиальный, программ­ ный смысл для радикалов-разночинцев, которые, нигилистиче­ ски относясь к консервативным и либеральным политическим теориям, склонны были недооценивать роль государства в про­ цессе социального переустройства общества, переоценивать со­ знательность простого народа. Со времени демократического подъема периода падения кре­ постного права заметным фактом общественного движения и по­ литической мысли вновь становится конституционная идея. В той или иной форме конституционные настроения, надежды на огра­ ничение или самоограничение самодержавной власти охватили широкие слои дворянства и в меньшей степени складывавшейся российской буржуазии. Для конституционного движения второй половины XIX в. в силу неоднородности и нестабильности соци­ ального состава его участников характерны расплывчатость и про­ тиворечивость конституционных проектов, ориентированных как на западноевропейские образцы, так и на идеализированные пред­ ставления о «древнерусских вольностях». В идейной борьбе пореформенного времени одним из цент­ ральных был вопрос об отношении к самодержавию. Для социа­ листов-народников самодержавный строй — главное препятствие на пути социально-полтггаческих преобразований. Они провозгла­ шали необходимость его революционного свержения, однозначно реакционными считали «самодержавную инициативу» и меропри­ ятия царского правительства. Напротив, большая часть либералов полагала, что самодержавие приведет страну к конституции, если будет ощущать давление оппозиции. Характерно, что подобные утверждения не требовали повышенной общественной активности людей, их разделявших, более того, они могли служить как бы оправданием их бездействия.

Введение

15

В кругах ОППОЗИЦИОННО настроенного дворянства господство­ вало убеждение, что правительство, проведя отмену крепостного права и тем самым лишив дворян важных привилегий, должно поступиться частью своей власти в их пользу. Своеобразным вы­ ражением этого убеждения стало дворянское конституционное движение, лидеры которого (В.П.Орлов-Давыдов, АП. Платонов, Н.А. Безобразов) видели в ограничении самодержавной власти путь к закреплению преобладания дворянства в политической жизни страны. Сама верховная власть, равно как и немногие представи­ тели общественности, приверженные к консервативной традиции, все яснее ощущали свою изолированность. В среде либералов выступления вождей дворянского консти­ туционного движения вызывали осуждение. Газета «Весть», вок­ руг которой с 1863 г. группировались виднейшие представители дворянского конституционализма, критиковалась за олигархиче­ ские устремления всеми либеральными печатными органами. Для социалистов-народников полемика между либералами и консер­ ваторами по поводу конституции представлялась второстепенным явлением общественной жизни, что в конечном счете утверждало их в правильности полного отказа от политической борьбы. Вме­ сте с тем сам факт длительного и достаточно серьезного консти­ туционного движения давал возможность представителям рево­ люционной мысли как бы сконцентрировать свое внимание на коренных социальных вопросах. В конце XIX в. в России происходит небывалое обострение политических, социальных, экономических и национальных про­ тиворечий, на арену общественной борьбы выходит рабочий класс, растет революционное движение, ведущей силой которого ста­ новится социал-демократия. В освободительном движении утверж­ дается марксизм, его сторонники видели в нем «единственно пра­ вильную революционную теорию», которая вобрала в себя дости­ жения нескольких поколений революционеров и, опираясь на них, стремится решить двуединую задачу социальной справедливости и правильного политического устройства. Марксизм поистине во­ шел в моду, его исповедовали не только Плеханов и Ленин, но и Струве и Бердяев. Предостережения, исходившие от Вл. Соловьева, об опасно­ сти увлечения модными теориями, среди которых наряду с марк­ сизмом были ницшеанство и воинствующее антихристианство, не были услышаны российским обществом.

16

Введение *

Настоящий том является продолжением серии «Очерков рус­ ской культуры XIX века». Издание осуществляется лабораторией русской культуры исторического факультета Московского госу­ дарственного университета им. М.В. Ломоносова. Среди авторов тома — ученые Московского и Воронежского университетов, Го­ сударственного Исторического музея. Общественная мысль рассматривается в хронологической по­ следовательности, с выделением определенных временных перио­ дов. Вместе с тем структура тома включает несколько сквозных очерков по отдельным проблемам. Введение к тому написано Н.И. Цимбаевым. Именной указа­ тель составлен Л. А. Александровой, Н.Г. Князъковой, В. А. Ковригиной, Е.К. Сысоевой. Иллюстративный материал подобран Л.А. Александ­ ровой и В.В. Пономаревой.

1

ХраповицкийА А Д н е в н и к . М . , 1901. С . 199. П о д р о б н е е см.: Цимбаев Н.И. М о с к о в с к и е с п о р ы л и б е р а л ь н о г о в р е м е н и / / Р у с с к о е о б щ е с т в о 4 0 - 5 0 - х г о д о в X I X в. М . , 1991. С . 5-6. Там ж е . С. 20-21. П о д р о б н е е с м . : Цимбаев Н.И. Р а з д е л е н и е в л а с т е й : и с т о р и ч е с к и й о п ы т Р о с с и й с к о й и м п е р и и / / Р а з д е л е н и е властей: и с т о р и я и с о в р е м е н н о с т ь . М . , 1996. Хомяков А.С. О старом и н о в о м . М . , 1988. С . 128. 2

3

4

5

Дух времени есть двигатель общества, он есть поток, против которого никакая плотина устоять не может. А . Н . Муравьев

Дух времени, подобно грозному Сфинксу, пожирает непостигающих смысла его про­ рицаний. СС.

Уваров

1. «Век нынешний и век минувший...» В ночь с 11 на 12 марта 1801 г. в Петербурге, в Михайловском замке, был убит император Павел I. Про­ снувшись поутру 12 марта, жители российской столицы увидели в окна, что туман, несколько дней подряд висевший над Петербургом, рассеял­ ся, небо очистилось от туч, на нем сияет яркое солнце — словом, что долгая и сумрачная зима наконец закончилась и наступила долгождан­ ная весна, а в России новый монарх, Александр I — государь популярный, «кроткий и любезный». Радость по случаю смены царст­ В.М. Бокова вований была неописуемой: на ули­ цах обнимались и целовались, как Б Е С П О К О Й ­ на Светлый праздник, пили шампан­ ское, устраивали иллюминацию. Н Ы Й ДУХ Выходы нового монарха собирали В Р Е М Е Н И . громадные толпы. «Где бы ни появ­ О Б Щ Е С Т В Е Н Н А Я лялся Александр, — свидетельствовал современник, — как бывал М Ы С Л Ь окружен тысячами восхищенного П Е Р В О Й Т Р Е Т И народа, кричавшего "ура!" и целовав­ шего даже лошадь царскую; восторг XIX В. был всеобщий — от вельможи до последнего поденщика» . Вот так, в синем и золотом свете, под мартовскую капель, гомон птиц и народное ликование, в Россию 1

18

В.К Бокова

вступил XIX век и принес с собой острое ощущение перейденного рубежа и безотчетную уверенность, что начинается новая жизнь, которая будет нисколько не похожа на предыдущую и, разумеется, лучше во всех отношениях. В истории русской общественной мысли новый век оказался знаменательной, даже единственной в своем роде эпохой. Ей суждены были небывалые дотоле озарения и идейные сражения. И самому обществу предстояло в этом столетии окончательно сформироваться, обрести собственное лицо, найти в условиях постоянной политической несвободы способы для выражения активности, влияния и действенности. Только начиналась эта эволюция вовсе не с чистого листа. Еще очень долго общественные процессы продолжали врастать корнями в предшествующий век, откуда заимствовали и круг идей, и круг проблем, и способы их разрешения. Понадобилось почти 30 лет, чтобы ослабить эти связи и пойти дальше. Такой связью с предшествующей эпохой в первую очередь являлась система философских и социологических представлений, унаследованная от эпохи Просвещения всеми русскими мысли­ телями первых десятилетий XIX в. При всем существующем в литературе многообразии трактовок понятия «просвещение» его главной составляющей признается примат Разума над Верой и объяснение мира с рационалистических позиций. Мир природы обладал закономерностями, постижимыми разумом. Разум был частью природы. Лишь природа была истинна. Разум являлся движущей силой прогресса, но он способен был не только прозревать, но и заблуждаться. Общественные несовер­ шенства становились следствием его заблуждений, тех предрас­ судков, в которых погрязло человечество. Силой убеждения можно было доказать порочность этих предрассудков, освященных тра­ дицией, доказать преимущество добродетели перед пороком, справедливости над произволом, добиться общественного благо­ денствия, спаянного всеобщим стремлением к общему благу, опи­ рающемуся на одинаковые для всех разумные и справедливые законы, и тем самым вернуться к естественным, неискаженным человеческим взаимоотношениям, созданным самой природой. Инструментами убеждения выступали общее мнение и просвеще­ ние, понимаемое как сочетание нравственного воспитания с точным представлением каждого о его гражданском долге. На родине Просвещения, во Франции, очень силен был анти­ феодальный пафос просветительской философии. Представлявшие ее мыслители по преимуществу (хотя и далеко не всегда) были

Беспокойный дух времени

19

вольнодумцами, проверявшими «на излом» традиционные соци­ альные институты: Церковь, королевскую власть, закон, мораль и т. д. — и отвергавшие большинство из них (что способствовало в конце концов разрушению «старого режима»). В других европейских странах те же идеи, налагаясь на местные культурные и общественные традиции, существенно трансформи­ ровались и, сохраняя родовое сходство с исходными положениями, приобретали нередко совершенно иной смысл. Русское общество второй половины XVIII в. живо интере­ совалось сочинениями Вольтера, Двдро, Монтескье, Руссо и других просветителей, внимательно их штудировало, но лишь в очень небольшой степени (и нередко довольно поверхностно) воспри­ нимало антифеодальный смысл их идей (и даже их буквальный смысл). Созвучно русскому общественному сознанию и актуально в условиях переломного для России XVIII в. оказалось базовое для просветительства противопоставление новаторства, олицетворенного Просвещением, и косности, воплощенной в традиции. Вполне востребованы были также принципы освоения мира через Разум и Просвещение, что превратило для русских мыслителей просве­ тительский способ видения мира в основу их воззрений, остав­ лявшую место практически любым потштическим взглядам, а также как безверию, так и вере. Не случайно XVIII век ознаменовался всплеском интереса к внеконфессиональным религиям и мисти­ цизму, что, в частности, выразилось в широкой популярности масонства. Просветительские принципы могли лечь в основу широкого спектра воззрений — от левого радикализма до консерватизма. Просветительство было базой мировоззрения и практической по­ литики Екатерины II, а затем Александра I, взглядов таких раз­ личных по политическим симпатиям персонажей, как Н.М. Ка­ рамзин, М.М. Сперанский и А.С. Шишков, деятелей декабристского движения и большинства их молодых, а особенно немолодых современников. Эта общая мировоззренческая основа обусловливала использование общих базовых понятий и многочисленные гно­ сеологические совпадения в документах, исходящих из разных идейных лагерей. К примеру, в программном документе декаб­ ристского Союза благоденствия, его Законоположении («Зеленой книге») говорилось: «Союз тщательно занимается распространением во всех сословиях народа истинных правил добродетели, напоми­ нает и объясняет всем их обязанности относительно веры, ближ­ него, отечества и существующих властей, ...просвещая всех насчет их обязанностей, ...дабы из общего народного мнения создать

В.М. Бокова

20

истинное нравственное судилище, которое благодетельным своим влиянием довершило бы образование добрых нравов и тем по­ ложило прочную и непоколебимую основу благоденствия и доблести российского народа» . Теми же смысловыми блоками — любовью к вере, ближнему, отечеству и властям — как залогами общественного благоденствия (а что такое обязанность, вытекающая из «истинных правил добродетели», как не та же любовь?) оперировал и консерватортрадиционалист А. С. Шишков в своей книге «Рассуждение о любви к Отечеству». В условиях России сформулированная просветителями идея естественного права могла стать обоснованием права дворянства на элитарность. Теория общественного договора Руссо воспри­ нималась как авторитетное оправдание существующего строя (при условии, конечно, что монарх не нарушает своей части договора по отношению к дворянству). Антиклеркализм и «богохульство» Вольтера (который, впро­ чем, насмехался над догматами, но не отвергал ни веры, ни Богатворца) самым парадоксальным образом были способны привести к религии (обычно в ее неортодоксальных формах). Завзятым «вольтерьянцем» был, к примеру, один из самых известных рус­ ских мистиков XVIII в., видный масон И.В. Лопухин. Он читал Вольтера параллельно с духовной литературой . Восприятие веры рассудком вообще, видимо, было довольно характерно для того времени. «Сердцем я материалист, но мой разум этому противит­ ся» , — говорил А.С. Пушкину П.И. Пестель, истинный сын эпохи Просвещения. Одной из базовых для просветительства была политологи­ ческая доктрина Ш. Монтескье, сформулированная в его клас­ сическом труде «О духе законов», вышедшем в 1748 г. и известном в России как в подлиннике, так и в переводах. Согласно этой концепции, существовали три основные формы государственого устройства: республика, монархия и деспотия (тирания, а в русском эквиваленте — самовластие). Каждая, естественно, характери­ зовалась просветителем исходя из наличного исторического опыта его времени. Республика определялась такой, как она рисовалась в сочи­ нениях античных авторов, поскольку вне Древних Греции и Рима республиканский опыт в Европе был тогда очень ограничен, а существовавшие и известные Монтескье республики — на терри­ тории Италии в эпоху Возрождения или в Швейцарии — вполне вписавались в античный опыт. 2

3

4

Беспокойный дух времени

21

Шарль Монтескье Власть в республике должна была принадлежать всем граж­ данам либо их части (аристократии) при двух обязательных условиях: небольшой территории страны (иначе просто физически не удалось бы охватить властью всех) и примерной добродетели граждан, которые ставили бы интересы республики выше собст­ венных. В противном случае республика вырождалась в тиранию — беззаконное правление по произволу одного лица. Наиболее яркими образцами подобного правления Монтескье считал восточные страны, и в первую очередь Турцию. То же превращение произойдет при неблагоприятных условиях и с монархией — правлением одного лица, опирающегося на сово­ купность постоянно действующих и не изменяемых никакой властью законов (как их называли в России, непеременных или коренных) и учреждения, гарантирующие их неизменность. По Монтескье, монархия была наиболее совершенным из всех видов правления, поскольку подходила любой стране и не требовала от граждан сверхъестественного самоотвержения. Он выделял два типа ее: для первого было характерно соединение исполнительной и законодательной власти в лице государя, обособление судебной власти, а институтами-гарантами выступали самостоятельные, хотя и подчиненные силы: города и сословия — дворянство и

В.М. Бокова

22

духовенство, из представителей которых составлялся законоблюстительный орган. Пример такого рода монархии Монтескье мог наблюдать в современной ему Франции. Определяющей чертой второго типа стало полное разделение властей и оставление в руках государя только исполнительной власти. Здесь существовал представительный орган (парламент) с законодательными функциями, в котором должно было обеспе­ чиваться обязательное преобладание лиц, «отличающихся преиму­ ществами рождения, богатства или почестей». Пример подобной монархии автор «Духа законов» видел в Англии и Швеции, и, по его мнению, власть, организованная таким образом, гарантировала наибольшую свободу и «душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности» . Несмотря на то что «монархией», по Монтескье, являлись два, по сути, различных вида правления — самодержавие и консти­ туционная монархия, — в глазах современников и ближайших потомков это была стройная, логичная классификация, и на ней основывались политические представления почти всех русских мыслителей второй половины XVIII и начала XIX в. Если в Европе теория Монтескье считалась основой клас­ сического либерализма, то в России на ее базе возникла теория просвещенного абсолютизма, основной создательницей которой была Екатерина II с ее знаменитым «Наказом, данным Комиссии о сочинении проекта нового Уложения». В основу этой теории был положен принцип единодержавия, «ибо никакая другая, как только соединенная в его (государя. — В.Б.) особе, власть не может действовать сходно с пространством толь великого государства». «Другая причина та, что лучше повиноваться законам под одним господином, нежели угождать многим». Монарх провозглашался «источником всякие государственныя и гражданския власти»; проводником его воли являлись местные властные органы, которым давалось право предоставления о несоответствии указов существующему Уложению. Сенат получал законоблюстительные функции, судебная власть обособлялась от исполнительной . Программа, сформулированная в «Наказе», так и не была, по сути, реализована на практике, но в теоретическом отношении этот документ имел большое влияние на русскую общественную мысль. На авторитет «Наказа» любили ссылаться русские либера­ лы конца XVIII — первых десятилетий XIX в.: А.Н. Радищев, И.П. Пнин, А.М. Бакунин, А.С. Пушкин и др. Вместе с тем широкая читательская популярность трудов французских просветителей и использование их идей в русской 5

6

Беспокойный дух времени

23

журналистике и политических сочинениях привели к постепенному проникновению в общественное сознание основополагающих просветительских понятий: законности, равенства, гражданских прав и т.д. Когда русское общество, молчавшее при Павле I, вновь заговорило в марте 1801 г., оказалось, что его язык — это язык просветителей XVIII в. Терминология и круг понятий просве­ тительства широко использовались в переписке, журналистике, художественной литературе и даже в официальных актах и дело­ производстве начала XIX в. Помимо философских доктрин Просвещения влияние на мыслителей начала XIX в. оказывала культура классицизма с ее специфическим мировосприятием (делением мира на сравнительно изолированные сферы Высокого, идеала, и Низкого, прозы жиз­ ни) и постоянным интересом к Античности. История и литература Античности (преимущественно в переводах) являлись основой школьного образования. Увлечение персонажами Плутарха, Тита Ливия и Тацита, идеально вписанными в классицистическую эстетику с присущей ей театральной величественностью и воз­ вышенной героикой, исподволь внедряло в общественное сознание идеал античного полисного общежития с его героизмом, граж­ данской солидарностью и обязательным преобладанием интересов ге8 риЬЦса над частными интересами. В русских условиях эти представления накладывались на изначально присущие российской культуре устойчивые патерналистские традиции. В результате в обиходной практике начала XIX в. они трансформировались в характерное для романтизма противопоставление «гражданина» — «человеку» (с приоритетностью первого), а также в абсолютизацию роли государства как гаранта общественного благоденствия, более важного даже, чем индивидуальная свобода. (Сходную мысль, правда, можно было найти у Ж.-Ж. Руссо, который считал, что гражданская свобода должна ограничиваться общей волей.) С разных концов к этим выводам подходили как наиболее радикально мыслящий из декабристов П.И. Пестель, почитавший «естественное право», но выше его ставящий «принцип благоудобства», во имя которого можно было отказаться от свободы, так и Н.М. Карамзин. В «Записке о древней и новой России» последний писал: «Первая обязанность Государя есть блюсти внут­ реннюю и внешнюю целость государства; благотворить состояниям и лицам есть уже вторая. Для твердости бытия государствен­ ного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным» . 7

24

В.М Бокова

2. «Дух безначалия и безнаказанности» РаззаШ, пе ркиге та тоН. 81 ]е штз, Ш зегшзтоп. (Прохожий, не оплакивай мою смерть: Будь я жив, ты был бы мертв.) Э п и т а ф и я на смерть Р о б е с п ь е р а

Воп сНоуеп! Ые ркиге рот! та у/е, Сагв\]е Ш зегагз еп ЗгЬепе. (Добрый гражданин! Не проливай слез обо мне: Будь я жив, ты был бы в Сибири.) Э п и т а ф и я на с м е р т ь П а в л а I

1 На рубеже ХУШ-Х1Х вв. накопившиеся общественно-поли­ тические представления были дополнены непосредственными впечатлениями от конкретных исторических событий. Среди них на первом месте стояла Великая французская революция и ее последствия, а на втором — перенесенный Россией опыт правления Павла I с завершившим его переворотом. Непосредственная реакция русского общества 1790-х гг. на злободневные события во Франции — особая тема, выходящая за рамки нашего очерка. Ограничимся лишь констатацией того факта, что начальный этап революции — с клятвой в зале для игры в мяч, штурмом Бастилии и Людовиком XVI в трехцветной кокарде, присягающим конституции, — был воспринят в России в основ­ ном с симпатией и интересом, а в молодежной среде даже с энтузиазмом. Поворот начался с января 1793 г., когда в Россию пришло известие о казни короля. Поступавшие затем подробности о якобин­ ском терроре, массовых казнях, разящих и правого, и виноватого, многочисленных революционных «эксцессах» и вандализме вызвали в обществе шок и коренную смену настроения. Взрыв оказался гораздо мощнее, чем ожидалось, он погреб под собой даже тех, кто начинал революцию и был ее олицетворением, и в результате на смену сочувствию пришло неприятие происходящего даже в тех случаях, когда сами принципы, ради которых осуществлялась революция, принципы «Декларации прав человека и гражданина» 1789 г., казались привлекательными. «Если я в прошлом симпати­ зировал революции, — писал 11 июля 1794 г. кн. В.П. Кочубей, — то сейчас я сторонник контрреволюции» , — и это признание могли бы подписать тогда очень многие. Вместо «царства разума и справедливости», обещанного фило­ софами, реальность предлагала кровавое «царство Ужаса» (бук8

Беспокойный дух времени

25

вальный перевод лат. 1егтог), с его тысячами жертв, число которых многократно преувеличивалось в Европе, кровопролитные многолетние войны, а затем — вполне вероятную и наконец состоявшуюся диктатуру Наполеона. Экономические последствия революции еще не могли быть в достаточной мере замечены, а первые политические ее результаты бросались в глаза и не могли не подействовать охлаждающе. Несомненно, повлияли на настроение общества и меры, предпринятые правительствами Екатерины II, а затем Павла: пре­ следования инакомыслящих, жесткий цензурный режим, анти­ французская кампания в печати. Появление таких книг, как «Изобличенный Вольтер», «Мнение беспристрастного граждани­ на о буйных французских переменах» и т. п., должно было дис­ кредитировать как идеалы революции, так и людей, ее осуще­ ствляющих, и вызвать негативное общественное мнение. Всего, по данным «Сводного каталога русской книги гражданской печа­ ти XVIII века», только за 1792-1794 гг. на русском языке вышло 26 книг такого рода, и они, в общем не без успеха, выполняли свое предназначение. При Павле подобных публикаций почти не появлялось, потому что в это время старались как можно реже напоминать о самом существовании крамольной Франции, но с воцарением Александ­ ра I эта тема вернулась на журнальные и книжные страницы. К

Людовик XVI в революционном трибунале

В.М. Бокова

26

1801 г. рассуждения об ужасах террора стали уже общим местом. Хотя продолжали выходить и находили, надо полагать, своего читателя сочинения типа «Злодеяний Робеспиера» Дез-Эссара или книги «Оракул новых философов, или Кто таков г. Вольтер», опубликованные в 1802-1803 гг., все же на смену публицистамобличителям пришли в основном беллетристы. Мрачные картины якобинского режима живописались в романах и повестях Ж. Фьеве «Приданое Сюзетты, или Записки г-жи Сеннетер, ею самою писанные», Авг. Лафонтена «Сен-Жюльен, или Записки одного отца семейства», м-м Жанлис «Все на беду», «Вольнодумство и набожность», «Муж-развратитель» и пр., во множестве публи­ ковавшихся в начале XIX в. на русском языке целиком или в отрывках на страницах журналов. После якобинского террора новый шок вызвало установление режима консульства — фактической диктатуры Наполеона, а затем провозглашение Бонапарта императором. «Вольные граждане во Франции, поднявшие крик против названия подданного — хотя все люди в государстве суть подданные закона и, следовательно, законной власти; — сии вольные граждане под владычеством консула суть не иное, как то, что они были под правлением королей, коих при всем том называют деспотами. Деспоты сии были ограниченнее, нежели теперешние властелины», — писал в «Историческом и политическом обозрении 1801 г.» «Политический журнал». Сама по себе новая ситуация выглядела неплохо, ибо знаме­ новала собой некую стабилизацию и успокоение стихии мятежа, но не мог не возникнуть и резонный вопрос: если в результате все вернулось на круги своя, то для чего было все затевать? Это недоумение своих современников с присущей ему афористичностью выразил Ф.В. Ростопчин, когда в 1804 г. извещал кн. П.Д. Цицианова о коронации Наполеона: «Стоило ли жизни близ двух миллионов людей, потрясения всех властей и произ­ ведения непонятных варварств и безбожия то, чтобы сделать из пехотного капитана короля!?» Утверждение Бонапарта на французском троне знаменовало собой завершение некоего цикла революционных событий, что давало возможность анализировать их как единое целое. Кажущаяся поначалу бесплодность Французской революции обусловила разочарование как в ней, так и шире — в революционном пути разрешения социальных проблем — даже у наиболее либерально настроенных русских мыслителей: И.П. Пнина, В.Ф. Малиновского (будущего директора Царскосельского лицея), А.Н. Радищева. Молодой А. И. Тургенев в 1803 г. записывал в дневнике: «Сколько 9

Беспокойный дух времени

27

далеко ни простирается история, везде почти показывает она, что, хотя мятежи кой-когда и удавались, всегда почти приносили они с собою больше пагубы и бедствий для народа, нежели бы сколько претерпел он, снося тиранские бедствия» . Это мнение и стало в первые годы века общепринятым, сплотив вокруг себя на какое-то время общественных деятелей самой разнообразной, более того, полярной политической ориентации. Осмысление опыта Французской революции не могло не при­ вести к глубокому кризису всей философии Просвещения, вообще к мировоззренческому кризису. Просветители видели всемирное зло в заблуждениях и предрассудках. Теперь таким же заблуждением и злом стала революция, оказавшаяся неспособной преодолеть общественное несовершенство и породившая, как представлялось, еще большее зло, чем существовавшее прежде. Просветители отвергали традицию как краеугольный камень предрассудка. Теперь, в эпоху кризиса, начался постепенный возврат к традиции, ибо предрассудком стал казаться и отказ от нее. События во Франции способствовали оформлению политиче­ ских воззрений Н.М. Карамзина. Он был непосредственным свидетелем первого этапа революции: как раз весной 1790 г. во время своего знаменитого европейского вояжа, запечатленного в книге «Письма русского путешественника», он оказался в Париже. Он «восхищался талантами Мирабо», преклонялся перед Робес­ пьером, о котором до конца жизни продолжал говорить «с почте­ нием, удивляясь его бескорыстию, серьезности, твердости харак­ тера» . Будущий историк не сомневался в исторической значимости Французской революции, отмечая, что она «относится к таким явлениям, которые определяют судьбы человечества на долгий ряд веков», но все же и на него события «Большого Террора», «разрушаемые города и погибель людей» произвели угнетающее впечатление, что нашло отражение в частных письмах и статьях «Мелодор к Филалету. Филалет к Мелодору» (1794), «Разговор о счастии» (1797) и др. Приход к власти Наполеона знаменовал собой для Карамзина некое восстановление йаШз ^ио. «Опасные и безрассудные яко­ бинские правила, — писал он в 1802 г., — которые вооружили против республики всю Европу, исчезли в самом своем отечестве, и Франция, несмотря на имя и некоторые республиканские формы своего правления, есть теперь, в самом деле, не что иное, как истинная монархия. Девятый-на десять век должен быть счастливее, уверив народы в необходимости законного повинове­ ния, а государей — в необходимости благодетельного, твердого, но отеческого правления» . В этом, по мысли Карамзина, и 10

11

12

13

В.Н Бокова

28

заключался главный актуальный урок Французской революции. Революционные события убедили его в благодетельности устоявшейся власти и традиции, которая может быть изменена отнюдь не ломкой, но медленной и осторожной эволюцией. Если начавшийся кризис Просвещения как философской системы впоследствии остановить было уже невозможно, то неприятие революционных потрясений оказалось в русском обществе хотя и сильным, но не очень продолжительным. Правда, антинаполеоновские войны 1805-1807 гг. не способствовали изменению устоявшегося взгляда. Наполеон, по общему мнению, был «дитя революции», а Тильзитский мир, заключенный с Францией в 1807 г., воспринимался как национальное оскорбление. В 1821 г., уже после смерти Наполеона, А.С. Пушкин писал: Тильзит!.. П р и звуке с е м о б и д н о м Теперь не побледнеет росс!

1 4

(«Наполеон»)

Антифранцузский настрой, довольно значительный в этот период, тесно переплетался с антиреволюционным. Однако уже послетальзитская мирная передьппка обнаружила первые признаки того, что в отношении к революционной Франции наступает переоценка ценностей. В революционных событиях впервые стали замечать не только «ужасы», но и положительные стороны, в частности сплочение французской нации, а также усиление армии, воодушевленной революционной идеей. «Ужаснейшая в летописях мира революция, — говорилось в 1810 г. в одной из статей "Вест­ ника Европы", — вызвана, можно сказать, самим государем и соперничающею соседственною державою (Англией. — В.Б.), чаявшею из сего смятения извлечь себе выгоды, опрокинув сей (французский. — В.Б) престол, чрез несколько столетий нерушимо наследственный. Престол и монархия пали, но нация существовала и развивалась лишь во всей своей силе, в новом могуществе, с бесчисленными, вдруг открывшимися, дотоле неизвестными пособиями» . В 1811 г. массированная антифранцузская кампания в печати, готовившая умы к грядущей войне, возобновилась, но тем не менее перелом уже наметился, и по окончании войны пересмотр революционного опыта возобновился. Собственно, именно окон­ чание войны знаменовало в глазах современников завершение рево­ люционного цикла: не случайно 8 мая 1814 г. адмирал Н.С. Морд­ винов поздравил Н.О. Кутлубицкого «с окончанием Французской революции и низвержением с всемирного престола Наполеона Бонапарта» . 15

16

Беспокойный дух времени

29

Прочную базу для пересмотра отношения к революции дали впечатления европейских походов, представивших военной молодежи (и не только ей) многочисленные примеры благих социальных, политических и экономических последствий проис­ ходивших во Франции событий. В 1818 г. журнал «Сын отечества» замечал, что «сей же самой революции и последовавшему за ней военному деспотизму» Франция была обязана «утверждением законодательства на твердых и справедливых началах», и это был яркий признак состоявшейся переоценки французских рево­ люционных событий в части русского общественного сознания. «Возвращение Бурбонского дома на французский престол и соображения мои впоследствии о сем происшествии, —- свиде­ тельствовал П.И. Пестель, — могу я назвать эпохою в моих политических мнениях, понятиях и образе мыслей, ибо начал рассуждать, что большая часть коренных постановлений, введенных революциею, были при ресторации (так! — В.Б.) монархии со­ хранены и за благие вещи признаны, между тем как все восставали против революции, и я сам всегда против нее восставал. От сего суждения породилась мысль, что революция, видно, не так дурна, как говорят, и что может даже быть весьма полезна; в каковой мысли я укрепился тем другим еще суждением, что те государства, в коих не были революции, продолжали быть лишенными подобных преимуществ и учреждений» . Бескровные революции 1820-1821 гг. в Испании, Португалии, Неаполе и Пьемонте под­ крепили в сознании части современников Пестеля справедливость подобных рассуждений. 17

2

Восприятие и осмысление опыта революционных и после­ революционных происшествий во Франции соединились с внут­ ренним российским опытом, который при всей разномасштабности исходных событий оказался для русского общества ничуть не менее значимым. Речь идет о коротком, но насыщенном событиями и переживаниями царствовании Павла I. Главным направлением, стержнем внутренней политики Павла было стремление любой ценой преградить в Россию путь револю­ ционным настроениям, порожденным событиями во Франции. Для осуществления этой цели использовались всевозможные средства: цензура и политические репрессии; усложнение этикета, при­ званного повысить внешний авторитет императорской власти; закрытие границ; запрещение частных типографий; усиление полицейского надзора. Наиболее тягостным правление Павла оказалось для дворянства, которое, говоря словами декабриста

В.М. Бокова

30

М.А. Фонвизина, «в продолжение 34-летнего царствования Екате­ рины, пользуясь ее постоянным благоволением, привыкло не только к свободе, но и к безнаказанному своеволию. Павел... всячески унижал дворян, нарушал их привилегии, подвергал телесному наказанию, торговой казни и ссылке в Сибирь без суда» . Естественно, что дворянство восприняло правление Павла в первую очередь как покушение на свои основные права и при­ вилегии. Возобновление применения телесных наказаний, отмена права на подачу коллективных жалоб и петиций непосредственно царю и созыва губернских дворянских собраний, ограничение участия в деятельности местных и судебных органов, запрещение дворянам, служившим в армии, выходить в отставку до получения первого офицерского чина и записывать в полки малолетних детей, что прежде давало возможность дворянским отпрыскам без проблем выслужиться и занять приличное место к достижению совер­ шеннолетия, — все это не могло не восприниматься дворянством как подрыв основ его существования . Заметим, что в то время в России только дворянство являлось сословием, сознававшим свое единство, права и место в обществе, обладавшим к тому же сло­ жившимися представлениями о личной чести и достоинстве. «Жалованная грамота дворянству», на которую постоянно на­ ступал Павел, была одним из немногих законодательных актов в России, имевших общепризнанное значение основного, «непре­ менного закона», и надругательство над ней выглядело в глазах общества ярчайшим образцом беззакония. Широкое применение в павловское царствование карательных мер, нестабильность и страх, ограничения в быту: запрет на ввоз иностранных книг и периодики, цензурные стеснения русской печати, ограничения, касавшиеся ношения одежды (запрещение фраков и круглых шляп), употребления тех или иных слов, возможности собираться большими обществами, обедать в про­ извольное время и т.д., даже жесткие этикетные требования, предъявлявшиеся императором, — все это усиливало в обществе озлобленность и раздражение. Позднее, годы спустя, многие из современников произвели переоценку царствования Павла, отдав должное его энергии, честности, нелицеприятию и любви к спра­ ведливости, но первые впечатления были почти сплошь негатив­ ными. Характерно в этом отношении свидетельство современницы, которая писала: «...ссылки приняли ужасающие размеры. Террор царил повсеместно — при дворе, в столице, в армии и даже в самых отдаленных провинциях государства. При самом осторожном поведении никто не мог считать себя в безопасности от доноса, никто не мог рассчитывать на следующий день» . Обратим 18

19

20

Беспокойный дух времени

31

внимание на знаменательное словоупотребление: террор, уже при­ вычно ассоциировавшийся с революционными беззакониями, применяется здесь в российском контексте. Ненавистное правление сопровождалось заговорами и завер­ шилось переворотом и цареубийством. К последнему заговору против Павла, которому оказал поддержку и покровительство великий князь Александр — будущий император, — было причастно до 60 человек: представители генералитета и придворной знати, гвардейского и армейского офицерства. Возглавили его вицеканцлер гр. Н.П. Панин, вице-адмирал О.И. де Рибас, умерший еще до осуществления решительного шага, и петербургский воен­ ный генерал-губернатор гр. П.А. фон дер Пален. Последний стал во главе и переворота, к которому привлек генерала Л.Л. Беннигсена, братьев П.А. и Н.А. Зубовых, командиров гвардейских полков П.А. Талызина, Ф.П. Уварова, Н.И. Депрерадовича и др. Случившийся переворот был воспринят как избавление от гнетущего кошмара. В первые же дни появилось большое количество стихотворных откликов на происшедшее — как в открытой печати, так и еще больше в рукописях, которые ходили по рукам: С е видишь, смертный, прах властителя того, Россия зрела в ком тирана своего. Калигула, Н е р о н в теории что знали, Т о р о с с ы от него на деле испытали. Вся внутренность его г е е н н о ю пылала, Злодейская рука невинных убивала, С е а н о м ослеплен, сынов своих терзал — В е л и к и й р о с с к и й трон навеки бы упал: Отмстительным огнем все н е б о

воспылало,

Владыка гордый пал, и с о л н ц е воссияло!

2 1

Хотя то, что император был убит в результате заговора, а вовсе не пал жертвой «апоплексического удара», как гласила офи­ циальная версия события, было абсолютно всем известно, первое время в обществе факт цареубийства практически не вызывал осуждения. Участники переворота «громко говорили по Петербургу о своих подвигах и хвастались ими, считая это актом справедли­ вости, так как благодаря им настал конец страданиям 20 миллионов людей». Они «не прочь были даже в худшую сторону преувеличить свое личное соучастие в кровавом деле. Обуянные радостью перемены и безопасностью своею, пустились они в многолюдные пиршества... читали стихи, прославляли при всех служителях гласно и громко низвержение тиранства и восстановление спокойст­ вия» , — вспоминали современники. Высокую самооценку заговорщиков, считавших себя тирано­ борцами и патриотами, подтверждает и письмо одного из участников 22

В.М Бокова

32

переворота кн. В.М, Яшвиля, который писал в 1801 г. императору Александру: «...с той минуты, когда несчастный безумец, Ваш отец, вступил на престол, я решился пожертвовать собою, если нужно будет для блага России, которая со времени Петра Великого была игралищем временщиков и, наконец, жертвою безумия. Бог правды знает, что наши руки обагрились кровью не из корысти . Перед государем я спаситель отечества» . Если сам Павел отождествлялся с Нероном и Калигулой, то и его убийцы воспринимались с античных позиций как Тесеи и Бруты. При существовавшем в то время культе Античности подобное отношение заведомо исключало какое-либо осуждение совершен­ ного цареубийства. Как замечала современница, «содеянное преступление всеми прославлялось и не укладывалось в рамки беспристрастного обсуждения. Скандал оказывался крупный: общественное мнение резко расходилось с нравственностью и правосудием» . Идеей одобрения цареубийства как патриотического подвига была пронизана и рукописная литература той поры. На злобу дня был представлен читателям слегка переделанный отрывок из трагедии Н.П. Николева «Сорена и Замир», начинавшийся словами «тирана истребить есть честь, не преступленье». В других стихах воспевался 23

24

Н е с ч а с т н е й ш и й к о н е ц правления гатчан, Паденье Павлово и подвиг россиян, Которых бодрой дух тирана ненавидя И в пагубе его спасенье царства видя, Отринув страхи все, о п а с н о с т и презрев, Ввергались с радостью в разверстый смерти зев, Счастливыми себя в восторге почитая, Что могут умереть, отечество спасая. Н о В ы ш н и й взор опять на россов обратил, 2 5

З л о д е я ввергнул в ад, героев з а щ и т и л .

В последующие месяцы темы тирании и тираноборчества (первая осуждалась, а последнее, естественно, одобрялось) сделались ведущими в русских журналах, где печатались отрывки из «Истории падения Римской империи» Гиббона или «Анналов» Тацита и много говорилось о пагубности деспотизма турок или римских императоров . Для русской публики, привыкшей к иносказаниям, осознание истинного смысла прочитанного никогда не составляло труда, и журнальные публикации такого рода воспринимались как самый живой отклик на злобу дня. Актуально выглядело и восхищение в печати мерами, предпринятыми новым правительством для ликвидации наиболее одиозных мер пред26

Беспокойный дух времени

33

шествующего царствования: отменой пыток, пренебрежением доносами, ликвидацией Тайной канцелярии и пр.; создание собирательного образа идеального монарха, во всем противопо­ ложного деспоту, что тоже, «от противного», порицало, по сути, павловский режим. Таким образом, в глазах современников Павел I был таким же олицетворением деспотизма, как Робеспьер — олицетворением тирании толпы; опыт павловского правления обогатил русское общественное сознание идеей благодетельности цареубийства как средства избавления от тирана. А.Ф. Ланжерон писал, что «эти страшные катастрофы, повторявшиеся в России три раза в течение столетия, без сомнения, самые убедительные из всех аргументов, какие можно привести против деспотизма: нужны преступления, чтобы избавиться от незаконности, от безумия или тирании» . Суммируя уроки, преподанные русскому обществу сначала событиями во Франции, а затем правлением Павла и его печальным концом, можно сказать, что они вызвали отвращение к любому радикализму — как к «разгулу черни», так и к крайностям «же­ лезного жезла», а также возбудили тоску по стабильности, уме­ ренно твердой и разумной власти и устойчивой политической системе. По словам Н.М. Карамзина, «ужасы Французской рево­ люции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности и равенства, но что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного» . Действительно, царствование Павла наглядно показало все пороки самовластия (деспотизма), как его понимали в то время, опираясь на классификацию Монтескье: отсутствие законности, отсутствие стабильности и как следствие — общая несвобода, чреватая государственными потрясениями. В то же время французский и другой современный опыт с наглядностью, как казалось, продемонстрировали справедливость построений Монстескье и в отношении к республикам. «Внезапное превращение французского правления из республиканского кон­ сульского в монархическое, — писал в 1804 г. "Вестник Евро­ пы", — подтвердило давно уже всеми признанную истину, что государство обширное и великое не может и не должно быть республикою. Чем оно больше, тем вреднее для него образ рес­ публиканского правления» . Большая страна с многочисленным населением и без исключительной добродетели и самоотвер­ женности ее граждан, а особенно главы правительства, которому «потребны высокие дарования совсем особенного рода, [соеди­ ненные] с превосходными нравственными качествами» , не может 27

28

29

30

2 - 9302

В.М Бокова

34

быть республикой: она осуждена на беззаконие, нестабильность и в конце концов опять-таки на тиранию. Исторический опыт начала XIX в. подтверждал правоту Монтескье, потому что масштабные события в Европе заслоняли до поры новый «аргумент», появившийся в споре о возможности республиканского строя в обширной стране. Соединенные Амери­ канские Штаты были первым государством, возникшим в эпоху Просвещения и отразившим в своем устройстве именно просве­ тительское понимание республики. Главная проблема — несоот­ ветствие большой территории и республиканского строя — была в них блестяще разрешена посредством создания федеральной системы, т.е., в сущности, совокупности малых республик. К началу XIX в. Соединенные Штаты только-только обрели независимость и еще не вполне оправились от продолжительной войны. Внимание на них европейские общества, и русское в том числе, обратят уже после падения Наполеона, и тогда возникнет настоящий культ американской республики. Культ Соединенных Штатов будет типичен, в частности, для деятелей позднего декабризма; благодаря ему сделалась популярной республиканская идея и был поставлен на повестку дня вопрос о ликвидации монархии в России, но в первые годы столетия вопрос о русской республике еще не поднимался.

3. « Дух преобразований» Дух свободы не был согласован с единодушием. «Дух журналов»

Всякий раз, когда в России серьезно задумы­ вались над тем, как можно исправить ужасное положение страны, средства искали в предста­ вительном правлении. Н . И . Тургенев

1 Отвергнув тиранию и республику, русское общество в первые годы ХГХ в. единодушно высказалось в пользу наиболее стабильного и «благоустроенного» монархического правления. «Все благомы­ слящие люди, — формулировала эту мысль кн. Е.Р. Дашкова, — ...не могут желать иного правления, кроме ограниченной монархии. Возглавлять правительство должен государь, которого все чтут, как отца, который сам подчиняется справедливым законам и уважает и ценит своих подданных» . Таким государем предстояло стать Александру I, царствование которого неизбежно должно было быть реформаторским, ибо вопрос о преобразованиях «сверху» для предотвращения перемен 31

Беспокойный дух времени

35

«снизу» был актуализирован революционными событиями в Европе. Как писал будущий директор Царскосельского лицея В.Ф. Ма­ линовский, «пример Франции страшен для всякого исправления, но в то же время показывает опасность дожидаться того, чтобы зло против воли... произвело неподготовленную перемену» . К моменту воцарения Александру I шел двадцать четвертый год. Он имел довольно устоявшуюся систему взглядов, сло­ жившихся под влиянием наставников юности, и в первую очередь Ф. Лагарпа, которому, по собственному признанию Александра, будущий император был обязан «всем, кроме рождения» , и еще не утратил ни иллюзий, ни юношеского энтузиазма. Друзьям молодости (вошедшим потом в состав Негласного комитета) Алек­ сандр признавался, что «ненавидит деспотизм» и «любит свободу, которая, по его мнению, должна принадлежать всем людям». Он утверждал, «что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сумеет выбрать наиболее способного правителя», и к тому же являлся завзятым республиканцем (это было еще до узурпации власти Наполеоном): «считал эту форму правления единственной, отвечающей желаниям и правилам человечества» . Александр имел свой собственный взгляд и на крестьянский вопрос. Незадолго до воцарения он записывал в памятную книжку: «К стыду России, рабство еще в ней существует. Не нужно, я думаю, описывать, сколь желательно, чтобы оное прекратилось. Ничего не может быть унизительнее и бесчеловечнее, как продажа людей, и для этого неотменно нужен указ, который бы оную навсегда запретил» . 32

33

34

35

Медаль на коронацию Александра I 2*

В.№ Бокова

36

В 1797 г. он писал Лагарпу: «...мое несчастное отечество нахо­ дится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец оби­ жен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничто­ жены. Если когда-либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкой каких-либо безумцев. Мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация имела бы своих представителей» . Можно сказать, что к моменту своего воцарения этот «рево­ люционер на троне» исповедовал наиболее крайний либерализм, вообще возможный в его время (конечно, лишь в том значении, которое было принято тогда в России: в значении сочетания гражданских и политических прав), и если его намерениям в конце концов не суждено было осуществиться — в этом не столько его вина, сколько обычная беда русских реформаторов, чьи проекты входили в непримиримое противоречие с российской реальностью (прежде всего натыкаясь на сакраментальное «некем взять»). При всей обнаружившейся впоследствии непоследовательности воззрений Александра и неизбежных коррективах, внесенных в них возрастом, опытностью и обстоятельствами, реформаторская составляющая преобладала в его царствование и, не принеся вещественных результатов, имела постоянное стимулирующее влияние на общественную мысль. Следует оговориться, что, как, впрочем, и всякий радикаль­ ный реформатор, Александр собирался сам контролировать про­ водимые им реформы, а для этого не намерен был до самого конца поступаться полученной властью. Заявленная им позиция — «революция, проведенная законной властью сверху», — требовала гаранта в лице абсолютной власти — мысль, не чуждая и другим его современникам, в частности декабристу Н.И. Тургеневу, полагавшему, что только абсолютный монарх способен довести до конца желаемую им, Тургеневым, «эмансипацию» крестьян. Задуманные Александром преобразования должны были вестись без участия общества, но с обязательным учетом его мнения. Александр очень почитал общественное мнение и многое сделал для его формирования. Практически все наиболее либеральные периодические издания рубежа ХУШ-Х1Х вв. — «СанктПетербургский журнал» (1798, 1804-1809), «Северный вестник» (1804-1805), «Лицей» (1806), «Северная почта» (1811-1819), «Сын отечества» (1812-1813) и другие — либо инициировались, или 36

Беспокойный дух времени

37

полностью ИЛИ частично субсидировались им, либо прямо из­ давались правительством. Затевая, например, при Министерстве внутренних дел газету «Северная почта», которая, по оценке М.Т. Каченовского, «первая в нашем отечестве начала сообщать публике известия и суждения о выгодах свободного книгопечатания и о благодетельности либеральной конституции», Александр по­ яснял, что она должна была, «сообщая публике приличные об­ стоятельствам времени сведения, заслуживающие ее внимания, содержать всегда умы народные в том направлении, которое наиболее соответствует благонамеренным видам правительства» . Та роль, которую император отводил общественному мнению, обусловила и сравнительно мягкую цензурную политику его цар­ ствования (до известного момента), и в целом беспримерную свободу «говорить и писать», которую отмечали в годы его прав­ ления все современники. Начало XIX в. стало периодом не­ обычайного оживления журналистики. «Как мне досадно, что тебя здесь нет, — писал в 1805 г. из Москвы А.И. Тургенев А.С. Кай­ сарову, — мы бы начали издавать свой журнал; здесь все издают журналы» . И действительно, все — не все, но многие тогдашние литераторы взялись за издание журналов, из которых некоторые оказались потом очень долговечными. Всего за предвоенный пери­ од — 1801-1811 гг. — в столицах выходило более четырех десятков журналов, и большинство из них в той или иной степени касалось общественно-политических вопросов и отдавало дань злободневным темам. Если прибавить к этому заметный рост изданий по общественно-политической тематике, появление новых переводов Монтескье, Руссо, Бентама, Рейналя, Беккариа, Адама Смита, Архенгольца и других подобных авторов, приложивших руку к созданию доктрины европейского либерализма, то можно констатировать все внешние признаки небывалого до того в России общественного подъема. «Публика вся как бы проснулась, — вспоминал об этих годах кн. И.М. Долгорукий, — даже и дамы стали вмешиваться в судебные диспуты, рассуждать о законах, бредить о конституциях» . Иное дело общественная инициатива: она императора раздра­ жала. 5 июня 1801 г. был издан Указ, которым Сенату повелевалось представить доклад о своих правах и преимуществах. Этим указом Александр давал понять, что готов «развязать общественную стихию» и выслушать предлагаемые советы. Как писал автор книги «Россия в царствование Александра Первого» А. Шторх, «не подлежит никакому сомнению, что император мог без шума, более кратким и верным путем получить те сведения, каких он требовал 37

38

39

38

В.Н Бокова

здесь столь публично и столь торжественно; мы вправе предпо­ ложить, что он не без важных причин отдал предпочтение пуб­ личному запросу, и потому можем с вероятностью принять, что этот первый шаг предназначен был к тому, чтобы испытать общест­ венное мнение и приготовить умы к предстоящим переменам. И эта мера не осталась без своего действия. Впечатление, произве­ денное этим указом на Сенат, было всеобщее, и в несколько дней оно сообщилось всей образованной публике столицы» . Указ о Сенате стимулировал усиление потока всевозможных политических проектов и в конце концов привел к изданию Указа от 8 сентября 1802 г., которым Сенату дозволялось, «если бы по общим государственным делам существовал указ, который был бы сопряжен с великими неудобствами в исполнении, или по частным судным делам не согласен с прочими узаконениями, или же неясен, представлять о том Его Императорскому Величеству» . Данное право немедленно было использовано. По предложению сенатора СО. Потоцкого Сенат сделал представление о несоот­ ветствии указа Александра о 12-летнем сроке службы для дворян унтер-офицеров «Жалованной грамоте дворянству», освобождавшей дворян от обязательной службы. Император воспринял случившееся как «сенатский бунт» и сразу же поставил сенаторов на место, разъяснив, что пересмотру подлежат только ранее вышедшие, но никак не новые законы. С этого времени и до самого конца царствования Александра любые попытки общества вступить в несанкционированный политический диалог с властью без промедления пресекались, даже если их цель соответствовала видам правительства. Вместе с тем примечательной чертой александровского прав­ ления было то, что при нем всегда находился своего рода «советник от общества», которого он считал выразителем общественного мнения. 22 марта 1801 г. на стол императора легло письмо молодого чиновника Василия Каразина (в будущем основателя Харьковского университета). В нем излагалась развернутая программа необходимых России преобразований: установления законности, твердых государственных повинностей, введения выборности судей и гласного судопроизводства и т. д. Вопрос о создании представи­ тельного (всесословного) органа занимал здесь не последнее место. Александр пожелал видеть автора, долго с ним беседовал. Потом в течение всего времени своего (недолгого) фавора Каразин выпускал для Александра рукописный журнал «Беседы гражданина с государем», в котором излагал свои мысли о текущей политике и давал рекомендации. В дальнейшем такую же роль советника 40

41

Беспокойный дух времени

39

при императоре играл М.М. Философов, во время Отечественной войны 1812 г. — А.С. Шишков, а после нее — Н.М. Карамзин. Император почти никогда не следовал их советам, но возражения выслушивал и иногда принимал к сведению. При всей уродливости получившегося диалога императора с общественным мнением в правление Александра I впервые в истории России сложились условия, которые, просуществуй они дольше, могли бы способствовать возникновению либерализма в его классическом значении, основанном на союзе власти и общества. До тех пор, пока такой диалог оставался возможным (до начала 1820-х гг.), существовала и возможность формирования в России «гражданского общества», основанного на подобном союзе. В 1801 г., по первому впечатлению, либеральные устремления императора были вполне созвучны настроениям общества. Уже сам переворот 11 марта, как казалось, демонстрировал приверженность дворянства к обретенным им ранее гражданским правам и готов­ ность к получению новых прав — политических. Слухи о предстоящих реформах возбудили интерес к общест­ венно-политической проблематике. Вопросы административных, финансовых, экономических реформ, рассуждения о различных видах правления, из которых лучшим и надежнейшим в то время представлялась большинству просвещенная монархия, о принципах ограничения самовластия, о законности, наконец, и о положении крестьян сделались приоритетными темами салонных дискуссий и публицистических сочинений, политических проектов и записок, которые, как обычно, во множестве поступили новому монарху в начале царствования. Молодой монарх в первую очередь должен был иметь образцы для подражания, и печать начала века активно занялась поисками «идеального правителя», находя его черты у королей Генриха IV, Фридриха II, в русской истории — у Петра I и Алексея Михайловича и других монархов. В эти годы складывается своеобразный культ императрицы Екатерины И. В Манифесте о восшествии на престол Александр дал обещание править «по законам и сердцу» своей бабки, и отнюдь не случайно, что, к примеру, Я.И. Булгаков в 1802 г. советовал своему сыну написать похвальное слово покойной императрице и послать Александру «яко наследнику ее высоких качеств и престола» . Апелляция к авторитету Екатерины сделалась типичной; приведенная кстати цитата из ее сочинений заведомо снимала любые возражения по сути затронутого вопроса. Пане­ гиристы Екатерины, конечно, писали не о реальном царствова­ нии — беззаконном по своему происхождению (несмотря на все предпринятые императрицей усилия представить его как результат 42

В.М Бокова

40

народного избрания), противоречивом, вызывавшем, пока дли­ лось, многочисленные нарекания, особенно в последние годы. Речь шла лишь о том прекрасном идеальном правлении, которое представало со страниц екатерининского «Наказа». В таком ключе отдал дань теме и Н.М. Карамзин: в 1802 г. он опубликовал «Историческое похвальное слово Екатерине II». При том, что значительную часть произведения составляли пересказ и прямое цитирование «Наказа», это была новая ступень в оформ­ лении зрелой политической концепции Карамзина, нашедшей позже более полное выражение в его «Записке о древней и новой России» и «Истории государства Российского». В «Историческом похвальном слове» он проводил мысль о «гибельности всяких насильственных потрясений» и о непрочности, а стало быть, и нестабильности всяких республик. Примером яв­ лялся как Древний Рим, так и современная Франция. Большинству республик, кроме разве что Швейцарии с «дикими» и простыми нравами ее жителей, был предрешен корожий век. Отсюда следовал вывод, что «всякое многосложное правление, основанное на дей­ ств™ различных воль, будет вечным раздором, а народ несчастным орудием некоторых властолюбцев, жертвующих отечеством личной пользе своей» . Соответственно аксиомой становились в глазах Карамзина слова Екатерины II: «Лучше повиноваться законам под единым властелином, нежели угождать многим». Но самодержавие, по мысли Карамзина, не было аналогично самовластию и потому не являлось «врагом свободы в гражданском обществе». Обеспечивая безопасность граждан и право делать все, дозволенное законами, оно, как он писал, «направляет к общему благу» действия подданных, а «слава и власть венценосцев должны быть подчинены благу народному». Самодержавие может до известной степени стеснять «при­ родную вольность» человека, но лишь для сохранения «единой целости гражданского порядка», ибо благополучие общее важнее частной независимости . Вообще же чем просвещеннее общество в целом и каждый человек в отдельности, тем яснее они видят «необходимость гражданской зависимости» — в этом и состоит смысл просвещения. Примечательно, что Карамзин с одобрением отзывался о созыве Екатериной II представительной Уложенной комиссии с депутатами от всех сословий, признанных ею «достойными быть советниками трона». При всей значительности этот шаг был преждевремененным: государство еще не достигло надлежащего «граж­ данского возраста» — общество было недостаточно просвещено и не созрело для представительства . 43

44

44

Беспокойный дух времени

41

Таким образом, единоличная власть, основанная на моральных обязательствах, представлялась Карамзину единственно разумной и спасительной. Опасна была ломка. Опасны были умозрительные, неподготовленные действия. Общего блага не было без гражданских добродетелей, а воспитать их должно было самодержавие, медленно и постепенно ведущее страну по пути прогресса. Эту роль пред­ стояло, следуя «законам и сердцу» Екатерины Второй, выполнить Александру Первому. Характеризуя ситуацию начала александровского царствова­ ния, Н.М. Карамзин писал: «...два мнения были тогда господст­ вующими в умах: одни хотели, чтобы Александр... взял меры для обуздания неограниченного самовластия, столь бедственного при его родителе; другие, сомневаясь в надежном успехе такого предприятия, хотели единственно, чтоб он восстановил разру­ шенную систему Екатеринина царствования, столь счастливую и мудрую в сравнении с системою Павла» . Но существовало, что отмечал и Карамзин, и меньшинство, которое полагало, что добрая воля — явно недостаточная гарантия от деспотизма, от появления «другого Павла», поэтому нужны иные, реальные гарантии — та или иная форма ограничения еди­ ноличной власти посредством предоставления политических прав более или менее широким общественным слоям и учреждения представительного правления. В начале века к сторонникам этой идеи относились гр. А.Р. и СР. Воронцовы, кн. П.А. Зубов, П.В. Завадовский, Г.Р. Державин, Н.С.Мордвинов и ряд других мыслителей и публицистов. Они считали, что дворянство должно приобрести политические права, стать в новых условиях ведущей политической силой, способной и обязанной разделить власть с монархом. Эта роль дворянства связывалась у них с реорганизацией Сената и превращением его в представительный орган. В основу реформы должен был быть по­ ложен принцип разделения властей. Так, по проекту Г.Р. Держа­ вина Сенат необходимо было разделить на несколько ведомств, облеченных одно — законодательной, другое — исполнительной, третье —- судебной, четвертое — «сберегательной» властью, при­ чем во главе каждого ведомства предполагалось поставить министра, имевшего право доклада императору, а на долю самого монарха оставалась роль «блюстителя» с функциями, близкими к пре­ зидентским . Принцип разделения властей лежал в основе и других проектов реформы Сената. Законодательным органом хотел видеть Сенат А.Р. Воронцов, законоблюст^ — Н.С. Мордвинов, ис­ полнительным |ГТЗудШньтМЖД.Дрощинский и т.д. 45

46

В.М Бокова

42

Во всех случаях проекты сенатской реформы предполагали наделить политическими правами только дворянство, и, в сущ­ ности, ничем большим, нежели гарантом соблюден™ законности, Сенат при этом не становился, что в российских условиях объек­ тивно тоже имело продворянский смысл, ибо права ни одного другого сословия, помимо дворянства, почти не обеспечивались фундаментальными, «непременными» законами. В итоге никакого реального выхода за рамки уже сложившейся в России государст­ венной системы сторонники «аристократической конституции», по сути, не предлагали. Ряд авторов, и в их числе В.Н. Каразин, М.М. Сперанский (в проектах 1801-1804 гг.), В.В. Попугаев, В.Ф. Малиновский, также основываясь на принципе разделения властей, выступали с предложениями создания «собрания доверенных от общества», которое могло бы «судить поступки его министров». «Вельможи сделаются осторожнее, имея отвечать и государю, и народу, — писал В.Ф. Малиновский. — ...Сии депутаты должны составить непременное собрание, переменяя выборы через 4 года. Все дела общественные подлежат их рассуждению, все налоги и сборы решаются ими и, утверждаемы государем, приводятся в исполнение. Тогда родится общий дух. Публика заниматься будет не бездели­ цами и не пустяками, но делом и суждением о управляющих и деяниях их» . Таким образом, кроме власти монарха должна была суще­ ствовать власть собрания представителей буржуазного типа, наравне с Сенатом или помимо него, власть реальная, фактически значи­ тельно урезавшая монаршую. Такое собрание породит в народе «общий дух», новую силу, которая и сама по себе способна ограничить самовластие. Когда «разум народный обратится на предметы правительства... тогда мало-помалу из сих рассеянных мыслей срастается, так сказать, общее мнение о материях правительства и образуется в средине сил государственных новая сила» , — писал М.М. Сперанский. В целом для первых лет XIX в. был характерен общий сдвиг общественной мысли к центру как от «левого», так и от «правого» радикализма. Возникло известное сходство мнений, особенно подчеркнутое постоянным использованием представителями различных общественных кругов, по сути, одной и той же терми­ нологии и набора понятий (в которые, впрочем, мог вкладываться различный смысл): свободы, равенства перед законом, частной собственности, общественного мнения и т.д. На базе такого сбли­ жения в 1801 г. родился составленный членами Негласного комитета 47

48

Беспокойный дух времени

43

и некоторыми близкими к ним лицами (В.П. Кочубеем, Н.Н. Но­ восильцевым, Д.П. Трощинским, А.Р. Воронцовым и А.Н. Ра­ дищевым, при участии М.М.Сперанского) проект коронационного манифеста Александра I, а фактически русской конституции — так называемой «Жалованной грамоты российскому народу». Во введении к «Грамоте» от имени Александра заявлялось: «Всегда первый и единый наш предмет будет благополучие, спокойствие и сохранение целости Российского государства и народа. Не менее правилом себе поставляем признать сию истину, что не народы сделаны для государей, а сами государи Промыслом Божиим установлены для пользы и благополучия народов, под державою их живущих». Далее выражалось намерение, «дабы Россия достаточными и ясными законами на всякую часть и на каждое состояние людей, пространную империю нашу составляющих, обрела новую твер­ дость и блаженство, дабы безопасность личная и собственность каждого ограждены были». В «Грамоте» предусматривались пункть1, обеспечивающие сво­ боду передвижения и местожительства (пп. 3 и И), а также неприкосновенность личности (п. 7). Личную безопасность должны были гарантировать новые законы: право на защитника и отвод судей, непременность объяв­ ления причины ареста в трехдневный срок и т.д. (пп. 13, 15-20). Другие меры были направлены на утверждение права собственности: «Возобновляем, утверждаем и постановляем, что право собствен­ ности движимого и недвижимого имения есть право российского подданного, поколику оно свойственно в силу законов каждому чиносостоянию в государстве» (п. 7). Пункт 25 упразднял деление имущества на родовое и благоприобретенное, что должно было со временем разрушить феодальную частную собственность, заменив ее буржуазной по типу. Наконец, «Грамотой» провозглашалось: «...каждый российский подданный да пользуется невозбранно свободою мысли, веры или исповедания, богослужения, слова или речи, письма и деяния, поколику они законам государственным не противны и никому не оскорбительны» (п. 8) . Положения «Жалованной грамоты» были той идеологической основой, которая объединяла и могла бы удовлетворить в начале века всех сторонников реформ, но в итоге (возможно, вследствие своей чрезмерной смелости, противоречившей курсу на постепен­ ность и сокровенность преобразований) документ принят не был и перед коронацией был озвучен совсем иной манифест, нейт­ ральный по содержанию. 49

