Гендерные аспекты тюремной субкультуры в современной России: Монография

ГОУ ВПО САРАТОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

Н.В. ТИЩЕНКО

ГЕНДЕРНЫЕ АСПЕКТЫ ТЮРЕМНОЙ СУБКУЛЬТУРЫ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

САРАТОВ ООО Издательский Центр «Наука» 2007

УДК

316.3

ББК

60.55 Т 47

Издание монографии осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 07-03-93603 а/К Рецензенты: доктор философских наук, профессор В.Н. Ярская доктор философских наук, профессор А.В. Волошинов

Т 47

Тищенко Н.В. Гендерные аспекты тюремной субкультуры в современной России. – Саратов: ООО Издательский Центр «Наука», 2007. – 178 с. ISBN

978-5-91272-253-0

Несмотря на многочисленную критику со стороны правозащитников, социологов, политических деятелей, в современном обществе не выработаны механизмы наказания, способные заменить существующую пенитенциарную систему. Проблемы, которые порождает система наказания, основанная на длительной изоляции индивида, охватывают очень многие сферы общественной жизни. Монография посвящена проблемам тюремной субкультуры, ее влиянию на различные аспекты повседневности и, в первую очередь, на характер гендерных ролей, распространенных в обществе. Книга предназначена для студентов, аспирантов и преподавателей университетов, а так же для широкого круга читателей.

ББК 60.55

ISBN 978-5-91272-253-0

© Тищенко Н.В., 2007

3

ВВЕДЕНИЕ

Preface This monograph involves the implication and the systematization of the cultural and historical sources, which dedicated to Russian prisons. As a result, it will be the research of the history of appearance and strengthening of the norms, values and living of the prison subculture in Russia. The purpose of the study is to discover the conditions of a dissemination of prison subculture in Russia. The prison aims are present at the art, languid, traditional, communication, values and et. The showings up theses conditions are the essential and actual theoretical research. Its can to restrain, at first, dissemination of the social prejudice against the prisoners, and at second, a dissemination of the values of prison subculture. As a rule the problems of prisoners are interesting law and social discourses in Russian scientific literature. But cultural analysis of prison subculture almost defaults. Therefore the showings up cultural foundation of the punishment, the making of the gender examination of The Criminal Code, the analysis of social attitude to prisoners are the important research for the Russian literature. Scientific innovation of the project is the cultural-historical and cultural-anthropology analysis of the condition of prison subculture in Russia in XIX-XX centuries. The monograph consists of two parts. The first part is history prison in Russia in XIX-XX centuries, its distinguish from American and European models of prison, and history of the single prisons in Russia. This part is founded on the comparative-historical and interpretation methods. The base hypothesis of the first part is the following statement: Russian principle of organization of prison and traditions of attitude to the prisoners to fall short of American and European models of prison. There are the barriers to the designing of the effective penal system. 1. The government used discriminatory conception relative prisoner. 2. This is the continual violation low and prison order. 3. This is critical attitude toward principal of individuality, which confirm examples of literature, philosophy, publicism. As a result, prison subculture wasn’t investigate the humanities to the second half of XX century. The second part is involving the analysis prison subculture, using the biographic interviews with prisoner. While reconstructing the texts of interviews the cognitive methods were used so as to understand the thought processes, which control the answers for respondents. This method reveals divergence of researcher’s reflection and recipient’s reflection. The cognitive method does away with interpreter’s reflection of discourse of prisoner. This is the fundamental choice of the methodology. Prisoners gain the particular experience of answer in prison. Mechanism of answers are based on hypnotize, that prisoner interpret any question as the threat, therefore he attempts to break off subsequent questions in his answers. Prisoner keeps to oneself interpretation of events. These narratives uncover the peculiarity of the forming of identify in the prison. 4

ВВЕДЕНИЕ Как показывают контент-исследования разнообразных источников одними, чаще всего современные процессы сравниваются в различных текстах с военными действиями и тюремным заключением1. Тюрьма, изоляция, ограничение свободы, насилие, надзор, режим — все эти понятия стали расхожими выражениями, используя которые люди даже не задумываются, что все эти слова подразумевают наличие реальных социальных институтов и социальных практик, а самое главное — реальных людей, находящихся в изоляции и испытывающих на себе практики надзора и контроля. С одной стороны, все знают, что такое тюрьма как институт наказания, и в то же время, мало кто действительно представляет, что происходит по ту сторону тюремных стен. Образы зоны и тюремного заключения, которые в геометрической прогрессии рождаются в печати и на телевидении, как в документальных, так и художественных фильмах, порождают только лишь новые мифы о тюремной жизни, легко укореняющиеся в массовом сознании. Возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны, тюрьма воспринимается как явно негативное, дискриминационное явление, а с другой — нормы и правила тюремной субкультуры присутствуют на сегодняшний день в большинстве сфер деятельности людей, например, искусстве, языке повседневного общения, способах взаимодействия между людьми, жизненных ценностях и пр. Границы между тюрьмой и остальным обществом размываются, но это ведет не к гуманизации процессов, происходящих в тюрьме, а к криминализации повседневной жизни. Размышляя о происходящей экспансии криминальной культуры в обществе, мы пришли к заключению, что очень многие социальные процессы, протекавшие в прошлом и происходящие сегодня в российском обществе, способствуют распространению и ассимиляции установок тюремной субкультуры в повседневной жизни. В первой части исследования мы попытались выявить в российской культуре XIX-XX вв. социальные установки, способствовавшие формированию тюремной субкультуры, уникальной по силе воздействия. Определение этих установок, их теоретическое обоснование и практическое подтверждение представляются сегодня необходимым и актуальным шагом, т.к. он позволит остановить распространение в обществе функциональной неграмотности и предубеждений относительно тюрем и тех, кто в них содержится. С другой стороны, применение результатов данного исследования будет препятствовать дальнейшему распространению криминальных установок в повседневной жиз1

Федотова Л.Н. Анализ содержания — социологический метод изучения средств массовой коммуникации. М., 2001. С. 64. 5

ВВЕДЕНИЕ

ни. Определение социальных и культурных оснований самого феномена наказания, проведение гуманитарной экспертизы уголовноисполнительного законодательства, анализ общественных настроений по отношению к осужденным женщинам и мужчинам важно еще и потому, что традиционно проблемы осужденных представлены в научном дискурсе с юридической точки зрения, реже с социологической, и почти отсутствует социально-антропологическое исследование происхождения и распространения тюремных субкультур в России. Однако именно определение социально-антропологических оснований криминализации культуры и общества позволит решить в том числе социальные проблемы, связанные с ростом рецидивной преступности, адаптацией осужденных, гуманизации общественного мнения в отношении к ним. Выявление причин влияния тюремной субкультуры на российское общество, конечно, потребовало обращения к различным историческим фактам. Однако с самого начала мы не стремились воссоздать историю пенитенциарной системы и уголовного законодательства России. Перед нами не было цели собрать разрозненные факты и воспроизвести всю цепь событий, сопровождавших формирование системы заключения в России. Да и историю чего можно воссоздать? Историю тюрьмы как исправительного и надзорного учреждения? Или историю уголовного права, чьи положения нередко игнорировались администрациями пенитенциариев? Или историю преступности, которая далеко не всегда, к сожалению, наказуема? А может, историю жизни каторжников и заключенных, которая почти отсутствует в официальных документах и сохранилась лишь в мемуарах, биографиях, обрывочных воспоминаниях? Эти и многие другие «истории» подразумевают наличие самостоятельных фактологических линий и сюжетов, часто исключающих друг друга. Но для нас именно эта противоречивость, несовместимость и конфронтация мировоззрений была принципиально важна. Исторические факты — это некие указатели, позволившие нам разобраться в социальных и культурных механизмах распространения тюремной субкультуры. Во второй части монографии проблемы тюрьмы как института уступают место вопросам субъективного характера — кто именно содержится в тюрьмах? Какой тип субъективности формируется в условиях тюремного заключения? Каким образом осужденные воспринимают себя, окружающий их мир и общество за пределами тюрьмы? И, наконец, какие типы мужественности и женственности присутствуют в гомогенных тюремных сообществах. Используя гендерный подход в исследовании, мы стремились продемонстрировать, что тюрьма — это место, где выполнение любой гендерной роли достаточно проблематично, и оставаться «мужчиной» в тюрьме так же тяжело, как и быть «женщиной». Тюрьма — это социальное пространство, в котором подавляется проявление любой субъективности, в том числе и гендерной. Успешная адаптация индивида к тюремному за-

6

ключению зависит от того, насколько быстро он сумеет отказаться от своего индивидуального «я» и стать «как все». В ходе исследования нами были собраны и проанализированы биографические интервью с осужденными. Сбор эмпирического материала проходил в достаточно сложных условиях. Не всегда собеседника удавалось расположить к откровенному разговору в течение одного интервью. Но та информация, которую мы все-таки смогли получить, представляется нам крайне важной для понимания тех процессов, которые происходят с человеком в условиях заключения. Реконструкцию текстов интервью мы осуществляли с помощью когнитивных методов, направленных на понимание мыслительных процессов, управляющих ответами респондентов во время беседы. Эта методология позволяет вскрыть особенности взаимодействия когнитивных полей исследователя и информанта, которые зачастую имеют противоположные значения. Когнитивные методы максимально смягчают возможность наложения неадекватных тексту нарратива смысловых рядов, которые формируются согласно исследовательской позиции интерпретатора. Для анализа интервью с осужденными выбор подобной методологии принципиален. Наши собеседники в ходе постоянных допросов при проведении следствия, а затем и в колонии приобрели специфический опыт формирования ответов. Механизм этих ответов можно описать следующим образом: любой вопрос респондент воспринимает как определенную угрозу, поэтому главной его задачей является нейтрализация этого вопроса и формулирование такого ответа, который прервет всякое дальнейшее расспрашивание. Помимо интервью с осужденными, в работе использованы беседы с сотрудниками колоний и Управления по исполнению наказаний, чьи реплики и суждения использовались в качестве иллюстрации теоретических построений. Исследовательская работа в колониях оказалась бы невозможной без их поддержки, поэтому хочу высказать слова искренней благодарности сотрудникам УИН Саратовской и Самарской областей, благодаря усилиям которых были проведены исследования. Несмотря на множество общих проблем в пенитенциарных системах России и зарубежных стран, и особенно, в воздействии субкультур исправительных учреждений на общество в целом, существует целый ряд отличий, характерных именно для России, которые требуют создания специфических моделей адаптации для мужчин и женщин в условиях тюремного заключения. В 1998 году был принят действующий УИК Российской Федерации, составленный в соответствии с нормами Европейских и Международных конвенций по соблюдению прав и свобод человека. В 2002 году в силу вступил УПК, который так же коррелирует с нормами международного права. Однако декларируемое законодательством правовое обеспечение заключенных и осужденных принципиально расходится с практиками наказания и системой адаптации осужденных в действительности. Параллелизм права и реальности объясняется отсутствием функциональных социальных и гендерных акцен7

ВВЕДЕНИЕ

тов в современном законодательстве, недостаточным количеством квалифицированных кадров среди социальных работников и идеологией «насильственной» депривации, распространенной в современном российском обществе, т.е. институционально спровоцированным понижением статусов и моделей поведения различных групп населения. Современные исправительные учреждения, формы контроля и наказания, появившиеся в результате совпадения принципов индустриализма, норм гражданского общества и либеральных политических стратегий, сегодня во многом не соответствуют новым реалиям транзитивного общества, подвергающегося опасностям со стороны глобального экстремизма и мирового терроризма. Отказ от прежних форм наказания не может проводиться в одностороннем порядке, так как это вызовет лишь рост преступности и ослабление социальной защиты и гарантий в обществе. С нашей точки зрения, полномасштабный гендерный анализ исправительных учреждений может способствовать выработке принципов новой модели наказания, построенной не на принципах лишения свободы и исправления, а на принципах интеграции и толерантности. Особенно сложная ситуация складывается в отношении женщиносужденных. На первый взгляд, статистика указывает на участие России в общемировой стратегии по легализации положения женщин, отказа от их маргинализации и пересмотра традиционных форм семьи и хозяйствования. Впрочем, гендерная экспертиза методов, освобождающих женщин от лишения свободы, подтверждает, что российское уголовное право, трактуя в своих статьях женщину в подавляющих случаях как «мать» и не оговаривая никаких иных ролей женщины в обществе, воспроизводит и легализует, согласно терминологии Н. Чодороу, гендерно асимметричную социальную систему, которая исходит из того, что женщина «материнствует», а мужчина нет, и это положение определяет повседневные культурные практики, структуру экономики, политических предпочтений и форм наказания в обществе2. Намеренное ограничение социальных ролей женщины и последующее понижение ее статуса не может не вызывать социальный, правовой и культурный диссонанс, выражающийся в росте особо опасной женской преступности, массовом вовлечении женщин в криминальную сферу, криминализации материнства и детства. Максимально криминализируя феминные практики, пенитенциарная система, параллельно, искажает и мужской гендер, разрушая институциональную и нормообразующую структуру господствующих стратегий маскулинности. Рост женской преступности не только искажает культуру материнства в современном Российском государстве, но и отрицательно воздействует на образ поведения и статус детей. Согласно статистике, с 1996 года количество детей, находящихся в учреждениях интернатного типа, чьи мате2

Чодороу Н. Воспроизводство материнства: психоанализ и социология пола / Антология гендерных исследований. Минск, 2000. С. 29-77. 8

ри находятся в местах лишения свободы, непрерывно увеличивается. Точно так же постоянно растет число малолетних детей в домах ребенка при женских колониях. Для того чтобы выяснить, какие именно институциональные системы инвестирует в обществе действие депривирующих механизмов, необходимо провести гендерную экспертизу уголовного законодательства Российской Федерации на предмет использования гендерной дискриминации и в аспекте возможностей и барьеров адаптации осужденных женщин, а также исследовать типичные жизненные стратегии поведения женщин, освободившихся из мест лишения свободы. Исследования проблем содержания осужденных имеют достаточно длительную историю и в европейской, и в отечественной литературе. В XVIII веке появляются первые работы, посвященные населению тюрем, а в XIX столетии эти исследования носят уже систематический характер и включают не только статистические данные, но и сравнительный материал состояния пенитенциарных система в разных странах3. Особенности женских исправительных учреждений и формулирование принципов адаптации для женщин-осужденных теоретически были осмыслены значительно позже, первые работы по этой тематике появились в 40-50-х гг. XX столетия в Америке в рамках теории культурного параллелизма и опирались на новые для того времени криминологические стратегии, отрицающие традиционные взгляды антропологической школы на женскую преступность. Рост правонарушений, совершенных женщинами, в развитых странах во второй половине XX столетия заставил ученых активизировать свои усилия в изучении женской преступности. Хотя женщина-заключенная попала в фокус интереса ученых, этот образ в научной литературе по-прежнему воспринимается как аномалия, культурный нонсенс, и многие исследователи, к сожалению, так и не могут вырваться из замкнутого круга предположения: жестока женщина по природе или нет. Для преодоления этого теоретического затруднения мы использовали результаты некоторых гендерных исследований, прежде всего теорию «асимметричного родительства» Н. Чодороу и теорию гендерной стратификации Дж. Хубер. Мужские и женские роли в интерпретации Чодороу и Хубер являются не следствием биологической принадлежности, а результатом культурных установок, на чье формирование повлияли многие экономические, социальные, политические факторы. Быть мужчиной или женщиной подразумевает разную степень участия в экономических отно3

Говард Дж. О тюрьмах и смирительных домах в Голландии // Санкт-Петербургский журнал. 1805. № 1. С.103-116; Лакиер А. Система условного освобождения преступников в Англии // Журнал Министерства Юстиции. 1863. Т. 16. Кн. 5. Отд. 1. С. 313-348; кн. 6. С. 583–606; Зарудный М. Парижские тюрьмы // Журнал Министерства Юстиции. 1862. Т. 11. Кн. 1. Отд. 1. С. 67–80; Путевые заметки о тюрьмах и уголовных наказаниях в Англии // Русский вестник. 1860. Т. 29. С. 376-393; Белавенец И. Устройство тюрем в Северных штатах Америки / Морской сборник. 1862. № 4. С. 100–105. 9

ВВЕДЕНИЕ

шениях, политической жизни, выполнение специфических социальных ролей. Вслед за американскими коллегами европейские криминологи пришли к выводу, что и форма преступления, и форма наказания тесно связаны с широким социальным и культурным контекстом. Эти исследования послужили основой для формирования нового направления в социологической науке, исследующего структуру тюремных сообществ, так называемой «социологии тюремного заключения»4. Принципиально важными исследованиями пенитенциарной системы стали тексты М. Фуко, Э. Гофмана и А. Лефевра, в которых современная тюрьма оказалась результатом сложного пересечении трех элементов: пространства (архитектура), времени (режим) и труда (исправление). Однако перечисленные авторы не уделяли достаточного внимания женским исправительным учреждениям и проблемам гендерной дискриминации в тюрьмах. В их работах тюремное население так и осталось недифференцируемой массой, объединенной одним понятием — преступление, и относящейся к криминальной субкультуре. В отношении моделей поведения и ценностей, принятых в криминальном мире, понятие «субкультура» коррелирует с понятием «контркультура», чьи нормативные образцы не носят характер становления, а стремятся заменить и вытеснить легализованные и общепризнанные нормы. Исследование общности осужденных сквозь призму этих двух понятий помогает избавиться от одномерного и линеарного понимания взаимоотношений между населением тюрем, людьми, проживающими в свободном обществе и администрацией исправительных учреждений. Общепринятый взгляд на тюремный мир предполагает, что он представляет собой особое, изолированное от остального мира сообщество, в котором действуют диаметрально противоположные легализованным нормам правила и ценности. Такое противопоставление мира «за колючей проволокой» и «свободного» мира можно часто встретить в социологических и психологических исследованиях. В своем исследовании мы постарались продемонстрировать многоуровневость и неоднозначность связей между маргинальными субкультурами и магистральными нормами поведения и мышления. Принципиальной для анализа функционирования тюремных субкультур являются теория «абстрактных систем», которая утверждает зависимость друг от друга всех институциональных систем, и теория структурации Э. Гидденса, предоставляющая новые широкие эпистемологические возможности в анализе общественных систем, позволяя установить сложную корреляцию между социальными системами и социальным действием индивида5. В применении теории структурации к анализу пенитенциарных учреждений мы предположили, что в условиях лишения свободы индиви4

Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment. Basingstoke, 1999. P. 26–80. 5 Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2003. С. 413–421. 10

ды претерпевают воздействие двойной структурации, оказывающей определяющее влияние на все социальные процессы, происходящие в исправительных учреждениях. Кроме того, понятие двойной структурации может пролить свет на сущность современного типа исправительных учреждений, составляющих часть повседневной практической деятельности, а не принадлежащих к ситуациям, согласно терминологии Э. Гидденса, «абсолютного риска» и «роковым моментам». Отношение к тюрьме, как структуре, нарушающей повседневность, разрушающей привычный рутинный строй жизни, означает потерю этой структурой своей эффективности в деле наказания преступника, кризис моделей исправления правонарушителя, что и наблюдается в пенитенциарных системах большинства современных государств. С полной уверенность можно заключить, что и отечественные, и зарубежные авторы в полной мере отдают отчет в том, что тюрьма сегодня — это социальный аттавизм, и необходимо найти ему эффективную замену. Однако поиски новых форм наказания осложняются неповоротливостью и бюрократичностью государственных аппаратов, а также консервативностью мышления многих людей, полагающих, что исключение из общества — наилучший способ избавления от людей, нарушающих установленные законы. Изоляция же приводит только к еще большему погружению человека в мир криминальной субкультуры, лишая его возможности реализовывать себя законными и приемлемыми способами. Чем больше преступников оказываются в местах лишения свободы, тем более изощренные способы преступлений потрясают общество. Понимая всю сложность и противоречивость современной ситуации, М. Фуко в последних своих работах поставил цель для человека XX столетия — искоренить «фашизм в нас самих»6. Каждый человек является сосредоточением определенных агрессивных и негативных импульсов (неважно, социального или природного они характера), и обнаружить проявление этих сил, выработать им действенную стратегию сопротивления — это дело уже не только власти и социальной политики, но и самого индивида. Перефразируя М. Фуко, мы, пожалуй, предложили бы искоренить «тюрьму» в нас самих. Увидеть страшные проявления тюремной субкультуры не где-то на экране телевизора в очередном сенсационном расследовании, а в своих собственных взглядах, убеждениях, принципах, речевых оборотах. Преодолеть в самом себе жесткую иерархию, пренебрежение к законам, неуважение к властям, недоверие и подозрительность к окружающим. Чтобы осуществить подобный критический проект, одних социальных реформ явно недостаточно, необходимы реформы индивидуального мышления. А это — уже сознательный выбор каждого человека. 6

Miller J. Passion of Michel Foucault. New York, 1991. P. 260.

11

Современные модели и принципы наказания

1. ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ 1.1. Современные модели и принципы наказания 1.1.1. Постановка проблемы Современные стратегии наказания, связанные с установленным судом фиксированным сроком лишения свободы и гуманным прогрессивным отношением к осужденному, формируются в Америке и Европейских государствах в конце XVIII столетия. Именно в этот период необходимость наказывать противоправные действия и стремление сохранить население объединились в форму того, что Пенсильванское общество квакеров назвало «пенитенциарной системой» — системой принудительного лишения свободы преступника с целью его исправления и последующего возвращения к приветствуемому остальным обществом образу жизни7. Тюрьма как социальный институт претерпела, с одной стороны, достаточно сильную эволюцию, с другой — несмотря на многочисленные реформы системы наказания в различных странах, тюремное заключение сохраняет свою отличительную черту — искажение социальных ролей, статусов, представлений, стереотипов, которые организуют взаимодействие индивидов в конкретном обществе. Это искажение настолько тотально, что сопротивление ему со стороны отдельного человека бесполезно. Более того, воздействие установок тюремной субкультуры оказывается губительным для того общества, в котором пенитенциарная система «перерабатывает» большие массы людей, где тюремное заключение является единственным принципом уголовного наказания. Хотя начиналась история пенитенциариев с вполне благой идеи — идеи перевоспитания и реабилитации правонарушителя, противостоящей логике абсолютного (как физического, так и морального) уничтожения преступника, имевшей распространение в европейских государствах вплоть до позднего средневековья. Прогрессивные тюрьмы, предоставлявшие осужденному через добросовестный труд доказать свою социальную компетентность и получить сокращение срока, появляются в XVIII веке в Северной Америке, Австралии, Англии и Франции. Однако и в XVIII, и XIX, и даже XX веках исправительная система большинства государств включала не только тюрьмы, но и каторги, этапы, лагеря, т.е. такие 7

Rusche G., Kirchheimer O. Punishment and Social Structure. New York, 1968. P. 42.

12

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

формы содержания осужденных, в которых человек низводился до статуса человеческого материала, расходуемого по усмотрению государственной машины. Во Франции каторги практиковались на протяжении XIX века. В дореволюционной России подавляющее число осужденных были каторжниками и лишь некоторую часть политических заключенных содержали в тюрьмах. В 1918 году в России была создана система лагерей, получившая в сталинскую эпоху название ГУЛАГа, где о стратегиях исправления и реабилитации осужденных не могло быть и речи. Нацистские концлагеря в середине XX столетия явили собой пример беспрецедентной машины по уничтожению людей. Список примеров можно продолжать еще долго. Все они свидетельствуют об одной важной проблеме — в обществе отсутствует однозначное отношение к такой группе граждан, как «преступники», и не может дать точное определение такой категории, как «преступление». Современное юридическое знание относит к исправительным учреждениям: исправительные и воспитательные колонии, тюрьмы, лечебноисправительные учреждения и следственные изоляторы, выполняющие функции исправительных учреждений в отношении некоторых осужденных. Исправительные учреждения являются органами государства, входящими в пенитенциарную систему, на которую возложено исполнение лишения свободы на определенный срок и пожизненное лишение свободы в целях исправления осужденных и предупреждения с их стороны новых преступлений, а также обеспечение правопорядка и законности в их деятельности, безопасности осужденных и персонала, должностных лиц, привлечение осужденных к труду, организация их общего и профессионального образования, обеспечение охраны здоровья осужденных. Систему пенитенциарных учреждений определяет классификация осужденных. Вид исправительного учреждения определяет суд при вынесении приговора. При этом он учитывает возраст и пол осужденного, тяжесть совершенного преступления, форму вины, срок назначенного наказания, факт отбывания ранее назначенного наказания в виде лишения свободы, рецидив, опасный и особо опасный рецидив преступлений. Указанные категории призваны обеспечить раздельное отбывание наказания различным категориям осужденных в зависимости от вышеперечисленных факторов с тем, чтобы обеспечить личную безопасность осужденных, предупредить отрицательное влияние наиболее запущенных в криминальном отношении осужденных на других и создать предпосылки для их исправления. Таким образом, отличительными институциональными характеристиками пенитенциарной системы являются: жесткая иерархичность, строгая классификация, нормативность и превентивность. Особенность криминальной субкультуры заключается в том, что ее ценности и нормы транслируются в качестве подчиненных и второстепенных только с позиции законодательства, а сами носители криминальной субкультуры признают абсолютное первенство за шкалой ценностей своего 13

Современные модели и принципы наказания

сообщества. Характер субкультур, формирующихся в местах лишения свободы, имеет тенденцию к так называемым «контркультурам», демонстрирующим ярко выраженный оппозиционный характер к официальному порядку и административному режиму колоний. Главным отличием субкультур исправительных учреждений является то, что сообщества осужденных проявляют свое неприятие режимных правил латентно, их протест завуалирован в сложную систему символических действий и симуляции наказания. Однако и внутри тюремного сообщества нет единения и сплоченности. Осужденные раздроблены на отдельные сообщества по региональным принципам, принадлежности к криминальным группировкам, «кастам». Особенно сложная обстановка — в женских исправительных учреждениях, где дискриминационный характер современных тюремных практик проявляется наиболее ярко. Женщину в тюрьме пытаются исправить не только как нарушительницу закона и правопорядка. Вся конструкция внутри тюремных отношений направлена на ограничение гендерной идентичности. «Женщина в тюрьме — это нонсенс»: эта вполне гуманная идея, утвердившаяся в современном обществе, привела к поразительному результату. Вместо того, чтобы избавить женщину от тюремного заключения, женщинупреступницу в тюрьме лишают возможности Быть женщиной. Интересным фактом является то, что на заре формирования пенитенциариев губительность тюремной среды для женщин осознавалась четче, чем сейчас. Так, первая женская тюрьма в США, открытая 8 октября 1873 года в штате Индиана, мало походила на тюрьму в привычном понимании. Это было скорее благотворительное воспитательное учреждение, управляемое женщинами и существовавшее за счет пожертвований. Первая федеральная женская тюрьма Альдерсон появилась в Западной Вирджинии в 1927 году. Несмотря на государственный статус, условия содержания и в этом учреждении были далеки от режимных правил изоляционного учреждения. Тюрьма располагалось на обширной площади в 425 тыс. квадратных метров, женщины-осужденные жили небольшими семьями в коттеджах, работали в саду и на фермах. Обустроенные спортивные площадки, возможность получить музыкальное образование и отсутствие режимных правил выгодно отличали эти женские исправительные учреждения от современных женских тюрем. В России подобные гуманные практики отношения к женщинам отсутствовали. Хотя указ «О раздельном содержании лиц мужского и женского пола» был издан в 1774 году, отдельные женские исправительные учреждения в России появились лишь в XX веке. Женщины-осужденные содержались в одинаковых условиях с мужчинамиосужденными. Например, согласно положениям «Общей тюремной инструкции» от 1915 года единственным отличием содержания женщин было то, что им разрешалось иметь две смены белья, а мужчинам — только одну8. 8

Андреев В.Н. Содержание под стражей в СССР и России. М., 2000. С. 37.

14

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

Современная культура бросается из одной крайности в другую: от всепрощающей гуманности — до жесточайшего преследования и наказания. Юридические дисциплины обладают достаточно широким понятийным аппаратом для того, чтобы осуществлять правосудие и санкционировать деятельность системы наказания. Однако в самом обществе на уровне культурных стереотипов, где юридическое знание бессильно, наблюдается полная сумятица в отношении понятий «закон», «преступление», «наказание», что и позволяет время от времени появляться в современном мире таким социальным и культурным атавизмам, как лагеря для политзаключенных, камеры пыток, база Гуантанама и пр. Сегодня общество предъявляет к тюремной системе более социально и культурно сложные требования, где стратегии исправления и воспитания — лишь одни из немногих механизмов гуманного отношения к преступнику. Хотя современные тюремные администрации склонны определять миссию пенитенциарных учреждений не с точки зрения исправления и ресоциализации осужденного, а скорее как «складирование» и изоляцию преступников9. Однако тюремный режим продолжает использовать прежние практики, которые приобрели со временем дискриминационный характер.

1.1.2. Просветительский проект исправления преступника Начиная с эпохи Просвещения пенитенциарная система в Европе и Америке репрезентируется в качестве «простой формы лишения свободы»10, так как именно идеология просветителей провозгласила свободу главной ценностью гражданина. Наказание преступников с конца XVIII столетия становится процедурой, включенной в общий процесс построения гуманного государства и формирования гражданского общества. Монтескье утверждает, что наказание должно строиться на принципе «ценности жизни», тогда как при деспотическом правлении наказание опирается на всеобщий «страх перед смертью»11. Основной стратегией наказания выступает гуманное, бережливое, экономное отношение к преступнику. Сочетание этих определений вызывает определенный скептицизм, как гуманность может сочетаться с экономичностью, подразумевающей получение выгоды. Нужно заметить, что многочисленные реформы пенитенциарной системы в XIX-XX вв., в первую очередь, были направлены на получение экономической выгоды от содержания осужденных. Преступник помещается в центре разнообразных форм социализации: дисциплинирования, 9

Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment. Basingstoke, 1999. P. 58-60. 10 Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 2004. С. 18. 11 Монтескье Ш.Л. О духе законов / Избранные сочинения. М, 1955. С. 231. 15

Современные модели и принципы наказания

трудовой повинности, воспитания, исправления, религиозного воздействия. Забота общества в отношении преступника привела к формированию новых стратегий наказания. Прежние карательные техники, связанные с телесной стигматизацией преступника (клеймение, раздирание ноздрей, четвертование, пытки и пр.) отвергаются, так как телесные страдания не соответствуют общей экономической стратегии «сберегающего» отношения к гражданам. Термин «сберегающее отношение» в русском языке впервые был использован Н.В. Склифосовским в контексте разработанного им нового типа лечения раненых12. Страдание и наказание, по мнению теоретиков гражданского общества и либерального государства, должны носить символический характер и воздействовать не на тело преступника, а на его гражданское чувство13. Культурная интенсификация таких абстрактных понятий, как свобода, ответственность, обязанность становится основным регулятором взаимодействия в обществе и заменяет прежние корреляты норм поведения и общественных отношений: раскаяние и чувство стыда14. В результате, конструируется система наказания, которая декларирует свою принципиальную гуманность и справедливость, но при этом власть осуществляет наказание через лишение гражданина возможности пользоваться основными благами и правами современного общества — личной свободой и личной ответственностью. На практике реализовать идеи, разработанные Монтескье, пытался Ч. Беккариа. Его трактат «О преступлениях и наказаниях» продолжал следовать по идейной траектории, заложенной в «О духе законов», и послужил основанием для многих глав «Наказа» Екатерины II 1767 года. К сожалению, «Наказ» так и не вступил в силу, но влияние идей Беккариа прослеживается во всех без исключения уголовных реформах в России XIX столетия, вплоть до реформ 1864 года. И для Монтескье, и для Беккариа преступник — не враг «суверена», как трактовало его традиционное право, а объект порицания со стороны «общества». Личная месть короля, олицетворяемая пытками и эшафотом, сменяется общественным воздаянием, требующим от преступника: во-первых, признания в судебном порядке своей вины; во-вторых, осознания размеров принесенного обществу ущерба; в-третьих, готовности возместить этот ущерб послушанием и трудом. Но все три могут иметь смысл и значимость только при наличии самого главного — подчинения и власти, и граждан справедливым законам. По мнению Беккариа, все ошибки юридической системы (а современную ему юриспруденцию он резко критиковал, считая ее искажением принципов римского права) объясняются отсутствием «справедливых законов» и отсутствием в обществе идеи беспрекословного подчинения этим законам. 12

Склифосовский Н.В. Избранные сочинения. М., 1953. С.165-167. Локк Дж. Два трактата о правлении / Сочинения: В 3 т. М., 1988. Т. 3. С. 263-268. 14 Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment. Basingstoke, 1999. P. 39. 13

16

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

Исходя из этих теоретических посылок, Беккариа утверждал, что причина преступности лежит в социальных условиях: нищете людей и столкновении их интересов, порождаемых человеческими страстями. Цель наказания заключается в предупреждении новых преступлений и исправлении преступников. Для этого наказание должно быть публичным, наименьшим из возможных в каждом конкретном случае, соразмерным преступлению и соответствовать закону. Беккариа протестовал против пыток и призывал к ограничению применения смертной казни. Аргументация Беккариа в пользу отмены смертной казни заслуживает особого внимания как практически первое в истории теоретически убедительное выступление такого рода. Теоретически, по естественному праву, недопустимо, чтобы человек желал лишить себя жизни и, следовательно, он не мог предоставить это право другим. Смертная казнь (как ее определял сам Беккариа: «война нации с гражданином»15) является возвратом в естественное состояние. На практике многовековой опыт показывает, что угроза смертной казни не останавливает преступника при совершении противоправных действий. Более эффективным средством для предупреждения преступлений может быть осознание каждым гражданином неотвратимости наказания, а в качестве самого тяжелого наказания — пожизненное лишение свободы. Применение смертной казни неоправданно ни с исторической, ни с моральной, ни с юридической точек зрения, так как ее использование способствует распространению в обществе ожесточенности и безнравственности, и ее применение может быть результатом ошибки судей, которая становится уже непоправимой. Уголовное право в интерпретации Монтескье и Беккариа стремится сформировать модель идеального гражданина: послушного, дисциплинированного, выполняющего трудовые обязанности. Однако на практике эта модель так и не была воспроизведена. Абсолютно «справедливые законы» не вступили в действие, а тюрьма не исправляла преступников, а порождала делинквентность и рецидив. Уже в конце XVIII столетия создание пенитенциарной системы было официально объявлено величайшим провалом уголовного права. В многочисленных дискуссиях XIX века, посвященных состоянию тюрем и других исправительных учреждений, приводились цифры поразительного роста рецидива и беспорядков в тюрьмах16. Модели тюремной системы, разработанные теоретиками оказались нежизнеспособными. Какими способами можно было бороться с последствиями тюремного заключения, должны были ответить непосредственно исследователи-практики тюремной реформы: юристы, криминалисты, психиатры. Тюрьма должна не скрывать пороки от общества, она должна символизировать принципы общественной справедливости и приучать преступ15

Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 2004. С. 73. Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 387-388; Ларошфуко Г. Максимы. М., 2004. С. 370-376. 16