44

В.М. Бокова

И круг проблем, обсуждаемых в русском обществе начала XIX в., и общественные пожелания этого времени были направлены на устранение деспотического произвола. Выявились сторонники двух основных возможных для России форм государственного устройства — «истинной монархии» (просвещенного абсолютизма) или же той или иной формы конституционно-монархического устройства. Однако среди сравнительно небольшого числа сторон­ ников констогуционного строя не было единства. Более многочис­ ленны были здесь голоса в пользу констатуции «аристократического типа» (превращение Сената в представительный орган, наделение политическими правами в первую очередь верхушки дворянства), но при общем малом числе сторонников конституции эта «мно­ гочисленность» была очень относительной и выражалось в единичных голосах. Еще реже звучали выступления в пользу более демократического варианта конституции, ориентированной на представительный строй буржуазного типа (В.Ф. Малиновский, В.Н. Каразин, В.В. Попугаев и др. — всего от силы 5-6 авторов). Безусловное большинство в обществе имели в эти годы сто­ ронники «истинной монархии», но и их численность в сравнении с массой «непросвещенного» дворянства, ведущего почти расти­ тельный образ жизни и равнодушного к любым реформам, была, конечно, относительно очень невелика. Эта общая слабость русского общества в те годы и неготовность большей его части к восприятию конституционных идей обусловили в конечном итоге неудачу предпринятых попыток преобразований. 2 Военные события 1805-1807 гг. отодвинули вопросы внут­ ренней политики на второй план и заняли умы военными ново­ стями, а души — переживаниями по поводу батальных неудач. К этому времени на протяжении уже почти полувека Россия не знала серьезных военных поражений, и россияне привыкли считать свою армию если и не непобедимой, то во всяком случае одной из лучших в мире. Оскорбленное Аустерлицким разгромом 1805 г. народное самолюбие разбудило патриотическое чувство. Этот фактор совпал с объективным процессом интенсивного формирования в это время русской нации и обусловил исключительное по силе национально-патриотическое настроение в обществе. Последо­ вавший вслед за неудачными военными кампаниями унизительный и экономически невыгодный Тильзитский мир не только усилил накал паттзиотических переживаний, но и вызвал желание реванша. Мир с «узурпатором» нанес первый серьезный удар по общественной репутации Александра I, который какое-то время

Беспокойный дух времени

45

возбуждал к себе почти ненависть. «Несмотря на туманность реляций, — вспоминала современница, — Аустерлшдогй бой тяжело отозвался в России; затем продолжение войны и Тильзитский мир, за который втихомолку упрекали Александра в слабости и пристрастии к Наполеону; поговаривали, что будто народ в негодовании готовился грязью встретить царя... Возникали разные слухи и толки, в народе начиналось брожение умов» . В донесениях французских дипломатов тех лет часты упоминания о «злобном настроении, господствующем в России против императора Алек­ сандра», и даже «о кознях, направленных против него» , грани­ чащих с намерением прямого переворота (называли даже кандидата на престол — сестру царя великую княжну Екатерину Павловну). Недовольство политическими обстоятельствами должно было обратить внимание общества на то, что сплачивало нацию, — ее историю, культуру, национальный характер. Все это явилось мощ­ ным стимулом к появлению на свет огромного количества пат­ риотической литературы, способствовавшей развитию консерва­ тивно-традиционалистского направления общественной мысли. Одним из идеологов этого направления в XIX в. был адмирал А.С. Шишков, знаменитая книга которого «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» послужила своего рода сигналом к общественному обсуждению патриотической темы. Неотделимая от историко-культурных процессов эпохи, когда сходила на нет система «трех стилей», лежавшая в основании литературы клас­ сицизма, книга Шишкова в первую очередь сыграла свою роль в известной «дискуссии о языке», имевшей важное значение в русском литературном процессе. Черты общественно-политической концепции автора здесь только намечались. По его твердому убеж­ дению, язык был одной из базовых основ существования всякой нации и его искажение ослабляло связи граждан с их отечеством. «Порчу» родного языка новейшими литераторами (эпигонами Карамзина), вводившими в него такие невозможные, с точки зрения Шишкова, слова, как «моральный», «эстетический», «эпо­ ха», «сцена», «гармония», «энтузиазм» и другие, которые все, как он считал, можно заменить исконно русскими эквивалентами, адмирал связывал с охватившей общество галломанией («вломились к нам насильственно и наводнили язык наш, как потоп землю»), неразлучной с французскими нравами и идеологией, способными в послереволюционное время носить только разрушительный характер. Находясь с младенчества на руках у французов, «дети знатнейших бояр и дворян наших» «прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели 50

51

В.К Бокова

46

своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо не стыдятся не знать оного (русского языка. — В.Б.), но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеством... хвастают и величаются». «Ненавидеть свое и любить чужое почитается ныне достоинством» , — констатировал Шишков. Книга «О старом и новом слоге» открыла в русской печати дискуссию о роли языка не только в литературе, но и в жизни общества как составляющей патриотизма и любви к отечеству. Суть патриотических сочинений 1800-х гг. в основном сво­ дилась к порицанию французского воспитания и иноземных нравов (делалось это, как правило, людьми, учившимися у французских наставников и говоривших по-французски охотнее, чем на родном языке), которым противопоставлялась благодетельность исконных российских добродетелей и традиций. Аргументами служили исторические, педагогические и философские экскурсы, злобод­ невная хроника и т.п. Разоблачение французской «лжефилософии» и ложного «всемирного идеала» сочеталось с призывами к на­ циональному воспитанию дворян, направленному на пробуждение национального духа как у взрослых, так и в особенности у молодежи и переориентацию с иноземных на отечественные образцы. Целью воспитания должно было сделаться достижение высокой добро­ детели и сознательного отношения к долгу перед отечеством (идея, традиционная для российского просветительства). Почти все эти сюжеты не являлись новостью для русской мысли. Обличение иностранного воспитания, нравов, мод и пр. было частью русской просветительской традиции XVIII в., и вся сатира того времени — от Екатерины II до Д.И. Фонвизина и Н.И. Новикова, можно сказать, специализировалась на критике «петиметров», но в предвоенной литературе эти идеи не только актуализировались, но и заметно «сгустились». Сам Шишков тоже включился в открытую им дискуссию и в ряде статей и выступлений более полно сформулировал свои взгляды, уже напрямую обличая идеи французского просвети­ тельства, виновного в тех «развратных нравах, которым новейшие философы обучили род человеческий и которых пагубные плоды, после толикого пролития крови, и поныне еще во Франции гнез­ дятся». Они «прикрывали настоящее намерение свое противным тому именем, — обличал Шишков энциклопедистов в своем "Мнении о цензуре", — под видом глубочайших исследований любомудрия рассеивали мрак лжемудрия, под видом таинственных умствований о вере разрушали веру, под видом утверждения власти низлагали власть, под видом закона вводили беззаконие, под видом чело­ вечества внушали бесчеловечие и так далее» . Противодействием 52

53

Беспокойный дух времени

47

«лжемудрию» мог быть только возврат к вечным ценностям, вопло­ щенным для писателя в «естественной простоте» дедовских нравов. Отказ от традиции был, по мнению Шишкова, главным пороком послепетровской государственности. Уже во время войны в одном из разговоров с императором он замечал, что Петр не сумел предусмотреть пагубных последствий своих действий: «Он вместе с полезными искусствами, науками допустил войти мелочным подражаниям, поколебавшим коренные обычаи и нравы» . Наиболее принципиальной для Шишкова была его работа «Рас­ суждение о любви к Отечеству», написанная и прочитанная им в заседании «Беседы любителей русского слова» в конце 1811 г., в преддверии решающей войны с Наполеоном. Основной пафос «Рассуждения» — призыв к сплочению нации перед лицом фядущих испьгганий. «Когда один народ идет на другого с мечом», восклицал Шишков, откуда возьмутся силы «отвратить сию страшную тучу, сей громовой удар, если любовь к Отечеству и народная гордость не дадут... оных?» Утверждая в терминах патриотической риторики идею о мировом призвании России, апеллируя к «высокому духу» героических предков, автор формулировал здесь крайне важное для дальнейшего развития русской общественной мысли положение о русском народе как носителе высших нравственных начал, опирающихся на строго соблюдаемые христианские принципы. В основе русской государственности, по Шишкову, лежит триада традиционных институтов, отражающих дух народа: это, вопервых, православие, вера предков, наиболее важная сторона любви к отечеству и основа любви к государю; во-вторых, язык, обеспечивающий «единомыслие», и, в-третьих, стройность и разум­ ность государственного порядка, базирующегося на четко постро­ енной и исключающей антагонизм иерархии, спаянной взаимными нравственными обязательствами. Восстановление прерванной традиции — главного условия дальнейшего государственного благоденствия — возможно было только посредством разумно устроенного и национального по духу просвещения — в этом Шишков был сыном своего века . «Рассуждение о любви к Отечеству», созвучное в канун войны господствующему общественному настроению, обратило на Шиш­ кова внимание императора Александра, который после отставки Сперанского в марте 1812 г. решил назначить адмирала на ос­ вободившееся место государственного секретаря и весь период Отечественной войны именно его считал своеобразным гласом общественного мнения. Патриотические настроения, выразителем которых стал Шиш­ ков, не только имели в предвоенныегодыбольшое распространение, 54

55

В.М. Бокова

48

Ф е д о р Васильевич Ростопчин

но и отличались исключительной эмоциональной остротой. Современники вспоминали многочисленные патриотические ма­ нифестации в русских театрах на спектаклях по пьесам В.А. Озерова «Дмитрий Донской» и М.В. Крюковского «Пожарский», когда публика рьщала и аплодировала при каждом монологе, ассо­ циировавшемся стекущимисобытиями. К этому времени относится начало «национальной канонизации» персонажей из русской истории, в первую очередь связанных с событиями Смуты: Минина, Пожарского, Гермогена, — превращение их в фигуры, «знаковые» для русского патриотического чувства. В 1807 г. был объявлен и вызвал немалый общественный интерес конкурс на памятник К.М. Минину и Д.М. Пожарскому в Москве. На этом фоне был понятен и оправдан интерес к произведе­ ниям даже, по сути, скромных литераторов, популяризировавших национально-консервативную идею, и их сочинения приобретали яркий общественный характер. Наиболее заметное место в этом ряду занял гр. Ф.В. Ростопчин. Его рассуждения, в том числе знаменитые «Мысли вслух на Красном крыльце», повесть «Ох, французы!» и пьеса «Вести, или Убитый живой», импонировали публике своим доступным «народным слогом» и доходчивостью изложения. Таким образом, составляющие консервативнопатриотической идеологии обнаружили большую способность к

Беспокойный дух времени

49

«снижению» и приспособлению к различным уровням восприятия, ту элементарность, без которой идея не способна сделаться понастоящему массовой. Писания Ростопчина имели почти невероятный читательский успех. «Мысли вслух» разошлись тиражом в 7 тыс. экземпляров — ни один русский литератор в то время, даже Карамзин, не имел подобных тиражей! Их охотно переписывали от руки, и мно­ гочисленные списки распространялись потом по всей России — от столиц до глубокой провинции. Той же задаче — популяризации национально-патриотической идеи — был посвящен в первую очередь и «Русский вестник», издававшийся С Н . Глинкой с 1808 г. «Все наши упражнения, деяния, чувства и мысли должны иметь целью Отечество, — писал Глинка в редакционной статье, открывающей журнал, — на сем единодушном стремлении основано общее благо» . Глинка пытался еще создать и своего рода поведенческую модель, соответствующую убеждениям истинного патриота. Она включала в себя веру, по­ корность Божественному Промыслу, активное служение ближнему (благотворительность), служение общему благу, выражающееся в ревностном исполнении своей «должности» и подчинении властям, а также некоторый бытовой аскетизм, неприятие «роскоши». Морализаторство — главное орудие века Просвещения — органично вписывалось в «упражнения» «Русского вестника». Сформированная Глинкой модель (впрочем, опиравшаяся на базовые установки А. С Шишкова) оказалась необыкновенно популярна и в даль­ нейшем имела влияние, в частности, на декабристское понимание гражданственности. В общественно-политических конструкциях Глинки заметны были утопические и патриархальные начала: он уподоблял иде­ альное государство большому семейству, связанному между собой родственными любовными отношениями. Любой начальник подчиняется государю — всеобщему отцу, а оба они — Богу, и в таком общем подчинении реализуется их равенство, единственно возможное равенство на земле. Точно так же все граждане равны перед лицом отечества, и это равенство не зависит от реального положения в социальной иерархии. Идеал Глинки — сословное, но социально стабильное госу­ дарство, основанное на единой идеологии и деятельной любви к отечеству его граждан. Поскольку каждая страна имеет свой, от­ личный от других образ правления, свои традиции и нравы, сле­ довало стараться «исследовать коренные свойства духа народного» и следовать ему. Русский человек мог найти источник своего благополучия и благоденствия только в преданиях и летописях 56

В.М. Бокова

50

родной земли, в возвращении к нравам предков, которые не знали современной развращающей роскоши и любили отечественное без рассуждений. Публицистика консервативно-патриотического направления имела, конечно, четкую историческую востребованность. Она готовила умы к потрясениям 1812 г., во многом сформировав тот патриотический подъем, которым была отмечена Отечественная война. Но при всей злободневной заостренности выступлений ли­ тераторов-традиционалистов в их размышлениях впервые в XIX в. были поставлены вопросы об исторической судьбе России, о рус­ ском национальном характере, о соотношении всемирных и на­ циональных составляющих в культуре и т.д. — тот крут проблем, который гораздо позднее стал основой так называемой «русской вдеи». 3

Вызванное Тильзитским миром негативное отношение об­ щества к императору Александру постепенно было смягчено уже к 1809 г., но критика правительственной политики, исходившая как из консервативных, так и из либеральных кругов, ставшая постоянным явлением уже с 1805 г., с тех пор больше не затихала. Прежде восторженное отношение к Александру сменилось едва ли не повсеместным глухим недовольством. В записке П.Г. Дивова, относящейся к 1807 или 1808 г., главное внимание уделялось внешнеполитической и военной сторонам деятельности Александра и его правительства. Дивов подчеркивал, что при воцарении Александра «ожидали от внука того величия, которым одушевляемы были все дела бессмертной Екатерины». В соответствии с такой установкой одобрялись Манифест 12 марта, ликвидация Тайной канцелярии, прекращение конфликта с Анг­ лией, отречение от Мальтийского фоссмейстерства и пр. Порицанию подвергалась неудачная внешняя политика, сохранение павловской системы в армии, отстранение от власти «старых служителей го­ сударства», создание министерств, нерусский дух в новооснованных университетах. Положительной программы в записке Дивова не содержалось (единственное, что он требовал, это немедленно ликвидировать Тильзитский мирный договор) — она была всего лишь симптомом общественного недовольства. В 1808 г. пространную программу для исправления зла предлагал М.М. Философов в своей записке «Мнение мое касательно внутреннего положения любезного Отечества нашего». Смысл предлагаемого Философов определял как укрепление «коренных оснований отечественной тверди» . Он предлагал отказаться от 57

Беспокойный дух времени

51

заимствования чужеземных образцов для преобразований внутри отечества, поскольку они идут вразрез со сложившимися основами российской государственности, и следовать только назревшим потребностям. К числу последних автор относил необходимость введения твердых законов, обеспечение гарантий собственности посредством упорядочения налоговой политики, обеспечение прав и преимуществ всякому сословию, сохранение помещичьей собственности на землю с одновременным запрещением продажи земли без крестьян и крестьян без земли и т.д. В 1807—1809 гг. по России в рукописных списках стал ходить так называемый «Проект обращения к императору», приписы­ ваемый то Н.С. Мордвинову, то Ф.В. Ростопчину, то В.С. Попову или другим заметным деятелям начала века. В документе рисовалась удручающая картина полнейшего «расстройства» в Российском государстве: голод, моровая язва (в Приуралье), народные возму­ щения, упадок торговли, истощение финансов, несправедливость в судах и т.п. «От Севера до Юга во всех губерниях все классы подданных: дворяне, духовные, купцы и земледельцы — движимы одинакими чувствами отчаяния и возмущения», — говорилось в «Проекте». И это в то время, когда «при вступлении Вашего Императорского Величества на престол блистательная будущность представилась глазам нации, торжественное обещание управлять по духу и сердцу августейшей Вашей бабки обратили на Вас все взоры, наполненные надеждами, и соделали Вас предметом все­ общей любви». Положительная программа не отличалась конкретностью, но выражала примечательную тенденцию. «Государь! — говорилось в конце "Проекта обращения". — Украсьте себя добродетелями, наследственными Вашей фамилии. Первейшая из них и нужнейшая теперь для Вас есть та, в коей Августейшая Ваша бабка подавала нам непрестанный пример. Она состояла в беспредельной привя­ занности, совершенной доверенности к своему народу и в пред­ почтении его пред всеми прочими народами. Отделите от себя толпу иностранцев Вы ничего не должны ожидать хорошего, как от истинно русских. Сблизьтесь с вашею нациею, одушевитесь духом ее, будьте сильны ее силою. Положитесь более всего на дворянство, на сию твердую подпору государства. В сей-то взаимной доверенности Государя к дворянству и дворянства к Государю найдете Вы надежные способы соединить члены правления, наполнить их одним духом и стремлением к одному предмету» . Сходным образом характеризовал ситуацию в России и СН. Глин­ ка в своем «Историческом взгляде на общества европейские и на 58

В.М. Бокова

52

судьбу моего Отечества»: «При первом своем шаге новый император Александр Первый повестил, что он будет царствовать "по сердцу Екатерины", и едва он произнес эти слова, как царствование Екатерины рушилось 1802 года учреждением министерства, по внушению ли швейцарца Лагарпа, бывшего наставника Александра, или по какому другому внушению. Учреждение министерства безответственного поселило в России гидру олигархического правления; она заслонила престол от народа новыми властелинами, из коих каждый сделался в полном смысле властелином. Александр Первый сам себя обманывал желанием, что он будет неуклонно заниматься преобразованием России, летая то под Аустерлиц, то под Тильзит, то в Ерфурт» . В целом критика дворянского большинства в адрес Александра сводилась в общем-то к одному: он не выполнил обещания Ма­ нифеста 12 марта 1801 г. и отошел от предначертанной еще Ека­ териной II программы действий, а нововведения его не привели к успеху и лишь усложнили положение в России, подорвав при этом авторитет верховной власти. Исправить дело могло возвращение к программе «просвещенного абсолютизма», опора на дворянство и общий национальный характер государственной политики. Аналогичные мысли вскоре прозвучали и из уст Н.М. Карамзина в его «Записке о древней и новой России», к которой мы вернемся чуть ниже. Обманутые Александром надежды неминуемо должны были возбудить иные по сравнению с началом века настроения: спад возбуждения и «политизированности» общества, нарастание разочарования, политической индифферентности и своего рода квиетизма. Эти настроения отразились, между прочим, в переписке Ф.В. Ростопчина, который со второй половины десятилетия стал одним из выразителей мнения большинства. «Как я ни люблю свое Отечество, — писал он в 1806 г. П.Д. Цицианову, — и как ни разрываюсь, смотря на многое, но теперь очень холодно смотрю на то, что бесило; ибо вижу, что, кроме Бога, никто помочь не может. Все рушится, все падает и задавит лишь Россию» . Возникшее негативное отношение к политике Александра I не в последнюю очередь повлияло на неудачу проекта консти­ туционных реформ, связанных с именем М.М. Сперанского. Сын сельского священника, выпускник духовной академии, Сперанский отказался от духовной карьеры ради государственной службы и затем чрезвычайно быстро поднялся по чиновничьей лестнице. Уже в первые годы XIX в. благодаря исключительным деловым качествам и высочайшей работоспособности он попал в поле зрения императора, а в 1807 г. Александр I сделал его своим 59

60

Беспокойный дух времени

53

статс-секретарем. Вскоре между Сперанским и Александром произошел обстоятельный обмен мнениями о том, как и в каком направлении следует проводить реформы, и обнаружилась близость воззрений. И император, и статс-секретарь, исходя из признания общности политического развития России и Запада, тем не менее были единодушны в том, что общество в России не вполне подготовлено к преобразованиям. Реализацию политических свобод, столь естественно осуществившуюся в Европе, по их мнению, в России могла обеспечить только верховная власть. По поручению императора с 1808 г. Сперанский начал работать над планом государственного преобразования России, результатом чего стали несколько записок. Центральной из них является «Введение к Уложению государственных законов», состоящее как из плана конституции, так и из изложения начал, на которых она строилась. Суть «Введения» формулировалась автором так: «Общий смысл преобразования состоит в том, чтоб правление, доселе самодержавное, постановить и учредить на непременном законе». Проектом предусматривалось разделение властей, создание законодательного собрания из двух палат: верхней — Государ­ ственного совета, выполняющего функции совещательного органа при государе, и нижней — Государственной думы. Дума, однако, лишалась законодательной, инициативы: последняя целиком передавалась правительству. Исполнительная власть — министерст­ ва — была ответственна перед законодательной. Существовало местное управление. Вся система властей была подконтрольна императору, обладавшему правом утверждать либо отменять решения выборных органов. Населению предоставлялись не только политические, но и гражданские права, соответствующие сословному принципу. Политическими правами на основе ценза собственности наделялись дворянство и «люди среднего состояния». «Народ рабочий» — помещичьи крестьяне, мастеровые, их работники и слуги — лишались политических прав даже при наличии у них собственности. Гражданские права, заключавшиеся в гарантированном праве собственности и неприкосновенное™ личности, распространялись на все сословия. Крепостное право предполагалось уничтожить, но в отдаленном будущем. Ближайшие преобразования в аграрной области сводились к признанию за крестьянами права собственности, права быть судимыми равными, для чего создавались специальные кресть­ янские суды, права приобретения недвижимости и к законода­ тельному ограничению крестьянских повинностей.

54

В.М. Бокова

Прикрепление к земле обязательно сохранялось, так как этого требовала существующая система комплектования армии и «пространство населенных земель». Не исчезали все сословные различия (хотя в принципе переход из одного сословия в другое допускался и приветствовался) и все привилегии дворянства (служебные и право владения населенными землями), правда, наследственность дворянства ставилась в зависимость от службы, которая должна была длиться не менее 10 лет. Этим в основу был положен принцип службы, приори­ тетный перед принзгипом породы, чем выражалась общая тенденция к бюрократизации государства. При уклонении от службы потом­ ственное дворянство превращалось в личное. Можно сказать, что проект Сперанского при всем его компро­ миссном характере в случае принятия открывал для России воз­ можность сравнительно быстрой эволюции в сторону буржуазной монархии. Порука тому — воплощенные в проекте буржуазноправовые принципы: примат закона, наличие представительных учреждений (причем вопрос об избирательном праве решался в соответствии с буржуазным принципом собственности), возмож­ ность перехода из одной социальной группы в другую, участие значительной части населения как в законодательстве, так и в местном управлении. Соответствовал ли проект Сперанского общественным поже­ ланиям? Даже в наиболее благоприятные для реформ годы — 1801— 1805 — стремления основной массы общества не выходили за рамки «просвещенно-монархической» программы. Сторонники консти­ туционного ограничения самодержавия (в обоих вариантах — аристократическом и демократическом) были немногочисленны, и среди них во всяком случае преобладала «аристократическая» группа, приверженная не к изменению, но к сохранению существующей политической системы, при условии более активной политической роли дворянства. Таким образом, проект Сперан­ ского, предполагавший выход за рамки системы, даже тогда не мог бы рассчитывать на широкую общественную поддержку. Во второй же половине десятилетия ситуация изменилась. Конституционная идея, правда, не сдала позиций. Расклад в стане ее сторонников вплоть до войны 1812 г. оставался прежний: единицы были настроены демократически, а преобладали приверженцы аристократического варианта. Однако настроение большей и более пассивной части общества в послетильзитский период стало уже другим. Когда Сперанский, готовя свой проект, утверждал, что необ­ ходимость преобразования связана с «неудовольствием, ропотом,

Беспокойный дух времени

55

Михаил Михайлович Сперанский

желанием перемен», распространенных в русском обществе и усиленных «опытом общественных несчастий» , он неверно оце­ нивал общественную ситуацию. Большинство все более склонялось не к переменам, а к консервации того, что есть. В стране был кризис, и выход из него искали в возврате к «коренным осно­ ваниям отечественной тверди», в «беспредельной преданности своему народу и в предпочтении его перед всеми прочими народа­ ми» — в национально-патриотической идее. В сложившейся ситуации конституционный проект Сперан­ ского в любом случае не мог встретить радушного приема: он пришелся не ко времени. Кроме всего прочего, Сперанский в послетильзитские годы был ключевой правительственной фигурой и, подобно А.А. Аракчееву в позднейший период, воплощал в себе все, вызывавшее в обществе неудовольствие и раздражение. Он был автоматически ответствен за все совершенные прави­ тельством промахи; он не был дворянином по рождению, а стало быть, как считали современники, умышленно действовал против 61

В.М Бокова

56

интересов дворянства, и то, что ничего конкретного о его планах известно не было, заставляло предполагать самое худшее и порож­ дало различные будоражащие умы слухи. Наконец, немаловажным обстоятельством явилось и то, что Сперанский в глазах общества был приверженцем «французской партии» и не скрывал своих симпатий к Наполеону, а это в канун войны приобретало особое значение. С одобрения императора Сперанский взялся за осуществление намеченных преобразований. «Если Бог благословит все сии начинания, — писал он, — то к 1811 году, к концу десятилетия настоящего царствования, Россия воспримет новое бытие и совершенно во всех частях преобразуется» . В январе 1810 г. был обнародован Манифест об образовании Государственного совета, которому на первых порах отводилась роль законосовещательного органа. Вскоре за тем провели реор­ ганизацию министерств; их число увеличилось до 11. Готовилась реформа Сената, ему предстояло разделиться на Правитель­ ствующий и Судный. Осуществить ее Сперанскому было уже не суждено. В обществе не шутя стали опасаться, что, как выражался один современник (Д.П. Рунич), «будет перевернут верх дном весь существующий строй». Сперанский «в продолжение многих лет трудился в тишине кабинета своего», рассказывал Ф.Ф. Вигель. О содержании «трудов» никто ничего не знал, но «на кабинет сей смотрели все, как на Пандорин ящик, наполненный бедствиями, готовыми излететь и покрыть собою все наше Отечество» . Для устранения реформатора при дворе сложилась сильная и влиятельная «партия», усиленно интриговавшая весь 1811 год. На имя императора поступали увещевания и записки, в публике ходило приписываемое Ф.В. Ростопчину «Обращение москвитян», обли­ чавшее государственные язвы, виновником которых назывался Сперанский, и угрожавшее прямым переворотом. 17 марта 1812 г. Сперанский был арестован, сослан в Нижний Новгород, а затем в Пермь. После войны он был «прощен» и даже вернулся в политику, но первых ролей больше никогда не играл. Свою лепту в падение Сперанского внес Н.М. Карамзин и его известная «Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». «Записка» была создана на рубеже 1810-1811 гг. с санкции и, возможно, по заказу сестры императора великой княгини Ека­ терины Павловны, хозяйки известного консервативного салона в Твери, в котором и Карамзин бывал, приезжая в этот город. По­ сетители салона (в числе которых можно назвать и Ф.В. Ростопчина) 62

63

Беспокойный дух времени

57

весьма неблагосклонно О Т Н О С И Л И С Ь к деятельности Сперанского и связанному с ней политическому курсу, что послужило перво­ толчком к работе Карамзина. Но в окончательном виде «Записка», предназначенная только лично для императора Александра I, далеко вышла за пределы злободневной публицистики, став со временем одним из манифестов российского либерального консерватизма. Для Карамзина это было наиболее полное выражение его собст­ венных политологических воззрений, намеченных в «Историческом похвальном слове Екатерине Второй» и современных ей произве­ дениях и отраженных в «Истории государства Российского». В «Записке» были изложены его раздумья над уроками Французской революции, предчувствия будущей войны с Наполеоном и дан анализ злободневной ситуации послетильзитской России. Александр принял «Записку» холодно, но, несомненно, учел ее как авторитетное подтверждение общего мнения: почти все, высказанное историком, к этому времени уже «носилось в воздухе». Начиналась «Записка о древней и новой России» с истори­ ческого введения, беглого обзора всей истории России вплоть до начала XIX в., призванного обосновать ключевое авторское ут­ верждение, что «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием» . Для Карамзина Россия изначально была частью Европы, составной частью общей системы «европейского политического бытия» и до поры до времени развивалась по одинаковым с ней законам: принятие христианства, смягчение нравов, развитие искусств, появление «свитка законов гражданских, простых и мудрых, со­ гласных с древними немецкими» («Русской правды» Ярослава), затем «удельная система» (феодальная раздробленность). Особенности дальнейшей исторической судьбы России обу­ словили к концу XV в. ее промежуточное положение «между ев­ ропейскими и азиатскими царствами». Идеалом государственного правления, по Карамзину, было сочетание сильной воли, умеренности, единства и стабильности. Последнему придавалось особенное значение: современный Карам­ зину опыт показывал, с какими гигантскими издержками — хозяйственными, людскими и культурными — была сопряжена государственная ломка. Свой идеал Карамзин находил только в самодержавии, или «законном правительстве», которое он отграничивал от самовластия. Самодержавная гармония укреплялась союзом монарха с дворян­ ством и духовенством. Из первого рекрутировались вельможи и советники; второе служило царской власти «полезным оружием в делах государственных и совестью в ее случайных уклонениях от 64

58

В.М Бокова

добродетели». Обязанность духовенства состояла в том, чтобы «учить народ добродетели и вере». Вера помогала государю «владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных». Опора монарха на избранные сословия, несомненно, отсылала читателя Карамзина к известным политологическим построениям Монтескье. Говоря о самодержавии, Карамзин вовсе не отрицал пред­ ставительного принципа. Он с одобрением отзывался об Алексее Михайловиче, который созвал «выборных всех городов, всех состояний» для составления Уложения, придал этому собранию вид законосовещательного органа, но при этом не поступился полнотой самодержавной власти. (Вспомним, что и инициатива Екатерины II с созывом Уложенной комиссии также не вызывала у историка принципиального отторжения, но почиталась им лишь несвоевременной, ибо непросвещенное общество неспособно было выполнить возложенную на него высокую миссию.) Государь мог советоваться с выборными от народа, но народ не мог при этом влиять на государя. Исторический опыт России вообще содержал в себе и иные формы правления помимо «единодержавия». Период раздробленности продемонстрировал опыт «разновластия», приведшего, с одной стороны, к падению государ­ ственного могущества, слабости малых государств и потере нацио­ нальной независимости, а с другой — к «утрате почтения» народа к своим князьям. Известны были Руси и «республиканские уч­ реждения», но они, во-первых, отличали лишь период ее «бодрой юности», т.е. являлись институтом архаическим, и при этом ни­ сколько не мешали «самодержавию» первых князей, но уравно­ вешивались и умерялись их властью (и в свою очередь умеряли их), а во-вторых, они постепенно исчезли сами собой после «на­ шествия Батыева», ибо «рабство политическое несовместно с граж­ данскою вольностью». Периоды «аристократического правления» (для Карамзина — синонима олигархии) в чистом виде были во времена Лжедмитрия, когда, как считал Карамзин, «дума боярская обратилась в шумный сонм ста правителей, мирских и духовных, коим бес­ печный и ленивый Димитрий вверил внутренние дела государст­ венные». При Василии Шуйском возник вариант аристократиче­ ской конституции — следствие компромисса царя с боярской думой, вызванного, как считал Карамзин, обоюдным забвением государственной пользы во имя личных интересов. В обоих случаях ослабление самодержавия привело лишь к народному самоуправству и смуте.

Беспокойный дух времени

59

Наконец, РОССИИ довелось испытать и тиранию — сперва Ивана Грозного, затем Павла I. Оба случая, как полагал историк, были случайной аномалией в русском самодержавии: «феномены страшные, но редкие ибо тиранство предполагает необык­ новенное ослепление ума в государе, коего действительное счастье неразлучно с народным, с правосудием и с любовью к добру». Тирании историк противопоставлял «правительство мудрое, законное, основанное на справедливости». Слово «законное» здесь явно использовалось не только в значении «легитимное», но и как «основанное на законах». В итоге черты того самодержавия, которое представлялось идеа­ лом Карамзину, можно определить так: самодержец обладает всей полнотой власти, ни с кем ею не делится, но не использует ее во зло: правит последовательно, твердой рукой, но опираясь на по­ средствующие силы-сословия, выражающие его волю; он блюдет общественный договор, заботясь об общем благе и жертвуя при необходимости частными интересами ради общих; он правосуден, является источником закона, соблюдает существующие законы и традиции. Обычное право (нормы, основанные на обычае) для Карамзина не менее значимо и весомо, чем право публичное, но последнее выше «частного естественного права», которым, если потребуется, следует поступиться во имя блага большинства. Самодержец, по Карамзину, осторожен в переменах и делает только необходимое и реально назревшее. Он умеет находить и использовать способных людей. Он — некая координирующая, объединяющая и до известной степени олицетворяющая нацию, можно сказать, «надклассовая» сила — единственно возможная (согласно современной Карамзину политической теории) в условиях государства, «составленного из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия?» — спрашивал Карамзин. «Записка о древней и новой России» — далеко не панегирик. Карамзин считал своим долгом вскрыть негативные явления и потому достаточно жестко писал о «пятнах» царствования Екате­ рины: фаворитизме, коррупции, разорительной роскоши вельмож, безнравственности двора и пр. — темы, которых по понятным причинам (жанровая принадлежность и подцензурность) он не касался в «Историческом похвальном слове». Вместе с тем поло­ жительное значение царствования Екатерины по-прежнему не вызывало у него сомнений; более того, как прежде, так и теперь он продолжал считать его почти (со всеми оговорками) образцовым и достойным в основных своих принципах подражания нынешнего

В.Н Бокова

60

Николай Михайлович Карамзин

монарха. Екатерина создала условия для восстановления утраченной государственной гармонии. Беззаконное правление Павла сломало наметившееся было равновесие, но и Александр, как считал Карамзин, вместо того чтобы вернуться на исходное место и продолжить «строение» Екатерины, внес в государственную систему лишь новый хаос. Ввязавшись — из пустого тщеславия — в невыгодную для России войну с Наполеоном (речь идет о кампании 1805 г., поскольку, по Карамзину, в 1806-1807 гг. мы воевали «за свое»), Александр, проиграв кампанию, подорвал физическое могущество страны. Заключив Тилъзитский мир, «пожертвовав союзу Наполеона нравственным достоинством великой империи», честью и спра­ ведливостью, он нанес ущерб ее нравственному могуществу. Внутренние преобразования были поспешны, незрелы и не­ последовательны и создали в стране ощущение нестабильности, без видимой пользы от преобразований, потому что те носили умозрительный характер и не вытекали из реальных потребностей страны. В результате «общее мнение не благоприятствует прави­ тельству». Эту последнюю мысль Карамзин не доводил до логиче-

Беспокойный дух времени

61

ского конца, но она была очевидна из контекста: как неуваже­ ние, так и ненависть подданных к государям всегда плохо кон­ чались в России. Исправление сложившейся ситуации, по Карамзину, было возможно, если, во-первых, отказаться от новой ломки. (Уже сло­ манное так и должно остаться, потому что «люди и вещи, большею частью, переменились; сделано столько нового, что и старое показалось бы нам теперь новостью: мы уже от него отвыкли».) Во-вторых, Александр должен был отказаться от мысли огра­ ничить свое самодержавие. Обширность и многосоставность Рос­ сийской империи требовали только самодержавного правления. Ограничение монаршей власти каким-либо властным органом способно было привести лишь к новой олигархии, пагубность которой уже не раз доказывала история России. «Две власти госу­ дарственные в одной державе суть два грозные льва в одной клетке, готовые терзать друг друга, а право без власти есть ничто», — писал Карамзин, и наличный к его времени политический опыт Европы, в общем, почти не мог предложить ему ничего другого, особенно в странах, близких по условиям «просвещения» к России. Вместе с тем власть самодержца не должна была быть самовластием. Самодержец обязан повиноваться Божиим законам, совести и традиции (обычному праву). «Царствуя добродетельно», он «приучит подданных ко благу». «Тогда родятся обычаи спа­ сительные; правила, мысли народные, которые лучше всех бренных форм удержат будущих государей в пределах законной власти». Обязанностью Александра было избирать достойных и наз­ начать способных людей. «Дела пойдут, как должно, если вы най­ дете в России 50 мужей умных, добросовестных, которые ревно­ стно станут блюсти вверенное каждому из них благо полумиллиона россиян». Александр должен был возвысить роль дворянства. «Права благородных суть не отдел монаршей власти, но ее главное, необ­ ходимое орудие, двигающее состав государственный». Не менее важно и возвышение духовенства, почти утерявшего народное уважение, для чего Синоду, составленному сплошь из церковных иерархов, следовало придать то же значение, что и Сенату. Необходимо упорядочение законодательства и принятие новых фундаментальных законов, защищающих личную безопасность и безопасность собственности («оградите святынею закона неприкос­ новенность Церкви, Государя, чиновников и личную безопасность всех россиян; утвердите связи гражданские между нами, потом займитесь целостию собственности»). Эти законы обязательно должны

62

В.М Бокова

были учитывать «гражданские уставы» входящих в империю областей и даже уступать им (обычное право важнее публичного!). Монархический принцип (единовластие) должен был быть положен в основу всей системы власти — государственной, местной и помещичьей; это тоже составляло залог общего благоденствия и гармонии. «Дворянство и духовенство, Сенат и Синод как хранилище законов, над всеми — государь, единственный законодатель, еди­ новластный источник властей. Вот основание российской монар­ хии», — писал Карамзин. Прибавим: и следование верному нравст­ венному пути, предначертанному благом и совестью, — именно нравственная основа самодержавия, связанная укоренившейся традицией, являлась гарантией его благодетельности для России. «Записка о древней и новой России» носила конфиден­ циальный характер и долго оставалась неизвестной широкой публике. Ее хождение в рукописных списках началось только после смерти обоих собеседников — и Александра, и Карамзина, — не раньше второй половины 1820-х, а может быть, только с 1830-х гг. Известно, что список ее имелся у Николая I; ее читал А.С. Пушкин и опубликовал отрывки в своем «Современнике». В архивных собраниях имеется довольно много копий «Записки», относящихся в основном к середине XIX в. Роль популяризатора политической концепции Карамзина — концепции государственной гармонии и стабильности — довелось сыграть «Истории государства Российского», где содержались те же идейные построения, что и в «Записке». Основная часть «Истории» была готова уже к 1811 г. Тогда же отрывки из нее Карамзин начал читать императору и членам его семьи, а чуть позднее — своим друзьям и знакомым литераторам. Придворные чтения имели следствием то, что печатание «Истории» происходило потом без цензуры и на казенный счет (историческая наука тем самым признавалась, как говаривал в те годы С.С.Уваров, «делом государственным»). Частные чтения возбудили к книге огромный читательский интерес, подготовивший ее последующий коммер­ ческий успех, и породили общественные надежды. Известный «либералист» А.И. Тургенев после одного из чтений восторженно писал братьям: «История его послужит нам крае­ угольным камнем для православия, народного воспитания, монар­ хического управления и, Бог даст, русской возможной консти­ туции. Она разъяснит нам понятия о России или, лучше, даст нам оные. Мы узнаем, что мы были, как переходили до настоящего $1аШ$ ^^ю и чем мы можем быть, не прибегая к насильственным преобразованиям» . 65

Беспокойный дух времени

63

Первые восемь томов «Истории» вышли в 1818 г.; девятый, содержавший исключительные по художественной силе описания зверств Ивана Грозного, — в 1821 г. За первый же месяц продажи громадный по тем временам трехтысячный тираж «Истории» был сметен с книжных прилавков и понадобилось новое издание. В 1821 г. остряки уверяли, что на городских улицах пустынно, потому что все сидят по домам и читают «Историю» Карамзина. Труд Карамзина действительно, по выражению А.С. Пуш­ кина, открыл для русской публики историю ее отечества, подобно тому, как Колумб открыл когда-то Америку. Прежде Россия не имела такой исторической литературы — научной и художественной одновременно, написанной легко, увлекательно, умно и — смело. Я.П. Полонский вспоминал, как его родители читали девятый том: «Иногда отец мой вполголоса делал свои замечания: замечал, что Карамзин слишком смел; что про царей так писать не следует, "нельзя", что надо даже удивляться, как все это позволено» . Успех Карамзина — историка и писателя — был полный. Однако к тому времени, 1818г., когда первые тома «Истории государства Российского» увидели свет, не только резко изменилась российская общественная ситуация, но и сами составляющие политической доктрины Карамзина (лишенные обычного ее морального пафоса) превратились в разменную монету и на все лады, во всевозможных сочетаниях повторялись на журнальных страницах в публицистических и нравоучительных сочинениях. Появление труда Карамзина стало дополнительным аргумен­ том в спорах консерваторов с либералами. К примеру, сенатор кн. Н.Г. Вяземский, «запустивший» в 1818 г. в публику свою нашу­ мевшую рукопись «Послание российского дворянина к князю Репнину» (о ней речь ниже), авторитетом Карамзина поддерживал свой тезис о гибельности для России какой бы то ни было крестьянской реформы . К 1818 г. был в основном пройден цикл целиком негативного восприятия европейским и русским обществом Французской революции. У молодой части общества дорогая сердцу Карамзина стабильность стала ассоциироваться с застоем, а слово «самодер­ жавие» вне зависимости от конкретного его наполнения не вызы­ вало ничего, кроме раздражения. Любая монархия казалась воплощением «варварства и унижения». Родилось иное отношение к гражданственности, иной патриотизм. Жесткой критике подвергли «Историю» Карамзина деятели «старшего» декабризма. Н.И. Тургенев бранил ее за крепсклничество; М.Ф. Орлов — за приверженность норманнской теории, обидной для национального самолюбия (он требовал, чтобы Карамзин 66

67

В.М Бокова

64

представил какую-нибудь блестящую и лестную гипотезу, воз­ величивающую происхождение славян). Никита Муравьев на утверждение «история народа принадлежит царю» резко возражал: «История принадлежит народам», — и возмущался монархизмом и «квиетизмом» автора. «Но история должна ли только мирить нас с несовершенством? — восклицал Муравьев в ответ на одно из утверждений историка. — В том ли состоит гражданская добродетель, которую народное бытописание воспламенять обязано? Не мир, но брань вечная должны существовать между злом и благом; добродетельные граждане должны быть в вечном союзе противу заблуждений и пороков» . Встречались, правда, случаи, когда буквальный смысл концепции Карамзина оказывал влияние и на декабристов. Так, А.О. Корнилович в своих известных письмах из крепости, напи­ санных в конце 1820-х гг., убеждал гр. А.Х. Бенкендорфа, к которому адресовался, что «самодержавие и деспотизм суть две вещи совершенно разные и в последствиях своих одна другой противуположные», поскольку «государь самовластный связан нрав­ ственной обязанностью соответствовать безусловной доверенности подданных» . Девятый том труда Карамзина добавил аргументов либералам в их спорах с консерваторами. Более яркого обличения беззаконного самовластия не было в русской литературе; карамзинскими описаниями восхищался К.Ф. Рылеев, а некоторые «младшие» декабристы во время следствия 1826 г. называли «Историю» в числе тех сочинений, которые в наибольшей степени способст­ вовали развитию в них вольнолюбивого духа. 68

69

4. «Крестьяне, добрый наш народ...» Наши крестьяне живут, как у Христа за пазухой. «Дух журналов» Власть торговать людьми, как скотом, обращаться с ними хуже, нежели со скотом, столь гнусна, что честный порадуется, лишась оной, ибо она ему мало нужна, много постыдна; несогласие бесчестного нигде и никогда не должно быть уважаемо.

А.М. Бакунин

Среди всех проблем, стоявших в начале XIX в. перед Россией, самой насущной и болезненной был крестьянский вопрос. От его разрешения зависело будущее России, тот путь, по которому ей суждено идти. Кроме того, не менее остро, чем проблема беззакония «сверху», стояла перед Россией, по мнению общества, и проблема

Беспокойный дух времени

65

устранения условий для проявления произвола и беззакония «снизу», т.е. крестьянских бунтов и восстаний. По всем этим причинам крестьянский вопрос неминуемо должен был выдви­ нуться в центр общественного внимания. Вполне искренне стремился к разрешению этого вопроса Александр I. Еще до воцарения он наметил себе ряд мер, которые должны были при постепенном осуществлении привести со временем к освобождению крестьян. Помимо запрещения личной продажи крепостных он планировал поэтапное введение такой системы продажи земель, при которой крестьяне будут обязаны новым владельцам «только платить повинность за землю, на которой они живут», и в случае недовольства помещиком смогут перейти на другое место . Именно крестьянин, имевший право выхода (как во времена до царя Федора Ивановича), являлся, по мнению императора (разделяемому многими его современниками), вольным человеком. Правда, попытки осуществления намеченных планов дали за царствование Александра не такие уж большие результаты: были проведены реформы в Прибалтике, запрещено давать в периодике объявления о продаже людей, прекратилась раздача в собственность государственных крестьян, была запрещена продажа в рекруты, писались многочисленные проекты (по заказу императора) и т.д., но дальше проектов и пожеланий дело почти не продвинулось. Более серьезные попытки посягнуть на крепостное право в великорусских губерниях наталкивались на сопротивление как членов правительства, так и дворянской массы, а проявлять настойчивость в этом вопросе Александр не решался. Один из немногих серьезных законов, которые удалось вопло­ тить в жизнь в предвоенный период, был известный Указ 1803 г. о вольных хлебопашцах, принятый по инициативе гр. СП. Румянцева, который первый же показал и пример воплощения этого закона в жизнь, отпустив на волю сразу большое число своих мужиков. В целях предупреждения пролетаризации закон предусматривал не просто «волю» крестьян, отпускаемых не иначе, как целым селе­ нием, но и наделение их при этом (за выкуп) землей, а потому и оказался малодейственным. По глубочайшему убеждению совре­ менников-дворян, земля была исконной и непререкаемой дво­ рянской собственностью, а то, что право собственности священно и неприкосновенно, усвоили к началу XIX в. даже убежденные противники любых других либеральных идей. (Правда, крестьяне столь же истово верили, что земля принадлежит им.) Необходи­ мость пожертвовать ради идеи частью своего достояния охлаждало даже самых пылких сторонников ликвидации рабства — к примеру, 70

3 - 9302

В.М. Бокова

66

декабриста И.Д. Якушкина, который готов был дать вольность крестьянам, но лишь с тем, чтобы они арендовали потом у него его землю. Поэтому за все время действия указа по нему получили свободу лишь несколько тысяч человек. В дворянской среде предложение Румянцева и последовавшее за ним опубликование указа было встречено неодобрительно. Румянцева сочли честолюбцем и подхалимом, потатчиком неразумной царской прихоти. Ф.В. Ростопчин, здесь, как и всюду, являвшийся своеобразным «рупором общественного мнения», писал в марте 1803 г. кн. П.Д. Цицианову: «Откуда взяли, что крестьянин, в состоянии бывший заплатить за себя деньги и купить участок земли, будет принадлежать к землепашеству? Разве там никто не знает, что все богатые мужики для того лишь выходить стараются из первобытного их состояния, чтоб поступать в купцы?.. И какая деревня может за себя заплатить должную цену? А порознь кто станет продавать уделы из дачи?..» Крестьянский вопрос постоянно и на разных уровнях обсуж­ дался в александровское время Негласным комитетом, Непре­ менным советом; с соображениями по этому поводу выступали как их члены, так и частные лица. При разности политических позиций почти все они оценивали существующее положение крестьян резко негативно. «Беззащитностью, или, лучше сказать, притеснением, обращенным в правило, — писал Н.С. Мордви­ нов, — довели сие [крестьянское] состояние до того, что закон совершенно отвергнул их от своего покровительства: они для него не существуют. Они вне его, и одно право жизни их оставлено под его защитою. Поверят ли, что смерть крестьянина, умершего от истязаний помещика на четвертый день, не взыскивается по закону на убийце, между тем как убийство всякого животного, даже и до пса, может быть во всякое время преследуемо и взыскиваемо судом!..» М.В. Храповицкий в 1803 г. после обнародования Указа о вольных хлебопашцах писал: «Россия слывет монархиею. Само­ державный государь постановляет законы основанием и мерою власти своей. А внутри что? Тысячи господ, больших и малых, владеют неограниченно третьею, может быть, частию народа! Взглянуть на нравственность господствующих, ощутится состояние повинующихся. Друг человечества обольется слезами» . Однако в большинстве случаев размышляющие о крепостном праве опасались непредсказуемых последствий не только осво­ бождения крестьян, но даже разговоров о таком освобождении, и это приводило к тому, что речь велась не об освобождении, а лишь о насущной необходимости улучшения положения крестьян. 71

72

73

Беспокойный дух времени

67

Освобождение как таковое, конечно, не отвергалось — в прин­ ципе, но говорили о нем как о деле, более или менее отдаленном и обставленном рядом условий. Готовиться к этому шагу следует заблаговременно, необходимо все хорошо взвесить, стараться не возбудить «преждевременных» надежд, а самое главное — не ущемить прав дворянства, в особенности земельных. Предложения конкретных реформ в аграрной области в ос­ новном сводились к рекомендациям справедливо распределять время крестьянских работ (не более трех дней в неделю), урегулировать крестьянские повинности, ввести обязательность продажи деревень только с землями, личную продажу «яко сущее невольничество» запретить, запретить продажу рекрутов и передать движимое имущество в неотъемлемую крестьянскую собственность. Эти меры наиболее часто встречались в проектах первых лет XIX в., написанных Г.Р. Державиным, П.А. Строгановым, В.П. Ко­ чубеем, М.М. Философовым и другими авторами. Последняя из предложенных мер дважды обсуждалась в Непременном совете, но никаких реальных последствий в России это обсуждение не имело. Александр I, склонный к постепенности в столь важном преобразовании, избрал ареной первого эксперимента в этой обла­ сти окраину империи — Лифляндию, где стала готовится реформа, осуществленная в 1804—1805 гг. (Позднее по такому же принципу стал «проигрываться» вопрос о конституции и представительст­ ве — первоначально в Польше.) Гласно, в печати, крестьянский вопрос обсуждался в пред­ военные годы в гораздо меньшей степени, чем другие актуальные проблемы, и главной причиной этого была все та же «взрывоопасность» темы. Цензура бдительно следила за соблюдением «со­ кровенности», и когда в 1804 г. в свет вышла насыщенная анти­ крепостническим пафосом книга И.П. Пнина «Опыт о просвещении относительно к России», она была почти сразу же запрещена с примечательным заключением: «Если бы сочинитель, — писал цензор Г. Яценков, — нашел или думал найти какое-нибудь новое средство, чтобы достигнуть скорее и вместе безопаснее к пред­ полагаемой им цели, то есть к истреблению рабства в России, то приличнее было бы предложить оное проектом правительству. А разгорячать умы, воспалять страсти в сердцах такого рода людей, каковы суть наши крестьяне, это значит, в самом деле, собирать над Россией черную губительную тучу» . Эта установка приводила к тому, что противники рабства обычно вынуждены были прибегать в открытой печати к ино­ сказаниям, прикрывая острую тему обличениями африканского невольничества, колониального рабства, рабства вообще. Лишь 74

з*

В.К Бокова

68

изредка встречался «открытый текст» — в «Северном вестнике» продажа крепостных как-то раз была названа «мерзостью»; в другой статье помещалось рассуждение о том, были ли бы знаменитые европейские деятели культуры тем же, чем они стали, будь они русскими крепостными . Сторонники сохранения крепостничества высказывались в печати чаще. В 1803 г. вышла чрезвычайно резкая по тону (и вызвавшая прямое неодобрение императора Александра) брошюра В. Унгерн-Штрнберга «Сообразно ли проектируемое некоторыми дворянами дарование свободы лифляндским крестьянам с го­ сударственным правом России». Автор оправдывал существование крепостного состояния законами права и природы, утверждал, что «русский народ предпочитает вообще зависимость свободе», и апеллировал к картечи как «более верному средству против внут­ ренних замешательств, чем речи, постановления, просьбы, уве­ щевания, которые весь простой народ обыкновенно встречает бе­ зобразиями и насилиями». Примечательно, что при всей воинственности своей позиции автор брошюры вполне признавал за крестьянами право на дви­ жимость и высказывал пожелание законодательного ограничения их повинностей и налогов (т. е. само по себе предложение подобных мер не являлось свидетельством антикрепостнических устремлений). Довольно многочисленны в эти годы были выступления умеренных крепостников, склонных — теоретически по крайней мере — создавать идеализированную патриархальную модель взаимоотношений помещиков и крепостных. Наиболее талантливо и почти исчерпывающе полно эта точка зрения была аргументи­ рована Н.М. Карамзиным в некоторых статьях и «Записке о древней и новой России». «Российский дворянин дает нужную землю кре­ стьянам своим, бывает их защитником в гражданском отношении, помощником в бедствиях случая и натуры — вот его обязанности! За то он требует от них половины рабочих дней в неделе — вот его право!» Помещик выступал как отец, благодетель и защитник своих крестьян. Лишь сохранение связующих их уз способно было стать залогом успехов земледелия, ибо сами крестьяне, лишенные помещичьей узды, предоставленные сами себе, развращаются и начинают пьянствовать, работают плохо и неохотно, даже во вред себе. В статье 1803 г., полемизируя с «иностранными филант­ ропами», Карамзин писал: «"Как ему [крестьянину] охотно трудится, — говорят сии господа, — когда помещик всегда может отнять у него имущество?" Но смею уверить их, что такая фи­ лософия никогда не входила в головы нашим земледельцам: они 75

Беспокойный дух времени

69

ленивы от природы, от навыка, от незнания выгод трудолюбия. Какой господин, в самом деле, отнимает у крестьян хлеб, лошадей и другую собственность? У нас много вольных крестьян, но лучше ли господских они обрабатывают землю? По большей части напротив. С некоторого времени хлебопашество во всех губерниях приходит в лучшее состояние: отчего же? От старания помещиков». Со временем, конечно, крестьяне поймут выгоды трудолюбия и смогут пользоваться свободой без вреда для себя и окружающих, но путь к этому неблизкий и ведет только через просвещение. Пока же единственное, что требуется России, — это доброде­ тельные помещики. «Для истинного благополучия земледельцев наших, — писал Карамзин, — желаю единственно того, чтобы они имели добрых господ и средства просвещения, которое одно, одно сделает все хорошее возможным». Просвещение и дворян сделает человеколюбивее: оно «ис­ требляет злоупотребления господской власти», которая, впрочем, «и по самым нашим законам не есть тираническая и неогра­ ниченная» . Аргументы Карамзина в вопросе о крепостничестве, как и ряд других его идей, восходили к общественно-политической мысли XVIII в.: в частности, Ж.-Ж. Руссо доказывал, что психологическое освобождение раба должно предшествовать освобождению политическому и социальному. В начале XIX в. помимо Карамзина сходные же аргументы приводили Е.Р. Дашкова, М.Н. Муравьев, И.В. Лопухин, Ф.В. Ростопчин, Г.Р. Державин и другие авторы. Апелляции к нравственному просвещению как условию осво­ бождения крестьян можно найти в эти годы и у Александра Тур­ генева. «Покуда крестьяне сами без всякого шума не снимут с себя цепей, — писал он в 1806 г. В.А. Жуковскому, — которые они сами на себя наложили (ибо дворяне не насильством присвоили себе право сие), до тех пор им рабство — драгоценный дар. Оставим действовать времени и происшествиям. Не будем скоропостижными. Если народ русский взойдет сам собою на ту ступень нравственности, которая нужна для народа свободного, то цепь рабства, как оболочка зрелого плода, сама собою падет с него» . «Патриархальная модель» отношений помещиков и крестьян и в послевоенные годы служила источником аргументации защитников крепостного права и использовалась очень интенсивно. Предложения по той или иной форме ликвидации крепост­ ного права были в начале века еще сравнительно немногочисленны, да и голоса, их высказывавшие, не могли первое время быть далеко слышны. Оказалась изъята, едва выйдя из печати, книга И.П. Пнина «Опыт о просвещении», а дополздагельные соображения 76

77

В.М. Бокова

70

автора по крестьянскому вопросу, подготовленные им для второго издания, вообще не увидели свет. Почти не была доступна читателю напечатанная по-латыни диссертация А.С. Кайсарова «Об осво­ бождении крепостных в России» — латинистов среди русской публики было немного. Трактат В.В. Попугаева «О благополучии народных тел» получил известность лишь в узком кругу литераторов Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Записка В.Ф. Малиновского «Об освобождении рабов» вообще писалась автором для себя и к распространению в публике не предназначалась. И все же распространение всех этих работ, относящихся к первым годам XIX в., подтверждало возникшую тенденцию: у крепостничества стали появляться противники. Как замечал в своих записках адмирал П.В. Чичагов, «грязнейшее гнездо рабства находится в так называемом русском дворянстве. Кон­ ституционно в бедном моем отечестве одно лишь крепостничество В мое время дворянство уже начинает просвещаться; некоторые лица отваживаются на борьбу с крепостничеством, но эти примеры единичные, и силы их не скоро будут соединены нравственными началами» . Начиная с 1803 г. в русской общественной мысли получает развитие принцип перевода аграрных отношений на договорную основу, позволявший, как казалось, в случае своего осуществления соблюсти баланс интересов помещиков и крестьян. Одним из первых подобный вариант крестьянской реформы разрабатывал в 1803 г. помещик и литератор А.М. Бакунин (отец известного анархиста М.А. Бакунина). В своем трактате «Условие помещика с крестьянами» он доказывал, «что рабство вкупе с невежеством внесено в Россию иноплеменными, возросло в россиянах, уко­ ренилось насилием и, следовательно, не есть зло России природное или полезное», но признавал в то же время «невозможность вдруг ослабить узы народа, одичавшего от долговременного их ношения». Антикрепостнический пафос сочинения Бакунина был очень велик и даже роднил его с «Путешествием из Петербурга в Москву» АН. Радищева. «Рабство, которым мы подавляем поселян и которого следствий всегда сами страшимся, не позволяет нам выдать своего брата дворянина, — писал Бакунин. — Невольное наше молчание и попущение есть жестокий собственный наш приговор!» Смягчить ситуацию могло установление договорных отно­ шений между помещиками и крестьянами, которые регулировали бы взаимные права и обязанности, размеры выплат за землю и иные вопросы в сочетании с закреплением за крестьянином земельного надела в наследственное пользование (аренду) (при обязательном условии, что большая часть участка будет отведена 78

Беспокойный дух времени

71

под пашню). При этом помещик должен был отказаться от права любого вмешательства в личную жизнь крестьянина. Составной частью плана было предоставление крестьянам права выхода за определенный выкуп помещику. С ростом платежеспособности крестьян (обеспеченной справедливыми «условиями») такая вольность могла охватить все большее их число . Крестьянский проект А. М. Бакунина был не просто первым предложением такого рода; дополнительный интерес ему придает то, что трактатом, почти несомненно, пользовался позднее декаб­ рист Никита Муравьев в работе над своей известной «Консти­ туцией»: разрешение крестьянского вопроса в ней даже в деталях происходило по-бакунински. Несколько позднее свой проект договорных отношений с кре­ стьянами предложил В.Н. Каразин в книге «Практическое защищение противу иностранцев существующей ныне в России подчи­ ненности поселян их помещикам...» . Книга писалась несколько лет; фрагменты из нее автор неоднократно зачитывал в различных литературных обществах, членом которых состоял, и печатал в периодике. Каразин выводил обоснованность крепостного права в России из патриархально-монархического характера российского государ­ ственного устройства: «Признавать, что самодержцы, а не нацио­ нальные конвенты нужны для больших обществ, государствами называемых, видеть, что единоначалие есть то, что утверждает домашнее счастие семейств, или малых обществ, но воображать, якобы общества селений, образующих средний разряд между обоими, составляя царства и заключая в себе частные семейства, якобы общества сии могут быть на республиканских началах, это совершенно то же, как притягательную (например) силу призна­ вать в Солнечной нашей системе... но отвергать ее в каждой планете, взятой совокупно» . Таким образом, все общественные структуры снизу доверху должны были основываться на едином монархи­ ческом принципе. Помещик исполнял по отношению к крестьянам роль администратора, организатора хозяйственной деятельности, он был одновременно как бы наследственным государственным чиновником и наследственным полицмейстером в своей деревне. Естественно, что при такой установке крепостное право нуждалось не в отмене, а в преобразовании. Власть помещика не должна была перерастать в собственность на людей. Земля передавалась крестьянам в вечно-наследственную аренду, оставаясь в неотъемлемой собственности помещика. По­ винности и взаимные обязанности точно, до мелочей, регламен­ тировались и закреплялась договором. Каразин предлагал запретить 79

80

81

72

В.М. Бокова

пополнение рядов дворовых, с тем чтобы со временем вся прислуга оказалась состоящей из вольнонаемных людей. Крестьянам должно было предоставляться право выхода за выкуп. Любопытно, что, последовательно проводя монархический принцип, Каразин, объединяя в лице помещика исполнительную и законодательную власть, создавал при нем особую, избранную крестьянами «сельскую думу» с полицейскими и судебными функциями. По сути, оба реформатора — и Бакунин, и Каразин — пред­ лагали открыть дорогу для развития в России буржуазных отно­ шений. Ликвидация личной зависимости и право выхода при сохранении помещичьей собственности на землю должны были в короткие сроки вызвать массовую пролетаризацию крестьян, что, впрочем, вовсе не входило в планы реформаторов. Субъективно оба автора были убеждены, что не выходят со своими предложе­ ниями за рамки существующей системы. В 1811 г. принцип «условий» был впервые предложен в откры­ той печати в книге В. Стройновского «О условиях помещиков с крестьянами». Ее содержание не сильно отличалось от планов Бакунина и Каразина, разве что ряд вопросов был в ней слабее проработан. Интерес к изданию вызывался в основном тем, что это получилось фактически первое публичное и открытое обра­ щение к проблеме крепостничества в русской печати. Год выхода работы Стройновского (написанной еще в 1809 г.) оказался до­ вольно неудачен для начала подобного обсуждения: Стройновский был поляк; поляки являлись союзниками Наполеона; назревала война. Но все же шум вокруг книги был поднят немалый. С ру­ кописными возражениями, пущенными в публику и широко разошедшимися, высяупили кн. В.М. Вожонский и Ф.В. Ростопчин, возмущавшиеся в основном подрывом «устоев» и стремившиеся доказать — в духе патриархальной концепции, — что положение российских крестьян вовсе не таково, чтобы стремиться к его изменению. Ростопчин писал, что вольности вообще не существует. Это «не естественное для человека состояние, ибо жизнь наша есть беспрестанная зависимость от всего». Эта зависимость сближает людей и «составляет общество и предмет главного попечения государей и правительств». «Мне заметят, что русский крестьянин, хотя все имеет, пользуется собственностью, оставляет ее своим детям и располагает своим имением по своей воле, но помещик волен все у него отнять и превратить богатого в нищего. На сие я отвечаю, что сим превращениям препятствуют человеколюбие, рассудок и закон; ибо разорять крестьянина есть самый верный способ разорить себя. Но полагая и сие возможным и поставляя

Беспокойный дух времени

73

сию безрассудную жестокость в число неизбежных бедствий рода человеческого, наверно можно положить число сих страждущих временно от помещиков крестьян в России гораздо менее, чем в других землях, погибающих от язвы, от холоду, от падающих с гор снегов, потоплений и следствий войны» . Подобный набор аргументов с этого времени сделался ти­ пичным для «крепостнической» публицистики, потому что в послевоенное время традиция, открытая книгой Стройновского, была развита и продолжена, и уже не единичное выступление противников рабства, но целая их серия потребовали многочис­ ленных отповедей. Что же касается «договорного» (условного) варианта освобож­ дения крестьян, то он приобрел еще большее распространение в послевоенные годы. Тогда было зафиксировано несколько попыток (как правило, неудачных) ввести его в жизнь, а много позднее, в 1842 г., специальный указ узаконивал этот способ освобождения. Однако большого интереса в то время он уже не вызвал. Сигналом к новому обсуждению данного вопроса в после­ военные годы послужил второй этап крестьянской реформы в Прибалтике, начатый в 1816 г. На него немедленно откликнулся В.Н. Каразин. Повторяя в основном свои прежние мысли — о монархическом начале, «разлитом во всей вселенной», о надзи­ рающей роли помещиков и т.д., — он энергично набросился на прибалтийский вариант освобождения без земли: «Чудное распределение дворянству оставить земли, дворянству, которое не может их обрабатывать, которое и воспитывается к иному назна­ чению! Отнять их у народа, которому они принадлежат, поелику в поте лица из века оные возделывал! По моему понятию, тут кроется вопиющая неправда под личиною милосердия. Бедный народ пускают на волю, как птицу. Я предполагаю, — писал Каразин, — что земля есть собственность народа, наравне с поме­ щиками; сии два состояния всегда жили у нас одно для другого, и общего права их на владение землею никогда не оспаривал закон. У нас помещики были всегда только распорядителями земли и других угодий» . Мнение Каразина стало, по-видимому, первой попыткой по­ ставить в русской общественной мысли вопрос о правах крестьян на обрабатываемую ими землю. Однако общественного резонанса его рассуждения тогда не имели, поскольку записка была пред­ назначена автором лишь для узкого обсуждения в Харьковском дворянском собрании и широко не распространилась. В том же 1816 г. выход книги М.К. Грибовского «О состоянии крестьян господских в России» показал, что власти не возражают 82

83

В.М Бокова

74

против публичного обсуждения данной проблемы, и в последую­ щие три-четыре года публикации на эту тему были многочисленны и помещались в «Вестнике Европы», «Северном наблюдателе», «Историческом, статистическом и географическом журнале» и других изданиях. В 1817-1818 гг. развернулась яростная полемика между «Духом журналов», который, оперируя аргументами патриархальной концепции, доказывал преимущества положения русского крепостного перед западным крестьянином и мастеровым и вообще его полное благоденствие (наиболее часто эти материалы печатались под псевдонимом Правдин), и «Сыном отечества», где с либеральных позиций эти доказательства опровергал А.П. Ку­ ницын (скрьгошийся под псевдонимом N . К . ) . Выступления обеих сторон копировались и расходились по стране в многочисленных списках и вызвали к себе такой интерес, что в том же 1818 г. министр А.Н. Голицын специально предписал, «дабы ни под каким видом не было печатаемо ничего ни в защищение, ни в опровер­ жение вольности или рабства крестьян не только здешних, но и иностранных» . Тем не менее материалы на эту тему и в дальнейшем продолжали появляться довольно регулярно . Журнальные споры происходили на фоне реальной подготовки к крестьянской реформе, которую вело правительство Александ­ ра 1. По заказу императора целый ряд вельмож, и в их числе Е.Ф. Канкрин, В.П. Кочубей, Н.Н. Новосильцев и др., готовил собственные предложения по реформе. Был такой проект написан и А.А. Аракчеевым: в нем предлагалось постепенно выкупать крестьян на волю на средства государственной казны. По словам Н.И. Тургенева, Александр говаривал: «...у меня уже собралось несколько записок о крепостном праве; я выберу из них все самое лучшее и в конце концов сделаю что-нибудь» . Прибалтийские реформы породили устойчивые слухи о том, что и в русских губерниях крепостное право будет скоро отменено; уже начиная с 1816 г. они распространялись в помещичьей среде, вызывая тревогу и ощущение нестабильности. Зимой 1818 г. во время дворянских выборов на Украине местный генерал-губернатор кн. Н.Г. Репнин выступил с санкцио­ нированной императором речью, в которой призвал дворян во имя «служения Отечеству» не только заботиться о благосостоянии и просвещении подвластных им крестьян, но и, «не нарушая спаси­ тельной связи» между ними и крестьянами, «обеспечить их благо­ состояние и на грядущие времена, определив обязанности их». «Чрез сию единственно меру предохраните вы их навсегда от тех притеснений, которые, по несчастью, еще доселе случаются, — говорил Репнин, — избавите правительство от горестной обязан84

85

86

87

Беспокойный дух времени

75

ности преследовать оные и благородное сословие ваше от нарекания, происходящего чрез поступки людей, недостойных быть сочленами оного» . Туманные формулировки речи Репнина давали простор для различных толкований. Видимо, он имел в виду все те же «условия» между помещиками и крестьянами. Консервативная часть дворянства, однако, увидела за его призывом самое худшее — полную вольность крестьян. По рукам стало расходиться в списках возражение, сочиненное калужским губернским предводителем дворянства кн. Н.Г. Вя­ земским. «Никакие общие государственные правила и постанов­ ления, — писал этот сторонник "патриархального правления", — не могут достаточны быть для удовлетворения ежедневных, многоразличных, новых и непредвидимых крестьянских нужд. Единственно непрерывное и внимательное наблюдение хозяйства их добрым помещиком может отклонить все их недостатки, направить поведение, упражнения и промышленность их к добру и в пользу увещеваниями, приличною строгостию удержать их от пороков, распутства и всяких вредных привычек. Помещик, как старейшина посреди семейства, словесным, скорым и беспреко­ словным судом примиряет злобствующих, прекращает шум, ссоры и драки и, как справедливый отец, наказует виновных детей своих. На сей-то спасительной связи помещиков с крестьянами, на семто повиновении подвластных к владельцам основывается вся внутренняя тишина и спокойствие» и т.д. Не менее широко разошлась и отповедь Вяземскому, на­ писанная декабристом А.Н. Муравьевым. «Самый хороший помещик, — писал он, — тот, который не более взыскивает с крестьян, как то, что необходимо нужно; самый же дурной отец семейства ничего, кроме почтения, не требует. Хорош тот патриарх, который покупает, торгует, продает себе подобных, меняет людей на собак, на лошадей, закладывает и уплачивает ими свои долги; вопреки воле их употребляет на свои удовольствия, прихоти; расторгает браки и часто, весьма часто удовлетворяет ими гнуснейшие свои страсти! Довольно!.. Упаси, Боже, от таковых патриархов!» Таким образом, полемика по крестьянскому вопросу приобрела в 1818 г. небывалую прежде остроту, а после варшавской речи императора, в которой он обещал скоро осчастливить всех своих подданных «законно-свободными учреждениями», ожидание крестьянской свободы достигло своего апогея, так что в июле Никита Муравьев просил свою мать не забирать из деревни крестьян в услужение в город, поскольку вот-вот могут последовать «новые насчет крепостных людей постановления» . Ожиданию этому, как 88

89

90

В.М. Бокова

76

и многим другим надеждам александровского времени, не суждено было осуществиться. После 1820 г. толки о скорой реформе сошли на нет. 5. «Дух народный страждет в беспокойствии» Дух народный страждет в беспокойствии. Как можно изъяснить сие беспокойствие иначе, как совершенным изменением мыслей, глухим, но сильным желанием другого порядка вещей? М . М . Сперанский

Говорить по-русски... мыслить по-европейски. А А . Бестужев-Марлинский

Что нужно Лондону, то рано для Москвы. А.С. Пушкин

1

Отечественная война 1812 г. стала в русском общественном сознании узловым моментом. В это время происходит не просто консолидация нации, чрезвычайно остро воспринимающей свою общность и единство перед лицом прямо поставленного вопроса о судьбе страны. Буквально с первых же дней, не в последнюю очередь благодаря формулировкам в официальных документах А.С. Шишкова, выражавшего, как представлялось, общее мнение, война начинает восприниматься как столкновение двух миров с диаметрально противоположными приоритетами. Растленная Франция настойчиво протиюпоставлялась благоденствующей в мире и тишине России, русское понимание свободы как национальной независимости — французскому «своеволию», восходящему к революционным понятиям, русские «коренные добродетели» — французскому безверию и разврату. В «Походных записках русского офицера» И.И. Лажечников, к примеру, так описывал богослужение в занятой неприятелем Москве: «Некоторые из французских смельчаков пытаются с накрытою головою присутствовать при отправлении богослужения; но поднятые вверх вилы и грозные голоса свободы принуждают гордых пришельцов смириться перед законами слабых и нищих. Церковь, охраняемая столь могущественными защитниками, доныне уцелела и свидетельствует каждому, что верность царям, вере и коренным добродетелям есть твердейший оплот противу неравного могущества и бедствий, на землю посылаемых» (курсив 91

мой. — В.Б.) .

Журналы тех лет писали: французы потеряли «веру к Про­ мыслу Божию, дающему народам владык, которым они обязаны

Беспокойный дух времени

77

всем повиновением для собственного блага и спокойствия». Это и стало причиной их поражения, поскольку в отличие от Франции «любовь к Отечеству основана издревле в России на непоколебимых правилах Христианства» . Эта мысль варьировалась на разные лады как во время войны, так и в послевоенные годы, пока не превратилась в прочно засевшую в умах аксиому. Канонизировались составляющие русского национального характера: любовь к своим царям, вера, верность, чистосердечие, терпение и повиновение. Война продемонстрировала обществу, что сила нации состоит в ее единстве и самобытности, а России предуготована великая миссия в мировой истории. «Когда Всемогущий избирает в орудия свои какой-либо народ, — рассуждал в "Сыне отечества" видный масон А.Ф. Лабзин, — то, без сомнения, для какой-нибудь важной цели. Когда Он про­ славляет его так, как прославил ныне Россию, во всех концах мира, то без сомнения имеет намерение произвести что-либо вели­ кое чрез сей народ, может быть, во всех же концах мира» . Отечественная война 1812 г. и заграничные походы завершили четвертьвековой период европейских потрясений. Наступивший мир в первую очередь ассоциировался с успокоением и восстановлением стабильности. Вероятно, любой человек в России готов был под­ писаться под словами «Сына отечества»: «Да погибнет всякое вели­ чество, которое основано на пролитии крови человеческой, которое вредно счастию и спокойствию народов!» Успешная война всегда приводит к консолидации нации и вольно или невольно укрепляет существующий строй, усиливая в обществе охранительные, консервативные тенденции. Даже «классический» и несомненный либерал А.И. Тургенев писал П.А. Вяземскому в октябре 1812 г.: «Сильное сие потрясение России освежит и подкрепит силы наши и принесет нам такую пользу, которой мы при начале войны совсем не ожидали. Напротив, мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим. Отношения помещиков и крестьян (необходимое условие нашего теперешнего гражданского благоустройства) не только не разорваны, но еще более утвердились. Политическая система наша должна принять после сей войны также постоянный характер, и мы будем осторожнее в перемене оной» . Война была символом, знаком Высшей воли, и прочитывался этот знак как неспособность «просвещенного варварства» устоять перед народом, почитающим веру, знающим свои обязанности и любящим отечество. Увлечение французским языком обернулось увлечением европейским либерализмом — и вот уже Россия, 92

93

94

95

В.Н Бокова

78

сошедшая с традиционного пути, расплачивается за это кровавой войной. Война очистила Россию не только от иноплеменного нашествия, но и от скверны европейских заблуждений. Достигаутый с такими трудами и жертвами мир должен был базироваться на новооткрытых ценностях. Поставленные, но неразрешенные в предвоенные годы проблемы — соотношения традиции и новаций, истинного и ложного просвещения, патриотизма и гражданст­ венности, гражданских прав и свободы крестьян, преимуществ видов правления — в послевоенные годы вновь явились предметом обсуждений и споров в обществе, и в этих новых дискуссиях Отечественная война стала дополнительным аргументом в первую очередь как свидетельство благой действенности гражданского единства. Уже в 1813 г. СС. Уваров писал барону Штейну: «Состояние умов в настоящую минуту таково, что смешение понятий дошло до последних пределов. Одни требуют просвещения без опасности, т.е. желают огня, который бы не жег. Другие, и это большинство, сваливают в один мешок Наполеона и Монтескье, французские войска и французские книги... Друг в друга кидают выражениями: религия в опасности, нравственность потрясена, распространитель новых иностранных идей, иллюминат, философ, франкмасон, фанатик и пр. Словом — совершенное безумие» . Мнения этого «большинства» не были во всем едины, но все же в них имелись некоторые общие составляющие. Довольно типичной для послевоенных настроений стала анонимная статья «Письмо к землякам», помещенная в «Сыне отечества» в 1814 г. «Учение народное или общее, — писал неизвестный автор, — должно заключаться в правилах закона и чистой нравственности, потому что они сопрягают различные чувствования, заставляют говорить одним языком и частные деяния направляют на пользу общую. Во Франции отпали от сей первенствующей истины. — Что же последовало? — Тысячи разнообразных понятий вскружили у них каждую голову особо. Там позволено было каждому и гово­ рить, и писать, что хочешь, — все государство уподобилось столпу Вавилонскому». Последствия этого «суемудрия» известны. Вы­ вод — благополучие гоударства базируется на единомыслии его граждан — залоге гражданского единения. «К согласию общественных подвигов, к сохранению взаимного союза, без которого никакое общество устоять не может, — продолжал автор "Письма к землякам", — необходима человеку не свобода, а обязанности... повиновение, над ними власть пер­ венствующая, потому что выгоды и благоустройства общественные не только требуют, чтобы страсти были покорены, но чтобы и 96

Беспокойный дух времени

79

некоторые склонности воздержаны были, и частная воля была бы надзираема. Как же достичь необходимой цели сей, как не посредством такой власти, которая бы неминуема была вне общества и которой бы действия не подчинялись воле и страстям других, долженствующих быть у ней в повиновении?» Очевидно было, что представительное правление, отражающее волю и страсти общества, не могло обеспечить подобного условия. Таким образом, личность должна была быть «надзираема» государством, а дости­ жимо это было только с помощью единоличного правления, монар­ хии, с государем, поставленным над обществом и воплощающим в своей особе высший нравственный принцип. Вообще, по мнению нашего автора, «благополучие человека не от размножения понятий зависит, а от внутреннего спокойствия и от обстоятельств внешних, жизнь его услаждающих». При условии, что в человеческом обществе «сохраняется покой, сила и изобилие», пригоден любой образ правления, ибо «тогда само по себе видно, что положение его таково, какое ему природно» . Этот тезис — о соответствии образа правления «природе» страны и о гражданском мире как главном критерии такого соответствия — в послевоенный период сделался одним из базовых положений русской общественной мысли. Уже упоминавшийся участник полемики о крепостном праве кн. Н.Г. Вяземский тоже апеллировал к этой истине, и его оппонент А.Н. Муравьев в этом с ним соглашался: «Так, я с вами согласен: Россия, по обширности своей, не может управляться совершенно одинакими законами с прочими Империями, Королевствами и Республиками Европы. Истина сия разительна» . Впрочем, в публицистике признавалось также и то, что до­ стижение вожделенного покоя возможно только при умеренных правлениях: «Упадает дух в народах, которые управляются свинцо­ вым скипетром тирании. ...Правления кроткие, человеколюбивые, правления мудрые... бьюают причиною возвышения народов» . Большое распространение получила в эти годы теория о госу­ дарственных «возрастах», сформулированная еще в ХУШ в. неко­ торыми франтлузскими мыслителями, в том числе Б. де Сен-Пьером. Она использовалась многими авторами 1810-х гг., в частности М.К. Грибовским в его книге «О состоянии крестьян господских в России», С С . Уваровым в его речи 1818 г., М.Л. Магницким в его печально известной «Инструкции директору и ректору Казанского университета», в которой, в частности, говорилось: «Священная власть монархов в законном наследии и в тех пределах, кои возрасту и духу каждого народа свойственны, нисходит от Бога, и законодательство, в сем порядке устанавливаемое, есть 97

98

99

В.М. Бокова

80

выражение воли Вышнего. Цель гражданства не есть по­ жертвовать счастием всех одному или возвысить токмо один класс на счет всех прочих, но... предмет оного есть сделать людей, в обществе живущих, сколь можно счастливее, доставя каждому личную безопасность, спокойствие, обладание имуществом, свободу мысли, прямоту сердца и справедливость» . Судя по «Законоположению» Союза благоденствия, эта теория не чужда была и деятелям «раннего» декабризма. «В одной земле должно содержать народ в опеке, как человека малолетнего, в другой должно с ним советоваться, в третьей можно дать ему решительный голос, — рассуждали журналы. — Из сего видно, сколь безрассудно мнение, что в Европе должны быть одни и те же государственные законы во всех землях». «Язык, обычаи и народный характер составляют родство народа... след­ ственно, всякой народ должен иметь свою самобытность и особый образ правления» . Соответственно, поскольку в России исторически сложилась самодержавная монархия, она и должна была развиваться в этих рамках. Самодержавие при этом вовсе не отделялось от «коренных законов». Для доказательства этого положения в журналистике использовались и авторитетные иностранные свидетельства. «Образ правления других государств, — цитировались в "Северном архиве" слова "благонамеренного иностранца" Эрдманна, — не может быть приспособлен к России, ибо он должен соответствовать обширности ее пределов, разнообразию ее племен, их характеру и степени образования. Для удержания вкупе необъятной громады областей, для введения единства и силы в целое, для быстрого и успешного влияния на каждую отдельную часть и приведение оной в сораз­ мерное движение должно было собрать бразды правления в одну точку, и для сего император Всероссийский имеет благодетельную для России власть самодержавную, вследствие коей окончательное решение всех дел государственных принадлежит одному ему» . Представительная идея не отвергалась, но ставилась в ту же зависимость от государственной зрелости. «Насильственный пере­ ворот в образе правления есть всегда величайшее бедствие для народа, — читаем в "Духе журналов". — Перемены сей можно ожидать только от времени; она приходит медленно и постепенно, как и все доброе в природе созревает медленно. Зараза представи­ тельных правлений быстро разлилась по всему лицу Европы. Но не все народы равно созрели для сего блага. Правление представи­ тельное бывает первоначально плодом всеобщего просвещения и единомысленного духа народного; после уже оно в свою чреду делается причиною дальнейшего развития ума человеческого и 100

101

102

Беспокойный дух времени

81

успехов гражданственности. Когда весь народ, а не малое число ученых и писателей будет проникнут духом законной свободы и чувством истинного патриотизма, пользу общественную выше всего поставляющего, тогда только время помышлять о представительном правлении или, лучше сказать, тогда оно само собой возродится потребностию времени» . 103

2

Отмеченные тенденции накладывались на очень характер­ ные для послевоенного общества религиозные и мистические настроения. Религиозная составляющая в общественном восприятии Отечественной войны была одной из важнейших. Усиление религиозных настроений вообще бывает характерно для войн такого рода — с большими людскими затратами и глубоким проник­ новением противника в страну. Военные неудачи первых месяцев воспринимались как проявление Божьей кары — прямое следствие нравственной деградации общества. 17 сентября 1812 г. М А Волкова писала своей приятельнице В.И. Ланской: «Когда я думаю серьезно о бедствиях, причиненных нам этой несчастной французской нацией, я вижу во всем Божью справедливость. Французам обязаны мы развратом. Подражая им, мы приняли их пороки, заблуждения. В скверных книгах их мы почерпнули все дурное. Они отвергли веру в Бога, не признают власти, и мы, рабски подражая им, прияли их ужасные правила, чванясь нашим сходством с ними, а они и себя, и всех своих последователей влекут в бездну. Не спра­ ведливо ли, что, где нашли мы соблазн, там потерпим и наказание?» Мистический оттенок в восприятии происходящего еще бо­ лее усилился после перелома в ходе кампании 1812 г. и отступле­ ния неприятеля из Москвы. «Все это совершается рукою Всевышне­ го, — писал жене генерал Д.С. Дохтуров. — Ни человеческое мужество, ни ум не в состоянии произвести подобное чудо. Великий Наполеон бежит, как никто еще никогда не бежал». Сходную мысль можно найти и у Н.М. Карамзина: «С нетерпением жду, чем заключится эта удивительная кампания. Есть Бог! Он наказывает и милует Россию» . Не только император Александр под влиянием событий обратился к религии и мистике. Это настроение былогораздошире и всеохватнее. По рукам ходило большое число всевозможных пророчеств и предсказаний, где, в частности, с помощью нуме­ рологии доказывалось, что Наполеон — Антихрист, число коего 666 (официальная пропаганда, впрочем, провозгласила француз­ ского императора Антихристом еще в 1806 г.), а император Александр и есть тот «Божий агнец», о котором упоминается в 104

В.М. Бокова

82

Юлия Крюденер

Апокалипсисе, и призван побороть Антихриста. Мистические совпадения видели и в том, что царствование императора Алек­ сандра началось под знаком Овна (тот же агнец), и что Кутузова зовут Михаилом (имя, фигурирующее в Апокалипсисе в том же контексте, плюс аналогия с архистратигом Михаилом, вождем Божьего воинства), и в витавшем над головой Кутузова легендарном орле, и что Бородинское сражение произошло в тот же самый день, 26 августа, когда в 1612 г. Москва была освобождена вой­ сками Минина и Пожарского, разбившими гетмана Ходкевича, и произошло еще несколько знаменательных в истории старой сто­ лицы событий, связанных с именами минувших завоевателей — Тохтамыша и Тамерлана, а отступление французов началось после того, как они дошли до села Спас-Прогнань (тут же были про­ гнаны, а Россия спасена), и кампания 1812 г. завершилась на Рождество, и т. д. и т. п. Подобными сюжетами наполнены тогдаш­ ние мемуары, частные письма и литературные произведения. На этом фоне сама война утрачивала конкретно-исторические черты и превращалась в космическое столкновение сил мирового Зла с силами Добра, олицетворенными Богоизбранной Россией, — сюжет, богато представленный в тогдашних победных одах, пуб­ лицистических статьях и ораторской прозе (весьма характерен в

Беспокойный дух времени

83

этом отношении известный «Гимн лироэпический на прогнание французов из Отечества» Г.Р. Державина). В послевоенные годы сходный настрой сохранялся в обществе, и теперь уже апока­ липтические настроения выражались в ходящих по рукам и даже печатаемых в журналах пророчествах о скором конце света, который относили к началу 1830-х гг. Религиозно-мистические настроения общества совпали с кризисом идеологии Просвещения, сопровождаемым утратой мировоззренческих ориентиров и экзальтированным восприятием происходящих в послевоенной Европе перемен и связанных с ними ощущений перехода через рубеж и начала нового цикла мирового развития. «Провидению угодно было на все, принадлежащее челове­ ку, положить явную печать необходимости в непосредственных сношениях его с Творцом, в сношениях, которые мы иначе называем религиею, — писал в 1815 г. заметный в то время литератор И.М. Муравьев-Апостол (отец известных декабристов). — Деизм, Политеизм, Исламизм и сколько ни есть исповеданий — все они различествуют между собою по одному только наружному виду, в существе же они одно и служат одному. По сему-то, мне кажется, напрасно говорят: Теократия была у одних Евреев: нет! Она везде, где есть правительство, а не насильство. Деспотизм, монархия, олигархия, аристократия, демократия — назови, как хочешь, — везде действующая первая пружина — Бог. Где Он сообщается с людьми посредством религии, там процветают и все добродетели нравственные и гражданские» . Подобное отношение к религии потребовало нового взгляда на многие ключевые вопросы политики, просвещения и обще­ ственных связей. В первую очередь сложившаяся ситуация нашла отражение в новых политических доктринах. Апокалиптическое восприятие событий 1812-1814 гг. оказалось очень созвучно лично Александру I. Мессианская роль России в этой войне обусловливала и его собственную роль, основанную на провидениях мистической литературы (в том числе сочинений популярной на рубеже ХУШ-Х1Х вв. Ж. Гюйон) и откровениях окружавших царя визионеров (Ю. Крюденер, Г.И. Юнг-Штиллинг, А.-Л. Эмпейтаз и др.). Ведущуюся войну следовало превратить в битву за спасение страждущего человечества во имя установления Царства Божия на земле. Этой цели отвечала популярная в евро­ пейской общественной мысли того времени идея создания полити­ ческой системы, основанной на законности, свободе и социальной гармонии, путем к которой могло явиться христианское просве­ щение, базирующееся на христианском универсализме. Результатом 105

В.М Бокова

84

стало рождение Священного союза, программа которого целиком являлась детищем самого Александра. Создавался Священный союз в том же апокалиптически-мессианском духе, который пронизывал всю кампанию 1812—1814 гг. Государи, подписавшие Акт о создании Священного союза, давали клятву руководствоваться в своих действиях и активной политике исключительно заповедями христианства, «которые, отнюдь не ограничиваясь приложением их единственно к частной жизни, долженствуют, напротив того, управлять волей царей и водительствовать всеми их деяниями». Европейцы, соединенные мистическим союзом, становились «членами единого народа христи­ анского», а единственным самодержцем этого народа был Иисус Христос. Александр вполне искренне видел в своем детище орудие всеобщего и полного обновления, своего рода символ завершения апокалиптической схватки Добра со Злом, которая должна пред­ шествовать последним временам, предваряющим наступление Царства Божия. Как отмечала в своих воспоминаниях Р.С. Эдлинг, часто общавшаяся в то время с государем, тот «слишком хорошо знал людей, чтобы обольщаться... но он думал, что Европе устами государей своих следует во всеуслышание заявить, что она отре­ кается от нечестия, которым ознаменовалось недавно прошедшее время, и гласно исповедать свою веру в Христа» . На первых порах Священный союз был воспринят с энту­ зиазмом. В нем видели возможность осуществления давней европейской мечты, у истоков которой, как считалось, стояли Генрих IV и аббат Сен-Пьер, создания общеевропейской христи­ анской республики и осуществления «вечного мира» — реально­ го воплощения того цдеала покоя и стабильности, который грезил­ ся усталой Европе. Нововведение мыслилось в первую очередь как «союз для восстановления и сохранения всеобщего права народного». М.М. Сперанский встретил акт о создании Священного союза как осуществление своего давнего «мечтания о возможном усовершенствовании правительств и о приложении учения Бого­ человека к делам общества» и замечал, что он «не знает ни одного государственного вопроса, который нельзя было бы свести к духу Евангелия. Все, до самого тарифа, может быть обработано в этом духе и под его руководством», писал он . Восторженно отзывался на создание союза В.А. Жуковский в своем стихотворении «Певец в Кремле», написанном в 1816 г. как своего рода продолжение его классического «Певца во стане русских воинов»: 106

107

Беспокойный дух времени

85

О с о в е р ш и с ь , с в я т о й завет! В одну семью, народы! Цари! В е д и н отцов совет! Будь сила щит свободы! Дух благодати, пронесись Над мирною вселенной И вся земля совокупись В е д и н ы й град н е т л е н н о й !

При преимущественной внешнеполитической направленно­ сти идеи Священного союза имели немалый общественный ре­ зонанс в России и оказали довольно глубокое влияние на даль­ нейшее развитие русской общественной мысли, обнаруживаясь в дальнейшем иногда в самых неожиданных местах — от «Право­ славного катехизиса» С И . Муравьева-Апостола (Христос как единственный владыка и самодержец России) до «Философических писем» П.Я. Чаадаева (идеал Вселенской Церкви). В духе идей Священного союза была описана религиозная жизнь будущей сво­ бодной России в утопии члена декабристского Союза благоденствия АД. Улыбьплева «Сон». П.И. Борисов, будущий создатель Общества соединенных славян, в 1818 г. пытался образовать тайное Общество друзей природы, одной из задач которого было очищение религии от суеверий. Нельзя не упомянуть также, что манифест о создании Свя­ щенного союза стал в Европе одним из первотолчков к подозре­ ниям в отношении экспансионистских планов России (для начала считалось, что это предвестие проекта общеевропейского союза против Турции) — обстоятельство немаловажное, поскольку, несомненно, именно нарастание европейской враждебности по адре­ су России было одним из факторов, способствовавших развитию в русском общественном сознании изоляционистских настроений, повлиявших затем на выработку официальной идеологии нико­ лаевского времени. Идейная основа союза — широко понимаемое христианство — оказалась созвучна широким общественным настроениям. Журналы считали «возникшее вновь чувство пламенною христианства» самой сильной и разительной чертой послевоенного времени. В них помещались обзоры всемирных вероисповеданий, цитировались иноверческие священные тексты и подчеркивалась близость обще­ человеческих нравственных принципов. Публицисты с сочувствием писали о веротерпимости. Провозглашение принципа единой христианской нации, прио­ ритет общей религии отводили на задний план конфессиональные различия и почти автоматически открывали дорогу мистицизму

86

В.М. Бокова

как такому способу богопознания, который не нуждается во внешних формах. Восприятие обществом института Православной Церкви переживало в это время не лучшие времена. В вели­ косветском кругу в отношении к ней присутствовал заметный пренебрежительный оттенок как к «простонародной» церкви (след­ ствием чего стали частые переходы в более «утонченное» като­ личество). Либералы бранили Православную Церковь за подчи­ ненность и подконтрольность государству. Для многих в их духовных исканиях была неприемлема вообще всякая церковность, ибо, как позднее формулировал основатель Союза спасения А.Н. Му­ равьев, именно в этигодыувлекшийся сочинениями Э. Сведенборга и других мистиков и сохранивший это увлечение на всю остальную жизнь, «после Апостолов... Христианство впало в грубую внешность и поставило поклонение людям на место поклонения Господу» . В условиях данного момента поощрение мистицизма являлось свидетельством того, что намечающееся религиозное возрождение не замыкается в формальных рамках государственной церкви, а открывает возможности настоящей духовной свободы — общения духа с Богом напрямую и без посредников. В Петербурге позволили свободно собираться «русским квакерам» — религиозной секте, возглавляемой Е.Ф. Татариновой, участники которой занимались медитацией и использовали нетрадиционные для официальной религиозности способы достижения «просветления». Секта вошла в моду, ее охотно посещали «люди из общества», и сам император проявлял немалый интерес к духовным практикам Татариновой. Важной частью нового понимания религии и ее места в мире был вопрос о необходимости выработки христианской нравст­ венности, что выводило на первые позиции проблему о религиоз­ ном начале в народном просвещении. «Только с восстановлением нравственного, то есть христианского, начала общества могут воз­ вратиться к нам спокойствие, довольство, всеобщее благосо­ стояние»; «Цель воспитания есть живое познание Бога и праведное христианство, — писали журналы. — Чрез это единственно рас­ пространяется между людьми почитание Бога. Истинно благо­ честивый человек есть лучший гражданин общества. Без настоящего благочестия все звание, вся мудрость, все мирское образование более вредны, нежели полезны». И потому оказалось необходимо «основательное познание Бога и своих обязанностей... оно даже в народных школах должно быть основанием и главным уроком» . Типичной можно назвать посвященную этой теме статью довольно активного в то время члена декабристского Союза бла­ годенствия Н.И. Кутузова «О воспитании». Воспитание, исторически сложившееся в России в последние десятилетия, «произвело 108

109

Беспокойный дух времени

87

равнодушие, ненависть, можно сказать, ко всему русскому и любовь к иноземному», писал Кутузов. Плачевными последствиями такого нерусского по сути своей воспитания стали неверие, «равнодушие к славе и бедствиям Отечества» и «мысль всемирного гражданства, столь пагубная для каждого народа и несообразная с природой человека». Как полагал автор статьи, для усовершен­ ствования воспитания в нужном направлении нужно было запре­ тить (уничтожить) все учебные заведения, содержавшиеся иностранцами, и сделать школу государственной («Отечество пусть возьмет на себя обязанности родителей»). Образование обязательно должно было оставаться сословным — равенство на земле вообще возможно только в применении Божественных законов. Залог го­ сударственного благополучия — это когда сын наследует звание и состояние своего отца и знает только то, что положено ему по его положению, но принципы воспитания — правила веры, любовь к отечеству и истине — должны быть одинаковыми для всех сословий. Сходные мысли высказывал в своих «Письмах из Москвы в Нижний Новгород» И.М. Муравьев-Апостол. Для него идеалом являлась английская система публичного воспитания — именно потому, что в результате образовывается «человек и гражданин английский, а не другой какой», и к тому же выходит в свет не ребенком, как россиянин, а зрелым двадцатилетним юношей. По мнению многих авторов, только воспитание, основанное на религии и российских традициях, сможет сделать так, что «бла­ городный россиянин от самой колыбели своей навыкнет гордиться своим Отечеством, благоговейно взирать на примеры своих предков, любить место своего рождения. Он не будет лелеян руками наемных развратителей, не будет внимать урокам пагубного вольнодумия, не будет привыкать к безрассудной рассеянности, он получит свой образ мыслей, свою нравственность» . Именно цели воспитания русского народа в началах верности «вере, царю и самим себе» следовало соответствовать Министерству духовных дел и народного просвещения, созданному в 1817 г. Во главе его был поставлен бывший обер-прокурор Синода и довольно известный мистик кн. А.Н. Голицын. Орудием воспитания совершенной христианской нравствен­ ности — прежде всего в народной массе — должно было стать в России Библейское общество, пересаженное на русскую почву из Британии в декабре 1812 г. и скоро обретшее статус официоза. Скромная миссионерско-просветительская задача Библейского общества — перевод на различные языки и бесплатное распрост­ ранение некомментированных книг Священного Писания — обрела в России в тогдашних условиях важное идеологическое значение. 110

88

В.М. Бокова

В России не существовало книг Библии на современном русском языке (не говоря уже о языках национальных окраин). Эти книги вообще отсутствовали у частных лиц и имелись только в церквах. Духовное чтение обывателя сводилась к Псалтыри, житиям святых и богословской литературе — в этом отношении перевод и распространение Библии имел действительно важное значение — и прежде всего для просвещенных слоев общества. Простонародье в России было почти сплошь неграмотно и пере­ веденное Священное Писание читать не могло. В рамках деятельности Библейского общества получает распространение движение по ликвидации неграмотности, в первую очередь основанное на попу­ лярном тогда методе Белла-Ланкастера, легком в освоении и давав­ шем возможность даже случайному человеку весьма результативно обучать грамоте других. Конечной целью ланкастерского обучения было как раз приобщение народа к Священному Писанию (заметим, что никаких других книг доя народного чтения в то время в России практически и не существовало). Завершающая стадия обучения предусматривала чтение и заучивание наизусть нескольких псалмов и душеполезных изречений. Ланкастерские школы вошли в моду и во множестве открывались в военных частях, в городах и помещичьих усадьбах. Дух христианства предусматривал помощь обделенным судьбой ближним, и в рамках библейского движения получают большое распространение всевозможные благотворительные заведения и разовые акции. Библейскому обществу стал оказывать покровительство им­ ператор; в него вступили великие князья и крупнейшие сановники, многие высшие церковные иерархи; здесь активно работали авторитетные масоны. Членство в Библейском обществе стало не просто модным, но и почти обязательным, как своеобразное доказательство лояльности, и это, между прочим, привело к тому, что оно превратилось в первую в России общественную орга­ низацию с единой идеологией, созданную государством и под­ контрольную ему. Выше уже говорилось об опасениях, возникавших у Алек­ сандра I перед общественной инициативой. В лице Библейского общества явилась возможность эту инициативу укротить и на­ править в безопасную сторону — во вневластную сферу, в про­ свещение и благотворительность. В этой сфере обществу была пре­ доставлена довольно широкая самодеятельность: от создания независимых общественных объединений соответствующего профиля и широкой издательской деятельности до использования трибуны Библейского общества. Последним обстоятельством

Беспокойный дух времени

89

Михаил Леонтьевич Магницкий

современники широко пользовались для пропаганды собственных, и в том числе либеральных, идей; среди произнесенных в Библейском обществе речей особую известность, хотя и по разным причинам, получили ярко либеральная речь М.Ф. Орлова и обскурантистское выступление М.Л. Магницкого. Однако одобрение религиозной политики Александра все же не было всеобщим, что нашло отражение даже в открытой печати. Уже в 1817—1818 гг. в различных журналах можно было встретить публикации об эпохе Кромвеля и в них недвусмысленные пре­ достережения: «Да разумеют Цари, сколь опасно оставлять веру отцов своих, да научатся они сим великим примером, сколь мо­ гущественна ересь... сколь пагубна для царской и всякой законной власти» . В обществе назревала ортодоксальная реакция, которая разразилась в 1824 г. 111

3 Второй составляющей послевоенной политики Александра I была так называемая «конституционная дипломатия». Еще в 1804 г. в секретной инструкции Н.Н. Новосильцеву говорилось: «Самое могучее оружие, каким пользовались французы и которым они еще грозят всем странам, это общее убеждение, которое они сумели распространить, что их дело есть дело свободы и счастья народов», поэтому истинный интерес законных властей требует «вырвать» у французов «это столь опасное оружие и, усвоив его

В.М. Бокова

90

себе, воспользоваться им против них же самих». Во внешней политике намечалось проводить такую линию, в соответствии с которой не следовало осуществлять других политических учреж­ дений, кроме тех, которые обеспечивали бы согласие пользы пра­ вительств с интересами народов. При этом правительства должны были опираться на «ту нравственную силу, которая называется общественным мнением» . Наполеон в своей захватнической политике в Европе внедрял в завоеванных странах представительные органы с ограниченными законодательно-совещательными функциями, и политика после­ военной реставрации требовала учета сложившихся реальностей. В инструкциях, направленных русским заграничным миссиям в ходе Венского конгресса, говорилось, что союз народов, образовавшихся в Европе для борьбы с Наполеоном, имел успех только «благодаря давлению со стороны общественного мнения на решения боль­ шинства кабинетов». Поскольку общественное мнение, следуя духу времени, стремилось к конституционному устройству, следовало «изучать и сообразовываться с нравственным положением различ­ ных народов, не пытаясь заставить народы возвращаться к преж­ нему положению» . Под влиянием Александра решениями Венского конгресса подтверждалась конституция, существовавшая в Нидерландах, гарантировалась конституция Швейцарии; русское правитель112

113

Венский конгресс

Беспокойный дух времени

91

ство оказывало содействие в принятии конституций отдельны­ ми германскими государствами и т.д. Послевоенная Европа в буквальном смысле слова жила под лозунгом «Религия и Кон­ ституция». 15 ноября 1815 г. конституция была дарована Царству Поль­ скому — той части Польши, которая находилась во владении России. Александр I, имевший титул польского короля, становился, таким образом, конституционным монархом, и это обстоятельство должно было оказать благоприятное воздействие на российское общественное мнение, способствуя популярности конституционной идеи, столь холодно встреченной в предвоенные годы. Особенностью конституционной политики Александра I было характерное для него сочетание пиетета перед общественным мне­ нием с недоверием к общественной инициативе. Все консти­ туционные учреждения, которые получала Европа, должны были исходить исключительно от «законной власти» — восстановленных легитимных монархов — и имели своей целью создание союза между представительством и самодержавием, обеспечивающего правовое обоснование и тем самым укрепляющего последнее. Только такой вариант соответствовал прокламируемой императором «умеренности» и позволял максимально безболезненно сделать уступку требуемым «духом времени» либеральным принципам. В рескрипте русскому послу в Лондоне Х.А. Ливену содер­ жались рассуждения о том, как должны были выглядеть взаимо­ отношения правительств и народов в послевоенной Европе. «Преж­ няя европейская система, — говорилось здесь, — ниспровергнута революцией, то есть влиянием новых мнений на нравы и устаревшие порядки, расшатанные злоупотреблениями. Последствия революции уже не могут быть уничтожены и смениться внезапным возвратом к прежним установлениям. Отныне могут существовать лишь порядки, основанные на гармонии интересов наций и правительств. Всякая другая система привела бы к разобщенности между правителями и народами». Особенно подчеркивалось, что консти­ туция, дарованная Польше, имеет целью дать полякам «почетное существование», но вовсе не подразумевает внедрения «начала народовластия» . В марте 1818г., открывая первую сессию польского Сейма, Александр I выступил с речью, которая произвела на русское общество глубочайшее впечатление. Прозвучавшие из уст импера­ тора слова о «драгоценных благах» — безопасности личности, соб­ ственности и свободе мнений, о том, что «законно-свободные постановления, коих священные начала смешивают с разруши­ тельным учением, угрожавшим в наше время бедственным 114

В.М Бокова

92

падением общественному устройству», не есть «мечта опасная», но являются «полезными и спасительными» для человечества, — сами по себе уже были настоящей сенсацией, но еще важнее оказалось, что в речи содержалось прямое обещание дарования конституции и России . Варшавская речь была немедленно переведена на русский язык, напечатана в периодике, но реакция на нее различных групп общества была диаметрально противоположна. Как свидетельствовал М.М. Сперанский, «умы московские» и провинциальные были «поражены припадками страха и уныния», поскольку за консти­ туционными обещаниями в первую очередь видели опасность проникновения слухов о грядущей свободе в простой народ. «Что за этим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно...» Более молодая часть общества реагировала иначе. «Варшавские речи сильно отозвались в молодых сердцах, — писал Н.М. Карамзин, — спят и видят конституцию; судят, рядят, начинают и писать — в Сыне Отечества о речи Уварова; иное уже вышло, другое готовится» . «Сын отечества», действительно, живо откликнулся на вар­ шавское выступление, а также поместил подробные отклики на упомянутое Карамзиным и вдохновленное императорским обращением выступление СС. Уварова — его речь перед студентами Главного Педагогического института. В своей речи Уваров указывал на неразрывную и давнюю связь русской истории с историей Европы и доказывал, что свобода предначертана человечеству Провидением. «Государства имеют свои эпохи возрождения, свое младенчество, свою юность, свой совершенный возраст и, наконец, свою дряхлость», а Россия пребывает пока в поре юности. По мере созревания и она ощутит «естественный ход политической свободы». «Политическая свобода не есть состояние мечтательного благополучия, до которого бы можно было достигнуть без трудов. Политическая свобода... есть последний и прекраснейший дар Бога; но сей дар приобретается медленно, сохраняется неусыпною твердостию, он сопряжен с большими жертвами, с большими утратами». Обязанность разумного правительства вовремя подготовить свой народ к этому дару и по мере созревания вручить его без промедления. Касался Уваров и вопроса о крепостном праве, уничтожение которого ставил в прямую зависимость от успехов просвещения . На речь Уварова откликнулись в журнале «Сын отечества» Ф.Н. Глинка и А.П. Куницын, выступившие не только как популяризаторы, но и как интерпретаторы уваровского текста. Так, Глинка, пересказывая речь в основном довольно близко к источнику, писал: «Свободу или все права человека в сложности 115

И6

117

Беспокойный дух времени

93

должно давать только человекам. Для сего мудрый правитель постарается прежде очеловечить (т.е. просветить, образовать) народ свой, а там уже подарит его свободою. Свобода есть высшее благо человека. Да, это самая драгоценная и самая, однако ж, ломкая вещь, которую вверяют только людям возмужалым, благо­ разумным, и которой никогда не дают легкомысленным или детям. Правители мудрые смотрят на силы и зрелость народа и с отеческою нежностию способствуют ему в переходе от одного возраста в другой». С другой стороны, «ребенок безмолвно по­ коряется воле и часто самоволию своего надзирателя, но, став мужем, любит уже видеть в нем друга или отца и не терпит неограниченного господства над собою». Поэтому мудрые правители должны предупреждать даже будущие желания народов и не до­ пускать, «чтобы желания сии обратились в требования». Завершал Ф. Глинка свой обзор мыслью, которой не было у Уварова: «Ис­ тинно просвещенным народам мила одна власть, власть существа, не имеющего ни пороков, ни слабостей, ни страстей, ни при­ страстий, и это существо есть закон! Монархи, верные блюстители силы и святости законов, любимы до исступления, уважаемы до благоговения» . Для известного правоведа и политолога А.П. Куницына, автора пронизанной идеей ценности свободы книги «Право естественное» (1818-1820), речь Уварова стала поводом к собственным рассуж­ дениям о готовности России к конституции. По его мысли, вся разница между Россией и Европой будет заключаться только в пути перехода к политической свободе: если европейцы вырывали свои политические права силой, то русские получат их из рук любящего и благодетельного монарха. В остальном же европейские понятия никогда не были чужды России: «Вече, Боярские думы, третейский и совестной суд, разбирательство дел при псюредничестве присяжных, равных званием подсудимому, были еще в древности существенными принадлежностями образа правления в нашем Отечестве». При несомненности конституционных симпатий цитируемых авторов, из которых Глинка был в то время деятельным членом Союза благоденствия, а Куницын — человеком круга, близкого к декабристам (статьи Куницына до известной степени выражали общее мнение — его и Н.И. Тургенева), нельзя не обратить вни­ мание на явственные консервативные мотивы, звучавшие в их рассуждениях. Если представительство — то умеренное и только соответствующее духовной зрелости народа. Если преобразова­ ния — то только исходящие от верховной власти. Конституция была необходима и желательна, но еще предпочтительнее были 118

В.М. Бокова

94

гражданская гармония и стабильность. «Народы тишины хотят», — писал А.С. Пушкин. Усталость от потрясений и войн не могла не сказаться даже на наиболее либерально мыслящей части русского общества. Позиция консервативной части общества была менее известна: лояльные традиционалисты редко позволяли себе спорить с го­ сударем — во всяком случае в печати. И все же, к примеру, «Дух журналов» в 1818 г. писал: «...вводимые законы и учреждения в подражание европейским государствам, кроме замешательства, в Российском государстве никогда ничего произвести не могли, и никогда в нем остепениться и укрепиться оным невозможно, потому что все оные... противуестественны духу народа русского, его почвенным нравам, обычаям, образу мыслей и склонности. Наружность европейскую приняли некоторые сословия, но корень русской правды непоколебимым пребывает и доныне; разве развращение нравов, от Европейцев принимаемое, сгноит корень, но тогда все рушится!» Со времени варшавского выступления Александра I ждать конституции в России начали буквально со дня на день, и эти ожидания не были беспочвенны. Подготовка конституционного проекта к этому времени уже началась. Он получил название «Государственная Уставная грамота Российской империи» и со­ ставлялся на французском языке бывшим членом Негласного ко­ митета Н.Н. Новосильцевым и французским юристом и публи­ цистом Дешаном; переводился на русский язык кн. П А Вяземским. В проекте были использованы некоторые идеи предшествующей конституции М.М. Сперанского. Уже к октябрю 1819 г. был со­ ставлен первый вариант, представленный императору и получивший его одобрение. Согласно Уставной грамоте Россия должна была стать феде­ ративным государством, разделенным на наместничества, губернии, уезды и волости. В руках императора оставалась вся исполнительная власть: право объявления войны и заключения мира, назначение министров, главенство над армией, право издания некоторых законов и т.д. Законодательная власть переходила в руки двух­ палатного общего Государственного сейма (Сенат был его верхней палатой) и к сеймам наместничеств. В наместничествах имелся назначаемый императором глава, в руках которого сосредоточи­ валась местная исполнительная власть. Существовал Государст­ венный совет — законосовещательный орган. Вводился независимый суд. Гражданам гарантировались равенство перед законом, непри­ косновенность личности и собственности и предоставлялась свобода печати. Политические права ограничивались имущественным и 119

Беспокойный дух времени

95

образовательным цензом. Умеренный характер конституции вполне вписывался в проводимую Александром политику создания, по выражению Н.М. Дружинина, «новой формы монархии, юри­ дически ограничивающей абсолютизм, но фактически сохраняющей единоличную власть государя» . На протяжении 1820 г. текст Грамоты дорабатывался и го­ товился к обнародованию. Был составлен манифест, который должен был быть объявлен в момент провозглашения конституции; в нем специально разъяснялось, что Грамота не вводит новых порядков, но лишь совершенствует существующие. Семеновская история и последовавший за ней перелом во внутренней политике похоронил Уставную грамоту, как до нее была похоронена кон­ ституция Сперанского. Как «конституционная дипломатия» Александра, так и ин­ тенсивная популяризация конституционной идеи в европейской и российской публицистике (в России полностью или в под­ робном пересказе были опубликованы тексты всех вновь принятых европейских конституций) оказали большое влияние на воззрения либеральной части общества. В этой среде конституция стала вос­ приниматься как единственная подлинная гарантия свободы. Во имя поддержки грядущей конституции создавались первые тайные общества декабристов. Их участники внимательно следили за подготовкой Уставной грамоты, о которой знали через кн. П.А. Вя­ земского, близкого М.Ф. Орлову, Н.И. Тургеневу и другим вид­ ным декабристам. Целый ряд ее положений был использован Н.М. Муравьевым в работе над его собственным конституционным проектом. Вместе с тем освободительные настроения были, как уже от­ мечалось выше, далеко не всеохватны и не безусловны: в эти годы в основной массе русского общества получали развитие совсем другие идеи и мнения. 120

4 Послевоенное общественное оживление, конституционные ожидания, ведущиеся в печати и в гостиных дискуссии самым непосредственным образом повлияли на настроения молодежи — той молодежи, которая выросла уже в александровское время, была воспитана не только на литературе Просвещения и античных классиках, но и на политических спорах 1800-х годов, а затем приняла участие в Отечественной войне и заграничных походах. Ей выпали на долю серьезные личные переживания, быстрое социальное взросление — вследствие войны обычным явлением стали 20-летние полковники и 25-летние генералы, и рано пришедшее сознание сопричастности к великим историческим

В.М Бокова

96

событиям и собственного влияния на судьбы страны и Европы. Не последнюю роль играл и «комплекс победителей», и возбужденная им национальная гордость, которую ожидали жестокие испыта­ ния на родине, во многих отношениях далекой от общественного идеала, — все это формировало особенности сознания и поведения прошедшей войну молодежи. Для этих людей понятие граждан­ ственности было равнозначно служению отечеству, и только ему одному — не сословию и не лицам. «Любовь к Отечеству должна заставить меня все позабыть, — писал в дневнике погибший во время заграничного похода А.В. Чичерин. — Пусть свершаются предательства, пусть армия потерпит поражение, пусть погибнет империя, но отечество мое остается, и долг зовет меня служить ему» . Отныне все, что касалось родной страны — будь то ее внутреннее или внешнее положение, ее международная репута­ ция, — становилось для молодежи личным и при этом болезненно острым вопросом. Одновременно слова «государство» и «отечество» окончательно перестали являться синонимами. Военные и европейские впечатления, полученные в 1812— 1814 гг. молодыми офицерами, как хорошо известно, дали мощный толчок созданию политических тайных обществ 1810-х гг. Современники, анализируя послевоенную ситуацию, рисовали сходную картину: «По возвращении армии из-за границы многие офицеры были сильно поражены тем, что они видели в чужих краях, т.е. повсеместно распространенным просвещением, народным богатством, беспристрастием законов, успехами земледелия и промышленности. В числе их находились и мои знакомые, которые нередко разговаривали о сих предметах и обнаруживали желание видеть и отечество наше в подобном цветущем состоянии. Я почитал слова их мечтами юношей, которые из пансионов и из рук ино­ странных наставников прямо, так сказать, перешагнули в Германию и в Париж», — вспоминал А.И. Михайловский-Данилевский. Примечательно, что зачастую для того, чтобы предаваться по­ добным разговорам и мечтаниям, и не нужно было многого видеть, достаточно было знать понасльгшке. «В 1816 году мы возвратились из-за границы в свои пределы, — вспоминал В.Ф. Раевский. — В Париже я не был, следственно, многого не видал; но только суж­ дения, рассказы поселили во мне новые понятия; я начал искать книг, читать, учить то, что прежде не входило в голову мою, хотя бы Езргй ёез Ьо18 Монтескье, Соп1гат. зос1а1 Руссо я вытвердил, как азбуку». «Мы слепо верили всему, виденному и слышанному» , — вспоминал А.О. Корнилович. Уверенность в существовании где-то пусть и умозрительного, но идеального политического устройства заставляла особенно критически смотреть на российскую дейст121

122

Беспокойный дух времени

97

вительность. Солдатская муштра, крепостной гнет, коррупция и неправосудие — все то, с чем постоянно сталкивались граждане России, — стало восприниматься молодежью как вопиющая не­ справедливость, недостойная великого народа-победителя. Вме­ сте с тем известное начетничество, усвоение определенных поли­ тологических формул, догм и литературных образцов порождали в молодежной либеральной оппозиции ощущение своей при­ частности к некоему высшему и непререкаемому знанию, а по­ следнее сочеталось с порожденной войной уверенностью в том, что с помощью насилия можно совершить любые политические изменения. Склонность к догматизму, горячее патриотическое чувство и готовность к крайним мерам во многом определили своеобра­ зие лица той молодой послевоенной оппозиции, из среды кото­ рой вербовались участники политических тайных обществ, предпринявших в перспективном итоге попытку вооруженного переворота. Впоследствии, в процессе приобретения житейской опытности и большей духовной зрелости, в настроения создателей тайных обществ вносились коррективы. Очень немногие из них прошли весь путь до 1825 г.; «текучесть» состава была здесь очень высока, но те, что остались до конца в «Тайном союзе» (как сами декабристы называли всю совокупность своих организаций), воплотили в себе идеологические искания, связанные с понятием декабризма. Впрочем, как целостное идеологическое явление декабризм никогда не существовал. Его можно определить, скорее, именно как часть дворянского оппозиционного движения 1810-1820-х гг., организационно оформленного в виде сменяющих друг друга и взаимопреемственных политических тайных обществ. За десять лет существования «Тайного союза» так и не было выработано ни единой программы, ни стратегии и тактики. Это было не уди­ вительно: в общества входили слишком разнородные по убеж­ дениям, целям и интересам люди. Радикализм в движении почти до самого конца уравновешивался умеренными тенденциями. Консолидирующим фактором была в основном оппозиционность, а еще — патриотическое чувство. Все участники декабристских обществ, вне зависимости от реальной национальной принад­ лежности и вероисповедания, считали себя русскими патриотами и подчеркивали это даже названиями своих организаций: «Орден русских рыцарей», «Общество истинных и верных сынов Отечества», «Союз русских». Они не любили «немцев», которые служили не России, а особе государя, оттесняя от престола людей, истинно любящих свое отечество; не любили поляков — за то, 4 - 9302

В.М Бокова

98

Михаил Федорович Орлов

что те служили Наполеону и были враждебны России. Они были склонны считать, что Россия должна стать государством русских, и проникались неприязнью к Александру I за его недостаточный, по их мнению, патриотизм. Именно патриотическое начало позволяло сглаживать многие нестыковки и противоречия во взглядах декабристов и до известной степени «держало» сами общества, из-за пестроты своего состава очень нестабильные и постоянно рассыпавшиеся на самостоятельные кружки, группирующиеся вокруг отдельных лидеров, и на большое количество членов-одиночек, ни к кому определенно не примы­ кавших, но в обществе числившихся. Ни одна другая идея, традиционно связываемая с декаб­ ристским движением, никогда не являлась здесь всеобщей. Далеко не все в рядах тайных обществ симпатизировали конституционной идее, а ее сторонники во всяком случае понимали ее каждый посвоему. Несмотря на постоянные разговоры об освобождении крестьян, истинных сторонников «эмансипации» среди декабристов насчитывались единицы, что вызывало постоянное негодование единственного настоящего энтузиаста в этом вопросе — Николая Тургенева. Это относилось даже к организации «Практический союз», специально созданной в 1825 г. с освободительными целями. «Я никогда не желал освобождения крестьян, — не без цинизма признавался в своих воспоминаниях член "Практического союза"

Беспокойный дух времени

99

В.П. Зубков, -— доказательством тому может служить то, что я еще недавно искал случая купить имение» . По мере радикализации тайных обществ под влиянием европейских революций рубежа 1810-1820-х гг. в Италии и на Пиренеях и ужесточения российской внутренней политики в них увеличивалось число сторонников насильственного переворота, военной революции, но и эта идея до самого конца не стала убеждением большинства. В попытках мятежа, предпринятых после смерти Александра I в Петербурге и на Украине, из членов «тайного союза» приняли участие единицы, а основной их силой стали люди, в нем не состоявшие или вошедшие в него буквально накануне выступления. Среди основателей тайных обществ преобладали сливки рос­ сийской аристократии — люди светские, богатые, прекрасно обра­ зованные и с отменными жизненными перспективами. Их можно назвать «старшими декабристами». Это они были «детьми 1812-го года». Воспитанные французами-гувернерами, нередко плохо знав­ шие русский язык (как и автор самого этого крылатого выражения М.И. Муравьев-Апостол), они открыли для себя Россию, почти впервые ощутили себя русскими именно в Отечественную войну и исповедовали национальную гордость и любовь к родине со всем пылом новообращенных. К 1825 г. в рядах тайных обществ этих людей оставались единицы; ни один из них не выходил на Сенатскую площадь. Именно «старшие декабристы» в наибольшей степени были склонны к политическим теориям и в их среде находились авторы почти всех наиболее интересных политических конструкций—утопий и политических проектов, возникших в недрах декабристского движения. М.А. Дмитриеву-Мамонову и М.Ф. Орлову принадлежала идея создания в России утопического рыцарского представительного государства, которую предполагалось ввести силами сочиняемого ими со времен войны «Ордена русских рыцарей». Проекты так и остались на бумаге, создан Орден не был, но его идея занимала авторов лет пять. Сперва Орден думали создать, чтобы «противиться злу лихо­ имства в России, и в сем первом виде устав общества должен был быть представленным на утверждение Его Императорского Вели­ чества», потом — чтобы «противопоставить русское тайное обще­ ство предполагаемым польским». Еще позже Орден стал служить лишь орудием к установлению в стране желательного политического строя. Прежде всего сам Орден создавался на принципе слепого повиновения большинства («посредственностей», составлявших 123

4
Суворов и Т у г у т / / В е с т н . Европы. 1810. № 10. С. 109-110. С м . также: П и с ь м о Е.Б. Ф у к с а о п о с л е д н е й в о й н е ф р а н ц у з о в с п р у с с а к а м и / / Там ж е . № 9; С т а т и с т и ч е с к и е з а м е ч а н и я о Ф р а н ц и и / / Т а м ж е . № 20; и д р . К ч е с т и Р о с с и и . И з ч а с т н о й п е р е п и с к и 1812 г. М . , 1988. С . 207. С ы н отечества. 1818. № 4. С. 201; Восстание декабристов. Т. 4. М . , 1927. С. 105. Фонвизин М.Л. О б о з р е н и е проявлений п о л и т и ч е с к о й ж и з н и в Р о с с и и / / С о ч и н е н и я и письма. Т. 2. Иркутск, 1982. С. 131. М ы в е д е м здесь речь, разумеется, н е о б о б ъ е к т и в н о м смысле п о л и т и к и Павла, н а п р а в л е н н о й , б е з у с л о в н о , н а у к р е п л е н и е п р и в е л е г и й д в о р я н с т в а как к л а с с а , н о л и ш ь о с у б ъ е к т и в н о м е г о в о с п р и я т и и р у с с к и м д в о р я н с к и м обществом. Шуазелъ-Гуфье С. И с т о р и ч е с к и е мемуары о б императоре А л е к с а н д р е и его дворе. М . , 1912. С . 13. Ц и т . п о : Степанов В.П. У б и й с т в о Павла I и «вольная п о э з и я » / / Л и ­ тературное н а с л е д и е декабристов. Л . , 1975. С. 85. Гейкинг К. Г. Д н и императора Павла. З а п и с к и курляндского дворянина. СПб., 1907. С. 67; ЛивенД.Х. И з з а п и с о к / / Цареубийство 11 марта 1801 г. С П б . , 1907. С. 239; Шишков А. С. Записки, мнения и переписка адмирала А.С. Шишкова. Т. 1. Берлин, 1870. С. 83-84. Ц и т . п о : Николай Михайлович, вел. князь. И м п е р а т о р А л е к с а н д р I. 2 - е изд. Пг., 1914. С . 1 . П р и м . ЛивенДХ. Указ. соч. С. 239. Цит. п о : Степанов В.П. Указ. соч. С . 84. О п р о в и н ц и а л ь н о м начальстве в О т т о м а н с к о й и м п е р и и / / В е с т н . Европы. 1802. № 7; Р а с с у ж д е н и е о с о с т о я н и и р и м л я н в царствование первых их и м п е р а т о р о в / / С е в е р н ы й в е с т н . 1804. № 7; Б и о г р а ф и ч е с к и й о т р ы в о к о Г и б б о н е / / С е в е р н ы й вестн. 1804. № 7; и д р . Ланжерон А.Ф. И з з а п и с о к / / Ц а р е у б и й с т в о 11 марта 1801 г. С. 194. Карамзин Н.М. З а п и с к а о д р е в н е й и н о в о й Р о с с и и . . . С. 44-45. П е р в ы е годы царствования Александра I / / Вестн. Европы. 1804. № 21. С. 64. Н о в а я и т а л ь я н с к а я р е с п у б л и к а / / П о л и т и ч е с к и й ж у р н а л . 1802. № 2. С. 105. Дашкова Е.Р. З а п и с к и . П и с ь м а с е с т е р М . и К. Вильмот и з Р о с с и и . М . , 1987. С. 57-58. Малиновский В.Ф. Р а з м ы ш л е н и е о п р е о б р а з о в а н и и г о с у д а р с т в е н н о г о устройства Р о с с и и / / Малиновский В . Ф . Избранные о б щ е с т в е н н о - п о л и ­ тические с о ч и н е н и я . М . , 1958. С. 122. С б о р н и к Русского исторического общества. Т. 5. С П б . , 1870. С . 18 ( д а ­ лее - Сб. Р И О ) . Мемуары кн. Адама Чарторижского и его переписка с императором А л е к с а н д р о м I. Т. 1. М , 1912. С. 84-85, 91. Гос. архив Рос. Ф е д е р а ц и и (далее - ГАРФ). Ф . 10. № 700. Л. 2. 13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

2 3

24

2 5

2 6

27

28

2 9

3 0

31

32

3 3

3 4

3 5

3 6

Цит. п о : Шилъдер Н.К. И м п е р а т о р Александр П е р в ы й . Т. 1. С П б . , 1897.