17

Современные модели и принципы наказания

ников действовать на благо общества. Эти идеи лежат в основе сочинений Дж. Бентама и Дж. Говарда, чьи произведения оказали наиболее сильное влияние на российское уголовное право и на попытки реформировать пенитенциарную систему в XIX столетии. Гуманистическая, но в то же время и утилитарная, линия в отношении осужденных преступников пронизывает произведения Дж. Бентама, первое из которых в России было издано в 1807 г17. Восприятие русскими читателями книги Бентама значительно отличалось от того предубеждения, даже насмехательства, которые английские читатели испытывали к его сочинениям и утопическим планам реформирования тюрем, считая Бентама «безумным филантропом»18. Но парадокс заключается в том, что, несмотря на откровенное недоверие к идее «паноптикума», европейские государства в XIX веке воплотили ее основные положения в строительстве и организации режима и распорядка дня в тюрьмах, казармах, госпиталях, фабриках и школах. В России увлечение идеями Бентама не вышло за пределы узкого круга читателей — литературных и философских кружков, существовавших в первой половине XIX столетия. На практике «паноптическое устройство» общественных институтов было осуществлено в России уже в советское время, только использовались иные идеологические установки. Квинтэссенцию своей теории Дж. Бентам обозначил, как «простую архитектурную идею», подразумевающую, что эффективность наказания и исправления (и одновременно, труда, обучения, лечения) заключается в определенном пространственном расположении заключенного19. Дж. Бентам предложил совершенно новый проект здания тюрьмы, в котором камеры заключенных находились под постоянным наблюдением охранников, но сами наблюдатели оставались незаметными. Наблюдающее, но невидимое око охранников стало символом дисциплинирующей власти, которая никак себя не маркирует (в отличие от власти суверена), но предлагает такой порядок взаимодействия и взаимоотношений, в котором каждый член общества действует согласно предусмотренной траектории: осужденный отбывает наказание в тюрьме, хотя ее охраняют только несколько человек, класс учеников подчиняется указаниям одного лишь преподавателя, сотни рабочих в цехе выполняют приказы нескольких инженеров. Еще один проект тюремного реформирования был предложен Дж. Говардом. Основным недостатком старой тюрьмы, по мнению Говарда, было отсутствие запротоколированного тюремного распорядка, т.е. отсутствие контроля времени, поэтому систематизировать и унифицировать 17

Бентам Дж. Тактика законодательных собраний. Политические опыты. СПб., 1807. – 190 с. 18 Miller J. The Passion of Michel Foucault. NewYork, 1991. Р. 220. 19 Бентам Дж. Введение в основания нравственности и законодательства. М., 1998. С. 22. 18

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

практики наказания представлялось невозможным. Главной инновацией Говарда было введение дисциплинирующего режима для арестантов, заменяющего пытки, побои, голод и пр. Исправление осужденного заключалось в строгой регламентации распорядка дня, изменить который арестованный не вправе: устанавливаются нормы питания, нормы сна и отдыха, нормы труда, нормы прогулок, нормы свиданий, санитарные нормы. Причем дифференциация норм носила, по Говарду, социальный характер: «какой толк наказывать бедняка скудной пищей, если он на свободе ел только картофель»20. Наказания перемещаются на более тонкий уровень, они больше не касаются непосредственно витальных процессов — лишение пищи, телесные наказания, — а воздействуют на уровне желаний, стремлений и стимулов преступника: невозможность свободно перемещаться, заниматься самостоятельно выбранным делом, общаться с близкими людьми, есть привычную и любимую пищу. Примечательно, что свой проект переустройства тюрем Говард основывал на обширном эмпирическом исследовании, которое он провел. В 1777 г. Говард предпринял уникальное обследование, в результате которого дал количественный анализ тюрем во всех графствах Англии и Уэльса, где педантично дал характеристику питанию, одежде, труду заключенных, санитарным условиям, в которых они содержались. Посетив многие тюрьмы Франции, Германии, Швейцарии и Голландии, он провел своего рода сравнительный анализ состояния пенитенциариев в европейских государствах конца XVIII столетия. В подобной пенитенциарной системе преступник выступает как некая универсальная единица. Правовое и криминологическое знание не фиксировало свое внимание на проблеме гендерной, возрастной, этнической дифференциации преступности, утверждая универсальную характеристику человека — его свободу. С одной стороны, признание уголовным законодательством права человека на свободу и классификация случаев, когда это право может быть принудительно ограничено, являются свидетельствами процессов гуманизации в обществе. С другой стороны — универсализация и гуманизация уголовного права не привели к изживанию социальных предрассудков. Игнорирование уголовным правом частных случаев спровоцировало криминализацию и последующую дискриминацию различных групп населения по материальному положению (бродяжничество, попрошайничество, «украсть, т.к. нет средств на жизнь»), гендерному признаку (проституция — только «женское» преступление, изнасилование — только «мужское» преступление), возрасту (средний возраст заключенных в подавляющем большинстве государств — 27-32 года), этничности (распространение в криминологическом дискурсе и общественном сознании таких стереотипов, как «черный насильник», «черная шлюха», «грабитель-латинас»). 20

Говард Дж. О тюрьмах и смирительных домах в Голландии // Санкт-Петербургский журнал. 1805. № 1. С. 103-116. 19

Современные модели и принципы наказания

1.1.3. Концепция делинквентности Тюремная действительность XIX столетия в Европе, Америке и России сильно расходилась с декларируемыми нормами и принципами. Отчеты попечителей и членов обществ по надзору за тюрьмами XIX столетия свидетельствуют, что повсеместно нарушались права заключенных, никто не заботился об их здоровье, условиях труда, смертность в тюрьмах от различных заболеваний была чрезвычайно высокой. Кроме того, постоянно возрастало число рецидивистов, бывшие заключенные после освобождения не становились полезными членами общества, а пополняли ряды социального андеграунда21. Окончательной депривации и асоциализации «тюремное население» подверглось в трудах криминологических антропологов (итальянская школа), рассматривавших преступника с позиции деградации и инэвалюционных процессов. Появление теорий Ч. Ломброзо, Р. Гарофало означало полный отказ от прежних поисков «мотивов преступной деятельности», которые, как правило, коренились в социальных причинах, и переход к анализу причин преступности или уголовной этиологии, имеющей биологическое происхождение. Преступник по-прежнему представляет опасность для общества, но в совершении правонарушений он не является свободным актором. Преступление было объявлено «естественным явлением, необходимым, как зачатие, как рождение, как смерть»22. Все действия преступника обусловлены многочисленными маркерами, которые способствуют его стигматизации, как правонарушителя. Стигмами преступности объявляется целый комплекс характеристик: социальная группа (класс), пол, возрастная группа, раса, национальность, психосоматические характеристики, физические показатели. Преступность в человеческом обществе воплощается в преступных личностях, от самого рождения предрасположенных своими органическими особенностями к совершению преступлений («прирожденные преступники»). Преступные личности и есть причина преступности и бороться с нею означает разыскать и уничтожить ее носителей. Вся задача антропологической школы сводилась к созданию симптоматологии преступника. Такие признаки антропологическая школа добывала обильными исследованиями преступников живых и мертвых и сравнениями их с нормальными людьми, в результате чего получился сборный «преступный тип», наделенный «клеймами преступности»: анатомическим строением, отклоняющимся от нормального современного человека (сильный прогнатизм, широкая челюсть, редкие волосы и пр.), физиологическими патологиями (анестезия, косоглазие, ранняя смертность и пр.), рез21

Отчет Медицинского департамента Министерства Внутренних дел от 1883 г. // Русский вестник. 1884. 22 Ломброзо Ч. Преступление. Новейшие успехи науки о преступнике. Анархисты. М., 2004. С. 77. 20

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

кими особенностями психики (отсутствие нравственного чувства, мрачное выражение лица, жаргон, татуировка и пр.) При таком взгляде на преступление должно было совершенно измениться и понимание сущности наказания. Для просветительской школы, базировавшейся на метафизической предпосылке нравственной свободы, преступление было актом проявления самопроизвольной злой воли человека, а наказание — актом общественного воздаяния в целях восстановления справедливости. Для антропологической школы преступление — это продукт необходимых естественных причин, поэтому место воздающей справедливости должна занять рационально организованная борьба с общественным злом, регулируемая только интересами охраны общества. Вопрос о вине и вменяемости отпадает вместе с проблемой свободной воли, понятие личной ответственности сначала заменяется социальной ответственностью («человек должен отвечать потому, что он живет в обществе»), а затем, вследствие полной бессодержательности этой «социальной ответственности», логически последовательно провозглашается «всеобщая невменяемость, как полная истина»: человека карают просто тогда, когда это признается социально необходимым23. Таким образом, все теоретические вопросы, связывавшиеся некогда с «правом наказания», теперь отпадают, наказание становится «вопросом факта», простой социальной функцией, подлежащей только политической разработке. В области уголовной политики антропологическая школа внесла много новых идей, имевших вполне реальный социально-исторический смысл и использованных впоследствии социологической школой преступного поведения. Прежде всего, благодаря криминальным антропологам общественное сознание незаметно для себя рассталось с классической гуманностью и юридическим почтением к личности, когда-то постулировавшимися идеологами просвещения. Здесь можно привести цитаты из выступлений Ч. Ломбразо и Р. Гарофало: «Довольно жалели злодея, пора пожалеть и общество». «Мы должны отказаться от современных сентиментальных отношений к преступнику, которыми заражены все наши криминалисты: высшая раса всегда истребляет низшую — таков закон развития человечества, где дело идет о спасении высшей расы (т. е. не преступников), там не может быть места жалости» (Ч. Ломброзо). «Личность - только молекула общественного организма и нет оснований жертвовать для нее интересами целого» (Р. Гарофало)24. Именно поэтому институт смертной казни получает защиту с совершенно новой стороны, как «записанный на слишком многочисленных страницах в книге природы», как «искусственный подбор, согласный не только с правом, но и с естественным законом», по утверждению Э. Ферри. Выдержки из его трактата «Omicidio-suicidio» 23

Ломброзо Ч., Ферреро Г. Женщина преступница и проститутка. Минск, 2004. С. 328-331. Булатов С. Я. Возрождение Ломброзо в советской криминологии // Революция права. 1929. № 1. С. 21-28. 24

21

Современные модели и принципы наказания

(Турин, 1884), касающиеся законодательства об убийстве, были опубликованы на русском языке в журнале «Юридический вестник» в 1888-1889 гг.25. Смертную казнь, по мнению представителей антропологической школы, следует без всяких ограничений применять к прирожденным преступникам. Однако, кроме прирожденных преступников, антропологическая школа с течением времени признала наличие и преступников других категорий, классификацией которых потом много занималась, деля преступников на привычных, профессиональных, случайных, аффективных и т. п. Для них следует применять другие используемые и прежде карательные меры: телесные наказания, лишение свободы на определенные сроки, штрафы и выговоры. Криминология посредством теорий антропологической школы осуществляет эпистемологический переворот в области знания о человеке. Преступник не может быть свободной личностью, которая по каким-то причинам отвергает и попирает законы общества, он является сосредоточием различных симптомов, чью нормальность или анормальность определяют эксперты — криминолог, психиатр, социолог и пр. Одним словом, преступник становится делинквентом, который не может нести ни юридической, ни моральной ответственности за свои поступки и по отношению к которому наказание является не карой, а средством общественной защиты от неизбежного зла — преступления.

1.1.4. Женщина-преступница Именно в рамках теории делинквентности в европейской гуманитарной и криминологической науке появляется впервые образ женщиныпреступницы. Это не означает, что до середины XIX столетия женщины не оказывались на скамье подсудимых, не отправлялись на каторгу или эшафот. Женские имена фигурировали в судебных приговорах средневековья и Нового времени с завидным постоянством. Достаточно вспомнить и кампанию инквизиции против так называемых «ведьм», и преследования куртизанок, кроме того, женщины нередко фигурировали в качестве участниц государственных заговоров. В первом случае одним из объяснений достаточно массового преследования женщин может быть стремление профессиональных мужчин-врачей вытеснить с рынка оказания медицинских услуг традиционных знахарок, целительниц, повитух и пр. Конфликт этот закончился установлением строгой иерархии в медицине вообще и в акушерстве и гинекологии в частности, где врач-мужчина управлял действиями женщины-сиделки. К началу XVII века в Европе распространяется целая серия специальной литературы, где за женщиной при лечении заболеваний и родовспоможении закреплялась второстепенная роль сиделки и 25

Цит. по: Silving H. Clues to Suicide. New York, 1957. P. 87-89.

22

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

помощницы врача-мужчины26. Одной из первых крупных работ, конституирующих роль женщины в медицине, является пособие Якоба Руэфа «Опытная повивальная бабка», опубликованное в 1554 году. Любопытно, насколько устойчивой оказалась система профессионального деления мужских и женских ролей в медицине. Ведь даже в XIX столетии большинство медицинских факультетов не принимало в число студентов женщин и только университет в Цюрихе выпускал дипломированных женщинврачей. С установлением профессиональной иерархии в медицине утихают и процессы над женщинами-ведьмами, хотя их отголоски слышны еще в XIX веке в Америке. Участие женщин в государственных преступлениях касалось, как правило, представительниц династических родов и являлось частью общей стратегии борьбы за власть. Конечно, имелись в наличии и иные преступления — кражи или даже убийства (причем, в источниках подавляющее большинство убийств, совершенных женщинами, связаны с мужеубийством и детоубийством27) — принципиальным является здесь тот факт, что все эти преступления не становились объектом общественного внимания, не оказывались в эпицентре дискуссии между профессионалами, политиками, обывателями. Систематических данных о женской преступности до первой половины XIX века ни в Европе, ни в России не существует. В XIX столетии статистические данные свидетельствуют об очень небольшом объеме женщин-осужденных в исправительных учреждениях, примерно от 0,3% до 4% относительно мужчин-осужденных28. Показательно, что на сегодняшний день исследователи говорят о росте корыстных преступлений среди женщин и об уменьшении совершения ими так называемых «внутрисемейных» преступлений, направленных на ближайших родственников: мужа и детей. Анализ структуры женской преступности показывает, что на протяжении ряда последних десятилетий приоритет в ней принадлежит группе корыстных посягательств (2/3 женской преступности), среди последних в настоящее время наиболее значительную долю составляют преступления против собственности (их удельный вес в преступности женщин 40%) и несколько меньшую — преступления в сфере экономической деятельности (19%)29. 26

Мишле Ж. Ведьма. Женщина. М., 1997.С. 102-115. Тарновская П.Н. Женщины-убийцы: антропологический анализ. СПб., 1902. С. 57-72. 28 Ткачёв П.Н. Статистические этюды (опыт разработки русской уголовной статистики) // Библиотека для чтения. 1863. № 10. С. 24-39; Рейнгард Н.В. Женщина перед судом уголовным и судом истории. Казань, 1890. – 370 с.; Зеланд Н. Женская преступность. СПб., 1899. – 472 с.; Фойницкий И.Я. Женщина-преступница // Северный вестник. 1893. № 2. С. 123-144; № 3. С. 111-140; Озеров И. Сравнительная преступность полов в зависимости от некоторых факторов // Журнал юридического общества. 1896. Кн. 3. С. 45-83. 29 Явчунковская Т.М., Степанова И.Б. Тенденции современной преступности женщин // Государство и право. 2000. № 12. С. 28. 27

23

Современные модели и принципы наказания

Ситуация изменилась в XIX столетии, когда женский вопрос организует вокруг себя и политические, и экономические, и медицинские, и криминологические дебаты. XIX век предложил новую схему криминологической стигматизации, согласно которой причина совершения преступления кроется в неких объективных данностях, не поддающихся коррекции и исправлению. Источником преступления может стать принадлежность к половой группе, и Ломброзо убедительно доказывал, что женщины более преступны, чем мужчины, по своей природе. Женщина совершает преступление, потому что она — женщина по биологическим показателям, и для превенции женской преступности необходимы дисциплинирующие меры, направленные на ее тело, т.к. именно соматические особенности женщины определяют ее противоправное поведение30. Подобные теории являются примерами формирования европейской практики сексизма в рамках юридической и правовой систем. С точки зрения криминологов XIX века, чтобы избежать уголовных обвинений и преследований женщина обязана соответствовать определенной гендерной схеме, навязанной обществом, — быть хрупкой, слабой, иметь мягкие черты лица и округлые формы, и, самое главное, быть матерью и реализовывать свой потенциал только в кругу семьи. Материнство и то значение, которое придавалось ему в контексте нуклеарной семьи, представляли собой один из основных способов превенции женской преступности не только в XIX, но и в XX столетиях. О неизбежности роста женской преступности в связи с эмансипацией заявлял Прудон. В своих работах он противопоставляет образы порядочных матрон, не покидающих пространство семьи, и занятых в общественном производстве женщин, которые неизбежно должны будут совершить то или иное преступление в силу своей моральной слабости31. В объяснении, почему материнство и родительские функции женщины активно используются до сих пор в превенции женской преступности, особенно эффективна теория «асимметричного родительства» в современной европейской культуре, разработанная Н. Чодороу. Чодороу утверждает, что в европейских обществах распространено «дифференцированное участие женщин и мужчин во внесемейном производстве и семейном воспроизводстве»32. Европейская экономика и экономические ожидания подразумевают глубокую включенность женщины в процесс воспроизводства (роды, вскармливание и воспитание) и интенсивное участие мужчины в общественном производстве (именно поэтому, как замечает Т. Парсонс, статус семьи и модели поведения в ней зависят от рода деятельности 30

Ломброзо Ч., Ферреро Г. Женщина преступница и проститутка. Минск, 2004. С. 65-70. Прудон П.Ж. Порнократия или женщины в настоящее время / Что такое собственность. М., 1998. С. 224-277. 32 Чодороу Н. Воспроизводство материнства: психоанализ и социология пола / Антология гендерных исследований. Минск, 2000. С. 29-77. 31

24

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

именно мужчины). «Женщины в первую очередь находятся в системе пол — гендер, мужчины — в системе организации производства»33. Идеологически подобная асимметрия оправдывается биологическими и половыми различиями (мужчины не способны вынашивать и вскармливать детей). В результате, формируется тип семьи, в которой женщина обязательно — мать, а мужчина — работник, и эта семья оправдывает существование современной экономической системы. Биологические основания разделения труда — это лишь уловка для утверждения «мужественности на рынке труда», «защиты на рынке занятости» и оправдания гендерно асимметричных практик наказания. В ловушке экономических и пенитенциарных предпочтений оказываются, впрочем, и мужчины. Ведь наряду с «биологическими» основаниями вытеснения и дискриминации женщин действуют механизмы дискриминации и по отношению к мужчинам неевропейских рас, инвалидам, выходцам из низших слоев общества и пр. Экономические преграды и дискриминация в тюрьме оказываются возможны не потому, что женщины «должны рожать», а негры «не способны к умственному труду» и «привыкли к насилию»34, а потому, что в основе господствующего культурного порядка лежит принцип асимметричного разделения и сегрегации. Постфеминистская критика практик «родительства», института «семьи» и распределения доходов указывает на тотальный характер современного культурного порядка. Экономическая зависимость женщины, воспроизводимая и усиливаемая «биологическими основаниями» материнства, сформировали и устойчивый взгляд на характер женской преступности и тип совершаемых женщиной преступлений. Во-первых, правонарушения женщин вращаются вокруг их «биологической природы» — проституция, убийство незаконнорожденного ребенка35. Во-вторых, в силу экономической зависимости и неспособности к производительному труду для женщин характерны мелкие экономические преступления — кражи (особенно ювелирных изделий), мошенничество, шантаж. В-третьих, укорененность женщины в семье и ее ответственность за эмоциональную сферу жизни семьи ведет к распространенности среди женщин преступлений на бытовой почве под сильным эмоциональным воздействием36. Это — краткий перечень «естественных» для женщин преступлений. Они вредят общест33

Parsons T. Age and Sex in the Social Structure / Essays in Sociological Theory Pure and Applied. Glencoe, 1949. Р. 218-232. 34 Дэвис А. Расизм и миф о черном насильнике / Антология гендерных исследований. Минск, 2000. С. 190-218. 35 Прудон П.Ж. Порнократия или женщины в настоящее время / Что такое собственность. М., 1998. С. 224-277. 36 Шестаков Д.А. Семейная криминология. Семья – конфликт – преступление. СПб., 1996. С. 17-26; Костыря Е.А. Внутрисемейное преступное поведение женщин в контексте проблем семейной криминологии: Дис… канд. юрид. наук: 12.00.08. СПб., 1999. – 198 c. 25

Современные модели и принципы наказания

ву, но не несут в себе тотальной угрозы; они наказуемы, но причина их совершения не нарушает общего экономического и политического порядка. Необъяснимым согласно этой логике выглядит рост женской организованной преступности, совершающей крупные ограбления, многочисленные убийства, осуществляющей контроль над рынками сбыта наркотиков и оружия. В этом дискурсивном разрыве и размещается постфеминистская критика. Господствующая экономическая идеология выработала на данный момент свои ресурсы, и постоянные логические несоответствия, подобные росту женской преступности или появлению новых форм семьи и брака, подтверждают этот факт. Женская организованная преступность — это не агрессивный ответ на многовековую экономическую дискриминацию, это показатель иного экономического порядка, чьи характеристики еще предстоит выявить. Одной из самых перспективных и эффективных направлений в изучении современных тюремных субкультур по праву является группа исследований, условно определяемая как социология тюрьмы (sociology of imprisonment). Отправной точкой этих исследований служит представление о том, что современный тип тюрьмы появляется на пересечении трех факторов: контролируемого пространства (архитектура зданий тюрьмы), контролируемого времени (режим) и контролируемой трудовой деятельности (проект ресоциализации преступника). С изменением способов понимания взаимодействия и взаимовлияния всех трех факторов связываются и трансформации отношений внутри тюремной системы. Классиками данного подхода считаются Г. Руше, О. Киршхеймер, А. Лефевр, Э. Гидденс, М. Фуко. Главным недостатком данного подхода является то, что в нем исключается фигура преступника, не учитываются в полной мере его социальные, культурные, этнические и гендерные характеристики. Поэтому принципиально важно в анализе пенитенциарной системы учитывать теории криминальных субкультур, разработанные Т. Селлином, А. Коеном и П. Тейлором, в которых демонстрируется тесная связь противоправных действий с сосуществованием сообществ, культивирующих различные ценности и нормы поведения. Гендерная перспектива в исследованиях, посвященных тюрьмам, развита в современной литературе сравнительно слабо. Это свидетельствует о существовании, по крайней мере, двух серьезных проблем. Во-первых, игнорирование половой принадлежности осужденного приводит к обезличиванию преступника. Гендерное безразличие и законодательства, и аналитических отчетов, посвященных тюремному заключению, теряют главный объект своего внимания — преступника, который помимо преступления исполняет и другие социальные функции, он обязательно мужчина или женщина, профессионал или любитель, молодой или пожилой. Чем больше исследователи и институты гражданского общества будут рассуждать, кем именно является «преступник», тем больше шансов у этого общества из26

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

бежать криминализации, ожесточения и распространения дискриминационных практик в отношении различных групп, составляющих это общество. Во-вторых, отсутствие четких представлений о полосоциальных ролях осужденных приводит к использованию неэффективных, слабых адаптационных практик, также игнорирующих гендерный компонент и, поэтому, неспособных провести полную и успешную ресоциализацию преступника.

1.1.5. Специфика отечественной пенитенциарной системы Процессы формирования делинквентности в пространстве пенитенциарной системы среди различных социальных групп, в том числе и женщин, характерны и для России XIX столетия, но вопросы о формах протекания этих процессов, их последствиях и механизмах превенции почти не затрагивались в отечественной юридической литературе. Более того, эти вопросы действительно представлялись мало актуальными для отечественных экспертов. Криминализация, т.е. распространение в обществе норм и принципов криминальной субкультуры37, носила долгое время латентные черты в Российском государстве, ее идентификация на раннем этапе оказалась не доступной ни государству вообще, ни социальным институтам в частности. Поэтому последствия криминализации имели брутальный и драматичный характер, когда в начале XX века сложились все условия для формирования системы лагерей в масштабах целого государства. Одним из первых сочинений на русском языке, посвященных тюремной системе, был перевод анонимного произведения «Историческое описание о наказании преступников в Филадельфии», опубликованный в 1799 году38. Выбор этой книги для перевода на русский язык связан со стремлением просветительских кругов в России смягчить физические страдания узников отечественных тюрем и острогов. Филадельфийская тюрьма была построена на принципах ненасилия и религиозного исправления осужденных, отбывающих свой срок наказания в полном одиночестве. Кроме того, тюремная дисциплина и режим предполагали значительное сокращение аппарата охраны и надзора, что являлось характерной чертой модернизации пенитенциарной системы в XVIII-XIX вв. Видимо, именно экономия аппарата насилия была неприемлема для власти в России. Отечественные органы власти воспринимали поддержание порядка как количественную категорию — чем больше охраны, тем больше порядка39, — а не 37

Sykes G., Matza D. Techniques of Neutralization: A Theory of Delinquency / American Sociological Review. 1957. № 22. P. 664-670. 38 «Историческое описание о наказании преступников в Филадельфии» / пер. с нем. Семена Венечанского. М., 1799; об этом переводе см.: Гернет М.Н. История царской тюрьмы: в 5 т. М., 1960-1963. Т. 2. С. 22-23. 39 См. об основных концепциях «порядка» в российском праве: Гессен И.В. Судебная реформа. Великие реформы 60-х гг. в их прошлом и настоящем. СПб., 1905. – 271 c.; 27

Современные модели и принципы наказания

как качественную, характерную для раннего либерализма, — чем более развиты латентные, паноптические, механизмы дисциплинирования в обществе, тем малочисленней должен быть аппарат надзора и насилия в государстве. Существует несколько причин провала европейской пенитенциарной модели в России. Во-первых, европейские проекты тюрем опирались на принципы и ценности либерализма — права и свободы граждан, свободная экономика и прагматизм, достойный уровень жизни, — которые не соответствовали отечественной реальности, настаивавшей на праве суверена и экстенсивной форме хозяйствования. Во-вторых, европейские теоретики реформирования тюрем стремились вписать пенитенциарную систему в экономику государственной жизни. Их целью было уничтожение тюрем, как бесполезных и убыточных механизмов по растрате населения. Тот факт, что тюрьма уничтожает главное богатство государства — население — послужил толчком к началу процесса реформирования тюрем: «побывавшие в тюрьме уже не способны к труду вследствие их полного истощения»40 — именно этот тезис определил направленность реформ уголовного права в Европе ХIX столетия. Для отечественной системы наказания это заявление было неактуальным, т.к. русские арестанты не рассматривались в качестве экономической ценности и доходной статьи для экономики, они традиционно жили милостыней, и эта практика поддерживалась обществом и государством41. Кроме того, как уже отмечалось, с момента формирования современного типа тюрьмы выяснилось, что она в действительности не относится «бережно» к населению, она деформирует заключенных, формируя из них определенный тип — делинквентов. Декларируемый тюремными реформаторами принцип исправления в действительности подменялся процессом депривации осужденных. Наличие устойчивой делинквентной группы позволяло власти поддерживать легализованный ею социальный порядок: при совершении преступления органы власти всегда знают, какая группа лиц с наибольшей вероятность его совершила. Т.е. рецидивизм с большой долей вероятности является продуктом дисциплинарной власти, поэтому все попытки борьбы с ним в условиях существующего культурного порядка заканчивались провалом: власть не искореняет то, что сама порождает42. Россия не нуждалась в подобной практике насильственной депривации, т.к. в государстве уже имелся источник противозаконности и асоциального поведения, изначально исключенный из системы справедливого Судебная реформа в прошлом и настоящем. Книга 5. Право. Юридические науки. Судебная система. М., 2007. – 415 с. 40 Говард Дж. О тюрьмах и смирительных домах в Голландии // Санкт-Петербургский журнал. 1805. № 1. С. 103-116. 41 Гернет М.Н. История царской тюрьмы: В 5 т. М., 1960-1963. Т. 2. С. 165-166. 42 Rusche G. Punishment and Social Structure. New York, 1968. P. 164-167. 28

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

распределения социальных благ и постоянно испытывающий на себе насилие и дискриминацию — это был слой крепостных крестьян и огромное количество бродяг. Сословно-иерархическая система, не изжитая из общественного сознания реформами 60-х гг. XIX века, лишала смысла европейскую модель пенитенциарной системы. Формирование новых типов делинквентности в государстве, где большая часть населения не имела никаких прав и свобод и находилась по ту сторону практик социализации, вело лишь к усилению социальных рисков, социального неравенства и, как следствие, повышению уровня социальной нестабильности. Доказательством этому утверждению служат и революционные события начала XX столетия, и духовный и интеллектуальный раскол российского общества на рубеже веков. На уровне теорий, общепринятых представлений и законодательства ситуация выглядела следующим образом: закон от 17 апреля 1863 года сохранил телесные наказания в виде замены лишения свободы для определенных групп населения — крестьян, мещан, солдат и матросов43. В результате, законодательно нивелировалась ценность и значимость личной свободы, которая была амбивалентна телесным наказаниям в виде порки плетьми или розгами. Речь идет не только об антигуманности российского законодательства, но о его нежелании проводить социальную политику, связанную с контролем и дисциплинированием индивидов. Законодательство в России не формировало тюрьму на принципах организации времени, пространства и трудовой деятельности. Если европейская правовая система намеренно использовала стратегии в отношении тюремного населения для того, чтобы осуществлять контроль и над теми, кто находится в стенах исправительных учреждений, и над теми, кто живет на свободе, то в России депривация носила бесконтрольный, тотальный характер. Она не была инициирована властными органами, имевшими полномочия выносить решения по поводу нормальности и патологичности той или иной личности и события. Депривация в России была неотъемлемым условием существования нескольких групп населения, принимавших свое маргинальное положение в качестве «естественного» и «несомненного» факта. Поразительно то, что свойственные этим группам мировоззренческие установки повлияли на остальное население. На практике этот факт получил выражение в низком уровне чувства гражданственности в обществе, неуважительном отношении к частной собственности и нормам закона. В сознании населения правила и обычаи маргинальной сферы (криминальной и тюремной среды) были более действенными и эффективными и отличались своеобразной «справедливостью», которая отсутствовала в риторике официального законодательства.

43

Гернет М.Н. История царской тюрьмы: В 5 т. М., 1960-1963. Т. 2. С. 80. 29

Современные модели и принципы наказания

В XIX веке появилось несколько произведений, авторы которых обратили внимание не только на бедственное положение заключенных в России, но и на причины постоянных провалов реформирования пенитенциарных систем44. Знаменательно, что многие авторы XIX столетия построили свои рассуждения на сравнительном анализе российской и французской системы наказания45, причем условия содержания в отечественных тюрьмах подвергались беспощадной критике. Отечественную систему наказания XIX столетия характеризовали три основные проблемы: 1) отсутствие законодательно закрепленных прав осужденных; 2) систематическое неудовлетворительное финансирование; 3) бесконтрольность местных тюремных администраций. В результате, даже не совсем точные в плане информации отчеты Медицинского департамента Министерства Внутренних дел поражали уровнем смертности и заболеваемости в тюрьмах: на 1000 арестантов (независимо от меры пресечения) приходилось 123 смертельных случая46. Другим следствием нерешенного пенитенциарного вопроса стало отсутствие ролей и статусов, характерных именно для мест лишения свободы. Статус осужденного до ареста влиял достаточно сильно на тип наказания, тем самым сложная и многогранная связь между субкультурами исправительных учреждений и внешним миром принимала прямолинейную форму, допускающую прямой обмен ценностями, нормами и формами поведения между криминальным миром и обществом. В тюрьмах, пересылочных пунктах, на каторге отсутствовала статусная дифференциация между политическими заключенными, теми, кто совершил особо опасные преступления или финансовыми мошенниками. А остальное общество беспрепятственно подвергалось экспансии ценностей норм тюремной, каторжной культуры благодаря беспрепятственному распространению этой криминализированной социальной группы.

44

Колосовский П. Исторический очерк реформы тюремных заведений // Юридический журнал. СПб.: Изд-во П. А. Салманова. 1860-1861. № 2. С. 52-78. 45 Дриль Д. Ссылка во Франции и России. Из личных наблюдений во время поездки в Новую Каледонию, на о. Сахалин, в Приамурский край и Сибирь. СПб., 1899. – 179 с.; Кропоткин П.П. В русских и французских тюрьмах. СПб., 1906. – 163 с. 46 Отчет Медицинского департамента Министерства Внутренних дел от 1880 г. // Русский вестник, 1881 г.