С. 290-282.

В.М. Бокова

148 3 7

Вестн. Европы. 1816. № 22. С. 137-138; П и с ь м о Александра I А.А. Арак­ чееву о т 18 окт. 1809 г. / / Русская старина. 1870. Т. 1. С . 345. А р х и в братьев Тургеневых. Т. 2. С П б . , 1911. С . 327. ^Долгорукий Н.М. Записки / / Р у с с к и й б и б л и о ф и л . 1916. № 4. С. 68. Зыгсп А. Ки551апс1 ип!ег А1ехапёег ё е т Е т е п . Т . 1 . 8. 20-23. Ц и т . п о : ПыпинА.Н. О б щ е с т в е н н о е д в и ж е н и е в Р о с с и и п р и А л е к с а н д р е I. С . 75. П о л н о е с о б р а н и е законов Р о с с и й с к о й и м п е р и и . С о б р а н и е 1-е (далее — П С З - 1 ) . Т. 27. С П б . , 1830. № 20 405. Р у с с к и й архив. 1898. № 1. С. 58. Карамзин Н.М. Историческое похвальное с л о в о Екатерине II. М . , 1802. 3 8

4 0

4 1

4 2

43

С. 68. 4 4

45

46

Т а м ж е . С . 72, 95, 69-70, 186. Карамзин Н.М. З а п и с к а о д р е в н е й и н о в о й Р о с с и и . . . С . 47-48.

См.: Державин Г.Р. Соч.: В 9 т. Т. 7. С П б . , 1871. С. 364.

47

Малиновский В.Ф. Указ. соч. С. 116. Сперанский М.М. Проекты и з а п и с к и . М.; Л . , 1961. С . 79-80. Ц и т . п о : Семенников В.П. Р а д и щ е в . О ч е р к и и и с с л е д о в а н и я . М . ; П г . , 1923. С. 180-181. Бутковская А.Я. Рассказы бабушки. И с т о р и ч е с к и й вестник. 1884. № 12. С. 598-599. Дипломатические с н о ш е н и я с Ф р а н ц и е й . Д о н е с е н и я ф р а н ц у з с к и х п о с ­ лов. С б . Р И О . Т. 70. С П б . , 1890. С. 267. Шишков А.С Рассуждение о старом и н о в о м слоге р о с с и й с к о г о языка. С П б . , 1803. С. 3, 5-6. Шишков А. С. П р и б а в л е н и е к с о ч и н е н и ю , н а з ы в а е м о м у Р а с с у ж д е н и е о старом и новом слоге российского языка. С П б . , 1804. С . 102; О П И Г И М . Ф . 17. Оп.1.Д.48.Л.4об.-5. Шишков А.С. З а п и с к и , м н е н и я и п е р е п и с к а . Т. 1. Б е р л и н , 1870. С . 160. Шишков А.С. Р а с с у ж д е н и е о л ю б в и к отечеству. М . , 1811. С. 43. Русский вестн. 1808. № 1. С. 3 Философов М.М. М н е н и е мое касательно внутреннего п о л о ж е н и я л ю б е з ­ ного отечества н а ш е г о / / Вспомогательные и с т о р и ч е с к и е д и с ц и п л и н ы . Т. XVI. Л., 1985. С. 186. О Р Р Н Б . Ф . 7 3 . № 343. Л. 1- 2 о б , 4. 48

4 9

50

51

52

53

54

55

5 6

57

5 8

59

6 0

Там же. Ф. 191. № 18. Л. 179 об.—186.

Письма гр. Ф . В . Ростопчина к к н . П . Д . Ц и ц и а н о в у / / X I X век. И с т о р и ­ ческий с б о р н и к , и з д а в а е м ы й П . И . Бартеневым. К н . 2. С . 100, ПО, 112. Ц и т . п о : Калягин В.А. К и с т о р и и р е ф о р м 1810-1812 гг. ( З а п и с к а М.М. С п е р а н с к о г о «Настоящее п о л о ж е н и е д е л и средство е г о исправления») / / Актуальные п р о б л е м ы и с т о р и к о - п р а в о в о й науки. Саратов, 1982. С . 134. Сперанский М.М. Указ. соч. С. 237. РуничД.П. И з з а п и с о к / / Русская старина. 1901. № 2. С . 355-356; Вигель Ф.Ф. З а п и с к и . М , 2000. С. 296. Карамзин Н.М. З а п и с к а о д р е в н е й и н о в о й Р о с с и и . . . С . 22. Цит. по: Декабрист Н . И . Тургенев. Письма к брату С И . Тургеневу. М.; Л . , 1936. С. 12. Полонский Я.П. П р о з а . М , 1988. С . 313. С б о р н и к исторических материалов, извлеченных и з архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 7. С П б , 1895. С. 154. Лит. наследство. Т. 59. С. 584. ГАРФ. Ф. 109.1 эксп. 1826. Д . 61. Ч. 79. 6 1

6 2

63

64

6 5

66

6 7

6 8

6 9

Беспокойный дух времени

149

7 0

Т а м ж е . Ф . 10. № 700. Л. 2-4 о б . П и с ь м а гр. Ф . В . Р о с т о п ч и н а к к н . П . Д . Ц и ц и а н о в у / / ХГХ век. И с т о ­ рический сборник... К н . 2. С. 6. А р х и в гр. М о р д в и н о в ы х : В 10 т. Т . 3. С П б . , 1901. С . 183. Чтения Общества и с т о р и и и д р е в н о с т е й р о с с и й с к и х (далее — Ч О И Д Р ) . 1858. К н . 1 . 0 т д . У . РГИА. Ф. 733. Оп. 118. Ед. хр. 50. Л. 1 о б - 2 . С е в е р н ы й вестник. 1804. № 5. С. 263; 1804. № 1. С . 387-388. В е с т н . Европы. 1802. № 12. С. 52-53; 1803. № 17. С . 50-51,46. Цит. по: Тарасов Е.Н. Декабрист Н.И.Тургенев в александровскую э п о х у / / Уч. изв. Самарского ун-та. 1918. Вып. 1. С. 87. З а п и с к и адмирала Чичагова / / Архив адмирала Чичагова. Вып. 1. С П б . , 1885. С. 45. О Р Р Н Б . Ф . 542. № 806. В 1998 г. « З а п и с к а » о п у б л и к о в а н а ( а в т о р публикации Агамелян). О Р Р Н Б . Ф . 335. О п . 1 . Д . 4 . Каразин В.Н. С о ч . , п и с ь м а и б у м а г и . Х а р ь к о в , 1910. Ростопчин Ф.В. З а м е ч а н и я н а к н и г у г - н а С т р о й н о в с к о г о . Б . м . , б . г . С. 2-7. Каразин В.Н. М н е н и е о д н о г о у к р а и н с к о г о п о м е щ и к а , в ы р а ж е н н о е после б е с е д ы с с в о и м и с о б р а т и я м и о б Указе 23 мая 1816 г. и о б Э с т л я н д с к и х п о с т а н о в л е н и я х / / С б о р н и к исторических материалов, извлеченных и з архива с о б с т в е н н о й Е . И . В . канцелярии. Вып. 7. С. 147-148. С р а в н е н и е р у с с к и х крестьян с и н о с т р а н н ы м и / / Д у х ж у р н а л о в . 1817. Ч. 49; С р а в н е н и е м а с т е р о в ы х н а ф а б р и к а х с с о с т о я н и е м з е м л е д е л ь ц е в / / Т а м ж е . 1818. Ч . 29; О п р е и м у щ е с т в е н н ы х выгодах к р е с т ь я н н а б а р щ и н е п е р е д о б р о ч н ы м и / / Т а м ж е . 1818. Ч . 6; О с о с т о я н и и и н о с т р а н н ы х крестьян / / С ы н отечества. 1817. Ч. 17. Беседы в Обществе любителей р о с с и й с к о й словесности при Московском университете. 1871. Вып 3. С. 21-22. С м . н а п р и м е р : Воейков А.Ф. П о с л а н и е к б р а т у / / Вестн. Европы. 1819. № 3; К р а т к и е в ы п и с к и , известия и з а м е ч а н и я / Д а м ж е . 1820. № 2; О н м н о г о обещает / / Н е в с к и й зритель. 1820. № 4; Иовский П. О коренных постановлениях Р о с с и и / / В е с т н . Европы. 1821. № 1, 2; Д в а новых русских художника / / Отече­ ственные записки. 1822. № 25; Переписка / / Там же. 1822. № 32; О б Английских постановлениях касательно негров / / Вестн. Европы. 1824. № 8; О Бразильском государстве / / Там же. 1824. № 22,23; Рец. на «Обязанности домашнего общества» Гр. М а н с в е л о в а / / М о с к о в с к и й телеграф. 1825. № 7; и д р . Тургенев Н.Н. Р о с с и я и русские. С. 254. Речь Н.Г. Р е п н и н а перед малороссийским дворянством / / Дух журналов. 1818. № 2 0 . П о с л а н и е р о с с и й с к о г о дворянина к князю Р е п н и н у / / С б о р н и к и с т о р и ­ ч е с к и х м а т е р и а л о в , и з в л е ч е н н ы х и з архива с о б с т в е н н о й Е . И . В . к а н ц е л я р и и . Вып. 7. С П б . , 1895. С . 153-164; Ответ с о ч и н и т е л ю р е ч и о з а щ и щ е н и и права дворян н а владение крестьянами / / Ч О И Д Р . 1859. К н . 3. С. 43-50. Муравьев Н. П и с ь м а декабриста. 1813-1826. М . , 2001. С . 137. « Р о с с и и верные сыны». Т. 2. Л . , 1988. С. 158. Вестн. Европы. 1817. № 7. С. 112. 71

7 2

7 3

7 4

7 5

7 6

7 7

7 8

7 9

8 0

81

82

83

8 4

8 5

8 6

87

8 8

8 9

90

91

9 2

93

У. М. (ЛабзинА.Ф.)

№ 3. С. 120.

П о с л е д н я я н о ч ь 1813 года / / С ы н отечества. 1814.

В.М. Бокова

150 9 4

9 5

С ы н отечества. 1815. № 20. С. 7. К чести Р о с с и и . . . С. 147; О с т а ф ь е в с к и й архив к н я з е й В я з е м с к и х . Т. 1.

С П б , 1899. С. 7. Цит. по: ВасилъчиковАА Семейство Разумовских. Т. 2. С П б , 1881. С. 101. П и с ь м о к з е м л я к а м / / С ы н отечества. 1814. № 9-11. Ч О И Д Р . 1859. К н . 3. С. 48. Вестн. Европы. 1816. № 4. С. 302, 303. Ж у р н а л Д е п а р т а м е н т а н а р о д н о г о п р о с в е щ е н и я . 1821. № 5. С . 4 9 . С е в е р н ы й архив. 1822. № 4. С . 338; С ы н отечества. 1816. № 27. С е в е р н ы й архив. 1825. № 23. С . 234, 237. О б о з р е н и е политических п р о и с ш е с т в и й 1816 г . / / Д у х журналов. 1817. Ч. 20. С. 222-223. К ч е с т и Р о с с и и . . . С . 112, 174, 180. С ы н отечества. 1815. № 36. С. 138; Д у х журналов. 1815. № 9. С . 3. Д е р ж а в н ы й с ф и н к с . М , 1999. С . 223-224. И с т о р и ч е с к и й , статистический и г е о ф а ф и ч е с к и й ж у р н а л . 1816. № 3. С. 193; П и с ь м а М . М . С п е р а н с к о г о к Ф . И . Ц е й е р у о т 11 я н в а р я и 22 января 1816 г. / / Русский архив. 1867. Ст. 435. О П И Г И М . Ф . 254. Д . 372. Л. 146. Н е в с к и й зритель. 1820. № 1. С. 32-34, 153. Журнал д р е в н е й и н о в о й словесности. 1818. № 2; С ы н отечества. 1815. № 35. С. 91; Вестн. Европы. 1816. № 2. С. 142. С ы н отечества. 1818. № 11. С. 168; Журнал д р е в н е й и н о в о й с л о в е с н о ­ сти. 1818. Секретная инструкция Александра I Н . Н . Новосильцеву. 1(23) с е н т я б ­ ря 1804 г. / / В н е ш н я я политика России. Т. 2. М , 1961. С . 138-151. Мартене Ф.Ф. С о б р а н и е трактатов и к о н в е н ц и й , з а к л ю ч е н н ы х Р о с ­ сией с и н о с т р а н н ы м и державами. Т. 3. С П б , 1876. С. 210—211. Внешняя политика Р о с с и и . Т. 8. М , 1972. С . 146. Дух журналов. 1819. № 14. С. 96-101. Русский архив. 1869. Т. 1. Стб. 1697; Письма Н . М . Карамзина к И . И . Д м и ­ триеву. С. 236-237. См.: Уваров С. С. Речь п р е з и д е н т а и м п е р а т о р с к о й А к а д е м и и н а у к п о ­ печителя С.-Петербургского учебного округа в т о р ж е с т в е н н о м с о б р а н и и Глав­ н о г о п е д а г о г и ч е с к о г о института 22 марта 1818 г. С П б , 1818. С ы н отечества. 1818. № 13. С. 32-33, 34. Д у х журналов. 1818. № 14. С. 108. Дружинин Н.М. П р о с в е щ е н н ы й а б с о л ю т и з м / / А б с о л ю т и з м в Р о с с и и . М , 1964. С. 457. Д н е в н и к А л е к с а н д р а Чичерина: 1812-1813. М , 1966. С . 18. Михайловский-Данилевский А.И. И з в о с п о м и н а н и й / / Р у с с к и й вестн. 1890. № 9-10. С . 273; Раевский В.Ф. М а т е р и а л ы о ж и з н и и р е в о л ю ц и о н ­ н о й деятельности. Т. 2. Иркутск, 1983. С. 377; Г А Р Ф . Ф . 109.1 э к с п . 1826. Д . 61. Ч. 79. Декабристы. Т а й н ы е общества. М , 1907. С. 231. Восстание декабристов. Т. 1. М , 1925. С. 24; Т. 3. М , 1927. С. 42. Т р у б е ц к о й С П . Материалы о ж и з н и и р е в о л ю ц и о н н о й д е я т е л ь н о с т и . Т. 1. Иркутск, 1983. С. 218, 219. С м . п р и м . 2. С б . Р И О . Т. 3. С П б , 1868. С. 252. 9 6

9 7

98

9 9

1 0 0

101

1 0 2

103

1 0 4

105

1 0 6

1 0 7

108

1 0 9

1 1 0

111

112

113

114

115

116

1 1 7

1 1 8

1 1 9

120

121

122

123

1 2 4

125

1 2 6

127

Беспокойный дух времени 1 2 8

151

ПИСЬМО А . С . Ш и ш к о в а и м п е р а т о р у А л е к с а н д р у I / / Русская старина.

1894. № 10. С . 223, 225. 129

РГАЛИ. Ф . 195. О п . 1 . Ед. хр. 633. Л . 1-13 о б .

130

Никитенко АВ. Д н е в н и к : В 3 т. Т. 1. 1826-1857. М . , 1955. С. 324; Кап-

терев П.Ф. И с т о р и я р у с с к о й педагогии. Пг., 1915. С. 335; Карамзин НМ. П и с ь м о от 30 д е к а б р я 1824 г. / / П и с ь м а Н . М . К а р а м з и н а к И . И . Д м и т р и е в у . С . 388. 131

Бестужев

А.А. П и с ь м о к и м п е р а т о р у Н и к о л а ю I / / И з п и с е м и

п о к а з а н и й д е к а б р и с т о в . С П б . , 1906. С. 2. 132

Езпеаих /. е( СНеппесШ.

Ш з ю ц е рЫ1озор1щие ег. р о Н ^ и е с!е Кизз1е

ёершз 1ез * е т р з 1ез р1из ^еси1ез^из^и'а поз]оигз. У о 1 . 1 . Рапз, 1828. Р. 1. 133

Новский П. О к о р е н н ы х п о с т а н о в л е н и я х Р о с с и и , как п р и ч и н е е е н е п о ­

к о л е б и м о г о б л а г о д е н с т в и я / / Вестн. Е в р о п ы . 1821. № 1, 2. 134

Лунин М.С П и с ь м а и з С и б и р и . М . , 1987. С . 70.

1 3 5

К о н с т и т у ц и я Н . Муравьева //Дружинин

Н.М. Р е в о л ю ц и о н н о е д в и ж е ­

н и е в Р о с с и и с X I X в. М . , 1985. С . 253 и с л е д . 1 3 6

В о с с т а н и е д е к а б р и с т о в . Т. 7. М . , 1958. С . 116.

1 3 7

Т а м ж е . С . 148.

1 3 8

Т а м ж е . С . 204.

1 3 9

Т а м ж е . С . 174.

1 4 0

Т а м ж е . С . 159.

141

Т а м ж е . С . 181.

1 4 2

Там же.

1 4 3

Пущин М.Н З а п и с к и / / Р у с с к и й архив. 1908. № 11. С . 433-434.

1 4 4

Ц и т . п о : Горбачевский И.Н. З а п и с к и и письма. С . 382-383.

1 4 5

В о с с т а н и е декабристов. Т. 1. С . 364; Горбачевский И.И. Указ. соч. С. 360,

362, 76; В о с с т а н и е декабристов. Т. 9. С. 140; Т. 5. С. 201. 1 4 6

В о с с т а н и е декабристов. Т. 5. С . 12-13.

147

Горбачевский НИ Указ. соч. С . 59.

1 4 8

В о с с т а н и е д е к а б р и с т о в . Т. 14. С . 246, 256, 259, 282, 285, 294; Т.2. С . 26,

27; Беляев А.П. В о с п о м и н а н и я д е к а б р и с т а о п е р е ж и т о м и перечувствованном. Красноярск, 1990. С. 97-98. 149

Жуковская

Т.Н. З и м н и е тетради. С о б ы т и я з и м ы 1825-1826 гг. глазами

с о в р е м е н н и к о в //14 д е к а б р я 1825 года. В ы п . 1. С П б . , 1997. С . 15-17, 19-20; 1 суть консерватизм как реакция против революционной Франции, традиционализм как реакция против быстрых изменений, вызванных революцией, ле­ гитимизм, утверждавший принцип наследственной монархии как единственной формы законного правления, и реставрация, пре­ дусматривающая восстановление на троне монархов, свергнутых после 1789 г. Если берковский консерватизм носил эволюционный харак­ тер, то консерватизм Л. де Бональда и Ж. де Местра являлся контр­ революционным. Оба варианта, отстаивая традицию, выступали

402

К.С. Гаджиев

против нововведений 1789 г., но их понимание традиции сущест­ венно отличалось. Первый боролся против Французской револю­ ции за традиционные свободы, защищая конституционализм и парламентаризм; второй вел борьбу ради традиционной власти, что не без оснований делало его реакционным. Революционному лозунгу «Свобода, равенство, братство!» де Местр, ставший од­ ним из самых решительных защитников старого режима, проти­ вопоставил лозунг «Трон и алтарь!», имея в виду реставрацию наследственной монархии. Интерес представляет тот факт, что де Местр в течение 14 лет служил послом Сардинии в России. После де Местра и де Бональда французский консерватизм раскололся на множество мелких течений — от идей Ш. Морраса до идей антиякобинского литературоведа И. Тэна, литератора М. Барре и Л.-Ф. Вейо. В основе французского варианта консерватизма лежит хрис­ тианский пессимизм относительно человеческой природы, как он сформулирован в мифе о первородном грехе и изгнании Адама и Евы из Рая за вкушение запретного плода с древа познания. Эта идея доминирует в работах Л. де Бональда «Теория политической и религиозной власти в гражданском обществе» и «Первоначаль­ ное законодательство», а также Ж. де Местра «Соображения о Франции» и «Опыт о нарождающемся принципе человеческих уч­ реждений». Отрицательно оценивая революционные преобразова­ ния во Франции того периода, авторы излагали в них основы консервативной трактовки общественно-политических явлений и процессов, обосновывали мысль о необходимости одновременно­ го рассмотрения политических проблем как религиозных и нрав­ ственных. Это утверждало приоритет религии и морали над поли­ тикой, признавало факт ограниченности человеческого разума в познании мира, в постижении смысла и цели исторического про­ цесса и места в нем человека. Используемый для защиты монархии и католической церк­ ви, этот пессимизм сыграл центральную роль во французской консервативной мысли. В Германии, наоборот, подобная теологическая интерпрета­ ция человеческой природы была заменена секулярной философи­ ей истории, которая рассматривала органическое государство как наиболее подходящий инструмент эмансипации человека. В Вели­ кобритании консерватизм заимствовал свои аргументы из фило­ софии скептицизма и принципа гибкости в политике, получив­ шего свое отражение в неписаной конституции. В Германии основы консервативной мысли заложили Новалис, Ф. Шлегель, А. Мюллер, Ю. Мёзер и др. Как писал немецкий

Общественно-политическая мысль Европы

403

К. Манхейм, «Германия сделала для идеологии консер­ ватизма то, что Франция сделала ддя Просвещения, — использо­ вала ее до логического предела. Просвещение зародилось в Анг­ лии, в ведущей и наиболее прогрессивной стране капитализма; затем оно перешло во Францию, где приобрело наиболее ради­ кальную, наиболее абстрактно-атеистическую и материалистичес­ кую форму. Консервативная критика Французской революции так­ же была начата в Англии, но наибольшей целостности достигла на немецкой земле» . Здесь основой консервативной мысли стали историзм и ро­ мантизм, который поставил главной своей целью оправдание фео­ дальных принципов в противовес Французской революции и идеям Просвещения. Естественно, акцент германские консерваторы де­ лали на критике новых тенденций в развитии германского обще­ ства: рационализма, материализма и либерализма во всех его про­ явлениях. С французскими и английскими консерваторами их объединяла приверженность идее органического общества и государ­ ства, неприятие каких бы то ни было теорий или проектов социаль­ ных и политических преобразований. Пожалуй, наиболее отчетли­ во позицию германских консерваторов к государству и его изучению изложил А. Мюллер. «Я должен был, — писал он, — показать природу государства. Без дефиниций, которые являются ядом науки, я описал отношения извечных сословий: клира, куп­ цов, дворян и мещан; я посредничал между ними неизбежными различиями в возрасте и поле, так появилось описание природы государства, более ясное и точное, к тому же более живое, неже­ ли результат самых точных анализов» . В 1830 г. И.В. Гёте пытался синтезировать консервативные идеи с либеральными целями. Он считал, что либерал должен добиваться как можно больше добра, но не используя при этом ни огня, ни меча. В своем рифмованном кредо «Природа и искусство» он про­ возгласил свой взгляд на необходимость добровольного подчине­ ния закону: «...лишь в самоограничении художник способен про­ явить себя. И лишь закон дает нам свободу». Его политическая драма «Дочь природы» отразила враждебность автора к Француз­ ской революции, радикализму и массовым движениям. Возможно, наиболее зрелый вариант немецкой консерватив­ ной мысли был сформулирован такими крупным историками, как К. фон Савиньи и Л. фон Ранке, которые рассматривали ис­ торию как процесс постепенного органического роста. Большой вклад в утверждение консервативных идей в поли­ тической сфере Германии внес «железный канцлер» О. Бисмарк, при котором были приняты гражданский и уголовный кодексы СОЦИОЛОГ

2

3

404

КХ. Гаджиев

новой империи, завершено принятие Германией золотого стан­ дарта и осуществлен переход к свободной торговле. В целом при нем были приняты меры, позволившие либералам принимать его за своего. Несмотря на приверженность идеям консерватизма, по­ литика Бисмарка отличалась гибкостью. Это стало особенно оче­ видно, когда он в 1873 г. в рамках политики культуркампф в союзе с либералами развязал кампанию против политического католицизма и за разрушение католической партии центра. В борь­ бе с социал-демократией Бисмарк ввел комплекс социального законодательства, призванного удержать рабочий класс от поли­ тического радикализма. В Великобритании разработка консервативных цдей имела ме­ сто в работах поэтов С. Колриджа и У. Уордсворта. Выступая перво­ начально как утопические либералы, они поддерживали Француз­ скую революцию. Но вскоре, отказавшись от своих юношеских симпатий, отвергли либерализм и рационализм и обратили свой взор к традиционной монархии и англиканской церкви. Большим вкладом в ценности и установки консерватизма стали прозаические работы Колриджа «Ьау 8егаюш», «Вю§гарЫа П1егапа», «РЫ1о$орЫса1 ЬесШгез», «Акк {о КейесИоп т Ше РогтаНоп оГ а Мап1у Спагас1ег, оп Ше 8еуега1 Огоипёз оГРгиёепсе, МогаШу, апё КеЦ^юп», а также его различные письма и беседы за «круглым столом». Согласно Колриджу, общество разделено на различные классы, каждый из которых выполняет ценные функции. Но это не значит, что все классы имеют право голоса и участия в управ­ лении. Ими обладает только этически подкованная аристократия, в своих действиях ограниченная жесткими узаконенными требо­ ваниями парламента. Причем все классы должны гармонически сотрудничать в рамках органически единой конституции. В сфере практической политики влияние Колриджа осущест­ вилось через его ученика Б. Дизраэли, премьер-министра от партии тори, а также пришедших ему на смену лорда Солсбери и А. Бальфура. Длительный период правления консерваторов, продолжав­ шийся до 1905 г., характеризовался введением высоких тарифов и постепенным отходом рабочего класса от партии тори, что было остановлено избирательной реформой 1867 г., расширившей из­ бирательные права рабочих. Можно сказать, что со времен Дизра­ эли консерватизм в Великобритании вынужден был принимать изменения, введенные либеральной, а затем и лейбористской партиями. Следует отметить, что хотя экономика Европы конца XVIII — начала XIX в. характеризовалась бурными темпами развития, об­ щественно-политическая мысль этого периода отмечена печатью

Общественно-политическая мысль Европы

405

реставрации, проявившейся в возникновении так называемых «тео­ кратических» политических учений, возрождении теорий Божест­ венного происхождения государственной власти вообще и коро­ левской, в частности. Так, де Бональд и де Местр обосновывали идею о Божест­ венном происхождении монархии как единственно возможной разумной формы государственного правления. Они рассматривали феодальное государство как большую семью, в которой монарх осенен Божественной благодатью и обладает Божественной влас­ тью над подданными. (Местр даже пытался обосновать идею со­ здания общеевропейской монархии под эгидой папы римского.) При этом интерес представляет тот факт, что подобные взгляды уживались у них с определенной долей религиозной терпимости и признанием неизбежности перемен в обществе и государстве. Как считал, например, де Местр, изменение является «неизбежным признаком жизни». Однако, говорил он, изменениям подверже­ ны лишь формы вещей, а их суть остается неизменной. В условиях утверждения на протяжении всего XIX в. принци­ пов и институтов парламентаризма, конституционализма, разде­ ления властей и других атрибутов либерализма, а в последней четверти того же столетия также идей социал-демократии влия­ ние де Бональда и де Местра, решительно отстаивавших дворянско-клерикальные привилегии, постепенно уменьшилось. Иная судьба была уготована идеям Э. Берка, которые можно было трактовать весьма широко и использовать в зависимости от ситуации в разных целях. Отстаиваемые им установки на осторож­ ное и бережное отношение к существующим институтам, важ­ ность сохранения традиций и обычаев, признание самоценности и роли семьи, религии, нравственности и т.д. сыграли немаловаж­ ную роль в дальнейшем развитии общественно-политической мысли Европы. Дополнительную актуальность идеям Берка придавало то, что, в принципе защищая статус-кво, он одновременно обосно­ вывал необходимость реформ, призванных своевременно приспо­ сабливаться к изменяющимся общественно-политическим реаль­ ностям. Поэтому не случайным представляется тот факт, что такие известные консервативные государственные деятели, как Б. Дизраэли, будучи премьер-министром Великобритании, и канцлер Германии О. Бисмарк, использовали подобные вдеи для осущест­ вления социальных реформ, призванных удержать широкие народ­ ные массы от податливости веяниям либерализма и набиравшей силу и авторитет социал-демократии. К началу ХГХ в. относится также формирование «историзма», «исторического миросозерцания», ставших важнейшими состав-

406

КХ. Гаджиев

консервативной мысли. Наряду с верой в силу челове­ ческого разума снова получает популярность идея о неразрывной связи человека с прошлым, с вековыми традициями и обычая­ ми, происходит историзация человеческого мышления. К этому же периоду относится дальнейшая интенсивная разработка орга­ нической теории государства, в которой последнее отождествлялось с существом, имеющим самостоятельную от отдельных личностей жизнь и стоящую над ними, обладающую внутренней жизненной силой и способностью к самосохранению. Следует отметить, что начавшие формироваться в первой половине XIX в. позитивизм О. Конта и социализм А.К. Сен-Си­ мона по сути дела являлись реакцией на идеи социального ато­ мизма, возрожденческо-просветительского индивидуализма и ре­ зультаты Великой французской революции, стремлением их духовного преодоления. В своих поисках органических начал в орга­ низации общества они были весьма близки отцам-основателям континентальной консервативной традиции Ж. де Местру и Л. де Бональду. Объясняя власть и общество волей Божией, де Бональд рассматривал власть как «живое существо», призванное сохранить общество. «Воля этого существа, — говорил он, — называется законом, а его действия — правительством». Общество, по мнению де Бональда, также живое суще­ ство, имеющее детство, юность, зрелость. Возражая Ж.-Ж. Руссо и И. Канту, которые считали, что общество создано человеком для человека, де Бональд утверждал: «...человек существует толь­ ко для общества; общество создается только для самого себя». Кри­ тикуя индивидуализм, он говорил: в отличие от философов Но­ вого времени, которые создали философию «я», «я хотел создать философию социального человека, философию мы». Как считал де Бональд, «в обществе нет прав, а есть только обязанности». Рассматривая государство как «большую семью», которой и телом, и душой принадлежат все составляющие ее «обез­ доленные индивидуумы», он обосновывал идею вмешательства государства в материальную и моральную жизнь своих членов . Реализация идей Просвещения и Французской революции, утверж­ дали духовные отцы консерватизма, приведет к обесценению унас­ ледованных от предков традиций и бессмысленному разрушению моральных и материальных ценностей общества. У консерватив­ ных мыслителей так или иначе присутствовала идея некоего жиз­ ненного начала всего реального мира. У некоторых русских пред­ ставителей консервативной ориентации, например у В.С. Соловьева, в качестве такого жизненного начала выступала София — Душа мира, Премудрость Божия. Предполагалось, что человек в силу

ЛЯЮЩИМИ

4

Общественно-политическая мысль Европы

407

ограниченности своего разума не вправе бездумно браться за пе­ реустройство мира, поскольку тем самым он рискует задеть зак­ люченную в этом мире духовность, или жизненное начало. Основатели консерватизма утверждали, что в силу злой и греховной сущности своей природы человек не ведает, что доя него лучше и что хуже. Он не только не способен переустроить общество, но и не должен стремиться к этому, поскольку такое стремление явилось бы насилием над естественными законами раз­ вития общества. Политические принципы следует приспосабливать к обычаям, национальным традициям, установившимся формам общественно-политических институтов. Свобода, о которой говорят идеологи Просвещения и Фран­ цузской революции, утверждал, например, Э. Берк, не имеет ни­ чего общего с истинной свободой, дарованной английскому на­ роду обычаем и традицией. Отцы-основатели консерватизма противопоставили выдвинутым европейским Просвещением и Великой французской революцией идеям индивидуализма, про­ гресса, рационализма взгляд на общество как на органическую и целостную систему. То, что Руссо называл «цепями» (т. е. ограниче­ ния, традиционно налагаемые обществом на человека), подавляю­ щими «естественную доброту» человека, Берк и его сторонники, наоборот, рассматривали как традиции, без которых невозможно реализовать человеческую свободу . В конструкциях отцов-основателей консерватизма естествен­ ным и законным считалось лишь общество, опирающееся на иерархическую структуру, отдельные части которой обеспечива­ ют жизнеспособность и целостность общественного организма, подобно тому, как отдельные органы человеческого тела — жиз­ неспособность и целостность всего его организма. Если либера­ лизм и социализм с самого начала возникли в качестве классовых идейно-политических течений соответственно буржуазии и рабо­ чего класса, то в этом смысле значительно сложнее обстоит дело с консерватизмом. В целом как тип общественно-политической мысли и идей­ но-политическое течение консерватизм отражает идеи, идеалы, установки, ориентации, ценностные нормы тех классов, фракций и социальных групп, положению которых угрожают объективные тенденции общественно-исторического и социально-экономи­ ческого развития, тех привилегированных социальных группиро­ вок, которые испытывают все возрастающие трудности и давле­ ние со стороны не только демократических сил, но и наиболее динамичных фракций имущих слоев населения. Но нередко кон­ серватизм был своего рода защитной реакцией средних и мелких 5

К.С Гаджиев

408

предпринимателей, фермеров, лавочников, ремесленников, про­ сто жителей сельской местности, испытывающих страх перед бу­ дущим, несущим с собой неопределенность и зачастую реальное ухудшение социального статуса. Как писал один из видных представителей современного консерватизма М. Оукшот, быть консерватором — значит «пред­ почесть проверенное непроверенному, факт — тайне, реальное — возможному, близкое — далекому, достаточное — сверхдостаточ­ ному, удобное — совершенному» . В этом контексте консерватизм можно рассматривать как искусство политического компромисса, обеспечения равновесия и умеренности. Очевидно, что консерва­ тизм представляет собой нечто большее, чем просто защиту инте­ ресов тех или иных слоев населения. «Консервативное» включает в себя утвердившийся и общепринятый в обществе набор ценно­ стей, обусловливающих поведение и образ мыслей значительных категорий людей, а также формы приспособления к традицион­ ным социальным нормам и институтам. Важное место в нем занимают глубинные традиционалист­ ские и ностальгические тенденции, характерные для психологии массовых слоев населения. Бывает и так, что консервативные цен­ ности и нормы могут поддерживать и отдельные группы населе­ ния, интересам которых они объективно противоречат. Поэтому консерватизм мог и может апеллировать не только к буржуазии, но и к отдельным группировкам из других классов, например к фермерам, лавочникам, ремесленникам, к жителям сельской местности вообще. Большое значение имеет и то, что он выдвига­ ется в контексте религиозной социальной философии, как пра­ вило, претендующей на внеклассовость. Гносеологической предпосылкой консерватизма является то, что общественно-политический процесс имеет двойственную при­ роду. С одной стороны, это эволюция, развитие и отрицание ста­ рого, разрыв с прошлым и творение нового; с другой — он со­ храняет и переносит из прошлого в настоящее и будущее все жизнеспособное, непреходящее, общечеловеческое. Любая обще­ ственно-политическая система может трансформироваться в од­ них своих аспектах, в то же время сохраняя преемственность в других. Историческая связь не может прерваться хотя бы потому, что просто разного рода декретами и постановлениями невозмож­ но добиться ликвидации материальных условий бытия и духов­ ной культуры. Иначе говоря, лишь при наличии взаимодействия и тесного переплетения двух начал: развития и творения нового, с одной стороны, и сохранения преемственности с прошлым — с другой, можно говорить об истории и общественно-историческом процессе. 6

Общественно-политическая мысль Европы

409

Поэтому вслед за О. Шпенглером можно сказать, что исто­ рия представляет собой одновременно и процесс становления, и уже «ставшее». Из этих двух начал консерваторы отдают предпоч­ тение второму. Принимая существующее положение вещей, кон­ серватизм делает акцент на необходимости сохранения традици­ онных правил, норм, иерархии власти,-социальных и политических структур и институтов. В духе гегелевской формулы «все действи­ тельное разумно, все разумное действительно» консерватор рас­ сматривает существующий мир как наилучший из всех возмож­ ных миров. Конечно, любая страна, любая нация нуждаются в категории людей, партий и организаций, а также обосновываю­ щей их интересы идеологии, призванных сохранять, защищать и передавать будущим поколениям то, что достигнуто к каждому конкретному историческому периоду, ибо народ без памяти о прошлом — это народ без будущего. Здесь следует упомянуть муд­ рую восточную поговорку: «В того, кто стреляет в прошлое из пистолета, будущее выстрелит из пушки». Нельзя не сказать и о том, что любому обществу в целом есть что отстаивать, сохранять и передавать будущим поколениям. Вместе с тем истинный консерватизм, призванный защищать статус-кво, обосновывать необходимость его сохранения, должен учесть изменяющиеся реальности и уметь приспосабливаться к ним. Поскольку мир динамичен и подвержен постоянным измене­ ниям, консерватизм не может отвергать их все без исключения. Показательно, что начиная со второй половины XIX в., особенно в XX в. (в раде случаев после Второй мировой войны), приспосаб­ ливаясь к социально-экономическим и общественно-политическим изменениям, консерваторы восприняли многие важнейшие идеи и принципы, которые ими раньше отвергались. Речьвдет,например, о свободно-рыночных отношениях, конституционализме, системе представительства и выборности органов власти, парламентариз­ ме, политическом и идеологическом плюрализме и т.д. После Второй мировой войны большинство консерваторов при всей своей при­ верженности религиозной вере приняли рационализм и технокра­ тизм. Приняли они также отдельные кейнсианские идеи государ­ ственного регулирования экономики, социальных реформ, государства благосостояния и т. д. В этом аспекте консерватизм претерпел далеко идущую трансформацию в 70—80-х гг. XX в. Либерализм

Основные тенденции и направления общественно-истори­ ческого развития XIX в. в большей степени определялись идейнополитическими и философскими установками либерализма, не-

К.С Гаджиев

410

жели консерватизма. Не случайно этот век характеризовался рас­ пространением и утверждением во многих странах институтов и отношений гражданского общества, правового государства, рыноч­ ной экономики и политической демократии. Причем само столе­ тие получило название века прогресса, всецело отождествляемого с либерализмом. Либерализм представляет собой весьма сложное и многопла­ новое явление. Он ассоциируется с такими ставшими привычны­ ми для современного общественно-политического лексикона по­ нятиями и категориями, как идея самоценности индивида и его ответственности за свои действия; идея частной собственности как необходимого условия индивидуальной свободы; принципы свобод­ ного рынка, свободной конкуренции и свободного предпринима­ тельства, равенства возможностей; система разделения властей, сдержек и противовесов; идея правового государства с принципами равенства всех граждан перед законом, терпимости и защиты прав меньшинств; гарантия основных прав и свобод личности (совес­ ти, слова, собраний, создания ассоциаций и партий); всеобщее избирательное право и т.д. Либерализм — это не только доктрина или кредо, но и тип мировоззрения. Как подчеркивал один из ведущих его представи­ телей в XX в. Б. Кроче, «либеральная концепция метаполитическая, выходящая за рамки формальной теории политики, а также в определенном смысле этики и совпадающая с общим понима­ нием мира и действительности» . Это система воззрений и кон­ цепций, которая не всегда ассоциируется с конкретными полити­ ческими партиями или политическим курсом. Либерализм — одновременно теория, доктрина, программа и политическая практи­ ка. Он представляет собой весьма гибкую и динамичную систему, открытую влиянию со стороны других течений, чутко реагирую­ щую на изменения в общественной жизни и модифицирующуюся в соответствии с новыми реальностями. Об этом свидетельствуют все перипетии и основные вехи формирования и эволюции либе­ рализма. При всей своей многовариантности либерализм имеет общие корни и определенный комплекс концепций, идей, принципов и идеалов, в совокупности делающих его особым типом общественно-полтпической мысли. Термин «либерализм» происходит от латинского слова ИЬегаЦз — «свободный», «имеющий отношение к свободе». Он вошел в европейский общественно-полиггический лексикон в начале XIX в. Первоначально он использовался в Испании, где в 1812 г. «либе­ ралами» называли группу делегатов-националистов в кортесах (ис7

Общественно-политическая мысль Европы

411

панская разновидность протопарламента), заседавших в Кадисе. Со временем термин вошел в английский и французский и затем во все крупные европейские языки. Своими корнями либеральное мировоззрение восходит к Ренес­ сансу, Реформации, ньютоновской научной революции. Участники английской буржуазной революции середины XVII в., Славной ре­ волюции 1688 г., Войны за независимость США руководствовались многими из тех идеалов и принципов, которые позже стали со­ ставной частью либерального мировоззрения. «Декларация неза­ висимости США», обнародованная 4 июля 1776 г., — первый документ, в котором эти идеи и принципы получили формальное выражение. «Мы считаем, — заявили авторы Декларации на весь мир, — самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, среди которых — право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью» . У истоков либерализма стояли такие разные по мировоззре­ нию личности, как Дж. Локк, Ш.Л. Монтескье, И. Кант, А. Смит, В. Гумбольдт, Т. Джефферсон, Дж. Медисон и др. На протяжении всего XIX в. идеи либерализма были продолжены и развиты И. Бентамом, Дж.С. Миллем, Т.Х. Грином, Л. Хобхаузом, Б. Бозанкетом, А. де Токвилем, Г. Спенсером и другими представителями западной общественно-политической мысли. Существенный вклад в формиро­ вание либерального мировоззрения внесли представители европей­ ского и американского Просвещения, французские физиократы, приверженцы английской манчестерской школы, представители немецкой классической философии, европейской классической политэкономии. В их работах доминирующим является стремление обосновать программу демократизации политических и правовых институтов. Защищая идею прав и свобод человека, они были убеждены в том, что свободное развитие рыночных отношений в экономике и демократических принципов и институтов в политической сфере должно постепенно привести к росту благосостояния широких слоев населения и сглаживанию социальных противоречий. Они, каждый по-своему в соответствии с реальностями своего времени, высказывались за пересмотр устоявшихся, но устарев­ ших ценностей и поисков подходов к решению важнейших соци­ ально-экономических и политических проблем, за перестройку потерявших эффективность общественно-политических и государ­ ственных институтов. Поворотным пунктом в формировании либерализма, да и в размежевании основных течений западной общественно-полити8

КХ. Гаджиев

412

ческой мысли Нового и Новейшего времени следует считать Ве­ ликую французскую буржуазную революцию. В частности, один из ее главных политико-вдеологических документов — «Деклара­ ция прав человека и гражданин» 1789 г. — в емкой и строго отчека­ ненной форме, в сущности, легитимизировал те идеи, ценности и установки, которые впоследствии стали важнейшими системо­ образующими составляющими классического либерализма. С этой точки зрения наибольший интерес для нас представляет вторая статья Декларации, которая гласила: «Целью всякого политиче­ ского объединения является сохранение естественных неотъемле­ мых прав человека. Эти права суть свобода, собственность, безо­ пасность и сопротивление угнетению» . Либеральные принципы в той или иной степени получили практическое осуществление в ограниченном конституционном строе, установленном во Фран­ ции после Июльской революции 1830 г., а также в Третьей рес­ публике в 1870 г. Ощутимых успехов либералы добились в Швей­ царии, Голландии, Скандинавских странах. Немаловажную роль они сыграли в объединении Италии и Германии, а также в фор­ мировании государственной системы этих стран. Своеобразным полигоном, на котором либеральные идеи проходили главную проверку и испытание, стали Великобритания и США. В России в силу целого комплекса причин либеральное миро­ воззрение укоренилось сравнительно поздно — в конце XIX — начале XX в., но тем не менее представители русской обществен­ но-политической мысли внесли собственную лепту в его понима­ ние и разработку. Среди них следует назвать прежде всего Т. Гра­ новского, П. Струве, Б. Чичерина, П. Милюкова, пытавшихся развить и применить принципы либерализма к российским реаль­ ностям. В частности, они заложили основы русского конституцио­ нализма, идей правового государства и гражданского общества. Их заслуга состояла также в постановке в прагматическом аспекте проблем прав и свобод личности, подчинения государственной власти праву, верховенства закона. Либерализм формировался, развивался и утверждался в раз­ личных социально-исторических и национально-культурных усло­ виях. При близком рассмотрении в нем обнаруживается весьма причудливое разнообразие оттенков, переходных ступеней, про­ тиворечий и т.д. Но в целом, как правило, выделяют две истори­ чески сложившиеся либеральные традиции: англосаксонскую и континентально-европейскую. Либерализм прошел несколько этапов в своем развитии. Вплоть до последней трети XIX в. господствующее положение занимал так называемый «классический», или «манчестерский», либера9

Общественно-политическая мысль Европы

413

Вильгельм Гумбольдт лизм. Одной из установок этого течения является защита принци­ па невмешательства государства в экономическую жизнь, обо­ снование необходимости неукоснительного соблюдения принципа 1а1$8е2-Ыге, 1а18$е2-ра8зег, свободной конкуренции, рыночной эко­ номики и свободной торговли. Например, Г. Спенсер, считая го­ сударство необходимым злом, отвергал всякие установки на регу­ лирование государством экономики, трудовых отношений, оказание материальной помощи неимущим и т.д., полагая, что все это порождает у людей иждивенчество и, следовательно, от­ рицательно скажется на развитии общества. «Это вмешивающееся во все государство, — писал он, — не только не исцеляет причи­ няемого им зла, оно не только усугубляет некоторые из суще­ ствующих бед и создает новые бедствия, еще более значительные, чем старые, но вместе с тем оно еще подвергает людей притесне­ нию, грабежу, разорению, которые обрушиваются на них вслед­ ствие того, что правосудие не отправляется надлежащим образом. И не только прибавляет к положительному злу это громадное отрицательное, но это последнее, поддерживая многие социальные злоупотребления, которые иначе не существовали бы, создает но­ вые случаи для вмешательства, действующие, в свою очередь, тем же самым путем. И таким образом, как и всегда, "дурные вещи становятся сильными благодаря злу"» . На политической арене носительницей важнейших ценностей и принципов этой традиции стала либеральная партия Великобри­ тании. Во второй половине XIX в. она превратилась в одну из двух ведущих политических партий страны. Однако с выдвижением на политическую авансцену лейбористской партии, которая привлекла 10

414

КХ. Гаджиев

на свою сторону рабочий класс, либералы стали постепенно те­ рять свои позиции и либеральная партия превратилась в третью по величине и значимости партию. Что касается континентально-европейской традиции, то в ней больший акцент делался на процессы национальной консолида­ ции и отказ от всех форм экономического, политического и ин­ теллектуального авторитаризма. В силу разнообразия исторических условий здесь в каждой из стран либерализм обрел собственную окраску. Постепенно в нем вьщелились два соперничающих между собой течения — умеренных и прогрессистов. Последние в свою очередь также характеризовались разнообразием идеологических позиций, что, в частности, проявилось в названиях их партий — от либералов до радикалов. Разнородность как самого либерализма в качестве особого течения общественно-политической мысли, так и либеральных партий в отдельных странах объяснялась главным образом тем, что в них с различной степенью остроты вставали проблемы обес­ печения экономических свобод, конституционных реформ или секуляризации государства. Дополнительным фактором, опреде­ лившим идеологическую окраску либеральных партий в тех или иных странах, стала проблема национального возрождения и объе­ динения, как это было, например, в Италии и Германии. Здесь либерализм стал одной из мобилизующих сил национально-госу­ дарственного объединения. В целом либеральное мировоззрение с самого начала тяготело к признанию идеала индивидуальной свободы в качестве универ­ сальной цели. Более того, гносеологической предпосылкой либе­ рального мировоззрения является приоритет человеческой инди­ видуальности, осознание ответственности отдельного человека за свои действия как перед самим собой, так и перед обществом, утверждение представления о равенстве всех людей в своем врож­ денном, естественном праве на самореализацию. Поэтому неуди­ вительно, что на первоначальном этапе комплекс ценностей и идей, составляющих сущность либерализма, включал индивиду­ альную свободу, достоинство человеческой личности, терпимость. Индивидуализм развивался рука об руку с гуманизмом, идеями самоценности человека и человеческой свободы, плюра­ лизма мнений и убеждений, он стимулировал их, стал как бы их основанием. По сути дела, индивидуализм превратился в источ­ ник творческих потенций Запада. Если для Аристотеля полис есть самодостаточная ценность, а для Э. Берка «люди проходят, как тени, но вечно общее благо», то у одного из столпов либерализма Д. Локка отдельный индивид, противопоставляемый обществу и

Общественно-политическая мысль Европы

415

государству, — «хозяин своей собственной персоны». Дж.С. МИЛЛЬ сформулировал эту мысль в форме следующей аксиомы: «Человек сам лучше любого правительства знает, что ему нужно» . Такой идеал сулил возможности для быстрого продвижения вверх по социальной лестнице, успех в борьбе за место под солнцем, он стимулировал предприимчивость, настойчивость в поисках новых путей достижения успеха, трудолюбие, новаторство и другие цен­ ности и ориентации, которые в совокупности сделали капитализм столь динамической системой. Очевидно, что приверженцы либерализма понимали свободу в негативном смысле, т.е. в смысле свободы от политического, церковного и социального контроля со стороны феодального го­ сударства. Борьба за свободу для них означала борьбу за уничто­ жение внешних ограничений, накладываемых на экономическую, физическую и интеллектуальную свободу человека. Эту позицию А. Берлин сформулировал следующим образом: «Я свободен настолько, насколько в мою жизнь не вмешиваются другие». Поэтому классический либерализм объявил потерявшими силу все формы наследственной власти и сословных привилегий, поставив на первое место свободу и естественные способности отдельного индивида как самостоятельного разумного существа, независимой единицы социального действия. Именно индивидуа­ лизм лежит в основе права каждого человека на жизнь, свободу и частную собственность (а в отдельных редакциях — на стремление к счастью), в основе принципа отождествления свободы и частной собственности, которые в совокупности стали могущественной сти­ мулирующей силой развития производительных сил, обществен­ но-исторического развития, формирования и утверждения поли­ тической демократии. Здесь частная собственность рассматривается в качестве гаранта и меры свободы. «Идея свободы, — писал В. фон Гумбольдт, — развивается только вместе с идеей собственности, и самой энергичной деятельностью мы обязаны именно чувству собственности» . Именно из экономической свободы выводилась полиггическая и гражданская свобода. С формированием и утверждением идеи индивидуальной свободы все более отчетливо вычленялась проблема отношений государства и отдельного человека и соответственно проблема пре­ делов вмешательства государства в дела индивида. Сфера индиви­ дуальной активности человека, не подлежащей вмешательству со стороны внешних сил, рассматривалась как область реализации естественной свободы и, стало быть, естественного права. По­ скольку это право призвано защищать отдельного человека от неправомочного вмешательства в его личную жизнь со стороны 11

12

416

КХ Гаджиев

государства ИЛИ церкви, оно, по справедливому замечанию Дж. Руджиеро, является формой «юридического протестантизма». Адепты естественного права исходили из идеи, согласно ко­ торой человек появился на свет раньше общества и государства. Уже в дообщественном, догосударственном, «естественном» со­ стоянии он был наделен некоторыми неотчуждаемыми правами. Основываясь на этом, были сформулированы политэкономическая, юридически-правовая системы и государственно-поли­ тическая концепция, в которых право было превращено в инст­ румент гарантирования отдельному индивиду свободы выбора морально-этнических ценностей, форм деятельности и создания условий доя претворения в жизнь этого выбора. Такой подход предполагает для всех членов общества равные возможности само­ реализации и равные права в достижении своих целей и интересов. В данном контексте важным компонентом либерализма стал прин­ цип плюрализма во всех сферах общественной жизни: в соци­ альной сфере различных классов, слоев, заинтересованных групп и т.д.; культурной — разнообразия этнических, региональных или иных культур, культурных типов и течений, средств массовой информации, отделения церкви от государства, различных кон­ фессий, церковных деноминаций, вероисповеданий и т.д.; поли­ тической — политических сил, партий, организаций, группиро­ вок, клубов и т.д. Все эти подходы выражались в законодательно закрепленном принципе равенства всех перед законом, в идеях государства — «ночного сторожа» и правового государства, демократии и парла­ ментаризма. Суть идеи государства — «ночного сторожа» состояла в оправдании так называемого «минимального государства», на­ деленного ограниченным комплексом самых необходимых функ­ ций по охране порядка и защите страны от внешней опасности. Здесь приоритет отдавался гражданскому обществу перед государ­ ством, которое рассматривалось как необходимое зло. Из воззре­ ний Дж. Локка, например, можно сделать следующий вывод: вер­ ховный государственный орган можно сравнивать не с головой, увенчивающей общество, а с шляпой, которую можно безболез­ ненно сменить. Иначе говоря, общество — постоянная величина, а государство — производное от него. Эти постулаты стали своего рода альфой и омегой почти для всех представителей классиче­ ского либерализма. Неотъемлемой составной частью либеральной идеи свободы индивида является также не менее важный принцип ответствен­ ности последнего перед обществом за свои действия. Представите­ ли либерализма, особенно его умеренного крыла, не отвергали

Общественно-политическая мысль Европы

Иммануил

417

Кант

позитивных функций государства во всех без исключения сферах общественной жизни. Для либералов с самого начала была аксио­ мой мысль об обязанности государства защищать права и свободу отдельного человека. В этом смысле исключительно важное место в либерализме занимал постулат, по-разному сформулированный А. Смитом и И. Кантом. Первый говорил, что собственность дает права, но эти последние нужно использовать таким образом, что­ бы не нарушать права других членов общества. Кант утверждал: «...моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека». В обоих случаях подразумевалось действие государства по защите прав и свобод человека. Симптоматично, что отцыоснователи либерализма прямо предписывали государству ответ­ ственность за материальное обеспечение неимущих слоев населе­ ния. Так, рассматривая в качестве главной обязанности государства «стоять на страже» прав личности, Кант вместе с тем говорил о необходимости со стороны государства помочь бедным и с этой целью облагать богатых специальным налогом, «предназначен­ ным на поддержку тех членов общества, которые не в состоянии жить своими средствами». Достаточно прочитать соответствующие страницы «Богатства народов» Смита, чтобы убедиться в том, что один из зачинателей либеральной политэкономии и концепции «государства — ночного стража» безоговорочно поддерживал по­ зитивную роль государства, когда речь шла о материальной под­ держке неимущих и обездоленных слоев населения. При всех воз14 -

9302

418

КХ. Гаджиев

можных здесь оговорках эти идеи не были чужды и представите­ лям классического либерализма. В либерально-демократической системе правовая государствен­ ность соединена с институтами открытого общества. В этом кон­ тексте либерализм внес значительный вклад в формулирование принципов конституционализма, парламентаризма и правового государства — этих несущих конструкций политической демокра­ тии. Основополагающее значение имел принцип Ш. Монтескье разделения властей натри главные ветви: законодательную, испол­ нительную и судебную. По его мысли, в случае соединения зако­ нодательной и исполнительной ветвей неизбежны подавление сво­ боды, господство произвола и тирании. То же самое произойдет и в случае соединения одной из этих ветвей с судебной властью. А соединение всех трех в одном лице или органе составляет харак­ терную черту деспотизма. Отцам-основателям либерального мировоззрения принадле­ жит идея о том, что в государстве должны властвовать не отдель­ ные личности, а законы. Задача государства состоит в том, чтобы регулировать отношения между свободными гражданами на осно­ ве строгого соблюдения законов, которые призваны гарантиро­ вать свободу личности, неприкосновенность собственности и дру­ гие права человека и гражданина. Эти принципы нашли отражение в одном из основополагающих принципов либерализма — идее конституционализма. Суть данной идеи — это разделение и ограничение власти для оптимального обеспечения свободы. В тео­ рии разделения властей независимость различных ветвей власти обосновывается тем, что в любом государстве существуют некие фундаментальные функции, которые в силу коренных различий в самой их природе можно реализовать раздельно. Либерализм и демократия обусловливают друг друга, хотя их и нельзя полностью отождествлять друг с другом. Но фактом ос­ тается то, что либерализм теснейшим образом связан с полити­ ческой демократией. Как утверждал, например, А. де Токвиль, «постепенное установление равенства условий есть предначертан­ ная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими ос­ новными признаками: он носит всемирный, долговременный ха­ рактер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей; все события, как и все люди, способствуют его развитию» . «Обу­ чать людей демократии, возрождать, насколько это возможно, демократические идеалы, очищать нравы, регулировать демокра­ тические движения, постепенно приобщать граждан к делам управ­ ления государством, избавляя их от неопытности в этих вопросах и вытесняя их слепые инстинкты осознанием своих подлинных 13

Общественно-политическая мысль Европы

419

интересов; изменять систему правления сообразно времени и мес­ ту, приводя ее в соответствие с обстоятельствами и реальными людьми, — продолжал Токвиль, — таковы важнейшие из обязан­ ностей, налагаемые в наши дни на тех, кто управляет обществом» . В сугубо политической сфере под демократией понимается форма власти, и с этой точки зрения она представляет собой учение о легитимизации власти большинства. Либерализм же под­ разумевает границы власти. Вместе с тем нельзя не отметить, что в либеральной традиции демократия, во многом отождествляемая с политическим равенством, понимала последнее как формальное равенство граждан перед законом. В этом смысле в классическом либерализме демократия представляла собой, по сути дела, полити­ ческое выражение принципа Ыззег-гане и свободно-рыночных отношений в экономической сфере. Необходимо отметить также то, что в либерализме, так же как и в любом другом типе миро­ созерцания и течении общественно-политической мысли, были заложены не одна, а несколько тенденций, что выражается в ее многовариантности. Наиболее полно либеральный идеал складывался в англосак­ сонских странах, особенно в США. Здесь, утвердившись в обще­ ственном сознании, индивидуализм стал восприниматься в каче­ стве главного и даже единственного принципа американского общества. Самостоятельность и опора на свои собственные силы, индивидуализм и свободная конкуренция были подняты до уров­ ня стандарта образа жизни значительной части американского на­ рода. В своих крайних формах эта тенденция трансформировалась в различные варианты анархизма, либертаризма и другие разновид­ ности индивидуалистического радикализма. Вместе с тем важно учесть, что собственно либерализму были чужды радикализм и революционное миросозерцание. Как под­ черкивал известный итальянский исследователь Дж. Руджиеро, «в крайнем своем выражении либерализм стал бы радикализ­ мом, но он никогда не доходит до конца, удерживая равновесие с помощью интуиции исторической преемственности и посте­ пенности» . И действительно, либеральное мировоззрение в це­ лом, явившееся одновременно и стимулом и результатом револю­ ций конца XVIII — первой половины XIX в., в конечном счете приобрело антиреволюционные содержание и направленность. На каждом историческом этапе перед приверженцами либера­ лизма возникал сакраментальный вопрос, который немецкий социо­ лог Р. Дарендорф сформулировал так: «Что значит быть либераль­ ным в изменившемся мире?» В целом либерализм представляет собой определенный образ мысли, противоположный догматизму, 14