30

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

1.2. Социально-антропологические теории преступности и наказания 1.2.1. Социология «тюремного заключения» Долгое время анализ условий содержания в тюрьме и его последствий осуществлялся на стыке криминологии, социологии и психологии и выполнял утилитарную, иллюстрирующую роль в контексте обозначенных дисциплин. Понимание того, что тюрьма является уникальным объектом исследования, медленно распространялось в научных кругах. В полноценную отрасль гуманитарного знания исследования, посвященные тюремному заключению, оформились лишь в рамках англо-американской социологии в 40-60-х гг. ХХ столетия. Особый исследовательский статус тюрьмы позволил сделать несколько, на первый взгляд, парадоксальных выводов. Во-первых, в научных кругах получило признание утверждение, что не тюрьма является «кривым зеркалом» общества, а само общество — это сосредоточение стратегий и практик, характерных для того или иного тюремного режима. Во-вторых, выяснилось, что статусная система общества во многом взаимосвязана с распределением ролей в тюрьмах и исправительных учреждениях. И, наконец, в-третьих, что типы адаптации и противостояния в закрытых учреждениях — это не форма реагирования на тюремные условия, а способ конструирования особого типа субкультуры, культивирующей специфические ценности и цели. Основным вопросом для авторов, исследовавших социальные и культурные последствия лишения свободы, была проблема поддержания порядка и легитимности в тюрьме. Авторы пытались выяснить, какие латентные механизмы, оценки и стандартные представления заставляли огромное число заключенных подчиняться приказаниям сравнительно небольшого числа служащих. Двумя главными темами для них были: типология тюремных режимов и характер взаимодействия всего общества с закрытыми институтами. Так, Д. Клеммер на материале анализа тюрем в штате Иллинойс сделал вывод о существовании устойчивых правил криминальной субкультуры, которые передаются посредством «тюремного кода», что составляет сущность так называемого процесса «тюремизации», адаптации людей, попадающих в тюрьму, к особому культурному климату. На устойчивость и эффективность «тюремных кодов» не может повлиять даже постоянное обновление населения тюрьмы. Причем «тюремный код» не только обеспечивает солидарность и лояльность среди заключенных, но санкционирует поведение персонала тюрем, вовлеченного в своеобразную «оккупационную культуру». Клеммер подчеркивает, что тюремная субкультура складывается преимущественно из ценностей и приоритетов определенной 31

Социально-антропологические теории преступности и наказания

группы населения — мужчин, принадлежащих к низшему слою и обладающих низким образовательным уровнем47. В этот период формируется особое отношение к женским исправительным учреждениям, к которым, на теоретическом уровне латентно, а на практике явно, применяется дискредитационная сексуальная политика. В тот момент, когда за тюрьмой был закреплен особый статус закрытого института и объекта анализа, гендерная сегрегация немедленно вступила в действие. «Женские тюрьмы» были объявлены «нетипичными», «нетрадиционными» организациями в пенитенциарной системе. Их изучение не могло получить распространения и признания, т.к. практики и стратегии адаптации и регуляции внутри этих тюрем считались не показательными, а были исключением, чье исследование не подтверждало бы правила. Д. Вад и Ж. Кассебаум воспроизводят этот теоретический аттитюд при анализе женской тюрьмы «Frontera». Авторы отмечают специфический характер отношений в женской тюрьме, отсутствие солидарности, характерной, якобы, для «мужских тюрем», и констатируют отсутствие во «Frontera» традиционных тюремных типажей, таких как «торговцы», «политики», «дебоширы». В конце концов, авторы приходят к выводу, что женщины реагируют определенным образом на опыт тюремного заключения не потому, что испытывают на себе практики депривации и ограничения, не потому что усваивают тюремные коды и ценности делинквентной субкультуры, а потому что они «являются женщинами»48. Контрпродуктивность этого функционального и, по сути, сексистского подхода заключается не только в дискриминации целой группы объектов исследования, но и в узости его применения. Эта модель анализа репрезентирует тюремное население в качестве гомосексуальной, однородной, сплоченной массы, образующей уравновешенную стабильную социальную систему. Здесь нет места объяснениям растущего числа конфликтов, случаев суицида, усиления политизации и поляризации, наблюдающихся в тюрьмах с конца 70-х гг. XX столетия. Намеренное исключение женских исправительных учреждений из активной области исследования привело к искаженному пониманию тех процессов, которые происходят в тюрьмах вообще. В рамках первых исследований о тюрьмах сформировались две модели анализа субкультур исправительных учреждений: «импортационная» и «депривационная». «Импортационная модель» настаивает на том, что различные социальные группы в условиях тюремного заключения транслируют ценности и нормы, характерные для этих групп вне стен тюрьмы. «Депривационная» модель, напротив, считает, что тюрьма предоставляет 47

Clemmer D. Prisoner’s Untold Story. New York, 1972. P. 26-29; Clemmer D. The Prison Community. New York, 1961. – 280 p. 48 Цит. по: Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment. Basingstoke, 1999. Р. 55-56. 32

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

особые стили поведения, которые должны служить сдерживающим фактором тюремного заключения. Представители социологии «тюремного заключения» рассматривали часто эти две модели как альтернативные. Однако, по нашему мнению, они не являются теоретически несовместимыми. Анализ субкультур пенитенциарной системы на примере самых различных исправительных учреждений показал, что тюремное население, складывающееся преимущественно из представителей социального андеграунда, обеспечивает ту социальную структуру, которая способствует практикам депривации в тюрьме. Современные авторы, проводя компаративный анализ этих двух моделей, склоняются к «импортационной» модели тюремного регулирования49. Г. Сайкс, заявляет, что все без исключения заключенные подвержены определенным депривирующим механизмам, которые могут выражаться в ограничении свободы, уровня доходов и услуг, ограничении гетеросексуальных отношений, снижении уровня безопасности. Все вместе эти депривирующие механизмы Сайкс называет «издержками заключения», которыми умело пользуется тюремная администрация, распределяя привилегии и наказания50. Вокруг депривирующих механизмов складывается статусная система в тюрьме, арго заключенных, коммуникативная структура. Сайкс в своей работе «Общество Пленников» отмечал, что «тюрьма — это не автономная система власти, это инструмент государства, сформированный его социальным окружением, и мы должны помнить об этой простой истине, если мы хотим понять, что происходит в тюрьме»51. Однако Сайксу не удалось продвинуться дальше этого утверждения, хотя он лучше других осознавал, что тюрьма, наравне со школой, психиатрической клиникой и госпиталем, представляет собой новый тип государственных институтов, сформированный в XIX столетии. При рассмотрении связи тюремной субкультуры с социальными, политическими и экономическими процессами всего общества, долгое время существовала традиция проводить параллели и соответствия между этими процессами, а не искать различия и противоречия. Но структурные отношения между субкультурой исправительных учреждений и широким обществом не могут быть столь очевидными и прямолинейными. Напротив, социальные факты и явления, приветствуемые в свободном обществе, в условиях изоляции приобретают негативную окраску. Кроме того, авторы, принадлежавшие к социологии «тюремного заключения», в своих текстах проявляли необоснованную симпатию к заключенным и даже не чужда49

Lorde A. Age, Race, Class, and Sex: Women Redefining Difference / Racism and Sexism: An Integrated Study. New York, 2001. Р. 179-217. 50 Sykes G.M., Messinger S. The Inmate Social System / Theoretical Studies in Social Organization of the Prison. New York, 1961. P. 245-278. 51 Sykes G.M. The Society of Captives. A Study of a Maximum Security Prison. Princeton, 1958. P. 12. 33

Социально-антропологические теории преступности и наказания

лись откровенной лести в их адрес. Как отметил А. Голднер, эти тексты напоминали социологию «зоопарка», где исследователи взирали на посаженного в клетку объекта анализа и восхищались и изумлялись им52. Обращение к социальным аспектам тюремного заключения продемонстрировало, что ограничение свободы является одним из самых важных элементов наказания, но не единственным и не самым эффективным. Современный тип тюрьмы предполагает ограничение потребительских запросов (установленный режимом распорядок дня), ограничение на право собственности (лимит предметов, которые имеет право иметь при себе заключенный). Но существует еще одно важное ограничение — ограничение сексуального выбора. Ограничение сексуального (гетеросексуального) желания, с одной стороны, подчеркивает престижность и привилегированность гетеросексуальных отношений, которые необходимо «заслужить» в тюрьме. С другой стороны, подобное ограничение сопровождается распространением гомосексуальных отношений, причем восприятие этих отношений дифференцированно и идеологично. Так, мужское гомосексуальное сотрудничество, если не поддерживается открыто, то молчаливо одобряется, как один из показателей стабильности в тюрьме (в данном случае речь не идет об использовании гомосексуальных практик в качестве объекта дискриминации). Тогда как женские гомосексуальные отношения в тюрьме исследователями игнорируются, а тюремной администрацией рассматриваются как тяжкий проступок. Этим фактически утверждается, что поддержка и сотрудничество в женских исправительных учреждениях невозможны в силу принципиальной недостаточности, ущербности связей, возникающих между женщинами. В какой-то степени этот парадокс объясняют теории лейсбизма, которые, критикуя маскулинную гомосексуальность, раскрывают ее доминирующий характер, стремящийся подчинить и дискриминировать женские тактики гомосексуальности53.

1.2.2. Тюрьма как бюрократическая система Более продуктивный подход к вопросам тюремного заключения и проблеме культурного порядка в тюрьме предлагается современными исследователями, обратившими свое внимание на анализ «тотальной институализации», бюрократизации и власти. Основоположником этого подхода, несомненно, можно считать Макса Вебера. Согласно Веберу, разделение труда и плюрализация ролей в современном обществе привели к формированию нового типа бюрократического института, в чьи задачи входи52

Gouldner A.W. Studies in Leadership: Leadership and Democratic Action. New York, 1965. P. 472. 53 Butler J. Imitation and Gender Subordination / Inside/Out: Lesbian Theories, Gay Theories. New York, 1991. Р. 3-31. 34

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

ло максимально эффективно, рационально, внеиндивидуально, экономно решать поставленные задачи54. В этом ключе тюрьме как институту вменяется обязательное соответствие легально установленному культурному порядку, всякое отклонение от него рассматривается как кризис института. Поэтому каждый пример жестокости в тюрьме, каждая небрежная расистская шутка и унизительное замечание, каждая проигнорированная петиция, каждое незаконное бюрократическое промедление, несъедобная пища, каждое судебное решение о заключении и перемещение без явных и хорошо обоснованных причин, каждая мелкая ошибка правосудия, каждый пустой и бездеятельный период времени являются незаконными. Главные черты современной бюрократии, по Веберу, это — внеиндивидуальность, иерархичность приказов и распоряжений, точность, скорость исполнения, строгая субординация, бесконфликтность, отказ от личных привязанностей и пристрастий55. Большинство этих характеристик воплощено в структуре современной тюрьмы, включающей строгую субординацию и иерархичность, дифференциацию задач, правил и процедур для заключенных, развитие технологий наблюдения и постоянный сбор данных о заключенных. Однако эффективность и особенно гуманность в свете легитимности бюрократии многие авторы ставят под сомнение. Р. Мертон, например, утверждает, что воздействие членов организаций, направленное на реабилитацию и предупреждение, может привести к формализации и стандартизации56. А. Голднер указывал на возникающий в бюрократических системах параллелизм между предписанием правил и их выполнением, между формальными и неформальными правовыми процессами, ведь, получая указания, члены организации обязательно его по-своему истолковывают57. Особенно четко это несоответствие просматривается в уголовноисполнительной практике, которая переполнена примерами того, какие дискриминационные и депривирующие последствия могут иметь вполне гуманные законы и правила. Так, например, предусмотренное Федеральным законом Российской Федерации от 21.07.98 № 117 наличие женских консультаций в женских исправительных учреждениях позволяет тюремным администрациям привлекать врачей-специалистов к проведению гинекологических обысков58. Подобные случаи нельзя объяснять произволом местных властей не только в силу их повторяемости и повсеместности, но и потому, что они 54

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. М., 1993. С. 25-28. Там же. С. 114-115. 56 Мертон Р. Социальная структура и аномия / Социология преступности (Современные буржуазные теории). М., 1966. С. 299-313. 57 Gouldner A.W. Patterns of industrial bureaucracy. Glencoe, 1954. P. 263-270. 58 Женщины в российской тюрьме: Проблемы, свидетельства, взгляд изнутри (Человек и тюрьма): Сб. материалов. М., 2000. – 84 с. 55

35

Социально-антропологические теории преступности и наказания

непосредственно связаны с процессами бюрократизации, которые игнорируют демаркацию между публичным и приватным, интимным и общественным. Бюрократическую систему характеризует то, что Бауман назвал «моральным ослеплением», когда тотальное стремление к рационализации, телеологичности, к максимальному контролю и осведомленности приводит к распространению насилия, дискриминации и отчуждению прав личности. Бауман, анализируя Холокост и нацистскую систему в целом, пришел к выводу о том, что «закономерным» следствием бюрократизации может быть систематическое уничтожение целых социальных групп и этносов59. Однако негативные последствия бюрократизации проявляются и в более частных примерах повседневной жизни. Чтобы их избежать либо ограничить влияние, требуется, как это ни парадоксально, еще более глубокая и тотальная стандартизация и систематизация правил и норм поведения как бюрократического аппарата, так и подчиненных. Например, в ответ на участившиеся случаи несанкционированных гинекологических осмотров в американских женских тюрьмах в 1980 году в судебном порядке администрациям тюрем было предписано оградить женщин от подобных действий. Более того, суд признал, что «принудительное визуальное наблюдение интимных частей тела женщины затрагивает личные интересы женщин-заключенных, и эти интересы подлежат защите»60. На этой волне был регламентирован порядок переодевания женщин, пользования туалетом, во время этих процедур женщинам было разрешено закрывать смотровые окна камер. С одной стороны, к исполнению были приняты меры, направленные на защиту прав и интересов женщин-осужденных, с другой стороны, — теперь законодательно регулируется все пространство интимной сферы, создан бюрократический аппарат по контролю над исполнением законности, ведется скрупулезный сбор и анализ информации о случаях нарушения предписания. Получив защиту от «произвола администрации», тело женщины-заключенной испытывает на себе еще более тонкие и изощренные практики контроля и наблюдения. В этом и заключается один из парадоксов бюрократизации.

1.2.3. Реконструкция индивидуальности в условиях тюремного заключения Следующий важнейший этап в формировании модели современной пенитенциарной системы — появление двух теорий конструирования институтов: теории «тотальной институциализации» Э. Гофмана и теории «абстрактных систем» Э. Гидденса. Авторы используют в своей риторике часто абсолютно противоположные высказывания и утверждения, отталкиваются от несовместимых гипотез, анализируют различные эмпириче59 60

Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2005. С. 237-244. Права заключенных: Пособие по защите прав заключенных. СПб., 1999. С. 88.

36

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

ские данные, но оба приходят к одному и тому же принципиальному выводу. Разные «тотальные институты» (тюрьма и психиатрическая клиника у Гофмана) и «абстрактные системы» (страховые компании, органы правопорядка, разнообразные экспертные компании, по Гидденсу) способствуют снижению рефлексии у индивида, ставят его в полную зависимость от институциональных систем. Гофман называет этот процесс «умерщвлением самости», Гидденс — «реконструкцией самоидентичности»61. В любом случае речь идет о том, что совокупность институтов занята производством различных типов идентичности, которые усваиваются индивидами, воспринимаются ими как должное, несомненное: институциональная система не предусматривает корреляции между понятиями индивид — выбор — самоидентичность. Для Гофмана любой «тотальный институт» — это своеобразный социальный гибрид, состоящий из постоянно меняющихся членов организации и формальных правил этого учреждения. Попадая в тот или иной институт, индивид вынужден принимать новые правила и отказываться от того, что можно было бы назвать его самостью. Гофман очень верно замечает, что внутри тюрьмы, «эгалитарной общине рока», как он ее определяет, происходит фундаментальная переоценка себя и других, и задачей института является смягчение, амортизация последствий этой переоценки62. Однако Гофман в своем анализе намеренно игнорирует проблему взаимодействия различных типов идентичности, формируемых в разных институтах. На входе в тотальный институт, например, в тюрьму, индивид уже имеет определенную социальную стигматизацию, и важно выяснить, каким образом прежняя стигматизация взаимодействует с нормами и правилами субкультур исправительных учреждений. Точно так же на выходе из тюрьмы, индивид возвращается в утраченную для него систему взаимодействия, и здесь снова не определен порядок взаимодействия различных типов идентификации. Одним словом, Гофману не удалось четко обозначить связи между различными «тотальными институтами», а рассмотрение их в качестве отдельных, независимых элементов культурного порядка значительно снизило аналитическую эффективность теории Гофмана. Вопрос взаимодействия различных абстрактных систем был достаточно актуальным для Э. Гидденса, который попытался найти общий стержень для всего множества институциональных систем. Этим стержнем оказалось понятие «пролиферация риска». По мнению Гидденса, для понимания типа современного общества крайне важен процесс структурации — оформления социального взаимодействия в пространственновременную системность. Именно структурация способствует превращению человеческого действия в культурную реальность, которую можно интер61

Гофман И. Представления себя другим в повседневной жизни. М., 2000. С. 102-126; Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2003. С. 89-174. 62 Гофман И. Указ. соч. С. 127-130. 37

Социально-антропологические теории преступности и наказания

претировать, воспроизводить и трансформировать, но, самое главное, можно прогнозировать. Через прогноз социального действия осуществляется и прогнозирование всего культурного состояния. В свою очередь, анализ и прогноз социального действия являются частью более общего феномена современной жизни, связанного с контролем времени и названного Гидденсом «колонизацией будущего». Из принципиально непознаваемой области будущее трансформируется в пространство контрфактических возможностей, опирающееся на контрфактическое мышление и исчисление риска63. Таким образом, заключает Гидденс, общественный организм насквозь пронизан «абстрактными системами», занятыми пролифирацией риска в конкретной области. Функционирование современной общественной системы зависит от того, насколько точно она и ее эксперты в состоянии предсказать степень риска в том или ином виде деятельности, в том или ином регионе и пр. Все экспертные системы тесно связаны друг с другом, т.к. каждая из них может предсказать и нивелировать риски в определенной сфере и является абсолютно беспомощной и беззащитной перед лицом инородных опасностей. Сегодня риск заключается не во внешних факторах (природные стихии, техногенные катастрофы, противоправное поведение индивида), а во внутреннем функционировании самих абстрактных систем (институтов), призванных снижать возможности риска (ярким примером такой «рискованности» и является современная пенитенциарная система)64. Тюрьма в анализе Гидденса теряет «тотальность» и «автономность», которые приписывал ей Гофман. Предотвращая риски в уголовно-правовой сфере, места лишения свободы полностью бессильны перед психологическими и социальными рисками. Гидденс пытается показать, что корпоративность и негибкость таких абстрактных систем, как тюрьма, нежелание администрации сотрудничать с экспертами других областей не только превращают сами институты в источник опасности для общества, но и подвергают серьезному риску тех, кто находится внутри института, в данном случае — служащих и заключенных. В результате, Гидденс приходит к мнению, что в современном мире абстрактные системы не могут претендовать на полноценное выполнение функций адаптации, исправления или терапии индивидов. Лишение свободы как форма наказания пагубна и для индивида, и для общества в целом. Поэтому в вопросах адаптации личности, ее возвращении к нормальному образу жизни после пережитого шока и риска (спровоцированных той же тюрьмой) Гидденс предлагает опираться на так называемые «pure relationship» (буквальный перевод — «чистые взаимоотношения»). «Pure relation63

Гидденс Э. Указ. соч. С.384-497. Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность // Thesis. Риск, неопределенность, случайность. 1994. № 5. С. 107-135. 64

38

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

ship», как полагает Гидденс, «являются ключевым условием для построения рефлект(с)ивного проекта личности, т.к. они и принимают в расчет, и требуют организованного и продолжительного само-понимания — достижения спокойствия благодаря прочным связям одного человека с другим»65. «Pure relationship» — понятие абстрактное и во многом идеальное, оно описывает искусственно сконструированную реальность, вряд ли имеющую место в действительности. Однако это понятие вполне может выступить в качестве модели для новых адаптационных механизмов, в которых, несомненно, нуждается современное общество.

1.2.4. Паноптическая концепция пенитенциарной системы Институциональный подход в анализе пенитенциарной системы, несмотря на свои недостатки, отличался продуктивностью и эффективностью. Но существует еще один метод, который по своей влиятельности превзошел «чистый» институционализм. Речь идет о проекте М. Фуко. Хотя Фуко, так же как Гофман и Сайкс, полагал, что тюрьма, клиника, завод, школа — это однотипные системы, сформировавшиеся в конце XVIII – начале XIX вв.; хотя он, так же как и Гидденс, настаивал на том, что в «абстрактных системах» власть носит не субстанциальный, а функциональный характер; хотя он, вслед за Вебером, анализировал, каким образом бюрократические и административные процессы действуют в различных институтах; французский исследователь привнес нечто совершенно новое в анализ пенитенциарной системы. Фуко выявил очень сложную структурную корреляцию между типом наказания и формой представлений о преступлении вообще и преступнике в частности. Фуко продемонстрировал взаимосвязь практического действия — наказания — с идеальной системой знания, легитимной для того или иного культурного порядка в определенный исторический период. В одной сложной цепи у Фуко выступают гуманизация наказания, формирование наук о человеке, укрепление современных демократических политических режимов и конструирование рыночной экономики. В основе всех этих идей М. Фуко лежит его теория микрофизического анализа власти. Власть, по утверждению Фуко, — это развертывание в конкретную историческую формацию определенного типа высказывания. Этот тип санкционирует развитие научного знания (что считать объективностью, а что иллюзией, что истиной, что ложью), формы моральнонравственных положений (что такое добро, а что зло), типы политического устройства, состояния экономики и, в том числе, способы признания вины 65

Гидденс Э. Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах. СПб., 2004. С. 176; Giddens A. The Theory and Practice of the Pure Relashionship / Modenity and Self-Identity. Cambridge, 1991. P. 88–98. 39

Социально-антропологические теории преступности и наказания

и методы наказания66. Современный тип власти, настаивающий на гуманном отношении к преступнику, его исправлении через практики дисциплинирования (строгий режим дня, система запретов, ограничение свободы передвижения), Фуко называет паноптизмом, заимствовав этот термин из знаменитого утопического проекта Дж. Бентама. Паноптизм подразумевает не только функцию наблюдения, но и право навязывать массам определенный тип поведения; это право осуществляется путем перераспределения в пространстве, классификации во времени и компоновки во временипространстве67. Паноптизм и дисциплинирующий способ наказания Фуко противопоставляет «смерти под пыткой», символизирующей карательную власть суверена. В этих двух типах наказания просвечивают два способа осуществления власти/знания, которые чуть позже Фуко обозначил в первом томе «Истории сексуальности»: праве на смерть и власти над жизнью. Первый тип власти подразумевает перманентное доказательство легитимности власти через право отправлять своих подданных на «верную» смерть, второй тип власти осуществляет свою легитимность через сохранение населения. Охрана жизни и здоровья населения ведется по двум магистральным стратегиям: «анатомо-политике» и «био-политике»68. Анатомо-политика человеческого тела и био-политика народонаселения продвигаются в разных направлениях, но аутентичны по методам. В первом случае эпицентром воздействия становилось человеческое тело, во втором — тело рода, или точнее, тело нации. Тело индивида испытывает на себе целый набор практик, призванных дисциплинировать его, сделать более эффективным и продуктивным, добивающихся от него максимальной полезности и экономичности. Тело рода, в свою очередь, обеспечивает социальный резонанс биологических процессов: размножения, рождаемости и смертности, продолжительности жизни. Оба направления на разных уровнях фиксируют «живое», анализируют его, контролируют и превращают из почти мистического понятия в позитивный научный, экономический, медицинский термин. На пересечении этих процессов и появляется институт тюрьмы, одновременно наказывающий и порождающий тот человеческий тип, который общественное мнение требует немедленно лишить свободы — делинквента69. Разработке этой оригинальной теории преступности и наказания предшествовал личный опыт Фуко. Во-первых, он был организатором и участником группы по информированию общественности о состоянии тю66

Фуко М. Археология знания. Киев, 1996. С. 81-135; Рыклин М. Сексуальность и власть: антирепрессивная гипотеза Мишеля Фуко // Логос. 1994. №5. С. 196-206. 67 Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 212-256. 68 Фуко М. История сексуальности. Т.1. Воля к знанию / Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996. С. 97-268. 69 Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 341-367. 40

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

рем. Работа этой группы вскрыла чудовищные факты содержания преступников и способствовала реальному улучшению их содержания. Вовторых, Фуко активно принимал участие в студенческом движении 1968-го года, он не раз вступал в стычки с полицией и на собственном опыте знал, как относится общество и его система надзора к противозаконностям70. Фуко явно преувеличивает факты, когда проводит различие между двумя типами власти и между двумя типами наказания. Смещение акцентов не делает теорию Фуко более уязвимой, но и не позволяет ему выйти за рамки его проекта и критически проанализировать процессы, вытекающие из тех событий, на которые он сам обратил внимание в своем исследовании. Во-первых, Фуко не преодолел дихотомию противозаконностей и не сумел выявить в современных процессах третий доминирующий тип противоправного поведения. Во-вторых, Фуко продемонстрировал взаимосвязь стратегий наказания с практикой контроля над индивидом со стороны власти, но обошел вниманием тот факт, что стратегии наказания становятся все более автономными и самодостаточными, они не столько направлены на индивида, сколько «заняты конструированием усовершенствованного надзирательного порядка регулирования». В поисках наиболее совершенной системы надзора был утерян индивид71. В-третьих, Фуко, может быть, намеренно исключил из своей теории проблему гендерной дифференциации в системе наказаний и противозаконностей, хотя для современного уголовного права этот шаг явно необходим72.

1.2.5. Женские исследования тюремной жизни Достаточно небольшое внимание к проблемам женщин в тюрьме в литературе часто пытаются объяснить сравнительно немногочисленной группой женщин-заключенных: от 6 до 15% от всех заключенных в странах Европы и Америке. Однако большинство аналитиков сходится во мнении, что с 1970-х гг. наблюдается постоянный рост женской преступности — в Европейских государствах с 1991 по 2001 гг. он составил 90% в сравнении с 43% роста мужской преступности73. Для России подобная тенденция также характерна. Ежегодно наблюдается увеличение количества осуждённых женщин: если в 1991 г. доля женщин-преступниц в общем количестве осуждённых составляла 10,6 %, то к 2006 г. эта цифра увеличилась 70

Miller J. The Passions of Michel Foucault. NewYork, 1991. P. 94-123. Dreyfus H.L., Rabinow P. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutics. New York, 1982. P. 118. 72 Оригинальное развитие идей паноптического контроля в тюрьмах см.: Shearing C.D., Stenning P.C. From the Panopticon to Disney World: The Development of Discipline // Perspectives in Criminal Law: Essays in Honour of John LJ Edwards. Aurora, Ontario, 1984. Р. 334-349. 73 Walklate S. Gender, Crime and Criminal Justice. Winchester, 2002. P. 67-68. 71

41

Социально-антропологические теории преступности и наказания

до 15,1 %74. Меньший процент заключения женщин в тюрьму в сравнении с мужчинами объясняется широким набором льгот, предусматривающих для женщин отсрочку наказания или досрочное освобождение. Впрочем, пакет этих льгот не является в полной мере эффективным. Они провоцируют не только рост женской преступности, но и способствуют криминализации и депривации детства, кроме того, эти меры оказываются дискриминационными в отношении мужского тюремного населения, что не допустимо с точки зрения гендерных теорий. Исследования женской криминальной проблемы условно можно разделить на две группы. Первая — совсем небольшая — непосредственно посвящена условиям содержания женщин в исправительных учреждениях75. Здесь крайне важными являются вопросы адаптации женщин и практики специфической дискриминации, применяемые в трюмах как администрацией, так и самими женщинами-заключенными. Вторая группа анализирует культурные и психологические факторы, способствующие совершению женщинами преступлений. На первый план в этом блоке исследований выдвигается противостояние двух точек зрения: женщина по природе так же агрессивна, как и мужчина, — женщина совершает преступление под давлением неблагоприятного социального окружения. Ф. Адлер попыталась объединить эти две точки зрения в «гипотезу либерализации», которая гласит, что женщины обладают равным с мужчинами уровнем агрессии и жестокости, но им необходим значительно больший повод для проявления своих агрессивных способностей. Социальные изменения последних лет — особенно рост движения за равенство прав — и стали этим поводом. Гендерные роли в современном обществе приобретают все большую многоплановость. Женщины вместе с избирательным правом, профсоюзами и сексуальной революцией получили больше удобных случаев нарушить закон: «Женщина активнее вовлечена в социальные процессы, чем в прежние годы. Ведь нельзя украсть, если нет доступа к финансам, нельзя вмешаться в драку в баре, если запрещено посещать бар»76. Женская преступность является обратной стороной феминистского движения и эмансипации, о которой никто не подумал, борясь за права женщин. С этой точки зрения, предотвращение женской преступности связано с формированием барьеров доступа женщин к криминальной среде, что, несомненно, приведет к усилению дискриминации женщин в экономическом и политическом секторах. Невозможно разграничить трудовую деятельность, связанную с криминальными отношениями и свободную от 74

Официальный сайт Министерства внутренних дел Российской Федерации [Электронный ресурс] // Режим доступа: www. mvdinform. ru 75 Devlin A. Invisible Women: What’s Wrong with Womens Prisons? Winchester, 2002. – 420 p.; Митфорд Дж. Тюремный бизнес. М., 1988. – 185 с.; Антонян Ю.М. Преступность среди женщин. М., 1992. – 286 с. 76 Adler F. Sisters in Crime: The Rise of the New Female Criminal. New York, 1975. Р. 102. 42

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

них, что бы «разрешить» женщинам работать в «криминально нейтральных» сферах занятости, посещать «свободные от криминала» общественные места и пр. Распространение женской преступности в современном мире вызвано столкновением интересов и предпочтений женщин с латентными дискриминационными и сегрегационными механизмами, пронизывающими господствующий культурный порядок. Преступление — это не результат активного участия женщины в общественной жизни, а скорее — продукт вытеснения женщины из общественной сферы. Если принять эту позицию, то можно объяснить, почему большинство насильственных преступлений, совершенных женщинами, направлены против их ближайших родственников и друзей. Согласно статистике 60% преступлений, совершенных женщинами в Америке с 1970 по 1990 гг., были против их друзей и родственников77. Следовательно, в современном мире прежние представления о семье и функциях женщины в семье не соответствуют господствующим экономическим, политическим, социальным процессам. Совершая преступление против «семьи», женщина отказывается выполнять традиционные роли, навязываемые ей прежними семейными обязательствами. Это не говорит о том, что общество должно лояльно относится к женской преступности, это говорит о том, что способы превенции женской преступности не должны ограничиваться традиционной семейной политикой. Долгие годы отечественные криминологи, психологи, социологи проблему женской преступности видели в потере женщиной устойчивых семейных связей. До недавнего времени государственная политика в России была ориентирована на разрыв совершившей преступление женщины с криминальной средой и возвращение ее в «семью», под опеку родственников. Считалось, что условием успешной адаптации женщины после освобождения является семейное благополучие и материнство78. Совершение женщинами преступлений многими исследователями объяснялось занятостью женщин в условиях индустриального общества на тяжелом производстве, где «формируются негативные черты личности». «Тяжелая, малоквалифицированная, грубая, не престижная работа страшна тем, что огрубляет, очерствляет женщин, лишает женственности, чувственности, мягкости»79, что способствует росту противоправного поведения среди женщин. Подобные объяснения повторяют представления о женской преступности Прудона и Ломброзо, которые полагали, что женская преступность и проституция возникают тогда, когда женщина в силу обстоятельств вырывается из круга семьи. В этих исследованиях объективной данностью считается тот факт, что «женственность» и «мягкость» находятся вне криминальной 77

Adler F., Mueller G., Laufer W. Criminal Justice. New York, 1994. P. 431. Антонян Ю.М. Преступность среди женщин. М., 1992. С. 220. 79 Серебрякова В.А. Криминологическая характеристика женщин-преступниц / Вопросы борьбы с преступностью. М., 1971. № 14. С. 3-16. 78

43

Социально-антропологические теории преступности и наказания

сферы80. Однако феминистский анализ сфер противозаконности и трудоустройства показал, что занятость женщин на «грубой» и «не престижной работе» является результатом господствующего экономического порядка, построенного на практиках сегрегации и исключения, и рост женской преступности — это не его следствие, а противодействие женщин усиливающейся экономической и политической дискриминации. На сегодняшний день отечественными авторами гендерной критике подвергнуто законодательство Российской Федерации, в том числе и уголовное право81. Социологические исследования в женских колониях в рамках проекта Общественного центра содействия реформе уголовного права открыли новые, неизвестные горизонты ожиданий и предпочтений осужденных женщин, испытывающих двойной груз исключения в тюрьме: в качестве осужденных, и в качестве «просто» женщин, по определению подвергающихся дискриминации в современной культуре. За два столетия существования современного типа тюрьмы социологами, криминологами, теоретиками тюремных реформ не была сконструирована эффективная модель пенитенциарной системы. Более того, зависимость тюрьмы от пространственного, временного и трудового ограничения привела к устойчивому процессу депривации тюремного населения. В большинстве уголовных систем мира избежать последствий депривации пытаются через расширение штрафных санкций, сокращение сроков тюремного заключения, использование гибкой схемы ограничений правонарушителя. Все эти санкции активно применяются и в отношении женщинпреступниц. Однако наряду с социальной депривацией, женщинапреступница испытывает на себе механизмы культурной дискриминации и как носительница определенных половых характеристик, причем эти механизмы латентны, они не закреплены ни в одном уголовном кодексе правового, демократического государства. Поэтому меры, направленные на ограничение использования наказания в виде лишения свободы, полезны, но явно не достаточны с точки зрения гендерной теории. Эти меры не уменьшают искажения как маскулинных, так и феминных практик.

80

Машик Т.А. Занятость женщин и материнство. М., 1979. С. 52-55. Михлин А.С. Общая характеристика осужденных (по материалам Всесоюзной переписи осужденных 1989 года). М., 1990. – 164 с.; Гендерная экспертиза российского законодательства / Отв. ред. Л.Н Завадская. М., 2001. С. 175-210. 81

44

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

1.3. Образы преступности и типы противозаконности 1.3.1. Противозаконные действия и социальные изменения Системное определение современной культуры предполагает трансформацию однородного общества, в котором многочисленные повседневные практики не дифференцированы в сложное сообщество, включающее множество нормативных подсистем. Каждая подсистема не только обладает значительной автономностью, но и включена в сложный процесс взаимодействия и изменения всех подсистем и структур. Нашей задачей является, во-первых, определение форм связи между способами наказания и практиками повседневности и, во-вторых, выявление нового типа правонарушения, распространенного в современном обществе и характеризующего состояние современных субкультур исправительных учреждений. Одной из рабочих гипотез нашего исследования является положение, что тип доминирующих в конкретном обществе противозаконных действий непосредственно связан с системой наказания и исправления, а также конструирует характерные черты преступности. Следовательно, анализируя статистически самый распространенный тип правонарушений, мы воспроизводим, одновременно, систему его наказания и образ его актора. Если одна из трех частей не соответствует остальным, это означает, что в обществе применяется неадекватный метод наказания, что преступность находится вне сферы воздействия дисциплинирующих механизмов наказания и что ожидается повышение уровня социальной нестабильности. Можно рассматривать преступность как таковую или анализировать институт тюрьмы в качестве универсальной модели формирования общественных отношений, но в подобных исследованиях вне поля зрения останется специфика современного типа культуры — ее интегративная функция. Ни тюрьма, ни преступник, ни преступление не являются сегодня самодостаточными и самодовлеющими единицами. Они — элементы общей структуры власти, тотально использующей весь имеющийся материал (человеческий, технический, природный) и распадающейся на множество, на первый взгляд, кажущихся самостоятельными, функций: функции надзора, охраны, соблюдения прав, выработка норм поведения и пр. Теоретическим базисом этого утверждения является интерпретация Т. Парсонсом социальной системы в качестве интегрирующего звена для всех систем действия в целом. Подход Парсонса особенно продуктивен в той части, где он предлагает рассматривать общество и культуру в целом через систему действий как субъектов, так и абстрактных социальных подсистем. Парсонс видит в обществе своеобразную реальность, где ценности, нормы, роли, коллективы выступают в качестве идеальных, абстрактных составляющих, а подлинными, «реальными» оказываются процессы взаимодействия и

45

Образы преступности и типы противозаконности

воздействия этих ценностей, норм, ролей и коллективов82. Акцент на функциональных и интеграционных связях позволяет избавиться в анализе от шаблонных выводов. Но самое главное, что исследуемый объект (в данном случае субкультуры исправительных учреждений) оказывается продуктом различных механизмов культуры. Функциональный подход делает предмет исследования открытым для многочисленных интерпретаций и тем самым, позволяет провести полноценный, скрупулезный анализ интересующего предмета. В основу используемой нами типологии противозаконных действий положен метод М. Фуко, подробно изложенный им в работе «Надзирать и Наказывать». Условно Фуко выделяет два типа противозаконных действий, сменивших друг друга на рубеже XVIII и XIX столетий в европейской культуре и чей характер непосредственно связан с методами и способами наказания: 1) противозаконности в области народного права, 2) противозаконности в области экономики83. В своих выводах Фуко опирается на выведенный им методологический конструкт: с конца XVIII века наибольший общественный резонанс получают любые виды преступлений против собственности. Хотя количество «стихийных» противозаконных волнений не уменьшается, каждый из таких случаев вписывается властным дискурсом в систему экономических отношений: так любое противоправное волнение классифицируется, как выступление бедности за перераспределение богатства. Соответственно, Фуко устанавливает и трансформацию приоритетов в наказании — карательная практика суверенной власти сменяется более гуманной исправительной системой паноптических пенитенциариев. Фуко заявляет, что «хотя новое уголовное законодательство как будто бы предполагает смягчение наказаний, более четкую их кодификацию, заметное сокращение произвола, более широкое согласие относительно власти наказывать, в действительности оно основывается на перевороте в традиционной экономии противозаконностей и на жесткой необходимости поддерживать их новое регулирование»84. Речь идет, прежде всего, об изменении типов и объектов противоправных действий. До XVIII столетия противозаконности были связаны с отстаиванием определенных прав и свобод той или иной категорией поданных. С конца XVIII века противозаконности наносят ущерб экономическому статусу граждан. Именно нанесение материального, экономического вреда гражданам становится той точкой, вокруг которой фокусируются новые принципы наказания, по мнению Фуко. Сегодня перед мировым сообществом вновь стоит проблема смены области противозаконности. Экономические правонарушения по важности уступили место противозаконностям в сфере жизнеобеспечения. Старый 82

Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997. С. 15-20; Парсонс Т. О структуре социального действия. М., 2002. С. 83. 83 Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 398-407. 84 Там же. С. 129-130. 46

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

неразрешенный клубок этнополитических проблем приобрел чудовищные очертания. Не заметить, проигнорировать важность этого блока проблем позволил старый просветительский принцип: «цель и мерило власти…заключается в сохранении всех принадлежащих к обществу людей, т.е. всего человечества в целом»85. С одной стороны, власть проявляет тотальную заботу обо всех гражданах, с другой — эта тотальная забота была однотипной и уравнительной, она лишала и социальные группы, и индивида отличающих их «индивидуальности» и своеобразия. Еще 30 лет назад законодательство достаточно невнимательно относилось к случаям контрабанды человеческих органов, крови, к подпольным операциям. Сегодня эти и похожие противозаконности фокусируют на себе юридический, медицинский дискурсы, полицейский контроль и общественные дискуссии. Противозаконности в сфере жизнеобеспечения также тесно связаны с экономикой, но при этом имеют важнейшее отличие от прежних типов противозаконности. Правонарушения в сфере жизнеобеспечения спекулируют объектом, который был до недавнего времени предметом дисциплинирования и контроля со стороны власти, — человеческим телом. Тем самым, власть теряет объект своего воздействия, и она вынуждена разрабатывать иные принципы наказания. Сегодня важны не надзор за телом (дисциплина, режим питания, сна и труда) и моральнонравственное исправление преступника, а контроль над внутренним функционированием организма и лишение возможности свободно манипулировать своим телом. В анализе двух первых типов противозаконности Фуко не принял в расчет несколько важных деталей, которые не позволили ему выйти за рамки экономической обусловленности и целесообразности европейской системы наказания. Говоря о традиционном, предмодерном типе противозаконности, построенном на своевольном присвоении определенных прав (неуплата податей и налогов, саботаж цеховых законов, несоблюдение таможенных правил, несанкционированная смена местожительства, сбор природных богатств без лицензии и пр.), Фуко, во-первых, не указывает на отсутствие долговременного и положительного эффекта от подобных противозаконностей. Действительно, в России XVII-XVIII веков многочисленные бунты и мятежи (начиная со стрелецких бунтов, заканчивая крестьянскими войнами) приводили лишь к кровавым массовым расправам над участниками и публичным казням с жестокими пытками. Или менее жестокий пример из жизни города Виттенберга XVI столетия. Жители этого города выступили против нового лесного законодательства, закреплявшего право собственности на лесные угодья за конкретными лицами и поэтому разрешавшего штрафовать даже беременных женщин, собирающих чужие желуди из-за «женской глупости» (считалось, что желуди полезны 85

Локк Дж. Два трактата о правлении / Сочинения: В 3 т. Т.3. М., 1988. С. 363. 47

Образы преступности и типы противозаконности

для кровообращения). В этом конфликте жители явно хотели отстоять старое право на беспрепятственный сбор природных ресурсов (желудями скорее кормили скот, а не беременных женщин), тогда как городские власти старались утвердить новое право гражданской собственности86. Оба примера показывают, что отстаивание традиционных, витальных прав и наказание этого типа противозаконности носили не функциональный, а символический характер. Во-вторых, Фуко не обращает внимания на то, что прежние противозаконности также носили экономический характер, но были направлены не против обывателя, а против суверена и лиц, воплощающих его власть. В тот момент, когда смещаются властные ориентиры и главной ценностью объявляется индивид, его жизнь и его имущество, преступники перестают интересоваться «жизнью» и «имуществом» короля, а все свои действия направляют на рядового горожанина, буржуа. Точно так же и сегодня, когда «экономия власти» перестала рассматривать «жизнь» в качестве абсолютной величины и признала, что «живое» — это культурно детерминированная реальность87, преступления начинают концентрироваться в области функционального жизнеобеспечения (продажа наркотиков, органов, вакцин против смертельных заболеваний, технологий по коррекции веса, изменение внешних данных и т.д.). Следовательно, разграничение типов противозаконности лежит в более тонкой и менее уловимой области, чем просто область их применения.

1.3.2. Новые тенденции социальной жизни «Живое», по сути, всегда и для научного знания, и для обыденного понимания оставалось недискурсивной реальностью. Это связано с тем, что «живое» — это явление процессуального порядка, а не некая статичная данность. Процесс подразумевает целый континуум событий, активное взаимодействие самых различных компонентов, поэтому формирование представлений о живом и некое само по себе живое — вещи принципиально не совпадающие, их пересечение возможно только 1) в условиях биохимической реакции (например, ПЦР) или 2) внутри социальных процессов, ориентированных на «народонаселение» или «население». Т.е. в анализе проблемы «живого» реально можно опираться на два фактора: на 1) уровень развития биотехнологий и на 2) характер социальноэкономического устройства общества. Проблема «живого» — это во многом проблема обществ, развивающихся по европейским стандартам, дос86

Rublack U. Pregnancy, Childbirth, and Female body in Germany Modern Time // Past and Present. 1996. № 150. Р. 84-110. 87 Vasseleu C. Life itself / Cartographies: Poststructuralism and the mapping of bodies and spaces. Sydney: Allen&Unwin, 1991. P. 55-64. 48

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

тигших высокого экономического развития и, самое главное, сделавших прозрачной [transparency] границу, отделяющую сферу моральнонравственных предпочтений от областей, контролирующих процессы жизнеобеспечения (медицины, микробиологии, производства био-материалов); еще точнее, нравственные критерии в отношении «живого» и «жизни», как таковой, в подобных обществах были принудительно заменены юридическими нормами и экономическими соглашениями, к которым и апеллирует так называемое «общественное мнение» в современных спорах о клонировании или эвтаназии. «Живое» располагается в пространстве юридических норм и экономических отношений почти одновременно с появлением клиник и формированием клинического знания. Таким образом, в таких социальных институтах, как тюрьма и клиника, формируется история нормализации и патологизации живого, история утверждения юридических норм и государственных законов в отношении «жизни». Само понятие «жизнь» становится участником сложных социальных отношений, где ее антиподом является уже не «смерть» или «мертвое», а «больное» и «криминальное», «асоциальное» и «неправовое». Именно среди врачей, юристов и чиновников эпохи Директории постепенно возобладало мнение, что «живое» и «жизнь» — это эффективные рычаги социального и экономического регулирования общества. В преддверии национализации больничного имущества и организации клиник во Франции сложилась ситуация, о которой Фуко пишет следующим образом: «Для поддержки больниц, как и привилегий медицины, необходимо найти структуру, совместимую с принципами либерализма и необходимостью социальной защиты, двусмысленно понимаемой как защита бедности богатством и защита богатых от бедных»88. Речь здесь идет о том, что уже изначально медицина заботилась не об абстрактном принципе «сохранения жизни», а о вполне конкретном принципе социального благополучия и о распределении экономических благ. Жизнь сохраняется не ради ее «торжества над смертью и болезнями», она поддерживается ради установления экономического и социального равновесия. Больница — это пространство, где удивительным образом совпадают интересы антагонистических социальных групп. И это совпадение намного сложнее, чем взаимоотношения, формируемые меценатством, благотворительностью и пр. В больнице формируется постоянный и контролируемый рынок вирусов, травм, патологий, на входе которого располагаются экономически обеспеченные группы населения и государство, стремящиеся как можно больше знать об этих напастях и избежать их, и бедная часть населения, которой предоставляется возможность с максимальной пользой использовать болезнь и травмы, а на выходе — экономи88

Фуко М. Рождение клиники. М., 1998. С. 134. 49

Образы преступности и типы противозаконности

чески независимые специалисты-профессионалы, а также те, кто получили от общества своеобразный кредит на выздоровление и обязанные этот кредит оплатить. Меценатство не претендует на последующую экономическую отдачу (только на символическую), оно укоренено в систему символических даров и обменов, где каждый участник не может спрогнозировать конечный результат своего дарения. В клинике все иначе. Устанавливается четкая шкала прогнозов — процентное соотношение выздоровления и летальных исходов в каждом конкретном случае, сроки лечения, количество необходимых процедур и пр., — которая имеет не столько медицинскую, сколько экономическую подоплеку: во сколько обойдется государству, округу, общине, городу содержание конкретного больного и существует ли вообще необходимость общественной опеки над этим больным (частота этого заболевания, условия его распространения и т.д.). Важно только отметить: не жизнь становится объектом куплипродажи, а развитие экономических отношений, новых способов артикуляции власти и знания привели к формированию области «живого». Поэтому можно с большой долей уверенности заявить, что не существует никакого «собственного языка» живого. Дихотомии природы и культуры, живого и социального на самом деле являются идеологическими вывесками, используемыми разнообразными формами власти, которые занимаются воспроизводством и сбережением живого материала. Именно живой материал (население, банки крови или информация о био-материалах) является условием нового экономического порядка.

1.3.3. Преступление как условие социализации С одной стороны, противозаконность всегда была лакмусовой бумагой приоритетных ценностей каждого конкретного общества и активно использовалась властью для подтверждения собственной эффективности и способности защитить основные ценности общества. Т.е. здесь на лицо амбивалентный механизм производства преступности властью, описанный Фуко. С другой стороны, и власть, и ценности, и противозаконность — это функции конкретного господствующего дискурса. Никакая из трех перечисленных функций не может определять направленность друг друга, но все они подчинены строгому закону взаимосоответствия, или, по словам Парсонса, закону «интеграции». Если дискурс суверена вращался вокруг понятия «возмездие», дискурс либеральных обществ использовал понятие «надзор», то дискурс современных сетевых обществ обращен к понятию «био-контроль». Он стремится трансформировать человека в бионическое, дигитальное существо, лишенное не только объемного пространства, но и внутреннего мира, а, следовательно, не нуждающееся в практиках надзора

50

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

за этим внутренним миром (исправления и перевоспитания, которые стояли во главе угла буржуазной пенитенциарной системы). Существует еще один немаловажный и двусмысленный для европейского общества процесс. «Противозаконность» с конца XVIII столетия становится своеобразным актом социализации преступника. Правонарушитель вводится в круг общественных отношений, которые навсегда связывают его с данным сообществом, делают зависимым от этого сообщества и всем ему обязанным. Если, предположим, какой-то бродяга не крадет запасы у преуспевающего крестьянина, не нападает на дом зажиточного буржуа, а скитается в лесу, довольствуясь дарами природы, то вряд ли он смог бы заинтересовать полицейские службы XIX века. Здесь интересен случай Пьера Ривьера, который, совершив убийство беременной матери, сестры и брата, в течение месяца слонялся по окрестностям своей деревни. Ривьера видело множество людей, но никто его не пытался задержать, расспросить, передать властным органам89. В XX веке им непременно заинтересовалась бы какая-нибудь социальная служба, но в 1835 году основанием для задержания без дела скитающегося Ривьера стало его сходство с описанием преступника, совершившего акт парентицида. Только преступление давало некоторой категории лиц право стать членом общества, пусть и в столь постыдной форме. Об этом пишет и сам Ривьер, когда заявляет, что лишь преступление «сделало его известным», врачи признали это утверждение показателем его психического недуга, но характерно, что оно вообще появилось в ситуации, когда преступление и преступник стали предметом острого общественного интереса. Ничего подобного прежде не было. О рядовых правонарушителях никто не заботился. Болтающиеся трупы на виселицах и развеянный пепел от сожженного тела — это символические жесты, обозначавшие, что преступники бесследно выброшены из общества и не представляют для него никакого интереса. Поэтому в разговоре о противозаконности и способах наказания важную роль играют механизмы интеграции членов общества. Каким образом общественная система абсорбирует человеческий материал, человеческие ресурсы? Является ли эта абсорбция тотальной или выборочной, и какие модели абсорбции предпочитает то или иное общество? Можно ли говорить об универсальных способах интеграции в эпоху мультикультурализма? Важно отметить, что различные теории делинквентов XIX века, утверждавшие, что преступник, совершая противоправное действие, ставит себя вне общества и вне закона, не противоречат предположению о важной роли преступления в ходе социализации. Видимо, это — идеологический пресс, который призван скрыть заинтересованность власти в существовании преступности и затемнить процесс производства делинквентов пениI, Pierre Rivière, Having Slaughtered my Mother, my Sister, and my Brother… / trans. Jellinek F. New York, 1975. P. 18-20. 89

51

Образы преступности и типы противозаконности

тенциарной системой. Идеология, в данном случае, не снижает практического или теоретического значения теорий, рассматривавших преступления в качестве отклоняющихся от нормы действий. Идеология не исключает объективность, она лишь определяет конкретную среду, в которой выкристаллизовывались способы представлений о преступниках. Одним словом, теории делинквентности определяют криминалистику как науку, которая сформировалась в условиях либерального буржуазного общества, а, следовательно, она «служит интересам класса буржуазии, …она создана им и для него,… она несет следы своего происхождения в концептах и логической структуре»90. Поэтому теории преступности идеологически преследовали главным образом следующие цели: 1) сохранность и неприкосновенность собственности, 2) свободное передвижение капитала в целях его роста, 3) формирование легальных налоговых льгот, для этого и создаются благотворительные общества и комитеты, позволяющие их спонсорам благополучно миновать жесткое государственное налогообложение, 4) охрана жизни и достойного образа жизни. Однако преступление в качестве элемента социализации открыто практиковалось недолго. Через разветвленную сеть законодательных актов, определяющих степень противозаконности того или иного действия, в европейских государствах во второй половине XIX столетия была сконструирована универсальная надзорная машина власти. Рычаги этой машины действовали на самых различных уровнях: семейный суд, общинный суд, окружной суд, товарищеский суд, профсоюзный суд и т.д. (по японскому УК семейные суды существуют и сегодня). Таким образом, властным дискурсом была спровоцирована ситуация, когда любое совершённое противоправное деяние, вне зависимости от того, раскрыто оно органами правопорядка или нет, помещалось в систему тотального обвинительного дискурса: со стороны властей, свидетелей, родственников, прессы, жертв, наконец, самого преступника. Поэтому следующим шагом на пути интеграции или абсорбции человеческого материала является система превентивных мер по предупреждению преступности и преступлений. Контроль над теми, кто совершил преступления, явно недостаточен, и властные стратегии переходят к контролю над самой возможностью противозаконности. Власть перемещается с уровня поступка на уровень желаний и побуждений. Создается не только «машина желаний», согласно Делезу, но и механизм контроля над этой «машиной»91. Система предупреждения преступности изначально менее всего заботилась о по-настоящему эффективном искоренении преступлений (в отличие от превентивной медицины, борющейся с эпидемиями). Во многом превентивные меры относительно преступлений — это очередной идеологический миф. Парадокс социальных служб, детских комнат милиции, кризис90 91

Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-Центр, 1996. С. 184. Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Т.1. Анти-Эдип. М., 1989. С.87-93.

52

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

ных центров для мужчин и женщин заключается в том, что все эти органы, предупреждая преступность, способствуют общей криминализации социума. Прежде чем предложить способы защиты от преступления, эти органы утверждают саму возможность преступления в данной семье или коллективе. В обществе существуют две линии криминализации: явная и латентная. Явная — заключается в очевидном игнорировании законов экономической и политической элитой, в росте официально зарегистрированных преступлений и снижении раскрываемости правонарушений. Борьба с этим типом криминализации ведется с переменным успехом, но она активно пропагандируется и поддерживается большинством населения самых разных государств. Латентная же криминализация расположена в самом сердце современной общественной системы, она является ее необходимым и неизбежным следствием. Борьба с ней почти невозможна, т.к. она приведет к социальному истощению общественного организма, потерявшего свои многочисленные «органы» социальной защиты и адаптации, которые, одновременно, являются показателем социального блага и социального недуга. Подтверждением тому, что противозаконность имеет отношение к более глубокой сегрегации общества, чем простое разделение на правонарушителей и их жертв, является и анализ такого феномена, как «бродяжничество» в XIX столетии. Несмотря на то, что официальные власти многих государств определяли бродяжничество как экономическое зло92, борьба с ним носила только во вторую очередь экономический характер. В первую — она была механизмом принудительного договора власти с теми членами общества, которые по разным причинам в договор не вступили. Законы, направленные на искоренение бродяжничества — это меры по утилизации, практическому применению той части населения, которая до сих пор была бесполезным грузом для общества. Бродяга для европейского общества XIX столетия — это существо, которое не обладает ни одной отличительной чертой гражданина. Его жизнь не имеет никакой ценности, т.к. за ее сохранение никто не несет ответственности; его свободы не определимы, т.к. их не ограничивает ни один общественный институт; у него нет имущества, которое бы входило в легальный рыночный оборот. Чтобы исправить ситуацию, нужно было превратить бродягу в субъект договора, направив на него весь имеющийся под рукой карательный механизм. Т.е. там, где люди отказываются добровольно признать ценности общественного договора (все те же просветительские идеалы: жизнь, свободы и имущество), власть включает новые механизмы надзора. В России с бродяжничеством в XIX столетии боролись по другим причинам. Бродяжничество в России воспринималось как отказ от общинного бытия, как игнорирование принципа народности, пронизывающего общественную структуру. Быть бродягой плохо не потому, что власть не 92

Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 279-282. 53

Образы преступности и типы противозаконности

может его контролировать, и он представляет собой экономическую угрозу, а потому, что бродяга не воспроизводит общинную структуру. Следовательно, и методы борьбы с бродяжничеством должны быть соответствующими — не водворение его в систему общественных отношений, а, наоборот, каторга, высылка на периферию общественного мира за отказ участвовать в общинной системе. Бродяги не утилизировались, а бесцельно растрачивались на рудниках Сибири. Конечно, бродяжничество представляло собой большую угрозу экономическому состоянию любого европейского государства, включая и Россию. Однако, одновременно, не менее великими были опасности и биологического характера (эпидемии, антисанитарные условия, рост хронических заболеваний, большая смертность). Поэтому, если в конце XVIII – начале XIX столетий еще можно было говорить о стремлении власти регулировать именно противозаконности в сфере экономики, то с дальнейшим развитием принципов современного (консъюмеристского) общества система наказания переключилась на противозаконности в сфере жизнеобеспечения. Наказание сегодня по-прежнему манипулирует правом на свободу и экономическими прерогативами: лишение свободы перемещения, свободы выбора, свободы действия, ограничение и даже запрет на потребление определенных товаров, услуг, информации. Но, самое главное, наказание пытается проникнуть в сферу, которую можно было бы назвать жизнью, в сугубо биологическом смысле: строгий учет и борьба с суицидальным поведением в тюрьмах, принудительное лечение венерических заболеваний, наркотической и алкогольной зависимостей и пр.

1.3.4. Транснациональная организованная преступность В своих рассуждениях об экономическом типе противозаконности Фуко воспроизводит просветительскую идею о когеренции свободы личности и прав собственника. Несмотря на свое критическое отношение к наследию эпохи Просвещения, Фуко в анализе пенитенциарной системы не преодолел рубеж экономических противозаконностей, хотя процессы, происходившие на его глазах в тюрьмах, и «качественное» изменение преступлений говорили о том, что противозаконность в сфере экономики сменяется правонарушениями совсем иного рода. Преступность и пенитенциарная система перешли на новый уровень отношений: 1) изменилась форма протеста тюремному режиму; 2) корыстные преступления сохранили массовый характер, но перестали рассматриваться общественной системой в качестве глобального урона; 3) появились новые формы преступности. Совокупность этих процессов привела к формированию третьего типа противозаконности, определяемую нами, вслед за криминологами, как трансна-

54

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

циональная организованная преступность, в борьбе с которой требуются совсем иные методы наказания и исправления93. В XX столетии приобрел массовый характер новый способ противостояния между заключенными и администрацией тюрем. С самого начала появления пенитенциарной системы современного типа очевидным стал факт того, что благодарность и преданность со стороны осужденных к своим охранникам — это утопическая мечта таких творцов тюремной паноптической системы, как Беккариа и Бентам. Более того, скрытое и явное противостояние внутри тюрьмы между осужденными и охраной стало основой эффективных методов дисциплинирования и надзора. Поэтому традиционной формой неповиновения на протяжении всего XIX века был побег, зачастую связанный с убийством охранников. Альтернативной формой протеста была голодовка, но ей пользовались «необычные» с позиций уголовного права XIX века, преступники — политические заключенные. Убийца, вор, грабитель, мошенник пытались вырваться из пространства тюрьмы или каторги, лишающих их свободы действия, потому что в заключении они ощущали себя абсолютно бесправными людьми. С чувством бесправия в тюрьме связано и формирование тюремной субкультуры, легализующей свои нормы поведения уже не по государственному закону, а по своим собственным нормам94. Только политические заключенные в условиях тюрьмы поднимали вопрос о правах осужденных в контексте прав гражданина, но при этом подчеркивали свое принципиальное отличие от остальных преступников и требовали для себя особого, «не уголовного» отношения со стороны властей. XX век — это столетие движения за права и снятия печати безмолвия с самых разных групп населения: женщин, детей, пожилых, инвалидов, военнопленных, заключенных. Голодовки, отказ выходить на прогулки, вообще неподчинение внутреннему распорядку тюрем все больше приобретали политические черты. Заключенные не требовали, чтобы их немедленно освободили, они настаивали на отношении к себе со стороны государства как к полноправным гражданам. Это движение заключенных за свои права является не столько показателем роста политической активности людей в XX веке, сколько свидетельством тому, что изоляция перестает быть действенным орудием наказания, паноптикум теряет свою эффективность и целесообразность, «надзирать и наказывать» теперь можно и вне стен тюрьмы. Деятельность Группы по информированию об условиях содержания в тюрьмах, возглавляемой Фуко, продемонстрировала в начале 70-х гг. 93

Лунеев В.В. Преступность XX века. Мировой криминологический анализ. М., 1997. С. 220-267. 94 Cohen A. Delinquent Boys. The Culture of the Gang Glencoe. New York, 1955. P.142-143; Клейменов М.П. Криминализация общества в России: культурологический аспект / Преступность и культура. М., 1999. С. 19-23. 55

Образы преступности и типы противозаконности

всей общественности, какой размах приобрела новая форма сопротивления в тюрьмах, опубликовав отчеты о голодовках, отказе принимать лекарства и прочих акциях протеста. Кроме того, выяснилось, что все более распространенной формой протеста в тюрьме становится суицид, как радикальный показатель отсутствия в тюрьме нормальных форм жизнеобеспечения. Неправомерно полагать, что в современном мире прекратились побеги из тюрем, колоний и мест предварительного заключения, прекратились нападения на сотрудников ИТУ и их убийства. Но повторяемость подобных насильственных действий, по мнению исследователей, зависит от характера контингента исправительных учреждений (чем выше процент особо опасных преступников в тюрьме, тем выше угроза роста насилия в исправительном учреждении), и не воспринимается в качестве формы протеста тяжелым условиям содержания95. Одну из самых интересных точек зрения на протесты в современных тюрьмах предложил Р. Морган. Опираясь на анализ бунтов и волнений, представленный в отчете Министерства внутренних дел Великобритании (1991), в котором была дана оценка крупнейшему в современной истории тюремному восстанию в Манчестере, он сформулировал принцип «беспорядочно расширяющейся спирали», трактуя беспорядки не как событие, а как результат определенного предшествующего процесса96. Согласно этой модели установленные контролирующие стратегии оказываются проблематичными по нескольким причинам, включая вопросы легитимности власти, трансформацию структуры организации, ухудшение условий содержания или несправедливое отношение. Концентрация неразрешимых ситуаций ведет к крайней поляризации служащих и осужденных, к росту антагонизма и беззащитности, снижению уровня толерантности с обеих сторон. В этот момент любой малозначительный конфликт может стать «спусковым крючком», оборачивающим гнев и фрустрацию в бунт. Предложенную Р. Морганом модель с некоторыми ограничениями можно применить к суицидальному поведению в условиях лишения свободы. Главное различие между двумя формами сопротивления заключается в том, что в случае суицида несостоятельность контролирующих стратегий увеличивает чувство беззакония и беззащитности среди заключенных, которое ведет к установлению контроля более сильных заключенных над более уязвимыми и слабыми, а не направлению их враждебности на служащих. В ответ на это администрация осуществляет серию вмешательств: 95

Eribon D. Michel Foucault. Cambridge, 1991. Р. 224-251; Miller J. The Passion of Michel Foucault. New York, 1991. Р. 187-207. 96 Morgan R., Malcolm E. Preventing Torture and Protecting Prisoners / Interights Bulletin. 1997. Vol. 11. № 4. Р. 234-257; Morgan R. Preventing Torture: A Study of the European Convention for the Prevention of Torture and Inhuman or Degrading Treatment or Punishment. Oxford, 2000. – 345 p.; Morgan R. Custody in the Police Station: How do England and Wales Measure up in Europe? / Policy Studies. 1996. 17(1). P. 55-72. 56

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

от изоляции и перемещения заключенных до ужесточения режимных правил. Обе формы сопротивления демонстрируют, каким образом происходит развал существующей системы контроля. Изоляция преступника не является сегодня достаточной и адекватной мерой наказания, точно так же, как и освобождение не рассматривается осужденными в качестве основной цели. В XX столетии господствующий дискурс посредством научных исследований, средств массовой информации, риторики общественных и правозащитных организаций перестает транслировать пенитенциарную систему в терминах исправления и справедливого наказания, а видит в ней практику сегрегации, исключения и складирования, угрожающую жизни вообще и системам жизнеобеспечения в частности. Удельный вес корыстных преступлений в Европе и Америке попрежнему остается очень высоким (от 75% до 94 % в различных странах97). Однако поле деятельности этой группы противозаконности постоянно сужается и уже не представляет серьезной опасности для общества. Кроме того, регуляция многих экономических нарушений вынесена за пределы уголовного кодекса современным законодательством и входит в компетенцию административного, семейного, налогового, гражданского кодексов. Рыночная экономика достигла такого уровня самодостаточности, что перестала нуждаться исключительно в уголовных механизмах защиты против таких видов преступлений в экономической сфере, как «бродяжничество» или «нарушение прав наследования». Даже уголовно наказуемые взяточничество, подлог, злоупотребление служебным положением в большей степени наказываются не через пенитенциарную систему, а через информационные и административные механизмы: объявление в СМИ о мошенничестве руководства одной компании ведет к краху и банкротству целой финансовой и производственной сети, состоящей из банков, предприятий, страховых компаний, служб инфраструктуры. Но если общество выработало иммунитет против некоторых типов экономических преступлений, это не означает, что оно полностью обезопасило себя от противоправных действий. Сегодня общественная система не менее уязвима, чем сто лет назад, и ее главной угрозой является транснациональная преступная деятельность, направленная на подрыв здоровья населения и дезорганизацию структур жизнеобеспечения общества. В 1994 году в Неаполе состоялась Всемирная конференция по организованной преступности, в ходе работы которой было отмечено и обосновано десять угроз, вызываемых транснациональной преступностью. 97

Данные приводятся в монографии Е.О. Алауханова См.: Алауханов Е.О. Криминологические проблемы предупреждения корыстно-насильственных преступлений. СПб., 2005. С.12; об уровне корыстных преступлений среди женщин см.: Луговенко Т.П. Особенности мотивации женщин, совершающих корыстные преступления / Труды филиала Московской юридической академии. Киров, 2001. № 5. С.103-112. 57

Образы преступности и типы противозаконности

На практике эти угрозы выливаются в следующие формы: 1) незаконный оборот наркотиков; 2) поставка оружия (в том числе массового поражения); 3) внутренний и международный терроризм; 4) торговля мужчинами, женщинами, детьми, человеческими органами. Предупреждение и наказание этих преступных действий потребовали от власти отказа от прежних стратегий наказания98. Опыт показал, что исправление наркомана подразумевает не изоляцию, а длительное лечение; поставщиков оружия и террористов нельзя дисциплинировать через систему трудовой повинности; современные работорговцы и продавцы человеческих органов вообще до недавнего времени не были оговорены уголовными системами многих государств.

1.3.5. Новый образ преступности Причины появления третьей формы противозаконности заключены в самом характере господствующих властных отношений. Власть изначально не смогла адекватно отреагировать на некоторые формы преступлений, не соответствующие общему проэкономическому строю пенитенциарной системы. На наш взгляд существует четыре группы противоправных действий, несоответствующих по своей внутренней структуре паноптической тюрьме: 1) «нерациональные преступления», перешедшие в компетенцию психиатрии; 2) гендерные стереотипы в анализе преступлений, способствовавшие укреплению норм нуклеарной семьи и социальных практик исключения женщин; 3) насильственная депривация бедности; 4) этнические/расовые образы преступности. Распространение подобных преступлений, общественный резонанс, который они получали, дискуссии о способах борьбы против них — эти процессы легли в основу развития транснациональной организованной противозаконности, чьи основные черты мы попытаемся определить. 1) «Нерациональные преступления». В XIX веке европейская судебная практика столкнулась с целой серией необычных преступлений, которые нельзя было объяснить в понятиях выгоды, преступного умысла и противозаконности. Женщины, мужчины, подростки, прежде казавшиеся окружающим самыми обыкновенными людьми, без всякой причины разрушали основы общественной жизни, совершая инфантицид, парентицид, осуществляя инцестуальные связи. Бессмысленные с точки зрения «практического разума», бескорыстные и неоправданно кровавые, эти преступления не вписывались в систему наказаний, где приоритетной признавалась причинно-следственная связь между преступлением и наказанием: наказание должно быть столь «невыгодным» и столь неотвратимым для 98

Лунеев В.В. Преступность XX века. Мировой криминологический анализ. М., 1997. С. 181. 58

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

преступника, что все «выгоды» преступления меркли бы перед ним99. Чтобы не нарушать систему наказания, эти случаи были переданы в ведомство психиатрии. В дискурсивном разрыве, возникшем в результате споров между криминалистикой и психиатрией по поводу вменяемости преступника, выкристаллизовывалась транснациональная противозаконность, которая, наравне с явной экономической выгодой, подразумевает и большую долю «необъяснимого» и «нелогичного» в действиях преступника. В европейских государствах и Америке криминологи, социологи и психологи обратили внимание на это несоответствие и сделали вывод, что эффективно бороться с транснациональными преступлениями можно только лишь через общественную агитацию и идеологический пресс. Поэтому большое распространение получили общественные движения по борьбе с наркотиками, детской и подростковой проституцией, продажей людей и пр. В России, а позже в СССР, психиатрия не обладала такой самостоятельностью, которая могла бы поставить ее выводы, ее положения за пределы криминологического дискурса. До 1917 года преступники, совершавшие убийства родственников, инцесты, «противоестественный разврат», помещались в монастырские тюрьмы, часто без судебного постановления, а по просьбе родственников или местных властей. Роль медицины в этих случаях была минимизирована до предела, общественное обсуждение подобных дел исключалось100. В советский период психиатрия была подчинена государственному аппарату наказания. Конечно, в уголовной практике было множество случаев, когда суд признавал выводы экспертовпсихиатров, но отечественная психиатрия, как правило, обслуживала заказ, исходящий от государства, тогда как европейская психиатрия действовала в рамках складывающихся экономических приоритетов и политических ориентиров101. Сегодня в России с транснациональной противозаконностью продолжают бороться лишь уголовными методами, т.к. не существует развитой, гражданско-правовой и социальной базы для ее нейтрализации. 2) Гендерные стереотипы в анализе преступлений. Двумя крупнейшими западноевропейскими идеологами гендерной сегрегации в области преступлений были Ломброзо и Прудон. Их теории находились в постоянной конфронтации с набирающим силу феминистским движением, а самое главное, — с потребностями рынка труда, который в XIX веке нуждался в 99

I, Pierre Rivière, Having Slaughtered my Mother, my Sister, and my Brother… / trans. Jellinek F. New York, 1975. P. 204-267; Фуко М. О концепции «социально опасного субъекта» в судебной психиатрии XIX столетия // Философская и социологическая мысль. 1991. № 7. С. 84-110; Rothman D.J. The Discovery of the Asylum. Boston, 1971. – 420 p.; Rothman D.J., Norval M. The Oxford history of the prison: The Practice of Punishment in Western Society. Oxford, 1995. – 512 p. 100 Гернет М.Н. История царской тюрьмы: в 5 т. М., 1960-1963. Т. 2. С. 304. 101 Буянов М.И. Президиум, или кто управлял советской психиатрией. М., 1992. С. 35-76. 59

Образы преступности и типы противозаконности

женской рабочей силе. Однако высказывания о типично «женских» преступлениях и «женских» криминальных сферах закрепились в современной криминологии, что позволило транснациональной преступности использовать гендерные различия в своих целях. Гендерные стереотипы в анализе преступлений привели к тому, что исполнителями самого нижнего звена в транснациональной преступности являются на сегодняшний день чаще всего женщины, причем гражданки развивающихся стран или представительницы национальных меньшинств и женщины из наименее защищенных социальных слоев. По статистике среди транзитных перевозчиков наркотиков женщины составляют 48% (подростки — 25%), женщины все чаще вовлекаются в качестве исполнителей террористических актов, поставщиками человеческих органов на черном рынке также являются в подавляющем большинстве женщины102. Внимание законодателя к условиям содержания женщин обусловлено принятой установкой в мировой криминологической практике, — чем демократичнее и гуманней законодательство в государстве, тем ниже процент приговоренных к лишению свободы женщин в этом государстве. Например, в Канаде женщин-преступниц в 6 раз реже приговаривают к лишению свободы, чем мужчин. Но в развивающихся странах, особенно тех, где ислам признан государственной религией, дело обстоит иначе: в Иране и Судане заключенных женщин больше, чем мужчин103. В современной России в исправительные учреждения поступает 26% женщин, совершивших преступления. Но до недавнего времени этот процент был намного выше, а перед амнистией 1953 года число женщин в ИТУ составляло 439153 человек, 98% от совершивших преступления женщин104. Годами в стране создавалась система женских гетто, которая сегодня является одной из причин роста рецидивной преступности среди женщин. Ни отечественная пенитенциарная система, ни общество в целом оказались не готовыми к росту женской преступности. 3) Насильственная депривация бедности. Идеологи дисциплинирующей системы наказания в XIX веке — Фоше, Феррюс и Веллерме — предупреждали, что корни преступности лежат в бедности и нищете105. Главным объектом внимания дисциплинирующей власти должны стать бедные кварталы городов, экономически неразвитые пригороды, т.к. именно эти территории являются основными поставщиками криминальных 102

Данные приводятся по: Women in the Criminal Justice System: International Examples & National Responses. Proceedings of the workshop held at the Tenth United Nations Congress on the Prevention of Crime and the Treatment of Offenders. Vienna, Austria, 10-17 April 2000. 103 Stern V. A Sin Against the Future: Imprisonment in the world. Northeastern, 1998. P. 79-81. 104 Лунеев В.В. Преступность XX века. Мировой криминологический анализ. М., 1997. С. 234; Иванова Г.М. Женщины в заключении (историко-правовой аспект) / Женщина. Гендер. Культура. М., 1999. С. 270-284. 105 Фуко М. Надзирать и наказывать. М.: Ad Marginem, 1999. С. 398-407. 60

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

элементов. В ХХ веке мнение о том, что беднейшие и низшие слои общества принадлежат к криминальным структурам, поддерживалось многими исследователями, принадлежащими к противоположным теоретическим направлениям: от Т. Веблена до Э. Гидденса. Однако большинство подобных анализов проводилось на основе данных официальной криминальной статистики, которая совсем не учитывает, что организацией большинства корыстных и насильственных преступлений занимаются люди, имеющие высокое положение в обществе. Четвертый обзор преступности ООН, чья программная часть написана Дж. Ньюменом, подтверждает предвзятость подхода, связывающего нищету и преступность, и осуждает распространение насильственной депривации и криминализации бедности106. Транснациональный тип противозаконности использует насильственную криминализацию для того, чтобы скрыть от органов правопорядка подлинных участников транснациональной преступности, он способствует распространению коррупции во власти, и остановить этот процесс крайне тяжело, т.к., по общему мнению, опасность заключается в «беднейших слоях населения», а не в «элите общества». Поэтому Ньюмен полагает, что продуктивнее выяснить не то, кто больше совершает преступлений, а какие слои общества больше всего страдают от преступлений. Анализ мировых криминальных данных показывает, что от транснациональной преступности, прежде всего, страдают слабо защищенные беднейшие слои общества. Если в ситуации с экономической противозаконностью закон ограждал от посягательств богатство, то сегодня закон должен защищать от насилия бедность, т.к. преступные действия направлены теперь на жизнь как таковую, на механизмы жизнеобеспечения. 4) Этнические/расовые образы преступности. Наряду с криминализацией гендера и бедности паноптическая тюремная система столкнулась с проблемой криминализации этноса, имеющей два вектора развития. С одной стороны, криминализации этноса способствовала попытка национальных меньшинств и малых этносов отстоять свои традиции, расходящиеся с экономическими транснациональными интересами капитала. С другой стороны, массовые миграционные процессы во всем мире спровоцировали столкновение различных субкультур, которые, отстаивая специфические нормы и традиции, обратились к методам, противоречащим нормам государственного права. Столкновение старого традиционного права, связанного с обычаем рода или этнической группы, с новыми экономическими приоритетами представляет собой борьбу этнических и родовых интересов с транснациональными. Противостояние подобного рода не изжито до сих пор. Более того, оно приобрело еще более изощренные формы шантажа, терроризма и саботажа. Буржуазия не только, по словам Фуко, «оставила за собой бога106

Newman G. Crime and the Human Condition / Essays on Crime and Development. Rome, 1990. P. 128-154. 61

Образы преступности и типы противозаконности

тую область противозаконности в отношении прав»107, но и предложила новую сетку распределения этих прав, которая в меньшей степени учитывала интересы этнических групп и родовых общин. Таким образом, новое право оказалось не столько транснациональным, сколько а-национальным. Поначалу борьба носила, действительно, экономический характер. Этнические группы отстаивали традиционные виды промысла в ущерб государственным экономическим интересам, внутри этих групп культивировались обряды и традиции, противоречащие государственным законам (определенные формы брака, передачи собственности)108. Затем формы противостояния стали отличаться большим уровнем конфликтности и переросли в откровенные криминальные действия. В XX столетии экономический и политический вес приобрели национальные мафиозные группировки (итальянская, китайская, японская, кавказская мафия). Преступные, противоправные действия этих сообществ располагались уже не в области родового права или в экономической, имущественной сфере. Они контролировали преступный бизнес, который не только подрывает экономику государства, но и разрушает здоровье и генофонд населения: продажа спиртных напитков, наркотиков, оружия, проституция. Стремление государств, использующих идеологию буржуа, к тотальной интеграции всех членов общественной системы на абсолютно равных условиях, без учета особенностей этнической, расовой и даже гендерной идентичности, привело к раздроблению экономических противозаконностей на специфические подгруппы преступлений, преследовавших уже не одни корыстные цели. Так появилась таблица характерных для определенной этнической группы преступлений с устойчивыми для общественного сознания образами: черный насильник в США и Европе (в СССР, а потом и в Российской Федерации — эту роль выполняют представители кавказских народов, реже, выходцы из азиатского региона), китаец — торговец наркотиками (в России — таджик или народы Кавказа). В культурно-историческом контексте прослеживается наличие трех групп противозаконных действий, сменивших друг друга с XVIII по XX столетия в Европе и чей характер непосредственно связан с изменением повседневных культурных практик: 1) противозаконности в области «народного права»; 2) противозаконности в области экономики; 3) транснациональная организованная преступность. В российском историческом и криминальном опыте представлены все три типа противоправных действий. Формирование связанных с ними тюремных систем имеет свои особенности, которым необходимо дать культурно-историческое и социальноантропологическое объяснение. Итак, с полной уверенностью можно заключить, что в XVII-XVIII вв. в Европе произошли кардинальные, инте107

Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 127. Rublack U. Pregnancy, Childbirth, and Female body in Germany Modern Time // Past and Present. 1996. № 150. Р. 84-110. 108

62

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

грационные изменения, которые, в итоге, привели к появлению нового типа противозаконности и, соответственно, нового метода наказания. Теоретическим звеном трансформаций выступила идеология Просвещения, в частности знаменитый тезис Локка о том, что главным достоянием человека в гражданском обществе являются «жизнь, свободы и имущество»109. Тотальная забота о «жизни, свободе и имуществе» гражданина послужила поводом к появлению в ХХ веке третьего типа противозаконности, угрожающего самому факту существования жизни и, одновременно, демонстрирующему парадокс просветительских ценностей. Основным противоречием Просвещения мы, вслед за М. Хоркхаймером и Т. Адорно, считаем внутреннюю диссимиляцию первостепенной задачи, выдвинутой идеологией Просвещения: преодоление нестабильности и зависимости благодаря калькулирующим методам технологической рациональности110. Однако утверждение тождественности объектов через их различение и повторение (воспроизводство наличного111) привело современное общество и науку не к высокой степени прогнозируемости будущих процессов, а к усилению непредсказуемости, росту ситуаций абсолютного риска. В пенитенциарной системе этот парадокс выглядит следующим образом: интенсификация режимных правил сопровождаются усилением сопротивления и ростом социальных аберраций в криминальной среде. Точно так же и современная транснациональная преступность возникла на пересечении механизмов тотальной рационализации и стратегий прогнозирования. Теперь необходимо выяснить, насколько указанные процессы характерны для России, и какие трансформации претерпела европейская система исправления и наказания в отечественной культуре.