15

14'

КХ. Гаджиев

420

схематизму, одномерности и нетерпимости. Как писал Ф. фон Хайек, «здесь нет однозначных, раз и навсегда установленных норм и правил. Основополагающий принцип заключается в том, что, орга­ низуя ту или иную область жизнедеятельности, мы должны мак­ симально опираться на спонтанные силы общества и как можно меньше прибегать к принуждению» . С этой точки зрения лиц, упорно и догматически отстаива­ ющих тот или иной принцип либерализма, взятый изолированно, вне конкретного общественно-исторического контекста, по-ви­ димому, следует рассматривать как антилибералов. Анализ работ ведущих представителей либерализма на протяжении XIX и XX вв. показывает, что большинство из них было устремлено на поиск путей приспособления классического наследия к постоянно изме­ няющимся условиям. Это качество особенно отчетливо обнаружи­ лось в конце XIX — начале XX в., времени, ставшем, по сути, новым рубежом в судьбах либерализма. В тот период более ярко обнаружились как сильные, так и слабые стороны классического либерализма, особенно в политической сфере. Так, реализация принципов свободной конкуренции, в общем, служивших оправда­ нию подавления и поглощения слабых более сильными конкурен­ тами, привела к концентрации и централизации производства, резкому возрастанию веса и влияния промышленных и финансо­ вых магнатов. В результате произошла инверсия функций идеи свободного рынка. Если в период борьбы с феодализмом и становления капи­ талистических отношений идеи свободного рынка, государства как «ночного сторожа» и т.д. играли прогрессивную роль в борьбе про­ тив жестких ограничений средневекового корпоративизма, общин­ ного мышления и институтов внеэкономического принуждения, то в условиях утвердившихся свободно-рыночных отношений эти идеи превратились в требование неограниченной свободы конку­ ренции. Важнейшие положения либерализма приобрели функцию защиты интересов привилегированных слоев населения. Обнару­ жилось, что свободная, ничем не ограниченная игра рыночных сил отнюдь не обеспечивает, как предполагалось, социальную гармонию и справедливость. Как отмечал один из приверженцев либерализма того периода Г. Самуэль, «народ горьким опытом скоро убедился в том, что "свободной игры понятого собственно­ го интереса", на которую манчестерская школа возлагала все свои надежды, недостаточно для достижения прогресса; что "самодея­ тельность и инициатива" рабочего класса натыкаются на столь боль­ шие препятствия, которые не могут быть преодолены без посто­ ронней помощи; что беспомощность и нищета, дурные условия 16

Общественно-политическая мысль Европы

421

наемного труда, НИЗКИЙ уровень жизненных потребностей все еще встречаются на каждом шагу» . Поэтому не удивительно, что выдвинулась целая плеяда по­ литэкономистов, социологов, политологов и политических деяте­ лей, выступивших с предложениями о пересмотре важнейших положений классического либерализма и осуществлении реформ, призванных ограничить произвол корпораций и облегчить поло­ жение наиболее обездоленных слоев населения. В этом плане боль­ шую роль сыграли английские политические мыслители Дж. Гобсон, Т. Грин, Л. Хобхауз, протестантский священник и публицист Ф. Науман, экономисты В. Репке, В. Ойкен — в Германии, Б. Кроче — в Италии, Л. Уорд, Дж. Кроули, Ч. Бирд, Дж. Дьюи — в США и т.д., сформулировавшие ряд новых важнейших принци­ пов либерализма, который получил название «новый либерализм», или «социальный либерализм». Суть этого последнего состояла в том, что под влиянием положений марксизма и восходящей социал-демократии о при­ знании позитивной роли государства в социальной и экономиче­ ской жизни были пересмотрены отдельные базовые принципы классического либерализма. Это, в частности, нашло отражение в заимствовании либералами у марксизма и социал-демократии идей социальной справедливости и солидаризма. В политической сфере наиболее концентрированное выраже­ ние эти новые веяния нашли в таких реформистских движениях, как прогрессизм в США, ллойд-джорджизм (по фамилии пре­ мьер-министра от либеральной партии Ллойд-Джорджа) в Анг­ лии, джолиттизм (от фамилии представителя либералов премьерминистра Джолитти) в Италии и т.д. Исторической заслугой либерализма и партий либеральной ориентации является то, что они сыграли ключевую роль в формировании и институционализации в конце XIX — первые десятилетия XX в. основных прин­ ципов и институтов современной политической системы, таких как парламентаризм, разделение властей, правовое государство, которые в конечном счете были приняты всеми основными поли­ тическими силами и партиями. В рамках этой системы, модифицировав и пересмотрев ряд постулатов классического либерализма, были сформулированы и реализованы принципы и меры, которые привели к расширению регулирующей роли государства в целях реализации первоначаль­ ных либеральных ценностей, защиты прав и свобод человека. Дальнейшую трансформацию в сторону признания все более растущей роли государства либерализм претерпел в XX в. Водораз­ делом, четко и бесповоротно утвердившим новый, или социальный, 17

422

КХ. Гаджиев

либерализм в качестве одного из важнейших реформистских тече­ ний общественно-политической мысли стал великий экономи­ ческий кризис 30-х гг. XX в. Основополагающее значение имело завоевавшее в тот период широкую популярность и игравшее боль­ шую роль кейнсианство, построенное на признании необходимо­ сти дополнения традиционных для либерализма принципов инди­ видуализма, свободной конкуренции и свободного рынка принципами государственного регулирования экономической и социальной сфер. Для судеб либерализма немаловажное значение имело то, что в силу целого комплекса социально-экономических, политиче­ ских и идеологических факторов в большинстве государств Запад­ ной Европы либеральные партии вынуждены были в значитель­ ной мере уступить свои позиции другим социально-политическим силам, а в ряде стран даже отойти на периферию общественнополитической жизни. Нельзя не отметить, что в некоторых из них отступление либеральных сил вследствие специфики каждой из этих стран началось еще раньше. Так, уже поражение Февраль­ ской революции 1848 г. по сути дела поставило под сомнение возможность объединения Германии под знаменами либерализма. Что не удалось либералам, успешно реализовал «железный» канц­ лер О. Бисмарк, соединивший консервативные идеи с понятиями отечества и нации. В Италии при всех успехах либеральной мысли либеральная партия постепенно отодвинулась на обочину полити­ ческой жизни. Драма германского и итальянского либерализма состояла в том, что его вожди в полной мере не поняли те глубинные сдви­ ги, которые произошли в социальной и политической жизни сво­ их стран в начале XX в. Они без особой тревоги встретили рост фашистских сил, нанесших в конечном счете сильнейший удар по либеральным партиям и идеям. Социал-демократизм

Социал-демократизм — это общественно-политическое тече­ ние, которое, как правило, объединяет теорию и практику партий, входящих в социалистический интернационал, те социальные и политические силы, которые составляют эти партии. Социал-де­ мократию можно обозначить и как социально-политическое дви­ жение, и как идейно-политическое течение. Причем внутри нее существует целый ряд национальных и региональных вариантов, социально-философских, идеологических и политических тече­ ний. Например, применительно к социалистическим партиям Фран­ ции, Италии, Испании, Греции, Португалии используются по-

Общественно-политическая мысль Европы

423

«социализм», «латинский социализм» или «средиземномор­ ский социализм». Существуют «скандинавская», или «шведская, модель», «интегральный социализм», основывающийся на австромарксизме. Выделяют «фабианский социализм», «гильдейский социализм» и т.д. Очевидно, что мы имеем дело с весьма сложным и много­ плановым феноменом. Социал-демократизм является таким же идейно-политическим явлением, как консерватизм, либерализм и марксизм. Идейные основы социал-демократии также связаны с Вели­ кой французской революцией и идеями социалистов-утопистов. Но несомненно то, что первоначально она вызревала отчасти в рамках марксизма, под его сильным непосредственным воздей­ ствием. При этом главным стимулом утверждения и институционализации социал-демократии стали формирование и неуклонное возрастание в последней трети XIX — начале XX в. роли и влия­ ния рабочего движения. Она возникла и развивалась в качестве идеологического и политического выражения интересов этого дви­ жения. Первоначально почти все социал-демократические партии возникли как внепарламентские партии, призванные отстаивать в политической сфере интересы рабочего класса. Об этом свидетель­ ствует хотя бы тот факт, что в ряде стран (например, в Велико­ британии и Скандинавских странах) профсоюзы и поныне явля­ ются коллективными членами этих партий. Во всяком случае история социал-демократии самым тесным образом связана с историей рабочего движения. Именно особен­ ности эволюции рабочего движения стали главнейшим фактором, приведшим к тем изменениям в социал-демократии в конце XIX и на протяжении всего XX в., которые определили нынешнее ее состояние. Можно сказать, что путь социал-демократии от массо­ вого антикапиталистического рабочего движения конца XIX в. до современных парламентских партий был долгим и драматичным. Социал-демократия зародилась на Западе в последней четверти XIX в. как рабочее движение, боровшееся против капиталистичес­ кой эксплуатации. Иначе говоря, социал-демократия появилась в качестве альтернативы капитализму. Как писал русский философ Г. Федотов, ее движущим мотивом стало «отрицание капиталисти­ ческой эксплуатации во имя социального равенства» . В последней четверти XIX в. были созданы рабочие партии социалистического толка в ряде стран Европы (Германии, Франции, Италии, Бель­ гии, Швеции, Швейцарии), и в 1889 г. возникла организация международного движения социал-демократических и социалис­ тических партий — II Интернационал. НЯТИЯ

18

424

КХ. Гаджиев

Первоначально социал-демократия в принципе разделяла важ­ нейшие установки марксизма на ликвидацию капитализма и ко­ ренное переустройство общества на началах диктатуры пролета­ риата, обобществления средств производства, всеобщего равенства и т.д. Ее идеологи и руководители не делали секрета из того, что их конечными целями являются свержение капиталистического строя, переход власти к рабочему классу, ликвидация частной собственности, обобществление средств производства. Инструмен­ том достижения этих целей они называли классовую борьбу про­ летариата против буржуазии, кульминацией которой станет про­ летарская революция. Социал-демократия была воодушевлена пророчествами марксизма и верила в близкую социальную рево­ люцию, которая явится «прыжком из царства необходимости в царство свободы» и приведет к созданию бесклассового общества свободных и равных людей, общества, в котором «свободное раз­ витие каждого является условием свободного развития всех». Таким образом, первое время большинство отрядов социалдемократии приняло предлагавшийся марксистами революцион­ ный путь ликвидации капитализма и перехода к социализму. Со­ ответственно и программные установки социал-демократических партий конца XIX в. звучали революционно. Так, Эрфуртская про­ грамма Социал-демократической партии Германии (СДПГ), авто­ ром которой был крупный теоретик марксизма К. Каутский, ис­ ходила из марксистской идеи классовой борьбы, которая, как полагали, должна была неизбежно привести к замене капитали­ стического общества социалистическим. Указывалось, что, добив­ шись политической власти, пролетариат превратит капитали­ стическую частную собственность в общественную, товарное производство — в социалистическое. Социалистическое производ­ ство принесет трудящимся не только изобилие материальных благ, но и возможность всестороннего гармонического развития . Наря­ ду с этой «программой-максимум», изложенной в ее теоретиче­ ской части, Эрфуртская программа включала и «программу-мини­ мум» — политическую часть, т.е. перечень конкретных требований, направленных на изменение положения трудящихся еще до соци­ альной революции (сокращение рабочего дня, улучшение усло­ вий труда, увеличение заработной платы и т.д.). Поскольку СДПГ была наиболее сильной партией II Интернационала и пользова­ лась в нем значительным влиянием, ее Эрфуртская программа послужила образцом для большинства партий II Интернационала. Об этом свидетельствуют, например, положения Хайнфельдской программы австрийской социал-демократии, в которой, в частности, говорилось, что «переход средств производства в обще19

Общественно-политическая мысль Европы

425

ственную собственность большинства, т.е. в руки трудового наро­ да, означает не только освобождение рабочего класса, но также выполнение задачи, продиктованной самим историческим разви­ тием» . Показательно, что на необходимость и желательность обоб­ ществления средств производства указывалось в большинстве со­ циал-демократических партий вплоть до начала 50-х гг. XX в. Под влиянием этого представления находились не только континен­ тальные социал-демократические партии, но Лейбористская партия Великобритании (ЛПВ), в которой марксизм никогда не пользо­ вался сколько-нибудь заметным влиянием. Так, в 4-м пункте Устава этой партии, принятом в 1918 г., говорилось, что ее задача — «обеспечить работникам физического и умственного труда все плоды их труда и наиболее справедливое, насколько это возможно, их распределение на основе общественной собственности на средства производства, распределения и обмена, а также самую совершен­ ную систему народного управления и контроля в каждой отрасли промышленности и в сфере обслуживания» . Однако в реальной жизни социал-демократия в общем и целом отвергла эти установки, признала существующие обществен­ но-политические институты и общепринятые правила игры. Партии социал-демократической ориентации институционализировались, стали парламентскими и внесли важный вклад в дело объедине­ ния рабочего движения в существующую систему. С этой точки зрения всю последующую историю социал-демократии можно рас­ сматривать также как историю постепенного отхода от марксизма. Важную роль в эволюции социал-демократии играла сама жизненная практика, которая заставляла учитывать общественноисторические реальности, приспосабливаться к ним, находить оптимальные пути улучшения условий жизни трудящихся. Эти реалии как раз и убедили руководителей течения в беспер­ спективности революционного перехода от старой к новой об­ щественной системе, в необходимости трансформировать, усо­ вершенствовать существующие отношения, интегрировавшись в различные структуры, приняв многие из ее ценностей, норм, принципов и т.д. Реальности экономической и политической борь­ бы той эпохи воочию убедили их в том, что многие требования рабочего класса можно реализовать мирными средствами, в про­ цессе повседневных постепенных перемен. Поэтому имело место такое парадоксальное на первый взгляд положение: чуть ли не все социалистические и социал-демократические партии ставили сво­ ей целью «разрыв с капитализмом». На поверку оказывается, что их программы конца XIX — начала XX в. не были революционны­ ми в полном смысле этого слова, хотя и содержали известный 20

21

426

КХ. Гаджиев

набор радикальных лозунгов. С самого начала для большинства социал-демократических партий было характерно совмещение ре­ волюционных лозунгов с оппортунистической, прагматической политической практикой. Постепенно в программах большинства социал-демократиче­ ских партий неуклонно брали верх оппортунизм, прагматизм, ре­ формизм. Особенно ускоренными темпами этот процесс стал раз­ виваться после большевистской революции в России 1917 г., которая продемонстрировала нереальность революционного пути перестройки общества, предлагавшегося марксизмом, а в крайних формах — ленинизмом. Причины этих изменений коренились в самой природе рабо­ чего движения и социал-демократии. Как бы предвидя возмож­ ность появления авторитарного социализма (согласно марксист­ ской идее диктатуры пролетариата), руководители реформистского крыла социал-демократии провозгласили своей целью построение демократического социализма. Понятие «демократический социализм», по-видимому, впер­ вые было употреблено в 1888 г. Д.Б. Шоу для обозначения социалдемократического реформизма. Позже его использовал Э. Бернштейн. Окончательному закреплению данного термина способствовал А. Гильфердинг, который особенно часто применял его со време­ ни Первой мировой войны. В основе первоначальной концепции демократического социализма лежала разработанная в середине ХГХ в. Л. фон Штайном программа политической, экономической и культурной интеграции рабочего движения в существующую систему. Основную лепту в разработку основополагающих устано­ вок демократического социализма, ориентированного на посте­ пенное реформирование общества, внес Бернштейн. Можно ска­ зать, что в смысле признания этой идеи и ее постепенной трансформации эволюционным путем большинство современных социал-демократов являются наследниками Бернштейна. Главная его заслуга состояла в отказе от тех установок марксизма, реали­ зация которых в России и ряде других стран привела к установле­ нию тоталитарных режимов, продемонстрировав тем самым исто­ рическую правоту основателя демократического социализма. Речь идет прежде всего об установках на уничтожение до основания старого мира, диктатуру пролетариата, непримиримую классовую борьбу, социальную революцию как главный или же единствен­ ный путь ниспровержения старого порядка и т.д. Отвергая идею диктатуры пролетариата, Бернштейн обосно­ вывал необходимость перехода социал-демократии «на почву пар­ ламентской деятельности, числового народного представительства и народного законодательства, которые противоречат идее диктату-

Общественно-политическая мысль Европы

427

ры». Рассматривая себя носительницей более высокой культуры, социал-демократия отказывалась от насильственных форм пере­ хода к более совершенному социальному устройству. «Классовая же диктатура принадлежит более низкой культуре», — подчерки­ вал Бернштейн. Он считал, что «социализм не только по времени, но и по внутреннему своему содержанию» является «законным наследием» либерализма, прежде всего в таких принципиальных для обоих течений вопросах, как свобода личности, хозяйствен­ ная самостоятельность отдельного индивида, его ответственность перед обществом за свои действия и т.д. Свобода, сопряженная с ответственностью, говорил Бернштейн, возможна лишь при нали­ чии соответствующей организации, и «в этом смысле социализм можно было бы даже назвать организаторским либерализмом» . В глазах Бернштейна «демократия — это средство и в то же время цель. Она есть средство проведения социализма, и она есть форма осуществления этого социализма». При этом он не без ос­ нований говорил о том, что «демократия в принципе предполага­ ет упразднение господства классов, если только не самих классов». Не без оснований говорил Бернштейн также о «консервативном свойстве демократии» . И действительно, в демократической системе отдельные партии и стоящие за ними силы так или иначе сознают границы своего влияния и меру своих возможностей и способны предпри­ нять лишь то, на что в данных условиях могут рассчитывать. Даже в тех случаях, когда те или иные партии предъявляют повышенные требования, делается это нередко для того, чтобы иметь возмож­ ность получить больше при неизбежных компромиссах с другими силами и партиями. Это обусловливает умеренность требований и постепенность преобразований. Бернштейн настойчиво подчерки­ вал, что «демократия — средство завоевания социализма и форма осуществления социализма». По его мнению, в политической обла­ сти только демократия является формой жизни общества, при­ годной для осуществления социалистических принципов; реали­ зация полного политического равенства является гарантией реализации основных либеральных принципов. Очевидно, что приоритет в разработке теории демократиче­ ского социализма принадлежит Бернштейну и в его лице герман­ ской социал-демократии. Немаловажный вклад в это внесли и представители английского фабианского и гильдейского социа­ лизма, поссибилизм и другие реформистские течения во француз­ ском социализме. Следует назвать также австромарксизм, особен­ но его идейных руководителей О. Бауэра, М. Адлера, К. Реннера, активно выступивших против большевизма и ленинизма. 22

23

428

КХ. Гаджиев

Существовали и такие национальные социал-демократиче­ ские движения, которые с самого начала развивались на сугубо реформистских началах и испытывали на себе лишь незначитель­ ное влияние марксизма. К ним относятся, в частности, англий­ ский лейборизм и скандинавская социал-демократия. Отвергая ре­ волюционный путь замены капитализма социализмом, они вместе с тем декларировали цель построения справедливого общества. Главным при этом являлся тезис о том, что, ликвидировав эксп­ луатацию человека человеком, необходимо оставить в неприкос­ новенности основные либерально-демократические институты и свободы. Показательно, что в программных документах Лейбо­ ристской партии Великобритании социализм как социально-по­ литическая система вообще не обозначен. Забегая вперед, отметим и тот факт, что шведские социалдемократы в 20-х гг. XX столетия сформулировали концепции так называемых «функционального социализма» и «промышленной демократии», которые не предусматривали ликвидации или ого­ сударствления частной собственности. Существенной вехой в ста­ новлении современной социал-демократии стала действительная «национализация» различных ее национальных отрядов. Уже Бернштейн подверг сомнению правомерность тезиса «Коммунистического манифеста», согласно которому «у пролета­ рия нет отечества». «Рабочий, — писал он, — который является в государстве, в общине и пр. равноправным избирателем, а вслед­ ствие того и совладельцем общественного богатства нации, детей которого община воспитывает, здоровье которого охраняет, ко­ торого оберегает от несправедливостей, имеет и отечество, не пе­ реставая быть вместе с тем мировым гражданином» . При этом Бернштейн высказывался за то, чтобы германские рабочие в слу­ чае необходимости встали на защиту национальных интересов Гер­ мании. Голосование немецких социал-демократов 4 августа 1914 г. в рейхстаге за принятие закона о военных кредитах представляло собой признание ими общей национальной задачи, открытую ма­ нифестацию подаинения классовых приоритетов национальным. Это означало, по сути дела, признание германской социал-де­ мократией существующего национального государства как поло­ жительного факта истории. Война внесла свои коррективы в позиции лейбористов Ве­ ликобритании. В частности, был поколеблен их пацифистский ин­ тернационализм. В 1915 г. трое представителей лейбористской партии вошли в состав коалиционного правительства Асквита. По этому же пути пошли социал-демократические партии других стран ин­ дустриально развитой зоны мира. 24

Общественно-политическая мысль Европы

429

В духе дискуссий в немецкой социал-демократии в русском легальном марксизме также начался пересмотр ряда важнейших положений классического марксизма. Так, П.Б. Струве поставил под сомнение идею Маркса о «прогрессирующем социальном уг­ нетении и обнищании масс населения». Исходя из гегелевского диалектического метода, он утверждал, что тезис о «непрерывно­ сти изменения» служит теоретическим основанием скорее эволю­ ционизма, нежели революционности. Утверждая, что присущий ортодоксальному марксизму абсолютизм понятий есть противо­ положность диалектики, Струве усматривал задачу здравомысля­ щих людей не в том, чтобы подготовить всемирную катастрофу, утопический скачок в «царство свободы», а в постепенной «соци­ ализации» капиталистического общества . По-видимому, определенный потенциал развития по рефор­ мистскому пути был заложен и в российской социал-демократии, в той ее части, которая была представлена меньшевиками, в осо­ бенности В.Г. Плехановым и его сподвижниками. Но победу в ней, как мы знаем, одержало революционное крыло во главе с В.И. Лениным. 25

Марксизм Марксизм представляет собой одно из крупных течений соци­ ально-философской мысли, включающее в себя воззрения по ши­ рокому комплексу общественно-исторических, экономических, социальных, политических, идеологических и множества других проблем. Основные его положения, разработанные в ХЕХ в. К. Марк­ сом и Ф. Энгельсом, были развиты их многочисленными последо­ вателями, такими как Э. Бернштейн, Г.В. Плеханов, В.И. Ленин, К. Каутский и многие другие. В силу того что эта проблема в достаточной степени изучена в мировой и отечественной научной литературе, здесь затрагиваются лишь ее идейно-политические аспекты под новым утлом зрения, исключающим какую бы то ни было идеологизацию оценок и аргументов. Марксизм возник и развивался в общем русле европейской общественно-политической мысли, и в этом смысле он являлся детищем Просвещения и рационалистической традиции. Его родо­ вая близость, например, к либерализму выражается, в частности, в наличии в нем целого ряда положений, которые либералы мо­ гут принять без особых оговорок. Мы имеем в виду такие тезисы, как «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех», «свобода состоит в том, чтобы превратить госу­ дарство из органа, стоящего над обществом, в орган, этому об­ ществу всецело подчиненный», «нет прав без обязанностей, нет обязанностей без прав» и др.

430

К Х Гаджиев

В то же время в марксизме содержались элементы, которые стали основой для радикального пересмотра и отрицания важ­ нейших положений породившей его капиталистической парадиг­ мы. Маркс исходил из тезиса о том, что для правильного пони­ мания современного ему общества необходимо прежде всего выявлять и анализировать закономерности и механизмы функцио­ нирования и развития экономической системы. Совокупность про­ изводительных сил и производственных отношений, писал он, составляет экономический базис общества, на котором возвыша­ ется политико-идеологическая надстройка. В нее входят юриди­ чески-правовые и политические институты, государство, социо­ культурная и духовная сферы, идеология, весь строй сознания. Главное внимание марксистами уделялось обоснованию мыс­ ли о том, что экономический базис определяет структуру и ха­ рактер политической и идеологической надстройки. Именно про­ тиворечие между производительными силами и производственными отношениями служит движущим фактором общественно-историче­ ских изменений. Выходя далеко за пределы экономической теории, марксизм претендовал на всеохватывающее толкование смысла истории и самого человеческого существования. Не случайно, что свою со­ циальную доктрину Маркс назвал историческим материализмом. Центральное место в ней занимала теория классов и классовой борьбы как движущей силы общественно-исторического прогрес­ са. По схеме Маркса, в каждой из следовавших друг за другом формаций производительные силы контролировались незначитель­ ным меньшинством власть имущих, которые использовали свое экономическое могущество для эксплуатации подавляющего боль­ шинства народа, присваивая себе производимый им прибавочный продукт. Поэтому, утверждали Маркс и Энгельс, в каждой фор­ мации существовали класс эксплуататоров и класс эксплуатируе­ мых. Эта конфликтная ситуация порождает классовую борьбу, которая разворачивается вокруг вопроса о собственности и кон­ троле над средствами производства. На протяжении всей истории именно эта борьба определяла характер и направление общественно-исторического развития. Все политические институты, духовные ценности, нормы, установки формируются на основе господствующих экономических отноше­ ний правящим классом, в руках которого сосредоточена эко­ номическая власть. Для обоснования и оправдания своего господству­ ющего положения правящий класс разрабатывает особый комплекс идей, концепций, установок, который Маркс и Энгельс назвали идеологией.

Общественно-политическая мысль Европы

431

Особо важное значение имеет позиция марксизма по вопросу о соотношении гражданского общества и государства. Вслед за Геге­ лем Маркс исходил из признания того, что государство и граж­ данское общество составляют исторически детерминированные образования, характеризующиеся особыми формами и отношениями производства, классового разделения и классовой борьбы и защи­ щаемые соответствующими политико-правовьгми механизмами. По Марксу, в гражданском обществе в «своей ближайшей действи­ тельности» человек — мирское существо, имеющее и для себя, и для других значение действительного индивида. В государстве же, где человек признается родовым существом, он лишен своей дей­ ствительной индивидуальности. Отсюда, говорил он, вытекает «различие между религиозным человеком и гражданином государ­ ства, между поденщиком и гражданином государства, землевла­ дельцем и гражданином государства, между живым индивидом и гражданином государства» . Маркс подчеркивал, что социальные структуры гражданского общества не есть самостоятельные образо­ вания, порождающие буржуазное общество, скорее, они представ­ ляют собой формы, в которых возникло буржуазное общество. Согласно Марксу, гражданское общество относится к матери­ альной сфере, в то время как государство составляет надстройку. Во введении «К критике политической экономии» он характе­ ризовал гражданское общество как производное от материальных условий жизни и утверждал, что «анатомию гражданского обще­ ства необходимо искать в политической экономии». «Возьмите определенную степень развития производства, обмена и потреб­ ления, — писал К. Маркс в письме к П.В. Анненкову от 28 декаб­ ря 1846 г., — и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов, — сло­ вом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политиче­ ский строй, который является лишь официальным выражением гражданского общества» . В конечном счете Маркс упростил крайне сложную структу­ ру гегелевской модели гражданского общества, сведя последнее фактически к сфере труда, производства и обмена. Для него граж­ данское общество составляет форму, в которой осуществляется экономическое развитие. Вследствие сведения всех социальных отношений к экономическим и политико-идеологическим, т.е. элементам базиса и надстройки, из марксовой схемы выпадал комплекс социокультурных, этнонациональных, семейно-бытовых отношений, институтов, обеспечивающих социализацию и воспитание подрастающего поколения и т.д. Маркс не уделил 26

27

КХ. Гаджиев

432

должного внимания таким элементам гражданского общества, как домохозяйства, добровольные ассоциации, средства массовой ин­ формации, школы, университеты и т.д. Он игнорировал также появление начиная с XVIII в. профессиональных организаций ин­ женеров, врачей, юристов, архитекторов и т.д. Формирование различных вариантов концепции гражданско­ го общества неразрывно связано с развитием идеи индивидуальной свободы, самоценности каждой отдельно взятой личности. Это верно и применительно к марксистской концепции. Но вместе с тем в марксизме была заложена возможность полного растворения индивидуально-личностного начала в коллективном, будь то в гражданском обществе или государстве. Уже в статье «К еврейско­ му вопросу» Маркс сетовал на то, что «ни одно из так называе­ мых прав человека (равенство, свобода, безопасность, собствен­ ность. — К. Г.) не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т.е. как индивида, замкнувшегося в себе, в свой частный интерес и частный произ­ вол и обособившегося от общественного целого» . Отвергая такой подход, Маркс обосновывал мысль о том, что человек может найти себя и освободиться лишь тогда, когда он станет действительным родовым существом. Его спасение — в слиянии с родом, обществом. Немаловажное значение в этом пла­ не придавалось тезису, согласно которому государство выражает общий интерес, в то время как гражданское общество — частный. Классический марксизм предусматривал снятие принципа разде­ ления государства и гражданского общества путем отмирания го­ сударства и соответственно права. «Так как государство есть лишь преходящее учреждение, которым приходится пользоваться в борь­ бе, в революции, чтобы насильственно подавить своих противни­ ков, — писал Энгельс, — то говорить о свободном народном государстве есть чистая бессмыслица: пока пролетариат еще нуж­ дается в государстве, он нуждается в нем не в интересах свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство как таковое перестает существовать» . Однако в работах классиков марксизма мы не найдем сколь­ ко-нибудь подробной характеристики конкретных социально-эконо­ мических и политических параметров социалистического и комму­ нистического обществ, весьма слабо разработана теория государства. Здесь мы видим не столько теорию, сколько критику существующе­ го буржуазного государства. Независимо от формы государственнополитического устройства, будь то античные демократии, древне­ римская империя, восточные деспотии, абсолютизм средневековой 28

29

Общественно-политическая мысль Европы

433

Карл Маркс

Европы ИЛИ парламентские представительные демократии XIX в., утверждали основоположники марксизма, содержание и смысл господства в так называемом «эксплуататорском обществе» оста­ ются одинаковыми: это диктатура эксплуататорского меньшин­ ства над эксплуатируемым большинством. Что касается буржуаз­ ного государства, то Маркс называл его «комитетом, управляющим общими делами всего класса буржуазии» . Соответственно буржуазная демократия рассматривалась в марксизме лишь как политико-правовая оболочка классового гос­ подства капитала над наемным трудом, буржуазии над трудацщмися массами. Таким же образом характеризовались все важнейшие по­ литические институты. Например, Энгельс оценивал республикан­ скую и демократическую партии, составляющие двухпартийную систему США, как «две большие банды политических спекулян­ тов, которые попеременно забирают в свои руки государствен­ ную власть и эксплуатируют ее при помощи самых грязных средств и для самых грязных целей» . Поскольку любое государство представляет собой орудие гос­ подства одного класса над другими классами, то с исчезновением классовых различий и сосредоточением всех средств производства в руках рабочего класса сама потребность в «публичной власти», т.е. государстве, потеряет всякий смысл. Политическая власть, по Марк­ су, это «организованное насилие одного класса для подавления другого». Когда победивший буржуазию пролетариат сам превраща30

31

К.С. Гаджиев

434

ется в господствующий класс и упраздняет старые производствен­ ные отношения, то вместе с этим «он уничтожает условия суще­ ствования классовой противоположности, уничтожает классы во­ обще, а тем самым и свое собственное господство как класса». На смену старому буржуазному обществу «приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свобод­ ного развития всех» . Еще определеннее этот тезис сформулиро­ вал Энгельс. «Одним из конечных результатов грядущей пролетар­ ской революции, — утверждал он, — будет постепенное отмирание политической организации, носящей название государства» . Поэтому вполне объяснимо, что в глазах основоположников марксизма применительно к будущему вопрос об отношениях меж­ ду государством и гражданским обществом терял всякий смысл. Где нет государства, там нет правовых отношений и правовых институтов, там нет соответственно и прав. В царстве свободы вы не можете поднимать вопросы о свободах. Основоположники марк­ сизма были убеждены в том, что в коммунистическом обществе благодаря «всестороннему развитию индивидов» исчезает порабо­ щающее человека подчинение его разделению труда. Хотя Маркс и сознавал, что в сфере производства люди не могут полностью преодолеть необходимость, он предполагал пол­ ное отделение управления вещами от управления людьми. Необхо­ димость приписывалась только первой сфере. Договорная система имеет смысл в условиях товарного производства и конфликтую­ щих интересов. При отсутствии товарного производства отсутству­ ют и конфликтующие интересы, следовательно, отпадает необхо­ димость в каком-либо договорном принципе. Маркс представлял себе общество не только без господства, но и без власти. Там, где нет власти, никто не нуждается в управлении, стало быть, теряет смысл «правление народа», т.е. демократия. Поэтому естественно, что, настаивая на необходимости слома старого государственного аппарата, В.И. Ленин, в общем, не пользовался понятиями граж­ данского общества и правового государства. Считалось, что осво­ бождение человечества произойдет в результате уничтожения клас­ совых различий и последующей ликвидации разделения между гражданским обществом и государством, а также достижения коор­ динации и объединения личного и коллективного существования. Однако исторический опыт убедительно продемонстрировал жизнеспособность и, более того, необходимость государства в деле решения важнейших проблем, стоящих перед обществом. Проти­ воречия и конфликты не могут исчезнуть из жизни людей. Ре­ зультатом исчезновения или ликвидации государства, призванно­ го разрешать эти конфликты и противоречия, стали бы хаос и 32

33

Общественно-политическая мысль Европы

435

Фридрих Энгельс

анархия, которые по своим разрушительным возможностям могут стать хуже любой диктатуры и деспотизма. С определенными оговорками можно сказать, что марксизм является ровесником национальной идеи и понимаемого широко (а не только сугубо негативно) национализма. В этом контексте он представляет собой не только вызов классической политической экономии, критику не только капиталистических производствен­ ных отношений, но и национализма и религии. Будучи программой освобождения людей от промежуточных образований, мешающих превращению отдельного индивида во «всемирную историческую личность», марксизм постулировал образование пролетариата в качестве силы, трансцендирующей национальные приверженно­ сти и действующей на наднациональном уровне. Соответственно национализм, равно как и религия, рассматривался как против­ ник и враг, с которыми необходимо вести решительную и бес­ компромиссную борьбу. Оценивая национальный вопрос только с точки зрения це­ лей классовой борьбы пролетариата, основоположники марксиз­ ма исходили из постулата, согласно которому классовые различия играют более фундаментальную роль по сравнению со всеми дру­ гими различиями, в том числе и национально-этническими. Была сформулирована идея о национализме как продукте капиталисти­ ческого развития, которому суждено исчезнуть с устранением ка­ питализма. К. Маркс и Ф. Энгельс утверждали, что освобождение пролетариата от капиталистического ига приведет к ускоренному

436

К.С. Гаджиев

стиранию национальных различий и антагонизмов. Предполага­ лось, что с установлением господства пролетариата и по мере утверждения принципов социализма разделение людей по нацио­ нальному принципу потеряет всякий смысл. При этом особо под­ черкивалась мысль о том, что только пролетариат способен стать той силой, которая сможет выполнить историческую миссию сли­ яния народов в единое целое. Таким образом, суть социальной теории марксизма можно свести к следующим основным положениям: экономический ба­ зис общества определяет его политико-идеологическую надстройку; противоречие между производительными силами и производ­ ственными отношениями и классовая борьба определяют основ­ ные направления общественно-исторического развития; капитализм в силу своей классовой эксплуататорской сущности носит прехо­ дящий характер; капитализм порождает своего могильщика в лице рабочего класса, который в ходе социальной революции свергает власть буржуазии и устанавливает диктатуру пролетариата как пе­ реходный этап к коммунизму. Не раз предпринимались попытки пересмотра и ревизии со­ циально-философских, экономических и политических идей и установок, разработанных Марксом и Энгельсом. Поэтому не­ удивительно, что при всем своем внешнем единстве марксизм является многоплановым и сложным течением политико-фило­ софской мысли. В его рамках можно обнаружить множество как национальных, так и идеологических различий и оттенков. Пер­ воначально марксизм лег в основу программ и платформ социалдемократических партий, возникших в конце XIX в. Однако, как отмечалось выше, начиная с конца XIX столетия и особенно на протяжении всего XX в. социал-демократия постепенно подвергла ревизии важнейшие положения марксизма справа, т. е. на путях отказа от его революционных лозунгов и разработки собственного реформистского пути преобразования общества. Этот путь привел большинство социал-демократов к полному отказу во второй поло­ вине XX в. от основных положений и установок марксизма. Он подвергся также существенной ревизии слева, в направлении кон­ кретизации и ужесточения заложенных в нем революционных прин­ ципов. На этом пути отдельные его положения были использованы для разработки в самом конце XIX — начале XX в. политической доктрины левого революционного тоталитаризма в лице лениниз­ ма и родственных ему течений. Инициатива в этом деле принадле­ жала русской левой социал-демократии во главе с В.И. Лениным. Поэтому-то новое течение и получило название марксизма-лени-

Общественно-политическая мысль Европы

437

низма или просто ленинизма, который в свою очередь лег в осно­ ву большевистской теории общества и государства. История предоставляет нам множество примеров того, что одни и те же идеи в разных исторических условиях могли ис­ пользоваться для обоснования совершенно разных интересов и целей. Более того, на основе одного и того же набора данных можно построить разные, порой несовместимые друг с другом философские и вдейно-политические конструкции. Нередко боль­ шее значение приобретает не просто какая-либо идея, взятая сама по себе, а то, как она интерпретируется, в каких и в чьих интере­ сах она используется.

Т п е \У1$сют оГ С о п з е г у а й з т . Уо1.1. № \ У КоспеЛе, 1971. Манхейм К. Д и а г н о з н а ш е г о в р е м е н и . М . , 1994. С. 580-581. МиеИегАЛ. Б 1 е Е 1 е т е п 1 е с!ег 31аа1зкипз1 ( 1 8 0 9 ) . Т . 2 . \ ^ е п ипс! Ье1р2щ, 1922. 8.178. 1

2

3

4

ВопаШ Ь. о!е. Т Ъ е о п е с!и р о и у о к роИио^е е ! геИ^еих: О'Еиугез. Рапз, 1880.

Р. 56. 5

С м . : Верк Э. Р а з м ы ш л е н и я о р е в о л ю ц и и в о Ф р а н ц и и . М . , 1994. ОакезНоП М. О п Ъ е т § Сопзегуахлуе / / КаНопаИзш апс! роНисз. Ь о п б о п , 1966. Р. 165-195. Сгосе В. АзреШ шогаИ с!е11а уйа ро1Шса / / Е1етепх1 сН Ро1Шса. В а п , 1966. Р. 47-48. 6

7

*Джефферсон Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. М., 1990. С . 34. Ьез ё е с к г а т ю п з 1гапса1зез ё е з ёгойз ё е Г п о т т е . Рапз, 1928. Спенсер Г. О п ы т ы н а у ч н ы е , п о л и т и ч е с к и е и ф и л о с о ф с к и е . М . , 1998. С. 1197. Ц и т . п о : АгЫазгегА. ТЬе К1зе апс! Б е с Н п е оГ\Уез1:егп ПЬегаИзт. Ох!ога\ 1984. Р. 22, 27, 30. 9

10

11

12

Гумбольдт В. фон. Я з ы к и ф и л о с о ф и я культуры. М . , 1985. С . 50. ТокеильА. де. Д е м о к р а т и я в А м е р и к е . М . , 1992. С . 29. Там ж е . С. 30. Ки^его В. ЫЬегаИзт / / Епсус1оресИа о!Чпе 8ос1а1 8с1епсез. Уо1. 9. N . У., 1933. Р. 435. 13

14

15

16

Хайек Ф.А. Д о р о г а к рабству / / В о п р о с ы ф и л о с о ф и и . 1990. № 10. С. 123. Самуэль Г. Либерализм. М . , 1906. С. 34. Федотов Г.П. Ч т о такое с о ц и а л и з м ? / / Мыслители русского зарубежья: Бердяев, Ф е д о т о в . С П б . , 1992. С . 329. С м . : Каутский К. Э р ф у р т с к а я п р о г р а м м а ( К о м м е н т а р и й к п р и н ц и ­ п и а л ь н о й ч а с т и ) . М . , 1959. И1е о е з ^ е г ш с Ы з с п е З о л а М е т о к г а й е \т 5р1е§е1 Шгег Р г о ё г а т т е . >Меп, 1971. 3.26. Тпе ЬаЬоиг Раггу СопзиЧигюп. А й о р Ы о п 1пе Ьопйоп СопГегепсе, РеЬгиагу 1918. Ьопйоп, 1921. Р. 4. 17

18

19

2 0

21

КХ. Гаджиев

438 22

Бернштейн Э. П р о б л е м ы с о ц и а л и з м а и задачи с о ц и а л - д е м о к р а т и и . М., 1901. С. 249-253, 258. Там ж е . С. 244-247. Там ж е . С. 281. С м . : Струве П.Б. М а р к с о в с к а я т е о р и я с о ц и а л ь н о г о р а з в и т и я . К и е в 1906. С . 6, 36, 44. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 263. Там же. Т. 27. С. 402. Т а м ж е . Т . 1 . С . 401-402. Там же. Т. 19. С. 5. Там же. Т. 4. С. 426. Там ж е . Там же. Т. 4. С. 447. Там же. Т. 19. С. 359. 2 3

2 4

2 5

26

2 7

2 8

2 9

3 0

3 1

3 2

3 3

Н.И. Цимбаев ЕВРОПЕИЗМ КАК КАТЕГОРИЯ НАЦИОНАЛЬНО­ ГО СОЗНАНИЯ (К пониманию западничества и славянофильства)

В нашем национальном сознании дав­ но и глубоко укоренилось представ­ ление о существовании двух направ­ лений, двух тенденций, двух векто­ ров социокультурного развития — западничества и славянофильства. Восходящее к идейным спорам сере­ дины XIX в., это представление пи­ тает историософские размышления о судьбе России, нередко оно лежит в основе конкретных исторических, философских, литературоведческих и культурологических исследований. В самом общем и упрощенном виде об­ ращение к таким понятиям, как «за­ падничество» и «славянофильство», обычно подразумевает признание их глубочайшей противоположности и даже враждебности, а также неизбеж­ ности и как бы нравственной обязан­ ности строгого выбора между этими антагонистическими направлениями русской мысли и культуры. Наиболее ярко подобный под­ ход проявлялся и проявляется в сфере общественной и партийно-политиче­ ской борьбы, но, к сожалению, мы сталкиваемся с ним и в области гу­ манитарных исследований, равно как и в художественном творчестве. При этом интересно отметить, что «запад­ ничество» и «славянофильство» ос­ таются категориями крайне неопре­ деленными, лишенными конкретного

440

Н.И. Цимбаев

историко-философского содержания, зависящими от интеллекту­ альных пристрастий и политических предпочтений авторов, кото­ рые касаются этой проблемы. Уместно подчеркнуть, что в разные периоды нашей истории «западническая» и «славянофильская» тенденции проявляли себя по-разному, да и именовались различно. Богатый опыт историче­ ского развития последних полутора веков дает основание гово­ рить о своеобразном феномене: реальные явления духовной и об­ щественной жизни без особого труда и совершенно произвольно могут быть включены как в «славянофильскую», так и в «запад­ ную» систему ценностей. Из множества примеров укажем на марк­ сизм, который в конце XIX в. воспринимался как крайнее и пос­ ледовательное «западничество», что отнюдь не помешало спустя полвека приспособить его для борьбы с «преклонением перед За­ падом». Понятно, что сами по себе категории «западничество» и «славянофильство» нимало не повинны в провалах нашей исто­ рии, но несомненно и то, что некая заданность и однолинейность, присущая данной оппозиции, губительны для нашего нацио­ нального сознания. Преодоление антитезы «западничество — славянофильство» требует согласных усилий всего общества и едва ли возможно в обозримом будущем, что избавляет меня от необходимости рас­ сматривать пути и средства этого процесса. Моя задача — выявить научную неплодотворность подобной антитезы и указать на возможность иного понимания сущностной взаимосвязи западничества и славянофильства, возможность, впро­ чем, давно отмеченную рядом ученых, но остающуюся на пери­ ферии общественного внимания. Как известно, истинные западничество и славянофильство своим появлением обязаны особенностям русской обществен­ ной жизни времени Николая I. Спор западников и славянофилов стал интереснейшей страницей истории русской мысли XIX в., но для нас принципиальную важность имеет не сам спор, но его предыстория. Обращаясь к далекому прошлому, можно констатировать, что на протяжении нескольких столетий главным содержанием развития страны был процесс европеизации, преодоления послед­ ствий того величайшего исторического бедствия, каким стало для Восточной Европы татаро-монгольское нашествие. В историософ­ ском смысле это было трудное возвращение России в Европу, ее вторичное утверждение как неотъемлемой части единой европей­ ской христианской цивилизации. Когда-то об этом, и не только прозой, отлично писал Алексей Константинович Толстой.

Европеизм как категория национального сознания

441

С Ивана III на Русь стали приглашать иноземных мастеров. Греки, литовцы, поляки, немцы, итальянцы строили церкви, лили пушки, обучали сукноделию, военно-инженерному искус­ ству, артиллерийскому делу. Там, где монгольский погром при­ вел даже к утрате навыков каменного зодчества, экономическая отсталость была понятна, ее продолжение — мучительно, а обра­ щение к европейскому опыту — неизбежно. Приток специалистов не иссякал даже в Смуту, преодолев которую, страна с их помо­ щью стала строить мануфактуры, разведывать руды, обучать войска новому строю. Эпоха Петра Великого довершила начавшийся ранее процесс обмирщения и европеизации жизни. Петровские преобразова­ ния — вовсе не революция, как то считали Михаил Погодин и Александр Герцен, но мощное ускорение российского корабля. Бритье бороды практиковал еще Василий III, а протопоп Авва­ кум в молодые годы составил себе имя, обличая обритую по польской моде боярскую молодежь. При Петре польско-малорос­ сийское культурное влияние, которое само по себе было вторич­ ным по отношению к культуре венгерских магнатов, сменилось голландским и шведским, затем пришло немецкое, с Елизаветы Петровны — почти полтора столетия длившееся французское. Вместе с тем именно Петру I — создателю великой импе­ рии — было суждено стать символом европеизации России, имен­ но в оценке его деятельности кардинально разошлись западники и славянофилы. Их спор о Петре — принципиальный спор о мере государственного насилия по отношению к народу и отдельной личности. Осуждая Петра, славянофилы следовали пушкинскому восприятию Медного Всадника. XVIII век — век преодоления конфессионального и социо­ культурного раскола Европы, век осознанного, идейно обосно­ ванного и воспетого просветителями (Локк, Болингброк, Воль­ тер, Монтескье, Дидро и энциклопедисты, Беккариа, Лейбниц, Гердер, Ломоносов) европейского единства, невозможного без России, которая с середины XVIII в. стала играть роль «первой скрипки» в «европейском концерте». Участие в Семилетней войне, когда русские войска впервые побывали в Берлине и надолго завладели Кенигсбергом, свидетель­ ствовало о том, что Россия прочно «вошла в Европу». Начиная с екатерининского времени Российская империя — полноправный участник европейских международных и дипломатических отно­ шений, чья позиция в некоторых случаях (польские и турецкие дела, Декларация о вооруженном нейтралитете) имела решающее

Н.И. Цимбаев

442

значение. В политическом, военном, торгово-экономическом и социокультурном отношении екатерининская Россия — орга­ ническая часть европейского христианского мира. Ее экономиче­ ская система, основанная на крепостном труде и на развитии мануфактур, привычна для европейского XVIII в. Российское утверждение в Северном Причерноморье и его бурное хозяй­ ственное освоение делало страну в высшей степени привлека­ тельной для больших групп выходцев из стран Центральной и Западной Европы, чье переселение прямо поощрялось русским правительством. С середины XVIII в. образование, воспитание и уклад жизни привилегированных слоев русского общества, прежде всего дво­ рянства, находились в общем русле европейского Просвещения. Учебные заведения (гимназии, Московский университет) приоб­ рели европейский характер. С этого времени можно говорить о свершившейся секуляризации культуры, которая гибко усваивала европейские (немецкие, французские) формы и стилевые направ­ ления, чему в немалой степени способствовало возникновение дворянских гнезд и усадебной культуры. Серьезные перемены про­ исходили в дворянском обществе и его социокультурной ориента­ ции. Надев парики, российские дворяне оигутили себя европейца­ ми, в два-три поколения наивная подражательность сменилась подлинным и глубоким европеизмом, универсальным европеиз­ мом эпохи Просвещения, принципиально новым и для западно­ европейского общества. Петербург — наиболее европейский из всех городов континента, и достаточно перечитать Дениса Фонвизина или Федора Ростопчина, чтобы ощутить то имперское и культур­ ное превосходство, с каким просвещенные дворяне смотрели на немцев или итальянцев. В интеллектуальном отношении укорененность в России «нра­ вов и обычаев европейских» констатировалась в «Наказе» Екате­ рины II: «Россия есть европейская держава». Екатерина Великая и ее сотрудники — Бецкой, Державин, Фонвизин, позднее Карам­ зин — утверждали мысль о единстве исторических судеб русского и других европейских народов, они мыслили категориями про­ светительского европеизма. Приступая к изданию «Вестника Ев­ ропы», Карамзин, вне всякого сомнения, не подозревал, что он издает «миссионерский журнал европейской цивилизации в вар­ варской и рабской России» . Для «молодых друзей» императора швейцарский кругозор Лагарпа был смешон, как и его швейцар­ ский мундир. Александровское поколение, поколение победите­ лей Наполеона, Стендаль считал утонченнейшими европейцами. 1

443

Европеизм как категория национального сознания

В высшей степени любопытно перечитать дневники молодого конногвардейца Александра Черткова, который сражался под Дрез­ деном, Кульмом и Лейпцигом, с русской армией вошел в Париж, а в зрелые годы создал знаменитую Чертковскую библиотеку, ко­ торая затем стала основой нынешней Исторической библиотеки. Первого января 1814 г. его часть, ночевавшая в Германии, прошла Базель, обе половины которого «немногого стоят», обеда­ ла в Швейцарии, а ужинать пришла во Францию. Его француз­ ские впечатления достойны внимания: «Французские крестьяне в целом очень бедны... К их каменным домам можно приложить старую поговорку "Внешность обманчива"; снаружи они имеют приличный вид, но когда в них входишь, то с трудом находишь утолок, где можно расположиться. Большая часть этих домов не имеет пола, а в некоторых положены лишь каменные плиты; ком­ наты очень неопрятные, или вовсе без печей, или с маленькими железными печками, расположенными в середине комнаты, ко­ торые вместо тепла дают только дым. Крестьяне не имеют даже свечей». Спустя две недели другая запись: «Здесь начинаются де­ ревянные дома, или, точнее говоря, их подобие, состоящие из нескольких балок, расположенных довольно далеко одна от дру­ гой, промежутки между которыми заполнены глиной или изве­ стью, смешанной с рубленой соломой. В самых больших из них имеется лишь одно окно, в других вовсе нет ни окон, ни печей, ни пола — вот то, что французы называют своей "Прекрасной Францией"». И некоторый итог: «Вот они, французы, которые пришли к нам в Россию: несмотря на их так называемое отвращение к чер­ ному хлебу русских крестьян, мы нигде во Франции не могли найти белого хлеба, даже в самых больших городах, как Труа, Лангр и т.д. Только нескончаемые муки голода могли заставить нас взять несколько ломтей их абсолютно кислого хлеба». В Пари­ же поручик Чертков был поражен тем, что места даже в первых рядах театральных кресел не пронумерованы, как в театрах россий­ ских, отчего в публике возникали постоянные стычки, и почитал неразумным, что человека могут убить «из-за места в театре» . Отечественная война 1812 г. и заграничные походы 1813— 1815 гг., когда русская армия несла освобождение народам Евро­ пы от наполеоновского владычества, стали вершиной политиче­ ского и, если угодно, бытового европеизма. Высокий патриотизм солдат и офицеров переплетался с сознанием общеевропейского единства. Ответом на пожар Москвы стало триумфальное вступле­ ние русской армии в Париж под приветственные крики толпы. 2

444

Н.И. Цимбаев

Общественные настроения того времени тонко передал Пушкин: «Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвра­ щались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: Угме Лепп-(2иа{ге, тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, воз­ вращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминут­ но в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Вре­ мя славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове Отечество!» (Повести Белкина. Метель). В политической области Александр I, как когда-то Карл V, прилагал усилия к тому, чтобы после Венского конгресса народы Европы стали «членами единого народа под именем христианской нации». Об этом он писал в Акте о Священном союзе 1815 г. Его министр финансов Д.А. Гурьев разрабатывал проекты европей­ ской «федеративной системы финансов и торговли» и европей­ ских «федеративных денег». Факт в высшей степени знаменатель­ ный! В те годы «европейское единство» не состоялось из-за последовательного противодействия Англии, которая наживалась на бедах континентальной Европы. Идеи европеизма всецело разделяли тогда и политические противники правительства. И Александр I, и Павел Пестель вери­ ли в единство исторических судеб русского и других европейских

К а з а ч и й б и в у а к н а Е л и с е й с к и х п о л я х в П а р и ж е . 1814

г.

Европеизм как категория национального сознания

445

народов. Но если Александр I возглавил объединение Европы в рамках Священного союза во имя восстановления «старого поряд­ ка» и старых династий, то декабристы осознавали свою причаст­ ность к общеевропейскому революционному движению. Это чувство выразил Пестель: «Нынешний век ознаменовывается революци­ онными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противо­ положностей. То же самое зрелище представляет и Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать» . Эпоха Великой французской революции и наполеоновских войн подарила Европе взлет национальных и национально-осво­ бодительных движений, выявила ясную тенденцию к созданию национальных государств, которым суждено было сменить дина­ стические монархии XVIII в. В раде регионов речь шла о подлин­ ном национальном возрождении. Усилиями философов, полити­ ческих писателей и поэтов формируются национальные вдеологии, способные объединить различные этнические и социальные груп­ пы. В области культуры утверждается романтизм, легко принимав­ ший специфически национальные черты — достаточно сопоста­ вить построения братьев А.В. и Ф. Шлегелей и Ф.В. Шеллинга с сочинениями Б. Дизраэли и деятелей «Молодой Англии». Национальный романтизм был в общественно-политическом отношении многообразен: он сочетался как с консервативными идеями возврата к «доброй старой Англии», так и, что было чаще, с мечтой о революционной «буре и натиске». После Венского кон­ гресса, который передовой европейской общественностью вос­ принимался как торжество монархической реакции и начало рес­ таврации «старого мира», национальный романтизм нередко соединялся с идеями социальной справедливости, которые имен­ но тогда обрели форму социалистических учений. В России власти и дворянская общественность относились к национально-романтической проблематике настороженно. Прави­ тельство Александра I принимало известные меры, которые мож­ но истолковать в духе строения единой нации. Но в правящем слое России не оказалось ни авторитетных мыслителей, ни даль­ новидных политиков, которые умели бы настоять на крупных переменах, связанных, помимо прочего, с модернизацией эконо­ мических и социальных отношений. Государственная Уставная фамота 1820 г. осталась проектом . В екатерининское и александровское время мысль о принад­ лежности России к Европе была общим местом, в сущности, ей 3

4

Н.И. Цимбаев

446

не придавали особого значения. Неудача выступления декабри­ стов привела к принципиальному изменению общественно-вдейной ситуации. Важнейший идеологический документ николаевс­ кой эпохи, Манифест 13 июля 1826 г., в котором сообщалось о казни декабристов, содержал утверждение: «Не в свойствах, не в нравах российских был сей умысел... Сердце России для него было и будет неприступно. Не посрамится имя русское изменою престолу и отечеству». Дворянству предлагалось предпринять «под­ виг к усовершенствованию отечественного, не чужеземного вос­ питания». Манифест 13 июля и «Донесение Следственной комиссии», где декабризм понимался как «зараза, извне принесенная», воз­ водили противопоставление России и Европы в ранг важнейшей составной части официальной идеологии. Мысль о превосходстве православной и самодержавной России над «гибнущим Западом» (заветная идея иезуита и политического реакционера Ж. де Местра) стала краеугольным камнем теории, которую развивали М.М. Спе­ ранский, Д.Н. Блудов и особенно николаевский министр народ­ ного просвещения СС. Уваров. Благодаря им в России стала впер­ вые в ее истории утверждаться идеократия . События 14 декабря и воцарение Николая I привели к тому, что единая российская нация не состоялась. Николаевская идеоло­ гия православия, самодержавия и народности стала ответом на вызов времени, на выступление декабристов, на требования соци­ альных перемен. Уваровская забота о народности, понимаемой в «русском духе», означала распад созданного усилиями Петра I и Екатерины II имперского сознания и имперской культуры. «Офи­ циальная народность» была заведомо неприемлема для значительной части подданных. Естественным ответом на нее со временем стал национализм нерусских народов, то «чувашефильство» и «мордвоманство», неизбежность появления которых предсказывал В.Л. Со­ ловьев. За полвека до него, демонстрируя замечательную соци­ альную зоркость, Чаадаев писал из Москвы: «Здесь все живы и здоровы; народность преуспевает; по улицам разъезжают тройки с позвонками, лапотный элемент в полном развитии; ежедневно делаем новые открытия, открываем славян повсюду; на днях вы­ толкаем из миру все неединокровное» . Конспективный «Очерк русской истории» (1832) близкий министру М.П. Погодин заключил продуманным противопостав­ лением двух царствований — европейски ориентированного Алек­ сандра I, чье правление привело к «умыслу» 14 декабря, и «ис5

6

Европеизм как категория национального сознания

447

Михаил Петрович Погодин

тинно русского» Николая I: «Основание Александром первенства России в Европе и окончание европейского периода русской ис­ тории. Начало своенародного (национального) периода царствова­ нием императора Николая. Крылов и Пушкин» . Именно Погодин противопоставлял европейское «завоевание», следствием которо­ го была классовая борьба, русскому «призванию», следствие ко­ торого — социальная гармония. По сути, именно в николаевское время привычное для национального сознания историко-куль­ турное сопоставление России и Европы стало уходить в прошлое. Ему на смену пришло и глубоко укоренилось противопоставление русских и западноевропейских социокультурных и политических институтов, идея особого русского пути. Универсальный просве­ тительский европеизм был отброшен, коль скоро следствием его могли стать революционные потрясения. В знаменитой статье «Петр Великий» (1841) тот же Погодин развернул свою мысль, подчеркнув принципиальную неприемле­ мость продолжения петровской традиции европеизации России: «Император Александр, вступив в Париж, положил последний камень того здания, которого первый основный камень положен Петром Великим на полях Полтавских. Период русской истории от Петра Великого до кончины Александра должно называть перио­ дом европейским. С императора Николая, который в одном из пер­ вых своих указов, по вступлении на престол, повелел, чтоб все воспитанники, отправленные в чужие края, будущие профессора, 7

Н.И. Цимбаев

448

были именно русские, — с императора Николая, которого ми­ нистр, в троесловной своей формуле России, после православия и самодержавия поставил народность, — с императора Николая, при котором всякое предприятие на пользу и славу отечества, предпри­ ятие русское, принимается с благоволением, начинается новый период русской истории, период национальный, которому, на выс­ шей степени его развития, будет принадлежать, может быть, сла­ ва сделаться периодом в общей истории Европы и человечества» . Противопоставление России и Европы, народности и евро­ пеизма, отчетливо сформулированное и внедряемое в обществен­ ное сознание николаевскими идеологами, стало составной частью мировоззрения тех, кто не был склонен безоговорочно следовать уваровским восхвалениям православия, самодержавия и народно­ сти. Антитеза «Россия — Европа» укоренилась в представлениях русского общества. Однако в противовес официальному тезису о «превосходстве» России над Европой в оппозиционной среде вы­ двигается скорбное положение об «отсталости» России, отсталос­ ти изначальной, метафизической. Концепция «отсталости» России была слабой попыткой противостояния официальной идеологии, ее вторичность очевидна. В знаменитом документе эпохи, в первом «Философическом письме», авторская дата которого 1 декабря 1829 г., Петр Чаадаев провозгласил разрыв Европы и России. Его позиция зеркальна официальным воззрениям, она противоположна знаменитой фор­ муле Бенкендорфа: «Прошлое России было блестяще, ее настоящее более чем великолепно, а что касается ее будущего, оно превос­ ходит все, что может представить себе самое смелое воображение». Чаадаев писал об убожестве русского прошлого и настоящего, о величии Европы. Боевой офицер 1812 г., друг Пушкина, собесед­ ник декабристов, он сурово судил николаевскую Россию, с обид­ ным для национального чувства скептицизмом отзывался о ее будущем. Чаадаевская критика была беспощадна, суждения афо­ ристичны, печальны и безнадежны. Идея единства исторических судеб России и Европы у Чаадаева была утрачена. Его «Философическое письмо» свидетельствовало о том, что наступление правительственной идеологии на позиции передовой русской общественности давало плоды. В национальное сознание благодаря Уварову и Чаадаеву вошел тезис: «Россия — не Европа», идея особого русского пути, влияние которой было долгим и безотрадным . Убежденные сторонники европеизации России, воспитанные в екатерининских и александровских традициях, поклонники 8

9

Европеизм как категория национального сознания

449

Просвещения, подлинные «европеисты» (гоголевское словечко) далеко не сразу уступили свои позиции. В программной статье «Девятнадцатый век» утонченный философ и критик Иван Киреев­ ский скорбел: «Жизнь европейского просвещения девятнадцатого века не имела на Россию того влияния, какое она имела на дру­ гие государства Европы. Изменения и развитие сей жизни отзыва­ лись у нас в образе мыслей некоторых людей образованных, от­ ражались в некоторых оттенках нашей литературы, но далее не проникали. Какая-то китайская стена стоит между Россиею и Евро­ пою и только сквозь некоторые отверстия пропускает к нам воз­ дух просвещенного Запада; стена, в которой великий Петр ударом сильной руки пробил широкие двери; стена, которую Екатерина долго старалась разрушить, которая ежедневно разрушается более и более, но, несмотря на то, все еще стоит высоко и мешает». Обращаясь к читателям, он ставил принципиальные вопро­ сы: «Скоро ли разрушится она? Скоро ли образованность наша возвысится до той степени, до которой дошли просвещенные го­ сударства Европы? Что должны мы делать, чтобы достигнуть этой цели или содействовать к ее достижению? Извнутри ли собствен­ ной жизни должны мы заимствовать просвещение свое или полу­ чать его из Европы? И какое начало должны мы развивать внутри собственной жизни? И что должны мы заимствовать от просве­ тившихся прежде нас?» Ответа на эти вопросы не знали ни автор, ни его едино­ мышленники — московские любомудры, ни читатели издаваемо­ го им журнала с многознаменательным названием «Европеец», который был прекращен на втором номере по личному указанию Николая I в 1832 г. Более того, постоянное обращение молодого Киреевского к началам европейского Просвещения, нескрывае­ мое желание дышать «воздухом просвещенного Запада» выдавали в нем не просто поклонника и продолжателя универсальной тра­ диции европеизма просветителей, но и мыслителя, подчеркнуто отстраненного от новейших западноевропейских интеллектуаль­ ных веяний. Запоздалым, восходящим к риторике XVIII в. и в высшей степени неожиданным для будущего зачинателя славяно­ фильства было следующее утверждение: «У нас искать националь­ ного — значит искать необразованного; развивать его на счет ев­ ропейских нововведений — значит изгонять просвещение, ибо, не имея достаточных элементов для внутреннего развития образо­ ванности, откуда возьмем мы ее, если не из Европы?» Между тем проницательный Погодин, прочитав статью, пи­ сал своему идейному соратнику Шевыреву: «Киреевский мерит 10

11

15 -

9302

Н.И. Цимбаев

450

РОССИЮ на какой-то европейский аршин, я говорю в смысле историческом, а это — ошибка... Россия есть особливый мир, у него другая земля, кровь, религия, основания, словом — другая история» . Споры вокруг «Европейца» выявили не только последова­ тельность и верность просветительской традиции «европейца» Ивана Киреевского, но и современность (в европейском смысле) при­ верженца русской народности Погодина. Последний не просто от­ стаивал официальный догмат превосходства России над Западом, он верно уловил господствующую тенденцию в развитии евро­ пейской мысли посленаполеоновского времени, суть которой — в признании самоценности и самодостаточности национальной куль­ туры, в идеализации родной старины и обычаев своего народа. В европейском сознании произошел сдвиг, означавший крушение просветительской универсальности, сдвиг, предопределивший будущий взлет национальных культур. Идейная и социокультурная ситуация николаевского времени, наложенная на общеевропейскую тенденцию развития, предопре­ делила неизбежность появления западничества и славянофильства, которые стали ответом тех немногих европеистов, кто не смирил­ ся с торжеством «православия, самодержавия и народности». За­ падники и славянофилы приняли — в своеобразной и усложнен­ ной форме — мысль о том, что «Россия — не Европа» (более поздний вариант, предложенный евразийцами, — «Россия вне Европы»), но интерпретировали ее отнюдь не в уваровском вкусе. Возникновение западничества и славянофильства (речь идет об истинном западничестве и истинном славянофильстве) было, вне всякого сомнения, следствием губительного воздействия на национальное сознание официальной идеологии николаевского времени. Вместе с тем это была своевременная, в европейском духе реакция на вызов времени, попытка выработать подлинную на­ циональную идеологию и понять основы национальной культуры. Западники и славянофилы — каждые на свой лад — пыта­ лись найти пути возвращения к петровской и екатерининской традиции, согласно которой Россия понималась как страна евро­ пейская. Они стремились вернуть национальному сознанию утра­ ченный европеизм. Ради этого западники обращались прежде все­ го к ценностям европейской политической мысли: конституция, представительное правление, гражданские права. Для славянофи­ лов ключевым моментом стало осознание национальной самобытно­ сти России в рамках единой европейской христианской цивилизации. В определенном смысле славянофилы были более утонченными 12

Европеизм как категория национального сознания

451

европеистами, нежели западники, их воззрения естественнее ук­ ладывались в русло общеевропейских поисков национальной идеи. Глубокую мысль позднее высказал Федор Степун: «Славяно­ фильское утверждение России совершенно тождественно духов­ ному и бытовому патриотизму западных народов; западническое же отрицание Руси, начатое Петром и законченное Лениным, — явление Западу неизвестное, явление типично русское. В конце концов западничество лишь интеллигентское преломление народ­ ного бродяжничества, почему и пресловутый отрыв западниче­ ской интеллигенции от России антинационален лишь как отрыв от России, но одновременно, как это ни парадоксально, все же и национален, как отрыв от корней» . Здесь нет необходимости входить в разбор непростых от­ ношений между западниками и славянофилами, определять меру их воздействия на формирование национального сознания. Доста­ точно подчеркнуть, что именно их совместные усилия определи­ ли как национальное своеобразие русской мысли и культуры, так и ее достойное место в европейском ряду. Славянофильство и западничество действительно «двуликий Янус», сердце которого — 13

М о с к в а . Интерьер квартиры. Худ. Н . И . П о д к л ю ч н и к о в 15*

Н.И. Цимбаев

452

европеизм, понимаемый как единство христианских народов в многообразии их культур, ибо сущность европеизма не в заим­ ствовании форм, но в познании и усвоении органических зако­ нов развития своей страны и своего народа . В историософском и историко-культурном аспекте было бы в высшей степени неверно противопоставлять истинное славянофиль­ ство и истинное западничество. Напротив, они, будучи гранями национального сознания, едины в своем отрицании как уваров­ ской псевдонародности, которая в разные периоды нашей исто­ рии именовалась, впрочем, по-разному, так и того примитивного явления, которое современный философ Владимир Кантор удач­ но назвал «псевдозападничеством». Для понимания тенденций, характерных для нашего на­ ционального сознания, уместно привести следующее определе­ ние В.К. Кантора: «В своем стремлении к европейским благам русская культура, русский народ избрали иной тип западниче­ ства, я бы назвал это "степным", варварским, или псевдозапад­ ничеством. Это — отношение к Европе как к некоему сакральному чудо-месту, откуда можно взять "готовый результат" — мышле­ ния ли, техники ли, с тем, чтобы утвердить свое первенство над миром» . Соглашаясь с определением псевдозападничества как прояв­ ления варварства, нелишне подчеркнуть, что едва ли правильно столь прямолинейно судить о «выборе», сделанном русской куль­ турой и русским народом, даже если под «выбором» понимать путь, пройденный Россией в XX в. То, что Кантор называет «выбором», в действительности та самая идея особого пути, что питала народнические, общинные и социалистические теории. После 1848 г. Герцен объявил «отста­ лость» благом, преимуществом, ибо она охраняла социальные институты (община и общинное землевладение), пригодные для построения социализма. Герценом были заложены основы народническо-социалистического постулата, согласно которому кре­ стьянская Россия (вариант —- «славянский мир») первой придет к победоносной социалистической революции, иными словами, пер­ вой воплотит в жизнь общеевропейское стремление к социальной справедливости. Этому тезису следовали Бакунин и народоволь­ цы, Михайловский и эсеры. Социальные реформы Александра II объективно были новым этапом европеизации России. С наибольшей силой это проявилось в усилиях по модернизации промышленности, которые последо­ вательно предпринимали министры финансов Бунге, Вышнеград14

15

Европеизм как категория национального сознания

453

СКИЙ и Витте. Русская культура пореформенной эпохи — органи­ ческая часть культуры европейской, в некоторых случаях (роман, драма и драматический театр, балет) она диктовала европейскую моду. Но в области общественных идей доминировали народни­ ческие представления умеренного и радикального толка, под воз­ действием Ф. Достоевского и Вл. Соловьева начались увлекшие многих бесплодные поиски «русской идеи». К началу XX в. экономическое состояние и социальная структу­ ра России не слишком выделяли ее из числа других европейских государств. Иначе обстояло дело в политической сфере, где Рос­ сия оставалась единственной европейской страной, сохранившей самодержавный образ правления. Борьба с абсолютизмом объеди­ няла самые разные социальные слои, что предопределяло исклю­ чительное своеобразие идейно-культурной жизни. Противники тра­ диционной российской государственности сумели соединить радикальную европейскую социально-политическую доктрину (марксизм) с герценовской самобытной верой в победу социали­ стической революции в России. В среде российской интеллигенции получили признание край­ ние формы европейского модерна, которые понимались как со­ знательный путь к дехристианизации и дегуманизации культуры, к торжеству «карнавала жизни». Разрушительные тенденции, свя­ занные утопическим сознанием и политическим радикализмом, были характерны для всех европейских народов, но в России они наложились на глубинные социальные и национально-политиче­ ские конфликты. Российские события 1917 г. были составной частью крушения «старой Европы», в своем развитии они быстро прошли путь от «торжества европейской демократии» (Февраль) к «победоносной пролетарской революции» (Октябрь). Именно тогда российская общественность от Милюкова до Керенского, от Чернова до Ленина твердо верила, что Россия есть самая передовая часть Европы. В первые пореволюционные годы это мнение выражали от­ нюдь не одни большевики, его разделяли Кандинский и Шагал, Горький и Маяковский, к которым присоединялись западноевро­ пейские интеллектуалы. В очередной (и, к сожалению, не в послед­ ний) раз российская общественность продемонстрировала воспри­ имчивость к утопиям и абстракциям, и чем глубже Россия погружалась во тьму, чем дальше отходила от подлинного европе­ изма, тем громче звучали голоса, уверявшие, что Советская стра­ на идет во главе европейского прогресса. Бухарину вторил Радек, и варварство торжествовало победу.

Н.И. Цимбаев

454

Но всегда следует помнить, что варварству, будь то «слепое преклонение перед Западом» (псевдозападничество) или оголте­ лое национальное самовосхваление (псевдославянофильство), про­ тивостоит то истинное, что есть в национальном сознании и на­ циональной культуре. Варварству противостоит европеизм. Кантор пишет, что «настоящее западничество — это вера куль­ туры в свои силы, в то, что, научившись, она окажется способ­ ной состязаться, соревноваться с Западом, не стараясь, однако, навязать ему свою волю» . На мой взгляд, данное определение равным образом приложимо как к «настоящему западничеству», так и к истинному славянофильству, в сущности, речь идет об европеизме. В подтверждение этой мысли достаточно обратиться к одной из ранних работ основоположника славянофильства Алексея Хо­ мякова, которая была русским прочтением европейских поисков национальной самобытности. В статье «О возможности русской художественной школы» (1847) он утверждал: «Общество, кото­ рое лишилось полноты разумного развития, должно было отчасти лишиться способности понимать и ценить эту полноту. Оно дол­ жно быть склонно презирать утраченное или еще не достигнутое и утешаться скудными приобретениями, купленными ценою ве­ ликих потерь. Это состояние общества не случайно. Полнота и щедрость разума во всех его отправлениях требуют полноты в жизни; и там, где знание оторвалось от жизни, где общество, хранящее это знание, оторвалось от своей родной основы, там может развиваться и преобладать только рассудок — сила разлага­ ющая, а не живительная, сила скудная, потому что она может только пользоваться данными, получаемыми ею извне, сила оди­ нокая и разъединяющая». Очевидно, что здесь — последовательно проведенное отрица­ ние просветительской универсальности и веры в торжество разу­ ма, отрицание того, что двадцатью годами раньше увлекало мо­ лодого Ивана Киреевского. Вполне правомерен и вывод, сделанный в духе европейского романтизма: «Такое состояние мысли не до­ пускает даже и возможности русской народной школы» . Хомяковские суждения об искусстве лишены подлинной ори­ гинальности, он словно воспроизводит общие места эстетических трактатов раннего Шеллинга, но — не в последнюю очередь бла­ годаря этому — они есть точное отражение общеевропейских, но­ вых для того времени понятий национального романтизма: «Не из ума одного возникает искусство. Оно не есть произведение одино­ кой личности и ее эгоистической рассудочности. В нем сосредото­ чивается и выражается полнота человеческой жизни с ее просве16

17

Европеизм как категория национального сознания

455

щением, волею и верованием. Художник не творит собственною своею силою: духовная сила народа творит в художнике. Поэто­ му, очевидно, всякое художество должно быть и не может не быть народным. Оно есть цвет духа живого, восходящего до со­ знания, или, как я уже сказал, — образ самосознающейся жизни. У нас, при разрыве между жизнию и знанием, оно невозможно» . Последняя фраза — дань славянофильским представлениям об отор­ ванности просвещенного общества от простого народа, о необхо­ димости знать русское прошлое, язык и обычаи русского народа. Пространная цитата извинительна, ибо она не только точно передает мысли и стиль изложения Хомякова, не только свидетель­ ствует об органической включенности истинного славянофильства в европейский культурный процесс, но и менее известна, чем аналогичные высказывания истинных западников. В заключение своего рассуждения предлагаю читателю само­ му решить, кому — славянофилу или западнику, Алексею Хомя­ кову или Ивану Тургеневу — принадлежит высказывание, вы­ держанное в духе подлинного европеизма: «Тонкие, невидимые струны, связывающие душу русского человека с его землею и народом, не подлежат рассудочному анализу. Может быть, нельзя доказать, чтобы русская песня была лучше итальянской баркаро­ лы или тарантеллы; но она иначе отзывается в русском ухе, глуб­ же потрясает русское сердце. Точно так же для русского глаза особенно приятны образы, окружавшие его детство и встречав­ шие его взгляд на свободе сельского простора». 18

1

Вестник Европы. 2001. Т. 1. С. 18. Любопьггао знать, где авторы программы журнала полагают местопребывание тогдашней «европейской цивилизации». В п о с л е я к о б и н с к о й Ф р а н ц и и , п е р в ы й к о н с у л к о т о р о й п р о л о ж и л с е б е путь к власти ш т ы к а м и и картечью? В А н г л и и , где как раз тогда приостанавливался НаЪеаз с о г р ш ас* и м я т е ж н ы х матросов королевского флота б е з суда вешали на реях? И л и , быть м о ж е т , в П р у с с и и , забитые крестьяне которой н е подозревали с к о р о г о н а с т у п л е н и я в р е м е н Ш т е й н а и Гарденберга? 2

1812-1814. Реляции. Письма. Д н е в н и к и . И з собрания Государственного И с т о р и ч е с к о г о м у з е я . М . , 1992. С . 425-429,434. В п о д л и н н и к е н а ф р а н ц . я з . 3

В о с с т а н и е декабристов. Т. 4. М ; Л . , 1927. С. 105. П о д р о б н е е с м . : Цимбаев Н.И. Д о г о р и з о н т а — земля! ( К п о н и м а н и ю и с т о р и и Р о с с и и ) / / В о п р . ф и л о с о ф и и . 1997. № 1. П о д р о б н е е см.: Цимбаев Н.И. Славянофильство. М . , 1986. С . 66-71. 4

5

6

7

Чаадаев НЯ. Соч. М., 1989. С. 418. Погодин М.П. И с т о р и к о - к р и т и ч е с к и е отрывки. М . , 1846. С. 34.

456

Н.И. Цимбаев 8

9

Там же. С. 359.

П о д р о б н е е см.: Цимбаев Н.И. « П о д б р е м е н е м п о з н а н ь я и сомненья...» ( И д е й н ы е и с к а н и я 1830-х г о д о в ) / / Р у с с к о е о б щ е с т в о 3 0 - х г о д о в X I X в. М., 1989; Он же. М о с к о в с к и е с п о р ы л и б е р а л ь н о г о в р е м е н и / / Р у с с к о е о б щ е с т в о 4 0 - 5 0 - х годов X I X в. Ч. 1. М., 1991. Киреевский И.В. Критика и эстетика. М . , 1979. С. 89. Там же. С. 98. Барсуков Н.П. Ж и з н ь и труды М . П . П о г о д и н а . Т. 4. С П б . , 1891. С. 6. Степун ФА. Мысли о России / / Современные записки. 1927. К н . 32. С. 306. Цимбаев Н.И. М н о г о л и стоит в Р о с с и и р е п у т а ц и я е в р о п е й ц а / / Вопр. литературы. 2000. № 5. С. 339-345. Кантор В.К. «...Есть е в р о п е й с к а я д е р ж а в а » . Р о с с и я : т р у д н ы й путь к ц и в и л и з а ц и и . М . , 1997. С. 36. Там ж е . С 37. Хомяков А. С. О старом и н о в о м . М . , 1988. С 135-136. Там ж е . С . 137-138. 10

11

12

13

14

15

16

17

18

1. Имперская государственность и федерализм В россшский политический лек­ сикон такие понятия, как «федера­ тивный», «федерализм», «федерация», вошли на рубеже ХУШ-Х1Х вв. под влиянием общеевропейских просвети­ тельских идей и особенно сочинений Ш. Монтескье, а также под непо­ средственным сильным воздействи­ ем событий Французской реюлюции, крушения «старого порядка» и осно­ ванных на нем династических госу­ дарств в эпоху наполеоновских войн. Реалии Гельветической республики, Рейнского союза или образованной Н.И. Цимбаев в 1812 г. польской Генеральной конфедерации дали русским совре­ менникам для понимания смысла И Д Е И федерализма больше, чем события, происходившие на Американском ФЕДЕРАЛИЗМА континенте. И Наибольший интерес в данном ФЕДЕРАТИВ­ контексте представлял «Проект феде­ ративной системы финансов и торгов­ Н О Г О ли с учреждением соответствующего УСТРОЙСТВА банка», составленный Н.Н. Новосиль­ Р О С С И И цевым к началу 1813 г., когда русская В О Б Щ Е С Т В Е Н ­ армия, изгнав Наполеона из России, готовилась к перенесению военных Н О Й М Ы С Л И действий в Центральную и Западную Европу. Проект предусматривал соз­ дание общей для России и союзных

Н.14. Цимбаев

458

ей держав «федеративной системы финансов и торговли». Предполагался выпуск для военных нужд «федеративных бумаж­ ных денег», гарантированных всеми державами антинаполеонов­ ской коалиции. В Петербурге должен был быть создан Централь­ ный торговый банк, со времени учреждения которого отменялись все запрещения на ввоз в Россию товаров стран, участвовавших в «федеративной системе финансов». Билеты банка были обяза­ тельны к приему по нарицательной стоимости на всей террито­ рии Российской империи. Министр финансов ДА. Гурьев в докладе Александру I пред­ лагал на период пребывания за границей русских войск выпуск специальных бумажных «федеративных денег» согласовывать с правительством той страны, на территории которой ведутся воен­ ные действия. Гурьев полагал, что Россия без промедления долж­ на ввести в Пруссии «федеративные деньги» и договориться с Великобританией, какую часть всей суммы «федеративных де­ нег», пущенных в обращение, она пожелает изъять после заклю­ чения мира за счет своей казны. Гурьев считал возможным ус­ ловиться с союзными державами об их участии в выпуске «федеративных денег» и о способах последующего коллективного изъятия этих денег, которое можно было бы осуществлять или при помощи займа, или по заключении мира путем обмена «фе­ деративных денег» на деньги каждой из держав. План Гурьева и Новосильцева был одобрен Александром I, но не получил под­ держки союзников. России пришлось нести основное финансовое бремя войны, хотя в тогдашних условиях проект европейской «федеративной системы финансов и торговли» был вполне реален и Гурьев продолжал его отстаивать и в 1814 г. Идеи федерализма, политического и особенно конфессио­ нального, по нашему мнению, в определенной степени повлияли на представления Александра I, который полагал, что после Вен­ ского конгресса народы Европы под водительством их монархов придут к созданию единой христианской нации, в чем он видел главный противовес свободолюбивому духу времени. Эти пред­ ставления легли в основу идейного обоснования Священного со­ юза 1815 г., основные документы которого писались и редактиро­ вались императором. В Акте о Священном союзе императоры России и Австрии и король Пруссии объявляли, что «ранее установлен­ ный державами образ взаимных отношений должно совершенно переменить и что крайне необходимо прилагать старания, дабы заменить его порядком, основанным единственно на высоких ис­ тинах, внушаемых вечным законом Бога Спасителя». 1

Идеи федерализма в общественной мысли

459

Д м и т р и й А л е к с а н д р о в и ч Гурьев

Несомненный интерес представляла вторая статья Акта: «Еди­ ное преобладающее правило да будет как между помянутыми вла­ стями, так и подданными их приносить друг другу услуги, ока­ зывать взаимное доброжелательство и любовь, почитать всем себя как бы членами единого народа под именем христианской нации, поелику три союзные государя почитают себя аки постановлен­ ными от провидения для управления тремя областями сего одного народа, а именно: Австриею, Пруссиею и Россиею, исповедуя таким образом, что самодержец народа христианского, во многом единого, не иной есть, как тот, кому собственно принадлежит держава, поелику в нем едином обретаются сокровища любви, ведения и премудрости бесконечные, то есть наш Божественный Спаситель, Иисус Христос, глагол Всевышнего, слово жизни» . Понятно, что Акт во многом носил декларативный характер, но в данном случае важна его основополагающая тенденция, которую можно определить как исповедание принципа конфессионального федерализма — главного условия единения христианских церквей. Несмотря на политическую и прямую личную заинтересо­ ванность Александра I в достижении изначальных целей Священ­ ного союза, его мечты о создании единой европейской христиан­ ской нации, о своего рода федеративном единении на основе ценностей христианства европейских государств, государей и на­ родов в целом оставались утопическими и преждевременными, ибо противоречили основному содержанию европейского истори­ ческого процесса того времени. 2

460

Н.И. Цимбаев

Эпоха Французской революции и наполеоновских войн по­ дарила Европе взлет национальных и национально-освободитель­ ных движений, выявила ясную тенденцию к созданию в Европе национальных государств. Лозунг «Свобода народам!» был напи­ сан на знаменах революционной Франции, и в сознании боль­ шинства тогдашних европейских политических и общественных деятелей национальная идея сопрягалась — вне зависимости от их личного к ней отношения — с идеей революционного обновления общества. В поисках условий, которые способны обеспечить нацио­ нальную идентификацию, национальное и государственное един­ ство, лишь немногие европейцы, преимущественно публицисты разрозненной Германии, обращались к идеям федерализма, кото­ рые казались тогда уделом малых стран либо, напротив, инстру­ ментом европейской гегемонии. Россия не осталась в стороне от общеевропейских исканий. Объективно после Венского конгресса предстояло сделать выбор пути, следуя по которому можно было решить всю совокупность проблем, порожденных полиэтническим характером и особенно­ стями имперской государственности. «Дух времени» поставил пе­ ред государственными деятелями Российской империи задачу: най­ ти путь обновления государственных и социальных институтов, путь строения единой российской нации. Путь трудный, но воз­ можный. Путь мудрости и терпения. Путь перерождения пестрой имперской общности народов в созданную и оберегаемую госу­ дарством единую нацию. Политическая сплоченность верхов общества, наличие у них выработанного имперского сознания, которое могло стать доброт­ ной основой российского национального сознания, стушеванность межэтнических и религиозных разногласий, неразвитое этническое самосознание многих народов страны, высокий авторитет импера­ торской власти, великая победа над Наполеоном — все это немало­ важные слагаемые общероссийского национального единства, важ­ нейшим и обязательным условием которого было государственное единство, прочность государственных институтов. Государствен­ ное созидание российской нации вовсе не обязательно подразуме­ вало уничтожение различий между верами и между народами. Именно принципы федерализма давали возможность сравнитель­ но плавной трансформации сложившейся имперской общности. Правительство Александра I принимало известные меры, которые можно истолковать в духе строения единой нации. Одна­ ко оно не сделало попыток увлечь дворянское общество федера­ листскими идеями создания единой европейской христианской нации. Акт о Священном союзе воспринимался внутри страны как

Идеи федерализма в общественной мысли

461

Император Александр I внешнеполитическая причуда императора. Российское дворянство желало не перемен, а стабильности. Лишь декабрист Пестель, не менее Александра I чуткий к духу времени, предлагал революци­ онный переворот, после которого в условиях революционной диктатуры он намеревался построить предельно централизованное государство с жесткой и даже жестокой национальной и конфес­ сиональной унификацией. По Пестелю, в России должен был быть один народ — русский и одна вера — православная. Разумеется, для Александра I путь революционной регламен­ тации и централизации был неприемлем, но он не решился и на эволюционную перестройку имперской государственности с ис­ пользованием элементов федерализма. Не случайно во внутрипо­ литическом и общественном обиходе России начала XIX в. идеи федерализма играли гораздо более скромную роль, нежели в меж­ дународных делах. К примеру, Александр I отверг аргументацию польского магната А. Чарторыйского, который в декабре 1812 г. предостерегал императора от присоединения Польши к России на условиях личной унии. Чарторыйский предлагал восстановление Польши и возведение на ее трон великого князя Михаила Павловича. Он писал: «Польша под королевской властью великого князя все равно будет частью империи. Оборонительный и наступательный

Н.И. Цимбаев

462

союз, семейный пакт, свобода торговли, право общего граждан­ ства — всего этого достаточно, чтобы не оставить почти никакой разницы между подобным соглашением и полным присоединени­ ем. Польша осталась бы навсегда привязанной к России узами признательности, интереса, всевозможных выгод и тем верховен­ ством, которое последняя всегда имела бы над ней». В духе поли­ тико-правовых представлений времени Чарторыйский называл подобные отношения между Россией и Польшей «федеративны­ ми» и утверждал: «Прочная федеративная система даст империи — центру этой системы — больше силы и больше гарантий безопас­ ности, чем расширение границ» . Для понимания специфичности судьбы идеи федерализма в России уместно подчеркнуть, что Чарторыйский был, пожалуй, первым в длинном ряду политических писателей и государствен­ ных деятелей, кто считал возможным соединить эту идею с им­ перской идеей. В мае 1815 г. польские земли, отошедшие к России, получили статус автономного Царства Польского, населению которого были дарованы либеральная конституция, самоуправление, собственная армия и свобода печати. Российский император одновременно стано­ вился царем (королем) польским, его власть законодательно ограничивалась конституционной хартией. Дарование польской конституции, на чем буквально настоял Александр I, давало со­ временникам основание полагать, что и в государственном устрой­ стве Российской империи могут произойти серьезные перемены. Царство Польское стало новой, второй автономией. Первой с 1809 г. было Великое княжество Финляндское, которое также имело свою конституцию. В рескрипте 1810 г. Александр I провозглашал: «Намерение мое при устройстве Финляндии состояло в том, что­ бы дать народу сему бытие политическое, чтоб он считался не порабощенным Россией, но привязанным к ней собственными его очевидными пользами, для сего сохранены ему не только гражданские, но политические его законы» . Появление в составе Российской империи двух автономий, наделенных конституцией, не было вызвано ни международной обстановкой, ни соображениями удобства внешней политики, ни, особенно в первом случае, характером внутреннего общественного развития этих образований. Если для русского общества создание конституционного Великого княжества Финляндского осталось практически незамеченным, то дарование конституции и широ­ кой автономии полякам, недавним союзникам Наполеона, выз­ вало резкий протест в самых разных слоях. В осуждении действий 3

4

Идеи федерализма в общественной мысли

463

Николай Николаевич Новосильцев Александра I были единодушны как будущие декабристы, так и их сановные судьи, как консервативно настроенный Н.М. Карам­ зин, так и либеральный князь П.А. Вяземский . Анализ намерений и планов Александра I дал основание известному историку права Г.В. Вернадскому выдвинуть предположение: «Автономные консти­ туционные провинции Финляндии и Польши представляли рази­ тельное противоречие с абсолютной и самодержавной Россией. Преодолеть это противоречие можно было, лишь отменив эти осо­ бенности (что и сделали Николай I и Александр II) либо распрос­ транив конституционное устройство на остальную Российскую им­ перию, а автономию окраин внутренне преодолеть при помощи перестройки Российской империи на федералистической основе. Именно такого пути искал Александр I после 1815 г.» К сказан­ ному следует добавить, что создание конституционных автоно­ мий и шаги по внедрению в Российской империи федеративных начал никак не связывались в сознании императора с проблемой ограничения самодержавной власти. Федерализм рассматривался лишь как инструмент административного управления страной. Серьезной и политически возможной попыткой Александра I преобразовать Россию на принципиально новых основаниях стала Государственная Уставная грамота, над которой в 1818-1820 гг. по поручению императора работал в Варшаве Н.Н. Новосильцев и 5

6

464

Н.И. Цимбаев

его сотрудники. Уставная грамота предусматривала деление госу­ дарства на несколько крупных исторических областей, «наместничеств», которые обладали бы равными правами. С определенной долей уверенности можно говорить о влиянии на составителей Уставной грамоты идей американской конституции. Важно под­ черкнуть, что при создании наместничеств доминирующими дол­ жны были стать историко-географические, демографические и экономические факторы, но отнюдь не национальные. Внимательный анализ Уставной грамоты дает основания сде­ лать вывод о том, что ее главным содержанием было создание принципиально новых отношений между центральной властью и отдельными областями, чему была посвящена едва ли не половина всех статей. Уже ст. 1 Уставной грамоты гласила: «Российское госу­ дарство со всеми владениями, присоединенными к нему под ка­ ким бы наименованием то ни было, разделяется сообразно с рас­ писанием, у сего приложенным, на большие области, называемые наместничества». Ни означенного «расписания», ни даже точного числа наместничеств (от 10 до 12) мы не знаем, но известно, к примеру, что предусматривалось превращение Царства Польского в одно из наместничеств Российской империи. В этом аспекте Устав­ ная грамота означала уничтожение польской Конституции 1815 г. Уставная грамота предполагала в каждом наместничестве соз­ дание органов народного представительства, наместнических сей­ мов, которые должны были созываться каждые три года, и боль­ шой независимости наместника и Совета наместничества в решении местных вопросов «земледелия, промышленности и торговли», а также финансов. Несомненно, что объем прав, которыми наделя­ лись наместничества, и характер их взаимоотношений с импера­ торской властью и общегосударственным Сеймом в полной мере соответствовали классическим принципам федерализма . По разным причинам Уставная грамота 1820 г., работа над которой была полностью завершена, не стала политической ре­ альностью: Александра I беспокоили политическая нестабильность во Франции и немецких государствах, революции и народные волнения в Южной Европе, выступление Семеновского полка. Не последнюю роль здесь сыграло то обстоятельство, что фактически Уставной грамотой предусматривалось устранение имперского мно­ гообразия, неизбежное ослабление самодержавной власти импера­ тора и тем самым разрушение исторически сложившихся основа­ ний Российской империи. Однако со всей определенностью можно утверждать, что по­ добное разрушение было назревшим и объективно неизбежным. 7

Идеи федерализма в общественной мысли

465

Потенциал традиционного общества в России был исчерпан, кре­ постное хозяйство не обеспечивало потребностей страны, в кото­ рой начался промышленный переворот, отношения между сосло­ виями и политический статус отдельных исторических областей империи нуждались в современном правовом регулировании. Пути обновления Российской империи вполне очевидно выявились к исходу александровского правления. Один из них, привлекательный для императора и его сотрудников, предусматривал эволюцион­ ную перестройку государства на федеративных началах, причем речь могла идти только о федерации областей. Другой — путь унифи­ кации и централизации, предложенный Пестелем, путь создания унитарного государства, вовсе не обязательно связанный с револю­ ционным переворотом. Принципиально важно отметить, что серьезная критика робких попыток насаждения федерализма на русской поч­ ве принадлежала именно Пестелю, наиболее последовательному политическому противнику Александра I и, без сомнения, круп­ ному политическому мыслителю. В федеративном устройстве Пес­ тель усматривал «пагубнейший вред и величайшее зло» для России. Заслуживает внимания аргументация, изложенная им в «Рус­ ской Правде», первом, в точном смысле этого слова, программ­ ном документе русского революционного движения: «Что же осо­ бенно касается до России, то, дабы в полной мере удостовериться, до какой степени федеративное образование государства было бы для нее пагубно, стоит только вспомнить, из каких разнородных частей сие огромное государство составлено. Области его не толь­ ко различными гражданскими законами судятся, но совсем раз­ личные языки говорят, совсем различные веры исповедуют, жи­ тели оных различные происхождения имеют, к различным державам некогда принадлежали; и потому ежели сию разнород­ ность еще более усилить через федеративное образование государ­ ства, то легко предвидеть можно, что сии разнородные области скоро от коренной России тогда отложатся, и она скоро потеряет тогда не только свое могущество, величие и силу, но даже, может быть, и бытие свое между большими или главными государствами. Она тогда снова испытает все бедствия и весь неизъяснимый вред, нанесенные древней России удельною системою, которая также не что иное была, как род федеративного устройства государства; и потому, если какое-нибудь другое государство может еще сомне­ ваться во вреде федеративного устройства, то Россия уже никак сего сомнения разделять не может; она горькими опытами и дол­ голетними бедствиями жестоко заплатила за сию ошибку в пре­ жнем государственном образовании». 6 - 9302

Н.И. Цимбаев

466

Первым из русских политических писателей Пестель дал определение федеративного государства и указал «общие невыго­ ды федеративного образования». Определение Пестеля сохраняет интерес и поныне: «Федеративными называются те государства, в которых области, их составляющие, хотя и признают общую над собой верховную власть и обязываются совокупно действовать во всех сношениях внешних, но при всем том право свое сохраняют законы делать и постановления издавать для собственного своего внутреннего гражданского и политического образования и устра­ ивать свое правление по частному своему усмотрению». Не менее важны отмеченные вождем Южного общества невыгоды федеративного устройства. Их четыре: «1. Верховная власть по существу дела в федеративном государстве не законы дает, но только советы... Ежели же область не захочет повино­ ваться, то дабы к повиновению ее принудить, надобно междо­ усобную войну завести; из чего явствует, что в самом корен­ ном устройстве находится уже семя к разрушению. — 2. Особые законы, особый образ правления и особые, от того происходящие понятия и образ мыслей еще более ослабят связь между различ­ ными областями. На верховную же власть будут области смотреть как на вещь нудную и неприятную, и каждое областное прави­ тельство будет рассуждать, что оно бы гораздо лучше устроило государственные дела в отношении к своей области без участия верховной власти. Вот новое семя к разрушению. — 3. Каждая область, составляя в федеративном государстве, так сказать, ма­ ленькое отдельное государство, слабо к целому привязано будет и даже во время войны может действовать без усердия к общему составу государства; особенно если лукавый неприятель будет уметь прельстить ее обещаниями о каких-нибудь особенных для нее выгодах и преимуществах... — 4. Слово государства при таком образовании будет слово пустое, ибо никто нигде не будет ви­ деть государство, но всякий везде только свою частную область; и потому любовь к отечеству будет ограничиваться любовью к одной своей области» . Говоря о пестелевской традиции понимания федерализма, уместно отметить и еще одно обстоятельство. Пестель был, повидимому, первым, кто обратил внимание на то, что древнерус­ ская удельная система «не что иное была, как род федеративного устройства государства». Со временем такое понимание ранних ве­ ков русской истории вошло в общественное сознание, в разное время его подкрепляли своим авторитетом известные историки и публицисты. Например, А.С. Хомяков в 1839 г. в статье «О старом 8

Идеи федерализма в общественной мысли

Константин Николаевич

467

Бестужев-Рюмин

и новом», которая положила начало славянофильскому учению, писал, что «первый период истории русской представляет федера­ цию областей независимых, охваченных одной цепью охранной стражи» . В 1851 г. А.И. Герцен, разрабатывая основы «русского социализма», в программной статье «Русский народ и социализм» утверждал, что «централизация противна славянскому духу», а свойственна «федерализация» . Автор «России и Европы» (1869) Н.Я. Данилевский находил естественным, что народы, живущие обособленно в лесной стране, составляют «маленькие независи­ мые политические центры». Он пояснял: «Из этого должна есте­ ственно проистечь федеративная связь — но такая, в которой власть разливалась бы не сверху вниз, а восходила бы снизу вверх. Этим, кажется мне, объясняется федеративное устройство всех народов, живших в лесной полосе, которых история застала еще во время этнографического периода их жизни (как, например, у германцев и у славян)». Правда, в некотором противоречии со сказанным выше Данилевский этим же объяснят современное «федеративное устройство Соединенных Штатов, где внешние воз­ мущающие влияния, по местным особенностям, должны были иметь — и до самого Новейшего времени имели — сравнительно весьма слабое влияние» . О федеративном устройстве Древней Руси писали извест­ ные историки пореформенного времени К.Н. Бестужев-Рюмин и 9

10

11

16*

Н.И. Цимбаев

468

Н.И. Костомаров. При этом их общественно-политические взгля­ ды весьма расходились: первый был сторонником монархической государственности, второй — противником самодержавия, адми­ нистративной централизации и поборником прав народов. Нако­ нец, опуская авторов, для которых «исконная» предрасположен­ ность русского народа к федерализму служила основанием для политических выводов, можно привести высказывание автори­ тетного советского историка Л.В. Черепнина: «Историки права, говоря о смене государственных форм, время до XVI века обычно рассматривали как период господства в России строя монархии, сначала раннефеодальной, затем периода раздробленности. Эта пря­ молинейная схема давно уже подвергается сомнению со стороны общегражданских историков. Лишь для отдельных этапов полити­ ческого прошлого Древней Руси можно говорить о раннефеодаль­ ной монархии... Форма эта неустойчива, и с ее распадом Русь представляет собой средневековую федерацию — союз князей, оформленный договорными отношениями на началах сюзерените­ та — вассалитета» . Наше время актуализировало восходящую к Пестелю обще­ ственную и историографическую традицию, и некоторые совре­ менные российские политики склонны утверждать, что Россий­ ское государство с самого своего возникновения было федерацией. В действительности это не так. Не входя в подробный разбор взгля­ дов Хомякова, Данилевского или Черепнина, уместно подчерк­ нуть, что им всегда противостояло принципиально иное понима­ ние русской истории. В начале XIX в. его в скрытой полемике с федеративно-конституционными исканиями Александра I сфор­ мулировал Н.М. Карамзин: «Самодержавие есть палладиум Рос­ сии; целость его необходима для ее счастья» . В середине XIX в. оформилась «государственная школа», которая объединила веду­ щих историков и историков права, утверждавших, что сильная государственная власть (вне зависимости от ее формы) есть объек­ тивная потребность для России и главное условие ее прогрессив­ ного развития. Представители этой школы — достаточно сослаться на авторитет СМ. Соловьева и Б.Н. Чичерина — отрицали наличие федеративных начал в Древней Руси. Оставаясь в рамках серьезной научной традиции, говорить о давних исторических корнях российского федерализма не прихо­ дится, как не приходится говорить об особой склонности к «фе­ дерализму» восточнославянских племен. Историю России невоз­ можно понять в рамках оппозиции «централизм — федерализм». Московская Русь — государство, где отсутствовала разумная си12

13

Идеи федерализма в общественной мысли

469

стема административно-территориального деления, где сохранились многочисленные следы прежней автономии отдельных земель, го­ сударство со слабым аппаратом управления, с крайне несовер­ шенной судебной и фискальной системами, государство с упрямо враждебными соседями на западе и с открытой, изменчивой грани­ цей на юге и юго-востоке. Вряд ли можно определять такое госу­ дарство как централизованное, но столь же опрометчиво видеть в нем начала федерализма. Между тем, по мнению СМ. Соловьева, именно в таком государстве централизация необходима как «хи­ рургическая повязка на больном члене». При этом, считал исто­ рик, «централизация восполняет недостаток внутренней связи, условливается этим недостатком и, разумеется, благодетельна и необходима, ибо без нее все бы распалось и разбрелось» . На пороге Нового времени Россия — многонациональное государство, которое в XVI—XVII вв. колонизовало обширные тер­ ритории Восточной Европы, Урала, Зауралья и приступило к ос­ воению бескрайних просторов Западной и Восточной Сибири. В процессе колонизации служилые люди Российского государства дошли до Тихого океана и включили в орбиту влияния европей­ ской христианской цивилизации огромные территории с редким и большей частью кочевым населением. Предпосылки создания империи, которые с отступлениями и срывами (опричнина Ива­ на Грозного, Смутное время) просматривались на протяжении без малого двух столетий, в полной мере были реализованы Пет­ ром Великим. С петровского времени Россия и по сути своей, и по официальному статусу — империя. Великая сухопутная империя. Неограниченная самодержавная монархия. С абсолютизмом принято связывать имперский период в ис­ тории российской государственности. Но если справедливо утверж­ дение, что империя — это многообразие вер, народов, культур и способов управления, то Россия была подлинной империей за­ долго до Петра I. Финно-угорские племена, населявшие бассейн Оки и Верхней Волги, служили еще первым московским князь­ ям. Дальнейшее собирание земель привело под руку московского государя народы Поволжья и Предуралья, не имевшие собствен­ ной государственности и по большей части языческие. Со взятием Казани Российское государство окончательно стало полиэтниче­ ским и утратило долго и тщательно оберегаемое вероисповедное единство. Стержнем российской политики в отношении присоединяе­ мых народов была не национальная, не религиозная, а социальная ассимиляция, когда местные правящие верхи не уничтожались, 14

470

Н.И. Цимбаев

не выдворялись, не лишались своего привилегированного поло­ жения (разумеется, всегда бывали и исключения), а входили в состав господствующих в России сословий, сохраняя, как прави­ ло, свою веру, свои особые права и преимущества. В обмен они обязаны были верно служить великому государю (императору), или, иными словами, России. Нет надобности останавливаться на территориальных прира­ щениях Российской империи. В пределах нашей темы принципи­ ально важно подчеркнуть два обстоятельства. Во-первых, благода­ ря Екатерине II и в полном соответствии с политическим учением Монтескье самодержавие до конца XIX в. рассматривалось серьез­ ными учеными-правоведами и ответственными государственны­ ми деятелями как единственно приемлемая форма правления для страны таких географических масштабов и населенной столь раз­ ными народами, как Россия. Исходя из факта имперского много­ образия, екатерининский сановник А.А. Безбородко утверждал: «Россия есть самодержавное государство. Обширность ея, состав­ ление из разных языков и обычаев и многая другие уважения сей единый образ правления делают ей свойственным. Тщетны всякие вопреки того умствования, и малейшее ослабление самодержав­ ной власти навлекло бы за собою отторжение многих провинций, ослабление государства и бесчисленные народные бедствия» . Во-вторых, народы и земли, мирным или насильственным путем включавшиеся в состав Российской империи, в течение долгого времени сохраняли присущие им особенности внутренне­ го административного устройства, правовых и социальных отно­ шений. Эти обстоятельства определяли суть имперской государ­ ственности, государственности Российской империи, которая равным образом была далека как от унитарности, так и от начал федерализма. Фундаментальный принцип империи — принцип многообра­ зия, или полное отсутствие какой-либо ад^ршистративно-поштической, правовой, национальной, культурной или конфессиональ­ ной унификации. В период своего расцвета, который приходится на 1740—1820-е гг., от Елизаветы Петровны до Александра I, Российская империя гарантировала своим подданным, особенно тем из них, что стали подвластны ей сравнительно недавно, все те права, привилегии и преимущества, какими они обладали преж­ де, до присоединения. Именно так обстояло дело в Остзейском крае, в Закавказье, где правительство столкнулось с давней по­ литической культурой Грузии, азербайджанских и армянских зе­ мель, в Финляндии, а также на территориях, которые отошли к 15

Идеи федерализма в общественной мысли

471

РОССИИ после разделов Польши, и на большей части Кавказа. К примеру, на Украине гетманство было ликвидировано лишь при Екатерине II, а перестройку губернского управления по великорус­ скому образцу осуществил Николай I . Само губернское устрой­ ство, которое начиная с екатерининской реформы 1775 г. более столетия обеспечивало внутреннюю стабильность, распространя­ лось не на всей территории империи, а губернское управление имело существенные местные отличия. Российская имперская политика — политика национальной и конфессиональной терпимости, и именно она делала Российскую империю столь притягательной для выходцев из других стран — немцев, сербов, греков, болгар, армян, евреев, которые большими группами селились в стране и принимали участие в ее колониза­ ции. Долгое время ни о каком государственном стремлении урав­ нять отдельные народы и земли Российской империи не приходит­ ся говорить, как нет оснований говорить и о какой-либо иерархии земель и народов. Более того, было бы некорректно сравнивать социальные и политико-правовые реалии Великого княжества Финляндского и, к примеру, Новороссийского генерал-губер­ наторства. События 14 декабря 1825 г. и воцарение Николая I привели к то­ му, что были отвергнуты оба — александровский и пестелевский — 16

В о с с т а н и е 14 д е к а б р я 1825 г. н а С е н а т с к о й п л о щ а д и в С а н к т - П е т е р б у р г е . Х у д . В. Т и м м

Н.14. Цимбаев

472

пути переустройства российской государственности. Николаев­ ским ответом на вызов времени, на выступление декабристов, на требования социальных перемен стали политический застой и идеологическая изощренность. Николай I полностью отказался от идеи эволюционного федерализма и вместе с тем не решился следовать по пути скорой и последовательной централизации. Уваровская триада «православие, самодержавие, народность», пра­ вительственное поощрение разнообразных проявлений «русского духа» означали распад имперского сознания, отказ от попыток выработать единое российское национальное сознание и были за­ ведомо неприемлемы для значительной части подданных. Нико­ лай I и его последователи с их идеей «Россия — для русских» сознательно порвали с имперской традицией. Не создав россий­ ской нации, не обновив российской государственности, они по­ губили империю . Административная и правовая унификация (впрочем, весьма далекая от радикальных рекомендаций Пестеля), которая сопро­ вождалась ограничением прав католиков, мусульман и представи­ телей некоторых других конфессий, а главное, насильственной русификацией, началась при Николае I, чью политику последо­ вательно продолжали Александр II (особенно в Царстве Польском), Александр III, при котором кризис империи принял, пожалуй, необратимый характер, и Николай И. Несовместимость этой по­ литики с принципами имперской государственности очевидна, следование ей исключало возможность назревшей модернизации политических институтов и социальных отношений и обрекало Россию на несостоятельность. К началу XX в. правящие круги, сравнительно успешно решая задачи индустриализации России, оказались не в состоянии при­ ступить к масштабному изменению государственной системы и норм права, которые не соответствовали отношениям складывающе­ гося в стране буржуазного общества. Конституционное ограниче­ ние монархии, провозглашенное Манифестом 17 октября 1905 г., было запоздалым и непоследовательным. Неэффективная и про­ вокационная политика русификации входила в противоречие с дискриминацией и сегрегацией отдельных народов (евреи, коче­ вые «инородцы» Сибири и Туркестана). Институты, созданные реформами 1860-х гт. — земское и городское самоуправление, все­ общая воинская повинность, судебная система, — распростра­ нялись не на все территории, народы и сословия империи, что противоречило наметившейся с Николая I тенденции к построе17

Идеи федерализма в общественной мысли

473

нию унитарного государства. Ограничительный — в сословном и этноконфессиональном отношении — характер имели законы, ре­ гулирующие порядок выборов в Государственную думу. Несмотря на грозные предупреждения (Первая русская революция, полити­ ческий террор революционных партий, рабочее движение, аграр­ ные и национальные волнения), правящие круги не отдавали себе отчета в масштабе социальных и национальных проблем. Здесь нет возможности детально проследить процесс кризиса имперской государственности, но следует со всей определенно­ стью подчеркнуть, что до последних дней своего существования Российская империя была далека от превращения в унитарное государство. Равным образом она была чужда принципам федера­ лизма в сфере государственного устройства и административного управления. До Февраля 1917 г. государственно-правовые и соци­ альные отношения соответствовали понятиям и нормам импер­ ской государственности. События Февраля означали распад и ги­ бель традиционной российской государственности. Своеобразным историческим парадоксом можно считать тот факт, что именно Пестелю, политическому революционеру и принципиальному противнику федеративного устройства, при­ надлежит знаменитая формула: «Россия есть государство единое и неразделимое». Эти слова он поставил в заглавие специального параграфа первой главы «Русской Правды». Здесь он объявлял Российское государство «единым и неразделимым, отвергающим при том совершенно всякое федеративное образование, устрой­ ство и существование государства» . На исходе истории императорской России «Основные зако­ ны» от 23 апреля 1906 г., которыми открывался конституцион­ ный период в истории страны, начинались так: «Статья 1. Государство Российское едино и нераздельно. 1. Российское государство едино и неделимо. 2. Великое княжество Финляндское, составляя нераздельную часть государства Российского, во внутренних своих делах управ­ ляется особыми установлениями, на основании особого законода­ тельства. 3. Русский язык есть язык общегосударственный и обязате­ лен в армии, во флоте и во всех государственных и общественных установлениях» . Сравнительно-сопоставительный анализ «Русской Правды» Пестеля и «Основных законов» 23 апреля 1906 г., над которыми работали СЮ. Витте и его сотрудники, имеет исключительный историко-правовой интерес. Однако в рамках нашей темы важно 18

19

Н.И. Цимбаев

474

подчеркнуть, что пестелевская мечта об унитарном государстве не была и не могла быть реализована теми, кто вдохновлялся Мани­ фестом 17 октября. Исторический выбор не был ими сделан, и не случайно вслед за прямой цитатой из Пестеля «Основные законы» обращают внимание на особые права Великого княжества Фин­ ляндского, автономия которого мыслилась Александром I как пер­ вый шаг к переустройству Российской империи на федеративных началах. До своей гибели императорская Россия оставалась верной тем принципам государственного устройства, которые в екатеринин­ ские и александровские времена привели ее на вершину европей­ ского могущества и которые противоречили как принципам Пес­ теля, так и федералистским идеям Александра I. 2. Федерация народов Отдельная страница в истории восприятия идей федерализ­ ма в России связана со стоявшим перед российским государ­ ством и обществом национальным вопросом, который на протя­ жении XIX — начала XX в. становился все более актуальным. В период от наполеоновских войн до Первой мировой войны он обретал в России и странах Европы самые причудливые очерта­ ния, но его сутью неизменно оставалось стремление народов к самоопределению. На российской почве он понимался как воз­ рождение независимой польской государственности, как нацио­ нальная и культурная автономия для украинцев, финнов, реже — народов Закавказья и Прибалтики. В сфере международных и меж­ государственных отношений российское общество сочувствовало угнетенным славянским и православным народам Балканского полуострова и всемерно содействовало обретению ими национальной независимости. В одних случаях освобождение славян понималось как предпосылка или условие европейской революции, в других — служило целям усиления позиций России на Балканах и решению Восточного вопроса. Разные формы решения национального вопроса в его внут­ ри- и внешнеполитическом аспектах предлагались такими круп­ ными общественными деятелями, как М.А. Бакунин, Н.Я. Дани­ левский, М.П. Драгоманов, И.С. Аксаков. Национальный вопрос поднимался в документах революционных и оппозиционных круж­ ков и организаций, в программах политических партий. Как прави­ ло, предлагавшиеся решения были связаны с идеями федерализ­ ма либо прямо предполагали создание тех или иных федеративных государств, построенных на национальной основе.

Идеи федерализма в общественной мысли

475

Со времени Александра I идеи федерализма исключительно прочно входят в общественное сознание. Можно сказать, что чем дальше от них отстояла практика российской государственности, тем привлекательнее казались они российской общественности. Федерализму отдавали дань представители не только радикаль­ ной, но и консервативной мысли. В общественном толковании принципа федерализма четко выделяются два направления. Первое было тесно связано с идеями славянской и православной солидарности и направлено как бы вне России. В определенной мере оно восходило к александровским идеям единения европейских христианских народов, но было лишено подлинной универсальности. Декабристское Общество соединен­ ных славян, Кирилло-Мефодиевское общество, Н.Я. Данилевский, Н.И. Костомаров, К.Н. Леонтьев, П.Н. Милюков — все равным образом желали создания некоей славянской (славяно-православ­ ной) федерации, центром которой чаще всего назывался Констан­ тинополь. Разумеется, были оттенки, касавшиеся преимуществен­ но роли России и русского народа в этой федерации, совместимости начал самодержавия и федерализма, но несомненно, что долгое время существовала традиция славянского или панславистского федерализма, вполне понятная российскому обществу и сочув­ ственно им воспринимаемая. Второе направление было представлено в основном ради­ кальной и революционной мыслью и состояло в стремлении пре­ образовать собственно Российскую империю на федеративных на­ чалах. Идея федерации противополагалась самодержавному принципу и связывалась с разрушением «тюрьмы народов», каковой со второй половины XIX в. радикальная интеллигенция считала Российскую империю. Сами народы, которые должны были со­ ставить будущее федеративное государство, определялись в соот­ ветствии с их историческим прошлым и революционными заслугами. Помимо русских речь шла, как правило, о поляках, финнах, реже — об украинцах, остзейских немцах и народах Закавказья. На рубеже Х1Х-ХХ вв. практически все оппозиционные са­ модержавию оттенки революционной и либеральной обществен­ ности не отвергали принцип федерализма в качестве основы бу­ дущей российской государственности. Но ни в программных документах, ни в партийной публицистике мы не находим сколь­ ко-нибудь детальной разработки федеративных начал. Признание прав отдельных народов Российской империи на национальнокультурную автономию, отрицание политики русификации, тре­ бование отказаться от вероисповедных ограничений понимались

476

Н.14. Цимбаев

как важнейшие слагаемые федерализма. Проблемы государствен­ ного строительства, безусловно главные при реализации идей фе­ дерации, не ставились и не обсуждались. По сути дела, тради­ ционный политический строй, имперская государственность осознанно или неосознанно противополагались принципам феде­ рализма без сколько-нибудь серьезного уяснения их пригодности для России. Правда, первая попытка оппозиционной общественности обратиться к идеям федерализма не заслуживает этого упрека. «Кон­ ституция» декабриста Н.М. Муравьева была серьезным политиче­ ским документом, автор которого учитывал европейский и аме­ риканский правовой опыт и сложным образом пытался соединить его с традицией российской государственности. В противовес Пес­ телю руководитель Северного общества был последовательным сторонником федерализма. Под впечатлением успешного функ­ ционирования федеративных принципов в малых странах Европы и на Американском континенте он считал возможным примирить эти принципы с екатерининским постулатом, согласно которому пространство России и ее величие диктуют необходимость силь­ ной монархической власти. В одном из проектов «Конституции» он размышлял о том, какой образ правления приличен русскому народу: «Народы малочисленные бывают обыкновенно добычею соседей — и не пользуются независимостию. Народы многочис­ ленные пользуются внешнею независимостью, но обыкновенно страждут от внутреннего утеснения и бывают в руках деспота орудием притеснения и гибели соседних народов. Обширность зе­ мель, многочисленное войско препятствуют одним быть свобод­ ными; те, которые не имеют сих неудобств, страждут от своего бессилия. Федеральное или Союзное Правление одно разрешило сию задачу, удовлетворило всем условиям и согласило величие народа и свободу граждан». В теоретическом отношении суждения Муравьева трудно оп­ ровергнуть, но любопытно отметить, что он был, в сущности, единственным выразителем радикального федерализма, кто наде­ ялся соединить федеративные принципы с «величием народа». Правда, автор «Конституции» (в отличие от Пестеля) не прида­ вал значения национальному вопросу и желал не «свободы наро­ дов», а «свободы граждан». В дальнейшем радикальная политиче­ ская мысль, став перед подобной дилеммой, безусловно, отдавала приоритет правам народов. Муравьев знал государственно-правовые принципы Устав­ ной грамоты 1820 г. и использовал их в своих планах. «Конститу-

Идеи федерализма в общественной мысли

477

ция» (в самом тексте она названа «конституционным» Уставом России) предусматривала деление России «в законодательном и исполнительном отношении» на тринадцать держав и две области. В высшей степени характерны названия держав, отражающие историко-географический принцип: Ботническая, Волховская, Балтий­ ская, Западная, Днепровская, Черноморская, Кавказская, Укра­ инская, Заволжская, Камская, Низовская, Обийская, Ленская. Две особые области — Московская и Донская. Каждая из держав должна была иметь свою столицу и «правительное собрание» с широкими полномочиями, перечень которых дает представление о степени зрелости раннего российского федерализма. В главе «О правительственной власти держав» Муравьев писал: «9) Пра­ вительное собрание каждой державы имеет право: 1) Делать постановления, касающиеся до внутреннего уп­ равления держав; 2) Делать новое разделение края, более сообразное с нужда­ ми и средствами жителей; 3) Установлять, в каких городах или местечках будет проис­ ходить выбор народных представителей и каким образом сей вы­ бор должен происходить; 4) Делать всякие постановления, сообразные с сим Уставом и с постановлениями, оными не отмененными; 5) Учреждать налоги для собственного управления державы и потребностей оной, как-то: дорог, каналов, строений, издер­ жек на правительственное собрание, плату чиновников исполни­ тельной власти, на судебную часть и прочее, зависит от прави­ тельственного собрания каждой державы. Общие налоги для содержания войска сухопутного и морского, крепостей, почт, свя­ зей с иностранными государствами, вознаграждение членов На­ родного веча, палаты верховных чиновников, проложение сооб­ щений, превозмогающих местные средства, одним словом, для всех нужд и потребностей всей общины Российской, назначаются Народным вечем; 6) Делать всякого рода общественные заведения, учебные учреждения, школы и прочее; 7) Содержать и приводить в порядок сообщения». Не менее четко были прописаны права союзного Народного веча, которое должно было состоять из Верховной думы и пала­ ты народных представителей, избираемых достаточно сложным образом. Народное вече облекалось «всею законодательною властию». Оно (здесь нет необходимости входить в разбор компетен­ ции палат) имело право издавать законы, определять правила

Н.И. Цимбаев

478

судоустройства и судопроизводства, «распускать правительные собрания держав в случае, если б оные преступали пределы своей власти», избирать правителей держав, объявлять войну. В его ком­ петенцию входили «налоги, займы, поверка расходов, пенсии, жалованья, все сборы и издержки, одним словом, все финансо­ вые меры», а также «все меры правительства о промышленности и о богатстве народном». Внимательный анализ «Конституции» дает основание утвер­ ждать, что собственно в сфере федеративных отношений Муравь­ ев предусмотрел необходимые ограничения полномочий между державами и органами центральной власти, в частности, исполь­ зуя для этого механизм разделения властей. Менее ясны муравьевские представления о взаимоотношениях союзного Народного веча и императора. Вслед за А. Чарторыйским и составителями Уставной грамоты всю полноту верховной исполнительной власти в Россий­ ской империи он предоставлял императору, власть которого пере­ давалась по наследству. Видя в императоре «верховного чиновника российского правительства», Муравьев наделял его полномочия­ ми верховного надзора над всеми союзными и местными органа­ ми законодательной и судебной власти. Император имеет право «останавливать действия законодательной власти», назначать и смещать судебных чиновников, он «верховный начальник сухо­ путной и морской силы», он ведает вопросами внешней полити­ ки, император неподсуден и фактически неподотчетен . Идея сохранения сильной центральной (императорской) вла­ сти, даже формально ограниченной исполнительной сферой, дает основание говорить о своеобразии российского радикального фе­ дерализма. Стоит упомянуть, что еще в середине века убежденный социалист Н.П. Огарев писал: «Будущность России — сгруппиро­ ваться в конфедеративную империю» . К декабристскому времени относится первый на русской почве проект создания славянской федерации. Известно об этом проекте, которым руководствовались члены малочисленного Об­ щества соединенных славян, немного. Общий механизм межсла­ вянских федеративных отношений обрисован в воспоминаниях И.И. Горбачевского и свидетельствует о влиянии на «соединен­ ных славян» как польской политической мысли, так и амери­ канской конституции: «Общество имело главною целию осво­ бождение всех славянских племен от самовластия; уничтожение существующей между некоторыми из них национальной ненавис­ ти и соединение всех обитаемых ими земель федеративным со­ юзом. Предполагалось с точностию определить границы каждого 20

21

Идеи федерализма в общественной мысли

479

государства; ввести у всех народов форму демократического пред­ ставительного правления; составить Конгресс для управления де­ лами Союза и для изменения, в случае надобности, общих ко­ ренных законов, предоставляя каждому государству заняться внутренним устройством и быть независимым в составлении част­ ных своих узаконений» . В конце 1840-х гг. о духовном и политическом соединении славян мечтали деятели Кирилло-Мефодиевского общества, дей­ ствовавшего на Украине. Полагая, что «правление, законодатель­ ство, право собственности и просвещение у всех славян должно основываться на святой религии Господа нашего Иисуса Христа», члены Общества разработали план, согласно которому Россия де­ лилась на «штаты» (северный, северо-восточный, юго-восточный, два поволжских, два сибирских, два малороссийских, один сред­ ний, два южных и один кавказский). Особые штаты составляли Польша, Чехия с Моравией, Сербия, Болгария, Белоруссия. Цент­ ром такой славянской федерации надлежало быть Киеву, кото­ рый не относился ни к какому штату. Общий сейм состоял из двух «камер»: в одной — «выбранные сенаторы», в другой — де­ путаты. Верховная власть принадлежала президенту, избираемому на четыре года, и двум министрам: иностранных и внутренних дел. Каждый штат имел свой сейм и своего президента. Для общей защиты федерации от внешних врагов предполагалось, как вспо­ минал деятельный участник Общества Н.И. Костомаров, «иметь регулярные войска, но не в большом количестве, так как в каждом 22

С а н к т - П е т е р б у р г . П а н о р а м а В а с и л ь е в с к о г о о с т р о в а . 1 8 5 0 - е гг.