109

Локк Дж. Два трактата о правлении. Книга вторая / Сочинения: в 3 т. М., 1988. Т. 3. С. 301. 110 Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. Философские Фрагменты. М., 1998. – 110 с. 111 О принципиальной значимости для современной эпистемологической системы принципов различия и повторения, рекуррентности и сингулярности см.: Делез Ж. Различие и повторение. СПб., 1998. С. 209-270.

63

Российская исправительная система и тюремная субкультура

1.4. Российская исправительная система и тюремная субкультура 1.4.1. От европейских стандартов к особенностям российской действительности В первой половине XIX столетия в России была предпринята попытка реформировать устройство острогов, каторг и ссылок по типу европейской пенитенциарной системы, которая опиралась на две американские модели содержания и исправления преступника: филадельфийскую и обернскую. Однако все усилия, направленные на реформирование системы тюрем в России, на протяжении XIX столетия оканчивались провалом, который официально объяснялся отсутствием должного финансирования или бюрократическими проволочками и административной неграмотностью на местах112. В советский период, несмотря на публичное декларирование принципа справедливого воздаяния за совершенные преступления, в практике судебной и пенитенциарной систем нарушались права человека, не соблюдались нормы международных конвенций. Таким образом, в истории России две противоположные государственные системы продемонстрировали свою неспособность создать эффективную систему наказания. Позитивная сторона проблемы заключается в постоянном стремлении властных органов и господствующего дискурса активизировать вопросы содержания заключенных, акцентировать их важность в масштабах государства. Негативной стороной является то, что предлагаемые модели пенитенциарной системы кардинально отличались от распространенных и устойчивых в обществе представлений о преступлении и способах его наказания. В силу ряда экономических, политических и идеологических особенностей формирования российской государственности европейские и американские пенитенциарные модели не соответствовали отечественной действительности, и их внедрение в России сопровождалось усилением карательных практик, а не распространением гуманистических принципов. Формирование пенитенциарной системы в XIX веке, провозглашающей «лишение свободы» в качестве единственного способа наказания, не привело в России к изменению политических, экономических и социальных стратегий, что было характерно для европейских обществ. Напротив, новые тюремные порядки служили добавлением к прежним карательным практикам. Речь не идет об особом пути России в сфере наказания, скорее, отечественные правоведы, криминологи, социологи, психологи, экономи112

Воскобойников Н. О приютах для несовершеннолетних преступников в связи с кратким историческим очерком мест лишения свободы вообще. Саратов, 1873. С. 42. 64

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

сты должны задуматься о позитивном и качественном заполнении существующих уже два столетия эпистемологических и практических разломов между экономическими условиями, характером преступлений и применяемом типе наказаний в России. Выявление этих расхождений, их теоретическое обоснование и практическое подтверждение представляется сегодня необходимым и актуальным шагом, т.к. он позволит остановить распространение в обществе функциональной неграмотности и предубеждения относительно тюрем и тех, кто в них содержится. Пенитенциарная система на сегодняшний день в России включает в себя не только условия содержания 741 480 тыс. осужденных (из них 55 400 тыс. женщин-осужденных)113, ее состояние демонстрирует уровень распространения социальных рисков в обществе, степень надежности защитных механизмов государства, зависимость экономических и политических показателей от криминализации отдельных видов деятельности. Насильственная маргинализация заключенных и освободившихся из мест лишения свободы, их принудительная асоциализация, т.к. подавляющее число граждан считает, что заключенные являются источником общественных патологий, представляют собой продукты функциональной неграмотности властных органов и общественных институтов. Расширение доступа заключенных к социальным благам и престижным каналам социализации через систему эффективных адаптационных механизмов, использование практики условнодосрочного освобождения, изменения тактики исправительной и воспитательной работы в колониях и тюрьмах является одной из стратегических задач современной социальной политики в отношении осужденных. Исходный пункт анализа составляет гипотеза: выдвинутая Локком формула «жизнь, свободы и имущество», находящаяся в основе любых социальных конструкций, в условиях отечественной действительности оказалась невостребованной. В России отношение к частной собственности и праву индивида распоряжаться своей жизнью отличалось расплывчатостью и у граждан, и у властей. «Жизнь, свободы и имущество» никогда в равной степени и всем населением не признавались в качестве абсолютных ценностей. Выражаясь метафорически, Уваровская триада «самодержавие, православие, народность» заслонила в России приоритеты европейского либерализма. В то же время в России с конца XVIII столетия использовались принципы наказания, характерные для пенитенциарных систем буржуазных обществ: строились здания тюрем по европейским стандартам, для проведения реформ тюремной системы приглашались английские теоретики наказания (например, В. Веннинг), даже теоретические трактаты, посвященные уголовному праву, проблемам наказания и условиям содержания преступников, опирались, прежде всего, на уголовное право, дейст113

По данным Министерства Юстиции на 1 января 2006 года. 65

Российская исправительная система и тюремная субкультура

вующее в европейских государствах. Активный рост работ, связанных с политикой наказания, наблюдается в России в 30-х гг. XIX столетия. Наиболее сильное влияние на теории наказания и содержания осужденных оказали идеи Г. Гегеля, Дж. Говарда и Дж. Бентама. В отечественной уголовно-политической мысли XIX века можно выделить как минимум три направления: гегельянство, историко-философскую школу и эклектизм. Несмотря на наличие принципиальных разногласий между представителями различных направлений, общий пафос работ сводился к тому, что тюремное заключение не может быть единственно возможным способом наказания. Тюрьма должна стоять последней в целой цепочке мер по искоренению преступности114. Многие авторы абсолютно отрицательно относились к таким формам наказания, как смертная казнь и телесные наказания, считая, что физическое уничтожение или телесные мучения лишают смысла саму пенитенциарную систему, ведь она должна «исправлять», а не «убивать» или «калечить»115. Тюрьма должна была быть реорганизована в рационально-просветительскую школу, воздействующую и на интеллект осужденного (через расширение его кругозора), и на его душу (через морально-нравственное воспитание). Одновременно теоретики уголовного права начинают осознавать, что все их рассуждения должны основываться на реальных данных о количестве осужденных, их сословной принадлежности, возрасте, поле. С середины XIX века предпринимается множество попыток провести социологические, эмпирические исследования в среде осужденных. Как это ни парадоксально, но даже Министерство юстиции, в чьем ведомстве и находится пенитенциарная система, не располагало точными данными о количестве осужденных. Весьма приблизительные отчеты Министерства юстиции были взяты за основу Комиссией по принятию Уголовного Уложения 1845 г., что привело лишь к резкому ухудшению условий содержания осужденных в пересыльных тюрьмах и каторгах, т.к. неоправданно было сокращено количество тюрем, а поток осужденных каторжан лишь увеличивался. Исследователи, понимая всю безнадежность добиться от чиновников сбора статистических данных, проводят самостоятельные опросы в отдельных тюрьмах, собирая данные по доступным им регионам. Прежде всего исследования проводились в Центрально-европейском районе, Финляндии и Польше, хотя большинство осужденных находилось в Сибири за Уралом. 114

Редкин П.Г. Об уголовной кодификации // Юридические записки. 1842. Т.2. С.423432; Шишкин Р. О телесных наказаниях в связи с началом наказания вообще // Юридический вестник. СПб., 1860-1861. Вып. 10. С. 47-61; вып.11. С.35-77; ЧебышевДмитриев А.П. О характере уголовного права и современном состоянии уголовного правоведения // Журнал Министерства юстиции. 1865. Т.23. Кн. 1. С.84-123. 115 Фойницкий И.Я. Факторы преступности // Северный вестник. 1893. № 10. С. 97-112; № 11. С. 90-97; Дриль Д. Преступный человек // Юридический вестник. СПб., 1882. Т. 11. С. 101-105. 66

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

Конечно, подобные приблизительные отчеты не могли претендовать на точность выводов, но, безусловно, это были первые попытки провести гуманитарную экспертизу тюрем в России. В совместном труде А. Хвостова и И. Орлова «Материалы для уголовной статистики России» была предпринята попытка соотнести уровень преступности в определенных местностях России с влиянием политических условий и поставить ее в связь со степенью образованности, занятиями населения, условиями жизни в больших центрах, влекущими за собой праздный образ жизни, внебрачные связи и прочее116. Хр. Козлов сопоставляет некоторые данные о распространении преступности среди государственных крестьян117. Более точный материал использует С. Барановский в труде «Криминальная статистика Финляндии». Приходя к заключению, что преступность в Финляндии за период 1642-1817 гг. понижается, как «естественное следствие неоспоримых успехов образования, гражданственности и народного благосостояния», С. Барановский пытается установить факторы, содействовавшие развитию отдельных категорий тяжких преступлений: разбоя, детоубийства, преступлений «против половой нравственности» и т.д., и констатировать тесную зависимость пьянства и преступности118. Показательна реакция властей на проводимые исследования. Данные статистики и выводы публиковались в журналах, активно обсуждались, но никаким образом не оказывали влияние на изменение положения осужденных. Ни одна из многочисленных рекомендаций по модификации тюрем или предупреждению преступности не была систематически использована. Складывается впечатление, что теоретическая мысль в России существовала вне государственной бюрократической машины. Ее достижения и открытия оказывались невостребованными и могли послужить лишь поводом для общественной дискуссии, но и она никак не влияла на работу государственного аппарата. Еще в середине XIX века правоведы говорили о необходимости проведения тотальной социо-демографической переписи, кто оказывается в застенках, для того чтобы сократить уровень преступности. Как покажет наше исследование, даже в XX веке этот призыв не был услышан. Возникло трагическое противоречие между властными установками, теоретическими разработками, общественными ожиданиями и интересами, с одной стороны, и требованиями, предъявляемыми пенитенциарной системой к обществу, в котором она функционирует, с другой. Ведь пенитен116

Хвостов А., Орлов И. Материалы для уголовной статистики России // Журнал Министерства юстиции. 1860. Т. 6. Кн. 10. Отд. 1. С. 35-62. 117 Козлов Хр. Числовые данные для нравственной статистики народа // Записки Императорского экономического общества. 1859. № 2. С. 27-89. 118 Барановский С. Криминальная статистика Финляндии // Экономист. 1862. Кн. 5 и 6. С. 113-142. 67

Российская исправительная система и тюремная субкультура

циарная система подразумевает определенную юридическую грамотность и целесообразность законодательной базы, наличие компетентных кадров в данной области и общественную активность, характерную для гражданского общества. Результатом этого противоречия стало не только искажение ресоциальной функции пенитенциарной системы и распространение в обществе устойчивого представления о «презумпции виновности» каждого гражданина, но и реальное воспроизведение принципов тюремной системы в общественной жизни вне стен тюрем и исправительных учреждений119.

1.4.2. Безграничность власти Сопоставляя принципы либерализма с лозунгом С.С. Уварова, можно выделить следующие факторы, которые, в результате, привели к фактическому провалу пенитенциарных реформ в России: 1) Приоритеты государственной власти в России расходились со стратегическими целями европейской пенитенциарной системы; 2) Влияние юридической, правовой культуры носило спорадический характер и было ограничено религиозной православной культурой, которая крайне осторожно относилась к идеям рационализации и индивидуализации; 3) Принцип неприкосновенности частной собственности оказался невостребованным в русском обществе ни на уровне законодательной риторики, ни на уровне общественного сознания. Каждый из перечисленных факторов заслуживает тщательного исследования. Учитывая цели нашего исследования, постараемся продемонстрировать, какое влияние они оказали на пенитенциарную систему. Самодержавие по-прежнему, пользуясь терминами Фуко, утверждало суверенное право на смерть, а не практики дисциплинирования власти над жизнью. Государь обладал верховным правом помилования, ставящим акт наказания в зависимость от своеволия суверена. Государь все еще мог своим повелением подвергнуть наказанию подданного в обход судебным инстанциям или превратить судебное разбирательство в закрытое марионеточное действие. Например, после оправдательного вердикта суда присяжных, Вере Засулич чудом удалось избежать ареста благодаря ее друзьям, которые вывели Засулич из зала заседаний через тайную дверь и постарались в ближайшее время переправить ее за границу. Истории преступления и суда над Засулич посвящено множество исследований. Мы обращаем внимание на две версии суда над Верой Засулич изложенные в работах И. Волгина и И. Жеребкиной. Т.к. оба автора преследовали абсолютно разные цели и использовали различные методы, анализируя знаменитый процесс, их выводы получились, с одной стороны, абсолютно противоположными, с другой — парадоксально дополняющими друг друга. И с точки 119

Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001. С. 33. 68

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

зрения литературной критики, и с точки зрения феминистской теории пример Засулич — это исключение в отечественной судебной практике120. Меньше повезло другим подсудимым: после оправдательного приговора многие из них были сосланы без всякого судебного постановления в так называемую «административную ссылку». В 1868 году некий крестьянин Буруков был оправдан по обвинению в бунтовщичестве. Однако его снова арестовали прямо в зале суда и выслали в Колу121. Реформы 1861-64 гг. не изменили ситуацию коренным образом. У суверена оставались в руках действенные рычаги по осуществлению своего верховного права на смерть. Рычаги эти заключались а) в сословно дифференцированной судебной системе с карательными практиками наказания: волостные суды, где разбирались дела крестьян, выносили приговоры в виде наказания плетьми, а клеймение каторжников было упразднено только в 1863 году; б) в наличии надзорного аппарата, не подчиняющегося судебным инстанциям (определенные отделы жандармерии имели право ссылать на каторгу без судебного слушания); в) в патерналистском отношении к подданным, которые были «детьми», «чадами» государя, а не главным богатством государства, т.е. «населением». Распространение влияния права суверена было так велико, что даже прозападно ориентированные интеллектуалы, провозглашая подчас анархичные лозунги, пребывали во власти очарования от патерналистской власти, требуя возвращения старых ритуалов наказания. В сравнительном анализе отечественной и французской системы тюрем П.П. Кропоткин абсолютно серьезно и с чувством глубоко воодушевления требовал возвращения публичных казней для политических преступников и критиковал принятый в 1863 году «скрытый порядок повешения». Для Кропоткина публичная казнь остается моментом истины, когда на границе жизни и смерти воспроизводится некий «вечный и подлинный» порядок реального, незаметный в обыкновенном ходе повседневной жизни. Отказ от публичной казни — это отказ от производства истины — полагает автор, который двумя страницами ранее возмущался антисанитарными условиями содержания преступников122. Публичная казнь, по мнению Кропоткина, способна пролить свет на сущность власти (приводится пример, как осужденный Рысаков перед казнью успел выступить с разоблачительной речью)123. Запрет на публичную 120

Волгин И.Л. Последний год Достоевского: исторические записки. М., 1991. С. 37-51; Жеребкина И. Страсти. СПб., 2001. – 335 с. Хронику событий процесса над В. Засулич см.: Кони А.Ф. Воспоминания о деле Веры Засулич / Избранное. М., 1989. С. 104-216. 121 Об истории крестьянина Буркова см.: Кропоткин П.П. В русских и французских тюрьмах. СПб., 1906. С. 87. 122 О пытке как способе производства «истины» см.: Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 48-104. 123 Кропоткин П.П. В русских и французских тюрьмах. СПб., 1906. С. 33. 69

Российская исправительная система и тюремная субкультура

казнь — это не жест гуманности, а стремление власти скрыть свою истину. Власть суверена здесь действует на суггестивном уровне, потому что в государстве, где все реформы отличаются непоследовательностью и незаконченностью, и ей непросто сохранить свои позиции. Поэтому, с одной стороны, суверен отменяет публичную смертную казнь и заменяет смертные приговоры пожизненной каторгой, с другой — он сеет сомнение у подданных в эффективности своих действий, и они продолжают верить, что эшафот и пытки — это единственно действенные механизмы получения истины. В этой мировоззренческой сумятице скрывается суть взаимодействия двух видов власти, о которых говорит Фуко в работе «Воля к знанию»: власти, имеющей «право заставить умереть или сохранить жизнь» и власти «заставить жить или отвергнуть смерть». Первый вид власти принадлежит к порядку строгого предписания, соблюдения иерархии и последовательности действий. Дело не только в том, что суверен здесь имеет юридическое право распоряжаться жизнями своих подчиненных, и не только в экстенсивном характере законодательства этого типа власти. Например, возьмем ли мы предписания поведения государя Макиавелли, или же наставления потомкам Владимира Мономаха, в обоих случаях правителю так или иначе предлагается спекулировать на своем праве — сохранить жизнь или лишить жизни124. Самое важное, что подобная власть не уничтожается введением нового (более прогрессивного, более либерального) законодательства. Фуко сам отмечает, что постоянно переписываемые Конституции, начиная с Французской революции, были бы пустой шумихой, если бы их не инвестировала уже не прежняя форма власти, но новый тип «нормализующего управления». Отличительная черта нового типа власти заключается в принципиально новом отношении к гражданам. Состав населения подвергается тщательной статистической проверке, классифицируется, разделяется на группы, классы, страты и уже в зависимости от категории подвергается различным способам воздействия. А в России, напротив, принимаемые либеральные законы и относительно уголовного права, и относительно собственности, исходили от прежнего типа власти, не видящего в населении индивидуальное и особенное. Одна из причин провала законодательных реформ в России заключается в том, что задуманные реформы отрицают и противостоят тому типу власти, который эти изменения пытался реализовывать. Например, в XIX веке такие теоретики уголовного права, как П. Редкин, А. Чебышев утверждали, что целесообразность наказания, адекватность закона определяются уровнем соответствия системы наказания «потребностям и стремлениям 124

Мономах В. Поучения / Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского дома) РАН. http://lib.pushkinskijdom.ru; Макиавелли Н. Государь. М., 2005. – 704 с. 70

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

народа»125. Следовательно, прежде чем использовать на практике ту или иную пенитенциарную систему, необходимо подробнейшим образом исследовать приоритеты и ценности, распространенные среди населения. Но именно этого и не могла себе позволить власть в России, т.к. тогда пришлось бы признать зависимость воли суверена от состояния и потребностей населения, а это перечеркивает всю систему взаимодействий при прежнем властном порядке. Власть суверена невозможно аннулировать через сеть социальных, культурных реформ, через революции и военные столкновения; она отступает перед нормализующей властью в тот момент, когда и носители власти, и их подопечные в одинаковой степени становятся объектом применения техник и практик управления. Когда правитель лишается своего «мистического» статуса, своих абсолютных прав, когда население превращается в объект инвестиций со стороны власти, тогда появляется и современный тип власти126. Насколько характерна «нормализующая» власть для современного российского общества нам еще предстоит разобраться.

1.4.3. Право и мораль: неразрешенный конфликт Еще более сложный феномен представляет собой влияние православия на отечественную юридическую культуру, на формирование представлений о гражданских правах и свободах и на состояние пенитенциарной системы. Интересным фактом является то, что большинство религиозных отечественных философов были юристами по образованию. Это говорит не только о том, что в России юридическое образование в XIX веке было самым качественным, но и о том, что процессы юрисдификации в российском обществе захлебнулись в волне традиционного права, опирающегося на принципы крови и рода, а не на принципы личной свободы и имущественных прав. Вообще в русской философии права XIX-XX вв. существовала мощная тенденция к обоснованию юриспруденции на религиозных принципах. Этой традиции придерживались и юристы-теоретики — П.И. Новгородцев, Е.В. Спекторский, и юристы-практики — С. Баршев, и философы — Н.А. Бердяев, С.В. Соловьев. Результатом подобного синтеза стало размывание и снижение эффективности действия законов. Норма закона часто уступала перед «голосом сердца» судьи, судебного исполнителя, прокурора. Закон обрастал недискурсивными, нелегальными допуще125

Чебышев-Дмитриев А.П. Вступительная лекция, прочитанная в Казанском университете 6 сентября 1860 г. // Юридический журнал. М., 1860. №2. С. 66-89. 126 Фуко М. История сексуальности. Т.1. Воля к знанию / Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С. 238—268; о «мистическом теле» короля см.: Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенный преимущественно во Франции и Англии. М., 1998. – 532 с. 71

Российская исправительная система и тюремная субкультура

ниями, которые становились намного важнее установленного законодательства и, самое опасное, именно эти допущения получали общественное признание и одобрение. В силу того, что общество приветствовало помимо знания законов судебными чиновниками, еще и их «душевное соучастие» в происходящем, основанное на религиозности, от преступника, в ответ, по прежнему требовалось «публичное покаяние и раскаяние», а не только признание в кабинете следователя. Моральные и нравственные основания продолжали управлять юридическими и правовыми аспектами. Они иногда латентно, а иногда и совершенно открыто, определяли направленность юридического закона и правовой нормы. Отсутствие дифференциации законодательства от морально-нравственной оценки в России, когда ни одна общественная подсистема не могла обладать достаточной для функционирования автономностью, свидетельствует о том, что государство и общество оставались в плену традиционного права. Ярким примером подобной позиции являются работы профессора Московского университета С. Баршева. Еще в конце пятидесятых годов С. Баршев сетует на отторжение европейского уголовного права от всякого религиозного и нравственного начала. У С. Баршева, идет, притом, речь не о защите путем уголовного права религиозных и нравственных интересов, что вполне объяснимо и допустимо, он прямо заявляет, что золотым веком можно считать те времена, когда «религия, нравственность и право вовсе не отделялись друг от друга, — всякое право исходило непосредственно от самого Бога, им было освящаемо и хранить его значило быть нравственным и добрым»127. Тождество юридического и морального элемента представляется для С. Баршева столь бесспорным и реальным, что он считает нужным искать именно в нем необходимое основание для решения вопросов уголовного права, возбуждающих какое-либо сомнение128. В своем стремлении принять на себя образ стойкого защитника религии и нравственности С. Баршев развивал соответственные взгляды и в вопросе об основании права наказания. С. Баршев выступает энергичным защитником абсолютной или, как он выражается, «отрешенной» доктрины: наказание не может преследовать никаких практических целей, кроме одной — высшее возмездие за содеянное преступление. Если принять во внимание что правом на возмездие обладает только высшее существо, Бог («Мне отмщение, и аз воздам» — «Послание к Римлянам» гл. 12, 19), то смешение юридического и религиозного в данном случае вообще лишает смысла исправительную систему как социальный институт. В контексте своих воззрений одним из самых возмутительных преступлений Баршев называет «преступление против религии»: «Бог и религия могут быть оскорбляемы челове127

Баршев С. Взгляд на науку уголовного законоведения // Журнал Министерства народного просвещения. 1858. Т. 98. С. 156. 128 Там же. С. 170. 72

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

ческими действиями, в Боге они могут даже возбуждать чувство мести…Этот взгляд не выдуман людьми и высказан прямо в откровенном христианском учении»129. Под преступлениями против религии Баршев понимал любую критику православной доктрины и деятельности православной церкви. Уголовное преследование инакомыслия в России окончательно деформирует институт наказания. Говоря о взаимодействии общественных подсистем, Т. Парсонс отмечает, что «одной из тенденций современности было отделение специфичных религиозных обязательств от конституции прав и обязанностей граждан»130. Парсонс отмечает стандартную для европейских государств XVIII-XIX вв. тенденцию к строгой систематизации и классификации всех норм, действующих в социальном пространстве. Просветительская критика религиозного фанатизма и невежества стала индикатором того, что ни власть, ни общество больше не нуждаются в «чудесных», «сверхъестественных» объяснениях. Религия оказывается одним из культурных феноменов, который позволяет человеку выделить себя из физического природного мира, но не позволяет возвыситься одному человеку над другим. Религия и власть теряют субстанциальный характер и становятся функциями. В России сама возможность этого процесса была поставлена под сомнение господствующим властным дискурсом, утверждавшим «православие» в качестве основной, руководящей ценности. В результате, в обществе распространились не религиозность и духовность, а аморфность, апатичность и безответственность. Помимо судебного процесса без должного законодательного внимания оставались и условия содержания заключенных. Санитарное состояние камер, качество пищи, уровень больничного ухода, условия переправки ссыльных с этапа на этап, условия труда — все это регулировал не закон, а милосердие чиновников, отвечающих за состояние тюрем и исправительных учреждений. Примером тому служат мемуары М.А. Кутузовой, высланной из страны за несанкционированное открытие школы для крестьянских детей. Пока Кутузову доставили этапом до границы, ей пришлось перенести немало лишений: голод, грязь, болезни, вымогательство, насилие и пр. В течение нескольких месяцев ей не могла помочь ни одна инстанция, ни один закон не мог защитить ее от унижения и надругательства. Только участие и личное милосердие, воспитанное «религиозным чувством», начальника одной из тюрем, в которой Кутузова оказалась, помогли женщине добраться до границы, где ее ожидали родственники131. Смешение религиозного восприятия и юридического дискурса вызвало еще один парадокс в отечественной пенитенциарной системе. Тю129

Баршев С. Чтения по предмету уголовного законодательства, часть особенная. О преступлениях и наказаниях в особенности. М., 1850. С. 15. 130 Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997. С. 33. 131 Кропоткин П.П. В русских и французских тюрьмах. СПб., 1906. С. 46. 73

Российская исправительная система и тюремная субкультура

ремное заключение подразумевает в качестве самого большого наказания лишение свободы, но в России в силу определенных религиозных взглядов, пустивших глубокие корни в общественном сознании, лишение свободы, изоляция от общества не считались тяжелым испытанием. Вопервых, уголовный закон предусматривал использование телесных наказаний, и избежать их было более важно, чем лишиться свободы. Во-вторых, изоляция от общества никак не могла ограничить внутреннюю свободу, на чьем непременном существовании настаивала церковь и религиозная мысль. Ценность общественной жизни, коллективного труда и гражданского взаимодействия постоянно оспаривалась эсхатологическими настроениями. Поэтому в обществе очень серьезно относились к следующим лозунгам: «одиночество не есть отчужденность от космоса», «общество индивидов не является абсолютной ценностью», «один может быть соборнее, универсальнее целого коллектива»132. В-третьих, отсутствие конституции и развитой системы правовых актов обусловило низкую ценность прав и свобод гражданина в противовес очень высокому статусу идеальной и эсхатологически недостижимой личной свободы. Юрист П.И. Новгородцев заявлял, что достижения современного конституционного государства, так же как и устремления социализма и анархизма, являясь благом относительным, несоизмеримы с идеалом абсолютного блага133. Таким образом, религиозная основа юридической и уголовноправовой мысли в России XIX века привела к обесцениванию гражданских свобод, по сути, они стали атавизмами общественной жизни, направленной на достижение некоего абсолютного идеала.

1.4.4. Частное или общественное? Третья часть формулы Уварова — народность — также не соотносилась с принципами социальной модернизации, современного права и пенитенциарной системы. Понятие «народность» в наиболее общем ключе подразумевает общинное общежитие с соответствующими ценностями и определенным отношением к собственности134. «Народность» исключала всякую демографическую регуляцию, кроме, конечно, максимальной интенсификации рождаемости; она исключала регуляцию отношений внутри общины со стороны внешних социальных институтов; она исключала наличие разветвленной системы собственности на землю, средства производства и пр. (идеальным собственником могут быть Бог, государь, государство). Все эти три исключения демонстрируют, что пенитенциарной системе в стиле пенсильванского квакерского общества негде было развернуть в 132

Бердяев Н.Н. Смысл творчества / Сочинения: В 2-х тт. М., 1994. Т.1. С. 162. Новгородцев П.И. Право и нравственность // Правоведение. 1995. №6. С. 109-110. 134 Соловьев С.В. Национальный вопрос в России. М., 2007. С. 206. 133

74

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

России свои технологии и методы наказания. Рост населения не контролировался, и система наказания не могла определить своих «потенциальных» объектов; община была закрыта для внешних механизмов социализации, происходящие внутри нее процессы подвергались самосуду или общественному порицанию, а не являлись предметом судебного разбирательства (многочисленные примеры убийства родственниками женщин за внебрачные связи); неунифицированное отношение к собственности лишало возможности развернуть дискурс наказания в экономической сфере, которая была так важна для уголовного законодательства европейских государств XVIII-XIX столетий. Мошенничество, кражи, подлоги, растраты и пр. — все это были уголовно-наказуемые деяния, но в России не существовало такого института, который бы открыто и непримиримо выступил с осуждением подобных действий. В обществе царило попустительское отношение к экономическим преступлениям, которое поддерживалось и религиозным, и научным дискурсом. Профессор политической экономии С.Н. Булгаков, автор экономического труда «Философия хозяйства», был одним из тех, кто осуществлял дискурсивную легитимацию подобного попустительства. Вся экономическая сфера, «экономизм» в его терминах, критикуется им за самодостаточность (а именно на самодостаточности «экономики», «политики», как подсистем общества, в современном мире настаивает Т. Парсонс, видя в самодостаточности залог, в том числе, и адекватного наказания за противоправные действия135). Имущество и труд — это не цель и даже не средство (например, по исправлению преступника), по мнению Булгакова, а бремя человека, «человек обречен на хозяйственную деятельность». И одна из главных забот человека заключается в избавлении от хозяйства, «человеку нужно стремиться не к свободе в хозяйстве, а свободе от хозяйства»136. Эти положения для существования пенитенциарной системы могут иметь, по крайне мере, два последствия: 1) если защита собственности не является приоритетным направлением, то отпадает необходимость в дисциплинирующем режиме наказания, ведь строгий распорядок дня преступника, предложенный Фоше137, учит, помимо прочего, и уважительному отношению к собственности: государственной, личной, общественной; 2) конфискация имущества, строгий надзор за личными вещами заключенного и взыскания, предусматривающие запрет на пользование ими, — все эти правила, введенные пенитенциарной системой, с точки зрения Булгакова можно трактовать не как наказание преступного индивида, а как своеобразный шаг на пути его «освобождения» от груза имущества и хозяйственной деятельности. 135

Парсонс Т. О структуре социального действия. М., 2002. С. 431-433. Булгаков С. Свет невечерний. М., 1994. С. 309-310; С. 316-317. 137 Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 398-407. 136

75

Российская исправительная система и тюремная субкультура

1.4.5. Перенаселенность исправительных учреждений Еще один пример того, что в России тюремная система, отвечающая потребностям массового общества, расходилась с законодательством — это вечный для России вопрос переполненности тюрем. Проблема «перенаселения» тюрем не замыкается на отсутствии необходимого количества тюремных помещений и на недостаточном финансировании, хотя именно так власти пытаются представить эту проблему. По отчету тюремного комитета Саратовской губернии за 1871 год, во всех десяти исправительных учреждениях, находящихся на территории губернии, на одного заключенного приходится 0,7 кубометров воздуха, что в 5 раз меньше установленной нормы138. По статистическим данным Генеральной прокуратуры Российской Федерации за 2006 год, этот показатель снизился до 0,5 кубометров139. Тюрьмы переполнены не потому, что происходит слишком много преступлений, а потому что дискурс, которым пользуется власть, на порядок отставал и отстает сегодня от норм массового общества. Многие статьи законов напоминают, к сожалению, «китайскую энциклопедию», цитируемую Борхесом, где под рубрикой «животные» смешно и нелепо перемешались «а) принадлежащие Императору, б) набальзамированные, в) прирученные, г) бегающие как сумасшедшие»140. Например, в дореволюционном уголовном положении под одной рубрикой с одинаковой мерой пресечения значились особо тяжкие убийства, грабежи, богохульство, попытка самоубийства, вольнодумство, бродяжничество. Точно так же и сегодня многие статьи уголовного кодекса смешивают разнопорядковые преступления, в результате чего в следственном изоляторе, на скамье подсудимых, а затем и в местах лишения свободы оказываются граждане, многие из которых за свои «проступки» могли бы нести адекватное наказание, но не требующее лишения свободы, по крайней мере, на длительный срок. По мнению правоведов, статья 162 УК Российской Федерации об ответственности за незаконные сделки с валютными ценностями смешивает валютные хищения с хищением государственного и частного имущества, предусматривая более суровое наказание за незаконные манипуляции с валютой, хотя на деле «опасность таких деяний заключается уже не в посягательстве на монополию государства в сфере сделок с валютными ценностями, а в том, что государство недополучает определенные средства от осуществления таких сделок»141. 138

Воскобойников Н. О приютах для несовершеннолетних преступников в связи с кратким историческим очерком мест заключения вообще. Саратов 1873. С. 15-18. 139 «Неволя». Альманах: 2006. № 11. http://www.index.msk.ru 140 Борхес Х. Аналитический язык Джона Уилкинса / Вавилонская библиотека. Ростов н/Д., 1999. С. 229-230. 141 Наумов А. Новый уголовный закон // Законность. 1994. №10. С. 2-9. 76

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

Тюрьма в России оказалась заложницей очень невнятного, неартикулированного дискурса власти, который всегда колеблется между «вселенской любовью и всепрощением» (по подсчетам юристов, только с 6 ноября 1918 года по февраль 1994 года было издано 220 постановлений об амнистировании, примерно по 3 постановления в год) и жесточайшим насилием, граничащим с откровенным террором142. В чем причина подобного дискурсивного замешательства отечественной власти? При анализе уложений и программ относительно исправительных учреждений в дореволюционной России, указов и кодексов советского периода и современных экспертных исследований, проводимых юристами, психологами, криминологами в местах лишения свободы, была выявлена одна любопытная тенденция. До последнего времени государственная власть не рассматривала исправительные учреждения, их обитателей и тех, кто обеспечивает функционирование этих заведений, в качестве полноправного сегмента общественной жизни. Власть в России не утруждала себя анализом материала, находящегося на входе и выходе такой системы, как тюрьма. Тюрьма оставалась для власти «черной дырой»143, где всякая дифференциация, любой анализ и классификация сталкиваются с непреодолимой преградой — отсутствием материала, объекта для исследования. В дореволюционной России ни общественные комитеты, ни государственные учреждения не наделялись достаточными полномочиями, позволяющими им привнести ясность в вопрос о том, имеет ли специфические социальные черты та группа лиц, которая содержится в тюрьмах, и на каких условиях общество должно строить с ней отношения. Так, например, в Положении «Об учреждении в России попечительского общества о тюрьмах» 1819 года функции создаваемого комитета обозначены очень расплывчато144. Здесь нет четкого определения задач и целей комитета, нет сведений, кто непосредственно занимается сбором средств, кто может выступать в качестве источника финансирования, и самое главное, на какие нужды эти средства могут быть израсходованы. Не обозначено, может ли комитет контролировать должное обеспечение заключенных питанием и одеждой, имеет ли он право следить за соблюдением санитарных условий в тюрьмах; в положении вообще не обозначен правовой статус представителей этого комитета в тюрьмах. Акцент в работе комитета сделан на «духовном наставлении заключенных в правилах христианского благочестия и доброй нравственности». К середине XIX века работа Общества была полностью парализована отсутствием законодательной базы. 142

Сазонов Б. Милосердие государства // Законность. 1994. №11. С. 9-16. О значении для современного научного дискурса системы белая стена/черная дыра см.: Делез Ж.., Гваттари Ф. Что такое философия. СПб., 1998. С. 207-256. 144 Общее собрание законов 9 июля 1819. СПб., 1819. №27; Воскобойников Н. О приютах для несовершеннолетних преступников в связи с кратким историческим очерком мест заключения вообще. Саратов, 1873. С. 20-30. 143

77

Российская исправительная система и тюремная субкультура

В современной России активно действуют многие правозащитные организации, анализирующие состояние отечественной пенитенциарной системы. Но сегодня особое значение приобретают, помимо правовой защиты, социальная защита и социальное обеспечение. При существующей законодательной базе, регламентирующей деятельность исправительных учреждений, у социального работника в наличии имеется немного рычагов воздействия на порядок исполнения наказаний, и он имеет дело уже с результатами проводимой политики в области правового регулирования. Эффективным рычагом воздействия в руках органов социальной защиты и попечительства может стать Положение о попечительских советах при воспитательной колонии уголовно-исправительной системы, принятое в 1997 году. Важной сферой деятельности социальных работников и правозащитных организаций является расширение полномочий попечительских советов и формирование их на базе исправительных учреждений строгого и особого режима. Попечительские советы имеют право не только участвовать в обеспечении защиты прав и законных интересов осужденных, но и влиять на формирование новой социальной политики в отношении осужденных145.