Н.И. Цимбаев

480

штате была своя МИЛИЦИЯ, И все учились военному искусству на случай общего ополчения» . Как видим, подобная славянская федерация была ориенти­ рована даже в мелких своих подробностях на устройство СевероАмериканских Штатов. Вместе с тем составители плана «союза славянского» стремились соединить федерализм регионов и феде­ рализм народов. Наиболее известный проект создания славянской федерации принадлежал Н.Я. Данилевскому, сочинение которого «Россия и Европа» соединяло в себе оригинальную философию истории (уче­ ние о культурно-исторических типах) и развернутую программу политического панславизма. В 1860-е гг., когда шла работа над книгой, Данилевский стоял на консервативных позициях, был убежден в исконной враждебности Запада («Европы») к России и всему славянскому миру, отстаивал идеалы самодержавия и пра­ вославия. Однако в молодые годы, будучи участником кружка петрашевцев, он поклонялся социалистическому учению Фурье, что наложило отпечаток и на его поздние воззрения. Склонный к систематизации и теоретическим обобщениям, Данилевский не обошел общие вопросы федерализма. Видя «су­ щественнейшую цель» государства в «охране народности», он по­ лагал, что «сила и крепость этой народной брони должна сообра­ зовываться с силой опасностей, против которых ей приходилось и приходится еще бороться». Отсюда следовал вывод о неизбеж­ ности политической централизации там, «где опасность эта вели­ ка», но государство «может принять форму более или менее слабо соединенных федеративною связью отдельных частей», если опас­ ность мала. Последним он объяснял успехи американского феде­ рализма: «Америке прилична федеративная форма, потому что самое географическое положение уже обеспечивает ее независи­ мость, а невыяснившаяся еще народность, находящаяся в период своего этнографического образования, делает возможною всякую провизуарную (предварительную. — Н.Ц.) форму государствен­ ности, которой еще не с чем сообразоваться». «Возможность и пригодность» федеративного устройства Да­ нилевский определял несколькими «несложными» правилами, которые он выводил из опыта истории: «Один и тот же народ не может составлять федерации, если не удален от своих соседей труднопреодолимыми физическими препятствиями, как-то: об­ ширными морями, высокими хребтами и т.п. Не могут составлять постоянной федерации народы, не связанные племенным срод­ ством. Смотря по отношениям, существующим между этнографи23

Идеи федерализма в общественной мысли

481

ческими элементами, составляющими федерацию, она должна быть устроена или по типу равновесия частей, или по типу гегемонии. Наконец, федерация при дуалистическом типе невозможна — она быстро уничтожает сама себя» . Уверенный в изначальной предрасположенности славян к федеративному устройству, Данилевский объяснял неизбежность появления сильного централизованного и притом самодержавного государства — Российской империи враждебностью западного и мусульманского мира. Исходя из сформулированных им теорети­ ческих правил и размышляя о будущем России и всего славян­ ского мира, он утверждал: «Если применим эти требования к славянству, то легко убедимся, что этнографические стихии его именно таковы, что никакая форма политического соединения, кроме федеративной, не может их удовлетворить. Притом сосед­ ство могущественной и враждебной Европы заставляет принять форму тесного федеративного соединения, а сравнительная сила славянских племен, так же как и историческое воспитание и при­ обретенная вследствие его Россией политическая опытность, с... очевидностью требует гегемонического типа федерации» . Идея славянской федерации, созданной и возглавляемой Россией, — центральная для Данилевского. Анализируя политиче­ ские отношения в Европе середины XIX в., обращая особое вни­ мание на рост национальных движений и назревшую необходи­ мость решения Восточного вопроса, Данилевский приходил к выводу: «Всеславянская федерация, с Россией во главе, со столи­ цею в Царьграде — вот единственно разумное, осмысленное ре­ шение великой исторической задачи, получившей в последнее время название Восточного вопроса». Подробный разбор положения отдельных славянских наро­ дов, находившихся под властью Австрийской и Османской им­ перий, давал основание утверждать, что славянская федерация есть не только искомый политический результат, но и неизбеж­ ное следствие хода мировой истории: «Всеславянская федера­ ция, и только одна эта форма решения Восточного вопроса ре­ шает удовлетворительно все отдельные стороны славянской задачи: русскую, австрийскую, турецкую, цареградскую и польскую, по­ тому что она одна доставляет твердую почву, на которой возмож­ но самобытное развитие славянского культурно-исторического типа, политически независимого, сильного извне, разнообраз­ ного внутри» . Государственный состав Всеславянского союза Данилевский определял «соответственно главным этнографическим группам, 24

25

26

482

Н.И. Цимбаев

на которые разделяются как славянский мир, так и племена, при­ надлежащие к нему по месту своего жительства, а большею частью также по своим действительным, ненапускным нравственным тяготениям». Иными словами, он произвольно смешивал прин­ цип федерации славянских народов с историко-географическим федерализмом. Всеславянский союз должен был состоять из Рус­ ской империи, королевства Чехо-Мораво-Словакского, королев­ ства Сербо-Хорвато-Словенского, королевства Булгарского, ко­ ролевства Румынского, королевства Эллинского, королевства Мадьярского и Цареградского округа. Границы и национальный состав «королевств» Данилевский определял весьма приблизитель­ но: он, как и многие другие поборники идеи славянского един­ ства, не слишком хорошо знал реальности славянского мира. В Цареграде Всеславянский союз получал «естественный центр своего нравственного и материального единства». Здесь автор «Рос­ сии и Европы» не был оригинален: освобождение Константино­ поля, водружение Креста на Святой Софии понимались как ис­ торическая задача самыми разными слоями русского общества. Тогда же социалист Герцен был уверен, что столицей свободной сла­ вянской федерации, ядром которой он видел Россию, уничто­ жившую крепостное право и самодержавие, должен стать Кон­ стантинополь — «Рим восточной церкви, центр притяжения всех славяно-греков, окруженный славяно-эллинским населением» . Идею всеславянской федерации Данилевский жестко свя­ зывал как с гегемонией самодержавной России, так и с торже­ ством монархического принципа у всех славянских и близких им народов. Реальный механизм федеративных отношений его не интересовал, Россию он, демонстрируя крайнюю непоследова­ тельность в понимании важности национального вопроса, рас­ сматривал как унитарное государство, в составе которого могут найти себе место и поляки. Правда, он допускал и возможность самостоятельного и независимого вхождения Польши в славян­ скую федерацию, которая в конечном счете служила для него средством утверждения гегемонии России в Центральной Европе и на Балканах. «Россия и Европа» оказала глубокое воздействие на русскую политическую мысль. Идеи Данилевского о возможностях славян­ ской федерации разделяли, с определенными оговорками, И.С. Ак­ саков, В.И. Ламанский, К.Н. Леонтьев, позднее П.Н. Милюков и ориентировавшиеся на кадетскую партию неослависты. Из разно­ образных планов славянской федерации, понимаемой в духе рос­ сийского великодержавия, наиболее интересен проект публици27

Идеи федерализма в общественной мысли

483

ста Н.П. Аксакова, ОТНОСЯЩИЙСЯ К 1887 г. Объединение славян в одно государство под эгидой России — чаемое всеславянство — виделось как решение задачи, сходной с образованием Герман­ ской империи в 1871 г. Революционный подход к проблеме славянской федерации демонстрировал Бакунин. В 1840-е гг., уехав за границу, он обо­ сновал необходимость «полного уничтожения существующего по­ литического и социального строя» в России и выдвинул положе­ ние, которому оставался верен: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть». Бакунин принял деятельное участие в событиях европейской «весны народов» 1848 г. На Славянском съезде в Праге в июне 1848 г. он отстаивал идею революционного решения славянского вопроса, призывал к созданию свободной всеславянской федерации, к разрушению исторических угнетате­ лей славянства — монархий России, Пруссии, Австрии и Турции («Воззвание русского патриота к славянским народам», «Основы славянской федерации», «Основы новой славянской политики»). Возникшая в результате победоносной революции угнетен­ ного славянства (крестьяне-общинники) и западноевропейского пролетариата «великая, вольная славянская федерация, основан­ ная на принципах общего равенства, свободы и братской любви», должна была, по мнению Бакунина, решить как национальный, так и социальный вопросы, уравняв всех граждан и обеспечив их наделами земли, находящейся в общенародном владении. Деталь­ ного описания составных частей всеславянской федерации и на­ родов, в нее входящих, Бакунин не давал, обращая особое вни­ мание на необходимость революционного единения поляков и остальных славян. В пореформенное время Бакунин — признан­ ный вождь международного анархизма. Его последователи — бун­ тари, бакунисты, федералисты — играли главную роль в русском революционном движении 1870-х гг. В 1874 г. ими было предпри­ нято «хождение в народ», неудача которого не поколебала баку­ нинский тезис, что «всякий бунт, как бы неудачен он ни был, всегда полезен». Анархистское мировоззрение Бакунина окончательно сложи­ лось к середине 1860-х гг., когда под впечатлением поражения Польского восстания 1863 г. он разочаровался в революционном панславизме. Обращаясь к своим последователям, Бакунин утвер­ ждал: «У нас нет отечества. Наше отечество — всемирная револю­ ция». Наиболее полно взгляды Бакунина изложены в работах «Фе­ дерализм, социализм и антитеологизм» (1867), «Кнуто-Германская империя и социальная революция» (1871), «Государственность и 28

Н.И. Цимбаев

484

анархия» (1873). «Прибавление А» к последней книге стало осно­ вополагающим документом русского революционного народниче­ ства. В нем автор утверждал, что «каждая община составляет в себе замкнутое целое... и не чувствует надобности иметь с другими общинами никакой самостоятельной органической связи». Отсюда делался вывод о важности общинного самоуправления и о «реши­ тельно враждебном» отношении общины к государству. Бакунин убежден, что «народ наш глубоко и страстно ненавидит государ­ ство», неизбежность и близость народной революции казалась ему очевидной. Русская революция понималась Бакуниным как составная часть мировой «Социальной Революции», ибо «в настоящее время существует для всех стран цивилизованного мира только один всемирный вопрос, один мировой интерес — полнейшее и окон­ чательное освобождение пролетариата от экономической эксплуа­ тации и от государственного гнета». Этот вопрос не может ре­ шиться «без кровавой, ужасной борьбы». Во главе борьбы должны стоять представители «совершенно нового» направления, которое он характеризует как «прямо идущее к уничтожению всякого эксплуатированья и всякого политического или юридического, рав­ но как и правительственно-административного притеснения, т.е. к уничтожению всех классов посредством экономического урав­ нения всех состояний и к уничтожению их последней опоры, Государства» . Антиэтатизм Бакунина вел его к рассмотрению «безгосудар­ ственных» форм организации общества, причем главная роль от­ водилась началам самоуправления и свободной федерации. Баку­ нинское поклонение «федерации свободных общин» доведено до отрицания всякой (но прежде всего российской) государственно­ сти. В 1867 г. Бакунин сформулировал: «...чтобы спасти в Европе свободу и мир, мы должны противопоставить этой чудовищной и подавляющей централизации военных, бюрократических, деспо­ тических, конституционно-монархических или даже республикан­ ских государств великий, спасительный принцип федерализма». По Бакунину, принцип федерализма отрицает государственное и любое авторитарное насилие и включает в себя «признание абсо­ лютного права каждой нации, большой или малой, каждого на­ рода, слабого или сильного, каждой провинции, каждой комму­ ны на полную автономию». Отсутствие автономии означает управление «ставленников государства», ибо «нет середины меж­ ду строго последовательным федерализмом и бюрократическим режимом». Бакунинский идеал — замена «старой организации» 29

Идеи федерализма в общественной мысли

485

новой, «не имеющей иного основания, кроме интересов, потреб­ ностей и естественных влечений населения, ни иного принципа, помимо свободной федерации индивидов в коммуны, коммун в провинции, провинций в нации, наконец, этих последних в Со­ единенные Штаты сперва Европы, а затем всего мира» . Представления Бакунина о федерализме и федеративном (без­ государственном) устройстве не отличались определенностью. Их привлекательной для радикальной молодежи разных стран и на­ родов стороной была провозглашенная Бакуниным связь с побе­ доносной социальной революцией. Отрицая государственность, он игнорировал право и правовые аспекты возможного федеративного устройства Европы и мира. Федерализм для него прежде всего — универсальный принцип построения будущего социалистического общества. В этом отношении бакунинский федерализм оказал воз­ действие на несколько поколений революционеров всего мира. Вместе с тем у Бакунина можно встретить конкретно-исто­ рическое, хотя и заметно идеализированное понимание федера­ лизма (Швейцария, Соединенные Штаты Северной Америки, где Гражданская война Севера и Юга стала «блистательным проявле­ нием» принципа федерализма). Необычайно резко Бакунин встре­ тил возникновение Германской империи (1871), видя в этом тор­ жество ненавистного ему принципа государственности и угрозу свободе славянских и неславянских народов Европы. Как проти­ вовес имперским притязаниям он предлагал создание Сканди­ навской федерации, которая должна была включить в себя Шве­ цию, Норвегию, Данию, Финляндию, балтийские провинции Германии и России, тем самым обеспечив свободное развитие малых народов . Бакунинская традиция революционного федерализма оказа­ лась исключительно стойкой, она пережила не только самого Баку­ нина, но и социализм народнического и неонароднического толка. Не входя в детали, следует подчеркнуть, что если сам Бакунин проделал эволюцию от федерации народов к федерации общин и понимал федеративное устройство как безгосударственное, то его последователи в конечном итоге двигались в обратном направле­ нии. Примечательна позиция авторов крайне радикальной проклама­ ции «Молодая Россия» (1862), которые объявляли войну «импера­ торской партии» и провозглашали своей целью образование «федеративной республики Русской». Сколько-нибудь определен­ ных представлений о принципах будущего российского федерализ­ ма они не имели: «Мы требуем изменения современного деспоти­ ческого правления в республиканско-федеративный союз областей, 30

31

Н.14. Цимбаев

486

причем вся власть должна перейти в руки Национального и Област­ ных Собраний. На сколько областей распадется земля русская, какая губерния войдет в состав какой области — этого мы не знаем: само народонаселение должно решить этот вопрос» . Притгип «мы не знаем», соединенный со страстным стремле­ нием преобразовать Россию на началах федерации, свидетельствовал о политической и исторической безответственности деятелей рос­ сийского общественного и прежде всего освободительного движе­ ния и в последовательном своем развитии вел — и привел — Россию к национальной катастрофе. Для радикальной и либерально-оппозиционной обществен­ ности гораздо чаще была характерна не пестелевская последова­ тельность, но размытость понятий, явное отсутствие государствен­ но-правового мышления. В программе «Земли и юли» (1876), которая была самой крупной революционной организацией XIX в., утверж­ далось: «В состав теперешней России входят такие местности и даже национальности, которые тяготятся этим объединением и при первой возможности готовы отделиться, каковы, например, Малороссия, Польша, Кавказ и пр. Поэтому мы не должны пре­ пятствовать разделению теперешней Российской империи на ча­ сти соответственно местным желаниям» . Подобное утверждение противоречило (за исключением настроений польского общества) истинному положению дел, но у революционного подполья ред­ ко возникала потребность сверять свои действия с реальностью. Утопическое сознание, характерное для европейского и россий­ ского радикализма, налагало свой отпечаток и на восприятие вдей федерализма. Знаменитые деятели «Народной воли» в своей программе (1879) отмечали ценность «зачатков федеративного устройства». В разви­ тие этого положения «Программа рабочих, членов партии Народ­ ная воля» заменяла царскую власть народовластием и определяла: «...2. Русское государство по характеру и условиям жизни населе­ ния делится на области, самостоятельные во внутренних своих делах, но связанные в один общерусский союз. Внутренние же дела области ведаются областным управлением; дела же общегосу­ дарственные — Союзным правительством. 3. Народы, насильственно присоединенные к русскому царству, вольны отделиться или ос­ таться в Общерусском союзе» . Практически в то же самое время другой народовольческий документ содержал утверждение: «Мы, собственно говоря, не федералисты». И дальше шло любопытнейшее пояснение: «Нам кажется, что большие государственные союзы выгоднее малых. 32

33

34

Идеи федерализма в общественной мысли

487

Николай Иванович Костомаров

Чем больше народ, тем он сильнее, независимее, тем удобнее ему самостоятельно развиваться. Сверх того, необходимость правиль­ ного государственного хозяйства стоит в полном противоречии с существованием слишком мелких государственных единиц. Об­ ласть, составляющая один экономический район, поступила бы очень глупо, разделившись на несколько государств по нацио­ нальностям». Здесь, несомненно, под влиянием взглядов идейно­ го противника бакунизма П.Н. Ткачева народовольцы как будто перешли на позицию унитаризма и государственного единства России. Они прямо объявляли себя «государствентпжами» и разъяс­ няли: «Мы не препятствуем кому бы то ни было отделяться, но нельзя не заметить, что вопрос этот до такой степени неразре­ шим (кроме Польши), до такой степени сочиненный, что и гово­ рить о нем не стоит в сущности» . Постоянные и производящие впечатление беспринципных колебания революционной общественности в вопросе о будущем государственном устройстве России в начале XX в. нашли отра­ жение в программных положениях социал-демократов и эсеров. В программе РСДРП (1903) предусматривалось «широкое местное самоуправление, областное самоуправление для тех местностей, которые отличаются особыми бытовыми условиями и составом населения». Неопределенное «право на самоопределение за всеми 35

Н.И. Цимбаев

488

нациями, входящими в состав государства», не было конкретизи­ ровано, так как противоречило марксистскому тезису о сильном централизованном унитарном государстве, которое объективно спо­ собно наиболее успешно решать задачи пролетарской революции. Партия эсеров до февраля 1917 г. была единственной обще­ российской партией, которая в своих программных положениях исповедовала принцип федерализма, понимаемый как «возможно более широкое применение федеративных отношений между от­ дельными национальностями» . Провозглашение этого принципа делало эсеров популярными на окраинах империи и открывало для них большие возможности для союза с национальными партия­ ми и движениями. По мере роста национального самосознания народов Россий­ ской империи идеи федерализма все активнее входили в обще­ ственно-политический обиход. Они естественным образом проти­ востояли как началам имперской государственности, так и принципам унитаризма и сепаратизма. Значительную роль в их распространении сыграли историки Н.И. Костомаров, А.П. Щапов и М.П. Драгоманов, чья научная и публицистическая деятель­ ность нередко выходила за рамки легальности и смыкалась со взглядами революционеров. В молодости Костомаров был основателем и идеологом Кирилло-Мефодиевского общества, программные документы которого проникнуты идеей демократической славянской федерации с цент­ ром в Киеве. В его представлении славянская федерация противо­ поставлялась самодержавию и угнетению славян немцами и тур­ ками. Главную роль в достижении федеративных панславистских принципов он отводил традициям идеализированной казацкой вольницы, мечтал о времени, когда «восстанет Украина из своей могилы», а вслед за ней вся «славянщина» и не останется ни царя, ни пана. В пореформенные годы общественные взгляды историка стали более умеренными, он отошел от настроений демократического панславизма и резко отклонял обвинения в украинском сепаратиз­ ме. В 1861 г. Костомаров писал о взаимоотношениях великорусско­ го и малорусского народов: «Между этими народами лежит кров­ ная, глубокая неразрывная духовная связь, которая никогда не доггустит их до нарушения полтггического и общественного единст­ ва» . Вместе с тем он указывал на самостоятельное значение укра­ инского языка и литературы, сам был видным украинским поэ­ том и драматургом. В статье «Украинофильство» (1881) он одним из первых изложил принципы культурно-национальной автономии. 36

37

Идеи федерализма в общественной мысли

489

ДЛЯ историко-политических воззрений Костомарова харак­ терна идея о борьбе двух начал: начала вечевой демократии, на­ родной свободы и самоуправления и начала государственности и единодержавия. Эти начала коренились в глубинах психологии древнего славянского племени и привели к его распадению на две ветви — великорусов и южнорусов («Мысли о федеративном на­ чале в Древней Руси», «Две русские народности», «Черты народ­ ной южнорусской истории», 1861-1862). В Древней Руси Косто­ маров находил полное торжество федеративного начала, которое проявлялось в равноправном существовании первоначально шести народностей — южнорусской, северской, белорусской, велико­ русской, псковской и новгородской. В основе древнерусского фе­ дерализма лежал этнографический принцип, сохранявший свое значение и в современной России. Федерализм прошлого покоил­ ся на народно-вечевом строе, который в своем развитии приобре­ тал черты анархической вольницы и вел народоправство к упадку и гибели. Великий Новгород, главный хранитель вечевой свободы и федеративных начал, потерпел поражение в борьбе с москов­ ским единодержавием, и «от древней новгородской народности остались одни развалины». Утверждение единодержавия означало борьбу с федеративными началами, со стихией вечевой вольни­ цы, которую стало олицетворять по преимуществу казачество. Обреченность удельно-вечевых (федеративных) начал проявилась в бунте Степана Разина, которым «старорусский мир оканчивал свою борьбу с единодержавием». Полагая, что древнерусские традиции вольности и вечевой свободы и поныне сохранились в Южной Руси, Костомаров счи­ тал возможным возвращение к утерянным федеративным началам. В современной России народно-федеративное устройство в сочета­ нии с разумными государственными и гражданскими понятиями должно было гарантировать свободу от самодержавного и сослов­ ного произвола, права народов, веротерпимость. Умеренный фе­ дерализм зрелого Костомарова, подкрепленный его авторитетом как ученого, оказал влияние на земско-либеральную обществен­ ность и в еще большей степени на представителей национальных движений. Близка к костомаровской была позиция А.П. Щапова, ко­ торый называл себя демократом «во имя демократа-Христа» и «другом федеральной, союзной, общинно-демократической кон­ ституции русской». В начале 1860-х гт. он сформулировал земскообластную теорию, которая обращала внимание на «начало про­ винциализма, областности». Это начало противопоставлялось

Н.И. Цимбаев

490

государственной централизации. Русскую историю он рассматри­ вал как борьбу этих начал: «Великая рознь областей в смутное время была, так сказать, земско-областным переворотом древней России, была естественной, последовательно-исторической, не­ обходимой реакцией областных общин против насильственной централизации и вместе с тем выражением потребности добро­ вольной, самим народом созданной союзности, федерации област­ ных общин, основанной на договоре, на любви, совете и соединеньи» . Правильное земско-областное строение русской земли Ща­ пов представлял так: «Начиная с малых округов, внутренне само­ бытных и в себе законченных миров сельских, связуя их общинною, естественно-бытовою связью с мирами городскими, также внутренне самобытными и в себе законченными, и смыкая те и другие, по земле и по воде, вместе — в самостоятельные земские областные миры, посредством федеративной совокупности послед­ них, естественно возрастает и расширяется, таким образом, во всенародный русский земский мир» . Построения историка оказа­ ли несомненное воздействие на формирование анархических взгля­ дов Бакунина, хотя сам Щапов вполне понимал историческую роль государства. Отмену крепостного права и сопровождавшие ее крестьян­ ские волнения Щапов понимал как «вдохновенно восторженную общинную, дружную, союзную песнь на похоронах старой Рос­ сии», видел в этих событиях просвет, пророчество, прообраз «на­ шего общинно-демократического, союзного, федерального, зем­ ского народосоветия, накануне которого мы живем». Ему рисовалась стройная картина сельского схода, который «возрастает» в волост­ ной и городской сход, а те — в областной земский совет и как «высшее цельное выражение» — в общий федеральный союзный совет. Накануне празднования тысячелетия России он писал, что народ, собравшись на земский собор, должен «отречься от импера­ тора и централизации, дать автономию Польше, Украине, Великороссии, Сибири и всем провинциям и создать федеративную социально-демократическую конституцию, союзное, общиннодемократическое земское народовластие» . Земская областная теория не оставила заметного следа в исторической науке, но ее произволь­ ный и крайне широко трактуемый федерализм был охотно воспри­ нят не только бакунистами, но и представителями других рево­ люционных течений. На ее основе сформировалось и такое явление, как сибирское областничество, идеологи которого Г.Н. Потанин и Н.М. Ядринцев высказывались за автономию Сибири и перестройку 38

39

40

Идеи федерализма в общественной мысли

491

российской государственности по американскому образцу. Внима­ тельный анализ щаповской «иерархии советов» дает основание видеть в ней один из теоретических источников советской госу­ дарственной системы. Если Щапов не проводил различия между федерализмом на­ родов и территорий, то Драгоманов всецело был поборником фе­ дерации народов. Вынужденный в 1879 г. эмигрировать, он высту­ пал против панславистских стремлений к единению славян под эгидой самодержавия, утверждал, что «в XIX столетии украин­ цам... принадлежит самая видная роль в поднятии общего федера­ тивного вопроса в Восточной Европе, который, конечно, приве­ дет за собою потрясение основ России». В 1881 г. он считал необходимым «выработать широкую федеральную программу, не­ зависимую ни от каких исторических преданий и государствен­ ных претензий, вполне достойную освободительных идей новей­ шего времени и могущую действительно удовлетворить интересы всех племен Востока Европы» . Вслед за Бакуниным Драгоманов полагал, что идеи федера­ лизма найдут многочисленных приверженцев в России, и видел задачу украинского национального движения в том, чтобы «под­ нимать на Востоке Европы народно-федеральную идею... то зна­ мя, которое держали в своих руках и великорусы вроде Бакуни­ на, но которое выпустили из рук их близорукие наследники. Идея эта — полное равноправие негосударственных наций с государ­ ственными». Против такого подхода будут выступать государствен­ но-национальные партии, но украинцы «увидят рядом с собою федерально-социалистические партии — эстонскую, латышскую, литовскую, белорусскую, словацкую, словинскую, румынские, кавказские, кружки еврейские... а также здоровые от государ­ ственно-национальной заразы элементы партий великорусских, польских, немецких, венгерских. Некоторые признаки такого свет­ лого будущего видны уже теперь» . Политические взгляды Драгоманова были противоречивой смесью либеральных, демократических и социалистических идей. Он был противником самодержавного и революционного наси­ лия, большие надежды возлагал на земское движение («Либера­ лизм и земство в России», 1889). Будущее украинского и других славянских народов Драгоманов связывал с идеалами славянской федерации, которые восходили к Кирилло-Мефодиевскому об­ ществу, к публицистике Костомарова и раннего Бакунина. Фе­ деративное устройство славянских народов, по Драгоманову, не отличалось определенностью, но резко противопоставлялось со41

42

492

Н.И. Цимбаев

временным формам государственного устройства (Российская, Гер­ манская, Австро-Венгерская империи). Выступая против отрыва Украины от России, ученый развивал идеи национально-куль­ турной автономии, достижение которой связывал с преобразо­ ванием государства на началах федерализма. Его размышления о федерализме не выходили за пределы публицистических выска­ зываний. Он полагал возможным сочетание на российской почве федеративных принципов, характерных для Швейцарии и США, и опыта парламентаризма европейских централизованных госу­ дарств. Федерализм в понимании Драгоманова есть администра­ тивная децентрализация, широкое общественное самоуправление, основанное на исторических традициях и культуре каждого наро­ да и каждой области. С особым вниманием он исследовал истори­ ко-культурные и политические аспекты взаимоотношений рус­ ского, украинского и польского народов, подлинное равноправие и сотрудничество которых возможно на федеративной основе. Фе­ дерализм — главное и даже единственное средство в решении национального вопроса, приоритетного для Драгоманова. Госу­ дарственно-правовых и социальных моментов преобразования Рос­ сии на федеративных началах он не касался. О национальном вопросе в России, о русской национальной идее много писал философ В.С. Соловьев. В глазах Соловьева на­ ционализм враждебен русскому народному идеалу, оскорбителен для национального достоинства России и противоречит ее нацио­ нально-государственным интересам. В русском народе, христиан­ ском и милосердном, национализм не имеет почвы. Правитель­ ственная политика «тиранической русификации» губительна для России, которую нельзя представлять иначе, чем «многонарод­ ным целым». Народности, составляющие Российскую империю, не должны быть сведены к «однообразию и скудости», стерты «в одну безличную массу». «Насильственное обрусительство» неиз­ бежно приводит к отчуждению от всего русского, тогда как «при­ вязанность к местной родине так же мало препятствует патрио­ тизму, то есть преданности общему отечеству, как в правильной семье любовь к матери не мешает и не соперничает с любовью к отцу». Соловьевский идеал: «Россия — христианская семья наро­ дов». При этом, подчеркивал мыслитель, «христианская семья народов не есть непременно семья христианских народов». Под­ крепленный авторитетом Вл. Соловьева, этот идеал питал либе­ ральные общественные надежды, связанные с отходом от импер­ ской государственности и утверждения принципов федерализма, о чем, правда, сам Соловьев не говорил . 43

Идеи федерализма в общественной мысли

493

В конце XIX в., когда вопрос о федерации приобретал все большую общественную актуальность, своеобразный научный итог дискуссии попытался подвести известный историк права Б.Н. Чи­ черин. Идеи федерализма, по Чичерину, порождены римским пра­ вом и историческим опытом западноевропейских народов. Устрой­ ство государства на федеративных началах предполагает наличие договорных отношений между сюзереном и вассалами, между со­ словиями, общественными и территориальными союзами. По мнению ученого, союзные или федеративные государства более присущи республиканской, нежели монархической форме правления. Федерация — хорошая политическая форма для наро­ дов, которые не знали монархической традиции. Считая разум­ ным создание федерации, построенной по территоральному приз­ наку (США), Чичерин негативно оценивал возможность федерации даже родственных народов (славянская федерация), ибо держав­ ное положение субъектов федерации неизбежно ослабляет государ­ ственную власть. В случае если один из членов федерации сильнее других, она сохраняется, но внутри накапливаются разрушающие ее стремления к самостоятельности народов. Если в федерацию входит враждебный народ, то это ведет к гибели государственно­ го организма. В самодержавной России, где все движется верховной вла­ стью, нет условий для федеративных отношений, общественный интерес к которым Чичерин соотносил с пропагандой идей рево­ люции и национально-политического сепаратизма. Торжество фе­ дерализма, по Чичерину, означало бы крушение исторической российской государственности . Выводы ученого пришлись не ко времени. Правящие круги и связанные с ними правоведы увидели в них простое подтвержде­ ние положения о невозможности реформирования имперской го­ сударственности на федеративных началах. Радикальной обществен­ ности был прежде всего чужд чичеринский принцип исторической традиции и правопреемственности. Идеи федерализма стали для нее синонимом децентрализации, федеративное устройство про­ тивопоставлялось не только самодержавию, но и любой сильной центральной власти. Влиятельные в революционной среде по­ следователи бакунизма и анархизма не различали федерализм и безгосударственность. Господствующей, однако, была тенденция связывать федера­ лизм с решением национального вопроса, когда идеал виделся в федерации народов. Здесь наблюдалось своего рода согласие самых разных общественных и политических направлений — от пан44

Н.И. Цимбаев

494

славистов, сторонников самодержавия и великой России, до рево­ люционных социалистов. В понимании сути федеративных отноше­ ний и механизма федерации народов, будь то славянская федера­ ция или федерация народов России, наблюдались фундаментальные противоречия и терминологическая невыясненность. Для деятелей общероссийских политических партий (кадеты, социал-демокра­ ты) федерализм был не более чем лозунгом, в определенный момент полезным для борьбы с имперской государственностью. Представители национальных движений, провозглашая привер­ женность идеям федерализма, видели в этом средство избежать обвинений в сепаратизме, национальный федерализм смешивался с национально-культурной и областной автономией. В последнем случае это вело к произвольному конструированию новых наро­ дов (сибирские областники, автономисты казачьих областей). Этноконфессиональные и государственно-правовые принципы фе­ дерации народов, ее возможные внутренние границы, «иерархия» народов всерьез не обсуждались.

1

39,

Внешняя политика России XIX и начала X X века. Сер. 1. Т. 7. М., 1970. С. 23,

578-581, 709. 2

Там же. Т. 8. С. 504-505. Там же. Т. 7. С. 701-702. Акты д л я в ы я с н е н и я п о л и т и ч е с к о г о п о л о ж е н и я В е л и к о г о к н я ж е с т в а Финляндского. С П б . , 1903. Т. 2. С. 35-36. П о д р о б н е е см.: Ланда СС. Д у х революционных преобразований. М . , 1975. Вернадский Г.В. Государственная Уставная грамота Р о с с и й с к о й и м п е р и и 1820 года: И с т о р и к о - ю р и д и ч е с к и й очерк. Прага, 1925. С . 147. П р и ч и н ы , п о б у ж ­ давшие Александра I перестраивать Р о с с и ю на началах федерализма и конститу­ ц и о н а л и з м а , остаются неясными. В о з м о ж н о , о н и находились в с в я з и с н а д е ж ­ дами императора на построение единой европейской христианской нации. Исследовательская литература, п о с в я щ е н н а я Государственной Уставной грамоте 1820 года, невелика (см.: Семевский В.И. Общественные и политические и д е и д е к а б р и с т о в . С П б . , 1909; Вернадский Г.В. Указ. соч.; Предтеченский А.В. Очерки о б щ е с т в е н н о - п о л и т и ч е с к о й и с т о р и и Р о с с и и в п е р в о й четверти ХГХ ве­ ка. М.; Л . , 1957; Парусов А.И. Г о с у д а р с т в е н н а я Уставная грамота 1820 года / / Уч. зап. Горьковского ун-та. Сер. ист.-фил. 1964. Вып. 72. Т. 1). Неразработанность проблематики р о с с и й с к о г о ф е д е р а л и з м а м о ж н о п р о и л л ю с т р и р о в а т ь с с ы л к о й н а высказывание с о в р е м е н н о г о исследователя, к о т о р ы й у с м о т р е л в У с т а в н о й грамоте п о п ы т к у «перестройки всего у п р а в л е н и я с т р а н о й п о л у ч е в о м у п р и н ­ ципу» (?!) (см.: Мироненко СВ. Самодержавие и р е ф о р м ы . П о л и т и ч е с к а я б о р ь ­ ба в Р о с с и и в начале XIX века. М . , 1989. С . 195). 3

4

5

6

7

Идеи федерализма в общественной мысли 8

495

ЦИТ. ПО: О с в о б о д и т е л ь н о е д в и ж е н и е и о б щ е с т в е н н а я м ы с л ь в Р о с с и и

XIX века. М . , 1991. С . 86-87. 9

Хомяков АС О с т а р о м и н о в о м . М . , 1988. С. 53.

10

Герцен АИ П о л н . с о б р . соч. Т. 7. М . , 1954. С. 315.

11

Данилевский Н.Я. Р о с с и я и Е в р о п а . М . , 1991. С . 231-232.

12

Черепнин Л.В. З е м с к и е с о б о р ы Р у с с к о г о г о с у д а р с т в а в Х Л Т - Х У Н вв.

М., 1978. С. 55. 13

Карамзин Н.М. З а п и с к а о д р е в н е й и н о в о й Р о с с и и . М . , 1991. С . 105.

14

П о д р о б н е е с м . : Цимбаев Н.И. С е р г е й Соловьев. М . , 1990. С . 259-272.

15

Ц и т . п о : Г о с у д а р с т в о Р о с с и й с к о е : власть и о б щ е с т в о . М . , 1996. С. 115.

16

И н т е р е с н ы й м а т е р и а л с о б р а н в кн.: КоНш2.Е.

Кизз1ап СепхгаИзт а п ё

1Лсга1п1ап А Ш о п о т у . С а т Ъ п ё ^ е (Мазз.), 1988. 17

П о д р о б н е е о принципах построения имперской государственности, о

политике с о ц и а л ь н о й а с с и м и л я ц и и см.: Цимбаев Н.И. Д о горизонта — земля! / / Вопр. ф и л о с о ф и и . 1997. № 1. Для нас представляется принципиально н е п р и е м ­ лемой и п р о т и в о р е ч а щ е й и с т о р и ч е с к и м фактам точка з р е н и я Е.В. А н и с и м о в а , согласно к о т о р о й с у т ь ю и м п е р с к о й п о л и т и к и с XVIII в. «в а н н е к с и р о в а н н ы х , лежащих за п р е д е л а м и первоначального расселения великорусской н а р о д н о с т и землях, с т а н о в я т с я т р и п р и н ц и п а : р у с и ф и к а ц и я , ц е н т р а л и з а ц и я и у н и ф и к а ­ ция, а также насильственное распространение православия» (Власть и р е ф о р м ы . От с а м о д е р ж а в и я к с о в е т с к о й Р о с с и и . С П б . , 1996. С . 172). 18

Ц и т . п о : О с в о б о д и т е л ь н о е д в и ж е н и е и о б щ е с т в е н н а я мысль в Р о с с и и

XIX века. С. 87. 19

Ц и т . п о : Г о с у д а р с т в е н н а я Д у м а в Р о с с и и в д о к у м е н т а х и материалах.

М., 1957. С. 141. 2 0

Материалы, о т н о с я щ и е с я к «Конституции» Н . Муравьева, цит. по: Дру-

жинин Н.М. И з б р а н н ы е труды. Р е в о л ю ц и о н н о е д в и ж е н и е в Р о с с и и в X I X в. М., 1985. С . 253, 268-288. 21

Огарев Н.П. И з б р а н н ы е с о ц и а л ь н о - п о л и т и ч е с к и е и ф и л о с о ф с к и е

произведения. Т. 1. М . , 1952. С. 114. 22

Горбачевский И.И. З а п и с к и . Письма. М . , 1963. С. 5.

2 3

Ц и т . п о : О с в о б о д и т е л ь н о е д в и ж е н и е и о б щ е с т в е н н а я мысль в Р о с с и и

XIX века. С . 195-198. 24

Данилевский Н.Я. Указ. соч. С. 224-232,427-428.

2 5

Там ж е . С. 428.

2 6

Т а м ж е . С . 385,395.

27

Герцен АИ П о л н . собр. соч. Т. 17. М , 1957. С. 199.

2 8

С м . : Аксаков Н.П. Всеславянство. М . , 1910.

29

Бакунин М. А. Ф и л о с о ф и я . С о ц и о л о г и я . Политика. М . , 1989. С . 341.

3 0

Т а м ж е . С . 17-20.

31

С м . : Т а м ж е . С . 252.

3 2

Ц и т . п о : О с в о б о д и т е л ь н о е д в и ж е н и е и о б щ е с т в е н н а я мысль в Р о с с и и

XIX века. С. 262. 3 3

Р е в о л ю ц и о н н о е н а р о д н и ч е с т в о 7 0 - х годов X I X века. Т. 2. М.; Л . , 1965.

С. 27-28. 3 4

Т а м ж е . С . 171, 187.

3 5

Т а м ж е . С . 320-321. Г о с у д а р с т в о Р о с с и й с к о е : власть и о б щ е с т в о . С . 248, 260.

3 6

496

Н.И. Цимбаев 37

38

3 9

Основа. 1861. Вып. 4. С. 53.

Щапов АП. Соч. Т. 1. С П б . , 1906. С. 703. Т а м ж е . С . 765.

4 0

ЦИТ. ПО: Маджаров А.С. А ф а н а с и й Щ а п о в . И р к у т с к , 1992. С . 2 6 1 262, 266. 41

Драгоманов М.П. И с т о р и ч е с к а я П о л ь ш а и в е л и к о р у с с к а я д е м о к р а т и я . Ж е н е в а , 1881. С . 104-105. Т а м ж е . С . 104-105, 342-344. 4 2

4 3

С р е д и главных р а б о т С о л о в ь е в а — « Т р и силы» (1877), « Ч т е н и я о Б о гочеловечестве» (1878-1881), « Н а ц и о н а л ь н ы й в о п р о с в Р о с с и и » (1883-1891), « И с т о р и я и б у д у щ н о с т ь т е о к р а т и и » (1886), « Р у с с к а я и д е я » (1888), « Р о с с и я и Вселенская церковь» (1889), «Смысл л ю б в и » (1892-1894), « О п р а в д а н и е добра» (1894-1899), « Ж и з н е н н а я д р а м а П л а т о н а » (1898), «Три р а з г о в о р а о в о й н е , прогрессе и конце всемирной истории, с о включением краткой повести о б Антихристе» (1899-1900). П о д р о б н е е с м . : Соловьев В.С С о ч . Т . 1-2. М . , 1988, 1989. 4 4

См.: Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. Ч. 3. М . , 1898. С. 269-291.

Н.И. Цимбаев ЗАВЕТ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА

17 - 9302

В историю русской культуры Вла­ димир Сергеевич Соловьев вошел прежде всего как замечательный мыслитель, один из крупнейших европейских философов XIX в. Но собственно философией он занимал­ ся сравнительно недолгое время, и в его литературном наследии богато представлены поэзия, публицистика, литературная критика. Внимание к каждому из аспектов творчества Со­ ловьева расширяет наше представле­ ние о его вкладе в русскую культу­ ру, о его воздействии на русское национальное сознание. В работах, посвященных Вл. Со­ ловьеву, общим местом стало указа­ ние на его противоречивость. Дейст­ вительно, противоречие — своего рода многоголосие — было изна­ чально присуще мыслителю, естест­ венно для него. Его творчество — философское, поэтическое, литера­ турно-критическое, публицистичес­ кое — невозможно свести к едино­ му знаменателю, оно не только развивалось во времени, но и в каж­ дый данный момент было двойствен­ но, противоречиво, лучше сказать — диалектично. Идеи Соловьева по-раз­ ному принимались и понимались его современниками, его книги, статьи, лекции, стихи вызывали споры,

Н.И. Цимбаев

498

которые были неотъемлемой и важной частью русской духовной жизни. Спор о Соловьеве и его наследии продолжается и поныне, что, пожалуй, служит наглядным подтверждением актуальности и силы соловьевских произведений. Для мыслителя такого масштаба Вл. Соловьев прожил траги­ чески мало. Он многого — особенно в области философии — не завершил, многого (и поразительно интересного) не увидел из того, что предчувствовал, о чем писал как публицист и пророче­ ствовал как поэт. *

* *

Владимир Соловьев родился 16 января 1853 г. в Москве. Здесь, в живописной, беспорядочной и неистребимо патриархальной «вто­ рой столице» Российской империи, он рос, учился в гимназии, которую окончил с золотой медалью, здесь неполных семнадцати лет поступил в университет. Соловьев — горожанин, интелли­ гентный труженик (выражение тех лет) во втором поколении, не знавший ни «тяги земли», ни очарования дворянской усадебной культуры; он — москвич, а не холодный и строгий петербуржец, не мечтательный провинциал. «На всех московских есть особый отпечаток» — для XIX в. святая истина. Детство и юность Владимира прошли в атмосфере, благопри­ ятной для духовного и умственного развития. Соловьевы — столбо­ вой дворянский род. Дед, Михаил Васильевич, происходил, как и его предки, из духовного звания, более сорока лет был москов­ ским священником и получил известность как молитвенник и советчик. Отцом Владимира был великий русский историк Сергей Михайлович Соловьев. Их влияние на внука и сына трудно пере­ оценить. Свой главный труд в области нравственной философии «Оправдание добра» Вл. Соловьев начал словами: «Посвящается моему отцу Сергею Михайловичу Соловьеву и деду священнику Михаилу Васильевичу Соловьеву с чувством живой признатель­ ности и вечной связи». Весной 1873 г. Вл. Соловьев легко сдал экзамены на степень кандидата по историко-филологическому факультету, приступил к работе над магистерской диссертацией. Защита диссертации «Кризис западной философии (Против позитивистов)» проходила в Петер­ бургском университете осенью 1874 г. и стала сенсацией. У одних она вызвала чувство, близкое к восторгу, и историк К.Н. Бесту­ жев-Рюмин заявил, что «Россию можно поздравить еще с одним гениальным человеком». Другие резко критиковали и диссерта-

Завет Владимира Соловьева

499

цию, и ее автора, который находился под несомненным воздей­ ствием славянофильских идей. Необыкновенно смелым казалось содержание работы — рез­ кое нападение на позитивизм, мировоззрение, господствовавшее в европейской науке. Идеи позитивизма разделяли знаменитые ученые: социолог Герберт Спенсер и философ Джон Стюарт Мияль, историк искусства Ипполит Тэн и историк религии Жозеф Ренан. И многие другие. В России позитивизм исповедовал властитель дум радикальной молодежи Петр Лавров, влиятельный литера­ турный критик народнического направления Николай Михайлов­ ский, малоизвестный в ту пору Николай Данилевский, автор кни­ ги «Россия и Европа». Позитивизм повсюду царил в умах. Позитивистами были многочисленные жюльверновские герои — ученые, изобретатели, инженеры, путешественники. Прямолиней­ ным позитивистом был Базаров, утонченным — Шерлок Холмс. Позитивисты ценили «положительное знание», которое дают спе­ циальные дисциплины (геология, физика, химия, филология), и утверждали, что наука не нуждается в стоящей над ней филосо­ фии. Так учил француз Огюст Конт, основатель позитивизма. В конце жизни Вл. Соловьев признался в «вечерней любви» к Конту, в учении которого было «зерно великой истины», и объяс­ нил свою раннюю вражду тем, что «на позитивизм у нас была мода», ставшая идолопоклонством: «Противодействие тут было не только познавательно и уместно, но и обязательно для начинаю­ щего философа, как первый экзамен в серьезности философско­ го призвания» . Уже в ранней своей работе Соловьев проявил редкое уме­ ние заинтриговать и ошеломить читателя. Заурядные магистер­ ские диссертации — ученая рутина, скука. Первая фраза Соловь­ ева — вполне позитивистская: «В основу этой книги легло то убеждение, что философия в смысле отвлеченного, исключитель­ но теоретического познания окончила свое развитие и перешла безвозвратно в мир прошедшего». Но сразу затем — взрыв, обли­ чение, свержение кумира: «Та самодовольная уверенность, с ко­ торою позитивизм из несостоятельности старой метафизики вы­ водит то заключение, что несостоятельны и самые метафизические вопросы, которые поэтому и должны быть совершенно оставле­ ны, — эта уверенность кажется мне крайне ограниченною и не­ основательною» . Шокированный Михайловский поспешил в газетном фелье­ тоне уличить магистранта в невежестве и задать унылый вопрос: «Русь, Русь! Куда ты мчишься? — спрашивал Гоголь много лет 1

2

17*

Н.И. Цимбаев

500

тому назад. Как вы думаете, милостивые государи, куда она в самом деле мчится?» Так Владимир Соловьев вошел в русскую культуру и в рус­ скую общественную мысль. Ученая карьера, которой Вл. Соловьев не интересовался, пер­ воначально складывалась удачно. В 1880 г. он защитил докторскую диссертацию «Критика отвлеченных начал», в которой, исходя из принципа всеединства (или «свободной общинности»), провоз­ гласил: «Истинное, нормальное общество должно быть определено как свободная теократия» . В 80-е гг. на эту тему им было написано несколько книг, но зародыш соловьевских церковно-политических идей здесь. Став доктором философии, Соловьев рассчитывал на место профессора, чтобы в течение нескольких спокойных лет окончить задуманные труды. Доброму знакомому Н.Н. Страхову он сообщал: «Я пишу большую книгу "Теория мировой жизни"». Но универ­ ситетские вакансии не открывались: власти полагали (и вполне резонно), что молодой философ — «человек с идеями», и не давали ему хода. Почему? Ведь Владимир Соловьев как будто бы стоял на позициях умеренно консервативных. Его третировал Михайлов­ ский, его невзлюбили либералы. И было за что. В публичной речи «Три силы» (1877) он отдал последнюю скромную дань славянофильству, и одновременно эта речь содер­ жала знаменитый соловьевский вызов, брошенный русскому об­ ществу. В славянофильском духе он рисовал взаимоотношения му­ сульманского Востока и цивилизации Запада: «Если мусульманский Восток... совершенно уничтожает человека и утверждает только бесчеловечного бога, то западная цивилизация стремится прежде всего к исключительному утверждению безбожного человека». За­ пад — старая Европа — обречен, там в скором времени победит социализм и будет господствовать «рабочее сословие». Но «настоя­ щая цель» не будет достигнута. Социалистический идеал для Со­ ловьева неполон, а потому и неприемлем: «Если в самом деле предположить даже полное осуществление социалистической за­ дачи, когда все человечество равномерно будет пользоваться ма­ териальными благами и удобствами цивилизованной жизни, с тем большею силою станет перед ним тот же вопрос о положи­ тельном содержании этой жизни, о настоящей цели человеческой деятельности, а на этот вопрос социализм, как и все западное развитие, не дает ответа» . Все сказанное очень напоминает сочи­ нения Хомякова и Юрия Самарина. 3

4

5

Завет Владимира Соловьева

501

Вывод автора, правда, далек от славянофильства, в котором не было идей мессианизма. У Соловьева же они налицо: «Или это есть конец истории, или неизбежное обнаружение третьей всеце­ лой силы, единственным носителем которой может быть только славянство и народ русский». И далее то самое соловьевское обли­ чение российской общественности, равного которому по силе сар­ казма нет: «А до тех пор мы, имеющие несчастье принадлежать к русской интеллигенции, которая, вместо образа и подобия Бо­ жия, все еще продолжает носить образ и подобие обезьяны, — мы должны же, наконец, увидеть свое жалкое положение, должны постараться восстановить в себе русский народный характер, пе­ рестать творить себе кумира изо всякой узкой ничтожной идей­ ки, должны стать равнодушнее к ограниченным интересам этой жизни, свободно и разумно уверовать в другую, высшую дей­ ствительность» . Вызов не был принят, но его не забыли и не простили. Следующее публичное выступление философа собрало в пе­ тербургском Соляном городке свет столичной интеллигенции — известность Соловьева росла. Но содержание «Чтений о Богочеловечестве» большинство слушателей разочаровало: «Я буду гово­ рить об истинах положительной религии — о предметах очень далеких и чуждых современному сознанию, интересам современ­ ной цивилизации. Интересы современной цивилизации — это те, которых не было вчера и не будет завтра. Позволительно предпо­ читать то, что одинаково важно во всякое время» . Единомышленников было немного, правда, среди них До­ стоевский, с которым Соловьев совершил поездку в Оптину пу­ стынь и мысль которого создать серию романов, где церковь была бы «положительным общественным идеалом», он находил вели­ кой и своевременной. И в докторской диссертации, написанной в период, когда казалось, что кардинальные перемены не за горами, когда внима­ ние образованного общества приковали к себе социалисты-народ­ ники, Соловьев напоминал: «Человек, как существо чисто при­ родное с одним материальным содержанием жизни (каким он является в социализме), не может иметь никаких прав и обязан­ ностей — он имеет только влечения и интересы. Но такое суще­ ство не есть человек, и союз таких существ, если б и был возмо­ жен, не был бы обществом человеческим» . Что же смущало власти? Думается, смущали не «идеи», а именно их слитность с человеком — смелым, полным чувства собственного достоинства и чуждым практическим расчетам; смущала личность 6

7

8

Н.И. Цимбаев

502

Владимир Сергеевич Соловьев

Вл. Соловьева, на котором, как вспоминал его друг Л.М. Лопа­ тин, «лежала такая прочная и неистребимая печать внутреннего благородства, высшего аристократизма души, что он органически был неспособен подчинять свою волю каким-нибудь пошлым и низким побуждениям. Высокий строй его духа был прирожден ему, и оттого в нем не поколебали его никакие житейские испы­ тания и никакие перемены судьбы, и он донес его до могилы» . 9

*

Среди тех, кто присутствовал в 1874 г. на защите Соловьевым магистерской диссертации, был петербургский историк Е.Е. Замысловский. Ныне он забыт, хотя его работы по истории Москов­ ской Руси скрупулезно точны и богаты фактами. По-видимому, это был сухой и умный человек, умевший наблюдать. Уходя с диспута, он сказал о магистранте: «Стоит, точно пророк». Так, вероятно, впервые было произнесено слово, которое в обществен­ ном сознании прочно соединилось с Владимиром Соловьевым, с

Завет Владимира Соловьева

503

его внешним обликом и характером, с сутью его воззрений. Не­ верное слово! Да, дети звали его то «божинькой», то «батюшкой», но зва­ ли и «уродом». Дамы легко находили в нем сходство с библей­ скими пророками, как изображает их иконописная традиция, с Иисусом Христом, тем же, кто читал «Саломею» Оскара Уайль­ да, голова Соловьева напоминала голову Иоанна Крестителя. Ре­ пинский набросок, запечатлевший Соловьева в минуту мрачно­ го раздумья, не вызывает библейских ассоциаций: немолодой, усталый, много поработавший человек, писатель или, быть мо­ жет, врач. Соловьев решительно отказывался слыть пророком: «Я в про­ роки возведен врагами. На смех это дали мне прозванье». Или писал шутливое стихотворение «Пророк будущего» и простран­ ный комментарий к нему, где заявлял, что завершает «соответ­ ствующие стихотворения Пушкина и Лермонтова», что Пушкин представлял «пророка чисто библейского, пророка времен минув­ ших», что лермонтовский пророк — «пророк настоящего, носи­ тель гражданской скорби»; его же, соловьевский, пророк есть пророк будущего, «в нем противоречие с окружающею общест­ венной средой доходит до полной несоизмеримости». Вот он — «пророк будущего»: Со стихиями надзвездными Он в сношение вступал, Проводил он дни над безднами И в болотах ночевал. А когда порой в селение Он задумчиво входил, Всех собак в недоумение Образ дивный приводил. Но, органами правительства Быв без вида обретен, Тотчас он на место жительства По этапу водворен.