1.4.6. Прокурорский надзор в местах лишения свободы Анализ Уголовно-исполнительного кодекса СССР и Положений о прокурорском надзоре за соблюдением законности в местах лишения свободы показывает, что в советский период осужденные оказывались вне общественного внимания и знания. За заключенными надзирали, но их при этом «не видели» и «не знали». Так, например, с 1926 года по 1970 год в стране не было проведено ни одной переписи заключенных. В 1970 году была осуществлена первая перепись осужденных по пяти категориям, включающим: 1) мужчин, отбывающих наказание в ИТК общего, усиленного, строгого и особого режима; 2) женщин, отбывающих наказание в ИТК общего и строгого режима; 3) отбывающих наказание в тюрьмах; 4) отбывающих наказание в ИТК-поселениях; 5) отбывающих наказание в воспитательно-трудовых колониях. В этой переписи впервые переписной лист содержал вопросы социально-демографического, уголовно-правового, исправительно-трудового характера. Также в перечень входили оценочные вопросы, но касались они исключительно отношения заключенного к труду и степени его исправления. Материалы по результатам переписи заключенных 1970 года были напечатаны ВНИИ МВД СССР в 1972 году. На протяжении 44 лет в СССР осужденные находились по ту сторону граж145

Постановление Правительства РФ №1295 от 13 октября 1997 г. Примерное положение о попечительском совете при воспитательной колонии уголовно-исполнительной системы // Российская газета. 1997. 29 октября. 78

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

данских прав и социальной защиты. Интересно, каким образом можно было декларировать пользу трудовой деятельности в деле исправления преступника и заявлять о правах трудящегося заключенного, если органы надзора с трудом представляли себе, кто именно содержится в местах лишения свободы. В этой связи любопытно содержание работы Крахмальника Л.Г. «Труд заключенных и его правовое регулирование в СССР», изданной в 1963 году. Не имея никаких статистических данных об условиях труда осужденных, о трудовом травматизме в колониях, даже о возрасте тех, кто отбывает наказание, автор книги подробно разбирает по пунктам, какими правами и обязанностями в области труда обладают заключенные в нашем государстве146. Поднимая проблему исполнения наказания в СССР, нельзя обойти вниманием и такое страшное явление социалистической действительности, как ГУЛАГ. Существовавшей в советские годы системе лагерей посвящено немало литературы как исследовательской, так и художественной и биографической, опубликованы многие данные, сняты документальные и художественные фильмы. Несмотря на кажущееся обилие материала и многочисленные публичные дебаты, тема ГУЛАГа продолжает оставаться болезненной для нашего общества. Ведь очень многие механизмы контроля и подавления, действовавшие в советских лагерях, продолжают существовать и сегодня в скрытом, латентном виде. Чудовищную особенность ГУЛАГа очень верно отметил Поль Вирильо: «Что такое ГУЛАГ? Это разновидность антигорода, который существует на невидимой территории»147. Сведения о расположении лагерей были засекречены, информация о содержащихся там людях также была не доступна. Именно эти «несуществующие» заключенные, находящиеся на «необозначенных» территориях, осуществляли индустриальное чудо социалистических пятилеток, строя заводы, каналы, железные магистрали. Производственная эффективность обеспечивалась людьми, не имеющими по сути гражданских прав, т.к. сам факт их существования был неопределенным: об их судьбе ничего не знали родственники и друзья, а государство не признавало их наличия. О двух сверхреальностях советской эпохи — ВДНХ и ГУЛАГе, — олицетворявших деспотическую власть, пишет В. Подорога в эссе «Знаки власти (записки на полях)».148. Коммуникационные сети и гиганты индустриализма — действительно «чудо», их возвели те, кого не было ни в официальных документах, о ком не упоминала риторика власти, кто не попадал на передовицы советских газет, не получал государственных наград, заработной платы, бесплатного медицинского обслуживания, отпуска, кто потерял 146

Крахмальник Л.Г. Труд заключенных и его правовое регулирование в СССР. Саратов, 1963. С. 83. 147 Virilio P. The Vision Machine. London, 1994. – 81 p. 148 Подорога В. Знаки власти (записки на полях) // Киносценарии. 1991. №. 3. С. 176189; № 4. С. 179-191. 79

Российская исправительная система и тюремная субкультура

всякую социальную опору и, может быть, самое главное — культурную память. Не происходит ли в современном обществе похожих процессов, инспирированных только уже не политическими решениями, а экономическими условиями? Многочисленные «гастарбайтеры», работающие на стройках, в швейных мастерских, в цехах по производству продуктов питания, ночующие на рабочем месте, не имеющие никаких социальных и гражданских прав, не существующие для официальной экономической отчетности — вот кто сегодня является создателем производительной эффективности. Самое страшное в данной ситуации, что «гулаговский синдром», характеризовавший политическую власть в СССР, распространился в самом обществе и до сих пор дает о себе знать. Настойчивая потребность политической власти неэффективно, бесчеловечно, использовать человеческие ресурсы для своего укрепления проникла в экономическую сферу. Современный работодатель — это суверен с неограниченной властью, т.к. законодательство в сфере социальной защиты настолько размыто, что обойти его нормы не представляет никакого труда. С другой стороны, население с поразительной сговорчивостью готово терпеть все социальные несправедливости, воспринимая их как неизбежность, как должное. Видимо, «гулаговский синдром» имеет двухстороннюю направленность: он не только развращает власть, но и лишает способности сопротивляться подчиненных. Еще одним свидетельством парадоксального отношения власти в СССР к осужденным являются исследования в области исполнения законности в местах лишения свободы. Журнал «Социалистическая законность» (с 1987 года «Законность») примерно раз в квартал публиковал статьи, рассказывающие о формах прокурорского надзора за соблюдением законности в исправительных учреждениях. Содержание этих статей вызывает немало вопросов. Главный их лейтмотив — «уделять в тюрьмах и колониях больше внимания исправлению и перевоспитанию заключенных» — очень похож на пустой призыв в 1819 году комитета по тюрьмам о «духовном наставлении заключенных в правилах христианского благочестия и доброй нравственности». В некоторых статьях авторы открыто обвиняют тех прокуроров и их помощников, которые «много уделяют внимания сбору цифровых данных, не характеризующих состояние законности (как-то: возраст заключенных и пр.), и в то же время слабо реагируют на правонарушения». Однако ни в одной статье не сказано, а кто же должен заниматься сбором подобной информации, если допуск в места лишения свободы имеют только прокурор и его помощники149. 149

Зарубин Н., Пахмутов А. Участие общественности в прокурорско-следственной работе // Социалистическая законность. 1962. № 9. С. 3-7; Коршунов Ю. Совершенствовать прокурорский надзор по гражданским делам // Социалистическая законность. 1962. № 9. С.8-11; Сафронов А. Улучшить надзор за соблюдением законности в местах лишения свободы // Социалистическая законность. 1962. № 9. С. 12-16; Патраков Ю. 80

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

Не менее расплывчато статьи говорят и о характере «правонарушений», которые прокурорский надзор должен выявить. Здесь можно встретить упоминания о незаконном заключении в следственный изолятор лиц, совершивших правонарушения, не влекущие за собой подобную меру пресечения; или же говорится о нарушении правил расконвоирования и неправильного размещения заключенных в колонии; встречаются случаи неправомерного прошения о досрочном освобождении со стороны администрации колонии; несколько раз упоминаются отказы прокуроров реагировать на жалобы заключенных. Однако возникает вопрос — в чем смысл «неправильного размещения заключенных в колонии»: не было соблюдено правило дифференциации преступлений, или же камерах помещалось слишком много людей? На что именно жалуются заключенные — на жестокие дисциплинарные взыскания, на незаконное удержание заработной платы, на антисанитарные условия? Кто жалуется больше — мужчины или женщины; впервые попавшие в колонию или те, кто отбывает повторный срок? Почему администрации тюрем ходатайствуют о досрочном освобождении рецидивистов и не делают этого в отношении инвалидов, первый раз попавших в тюрьму и примерно исполняющих свои обязанности? Почему руководство колоний не получало сведения о повторных преступлениях бывших заключенных? Какая велась социальная работа с семьями осужденных? Список вопросов, не вошедших в оглашенные прокурорские отчеты, можно продолжать до бесконечности. Вызывает большие сомнения и эффективность прокурорского надзора в местах лишения свободы в советский период. Во-первых, существует некоторый парадокс в том, что за соблюдением законности государством следит государственный же чиновник, который к тому же законодательно не имеет правао инспектировать оперативно-хозяйственную или иную управленческую деятельность администрации тюрем. Следовательно, управление тюрьмами оказывается почти не регулируемым актом, т.к. общественные и государственные комитеты по тюрьмам серьезного правового или экономического статуса не имели. Во-вторых, инспектирование мест лишения свободы в иерархии прокурорских обязанностей занимало очень низкое положение. По приводимым статистическим данным по бывшим республикам СССР (РСФСР здесь не учитывается), работники, занимавшиеся надзором за тюрьмами, по образованию и уровню специальной подготовки были слабее работников других отраслей прокурорской деятельности, среди них была бóльшая текучесть кадров и чаще встречалась неукомплектованность штатов150. В результате, надзор за местами Прокурорский надзор за законностью в местах лишения свободы // Социалистическая законность. 1963. № 8. С. 32-41; Борецкий А. Совершенствование федерального законодательства о прокуратуре // Законность. 1993. № 11. С. 3-26. 150 Сафронов А. Улучшить надзор за соблюдением законности в местах лишения свободы // Социалистическая законность. 1962. № 9. С. 12-16. 81

Российская исправительная система и тюремная субкультура

лишения свободы был, во-первых, односторонним, так как не подразумевал привлечения широкого круга специалистов, во-вторых, — некомпетентным, ведь осуществляли его работники прокуратуры с низкой квалификацией. Осужденный продолжал оставаться для власти малозначительным и неинтересным объектом, и ни он, ни его семья не входили в число лиц, нуждающихся в социальной работе и общественном внимании. Изменилось ли отношение к осужденным со сменой политических ориентиров в России в 90-х гг. XX века? Однозначный ответ на поставленный вопрос вряд ли смогут сформулировать и правозащитники, и исследователи, и сотрудники органов надзора, и сами осужденные. Нововведений в исправительной системе и уголовно-исполнительном законодательстве было много, но привели ли они к изменению положения осужденных и отношения к ним со стороны власти и общества, — этот вопрос остается открытым. Активная работа правозащитных и общественных организаций пролила свет на происходящее в тюрьмах, следственных изоляторах, на зонах, придала обезличенной фигуре осужденного индивидуальные черты. Однако сами правозащитники констатируют недостаточность своих действий, отсутствие систематичности в исследовании тюремных субкультур, корпоративную закрытость исправительных учреждений и наличие в обществе устойчивого и предельно негативного отношения к осужденным151. Старые и знакомые проблемы перекочевали в новую социальную и политическую обстановку, что лишь подтверждает нашу гипотезу — прежние формы господства и управления не связаны с каким-то конкретным политическим режимом, их невозможно устранить с помощью революций. В обществе в целом должно произойти переосмысление властной структуры, на макро- и на микроуровнях социального бытия должен произойти переход от системы подавления к системе управления. В современном российском обществе симптомы этого перехода присутствуют, но явно в недостаточном количестве. Необходимо, чтобы принцип ценности любого человека для общественной системы перестал быть частью политической риторики, а стал неотъемлемым законом функционирования любой социальной практики. Процесс распространения этого принципа крайне сложен и требует внесения корректировок в деятельность многих социальных и культурных институтов, прежде всего, в СМИ и систему образования. Только тогда, когда ценность индивида станет неким априорным постулатом для деятельности всех социальных систем, можно будет говорить о реальном изменении положения осужденных и об уменьшении влияния принципов тюремных субкультур на повседневную жизнь общества. Проблема тотального распространения субкультур исправительной системы в России полномасштабно, на высоком аналитическом уровне бы151

Смирнов А. Правозащитное движение страшно размыто // «Неволя». Альманах: 2006. №10. http://www.index.msk.ru 82

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

ла освещена А.Н. Олейником152. Автор говорит о том, что в современном российском обществе наблюдается мощная экспансия тюремной субкультуры в различных сферах жизнедеятельности. Этот факт характерен именно для России, т.к. в других государствах тюремная культура строго локализована и не встречается повсеместно. Дело здесь не в плохих материальных условиях содержания заключенных, а в особой организации исполнения наказаний. В отличие от большинства западных стран, где практикуется камерная система содержания осужденных, в России традиционно используется «барачная» или «артельная» система, при которой осужденный лишен всякого индивидуального пространства. Именно такая ситуация создает стимулы к выработке особых «правил игры», позволяющих уживаться всем собранным вместе помимо их воли людям. «Правила» субкультур исправительных учреждений предельно жестки и устойчивы, и избавиться от них, изжить их в условиях свободы крайне сложно, для этого требуется наличие всесторонней адаптационной программы, которой не располагают на сегодняшний день ни Министерство юстиции, в чьем ведомстве находятся исправительные учреждения, ни социальные службы. Одной из причин отсутствия подобной программы является малочисленность исследований, посвященных тюремному заключению, их предельная обобщенность и невнимательность к микросоциальным процессам, происходящим в тюрьме и современном обществе. Еще одним значительным исследованием тюремной жизни, проведенным в последние годы, является работа Л. Альперн «Сон и явь женской тюрьмы»153. Книга включает в себя теоретическую часть и эмпирические материалы. В первой главе автор анализирует криминологические теории женской преступности, а также предлагает свои комментарии Уголовного Кодекса Российской Федерации. Вторая часть — «Очерки» — состоит из впечатлений, наблюдений, интервью автора, сделанных в женских колониях. Обращение к проблеме женской преступности и осужденных женщин — это не просто дань феминистской моде (особенно, если учесть, что «мода» на феминизм явно ослабла), это — важный шаг по формированию портрета современного осужденного. Впервые, пожалуй, отечественный осужденный получил социальную и культурную стигматизацию, помимо криминальных «мастей» и «каст». Осужденный получил гендерную характеристику. Л. Альперн собрала удивительные и трагичные истории о том, как можно быть Кем-то в тюрьме, что нужно перенести, чтобы быть женщиной там, где человек — это Никто. Именно такие исследования, посвященные женщинам, мужчинам, подросткам, пожилым осужденным, инвалидам, больным СПИДом и туберкулезом в тюрьме, нужны для восполнения существующего вакуума информации о тюрьмах. Только четкое 152

Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001. – 418 с. 153 Альперн Л. Сон и явь женской тюрьмы. СПб., 2004. – 478 с. 83

Российская исправительная система и тюремная субкультура

понимание того, что происходит на зонах и кто там находится, позволит остановить «криминализацию» общественных отношений.

1.4.7. Предварительные выводы Подводя промежуточные итоги исследования, мы приходим к следующим выводам: 1) Существующая пенитенциарная система, настаивающая на жестком ограничении свободы индивида, не соответствует типу противозаконности, доминирующему в современной и отечественной, и мировой криминальной среде; 2) В России конструирование пенитенциарной системы не сопровождалось соответствующей трансформацией законодательной базы и не поддерживалось распространенными общественными ценностями и нормами; 3) Государственная власть традиционно была невнимательна к осужденным, оставляя эту группу вне социальных и правовых механизмов защиты и опеки. Подобная индифферентность власти привела, по крайней мере, к двум тяжелым последствиям: 1) в стране сформировалась система нелегальных, неправовых взаимосвязей и отношений, способная конкурировать с легализованной властью и обладающая своей «теневой экономикой», «теневым правом», «теневыми службами социальной защиты», «теневой охранной организацией»; 2) в обществе настойчиво культивируется определенный тип героя, прошедшего через тюремный режим и обладающего каким-то особым чувством справедливости и свободы, который не соответствует, а самое главное, превосходит официальные, легализованные принципы справедливости и свободы личности. Обе эти тенденции искажают образы власти в обществе, превращая ее саму в механизм по тотальной криминализации общества. Если не касаться вопросов изменения законодательства, т.к. это входит в компетенцию непосредственно юристов и правоведов, то какие меры по трансформации ситуации в исправительных учреждениях в лучшую сторону можно предложить? Что может заставить государственную власть принять новые правила дискурсивной игры, в которой не существует «черных дыр», и в которой каждый член общества — это источник определенного рода знаний, а, следовательно, объект интереса со стороны науки и власти? Весь предлагаемый комплекс мер может быть последовательно осуществлен в серии социально-антропологических экспертиз, направленных на разрушение изоляционного режима существования современных отечественных исправительных учреждений: 1) Медико-психологической экспертизе, анализирующей случаи суицидального, «некрофильского» поведения в местах лишения свободы, уровень смертности от эпидемий, хронических заболеваний, уровень рождаемости в тюрьмах и пр.;

84

ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ

2) Антропо-географической экспертизе преступности, выявляющей культурные, демографические, экономические, социальные, организационные, национальные, экологические, регистрационные особенности состояния преступности в той или иной стране, в том или ином регионе; 3) Гендерной экспертизе, которая позволит по-новому расставить акценты в старых понятиях «жертва», «агрессия», «социальная незащищенность» и т.д.; 4) Анализе девиантного поведения подростков и несовершеннолетних, раскрывающем новые формы и типы преступности; 5) Социально-адаптационной экспертизе, устанавливающей способы возращения бывшего заключенного к жизни вне тюремного режима и разрабатывающей формы работы с семьями осужденных. Важное место в деятельности этой экспертной группы занимает работа с теми, кто приговорен к пожизненному заключению; 6) Широкой социально-медицинской экспертизе работников исправительных учреждений, выясняющей какие группы населения традиционно заняты в этой сфере, уровень их образования, возраст, семейное положение и характер семейных отношений (не переносится ли вовне агрессия, подозрительность, напряженность). В последние годы, несомненно, выросло количество и качество социально-антропологических исследований состояния преступности и исправительных учреждений в России. Однако впереди у исследователей еще очень много работы по накоплению, систематизации материала и выработке действенных рекомендаций154. Жесткая сегрегация и локализация мест заключения не ограждают граждан от влияния тюремной субкультуры. Колонии и тюрьмы в их нынешнем виде скрывают преступность, делают недоступной информацию о ней и не позволяют внутри общества выработать действенные механизмы сопротивления ее влиянию. Локализация криминального сообщества в тюрьме не ведет к локализации символического пространства тюремной субкультуры. Именно поэтому необходимо провести полномасштабную профессиональную экспертизу исправительных учреждений, которая сумеет предоставить обширную информацию о тех, кто там содержится. Успех подобного мероприятия во многом зависит от степени осознания государством важности осуществления этого проекта. 154

О различных типах экспертиз см.: Лунеев В. География организованной преступности и коррупции в России (1997-1999 гг.) // Государство и право. 2000. № 11. С. 23-34; Антонян Ю., Верещагин В. Убийцы, отбывающие пожизненное лишение свободы // Государство и право. 1999. № 11. С. 44-50.

85

Социальная политика и законодательство

2. ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ 2.1. Социальная политика и законодательство 2.1.1. Гендер и пол в законодательных актах В 1998 году Уголовный, Уголовно-процессуальный и Уголовноисполнительный Кодексы Российской Федерации были приведены в соответствие с положениями Международных и Европейских Конвенций по правам человека. Статьи кодексов тщательно проверялись экспертами на наличие правовых гарантий и гендерной нейтральности для обвиняемых и заключенных. Однако уголовное право продолжает вызывать нарекания со стороны гендерных теорий и, самое главное, оно не способствовало снижению количества женщин, приговоренных к лишению свободы, а, напротив, сопровождается ростом рецидивизма среди женщин. В этой части работы мы попытаемся выявить механизмы гендерной дискриминации и сегрегации в риторике уголовного права. Исследование основывается на дискурсивном анализе отечественного законодательства в области уголовного права, наблюдениях, проведенных в ряде исправительных учреждений, и интервью с руководителями управления по исполнению наказания. Действующий Уголовно-исполнительный Кодекс Российской Федерации (УИК) введен в действие 1 июля 1998 года. Из ста девяноста статей УИК Российской Федерации в 21-й оговариваются условия отбывания наказания, отсрочки наказания и условно-досрочного освобождения для женщин. Целиком положению женщины в исправительных учреждениях посвящено три статьи — № 100, 177, 178. В 17 статьях речь идет о «беременных женщинах» или «женщинах, имеющих малолетних детей»155. Уголовный Кодекс Российской Федерации (УК) в 9 статьях утверждает специальные правила наказания для женщин, но только для беременных и имеющих детей в возрасте до шести лет. Кроме того, в трех статьях УК Российской Федерации беременность женщины трактуется как отягчающее обстоятельство, в случае, когда женщина является объектом насилия156. 155

Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. М., 2000. – 232 с. 156 Уголовный Кодекс Российской Федерации // http://www.consultant.ru/ 86

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

В условиях принудительного заключения распределение ролей и мер наказания происходит согласно следующему принципу: «биологические» особенности женщины одновременно определяют характерные черты «женских преступлений» и особый режим наказания для женщин. По данным ГУИД МВД Российской Федерации, в 1994 году в местах лишения свободы находилось 23066 женщин, что составляло 3,9% от общего числа осужденных. К 2000 году количество осужденных женщин выросло в 2,5 раза, что составляет около 60 тыс. (5% от всех осужденных): 45% женщинпреступниц осуждены за совершение корыстных преступлений; 20% — за разбой и грабеж; 15% — по статье 228, связанной с наркотиками; 16% — за убийство, в том числе и за превышение мер необходимой защиты; 4% — за нанесение тяжких телесных повреждений. С 2000 до 2006 гг. количество осужденных женщин выросло еще на 38%157. По мнению правозащитников, Уголовный кодекс Российской Федерации за 35% преступлений, которые, по статистике совершают женщины, предусматривает наказание в виде лишения свободы от 8 до 15 лет, что исключает получение отсрочки наказания или достаточно быстрого условно-досрочного освобождения даже при наличии малолетних детей. Но 65% преступлений, совершаемых женщинами, не требуют согласно УК долговременного лишения свободы. Мелкие кражи и мошенничество, характерные для женской преступности, подавляющее большинство юристов и правоведов относят к категории преступлений, которые сегодня не должны караться полным лишением свободы, а могут быть наказаны через систему частичного лишения свободы, штрафа, исправительных работ. Однако отечественная судебная реальность демонстрирует противоположную тенденцию: 91% женщин, осужденных сроком от 1 до 5 лет, полностью отбывают свой срок наказания158. Одним из важных пунктов критики уголовного права и уголовной практики со стороны гендерных теорий является стратегия криминализации женщин со стороны закона: считается, что женщины и несовершеннолетние девочки чаще становятся объектами уголовного интереса, чем мужчины159. Если рассматривать практику лишения свободы, то в большинстве стран (исключая государства, где ислам объявлен государственной религией) на одну женщину приходится от 6 до 15 осужденных мужчин160. Однако зарубежное право очень охотно и гибко использует альтернативные лишению свободы способы наказания, и в этом случае женщи157

Состояние правопорядка в России и результаты работы органов внутренних дел в 1994 году. М., 1995. Данные о количестве осужденных женщин предоставлены Общественным центром содействия реформам уголовного правосудия: http//www/prison.org/facts/women/index.htm. 158 Данные предоставлены Общественным центром содействия реформам уголовного правосудия: http//www/prison.org/facts/women/index.htm. 159 Women and Punishment: The Struggle for Justice. New York, 2002. P.49-51. 160 Лунеев В.В. Преступность ХХ века. Мировой криминологический анализ. М., 1997. С. 256-257. 87

Социальная политика и законодательство

ны, действительно, чаще подвергаются преследованию со стороны закона. Это связано с тем, что многие УК зарубежных государств подразумевают для женщин-проституток, распространительниц наркотиков, мелких воровок наказание в виде пробации (как в Англии) или принудительного помещения в воспитательные дома (как в Японии), тогда как для мужчин, занимающихся проституцией или распространяющих наркотические средства, никаких подобных мер не предусматривается161. В России Уголовный Кодекс не использует подобные виды наказаний. Здесь необходимо отметить наличие во многих странах расхождения между законодательством и реальной практикой. В уголовных кодексах половая принадлежность субъектов различных преступлений не оговаривается, но на практике эти преступления совершают, как правило, женщины, и законодательство невольно оказывается дискриминационным. Конечно, самым ярким примером подобной гендерной дискриминации является ситуация в Таджикистане. Согласно УК Таджикистана перевоз наркотических средств карается до 25 лет лишения свободы. Как показывает статистика, подавляющее большинство подобных преступлений совершают именно женщины, использующие свой организм в качестве контейнера для наркотиков. Для России вопрос насильственной криминализации женщин крайне актуален, он демонстрирует гендерное бессилие уголовного права и реактивный, «догоняющий» характер социальной политики в сфере исполнения наказания. Для того чтобы выяснить происхождение механизмов вытеснения или искажения концепта «социальный пол» из сферы легализованного дискурса, мы предлагаем применить дискурсивный анализ в отношении законодательной базы системы исполнения наказания. Под дискурсивным анализом мы понимаем нарративно-семиотическую интерпретацию дискурсивных практик, включающих собственно риторическую, языковую практику и практику неязыковую, манифестирующуюся в устойчивых социальных и культурных предпочтениях. В последние годы аналитики отмечают в России значительный рост корыстных преступлений среди женщин. Количество противоправных действий в экономической сфере, совершенных женщинами, за последние пять лет, выросло в 1,7 раза, а число подобных преступлений среди мужчин — в 1,2162. Этот факт во многом является результатом того, что в условиях жесткой конкуренции развивающейся экономики женский труд признается еще менее производительным и менее оплачиваемым, чем в ситуации стабильности и благоденствия. В период реформирования и коренной 161

Преступление и наказание в Англии, США, Франции, Германии, Японии. М., 1991. С. 215-216. Gilligan J. Violence: Reflections on a National Epidemic. New York, 1993. – 306 p. 162 Ефимова Е.Ю. Феминизация преступности: криминологические и преступноправовые аспекты / Тр. Моск. гос. юрид. акад. 1997. № 2. С.150-156; Ефимова Е.Ю. Криминологическая характеристика и предупреждение корыстных и корыстнонасильственных преступлений, совершаемых женщинами. М., 2001. С. 198. 88

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

трансформации экономических и социальных статусов женщины в первую очередь вытесняются с рынка труда, их чаще увольняют, отправляют в бессрочные отпуска (т.к. работодателем имплицитно подразумевается, что каждая женщина связана определенными отношениями с мужчиной, который способен содержать ее и всю семью). Представителями саратовской социологической школы было проведено исследование социальных проблем и социальной работы на этнографическом материале социальных сервисов одного из крупных российских промышленных городов. В отношении женской занятости авторами был сделан вывод, что на сегодняшний день в России речь идет не только «о концентрации женщин в том или ином секторе экономики, но и об их геттоизации», т.к. женское население концентрируется в малооплачиваемых секторах экономики163. Необходимо отметить, что рост экономических преступлений среди женщин происходит в областях, опять-таки, низкоприбыльных и малооплачиваемых: обман потребителей, мелкое мошенничество. Когда статистики приводят данные о преступлениях, совершенных женщинами, они не замечают тот факт, что в сфере коррупции, мошенничества в особо крупных размерах женская преступность остается нонсенсом. Это не говорит о более высоких «морально- нравственных» качествах женщин, об их большей принципиальности и честности; это свидетельствует о том, что прибыльная часть экономики, производства и финансовых структур попрежнему закрыта от женщин. Статистические данные подтверждают этот вывод: до 90% женщин, не занятых в промышленности, работают в торговле, банковской системе, социальной сфере и на предприятиях связи164. Точно так же, как женщина не способна заниматься общественнозначимым трудом, она не может совершить такие преступления, которые бы действительно поставили бы под угрозу само существование того или иного общества — для законодателя это допущение является очевидным, о чем свидетельствуют статьи УИК Российской Федерации. В разделе 4, глава 11, статья 74 при перечислении видов исправительных учреждений и соответствующих им типов осужденных закон четко определяет предел опасности и угрозы преступлений, совершаемых мужчинами и женщинами, и в каждом исправительном учреждении опасность, исходящая от мужчин-преступников оказывается на порядок выше. Вот сам текст статьи 74, подтверждающий этот вывод: «5. В исправительных колониях строгого режима отбывают наказание мужчины, впервые осужденные к лишению свободы за совершение особо тяжких преступлений; при рецидиве преступлений и опасном реци163

Ярская В.Н., Ярская-Смирнова Е.Р. «Не мужское это дело...». Гендерный анализ занятости в социальной сфере // Социс. 2002. № 6. С. 74-83. 164 Мезенцева Е.Б. Профессиональная сегрегация по признаку пола / Теория и методология гендерных исследований. М., 2001. С.137-163. 89

Социальная политика и законодательство

диве преступлений, если осужденный ранее отбывал лишение свободы, а также осужденные женщины при особо опасном рецидиве преступлений. 6. В исправительных колониях особого режима отбывают наказание осужденные мужчины при особо опасном рецидиве преступлений, осужденные к пожизненному лишению свободы, а также осужденные, которым смертная казнь в порядке помилования заменена лишением свободы на определенный срок или пожизненным лишением свободы»165. Конечно, порядок наказания, узаконенный этой статьей, можно трактовать, как «гуманный» по отношению к женщинам-преступницам, которых закон старается «уберечь» от предельно строгого наказания. Однако все это — лишь идеологически оправданная видимость. Женщинам не место в колониях особого режима не потому, что законодатель заботится о психическом и физическом состоянии женщины, помещенной в тяжелые условия содержания, а потому, что законодатель снова и снова утверждает культурный порядок, при котором дискриминация и сегрегация женщин является частью эффективно функционирующей системы отношений. Поддерживать эту систему отношений призваны все без исключения кодексы Российской Федерации. Так, Трудовой Кодекс, действующий с 2000 года, через систему ограничения доступа женщин к профессиям, связанным с тяжелым физическим трудом, и неэффективную дотационную политику в отношении материнства, намеренно ограничивает выбор и свободу женщины, устанавливает барьеры на ее пути к потреблению социальных благ. Социально благополучное общество не должно строить свою политику через систему гендерных запретов и допусков. Разрешая или запрещая женщине трудиться в условиях с риском для здоровья и жизни, служить в армии, находиться в колониях особого режима и пр., государство заботится, прежде всего, о собственных, корпоративных интересах, и игнорирует потребности и ожидания конкретной женщины. Нецелесообразность прямолинейной социальной политики, традиционной для отечественной государственной системы, особенно очевидна в местах лишения свободы. На практике законодательные инициативы в отношении женщин, беременных и имеющих малолетних детей, приводят к интенсификации дискриминации по половому признаку в исправительных учреждениях. Понятие «более легкий режим содержания» в законодательной риторике не подразумевает уважения к материнскому статусу женщины, признания психофизических особенностей и потребностей женщины, он оговаривает список материальных и финансовых затрат, которые должны понести исправительные учреждения, в чьих стенах содержатся «матери». В ответ на требование материальных затрат пенитенциарная система отвечает психическим и физическим насилием над женщинами: принуди165

Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. М., 2000. С. 84-85.

90

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

тельные гинекологические «обыски», отсутствие гигиенических средств в колониях, отказ в возможности находиться рядом с младенцем и пр.