Нет, не было у Соловьева пустой претензии на звание про­ рока, тем более «пророка будущего». Он всегда помнил библейские тексты о пророках истинных и ложных. Оттого, например, и к откровениям Розанова и Мереж­ ковского, к их «пифизму» относился без снисхождения: «Вдох­ новляющая сила идет здесь во всяком случае откуда-то снизу», из дельфийской расщелины, из дыры, где серные, удушающие пары. Соловьев — не пророк, не проповедник, не праведник. Он — литератор и ученый, живший заботами своего времени и своей

Н.И. Цимбаев

504

страны, умевший неистово трудиться, по шесть-семь часов не отрываясь от письменного стола, чтобы затем, после двух-трех часов отдыха, вновь сесть за работу. И так — год за годом, как и отец его, историк СМ. Соловьев. Труд во имя правды. В «Оправдании добра» он писал: «Я вовсе не желаю пропове­ довать добродетель и обличать порок: считаю это для простого смертного занятием не только праздным, но и безнравственным, потому что оно предполагает несправедливое и горделивое притя­ зание быть лучше других» . «Быть лучше других» — утомительное и скучное занятие. В бытовом поведении Соловьева были черты, которые неодобритель­ но воспринимались окружающими. Природная нестяжательность перерастала в расточительность, беззаботность — в безалаберность. Из всех грехов самым простительным Соловьев считал склон­ ность к вину. Да, не пророк, не святой, но все-таки есть правда в словах В.Л. Величко: в Средневековье Соловьев «удостоился бы или кост­ ра, или канонизации, смотря по обстоятельствам» . Дело здесь, разумеется, не в одних личных качествах мыслителя, но в его нравственных и общественных идеалах, в постоянном напомина­ нии, что главный вопрос — для отдельного человека, для народа и для всего человечества — есть вопрос о достойном существова­ нии. Разве это не пророческое служение, о восстановлении кото­ рого мечтал Соловьев, знавший, что «истинный пророк есть вер­ шина стыда и совести». В «Оправдании добра» есть слова, которые, пусть и в проти­ воречии со сказанным выше, нельзя не отнести к Владимиру Соловьеву: «Истинный пророк есть общественный деятель, бе­ зусловно, независимый, ничего внешне не боящийся и ничему внешнему не подчиняющийся. Рядом с носителями безусловного авторитета и безусловной власти должны быть в обществе носите­ ли безусловной свободы... Право свободы основано на самом су­ ществе человека и должно быть обеспечено извне государством. Но степень осуществления этого права есть именно нечто такое, что всецело зависит от внутренних условий, от степени достигну­ того нравственного сознания. Действительным носителем полной свободы, и внутренней и внешней, может быть только тот, кто внутренне не связан никакою внешностью, кто в последнем ос­ новании не знает другого мерила суждений и действий, кроме доброй воли и чистой совести» . Мудрено ли, что К.П. Победоносцев, столп правительствен­ ной реакции, считал всякую деятельность Соловьева «вредной 10

11

12

Завет Владимира Соловьева

505

для РОССИИ И ДЛЯ православия», понимая под Россией — прави­ тельство, а под православием — церковную иерархию . В 80-е гг. литературная деятельность Соловьева вошла в противоречие с «си­ стемой нашего церберизма», а его церковно-политические сочи­ нения подлежали безусловному цензурному запрету. Основные его работы — «История и будущность теократии (Исследование все­ мирно-исторического пути к истинной жизни)», «Россия и Все­ ленская церковь», «Русская идея» — печатались за границей, две последние — на французском языке. «Свободная теократия» Соловьева, основанная на вере в бу­ дущее слияние христианских церквей, плохо понималась совре­ менниками: иные ждали от него перехода в католичество, от оберпрокурора Синода исходила угроза сослать в Соловки на покаяние, а русское образованное общество оказалось поразительно равно­ душным к идеалу вселенского христианства. Многое из того, что Соловьев писал по религиозному и цер­ ковному вопросам, восходит к русским идейным спорам 18301840-х гг. Римско-католическая утопия напоминает воззрения Чаада­ ева периода создания цикла «Философических писем», а критика казенного православия часто почти дословно совпадает с выска­ зываниями Хомякова и Ивана Аксакова. Эти работы принесли Соловьеву некоторую европейскую известность, сблизили с ка­ толическими кругами и одновременно привели к разрыву с офи­ циальной Россией, поскольку путь к грядущей теократии был один — преодоление византийской односторонности православ­ ной церкви, признание авторитета римского папы. Разумеется, в теократических исканиях мыслителя легко уви­ деть романтическую мечту, утопию (так, собственно говоря, и было), можно указать на неправду его конкретно-исторических построений: Византию он, вслед за Чаадаевым, недолюбливал, с ее историей обращался достаточно вольно; клеймя «казенное правос­ лавие», к римской церкви проявлял нескрываемую снисходи­ тельность. Уязвима и знаменитая соловьевская «русская идея» —идея русского мессианства, избранности России и русского наро­ да — единственной силы, способной постичь вселенскую правду и вести подлинно христианскую политику, основанную на «жи­ вом, социальном, вселенском» христианстве. Соловьевское месси­ анство принципиально отлично от славянофильских размышле­ ний о предназначении, об исторической миссии русского народа. То, что он понимал как историческую обязанность России, ис­ полнение которой предначертано свыше, Хомяков и его еди­ номышленники рассматривали как возможность, осуществление 13

Н.И. Цимбаев

506

которой — дело рук человеческих. Здесь одно из кардинальных расхождений Соловьева с классическим славянофильством. Но следует помнить: вселенская проповедь философа не есть нечто застывшее. От принципиальной работы «Великий спор и христианская политика» (1883), где впервые высказалась эта сторо­ на соловьевских воззрений, он пришел к «Русскойвдее»(1888), а от нее — к «Византинизму и России» (1896). Соловьев проделал слож­ ную эволюцию, избавился от многих теократических иллюзий. Главное же: церковно-политические метания Соловьева суть частное, реально-земное воплощение основополагающего прин­ ципа его философии — принципа всеединства, основанного на безусловных нормах христианской нравственности. Другой аспект соловьевского всеединства — его обществен­ но-политическая программа, в особенности же взгляды мыслите­ ля на национальный вопрос. Одним из первых в русской литера­ туре он указал на необходимость различать «национальность», которая «есть положительная сила», и «национализм», националь­ ное идолопоклонство, иными словами. В «Русской идее» эта мысль получила законченное развитие: «Не желающие пожертвовать своим национальным эгоизмом вселенской истине не могут и не долж­ ны называться христианами» . Соловьев — беспощадный обличитель национализма, нацио­ нального самодовольства. Любая, сама восторженная оценка этой стороны его творчества не будет завышенной. Особенно ясно это сейчас, в исторической перспективе, но и сразу по смерти Соловь­ ева П.Б. Струве верно писал, что статьями по национальному вопросу покойный «стяжал себе место среди классиков русской публицистики» . Где, в каком ряду место Соловьева-публициста? Публициста то утонченно язвительного, то беспощадно саркастического, убе­ дительного и справедливого. Ответ дал сам Соловьев. В одном из писем к брату Михаилу он упомянул о «салтыковско-моем на­ правлении». Неожиданно (как многое у Соловьева), но верно. При всей разности философского мировоззрения, общественной пози­ ции и личного опыта двух русских писателей их публицистика — уникальная в своей всеохватное™ картина «грехов и обязанно­ стей» пореформенной России, им обоим в высокой мере присущи чувство гражданственности и личной ответственности. Щедрин­ ские «помпадуры» и «премудрые пескари» близки соловьевским радетелям «строгого присмотра» и «упростителям». Размышляя о национализме, Соловьев-публицист, естествен­ но, не ограничивался общефилософскими указаниями на его не14

15

Завет Владимира Соловьева

507

совместимость с христианской религией и нравственностью, на враждебность лучшим заветам истории и гуманистической тради­ ции. Соловьев конкретен: он обличает прежде всего русский на­ ционализм и русских националистов. Он пишет о зоологическом национализме катковских «Московских ведомостей», о деятелях «национального направления» — Н.Н. Страхове, Н.Я. Данилев­ ском, К.Н. Леонтьеве, А.А. Кирееве, о язычестве новейших «народопоклонников». Все это — оттенки зла, имя которому — нацио­ нальный эгоизм. Здесь кроется объяснение его многолетней полемики со Страховым, которого Соловьев вопреки общему мнению считал «не только западником, но еще западником крайним и односто­ ронним» . Западническая крайность — это национализм Бисмар­ ка, это шовинистическая политика, основанная на пренебре­ жении к другим народам. Соловьева тревожило появление тех же начал в правительственной политике Александра III и в русском общественном мнении: «Только русскому отражению европей­ ского национализма принадлежит сомнительная заслуга — ре­ шительно отказаться от лучших заветов истории и от высших требований христианской религии и вернуться к грубо-язы­ ческому, не только дохристианскому, но даже доримскому воз­ зрению» . Немало усилий было истрачено Соловьевым и на обличение несостоятельности идей, которые лежали в основе книги Дани­ левского «Россия и Европа». Смысл своих возражений он объяс­ нил в письме к Страхову той националистической окраской, бла­ годаря которой эта «невинная книга» стала «кораном всех мерзавцев и глупцов, хотящих погубить Россию и уготовить путь грядуще­ му антихристу» . Так тема национализма сплетается с другой, еще более страшной... В глазах Соловьева русский национализм враждебен русско­ му народному идеалу, оскорбителен для национального достоин­ ства России и противоречит ее национальным интересам. В рус­ ском народе, христианском и милосердном, национализм не имеет почвы; в России он — часть правительственной политики, с од­ ной стороны, и жалкое газетно-журнальное отражение западноев­ ропейского национализма и шовинизма — с другой. «Тираниче­ ская русификация», проводимая Александром III, губительна для России, которую нельзя представлять иначе, чем «многонародным целым». Народности, составляющие Российскую империю, не долж­ ны быть сведены к «однообразию и скудости», стерты «в одну безличную массу». 16

17

18

Н.И. Цимбаев

508

В заметке «О русском языке» Соловьев высказал «два жела­ ния»: «1) чтобы все народы не только в Российской империи, но и вне ее читали Пушкина и других наших великих писателей на русском языке и 2) чтобы никто не мешал насильно какому бы то ни было народу нашей империи читать и всероссийских и мест­ ных писателей на своем родном языке». И пояснил: «Читать Пуш­ кина так, как он того достоин и как бы он сам желал, чтобы его читали, — можно только добровольно. Принуждение к русскому языку может производить только отвращение от него, нежелание и неспособность выходить в пользовании им за пределы принуди­ тельных требований» . Соловьевский идеал: Россия — «христианская семья народов». И очень ценно указание, сделанное писателем: «Христианская се­ мья народов не есть непременно семья христианских народов». Соловьев — патриот России, но он далек от беззаботно-счаст­ ливого оптимизма «патриотов ликующих», его патриотизм «раз­ мышляющий и тревожный», патриотизм разума и совести, и он не уставал напоминать русскому обществу: «Патриотизм требует, чтобы мы хотели действительно практически помочь своему наро­ ду в его бедах». Беда пришла в 1891 г. Голод. Страшная трагедия русского народа. Соловьев, который давно предупреждал, что «истощание поч­ вы значит гибель России, а между тем все ведет к такому истощанию», обращается к русскому образованному обществу: «В России теперь может быть только два лагеря: лагерь людей, желающих действительно помочь народу в его действительной беде, и лагерь людей равнодушных или враждебных этому делу. Теперь настала пора возвратить патриотизму его истинный положительный смысл, — понять его не как ненависть к инородцам и иноверцам, а как деятельную любовь к своему страдающему народу» . Общественное единение — начальная ступень чаемого все­ единства, и, как кажется Соловьеву, у русского общества нет выбора: «Земная природа отказывается кормить человечество. Вот общая опасность, которая должна соединить и верующих и неве­ рующих. И тем и другим пора признать и осуществить свою соли­ дарность с матерью-землею, спасти ее от омертвения, чтобы и себя спасти от смерти» . Не избегнут общей участи даже правед­ ники, что поставили своею задачею индивидуальное спасение. Спасать надо христианское общество, христианский мир. С ужасом убеждался Соловьев, что «самая идея общественно­ сти исчезла из ума даже лучших христиан», что нет навыка обще19

20

21

Завет Владимира Соловьева

509

Владимир Сергеевч Соловьев. Фото ственной самодеятельности, что русское общество не есть «обще­ ство организованное» и что оно не в состоянии исполнить свою первую обязанность — «обеспечить благосостояние самого русско­ го народа». Разброд и бессилие — удел русской интеллигенции. Общественная несостоятельность — это неумение и нежела­ ние создать вселенское христианство, при котором и возможно истинно культурное ведение хозяйства. Соловьев пытался осмыс­ лить конкретные социально-экономические вопросы, высказы­ вался за разрушение крестьянской общины («состояние безземель­ ных батраков печально и никому не желательно, но необходимость умирать с голоду еще печальнее»), против перераспределения земли и переселения, которое «есть мера также мнимая. При хозяйстве бескультурном не хватит и Азии, а для культурного — незачем ходить за Урал» . Вообще Соловьев не очень высоко ставил русское общество, податливое, склонное к подражанию, несвободное и несамостоя­ тельное. В конце жизни он подвел итог: «Заглядывая в душу наше­ го общества, не увидишь там ни ясного добра, ни ясного зла». Иными словами: ни Богу свечка, ни черту кочерга . Более ранние высказывания, пожалуй, еще суровее — например, в 1890 г. в споре со Страховым прозвучало: «Равнодушие к истине и презре­ ние к человеческому достоинству, к существенным правам чело­ веческой личности — эта восточная болезнь давно уже заразила 22

23

Н.И. Цимбаев

510

общественный организм русского общества и доселе составляет корень наших недугов» . Объективно философ не прав: в России существовали вли­ ятельные общественные силы — народники, либералы, консерва­ торы, определенное значение имели толстовцы и новое идейное течение — марксизм. Конкретная программа Соловьева: внеправительственная помощь голодающим, просвещение народа, борь­ ба с запустыниванием, с обмелением рек и истреблением лесов, культурное ведение сельского хозяйства, при котором нежела­ тельно существование поземельной общины, — все это либо де­ лалось, либо предлагалось теми или иными общественными на­ правлениями. В 1891 — 1892 гг. работа на голоде стала главным делом русской интеллигенции, особенно провинциальной. Иное дело — доброта, социальная солидарность, милосердие. События голодных лет ничего не изменили в русском обществе. Общественное единение оказалось столь же недостижимым, как и Вселенская церковь. В 1890-е гг. разочарование в русском обществе и в российской государственности привело Соловьева к разочарованию и в тео­ кратическом идеале, при создании которого судьба России и ее мессианское назначение играли большую роль. Соловьев постав­ лен перед выбором: теократия или конституция. В публицистиче­ ских статьях он обращался к защите прав личности, писал о сво­ боде совести, поддерживал разговоры о насильственной смене правительства. Отход от теократической утопии много значил для мыслителя. Е.Н. Трубецкой верно заметил: «Не подлежит сомне­ нию, что крушение теократии есть крупный шаг вперед в духов­ ном развитии Соловьева... Теократия Соловьева — это прах зем­ ной, прилипший к крыльям, — то самое, что отягощает полет его мысли и служит в ней источником противоречий» . В последний год жизни у Соловьева возникло предчувствие того, что «магистраль всеобщей истории пришла к концу». Он предвидел крушение европейской христианской цивилизации в столкновении с Китаем, а в последней большой работе — «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» — на­ рисовал картину пришествия Антихриста. В предсмертной статье «По поводу последних событий» он утверждал: «Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно» . Было бы опрометчиво понимать этот безнадежный вывод как итог всего творчества философа. Этому противоречит и пафос его 24

25

26

Завет Владимира Соловьева

511

замечательной книги «Оправдание добра», и вся его обществен­ но-публицистическая деятельность, проникнутая идеями свобо­ ды, нравственности и долга, которые неминуемо должны побе­ дить силы зла в земной жизни.

Обычно, говоря о влиянии Вл. Соловьева на русскую куль­ туру и национальное сознание, обращают внимание на тех, кто прямо претендовал на его духовное наследие и чьими усилиями в начале XX в. был создан подлинный культ писателя, всем твор­ чеством своим отрицавшего идолопоклонство. Соловьев стал ку­ миром символистов, и хотя Блок находил в его сочинениях «ску­ ку и прозу», но именно из «Панмонголизма» выросли «Грядущие гунны» Брюсова и блоковские «Скифы». Именем Соловьева кля­ лись Н.А. Бердяев, СН. Булгаков, Д.С. Мережковский, В.Ф. Эрн, В.В. Розанов, Л.М. Лопатин, Е.Н. Трубецкой, П.А. Флоренский... Длинный перечень известных имен. Свет Соловьева словно оза­ рил русское общество начала XX в., самонадеянно полагавшее, что его время есть некий «серебряный век». Но как в таком случае назвать время Достоевского и Льва Толстого, Тургенева и Гонча­ рова, Фета и Тютчева, в которое Владимиру Соловьеву выпало счастье жить и творить? И как отнестись к предчувствиям Соло­ вьева, к его последней книге «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе»? «Серебряный век»?! Едва ли... Немногие прочли слова соловьевского биографа Величко, написанные в канун Первой русской революции: «Громко плещут волны разных мутных течений — противокультурных, противообщественных, противочеловечных; сменяются модные шумихи, вспыхивают и угасают потешные огни, привлекающие "интеллигентную чернь", а светлый облик Владимира Соловьева сияет лучами неугасимыми, как неугаси­ мая лампада, затепленная пред алтарем Всевышнего. Любовь к имени и духовному облику почившего мыслителя есть признак не только живучести идеализма в русской среде, каким бы воздей­ ствием она ни подвергалась, но и инстинкта самосохранения, так как общество, равнодушное к явлениям нравственно-культурным, было бы обречено на одичание, разложение и погибель» . Влияние же Соловьева обнаруживается подчас совершенно неожиданно. Один пример: поздний Бунин, строгий реалист, по­ клонник Льва Толстого. Но разве не были бунинские «Темные 27

Н.И. Цимбаев

512

аллеи» художественным комментарием к «Смыслу любви»? Труд­ но поверить, что не ведали прекрасные бунинские героини своей судьбы, ибо незадолго до того, как началась их взрослая жизнь, сухо, не по-бунински, писал московский философ: «...1) силь­ ная любовь весьма обыкновенно остается неразделенною; 2) при взаимности сильная страсть приводит к трагическому концу, не доходя до произведения потомства; 3) счастливая любовь, если она очень сильна, также остается обыкновенно бесплодною» . А впрочем, воистину не ведали, если поныне остаются неразрезан­ ными страницы старых журналов, хранящих соловьевскую муд­ рость. Не знал своей судьбы и сам Владимир Соловьев, умерший 31 июля 1900 г. в имении своих друзей Трубецких Узкое и похо­ роненный на Новодевичьем кладбище рядом с могилой отца. СН. Трубецкой писал в некрологе: «Это был истинно вели­ кий русский человек, гениальная личность и гениальный мысли­ тель, не признанный и не понятый в свое время, несмотря на всеобщую известность и на относительный, иногда блестящий успех, которым он пользовался» . Смерть пришла неожиданно, хотя писатель давно и тяжело болел. Подлинной трагедией для русского национального сознания стало то обстоятельство, что литературную деятельность Соловьева завершили «Три разгово­ ра», воспринятые как завещание. Вряд ли такое понимание соот­ ветствует соловьевскому. «Три разговора» — отличная русская проза, к которой писатель шел всю жизнь. Живой, остроумный диалог, полный явных и скрытых цитат, политических намеков, превра­ щающийся то в неторопливую философскую беседу, то в пор­ хающий, пересыпанный каламбурами и французскими фразами светский разговор. Еще из первой заграничной поездки Соловьев сообщал матери, что мечтает написать произведение в «диало­ гической форме». И спустя четверть века сбылось! Бесспорна уда­ ча — полнокровные художественные образы Политика, Князя, Генерала, чей батальный рассказ мучительно хорош. Соловьев афо­ ристичен, он преодолел свое обычное многословие: «Настоящее существительное к прилагательному русский есть европеец. Мы рус­ ские европейцы, как есть европейцы английские, французские, немецкие» . Главное же: последовательное развитие давних идей, обличе­ ние толстовства, защита морали и нравственности с позиций здра­ вого смысла и христианских вдеалов. Здесь, кстати, уместно под­ черкнуть, что «Тремя разговорами» не закончилась идейная эволюция Соловьева, который в июне 1900 г. написал стихотво­ рение «Дракон», где воспел германского Зигфрида, «наследника 28

29

30

Завет Владимира Соловьева

513

меченосной рати», и воскликнул: «Крест и меч — одно!». «Краткая повесть об Антихристе» уступает «Трем разговорам», и благо слу­ шателям, что отец Пансофий не успел ее окончить. Во избежание кривотолков г. 2. (он же Вл. Соловьев) объясняет, что повесть имела предметом «не всеобщую катастрофу мироздания, а лишь развязку нашего исторического процесса, состоящую в явлении, прославлении и крушении антихриста» . В крушении! Здесь подлинный Соловьев. В юности он заявил: «Я не признаю существующего зла вечным, я не верю в черта». В тридцать лет: «Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог!» В 1894 г. в стихотворении, написанном в рождественскую ночь, Соловьев утверждал: «Не властью внешнею, а правдою самою / Князь века осужден и все его дела». Христианский мыслитель не дерзал предсказывать наступле­ ние сроков Божиего суда и до конца жизни верил в высшую силу любви и добра. Таков завет Владимира Сергеевича Соловьева. 31

1

Соловьев В. С С о ч . : В 2 т. Т. 2. М . , 1988. С. 562 (далее: Соловьев В. С Указ.

соч. (1988). Т а м ж е . С . 5. П о д р о б н е е см.: Цимбаев Н.И. Классический русский писатель / / Соловь­ 2

3

ев Вл. С м ы с л л ю б в и . М . , 1991. С. 7-8. Соловьев В.С. Указ. соч. (1988). Т. 1. С. 589. 4

5

Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. Т. 1 . М . , 1989. С. 25-28 (далее: Соловьев В.С. Указ.

соч. (1989). Т а м ж е . С . 29-31. Соловьев В.С. Указ. соч. (1989). Т. 2. С.5. 6

7

8

П о д р о б н е е о б о т н о ш е н и и В л . С о л о в ь е в а к с о ц и а л и з м у с м . : Цимба­

ев Я . Я Указ. соч. С . 12-13. Лопатин Л. М. Ф и л о с о ф с к и е характеристики и речи. М . , 1911. С . 627. Соловьев В.С. Указ. соч. (1988). Т. 1. С. 79-80. 9

10

11

Величко В.Л. В л а д и м и р С о л о в ь е в . Ж и з н ь и т в о р е н и я . 2 - е и з д . С П б . ,

1904. С . 175. Соловьев В.С. Указ. соч. (1988). Т. 1. С. 542. С м . : Соловьев В.С. Письма: В 4 т . Т. 2. С П б . ; Пг., 1908-1923. С. 142. Соловьев В.С. Указ. соч. (1989). Т. 2. С. 236. М и р Б о ж и й . 1900. № 9. Огд. 2. С. 14. Соловьев В.С. Указ. соч. (1989). Т. 1. С. 392. 12

13

14

15

16

17

18

19

20

Т а м ж е . С . 359. Соловьев В.С. Письма. Т. 1. С. 59. Соловьев В. С. Литературная критика. М . , 1990. С. 354. Соловьев В.С Указ. соч. (1989). Т. 2. С. 383.

514

Н.И. Цимбаев 21

Т а м же. С. 355.

2 2

Т а м же. С. 457.

2 3

См.: Соловьев В.С. Собр. соч.: В 10 т.; 2-е изд. Т. IX. СПб., 1911-1914. С. 171 Соловьев В.С. Указ. соч. (1989). Т. 1. С. 531.

24

25

26

27

28

29

30

31

Трубецкой Е.Н. М и р о с о з е р ц а н и е Вл. Соловьева. Т. 2. М , 1913. С. 37. Соловьев В.С. Смысл л ю б в и . С . 432. Величко В.Л. Указ. соч. С. 5. Соловьев В.С. Указ. соч. (1988). Т. 2. С . 499. Трубецкой СН Собр. соч. Т. 1. М . , 1907. С. 348. Соловьев В. С Указ. соч. (1988). Т. 2. С. 697. Там ж е . С. 761.

С П И С О К ИЛЛЮСТРАЦИЙ С. 21. Ш. Монтескье. Гравюра. XVIII в. С. 25. Людовик XVI в революционном трибунале. Гравюра. XVIII в. С. 35. Медаль на коронацию Александра I. Гравюра. Первая половина XIX в. С. 48. Ф.В. Ростопчин. Гравюра. 1810-е гг. С. 55. М.М. Сперанский. Портрет работы неизвестного художника. (Гос. музей А.С. Пушкина).

С. 60. Н.М. Карамзин. Миниатюра работы неизвестного художника. Рубеж Х1Х-ХХ вв. (ГТГ). С. 82. Ю. Крюденер. Гравюра. 1820-е гг. С. 89. М.Л. Мапшцкий. Литография. 1820-е гг. С. 90. Венский конгресс. Гравюра Годефруа с картины художника Изабея. Первая половина XIX в. С. 98. М.Ф. Орлов. Гравюра. Первая половина XIX в. С. 112. Н.М. Муравьев. Литография. Первая четверть XIX в. С. 121. П.И. Пестель. Рис. матери Пестеля. 1813 г. С. 125. И.И. Пущин. Рис. К.П. Мазера. 1849-1850 гг. (Пушкинский дом).

С. 131. Император Николай I. Миниатюра работы неизвестного художника (ГЭ). С. 139. Декабристы в Читинском остроге. 1825-1830 гг. Акварель Н.П. Репина. (ГЭ). С. 155. П.Я. Чаадаев (из кн.: Русский портрет В 5 т. Т. 5. М., 2000).

ХУШ-ХТХвв.:

С. 157. И.В. Киреевский. Рис. П.П. Соколова. Рубеж 1840 — 1850-х гг. (Гос. музей А.С. Пушкина).

С. 167. В комнатах. Худ. М.Ф. Давыдов. 1834 г. (ГТГ). С. 177. Ю.Ф. Самарин. Акварель неизвестного художника. Первая половина XIX в. (Гос. Литературный музей).

С. 183. К.С. Аксаков. Рис. Середина XIX в. С. 185. В кабинете Т.Н. Грановского в Харитоньевском переулке в Москве. Акварель неизвестного художника. 1855 г. (ГИМ). С. 190. Т.Н. Грановский. Литография с дагерротипа. 1850-е гг. С. 194. СМ. Соловьев. Гравюра. 1880-е гг. С. 201. Император Николай I. Литография. 1850-е гг. С. 205. АИ. Герцен. Портрет, приписываемый художнику АА Збру­ еву. Первая треть XIX в. С. 207. ВА. Жуковский. Гравюра. Середина XIX в. С. 215. Н.П. Огарев. Рис. неизвестного художника. 1838 г. С. 220. Н.А Милютин. Гравюра. 1897 г. С. 229. Вечеринка. Худ. В.К Маковский. 1875 г. (ГТГ).

516

Список иллюстраций

С. 241. А.И. Герцен. Гравюра Леммеля. Середина 1850-х гг. С. 248. Император Александр II. Литография Шульвица с фото Левицкого. Середина XIX в. С. 259. Чтение Положений 19 февраля 1861 г. Худ. Г.Г. Мясоедов. 1873 г. (ГЛ). С. 272. М.А Бакунин. Фото. 1860-е гг. С. 285. П.А Кропоткин. Фото. 1880-е гт. С. 291. Г.В. Плеханов. Фото. Конец XIX в. С. 312. ПА. Валуев. Гравюра. 1880-е гг. С. 319. Л.Н. Толстой на пашне. Худ. И.Е. Репин. 1887 г. (ГТГ). С. 334. М.Т. Лорис-Меликов. Гравюра. Середина XIX в. С. 341. К.П. Победоносцев. Фото. 1900-1905 гт. С. 351. Д.В. Каракозов. Фото. С. 355. Под конвоем. По грязной дороге. Худ. И.Е. Репин. 1884. (ГТГ). С. 363. К.Н. Леонтьев. Гравюра. 1890-е гг. С. 368. П А Шувалов. Гравюра. 1890-е гг. С. 376. Император Александр III. Гравюра. Конец 1880-х гг. С. 383. Сходка. Худ. И.Е. Репин. 1883. (ГТГ). С. 400. К. Меттерних. Гравюра. Первая половина XIX в. С. 413. В. Гумбольдт. Рис. П.Е. Штелинга. 1814 г. С. 417. И. Кант. Рис. гр. Кайзерлинг. XVIII в. С. 433. К. Маркс. Рис. {из кн.: Виноградская П. Женни Маркс. М. 1978). С. 435. Ф. Энгельс. Фото. 1840-е гг. С. 444. Казачий бивуак на Елисейских поляк в Париже. 1814 г. Гравюра. С. 447. М.П. Погодин. Литография. Середина XIX в. С. 451. Интерьер в квартире А.М. Филомафитского в Москве в Антипьевском переулке около ул. Волхонки. Художник Н.И. Подключников. После 1835 г. (Музей ВА. Тропинина). С. 459. ДА. Гурьев. Литография. Начало XIX в. С. 461. Император Александр I. Миниатюра работы неизвестного художника. 1820-е гг. С. 463. Н.Н. Новосильцев. Гравюра. Первая половина XIX в. С. 467. К.Н. Бестужев-Рюмин. Гравюра. 1880-е гт. С. 471. Восстание 14 декабря 1825 г. на Сейатской площади в С^нкт-Петербурге. Худ. В. Тимм. 1825 г. (ГЭ). С. 479. Санкт-Петербург. Панорама Васильевского острова. Акварель Л. Керпеля. 1850-е гг. (ГЭ). С. 487. Н.И. Костомаров. Гравюра. 1890-е гг. С. 502. Вл. Соловьев. Фото. С. 509. Вл. Соловьев. Фото (титул книги «Русская идея», 1911). }

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН А б а з а А А 336

А р б у з о в А . П . 128

А в в а к у м , п р о т о п о п 441

А р с е н ь е в К . И . 107,108

А г а м е л я н А . О . 149

А р х е н г о л ь ц И . - В . 37

А д а м е Д ж . 400 А д л е р М . 427

Б а б с т И . К . 186

А к с а к о в И . С . 166, 179,180, 184,

Б а к у н и н А . А . 322

187,

191, 192, 209, 211, 309, 323,

Б а к у н и н А . М . 70-72, 310

386,

397, 474, 482, 505

Б а к у н и н М . А . 7, 11, 14, 22,70, 165,

А к с а к о в К . С . 165,166,179,180,182— 184, 189, 191, 192, 209, 303, 386 А к с а к о в Н . П . 168, 483, 495

235,

269, 271, 273-275, 278, 279,

281, 282, 287, 389, 390, 474, 4 8 3 485,

491, 495

Аксакова А.Ф.180

Б а к у н и н Н . М . 310

А к с а к о в а В . С . 180

Б а к у н и н П А 322

А к с а к о в а Л . С . 180

Б а л у е в Б . П . 393, 396

А к с а к о в а О . С . 180

Б а л ь ф у р А . 404

А л е к с а н д р I, и м п . 10, 17, 19, 25,

Б а р с у к о в Н . П . 386,456

31, 3 4 - 3 6 , 38, 39, 41, 4 3 - 4 5 , 47,

Б а р т е н е в П . И . 146,148

50, 52, 53, 57, 6 0 - 6 2 , 65, 67, 68,

Б а т е н ь к о в Г. С . 134

74, 8 1 - 8 4 , 88, 8 9 - 9 1 , 94, 95, 98,

Б а у э р 0.427

99,

105, 109, 130, 132-134, 1 4 6 -

Б а х м е т е в а А . Н . 180

148,

150, 151, 153, 444-447, 4 5 8 -

Б е з б о р о д к о А . А . 470

465,

468, 470, 474, 475, 494

Б е з о б р а з о в А . М . 343

А л е к с а н д р II, и м п . 206-208, 213,

Б е з о б р а з о в М . А . 328, 343-345, 394

214, 216, 218, 219, 222, 224, 248,

Б е з о б р а з о в Н А . 15, 343, 345, 347, 348,

394

268,

271, 285, 297, 298, 305, 306,

316,

318, 320, 327, 329-331, 334,

Б е з о б р а з о в П . С . 309

335,

338-341, 346, 348, 349, 359,

Б е з с о н о в П .А . 192

371,

385, 386, 391-393, 395, 452,

Б е к к а р и а Ч . 37, 441

463,472 А л е к с а н д р III, и м п . 268, 324, 339,

Б е л и н с к и й В.Г. 8,11,165, 167-169, 177,

186-188, 191, 194, 271

340,

366, 367, 369-371, 374, 376,

Б е л о г о л о в ы й Н А 323

378,

397, 398, 472, 507

Б е л л - Л а н к а с т е р Д ж . 88

А л е к с а н д р Н и к о л а е в и ч , вел. к н . 107

Б е л я е в А . П . 151

А л е к с а н д р о в а Л . А . 16

Б е м Я . 108

А л е к с е й М и х а й л о в и ч , ц а р ь 39, 58

Б е н и г с е н Л Л . 31

А н а н ь и ч Б . В . 397

Б е н к е н д о р ф А . Х . 64, 129, 138,158,

А н и с и м о в Е . В . 495 А н н е н к о в П . В . 166, 186, 189, 191, 193,

195, 431

А п р а к с и н В . В . 343, 346

163,

171, 205, 448

Б е н т а м И . 37,411 Б е р д я е в Н А 15,168, 231, 235, 236, 380,

385, 387, 394, 398, 511

А п т е к м а н О . В . 276, 389

Б е р е н ш т а м В . Л . 322

А р а к ч е е в А . А . 10, 55, 74, 108, 109,

Б е р к Э . 341, 379, 400, 401, 405,

130,

148

407, 414, 437

Указатель имен

518 Б е р л и н А . 415

В е р н а д с к и й Г . В . 463, 494

Б е р н ш т е й н Э . 426-429, 438

В е р н а д с к и й И . В . 186

Б е с т у ж е в А А . 109, 124, 134, 151

В е с е л о в с к и й Б . Б . 392

Б е с т у ж е в Н А . 128

В е с е л о в с к и й С Б . 381, 398

Б е с т у ж е в П . А . 140

В и г е л ь Ф . Ф . 56

Б е с т у ж е в - Р ю м и н К . Н . 467, 498

В и л ь м о т К . 147

Б е с т у ж е в - Р ю м и н М . П . 124,126

В и л ь м о т М . 147

Б е ц к о й И . И . 442

В и т т е С Ю . 230, 314, 340, 387, 392

Б и л л и н г т о н Д ж . 236

394,

397, 453, 473

БирдЧ.421

В о д о в о з о в а Е . Н . 234, 387

Б и с м а р к 0.403-405,422

В о л к С С . 390

Б л а г о е в Д . Н . 293, 295

В о л к о в а М . А . 81

Б л а н к Г.Б. 343

В о е й к о в А . Ф . 149

Б л а н к Г.В. 342

В о л к о н с к и й В . М . 72

Б л а н к П . Б . 343

В о л к о н с к и й С . Г . 147

Б л о к А А 371

В о л ь т е р М . - Ф . 19, 20, 441

Б л у д о в Д . Н . 131, 132, 332, 446

В о р о н ц о в А Р . 9, 41, 43, 146

Б о г у ч а р с к и й В . Я . 387

В о р о н ц о в В . П . 324

Б о д д н с к и й О . М . 165

В о р о н ц о в С Ф . 9,41

Б о з а н к е т Б . 411

В о р о н ц о в - Д а ш к о в И . И . 368

Б о л и н г б р о к Г. С . - Д ж . 400,441

В ы ш н е г р а д с к и й А И . 452

Б о л о т о в А . П . 128, 130, 131

В я з е м с к и е , к н . 150

Б о н а л ь д Л . д е 400-402, 405, 406

В я з е м с к и й Н . Г . 63, 75, 79

Б о р и с о в А И . 124,125

В я з е м с к и й П . А . 75, 94, 95, 463

Б о р и с о в П . И . 85, 124, 126 Б о р о в к о в А . Д . 134 Б о т к и н В . П . 165,166,186,187,193

Г а г а р и н И . В . 328, 393

Б о х а н о в А Н . 398

Г а г а р и н И . С 162,163

Б р о д с к и й Н Л . 386

Г а г а р и н П . П . 332

Б р у с н е в М . И . 293

Г а к с т г а у з е н А . 244, 388

Б р ю с о в В . Я . 511

Г а л а й Ш . 392

Б у л г а к о в С Н . 384,511

Г а л а х о в А Д . 186

Б у л г а к о в Я . И . 39

Галич А И . 107

Б у л г а р и н Ф . В . 342

Г а м и л ь т о н А . 400

БунгеН.Х.452

Г а н е л и н Р . Ш . 397

Б у н и н И . А . 511

Г а р д е н б е р г К . 455

Б у т к о в с к а я А . Я . 148

Г а р м и з а В . В . 392

Б у х а р и н Н . И . 453

Г е г е л ь Г . - В . - Ф . 12,164,182 Г е й к и н г К Х . 147

В а л у е в Д А . 179, 190, 191

Г е н р и х I V 39, 84

В а л у е в П А . 208, 227, 313, 317,

ГервегГ.242

326, 327, 330-332, 338, 339, 393

Г е р д е р И . Г . 441

В а л ь ч и к о в А А . 150

Г е р м а н К . 107

В а с и л и й III, в е л . к н . 441

Г е р с е в а н о в Н . Б . 345, 394

В а с и л ь е в Д . В . 308

Г е р ц е н А И . 7 , 1 1 - 1 4 , 1 3 2 , 1 6 4 , 165

В е й о Л . - Ф . 402

167,

168, 172, 182, 186, 188, 189

В е л и ч к о В . Л . 504, 511, 513, 514

191,

193, 203, 204, 206, 213, 219

519

Указатель имен 225,

227, 238-249, 251, 253, 256,

Д е п р е р а д о в и ч Н . И . 31

261,

270, 271, 273, 274, 284, 287,

Д е р ж а в и н Г . Р . 9,41, 67, 69, 83,106,

297,

298, 380, 386, 387, 390, 391,

441,

452, 467, 495

148, 442 Д е ш а н Л . М . 94

Г е р ш е н з о н М . О . 391

Д ж е ф ф е р с о н Т. 411

Гёте И . В . 403

Д ж о л и т т и Д ж . 421

Г и л ь ф е р д и н г А . Ф . 180, 192, 426

Д и в о в В . А 128

Г и л я р о в - П л а т о н о в Н . П . 180

Д и в о в П . Г . 50

Г л а з е н а п П . 310

Д и д р о Д . 19, 441

Г л и н к а С . Н . 4 9 , 51, 104

Д и з р а э л и Б . 404,405,445

Г л и н к а Ф . Н . 92, 93

Д м и т р и е в И . И . 108, 150, 151

Г о б с о н Д ж . 421

Д м и т р и е в С С . 387

Г о г о л ь Н . В . 168, 187, 210, 353, 499 Г о л и ц ы н А . Н . 74, 87, 107, 108 Г о л и ц ы н Н . В . 339, 394 Г о л о в а ч е в А А . 309 Г о л о х в а с т о в П . Д . 330 Г о л ь ц е в В . А . 392 Г о н ч а р о в И . А . 187,511 Г о р б а ч е в с к и й И . И . 124, 126, 127, 151, 478, 495 Г о р д и е н к о Е . С . 320 Г о р о д ч а н и н о в Г . Н . 106 Г о р ч а к о в А . М . 210, 332 Г о р ь к и й А М . 453 Г р а д о в с к и й А . Д . 324, 393 Г р а н о в с к и й Т . Н . 8, 165, 166, 168, 169,

179, 184, 185, 186, 189-191,

193, 412

Д м и т р и е в Ф . 397 Д м и т р и е в - М а м о н о в М . А . 99, 102, 122, 147 Д о б р о л ю б о в Н А . 211, 236, 257, 267 Д о л б и л о в М . Д . 385, 393, 394, 395 Д о л г о р у к и й И . М . 37, 103, 148 Д о л г о р у к о в В . А . 330 Д о с т о е в с к и й М . М . 352 Д о с т о е в с к и й Ф . М . 269, 352-357, 380,

395, 453, 511

Д о х г у р о в Д . С . 81 Д р а г о м а н о в М . П . 474, 488, 491, 492, 496 Д р у ж и н и н А . В . 187 Д р у ж и н и н Н . М . 95, 150, 151, 385, 388,

394

Д у б р о в и н П . Н . 308 Д ь ю и Д ж . 421

Г р е ч Н . И . 134, 342 Г р и б о в с к и й М . К . 73, 79, 170

Е в р о п е у с А . И . 309

Г р и г о р о в и ч Д . В . 187

Е к а т е р и н а II 6, 19, 22, 25, 30, 3 9 -

Г р и г о р ь е в А . А 352 Г р и н Т Х . 411,421

41, 46, 52, 57-60, 146, 148, 442, 449, 470, 471

Г у м б о л ь д т В . ф о н 411, 415, 437

Е к а т е р и н а П а в л о в н а , в е л . к н . 45, 56

Г у р ь е в Д А . 444, 458

Е л а г и н В . А . 179,180

Г ю й о н Ж . 83

Е л а г и н а А П . 180 Е л а г и н а Е . И . 180

Д а в ы д о в Д . В . 147

Е л е н а П а в л о в н а , в е л . к н . 200, 217,

Д а в ы д о в И . И . 185

218, 386 Е л и з а в е т а П е т р о в н а 441, 470 Ж е л т у х и н А Д 342 Ж е л я б о в А И . 284,317 Ж и в о в В . 227,387 Ж у к о в с к и й В . А . 69, 84, 106, 129,

Д а н и е л ь с о н Н . Ф . 287 Д а н и л е в с к и й Н . Я . 357-361, 365, 373,

380, 396, 397, 467, 468, 474,

475,

480-482, 495, 499, 507

Д а р е н д о р ф Р . 419 Д а ш к о в а Е . Р . 34, 69, 147

151, 207, 208

520 Заблоцкий-Десятовский А.П. 187, 196, 199 Завадовский П.В. 41 Заичневский П.Г. 265 Зайончковский П.А. 393, 394, 397 Замысловский Е.Е. 502 Зарудный С И . 199 Засулич В.И. 288 Захарова Л.Г. 386, 391, 393 ЗонтагАЛ. 180 Зубков В.П. 99 Зубов НА. 31 Зубов П.А. 9,31,41 Зунделевич А.И. 236 Иван III, вел. кн. 441 Иванов Н.А 342 Иван-Разумник Р.В. 387 Игнатьев Н.П. 367, 370, 371, 397 Извольский Д.П. 10 Измайлов А Е . 130,151 Иларион, митр. 169 Ильин И А 366 ИовскийПА. ПО, 149, 151 Итенберг Б . С 387, 388, 390, 395 Ишутин Н А 268 Каблиц-Юзов И.И. 324 Кавелин К.Д. 9,166,185,186,196, 201, 203, 204, 206, 209, 213, 227, 297, 300-303, 315, 322, 329, 391393 Кайсаров А С 37, 70 Калягин В А 148 Кандинский В.В. 454 Канкрин Е.Ф. 10,74 Кант И. 406, 411,417 Кантор В.К. 380, 393, 398,452,456 Каподистриа И А 105 КаптеревП.Ф. 151 Каразин В.Н. 10, 38, 42, 44, 7 1 73, 149 Каракозов Д.В. 268, 269, 333, 351, 389 Карамзин Н.М. 19, 23, 27, 33, 39, 40, 41, 45, 49, 52, 56-64, 68, 69,

Указатель имен 81, 92, 108, 122, 137, 143, 146148, 150, 151, 442, 463, 468, 495 Катенин П А 109 Катков М.Н. 165, 166,186, 196, 211, 317, 367, 375, 376, 377 Каутский К. 424, 429, 437 Каховский П.Г. 134, 170 Каченовский М.Т. 37 Кеннан Дж. 392 Керенский А.Ф. 453 Кетчер Н.Х. 186 Кибальчич Н.И. 236 К и р е е в А А 397, 507 Киреевская М.В. 180 Киреевская Н.П. 180 Киреевский И.В. 158, 166, 173, 176— 180, 182, 190, 386, 449, 450, 454,456 Киреевский П.В. 166, 179, 180, 190, 192 Ключевский В.О. 168 Киселев П.Д. 10 Князькова Н.Г. 16 Ковалевский М.М. 322 Ковригина В А 16 Козловский П.Б. 162 Козьмин Б.П. 389, 390 Колошин П.И. 103 Колпинский Н.Ю. 390 Колридж С Т . 404 Колюпанов Н.П. 177, 179 Комаров АА 186 Кони А Ф . 386 Констан Б. 379 Константин Николаевич, вел. кн. 200, 218, 333, 338 КонтО. 406, 499 Конюшая Р.П. 390 Корелин А.П. 395 Корнилов А А 385-387, 391, 392 Корнилович А О . 64, 96, 138 Корш В.Ф. 185, 186 Костомаров Н.И. 260, 468, 475, 479, 488, 489, 491 Кочубей В.П. 24, 43, 67, 74, 105 Кошелев А.И. 166,178-180,196,209, 222, 300, 303, 307, 323, 386, 391

Указатель имен КошугЛ. 7 Кравчинский С М . — см. СтепнякКравчинский К р а е в с к и й А . А . 187

521 Л е о н т ь е в К . Н . 361, 362, 364-366, 377,

396, 475, 482, 507

Л е о н т ь е в М . 146 Л е о н т ь е в П . М . 186

К р а м с к о й И . Н . 233

Л е р м о н т о в М . Ю . 353, 503

К р и в е н к о С Н . 324

ЛиберА.385

К р и т с к и е , б р . 132

Л и в е н Д . Х . 147

К р о п о т к и н П . А . 282, 317

Ливен Х.А.91

К р о у л и Д ж . 421

Л и н д е р е А . Ф . 322

К р о ч е Б . 410, 421

Л и т к е Ф . Ф . 200

К р у з е Н . Ф . 316

Л л о й д - Д ж о р д ж 421

К р ы л о в И . А . 447

ЛоккДж.411,414,416,441

К р ю д е н е р Ю . 83

Л о м о н о с о в М . В . 106, 441

К р ю к о в Д . Л . 185

Л о н г и н о в М . Н . 347

К р ю к о в с к и й М . В . 48

Л о п а т и н Л . М . 287, 502, 511, 513

К у д р я в ц е в П . Н . 185

Л о п у х и н И . В . 20, 69, 103, 146

К у з м и н А . 124

Л о р и с - М е л и к о в М . Т . 323,324,335-

К у к о л ь н и к Н . В . 171

340,

367, 393, 394

К у л ь ч и ц к и й А . Я . 186

Л у н и н М . С . 112, 115, 143,151, 152

К у н и ц и н А Л . 74, 92, 93, 108, 149

Л ю б и м о в Л . Д . 230, 387

К у р б а т о в а И . Н . 390

Л ю б л и н с к и й Ю . 124

Кутлубицкий Н . 0 . 2 8

Л ю д о в и к X V I 24, 25

К у т у з о в М . И . 82 К у т у з о в Н . И . 86, 87, 135, 136

М а г н и ц к и й М Л . 79, 89, 106, 107,

Л а б з и н А . Ф . 77, 109, 149

М а д ж а р о в А С . 496

Л а в р о в П . Л . 275-280, 282,283, 389,

МадзиниДж. 7

130

499

М а й к о в В . Н . 187

Л а г а р п Ф . - С . д е 35, 36, 52,442

М а й о р о в а О . Е . 398

Л а д ы ж а н с к и й Е . 342

М а й с к и й И . М . 236,387

Л а ж е ч н и к о в И . И . 76

М а к и а в е л л и Н . 400

Л а м а н с к и й В . И . 180,482

М а л и н о в с к и й В . Ф . 10, 26, 35, 42,

Л а н д а С С . 494

44, 70, 147, 148

Л а н ж е р о н А . Ф . 33, 147

М а л ь ц о в 343, 346

Л а н с к а я В . И . 81

М а н х е й м К . 403

Л а н с к о й С С . 217, 222, 309, 329, 347

М а р к с К . 251, 286-290, 295, 379,

Л а ф о н т е п А . 26

388,

390, 429, 430-436, 438

Л е б е д е в К Н . 298,391

М а р т е н е Ф . Ф . 150

Л е в и н Ш . М . 388, 390

М а с л о в И . И . 186

Л е в к о в и ч Я Л . 151

М а я к о в с к и й В . В . 453

Л е й б н и ц Г.В. 441

М е д и с о н Д ж . 411

Л е й к и н а - С в и р с к а я В . Р . 386

М е д у ш е в с к и й А . В . 332, 393

Л е м к е М . К . 388

М е з е н ц е в Н . В . 320

Л е н и н В . И . 12, 15, 223, 230, 293,

М ё з е р Ю . 402

294, 296, 386, 387, 390, 429, 434,

М е л ы у н о в Н А . 186, 204, 207

436,

М е р е ж к о в с к и й Д . С . 235, 387, 503,

451, 453

Л е о н т о в и ч В . 381, 382, 398

511

Указатель имен

522 М е с т р Ж . д е 341,400-402,405,406, 446

Н а п о л е о н Б о н о п а р т 25, 26, 28, 45, 47,

М е т т е р н и х К . 105, 401

56, 60, 72, 78, 81, 90, 110^

442, 460, 462

М е щ е р с к и й В . П . 314, 375, 392

Н а у м а н Ф . 421

М и л л е р О . Ф . 192

Н е в е д о м с к и й А 310

МильД.С.411,415,499

Н е в е р о в Я . М . 165

М и л ю к о в П . Н . 12, 168, 379, 398, 412, 453, 475, 482

Н е к р а с о в Н А 8, 187,211 Н е ч а е в С.Г. 269

М и л ю т и н В.А. 187

Н е ч к и н а М . В . 388

М и л ю т и н Д . А . 199, 212, 217, 332,

Н и к и т е н к о А В . 107, 151, 187, 204,

334, 335, 386, 393 М и л ю т и н Н А . 199, 217, 222, 306, 313, 327-329, 347

223,

225, 228, 229, 235, 302-304,

317,

347, 350, 380, 385-387, 391,

392, 395, 398

М и н и н В . П . 347

Н и к о л а й I, и м п . 62, 129, 130, 132,

М и р о н е н к о С В . 494

133,

М и р о н о в Б . Н . 385, 391, 398

154, 160, 171, 185, 199-201, 2 0 3 -

135, 136, 140, 141, 146, 1 5 1 -

М и р т о в П . 275

207,

239, 271, 440, 446-449, 463,

М и х а и л П а в л о в и ч , в е л . к н . 140,

471,

472

200, 461

Н и к о л а й И , и м п . 230, 325, 366, 371,

М и х а й л о в М . Л . 261, 386, 388 М и х а й л о в с к и й Н . К . 234, 283, 284, 299,

324, 380, 387, 389, 391, 499,

500

Н и к о л е в Н . П . 32 Н и ц ш е Ф . 400

Михайловский-Данилевский А.И. 96, 150

Н о в и к о в Н . И . 6, 46 Н о в и к о в Н . Н . 388

Монтескье Ш.-Л. 78,

472 Н и к о л а й М и х а й л о в и ч , в е л . к н . 147

19-22, 33, 34,

146, 411, 418, 441, 457

Н о в о с и л ь ц е в Н . Н . 11, 43, 74, 89, 94, 332, 457, 458, 463

М о р д в и н о в Н . С 9, 10, 28, 41, 51, 66

О б р у ч е в В.А. 262

М о р д в и н о в ы , гр. 149

О в с я н и к о - К у л и к о в с к и й Д . Н . 168

М о р р а с Ш . 402

О г а р ё в Н . П . 11, 186, 213, 256, 271,

М у р а в ь е в А Н . 75, 79, 86, 162 М у р а в ь е в М . Н . 69, 103, 216 М у р а в ь е в Н . М . 64, 71, 75, 95, 103, 111-113, 115, 132, 149, 151,476, 478, 495

Озеров В А

48

О й к е н В . 421 О л е н и н а А А 128, 151

М у р а в ь е в - А п о с т о л И . М . 83, 87 М у р а в ь е в - А п о с т о л М . И . 99 М у р а в ь е в - А п о с т о л С И . 85, 124, 126, 127 Муромцев С А

388, 478, 495 О д о е в с к и й В . Ф . 175

О р л о в - Д а в ы д о в В . П . 15, 343, 346, 348, 349 О р л о в М . Ф . 63, 89, 95, 99, 132 О с т р о в с к и й А Н . 267, 353

323

О у к ш о т М . 408

М у с о р г с к и й М . П . 233 М ю л л е р А . 402, 403

П а в е л I, и м п . 17, 23, 25, 2 9 - 3 3 , 41, 59, 60

Н а д е ж д и н Н . И . 175 Н а з и м о в В . И . 218, 304, 343

П а в л о в Н . Ф . 186 П а з у х и н А Д . 376-378, 397

523

Указатель имен П а л е н П . А . ф о н д е р 31

П о п е л ь н и ц к и й А . 386

П а н а е в И . И . 182, 186, 188

П о п о в А . Н . 179,181

П а н и н Н . И . 6,31

П о п о в В . С . 51

П а н о в В . А . 179

П о п о в а Е . И . 180

П а н т и н И . К . 387, 398

П о п у г а е в В . В . 10, 42, 44, 70

П а р у с о в А . И . 494

П о т а н и н Г . Н . 490

П е р е в о щ и к о в Д . М . 185

П о т о ц к и й С О . 38

П е р е т ц Е . А . 336, 394

П р у д о н Ж . 271

П е р о в с к и й А.А. (псевдоним А. П о ­

Пугачев Е.И. 6

г о р е л ь с к и й ) 134, 135, 151 П е с т е л ь П . И . 20, 23, 29, 102, 111,

П у ш к и н А . С . 20, 22, 28, 62, 63, 94,

109, 124, 130, 136-138, 140,

114, 115, 117, 119-122, 132, 170,

146,

152, 153, 162, 164, 173, 174,

239,

210,

227, 268, 353, 387, 444, 447,

448,

503, 508

444, 445, 461,465, 466, 4 7 2 -

474 П е т р I, и м п . 32, 39, 47, 169-170, 172-174, 182, 183, 184, 192, 213, 441,

П у щ и н И . И . 112, 124 П ы п и н А . Н . 146, 148

446, 449, 451, 469

П е т р о в Ф . А . 392

Р а б к и н а Н А 397

П е т р у н к е в и ч И . И . 320-322, 392

РадекК.Б.453

П е ш к о в А . И . 397

Р а д и щ е в А . Н . 6, 7, 22, 26, 43, 70

П и в о в а р о в Ю . С . 146, 391

Р а е в с к и й В . Ф . 96,150

П и р у м о в а Н . М . 388, 390, 392, 393

Р а з у м о в с к и е , к н я з ь я 150

П и с а р е в Д . И . 267, 268, 281, 388

Р а н к е Л . ф о н 403

П и с е м с к и й А . Ф . 187

Р а у п а х Э . - Б . - С . 107

П л а т о н о в А . П . 316

Р а ш и н А . Г . 387

П л е в е В . К . 230

Р е д к и й П . Г . 185

П л е х а н о в Г . В . 7, 15, 168, 224, 270,

Рейналь Г.-Т.-Ф. 7

289,

290-296, 380, 386, 389, 390,

429

РенанЖ.499 Р е н н е р К . 427

П л и м а к Е . Г . 398

Р е п к е В . 421

П н и н И . П . 22, 26, 67, 69

Р е п и н И . Е . 233

П о б е д о н о с ц е в К . П . 228, 339, 340,

Р е п н и н Н . Г . 74, 75,149

370-375, 382, 397, 398, 504 П о г о д и н М . П . 145, 146, 154, 163,

Рибаз О . И . д е 3 1 Р и б е р А . 198

171,

185, 201-203, 227, 342, 385,

Р о б е с п ь е р М . 33

386,

441, 446, 447, 449, 450, 455,

Р о д и ч е в Ф . И . 322

456

Р о з а н о в В . В . 366, 503,511

П о з е н М . П . 328

Р о с т о в ц е в Я . И . 216, 327, 394

П о л е в о й Ю . З . 390

Р о с т о п ч и н Ф . В . 26, 48, 49, 51, 52,

П о л е ж а е в А . И . 141

56, 66, 69, 72, 146, 148, 149, 442

П о л о в ц о в А . А . 376, 397

Р у д ж и е р о Д ж . 416,419

П о л о н с к и й Я . П . 63, 148

Р у д н и ц к а я Е Л . 388, 389

П о л у н о в А . Ю . 397,398

Р у н и ч Д . П . 56,148

П о м я л о в с к и й Н . Г . 236

Р у м я н ц е в С П . 65

П о н о м а р е в а В . В . 16

Р у с а н о в Н . С . 389

Указатель имен

524 Р у с с о Ж . - Ж . 19, 20, 23, 37, 69, 372, 406, 407

С о л о н е в и ч И Л . 366 С о л с б е р и Р . - А - Т . 404

Р ы л е е в К . Ф . 64, 124, 127, 170

С о р о к и н П А . 361

С а б у р о в А . А . 336

Сперанский М . М . 10,19,42,43,52-

С п е н с е р Г. 283, 411, 413, 437, 499

С а в и н ь и К . ф о н 403 С а л т ы к о в - Щ е д р и н М . Е . 187, 219

57, 92, 94, 95, 106, 131, 148, 150, 199,

332, 446

С а м а р и н Д . Ф . 180

С т а н к е в и ч Н . В . 164, 165, 182, 271

С а м а р и н Ф . И . 397

С т а с ю л е в и ч М . М . 323

С а м а р и н Ю . Ф . 162, 163, 165, 166,

С т е н д а л ь А М . 442

177-180, 188, 195, 196, 300, 303,

С т е п а н о в В . П . 147

307,

С т е п н я к - К р а в ч и н с к и й С М . 234,

327, 500

С а м у э л ь Г. 420,437

319, 387

С а т и н Н . М . 186

С т е п у н Ф А . 451,456

Сватиков С.Г. 392

С т р а х о в Н . Н . 352, 500, 507, 509

С в е д е н б о р г Э . 86

С т р е м о у х о в П . Д . 328

С в е р б е е в а Е А 180

С т р о г а н о в П . А . 67

С е д о в М . Г . 389,390

С т р о й н о в с к и й В . 72, 73

С е к и р и н с к и й С С . 391, 392, 398

С т р у в е П . Б . 12, 15, 412, 429, 438,

С е м е в с к и й В . И . 494 С е м е н н и к о в В . П . 148

506 С у в о р и н А С . 397

С е м е н о в Н . П . 217, 385, 386

С у в о р о в А В . 147

С е м е н о в П . П . см. С е м е н о в - Т я н -

С у н г у р о в Н . П . 132

Шанский П.П. С е м е н о в - Т я н - Ш а н с к и й П . П . 217,

С у р и к о в В . И . 236 С ы с о е в а Е . К . 16

385 С е н к о в с к и й О . И . 342

Т а л ы з и н П . А . 31

С е н - П ь е р Б . Д . 79, 84

Т а р а с о в Б . Н . 149, 154, 163

С е н - С и м о н А . К . 239, 379,406

Т а р а т у т а Е А . 387

С е н я в и н Д . Н . 130

Т а т а р и н о в а Е . Ф . 86

С е р н о - С о л о в ь е в и ч Н А . 264

Т а т и щ е в С С 393,395

С к а л о й В . Ю . 323

Т в а р д о в с к а я В А . 355,388, 390, 3 9 5 -

С к а р я т и н В . Д . 349 С л а д к е в и ч Н . Г . 394,395 С л е п ц о в А . А 259 С м и т А . 37,411,417

397 Т е р п и г о р е в С Н . ( С А т а в а ) 216, 343, 386,

394

Т и м а ш е в А С . 310

С о л л о г у б В.А. 187

Т и т о в В . П . 175

С о л о в ь е в В . С . 15, 365, 396, 406,

Т и х о м и р о в Л А . 284, 301, 366, 392

446, 453, 492, 496-514 С о л о в ь е в М . В . 498

Т к а ч е в П . Н . 269, 279-282, 284, 388, 389, 487

С о л о в ь е в М . С . 506

Т о й н б и А 361

С о л о в ь е в С М . 185, 192, 193, 199,

Т о к в и л ь А д е 312, 347, 379,400,411,

468,

469, 498

С о л о в ь е в Я . А . 217, 305, 327, 391

418,

419, 437

Т о л с т о й А . К . 440

Указатель имен ТОЛСТОЙ Д А . 323, 335, 371, 378

525 Ф р а н к л и н Б . 6, 7, 379

ТОЛСТОЙ Л . Н . 233, 318, 392, 511

Ф р и д р и х II 39

ТОЛСТЫХ В . И . 394

Ф у к с Е . Б . 147

Т о н К А . 144

Ф у р ь е Ш . 357, 379, 480

ТОЧИССКИЙ П . В . 293

Ф ь е в е Ж . 26

Т р о и ц к и й Н А . 390, 392 Т р о щ и н с к и й Д . П . 41, 43

Х а й е к Ф . , ф о н 400, 420

Т р у б е ц к а я О . 391

Х в о с т о в В . С 106

Т р у б е ц к о й Е . Н . 510, 511, 514

Х о б х а у з Л . 411,421

Трубецкой С.Н.512

Х о м я к о в А С 12, 16, 166, 168,169,

Т р у б е ц к о й С П . 103, 112, 150

176-181, 192, 193, 195, 212, 386,

Т у р г е н е в А . И . 26, 37, 62, 77, 129,

454-456, 466, 468, 495, 500, 505

162, 174 Т у р г е н е в И . С . 8, 166, 187,193-195, 227,

233, 353, 511

Т у р г е н е в Н . И . 36, 63, 74, 93, 95, 98,

146, 148, 149

Х о м я к о в а Е . М . 180 Х о р о с В . Г . 398 Х р а п о в и ц к и й А . В . 6, 16, 66 Х р у щ о в А П . 308 Х у д я к о в И . А 268

Т у р г е н е в С И . 148 Т у р г е н е в ы , б р . 146, 148

Ц е й е р Ф . И . 150

Т э н И . 402, 499

Ц е р т е л е в Д . Н . 375

Т ю т ч е в Н . Н . 186

Ц и м б а е в Н . И . 16, 152, 396, 455,

Т ю т ч е в Ф . И . 342,511

456, 495, 513

Т ю т ч е в а Е . Ф . 180

Ц и м б а е в а Е . Н . 163

Т ю т ю к и н С В . 390, 395

Ц и ц и а н о в П . Д . 26, 52, 66,146, 148, 149

У в а р о в С С 62, 78, 79, 92, 141— 144, 150, 152, 154, 167, 170, 171, 212, 446 У в а р о в Ф . П . 31

Чаадаев П.Я. 85,145,153-155,157164, 165, 168, 171-175, 189, 212, 448, 455, 505

У л ы б ы ш е в А . Д . 85

Ч а й к о в с к и й П . И . 233

У л ь я н о в А И . 294

Чарторижский А А .

У н г е р н - Ш т р н б е р г В . 68

147, 461, 462,

478

У н к о в с к и й А М . 308, 309, 320, 328

Ч е р е п н и н Л . В . 468,495

У о р д Л . 404,421

Ч е р к а с с к а я Е.А. 180 Ч е р к а с с к и й В . А . 196, 217, 303, 391

Ф а д е е в Р.А. 368-370, 397

Ч е р н о в В . М . 453

Ф е д о т о в Г . П . 423, 437

Ч е р н у х а В . Г . 351,393-395

ФетА.А511

Ч е р н ы ш е в с к и й Н . Г . 210, 213, 221,

Ф и л а р е т , м и т р о п о л и т М о с к . 109

234, 236, 249-255, 257-261, 264,

Ф и л и п п о в а Т . В . 394

267,

Ф и л о с о ф о в М . М . 39, 50, 67, 148

391

268, 270, 302, 305, 386-388,

Ф л о р е н с к и й П . А . 511

Ч е р т к о в А 443

Ф о н в и з и н Д . И . 6, 46,442

Ч е х о в А П . 315

Ф и н в и з и н М . А . 30,147

Ч и в и л е в А И . 185

Ф о т и й , а р х и м а н д р и т 108

Ч и ж о в Ф . В . 166, 179

Указатель имен

526 Ч и ч а г о в П . В . 70, 149 Ч и ч е р и н Б . Н . 96, 150, 166, 186, 196, 201-204, 206, 213, 256, 2 9 6 298,

300, 303, 380, 388, 391, 392,

412,

468, 493, 496

Ю м а т о в Н . Н . 349 Ю Н Г - Ш Т И Л Л И Н Г Г . И . 83, 108 Ю р ь е в С А 323 Я д р и н ц е в Н . М . 490

Ч у к о в с к и й К . И . 226, 387

Я з ы к о в Н . М . 173,179, 186, 188-190

Ч у п р о в А . И . 313

Я к о в л е в П . Л . 151 Я к у б о в и ч А И . 134

Ш а г а л М . 453

Я к у ш к и н И . Д . 66

ШадИ.-Б.Ю7

Я ц е н к о в Г. 67

Ш а м ш у р и н В . И . 394

Я ш в и л ь В . М . 32

Ш а т о б р и а н Ф . Д . 400 Ш е в ы р е в С П . 172, 185,449 Ш е л г у н о в Н . В . 210, 231, 261, 3 8 6 388 Ш е л г у н о в а Л . П . 3 8 6 , 388 Ш е л л и н г Ф . В . 12, 164, 352, 445, 454 Ш е л о х а е в В . В . 391,392 Ш и д л о в с к и й Д . Н . 308, 343, 346 Ш и л ь д е р Н . К . 147 Ш и п о в Д . Н . 325,393 Ш и ш к о в А . С . 19, 20, 4 5 - 4 7 , 49, 76,

106, 108, 115, 147, 148, 151

Ш л е г е л ь А В . 445 Ш л е г е л ь Ф . 402,445 Ш о у Д Б . 426 Ш п е н г л е р О . 361,409 ШретерА.Г,308 Ш т а й н Л . ф о н 426, 455 Ш т е й н Г . Ф . 78 Ш т е й н г е й л ь В.А. 134 Ш т о р х А 37 Ш у а з е л ь - Г у ф ь е 147 Ш у в а л о в П А . 316, 367, 368 Щ а п о в А П . 257,488-491,496 Щ е п к и н М . С . 186 Э д л и н г Р . С 94 Э й м о н т о в а Р . Г . 386, 387 Э м п е й т а з А . - Л . 83 Э н г е л ь с Ф . 286, 287, 289, 290, 379, 390, 429,430, 432-436, 438 Э р н В . Ф . 511

О Г Л А В Л Е Н И Е

Введение В.М. Бокова. Беспокойный дух времени. Общественная мысль первой трети XIX в.

5 17

Е.Н. Цимбаева. «Философические письма» П.Я. Чаадаева (Истоки экуменизма)

153

Н.И. Цимбаев. Либералы сороковых годов

164

М.Д. Карпачев. Общественно-политическая мысль пореформенной эпохи

197

К.С. Гаджиев. Основные течения общественнополитической мысли Европы

399

Н.И. Цимбаев. Европеизм как категория национального сознания (К пониманию западничества и славяно­ фильства)

439

Н.И. Цимбаев. Идеи федерализма и федеративного устройства России в общественной мысли

457

Н.И. Цимбаев. Завет Владимира Соловьева

497

Список иллюстраций

515

Указатель имен

517

Зав. редакцией Г.М. Степаненко

Редактор Т.М. Ильенко

Художественный редактор Ю.М. Добрянская

Оформление художника В.В. Гарбузова

Технический редактор З.С. Кондрашова

Корректоры В.А. Ветров, А.В. Яковлев

Верстка и иллюстрации В.В. Пономарева

Научное издание

ОЧЕРКИ

русской КУЛЬТУРЫ XIX ВЕКА Том 4 Общественная мысль

П о д п и с а н о в печать Формат 6 0 х 9 0 У

1 6

27.10.2003.

Бумага о ф с . № 1.

Офсетная печать. Гарнитура Тайме. Усл. печ. л. 33,0. Уч.-изд. л. 33,67 Тираж 2 ООО экз. Изд. № 7478. Заказ № 9302

Ордена « З н а к Почета» И з д а т е л ь с т в о М о с к о в с к о г о университета. 125009, М о с к в а , ул. Б . Н и к и т с к а я , 5/7. Отпечатано в П П П «Типография «Наука» 121099, М о с к в а , Ш у б и н с к и й п е р . , 6