2.1.2. Феминистская критика сексуальной политики Феминистская, а затем и гендерная критика доказали абсурдность и теоретическую несостоятельность убеждения, что в обществе существуют институты и практики, необходимые для его защиты и, одновременно, опасные для определенных, наименее защищенных слоев (женщин, детей, пожилых). Исследовательницы насилия в семье В. Брайнс и Л. Гордон, анализируя феномен насилия в обществе, определяют его следующим образом: «насилие — это знак борьбы власти за утверждение определенного типа культурного порядка»166. Армия и тюрьма, казарма и камера в их современном виде являются частью стратегии, устанавливающей новый порядок отношений в обществе: насилие и принуждение могут и не быть абсолютным злом, если они сопутствуют поддержанию легального «культурного порядка». Вопрос состоит не в том, от кого исходит насилие и на кого оно направлено, а в том, какой тип «культурного порядка» утверждает то или иное насилие. Действующие УК и УИК Российской Федерации так же активно участвуют в легализации определенного «культурного порядка» и поддерживает гендерно асимметричную общественную систему, предпочитающую заботиться о благе абстрактного и безликого субъекта-гражданина, обладающего естественными правами, которые необходимо конституционно закреплять, несмотря на всю их естественность. Ни женщина, ни мужчина не могут чувствовать себя в безопасности при данном культурном порядке, т.к. легализованному насилию подвергаются приоритеты гендерных ролей в обществе. Ведь сколько бы закон на протяжении последних двух столетий не заявлял о своей лояльности к женщинам, и сколько бы общественность не говорила о разлагающем действии тюрем на женщин, их приговаривали и к смертной казни, и к суровым условиям содержания, к ним применяли дисциплинарные взыскания и различные жестокие практики наказания. В тюрьмах уже XX столетия женщин содержали в карцерах, надевали на них смирительные рубашки. Дж. Митфорд, проводя эксперимент в одной из американских тюрем в 1971 году, обнаружила, что к заключенной, страдающей психическим расстройством, вместо лечения применяли явно дискриминационные меры: ее в течение долгого времени держали в неосвещенном карцере. Американская исследовательница и журналистка вместе с восьмью другими женщинами-учеными, изучающими пенитенци166

Цит. по: Лаурентис Т. Риторика насилия. Репрезентация гендера / Антология гендерной теории / Сост. Е. Гапова, А. Усманова. Минск, 2000. С. 352. 91

Социальная политика и законодательство

арную систему, провела семь дней в чикагской тюрьме в качестве заключенной167. А в саратовской тюрьме в начале XX века на женщин надевали так называемые «кожаные куртки» — чудовищную модификацию смирительной рубашки, после пребывания в которой человек оставался инвалидом168. В 90-х гг. XX столетия получили широкую огласку методы дискриминации (а точнее, откровенного насилия) в отношении женщин в тюрьмах и лагерях сталинской эпохи. Хорошо известна из мемуарной литературы история актрисы Татьяны Окуневской, у которой в камере заключения было отобрано нижнее белье во время менструального цикла. Властный дискурс в самом функционировании женского тела находит пространство для разворачивания карательных практик своей сексуальной дискриминационной политики. Значение подобных инцидентов заключается не в том, заботится ли власть об элементарных условиях содержания женщин или нет (в Правилах внутреннего распорядка в исправительных учреждениях, в Приложении 2 УИК Российской Федерации женщинам разрешается среди личных вещей иметь гигиенические пакеты169), а в том, что власть считает возможным и необходимым для себя регулирование физических процессов в женском теле. Если в традиционных культурах подобная сексуальная политика носила характер исключения (женщинам во время менструального цикла запрещалось посещение определенных публичных мест, они не допускались к некоторым видам деятельности), то современный тип власти использует принципы этой сексуальной политики в качестве механизма социальной политики, формирующей толерантный тип общества. Например, в трудовых кодексах ряда европейских стран предусмотрен ежемесячный однодневный отгул для женщин фертильного возраста. На первый взгляд, это явно прогрессивная тенденция, демонстрирующая гендерную толерантность власти. Но ответной реакцией на подобное требование закона может стать более твердое убеждение работодателя в том, что использование женской рабочей силы неэффективно, и забота законодателя оборачивается поддержанием гендерно асимметричной структуры современных обществ, а не социального благополучия женщины. К. Миллетт определила понятие сексуальной политики, как определенную парадигму власти и культуры в целом, которая контролирует индивидов через строгую регламентацию сексуальной жизни и надзор за репродуктивной функцией женщины, поэтому и основной, по крайней мере, наиболее очевидный удар от воздействия сексуальной политики принял на себя женский пол170. Однако, перечисляя многочисленные дискриминаци167

Митфорд Дж. Тюремный бизнес. М., 1988. С. 12-18. Сушицкий А. Кожаная куртка. Саратов, 1933. С. 15-18. 169 Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. М., 2000. С. 215. 170 Миллетт К. Сексуальная политика // Вопросы философии. 1994. № 9. С. 147-172. 168

92

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

онные сексуальные практики в отношении женщин у различных народов, Миллетт, во-первых, не обратила внимание на экономическую подоплеку дискриминации. Бинтование ног, клитороэктомия, конкубинат и пр. практики стремились скомпрометировать женщину в качестве полноправного участника рынка труда и экономических отношений171. Во-вторых, за пределами размышлений Миллетт остался факт того, что сексуальная политика, предлагая гендерные различия, не делает гендерных предпочтений, и мужчина, будучи участником тех же отношений, является объектом гендерной дискриминации наравне с женщиной. В-третьих, сексуальная политика, построенная на амбивалентности льгот и ущемления прав (женщина уважается как мать, но исключается как экономический субъект, высоко ценится социальный статус мужчины в обществе и игнорируется его эмоциональный статус в семье), разрушает саму себя через качественное увеличение льгот, т.к. с ростом социальной заботы возрастает и латентная, и утонченная дискриминация. Противостояние, которое возникает между льготами, предоставляемыми государственной властью осужденным беременным женщинам, и ее же стремлением исполнить свою функцию наказания, вполне укладывается в логику, предложенную С. де Бовуар в работе «Второй пол»: европейский рационализм мыслит культуру в целом через оппозицию мужского – трансцендентального – свободного и женского – телесного – подавляемого172. УИК Российской Федерации воспроизводит основополагающее для европейской культуры объединение «женского/телесного» и «мужского/трансцендентального». Гендерная критика здесь исходит из того, что оппозиция женского/мужского маркирует не разнопорядковые полюса, а относится к одному и тому же полю высказывания —к фаллогоцентризму. Эта изначальная установка бесконечно воспроизводит такие рудименты, как «женское желание» или «женская преступность», якобы соответствующая тесной связи «женского» с телесным, эмоциональным, аффективным началом. На этом зыбком основании строится система наказания и исправления женщин, стремящаяся укрепить связь женщины с телом и при этом контролировать всякое проявление телесного через процессы дисциплинирования (регламентация питания, прогулок, встреч с родственниками, пользования средствами личной гигиены). В перечне вещей и предметов, которые осужденным разрешается иметь при себе, специальный пункт посвящен набору предметов, необходимых женщинам, но нет соответствующего пункта, посвященного нуждам мужчин, что указывает на несоответствие статей УИК Российской Федерации грамотной гендерной политике173. Они воспроизво171

Хубер Дж. Теория гендерной стратификации / Антология гендерной теории / Сост. Е. Гапова, А. Усманова. Минск, 2000. С. 77-99. 172 Бовуар С. Второй пол. М., 1997. – 832 с. 173 Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. М., 2000. С. 125. 93

Социальная политика и законодательство

дят стереотипы господствующей дискриминационной сексуальной политики, привязывающей женское к телесному, а мужское к абстрактному.

2.1.3. Гендер как объект спекуляции для законодательства Современное российское законодательство является образцом подобной сексуальной политики. На первый взгляд, оно стремится к созданию наиболее благоприятного социального климата для существования женщины. УИК Российской Федерации предусматривает лишь трехмесячное заключение женщин в помещение камерного типа за злостное нарушение порядка (мужчин за подобное нарушение ожидает шестимесячное заключение), а беременные и имеющие малолетних детей женщины освобождаются от применения таких мер взыскания174. Но этот факт не говорит о том, что закон не оставил возможности распространения латентной дискриминации. В ходе интервью с сотрудниками органов исполнения наказания выяснилось наличие у большинства из них серьезного негативного аттитюда именно к женским исправительным учреждениям, а не к мужским. Поведение женщин в категорических терминах трактуется как эмоционально не сдержанное, менее контролируемое, женщины-заключенные не способны идти на уступки ни друг другу, ни руководству колоний, с ними не возможны отношения на паритетных началах, договоры и соглашения (подразумевается, что все это применяется в случае надзора за мужчинами). В процессе исследования в одной из тюрем, мы обнаружили, что в качестве поощрения (и как знак доверия) свободное перемещение по административному корпусу тюрьмы было разрешено мужчинамзаключенным, выполнявшим различные технические поручения, но подобная мера не применялась к осужденным женщинам. Все это свидетельствует о том, что в действительности женщины пользуются меньшим доверием. Однако законодательные акты не учитывают все аспекты проблемы и декларативно предоставляют список льгот беременным и имеющим младенцев женщинам-преступницам. Законодательство вопреки устойчивому недоверию и подозрению со стороны общественного (мужского) мнения «вверяет» женщине взращивание самого ценного для государства — «будущего поколения». На этой почве и возникают современные практики дискриминации женщины в исправительных учреждениях, более утонченные и более опасные, в первую очередь для самого общества, в котором они применяются. Женщина и ее тело были и остаются для власти объектами спекуляции. Власть, с одной стороны, признает высокую цену женского тела, благодаря его репродуктивным функциям, с другой стороны, власть подверга174

94

Там же. С. 111; Ст. 117, С. 112.

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

ет тело женщины беспрецедентным опасностям, и в этом двойном пространстве охраны и насилия разворачиваются механизмы контроля и воздействия на женщину. Главная проблема заключается не в том, что определенные институты и практики надзора и наказания опасны для женщины, а в том, что властные механизмы, искусственно генерируя эту опасность, оставляют женщине единственную возможность избежать или ослабить ее — материнство. Объявляя «материнство» самым естественным, природным состоянием женщины, власть откровенно лукавит. Репродуктивная способность женщины неоднократно использовалась для решения исключительно социальных задач. Например, повышение статуса (белой) женщины в Северной Америке в 90-х гг. XVIII века после войны за Независимость связано, прежде всего, с новой трактовкой роли матери в обществе. Идеология Просвещения потребовала большей ответственности перед обществом матери-республиканки и поэтому была широко развернута программа женского образования и новая концепция брака, как контракта между двумя равными партнерами. Однако идеология Просвещения не потребовала от женщины ответственности ради нее самой, она опять спекулировала на «материнстве» и «репродуктивной способности женщины-гражданки». Поэтому вне образовательных программ остались чернокожие женщины и коренные жители Америки — они не были гражданками, а также белые женщины преклонного возраста — они уже исчерпали свою репродуктивную способность (благо, что средний возраст женщин в Америке XVIII столетия не превышал 44-х лет)175. В условиях тюремного заключения льготы, которые получает беременная и кормящая женщина, согласно УИК Российской Федерации, выполняют ту же самую функцию, что и «программы образования женщин» в Америке XVIII столетия. Обе стратегии редуцируют женщину к одной единственной роли, социально значимой, но, прежде всего, биологически оправданной, роли материнства. Необходимо отметить, что эта стратегия активно действует не только в экономической сфере или в системе наказания. Она до сих пор определяет развитие естественнонаучного, медицинского, и даже, политического дискурса. Ведь запрет опытов по клонированию во многих странах является во многом результатом стратегии, которая способна представлять женщину лишь в роли матери (и наоборот, мать лишь в роли женщины). Продолжающаяся редукция роли женщины в обществе противоречит одному из основных принципов современного либерального общества, который Т. Парсонс называет ролевым плюрализмом: «Расширение ролевого плюрализма является важной составляющей процессов дифференциации, ведущих к становлению общества современного типа»176. Парсонс отмеча175 176

Эванс С. Рожденная для свободы. М., 1988. С. 72. Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998. С. 25. 95

Социальная политика и законодательство

ет, что в современном обществе социальная идентификация семьи продолжает зависеть от деятельности и профессиональной занятости отца, а не матери177. Следовательно, в действие современных властных механизмов заложено серьезное противоречие, построенное на культивировании в обществе гендерной асимметрии. С одной стороны, для эффективного функционирования институтов власть использует женщин, как один из объектов исключения. С другой стороны, трактуя роль женщины одномерно, власть разрушает себя изнутри. Прерывая развитие ролевого плюрализма, власть прерывает и образование многочисленных взаимосвязей и взаимозависимостей между людьми и институтами, в социальном теле образуются лакуны, пустоты, которые тут же заполняются материалом, не признающим ценностей данной общественной системы, например, терроризмом или наркоманией. Вот только несколько цитат из высказываний официальных властей относительно режима контроля на территориях, где действуют так называемые «бандформирования»: «На пропускных пунктах ведется тщательный досмотр транспорта и граждан. Из зоны оцепления выпускаются только женщины с детьми»178 (власть, не раздумывая, признает, что материнство находится вне области противозаконности). Еще одно высказывание служащего МВД: «Мы постоянно сталкиваемся с террористическими действиями со стороны женщин и детей. Здесь [в Чечне] нам нельзя никому доверять и никого жалеть: ни подростков, ни беременных женщин»179. На лицо столкновение двух противоположных систем. Первая система, проводя политику тотального контроля, репрезентирует, в частности, женщину в одной единственной роли с определенными характеристиками — мать, нежность, незащищенность. Вторая — подрывает основания первой через дискриминацию легализованных ролей, и теперь материнство характеризуется совсем другими чертами — жестокостью и преступностью. УИК Российской Федерации невольно способствует образованию и расширению зон противозаконности в отечественном обществе. Делает он это не только через непродуманную адаптационную стратегию, но и через полное игнорирование и непонимание смысла гендерной политики. Разрушительное действие УИК и других законодательных актов скрывается за декларацией магистрального для власти положения: патриархальный контроль в современном обществе тотален и избежать его невозможно. Речь здесь идет не только о том, что контроль в общественных институтах осуществляется мужчинами (администрация женских исправительных учреждений, по данным Общественного центра содействия реформам уголовно177

Parsons T., Bales R. The American Family: Its Relation to Personality and to the Social Structure // Family, Socialization and Interaction Process. New York, 1955. P. 3–26. 178 Красная звезда. 2002. 21 января. 179 Красная звезда. 2002. 18 мая. 96

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

го правосудия, на 89% состоит из мужчин), но и о том, что сам контроль носит глубоко патриархальные черты — исключение и подчинение. Статьи УИК Российской Федерации сформулированы с целью поддержания экономии власти, при которой любое действие власти по отношению к гражданам характеризуется рациональностью, универсальностью и тотальностью. Фуко отмечал те же черты в судебной реформе во Франции XVIII столетия, когда стратегии наказания стали отличаться большей регулярностью, эффективностью, неизбежностью и глубиной внедрения в «тело общества»180. Скрупулезно дифференцируя наказания не только по половому признаку, но и внутри половых групп, власть пытается заставить акторов противоправных поступков действовать согласно логике господствующего дискурса, а не своей собственной: женщинам не совершать преступлений, традиционно считающихся «мужскими», мужчинам не совершать преступлений, которые направлены против объектов, занимающих даже в тюрьме особое положение, например, беременных или малолетних и т.д. Однако сегодня все реже и реже преступления согласуются с логикой, провозглашаемой УК, УПК и УИК Российской Федерации. В последнее десятилетие общественность является свидетелем роста насилия над беременными, подростками и увеличение организованной преступности среди женщин. Так, с 1993 по 1998 годы количество женщин, совершивших преступления в составе организованных групп, увеличилось на 74%. К 2002 году женская организованная преступность выросла еще на 16%. Причем рост женской преступности характерен не только для России. По данным независимой экспертной комиссии в четырех странах — США, Китае, России и Таиланде — наблюдается наибольшее увеличение преступлений, совершаемых женщинами. Сейчас в исправительных учреждениях этих стран содержится 2/3 всех осужденных женщин181. С чем это связано? Может быть, с тем, что на самом деле контроль власти был далеко не тотален и не скрупулезен. Слишком многие пункты дифференциации и частные случаи власть упускала из поля своего внимания. Сделав ставку на «биологические» особенности женщин и мужчин, власть поспешила разъединить их, применяя различные меры наказания на основании репродуктивной способности женщины.

2.1.4.Поощрение или криминализация материнства? Гендерная теория доказывает, что более действенным концептом, чем «материнство», может быть понятие «родительство», а оно распространяется как на женщин, так и на мужчин. Почему в УИК Российской 180

Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. С. 118. Penal Reform International. Making Standards Work: an international handbook on good prison practice. Hague, 2005. – 172 p. 181

97

Социальная политика и законодательство

Федерации не оговорены условия содержания мужчин, имеющих малолетних детей? Почему не оговорены условия содержания мужчин, потерявших жен и на чьем попечении остались малолетние дети? Или, совершив преступление, мужчина почти автоматически лишается родительских прав? Но почему этого права не лишается женщина, более того, ей предоставляется отсрочка отбывания наказания до достижения ребенком восьмилетнего возраста? Значит, преступный отец не должен находиться рядом с ребенком, а мать-преступница при наличии условий проживания и содержания вполне может воспитывать малолетнего ребенка. В разделе VI, глава 21, статья 177 говорится: «1. Осужденным беременным женщинам и осужденным женщинам, имеющим малолетних детей, отбывающим наказание в исправительной колонии, судом может быть предоставлена отсрочка отбывания наказания до достижения ребенком восьмилетнего возраста. 2. Отсрочка отбывания наказания не применяется к женщинам, осужденным на срок выше пяти лет за совершение тяжких и особо тяжких преступлений против личности. 3. Администрация исправительного учреждения направляет в суд представление об освобождении осужденной женщины. К представлению прилагаются характеристика осужденной, справка о согласии родственников принять ее и ребенка, предоставить им жилье и создать необходимые условия для проживания, либо справка о наличии у нее жилья и необходимых условий для проживания с ребенком, а также личное дело осужденной»182. Какой логикой пользовался законодатель, предоставляя подобные льготы женщинам и полностью игнорируя роль отца в родительстве? Законодатель вместе с редуцированием женщины до одной единственной роли в обществе, а именно, матери, автоматически лишает мужчину полноценного выполнения многих ролей, в том числе и роли отца. Подобная непоследовательность власти делает абсолютно несостоятельными заявления о том, что, предоставляя льготы беременным и имеющим малолетних детей женщинам-преступницам, законодатель заботится, прежде всего, о ребенке. Законодатель, в первую очередь, «заботится» о беспрепятственном выполнении своих функций по контролю над населением, а благо отдельных лиц (не важно, кто это — «женщина», «мужчина» или «ребенок») является лишь идеологическим и привлекательным постулатом. Однако в уголовной практике есть примеры, говорящие о возможной коренной трансформации ситуации. В процессе анализа личных дел осужденных, поданных на рассмотрение комиссии о помиловании, мы ознакомились с уголовным делом, в котором обвиняемому в разбойном нападении и вымогательстве мужчине, 27 лет, был смягчен приговор на основании того, что на иждивении обвиняемого находился полуторагодовалый 182

Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. М., 2000. С. 141-142.

98

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

ребенок. Правонарушителю грозил срок от 8 до 11 лет, но суд приговорил его к 5 годам лишения свободы. (Возможность подобных решений суда закрепляется пунктом 3 статьи 60 УК Российской Федерации, посвященной смягчающим обстоятельствам, характеризующим личность виновного). Критически еще предстоит осмыслить, что означает этот случай, — способности адвоката или волю государственной власти к гендерному пересмотру уголовной политики. Необходимо отметить, что гендерная асимметрия характерна и для предыдущих УИК СССР, и для УИК зарубежных стран. Результатом того, что властный дискурс на протяжении двух столетий проявлял гендерную безграмотность и пользовался традиционными стратегиями исключения, стал рост женской преступности в области особо тяжких преступлений и одновременное усиление жестокости преступлений, совершаемых мужчинами по отношению к женщинам, детям и подросткам. УИК, прерывая или минимизируя роль мужчины в родительстве, долгие годы создавал условия для накопления жестокости и злости, как у мужчин, так и у женщин. Насильственное сокращение ролевого плюрализма на фоне увеличения взаимозависимости граждан привело к росту новых общественных патологий в обществе. Действовавший до 1996 года УИК Российской Федерации не предусматривал такого широкого списка специальных пунктов и статей, посвященных беременным и имеющим малолетних детей женщинам. Хотя он оговаривал наличие домов ребенка при женских колониях и соответствующие нормы содержания осужденных матерей. Введению широкого списка льгот для осужденных беременных и имеющих малолетних детей женщин предшествовал эксперимент в женских колониях, проведенный по разрешению Президиума Верховного Совета СССР в 1989 году. Эксперимент был направлен на апробацию новых условий и порядка исполнения наказания в отношении женщин и, в первую очередь, подразумевал изменение условий содержания женщин, имеющих детей. Основные принципы и результаты этого эксперимента вошли уже в качестве статей в современный УИК Российской Федерации. Эксперимент проводился в семи женских исправительно-трудовых колониях (шесть из них располагались в России, одна — на Украине), где содержалось 7, 5 тыс. осужденных женщин и 350 малолетних детей в домах ребенка при этих колониях. Результаты эксперимента были признаны положительными, во всех колониях снизилось количество нарушений правил внутреннего распорядка, уменьшилось количество разводов среди осужденных женщин, оздоровилась социальная обстановка в исправительных учреждениях. В ходе этого эксперимента был проверен новый институт — отсрочка исполнения приговора беременным и имеющим малолетних детей женщинам, который используется сегодня. Эксперимент предусматривал трехлетнюю отсрочку исполнения наказания для женщины, тогда как действующий УИК Российской Федерации пошел еще дальше и 99

Социальная политика и законодательство

предоставляет отсрочку наказания женщине до достижения ребенком восьмилетнего возраста. В 1989 году в условиях эксперимента отсрочка была предоставлена 85 женщинам (после принятия действующего УИК Российской Федерации отсрочка в исполнении приговора предоставляется ежегодно около 150 женщинам183). В целом, условия эксперимента не выходили за рамки распространенного в советский период официального гендерного контракта: работающая мать, подразумевающего, что занятость женщины (в том числе, любой ее выход из семьи, в данном случае, тюремное заключение) не является экономически необходимой184. Однако в результате глобальных политических изменений, когда СССР перестал существовать как государство, законодательное закрепление результатов эксперимента было отложено на семь лет185. Принятый в 1998 году УИК Российской Федерации, легализующий гендерную политику на основании эксперимента девятилетней давности, способствовал увеличению в стране числа детей, оставшихся без попечения родителей, так как, родив ребенка, осужденная женщина после освобождения отказывается от него или лишается родительских прав из-за невыполнения родительских обязанностей или криминального рецидива. То, что женщина после освобождения из исправительного учреждения не способна эффективно выполнять материнские обязанности, свидетельствует не только о ее депривации, морально-нравственной несостоятельности. Это еще и показатель того, что современные российские тюрьмы не обеспечивают женщинам получение положительного опыта материнства: младенца у женщины постоянно отбирают, женщину шантажируют ее ребенком, тюрьмы и колонии не соответствуют нормам гигиены и санитарии и т.п. Так, например, только по данным одного реабилитационного центра «Надежда» г. Энгельса, к январю 2006 года на учет было поставлено 8 женщин, получивших отсрочку наказания, как имеющие малолетних детей. Трое из них получили эту отсрочку вторично, к сентябрю 2006 года четверо — снова были осуждены, а дети переданы в интернатные учреждения (в одном случае ребенок передан на попечительство родственников), в отношении одной женщины ведется дело о лишении родительских прав. В целом по России в учреждениях интернатного типа воспитывается 6298 детей, чьи матери отбывают наказание, что составляет 6,1% от общего числа детей, находящихся в интернатах, в 1988 году эта категория детей в интернатах составляла 2,7%. В 1988 году в СССР в домах ребенка при женских колониях находилось около 480 малолетних детей, в 1999 году только в Российской Федерации их число приблизилось к 800 человек. К 183

Альперт Л. А. Рожали ли Вы в тюрьме? http//www/prison.org/facts/women/index.htm. Темкина А.А., Роткирх А. Советские гендерные контракты и их трансформация в современной России // Социс. 2002. № 12. С. 4-15. 185 Михлин А.С. Эксперимент в женских колониях // Социалистическая законность. 1991. № 10. С. 15-18. 184

100

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

2007 году по данным Общественного центра содействия реформам уголовного правосудия в домах ребенка при женских колониях находится более 1,5 тыс. детей186. Дети женщин, отбывающих наказание, в подавляющем большинстве случаев являются потенциальными воспитанниками детских домов и интернатов, т.к. средний срок осуждения женщин по России составляет 3,5 года, а дитя в Доме ребенка может находиться до трехлетнего возраста187. Анализ поведения выпускников интернатов утверждает, что в течение первых трех лет после выхода из детского дома 62% сирот вступают в контакт с правоохранительными органами из-за своего асоциального поведения, 8% совершают уголовно наказуемые преступления и попадают в воспитательно-трудовые колонии, и лишь 30% выпускников строят свою самостоятельную жизнь относительно благополучно188. В какой-то степени, криминализации детей и подростков способствует и УИК Российской Федерации. Вместо того, чтобы защищать общество от преступных элементов, он в современной очень сложной материальной обстановке в колониях и тюрьмах способствует прогрессивному росту преступности, причем среди самых незащищенных категорий граждан: подростков и женщин. Наверное, принципы, провозглашаемые УИК Российской Федерации, действовали более эффективно, если бы в отечественных тюрьмах и колониях осужденные содержались достойным образом. Но при переполненности тюрем и колоний, плохих санитарных условиях, недостаточном питании любая льгота будет криминализована, в том числе и материнство. Возникает еще один серьезный парадокс, когда утверждается, что в самом явлении материнства УИК Российской Федерации в первую очередь соблюдает интересы ребенка, а не женщины. Этот факт подтверждают и статьи УИК Российской Федерации, об этом, как цели кодекса, открыто заявляет А.С. Михлин в кратком комментарии к УИК Российской Федерации: «поскольку отсрочка предоставляется в первую очередь ради ребенка, она применяется в том случае, если имеются условия проживания женщины с ребенком»189. В этом вопросе действующий УИК Российской Федерации воспроизводит постулат традиционного права, поддерживаемый некоторыми религиозными доктринами: новая жизнь ребенка взамен старой жизни женщины. Конечно, это положение носило всегда не столько морально-нравственный характер (пожертвовать взрослой, уже сложившейся 186

Общественный центр содействия реформам уголовного правосудия: www/prison.org Женщины в российской тюрьме: Проблемы, свидетельства, взгляд изнутри: Сб. материалов / Сост. Л. Альперн. М., 2000. – 84 с.; Муреева М. Камера для «мамочек» // Книжное обозрение. 2001. № 1(1803). С. 4-10. 188 Назарова И.Б. Возможности и условия адаптации сирот // Социс. 2001. № 4. С. 70-77. 189 Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. М., 2000. С. 46. 187

101

Социальная политика и законодательство

жизнью ради сохранения новой жизни), сколько экономический (выгоднее сохранить жизнь наследника/наследницы, чем жизнь женщины, которая не занята в общественном производительном труде). Вот и сегодня УИК Российской Федерации повторяет моральные и экономические принципы права, привыкшего работать в ситуации дизъюнкции (или, или) — либо материнство и сохранение гендерной идентичности, либо условия содержания, которые искажают порядок принятой в обществе гендерной идентичности до такой степени, что, выйдя на свободу, ни бывшая осужденная не может принять господствующий культурный порядок (поэтому многие осужденные, ненавидя тюрьму, не хотят покидать ее пределы), ни общество не желает видеть в ней полноправного участника общественных отношений. Женщина, попадая в исправительное учреждение, претерпевает на себе воздействие двойной изоляции: внешней, т.к. она совершила преступление и должна быть изолирована от общества, и внутренней, т.к. даже в исправительных учреждениях власть продолжает применять дискриминационную сексуальную политику в отношении женщин. В современной пенитенциарной системе женщина может воспользоваться двумя стратегиями поведения, чтобы смягчить воздействие этой двойной изоляции: 1) материнством, как безоговорочной капитуляцией перед механизмами власти, стать тем, кем тебе навязывают быть; 2) принятием на себя в женском исправительном учреждении «мужских» функций и ролей, в этом случае женщину ожидают серьезные проблемы в адаптации и совместимости после выхода на свободу.

2.1.5. Материнство и детство в условиях лишения свободы Еще одним пунктом гендерной критики УИК Российской Федерации может быть список льгот, предоставляемый осужденным беременным и кормящим женщинам, и его влияние на отношение к «материнству» в России. УИК Российской Федерации предоставляет следующие льготы беременным и имеющим малолетних детей женщинам: • беременной женщине, отбывающей наказания в виде обязательных работ, предоставляется отсрочка отбывания наказания (ст.26, п.3); • на исправительные колонии, при которых имеются дома ребенка, не распространяются требования раздельного содержания осужденных; осужденные, направленные в данные учреждения, содержатся в условиях, установленных законом для колонии того вида, который назначен судом (ст.80, п.4); • беременные женщины, находящиеся в исправительных учреждениях, получают пособия по беременности и родам на общих основаниях (ст.98, п.1);

102

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

• осужденные беременные женщины, кормящие матери на период освобождения от работы получают бесплатное питание (ст.99, п.5), им также создаются улучшенные жилищно-бытовые условия и устанавливаются повышенные нормы питания (ст.99, п.6); • в период беременности и лактации женщины имеют право на дополнительные продовольственные посылки в ассортименте, определяемом медицинским заключением (ст.100, п.4); • беременным и имеющим малолетних детей женщинам начисляется на лицевой счет не менее 50% начисленных им заработной платы, пенсии или иных доходов (тогда, как остальным осужденным начисляется 25% заработной платы), (ст.107, п.3); • осужденные женщины, имеющие детей в доме ребенка исправительного учреждения и беременные осужденные женщины не переводятся в качестве меры взыскания в штрафной изолятор и помещения камерного типа (ст. 117, п.7); • беременные и имеющие малолетних детей женщины не могут содержаться на строгом режиме (ст.130, п.4); • осужденным беременным женщинам и осужденным женщинам, имеющим малолетних детей, отбывающим наказание в исправительной колонии, судом может быть предоставлена отсрочка отбывания наказания до достижения ребенком восьмилетнего возраста (ст.177, п.1)190. С одной стороны, эти льготы направлены на обеспечение элементарных условий вынашивания и выкармливания ребенка. С другой стороны, в сравнении с узаконенными УИК Российской Федерации правилами внутреннего распорядка исправительных учреждений статьи кодекса предоставляют беременным и кормящим женщинам такой список льгот, который приводит к тому, что материнство становится лишь средством для облегчения пребывания в местах заключения или отсрочки и избежания наказания, а не самой «целью». Формулировки УИК Российской Федерации подтверждают этот вывод. Например, во втором разделе, посвященном исполнению наказаний, не связанных с изоляцией осужденного от общества, в статье 30-й о злостном уклонении от отбывания обязательных работ, законодатель ни слова не говорит о возможности симуляции беременности, хотя в 26-й статье он предоставил беременным женщинам возможность отсрочки наказания. Т.е. предлагая значительные льготы беременным женщинам, законодатель не потрудился защитить «материнство» от преступных посягательств. Точно также не проясненным остается и вопрос о применении мер дисциплинарного взыскания для женщин, беременных и имеющих малолетних детей. Из предлагаемых в статье 115-й мер взыскания за нарушение 190

Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. М., 2000. С. 62, 89, 100, 101-102, 106, 112, 121, 141. 103

Социальная политика и законодательство

установленного порядка к беременным и имеющим малолетних детей женщинам можно применять лишь выговор, т.к. удержание из заработной платы или размещение в помещения камерного типа для этой категории лиц запрещены. Однако законодатель никак не оговаривает меры воздействия на осужденных беременных женщин, молчаливо допуская, что злостных нарушений они совершить не могут. Таким образом, на практике в женских колониях складывается ситуация, когда женщины, стремясь избежать суровых наказаний за правонарушения, используют беременность и материнство, а администрация, не располагая четкими инструкциями в отношении беременных женщин, применяет изощренные способы дисциплинарных взысканий, чтобы пресечь подобные попытки. Достаточно спорным является и пятый пункт статьи 80-й, разрешающий совместное содержание осужденных за преступления разной тяжести в исправительных колониях, имеющих Дома ребенка. Законодатель, объявив, что интересы ребенка превыше всего, толерантно относится к совместному содержанию матерей-рецидивисток и впервые осужденных женщин, имеющих малолетних детей. Во-первых, это пример вопиющей социальной безграмотности, т.к. в принятой в России «артельной» системе содержания осужденных совместное отбывание наказания лицами, совершившими различные преступления, ведет к формированию особой преступной субкультуры и усугублению криминальной обстановки. Вовторых, законодатель действует согласно распространенному стереотипу, гласящему, что беременность и материнство исключают насилие и жестокость. Однако и практика, и теория говорят об обратном факте. Ответом на продолжающейся асимметричный гендерный порядок в современном обществе стало не только активное, но «жестокое материнство», которое сопровождается практиками инфантицида и лишением материнских прав за жестокое отношение к детям. Кризис материнства был спровоцирован самим типом современной власти и ее методами регулирования общественных отношений. Власть, стремясь к максимальному контролю на био-политическом уровне (начиная со здоровья нации и заканчивая морально-нравственным климатом в семье), трансформировала материнство в совокупность стратегий и практик, выполняемых разнообразными абстрактными системами: родильными домами, участковыми врачами, детскими домами, школами, психологическими центрами для подростков и пр. На самом деле для современной власти связь между матерью и дитя неабсолютна и, в принципе, бесполезна. Поэтому и инфантицид, который зачастую в наши дни пытаются представить, как «немыслимое, чудовищное деяние», по сути, является для власти таким же преступлением против жизни, как всякое другое убийство. Внушая нам противоположное, власть продолжает идеологическое наступление, скрывая свою циничность и индифферентность. Рост случаев инфантицида в стабильных, обеспеченных 104

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

семьях в конце XX столетия, особенно в семьях с усыновленными детьми, это — ответ на противоречивые действия власти, которая, одновременно, подчеркивает важность роли женщины в качестве матери и скрупулезно регламентирует все поступки женщины, ставшей или собирающейся стать матерью. Такие законодательные акты, как УИК Российской Федерации, содержащие непродуманные льготы для беременных и имеющих малолетних детей женщин, только усугубляют конфликтную ситуацию между женщиной, материнством и обществом. Как это ни парадоксально, но разрядить ситуацию и ослабить воздействие «жестокого материнства» способно социальное явление, называемое сегодня «нестандартные, нетрадиционные семьи». Одним словом, власть должна сделать следующий логичный шаг по социализации материнства и перестать трактовать репродуктивную способность женщины, как нечто само собой разумеющееся и естественное. Однако на данный момент в России к материнству продолжают применять политику двойных стандартов, а благодаря УИК Российской Федерации оно вообще становится предметом сговора между женщинойпреступницей и законом. В действительности это не самая продуманная и рациональная демографическая политика191. Ни власть, ни женщина не выигрывают от подобной сделки. Власть, негласно стимулируя материнство в исправительных учреждениях, невольно берет на себя заботу о детях, выросших в неблагополучных условиях. С этой задачей наше государство на данном этапе не справляется, о чем свидетельствует рост беспризорности, детской преступности, детской и подростковой наркомании и проституции. Но у проблемы поощрения материнства в исправительных учреждениях есть и обратная сторона — как к женщинам-преступницам, имеющим малолетних детей, относятся сотрудники управления по исполнению наказаний, тюрем и колоний, каким смыслом они наделяют понятие «материнство» в отношении осужденных женщин? Проведенное исследование показало, что представители закона в исправительных колониях негативно относятся к широкому списку льгот для беременных женщин и матерей. Для администрации колонии «ребенок» — это определенная преграда для выполнения наказания, назначенного судом, поэтому льготы, предусмотренные УИК Российской Федерации беременным женщинам, порождают изощренные, еще более дискриминационные методы контроля над женщинами со стороны администрации колоний. «Самое главное, не позволить женщине забеременеть в колонии. Все наши усилия направлены на предупреждение самой возможности этого»192 — это слова сотрудника Управления по исполнению наказания. Наличие льгот в области материнства лишь поддерживает негативное отношение и дискриминацию со сто191

Антонов А.И. Демографические процессы в России XXI века / А.И. Антонов, В.М. Медков, В.И. Архангельский. М.: Грааль, 2002. – 168 с. 192 Интервью № 20. 105

Социальная политика и законодательство

роны мужчин/закона. Женщина, по-прежнему, остается в плену у своей «репродуктивной способности», одновременно обеспечивающей будущее общества, определенную экономическую систему отношений и являющейся объектом постоянной и откровенной дискриминации со стороны властей/мужчин. Женщина, используя репродуктивную функцию для избежания или послабления уголовного наказания, подвергает себя и свое тело двойному контролю. С осужденной женщины не снимаются обвинение и мера наказания. Она остается объектом надзора со стороны органов по исполнению наказания, и список ее прав сильно ограничен по сравнению с правами законопослушных граждан. В дополнение к этому контролю женщина, выполняющая свои материнские обязанности в исправительных учреждениях, не защищена никакими социальными службами и гарантиями от насильственных действий государственного аппарата, она в любой момент может быть отстранена от материнских обязанностей и ей будет не просто доказать, что в условиях колонии она может достойно выполнять обязанности матери. Женщина оказывается заложницей своего материнства. Качество выполнения ее материнского долга определяет уровень подчиненности и зависимости женщины от органов по исполнению наказания. Положения УИК Российской Федерации симулируют «материнство», лишая его сути — женщина-мать в тюрьме не может обеспечить ребенка такой же родительской опекой, как на свободе, следовательно, она не может воспроизвести физические, психологические и эмоциональные стереотипы у ребенка, способствующие укреплению доминирующей социальной и экономической структуры. УИК Российской Федерации одновременно утверждает и подрывает устои того общества, которое он призван защищать. Действующий УИК Российской Федерации способствует генерации поколения, которое угрожает социальными взрывами в рамках господствующего культурного порядка, а не сменой гендерных стереотипов.

2.1.6. Практические рекомендации В ходе проведенного анализа сделаны следующие выводы: 1) УИК Российской Федерации поддерживает гендерно асимметричный культурный порядок, который построен на дискриминации определенных групп населения, в данном случае, женщин; 2) УИК Российской Федерации составлен некорректно с точки зрения гендерной теории: мужское в нем сведено к абстрактному, а женское — к телесному. Он воспроизводит традиционное культурное разделение на мужское и женское, выдавая его за «естественный ход вещей» благодаря натурализации репродуктивной способности женщины; 3) УИК Российской Федерации игнорирует два важных концепта «родительство» и «домохозяйство» и продолжает пользоваться понятиями 106

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

«материнство» и «семья», которые не соответствуют всей совокупности социальных и культурных артефактов современности; 4) УИК Российской Федерации может стать источником новой волны социальной нестабильности: а) разрушая ролевой плюрализм и б) симулируя и криминализируя понятие «материнство». Чтобы уменьшить влияние гендерно асимметричной политики в пенитенциарной системе, снизить опасность социального дисбаланса, предлагаются следующие практические рекомендации: 1) Активное использование альтернативных лишению свободы мер наказания для женщин вне зависимости от того, есть у нее дети или нет. Примерами альтернативных способов наказания могут быть институт поручительства (который в скрытом, завуалированном виде присутствует в УК Российской Федерации в случае отсрочки наказания для женщин, имеющих малолетних детей), пробация, ночное ограничение, воспитательные дома. Эта рекомендация распространяется и на преступников-мужчин, т.к. тюрьма искажает не только женские, но и мужские роли тоже. Тюрьма — это институт по десексуализации субъекта, и сегодня, когда приоритеты гендера в культуре являются определяющими, прежний тип пенитенциарной системы оказывается неадекватным и даже опасным. Осуществление этой рекомендации на практике потребует гендерно грамотной ревизии Уголовного, Уголовно-исполнительного и Уголовно-процессуального Кодексов Российской Федерации. Но еще в большей степени потребуется трансформация обычаев и традиций судопроизводства в России и изменение отношения к статусу обвиняемых и осужденных. 2) Формирование кардинально новой структуры социальной помощи для осужденных женщин. До сих пор женщина в отечественной тюрьме ощущает себя неким «козлом отпущения», случайной жертвой, которую общество приносит ради своего спокойствия и благоденствия. Такую трактовку легализованному насилию и роли жертвы предложил антрополог Р. Жерар, а отечественный исследователь субкультур исправительных учреждений А. Олейник применил ее в анализе типов поведения осужденных193. Женщины в исправительном учреждении, в большей степени, чем мужчины, подвержены подобным настроениям, о чем свидетельствуют анкетные опросы осужденных194. Они считают, что общество обязано их содержать, т.к. именно они испытывали на себе страдания за всех остальных членов общества. Поэтому реабилитационная помощь должна главным образом заключаться в формировании навыков самостоятельной, активной и общественно полезной деятельности, в нивелировании любых проявлений иждивенчества со стороны осужденных. И очень важно, чтобы социальная 193

Жерар Р. Насилие и священное. М., 2000. С. 76-77; Олейник А. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2002. С. 167-194. 194 Антонов С. Социологический анализ ответов на вопросы «Анкеты для женщин, находящихся в заключении»: http//www/prison.org 107

Социальная политика и законодательство

работа с женщинами начинала проводиться задолго до их освобождения из исправительного учреждения, чтобы снизить эффект «шока», который испытывают все заключенные при освобождении. Изживание симптома иждивенчества должно проводиться не только в отношении заключенных, но и «на воле», в среде их родственников, ближайшего окружения, в коллективах предприятий, чья администрация принимает на работу бывших осужденных. Несомненно, что общественное представление об иждивенческих настроениях «бедноты», «мелкой и средней преступности» имеет реальные основания, но в большей степени оно спровоцировано социальной политикой, поддерживающей этот миф. Поэтому социальная работа с осужденными женщинами должна не исправлять и не обеспечивать их материально, а научить легализованно, в рамках закона осуществлять свой потребительский потенциал, научить формировать свои цели согласно долгосрочным перспективам. 3) Для проведения на практике новой социальной политики необходимо подготовить пакет обучающих тренингов, семинаров, консультаций для работников социальных служб и кадров, работающих в пенитенциарной системе. Сегодня принципиально важной становится форма взаимодействия администрации тюрьмы с осужденной женщиной, общества и бывшей заключенной, т.к. самый гуманный и грамотный закон бессилен, когда взаимная вражда и дискриминация разделяет осужденную и общество. 4) Актуальной проблемой остается материально-финансовое обеспечение тюрем. «Артельная» или «барачная» форма содержания, практикуемая в отечественных исправительных учреждениях в целях экономии, стала основой для формирования особой субкультуры пенитенциариев, не имеющей аналогов в мировой пенитенциарной практике. Артельное содержание осужденных женщин в условиях доминирующей маскулинно ориентированной культуры оборачивается формированием гендерных гетто, со всеми признаками гендерной дискриминации и насилия. Именно поэтому взгляды на женскую преступность юристов, психологов, социологов отличаются традиционализмом, патриархатными стереотипами и попытками решить проблему женской преступности возрождением традиционных семейных связей. Несомненно, карцерное содержание, характерное для американских пенитенциариев, имеет свои существенные недостатки, и было бы огромной ошибкой слепо перенимать эту практику. Однако артельное содержание необходимо заменить отбыванием наказания в более мелких группах, обеспечивающих серьезную адресную работу с каждой осужденной и формирование чувства независимости и здорового индивидуализма у женщин, находящихся в исправительных учреждениях. Следующие две рекомендации касаются некоторых аспектов общей социальной политики государства. 5) Пересмотреть существующие стратегии социальной семейной политики. Сегодня в России и исследователи, и практики социальной работы 108

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

отмечают явные признаки кризиса семейных ценностей и семейных традиций. Наличие кризисных тенденций демонстрирует острую необходимость для общества легализовать самые различные типы домохозяйств в противовес старым принципам социальной политики, укрепляющей ценности и традиции прежнего семейного уклада. Сегодня нуклеарная семья не является единственно возможным, экономически и политически оправданным типом семьи. Качественное повышение активности женщин, изменение стереотипов воспитания мальчиков и девочек, растущая технологизация почти во всех видах занятости приводят к внутренней коррозии нуклеарной семьи. Именно эти тенденции определяют характер современной семейной политики. Трансформация семейной политики поможет одиноким женщинам, одиноким матерям приобрести более устойчивый социальный статус, что, в свою очередь, снизит риск роста рецидивной преступности среди женщин. 6) Чтобы провести эффективную реструктуризацию пенитенциарной системы и уменьшить женский рецидивизм, изменения социальной семейной политики должны сопровождаться расширением рынка занятости для женщин. Повышение уровня доступности престижных и высокооплачиваемых сфер занятости для женщин позволит даже после совершения преступления и осуждения пресечь процессы маргинализации и асоциализации среди женщин, а тем самым снизить количество рецидивов среди женской преступности, возросшее в последние годы. Расширение рынка занятости может проходить по нескольким направлением: 1) в долгосрочной перспективе необходимо усилить мотивацию среди осужденных женщин к получению среднего профессионального и высшего образования, а ИУ предоставить необходимые условия для удовлетворения этой потребности осужденных; 2) разработать систему льгот (налоговых, кредитных) для предприятий, принимающих на работу бывших осужденных; 3) приветствовать и материально поддерживать экономическую мобильность среди освободившихся из мест лишения свободы женщин, обеспечивая их по новому месту проживания жильем и работой.

109

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

2.2. Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре 2.2.1. Основные принципы исследования Во второй половине XX века, когда появились и стали самостоятельно развиваться теории субкультуры исправительных учреждений, большинство исследований и опросов включали в себя, как правило, следующий стандартный набор переменных: возраст, социальный статус, образование, уровень доходов, место жительства, расовая и национальная принадлежность. Одной из последних переменных и, явно не определяющих, считался пол. Половая принадлежность осужденных и связанные с ней психо-соматические особенности рассматривались в качестве некоего топоса, определенной психофизической данности, чьи параметры и характеристики являются неизменными и несомненными. Именно с такой трактовкой пола в условиях тюремного заключения мы встречаемся в работах Вада и Кассебаумана, рассматривавших пол осужденного лишь в количественном срезе, указывая на незначительную долю женщин-осужденных во всей массе тюремного населения большинства стран, придерживающихся современной модели наказания. Авторы отмечают, что в женских исправительных учреждениях происходит «дублирование» социальных ролей, принятых в мужских тюрьмах, но при этом не объясняют, каким образом и почему осуществляется это прямое «заимствование» социальных ролей195. Исследования структуры тюремной субкультуры, проводимые без различия половой принадлежности, не раскрывают механизма воздействия социальных факторов на поведение мужчин и женщин, хотя и свидетельствуют, что имеется определенная специфика такого влияния. Как отмечает В.А. Ядов, «есть еще две важные индивидуальные характеристики — пол и возраст индивидов. Казалось бы, что эти абсолютные характеристики исключительно биологические. На самом же деле с рассматриваемой точки зрения они имеют социальный эквивалент и должны быть включены в схему по той причине, что быть мужчиной или женщиной — значит выполнять неодинаковые функции в разных социальных системах»196. Следовательно, предположение Вада и Кассебаумана о «простом дублировании» женщинами в тюрьмах социальных ролей и установок, имеющих место в мужских пенитенциариях, не может быть и речи. 195

Pollock-Byrne J. Women, Prison, and Crime. Pacific Grove. New York, 1990. P.3-16; Flowers R. B. Women and Criminality: The Woman as Victim, Offender, and Practitioner. Westport, 1987. P. 150-178. 196 Ядов В.А Стратегии социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности. М., 2003. С. 218. 110

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

Это повторение всегда будет подразумевать внутренние трансформации, часто незаметные даже для самих осужденных. По мнению П. Бурдье, социальное существование пола предполагает использование определенных практик и исключение других социальных стратегий197. Гендерные практики нацелены на формирование различных репрезентаций маскулинности и феминности. Более того, столкновение двух противоречивых применений одной и той же схемы или стратегии в определенном практическом поле (которое Бурдье противопоставляет дискурсивному) маловероятно, и поэтому «одной и той же вещи в разных практических полях будут соответствовать разные, возможно даже противоположные свойства»198. При понимании пола как независимой переменной, составляющей имплицитное содержание повседневного сознания, прямое заимствование осужденными женщинами ролей, моделей поведения и оценок, традиционных для мужских исправительных учреждений, по меньшей мере, выглядит затруднительным. В этом случае возникает вопрос: почему в исследованиях субкультура осужденных получает репрезентацию исключительно в терминах маскулинности? Почему риторика официальных документов в отношении женских исправительных учреждений не выходит за рамки традиционного дискурса, нарушающего плюрализм социальных ролей, трактующего и мужчин, и женщин в радикальных бинарных терминах? И, наконец, каким образом необходимо переформулировать понятие пола и деконструировать практики адаптации и дезадаптации в тюрьмах, чтобы зафиксировать латентные механизмы деформирования типов маскулинности и феминности в условиях тюремного заключения? Эти три вопроса и легли в основу проведенного нами эмпирического исследования.

2.2.2. Двойная структурация: двойственность норм и правил тюремной субкультуры Теоретико-методологическими предпосылками нашего анализа стратегий конструирования гендерных отношений в отечественных исправительных учреждениях выступили следующие концепции: понятие «структурации», предложенное Э. Гидденсом, и теория «гегемонической маскулинности» Р. Коннелла. Представление о структурации, как процессе оформления общественного взаимодействия в пространственновременную системность, введенное Э. Гидденсом, принципиально важно для понимания сути современных институтов наказания. Если принять во внимание, что структурация способствует превращению человеческого действия в социальную реальность, которую можно интерпретировать, воспроизводить, трансформировать и прогнозировать в определенном про197 198

Бурдье П. Практический смысл. СПб., М., 2001. С. 144. Там же. С.159. 111

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

странственно-временном контексте, то, следовательно, в таких закрытых институтах, как тюрьма, призванных контролировать и дисциплинировать индивида именно в отношении пространственно-временных параметров, действующий субъект и отношения, в которые он вовлечен, испытывают на себе двойную структурацию, включающую первичную струкутрацию, как условие взаимодействия индивида-«агента» (заключенного) и самой структуры (пенитенциарной системы), и вторичную структурацию — аннулирующую «ресурсы» и «правила», выработанные в условиях первичной структурации, и привносящую новые «алгоритмы действия», независимые от агентов, а, следовательно, и имплицитно враждебные самой структуре199. Работы М. Фуко, Г. Руше и О. Киркхаймера, А. Лефевра, анализировавших условия, которые определяют появление тюрьмы современного типа, показали, что развитие современной пенитенциарной системы связано с трансформацией представлений о формах социального пространства и времени200. Специфическая корреляция этих двух элементов придает тюрьме ее особенные характеристики и отличает ее как от других видов наказания, так и от остальных институциальных систем201. Двойная структурация, действующая в условиях тюремного заключения, приводит к сгущению, концентрации механизмов социального взаимодействия в рамках одного институционального пространства — тюрьмы, что, в свою очередь, вызывает феномен неизбежной дискриминации и депривации индивида, отбывающего лишение свободы. Постоянная угроза дезадаптации, психологический дискомфорт, претерпеваемые индивидом в тюрьме, являются результатом воздействия на субъекта двойной структурации, которая одновременно предполагает формирование определенных условий для создания социальной реальности и аннулирует эти условия, делая их неэффективными в колониях и тюрьмах. От двойной структурации, действующей в тюрьме, зависит и список отличительных черт исправительной системы, укоренившихся и в обыденном сознании, и в специальной литературе: тотальная жестокость, радикальные стратегии выживания, недоверие, гиперболизация публичного и минимизация приватного пространств, маргинализация индивида. Благодаря этим и многим другим чертам, традиционно приписываемым системе наказания, тюрьма репрезентируется обществом в качестве маргинального институционального пространства, в котором индивид подвергается предельному риску, ставящему под удар его психическое и физическое здоро199

Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2003. С. 254. Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999. – 482 с.; Lefebre H. The Production of Space. London, 1993. P. 119-120; Rusche G., Kirchheimer O. Punishment and Social Structure. New York, 1968. P. 134-138. 201 Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment. Basingstoke, 1999. P. 89. 200

112

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

вье. Одним словом, тюрьма рассматривается как экстраординарный и экстремальный феномен социальной жизни. Хотя, в действительности, современная пенитенциарная система является обыденной рутинной практикой, чьи стратегии воздействия на индивида используются во многих сферах: образовании, медицине, организации трудовой деятельности. Рутинность, повседневность практик наказания заключается в их декларируемой цели — предотвращении социальных рисков, — которая объединяет большинство действующих институциональных систем современного мира, формируя их задачи, стратегии и тактики202. Однако с конца XVIII века, с момента появления первых пенитенциарных систем, тюрьма устойчиво воспринимается обществом именно как сосредоточие «опасных субъектов» и «рискованных ситуаций»203. Социальные угрозы обществу, исходящие от пенитенциарной системы и ее обитателей, объясняются официальной риторикой, в первую очередь, непредсказуемостью, невозможностью точно прогнозировать поведение заключенных204. Параллелизм декларируемой цели и реального положения дел вызван двойной структурацией, которая является серьезным барьером на пути к «колонизации будущего», его прогнозированию, а следовательно, и к предотвращению социальных рисков и опасностей. Термин «колонизация будущего» был введен Э. Гидденсом. По его мнению, анализ и прогноз социального действия является частью фундаментального феномена современной жизни, связанного с контролем времени и получившего название «колонизация будущего». Из принципиально непознаваемой области будущее трансформируется в пространство контрфактических возможностей, опирающееся на контрфактическое мышление и исчисление риска205. Риск становится не только более дифференцированным понятием, приобретающим все новые и новые очертания и виды, но и наиболее распространенным. Тесное взаимодействие и взаимообусловленность социальных систем привели к тому, что обыденная жизнь превратилась в череду потенциально рискованных событий. Чем сильнее в обществе развита потребность в колонизации будущего (а эта потребность вызвана самой формой современной экономической и политической жизни), тем более развита и распространена в нем система рисков и тем активнее в обществе действуют самые различные эксперты по адаптации и нивелированию риска. Еще острее проблема риска выражена в изолированном пространстве 202

Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность / Thesis. Риск, неопределенность, случайность. М., 1994. № 5. С. 107-135. 203 Фуко М. О концепции «социально опасного субъекта» в судебной психиатрии XIX столетия // Философская и социологическая мысль. 1991. № 7. С. 84-110. 204 Correction Statistics. U.S. Bureau of Justice Statistics, 2003, 2004, 2005, 2006. 205 Гидденс Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М., 2004. C. 24-26. 113

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

тюрем, где индивид из-за наличия взаимоисключающих друг друга систем (криминальной и законной) постоянно находится в ситуации риска, и спрогнозировать развитие событий практически невозможно. Единственным выходом является отнесение себя к какой-либо группе («масти») и существование по ее строгим правилам. В каждой тюремной касте есть свои носители и «хранители» правил и образцов поведения с представителями других групп, с сотрудниками администрации. Используя терминологию Гидденса можно назвать этих людей «экспертами, чьей функцией и является предотвращения рисков и «колонизация будущего». Однако, по мнению Гидденса, любые экспертные системы опасны, кроме своей фактической бесконтрольности, еще и тем, что концентрируются на «реконструкции само-идентичности, т.е. консультировании или терапии», снижая возможности формирования само-идентичности самими акторами, субъектами социального действия. «Само-идентичность должна быть создана и более или менее последовательно возобновлена на фоне изменяющегося опыта обыденной жизни и разрозненных тенденций современных институтов»206. Речь идет о том, что в условиях обостренного риска от деятельности «экспертов» нельзя ожидать «исправления» или «терапии» индивидов. Человек лишается и возможности, и способности к принятию самостоятельных решений, т.к. во избежание конфликтов он полностью подчинен внутренним законам функционирования группы. Тюрьма порождает специфический вид индивидуальности: с одной стороны, он принципиально опасен для общества и является источником криминальных ситуаций, с другой — этот индивид за годы, проведенные в колонии, лишается потребности самостоятельно мыслить, принимать решения, а главное, — нести ответственность за свои поступки. Многие исследователи субкультур исправительных учреждений отмечают, что в условиях тюремного заключения время теряет характеристику длительности, будущее превращается в одномерный ряд моментов настоящего207. Возможность прогнозирования будущих процессов не только исчезает, она становится принципиально невостребованной. Дискретность социального времени конструируирует «опасный субъект», угрожающий обществу ситуацией «абсолютного риска». Таким образом, разрушается жизненный хронотоп индивида, чье успешное функционирование определяет уровень социального здоровья человека и, в конечном итоге, всего общества208. 206

Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность / Thesis. Риск, неопределенность, случайность. М., 1994. № 5. С. 107-135. 207 Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment. Basingstoke, 1999. – 288 p. 208 Ярская В.Н. Современный социальный хронотоп / Проблемы образования и воспитания в полиэтническом обществе. Саратов, 2002. С. 13-23. 114

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

Механизм воздействия двойной структурации в отношении временных структур представляет собой следующее: первичная структурация воплощена в официальном приговоре, имеющем фиксированные временные рамки, вторичная структурация, связанная с режимным порядком, включающим в себя строгую регламентацию каждого мгновения жизни осужденного, разрушает изнутри временные границы приговора, превращая его в бесконечную цепь разрозненных временных отрезков. Двойная структурация искажает представления о социальном пространстве в тюрьме. Под социальным пространством мы понимаем силовое поле, создаваемое взаимодействующими индивидами, но вместе с тем имеющее свое особое (системное) качество, отсутствующее в самих индивидах, например, государство, право, обычаи, мораль и т.д. В индивидах есть лишь его элементы в виде усвоенных социальных ролей и ценностей. Наше определение социального пространства пересекается с традицией, сформулированной Э. Дюркгеймом и П. Бурдье. Дюркгейм стремился доказать, что общественные процессы и институты — это «реальные, живые действующие силы, определяющие собой индивида, и доказывающие, что они не зависят от него, когда он входит в качестве элемента в те комбинации, результатом которых они являются. По мере того, как вышеназванные силы формируются, они налагают свою власть на индивида»209. Позднее П. Бурдье уточнил: «социальное пространство — ансамбль невидимых связей, формирующих пространство позиций, внешних по отношению друг к другу, определенных одни через другие, по их близости, соседству или по дистанции между ними, а также по относительной позиции: сверху, снизу или между, посредине»210. Социальное пространство тюрьмы максимально независимо от индивидов, находящихся в его пределах. Оно используется как средство наказания и дисциплинирования в условиях лишения свободы. Через пространственное разделение и изоляцию заключенные испытывают на себе действие надзора, контроля и дисциплинирования. Структурно-функциональный анализ социального пространства предполагает, что каждый существующий в конкретном поле социальный элемент должен выполнять определенную функцию. От слаженного функционирования элементов зависит судьба любого социального пространства. На уровне первичной структурации социальное пространство тюрем, используя в разные исторические периоды различные архитектурные планировки, ориентировало все социальные элементы на выполнение двух конфликтующих друг с другом целей: устрашение и реабилитацию индивидов. Вторичная структурация, связанная с фрагментацией общего социального пространства, с появлением внутри него автономных социальных полей, аннулирующих существование друг друга, приводила всегда к то209 210

Дюркгейм Э. Норма и патология / Социология преступности. М., 1966. С. 39-44. Бурдье П. Практический смысл / П. Бурдье. СПб., М., 2001. С. 185. 115

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

му, что одни типы планировок (паноптикум, лучевая модель) устрашали, другие (podular design) — поддерживали реабилитационную стратегию211. Кроме того, на сегодняшний день реабилитационная идея потеряла популярность среди тюремной администрации и была повсеместно заменена стратегией «складирования», для которой все прежние планировки тюрем оказались абсолютно неподходящими. Отказ от принятых архитектурных планировок и замена реабилитационной модели стратегией «складирования» преступников в XX столетии сопровождалась серьезными трансформациями в понимании предназначения контроля и сущности пенитенциарного учреждения. Научный дискурс попытался интерпретировать тюрьму через категории, характерные для стандартной организации, обладающей определенной организационной культурой и предполагающей наличие системы внутреннего управления. Таким образом, управление и контроль в местах лишения свободы трактовались так же, как и механизмы регуляции в любой другой организации. Динамика практик управления может проходить по двум направлениям: централизации контрольных практик (активный менеджмент) и их дифференциации (автономная ответственность)212. Особенность пенитенциарной системы заключается в том, что в условиях лишения свободы стратегии централизации и дифференциации действуют не параллельно, а объединены в одну надзирающую функцию. Исследование пространства, как инструмента контроля и производства порядка внутри тюрем, привлекло внимание к относительно неуловимому, но эффективному способу, которым достигается регулирование. Так же как в других сферах ежедневной жизни, наиболее эффективные формы регуляции и управления в исправительных учреждениях стремятся быть менее заметными и жесткими. Открытые формы принуждения и жестокости, хотя и не исчезли из тюремной повседневности, несут опасность роста сопротивления или, по крайней мере, нивелируются двойной структурацией. Поэтому сегодня уголовные кодексы многих государств предлагают альтернативные лишению свободы способы организации социального пространства для преступников: пробация, реабилитационные центры, различные виды условно-досрочного освобождения, контроль за передвижением посредством электронных датчиков. В последние годы большинство криминологов и социологов приходит к выводу, что пространственные формы контроля являются более неуловимыми, менее спорными и часто более эффективными способами регулирования тюремного населения. Это не доказывает, что пространственное разделение является идеальным, или что формам пространственного 211

Об изменении архитектурных планировок тюрем см.: Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment. Basingstoke, 1999. Р. 26-37. 212 Дракер П. Посткапиталистическое общество / Новая постиндустриальная волна на западе: Антология. М., 1999. С. 327. 116

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

контроля нельзя противостоять. Речь идет о попытках современных исследователей тюрем выработать стратегии нивелирования воздействия двойной структурации в условиях принудительного лишения свободы.

2.2.3. «Маскулинность» тюремной субкультуры Действие двойной структурации в тюрьме не ограничивается только аберрацией пространственно-временных структур. Одновременно, двойная структурация провоцирует трансформацию социальных и гендерных ролей. В нашем исследовании теоретическим основанием объяснения происходящих в условиях тюремного заключения изменений гендерных ролей служит теория «гегемонической маскулинности» Р. Коннелла. Коннелл формулирует четыре параметра, которые определяют такое явление, как маскулинность: гегемония, субординация, поддержка и маргинализация213. Анализируя проявление и трансформации этих позиций в конкретных социально-исторических условиях, можно составить представление о том или ином типе маскулинности, действующем в конкретном обществе. Причем принципиальным оказывается тот момент, что Коннелл не трактует маскулинность в качестве неизменной константы. Характер маскулинности определяется множеством обстоятельств и условий, просто под рубрикой «маскулинность» выступают различные формы доминирования в обществе. 1) Понятие «гегемония» Коннелл заимствует у А. Грамши, понимавшего под «гегемонией» стратегию интеллектуального и морального руководства. Гегемония — это не подавление, не окончательная ассимиляция других социальных групп и подчинение их интересов власти господствующего класса, а своеобразная артикуляция различных интересов, позволяющая каждой группе в значительной степени сохранить свою собственную индивидуальность. Стратегия, необходимая для претендующей на превосходство силы, должна быть постепенной. Она включает в себя проникновение и разрушение сложных и многочисленных механизмов культурного единства общества. Иными словами, эта стратегия подразумевает включение в идеолого-культурную борьбу за контроль над ключевыми учреждениями гражданского общества — такими, например, как школы, университеты, издательства, средства массовой информации и т.п. Именно это Грамши называет «гегемонией» или «гегемонической борьбой»214. Гегемония — это не превосходство посредством прямого насилия, а добровольное принятие определенными социальными группами какой213

Сonnell R.M. Masculinities. Berkley, 1995. P. 67-92. Грамши А. Тюремные тетради. М.: Политиздат, 1991. – 559 с.; Adamson W.L. Hegemony and Revolution: A Study of Antonio Gramsci's Political and Cultural Theory. Berkeley, 1980. – 247 p. 214

117

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

либо идеологии как наиболее эффективной и актуальной. В применении к маскулинности гегемония означает, что самые разнообразные объединения людей («женщины», «гомосексуалы», «подростки» и т.д.) вынуждены использовать определение социальных процессов и культурных артефактов через такую конфигурацию, как «мужественность». Объяснение этого молчаливого согласия теряется в биологических, эссенсуалистских теориях о «природном предназначении» полов и прочих некритичных лозунгах. В тюрьме, как в любом изолированном сообществе, гегемоническая маскулинность проявляется в максимально утрированном виде. Все альтернативные мужскому способы артикуляции интересов (женские, гомосексуальные) объявляются вне закона, и их несанкционированное проявление карается с предельной жестокостью. 2) Субординация определяется Р. Коннеллом как установление отношений подчинения в рамках распространенной гегемонической идеологии. Характерная для маскулинизма иерархия формирует многочисленные оппозиции власти и подчинения: мужчина — женщина, гетеросексуал — гомосексуал, взрослый — ребенок. Но и внутри этих групп формируются свои автономные структуры подчинения. Наиболее яркие примеры такой внутригрупповой субординации являют собой мужские объединения: армия, мужской клуб и, конечно, тюрьма, где структура господства и подчинения отталкивается не от половой принадлежности, т.к. группа гомогенна, а от других критериев, например, от времени пребывания в данной группе («дедовщина» в армии или количество сроков тюремного заключения), от степени вовлеченности в группу (постоянный член клуба или гость), от уровня материального достатка (доля вложения в тюремный «общак») и т.д. Логика маскулинизма такова, что любое объединение, любой союз (семейный, профессиональный) мы трактуем в терминах подчинения сформулированных маскулинизмом. Именно поэтому в литературе столь часто обсуждаются вопросы: кто выполняет «мужскую» и «женскую» роли в гомосексуальных парах, кто принимает на себя обязанности «главы семьи» в тюремных кентовках и т.д. Рассуждая подобным образом, мы поддерживаем идеологию маскулинизма, укрепляем его идеологические позиции. Проблема заключается в том, что альтернативная идеология еще не артикулирована. Разнообразные квир-, лейсбийские теории предлагают пока что лишь негативную, критическую логику рассуждений, демонстрирующую навязчивость и узость маскулинизма, но не способны разработать самостоятельный, независимый от маскулинизма дискурс. 3) Непосредственно с понятием субординации связана категория «поддержка» — абсолютное признание легитимности господствующей идеологии, в данном случае, идеологии маскулинизма со стороны различных социальных групп. Важно, что логика маскулинизма поддерживается не только самими «мужчинами», но и теми, против кого она направлена. 118

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

Этим объясняется и знаменитый парадокс «женской дружбы», когда женщины охотней проявляют понимание и радушие по отношению к представителям другого пола, а не друг к другу. «Поддержка» всегда оказывается господствующей группе, даже если индивид сам к ней не принадлежит. В силу специфики изолированного общества в тюрьме дефицит доверия и поддержки проявляется максимально четко. В пространстве тюрьмы одновременно действует несколько властных стратегий (как минимум две — стратегия власти администрации и стратегия власти криминала). Индивид, оказавшись в двойственной ситуации, предпочитает не доверять и не поддерживать никого, если он, конечно, не принадлежит к какой-либо из сторон. Хотя отчасти логика маскулинизма работает и в тюрьме. И осужденные-мужчины, и сотрудники-мужчины администраций тюрем (антагонисты по определению) абсолютно в одинаковых негативных выражениях отзываются о женских колониях. Одновременно, женщины-осужденные в своих высказываниях определяют нормы поведения, существующие в мужских зонах, как некие недостижимые для них образцы. 4) Последним компонентом, с чьей помощью выявляется специфика маскулинности, выступает маргинализация. Сам Коннелл размышляет о маргинализации в контексте таких структур, как раса и класс, рассматривая расовую, классовую и половую принадлежность в качестве констант, определяющих социальное бытие индивида. Полноправными носителями гегемонической маскулинности могут считаться далеко не все мужчины («мужчины», как и остальные люди, принадлежат к разным социальным классам, расам, национальностям). Только представители определенного класса и определенной расы наделяются в системе социальных взаимодействий правом на господство и доминирование. Конечно, сегодня в эпоху политкорректности мы являемся свидетелями того, как представителимужчины неевропейских рас отвоевывают позиции маскулинной гегемонии. Однако подобные процессы протекают лишь в определенных областях, например, в спорте и шоу-бизнесе, и не затрагивают большинство современных социально-экономических систем. В условиях тюремного заключения маргинализация выходит за рамки расовых и классовых коррелят. Право на господство устанавливается, в первую очередь, в зависимости от характера преступления, на этой основе происходит и деление на тюремные группы-масти, отношения между которыми строятся исключительно по принципу господства-подчинения. И как в обществе в целом мы наблюдаем борьбу различных маскулинных групп за гегемонический статус, так и в тюремном сообществе последнее десятилетие происходит смена гегемонических статусов, прежняя иерархия тюремной субкультуры уступает место новой системе господства, появляются новые тюремные «касты», претендующие на высокие места в тюремной иерархии. Функционирование всех перечисленных компонентов маскулинности — гегемонии, субординации, поддержки и маргинализации — просле119

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

живается в тюремном сообществе, однако это функционирование протекает с очевидными искажениями. Распространение гегемонии в изолированном обществе тюрьмы не сопровождается добровольным принятием норм и правил; иерархическая лестница исключает возможность изменения социального положения осужденного; даже между представителями одной криминальной группы отсутствуют поддержка и доверие, а маргинализация носит исключительно криминальный характер.

2.2.4. «Практики пола» в условиях изоляции Анализируя современные практики пола (doing gender), большинство исследователей, принадлежащих к самым различным теоретическим направлениям, отмечают одну важную объединяющую черту — сексуальноэротическое поведение и мотивация окончательно эмансипируются от репродуктивной биологии, связанной с продолжением рода, которой они обязаны своим происхождением в филогенезе215. Общественное сознание (нормативная культура) в XX столетии приняло тот факт, что сексуальность не направлена на деторождение, не нуждается в легитимации и представляет собой самодостаточную ценность. Э. Гидденс отмечает, что либерализация сексуальности в современном обществе строится на отделении секса от функции воспроизводства и благодаря этому «сексуальность стала податливой, открытой для разнообразных форм, она стала достоянием личности»216. Формирование гибкой сексуальности стало основой сексуальной революции последних десятилетий. Гидденс выделяет два основных элемента трансформации сексуальности: 1) становление женской сексуальной автономии, имеющей значительные последствия для мужской сексуальности; 2) расцвет мужской и женской гомосексуальности217. Оказавшись неотъемлемой частью индивидуальности, сексуальность попала под пристальное внимание многих социальных институтов, так что теперь сексуальность из «достояния личности» превратилась в «достояние общественности». Процесс либерализации человеческой сексуальности во многом определил и характер современной пенитенциарной системы, которая, помимо открыто декларируемого инструмента наказания — лишения или ограничения личной свободы — использует и латентные дисциплинирующие механизмы, из которых одним из самых эффективных является ограничение и контроль над сексуальным поведением индивида. Как только демографическая политика государства перестает быть направленной исключи215

Кон И.С. Сексуальная культура в России. М.: О.Г.И., 1997. С. 24-26. Гидденс Э. Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах. СПб., 2004. С. 78-79. 217 Там же. С. 114-119. 216

120

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

тельно на интенсификацию рождаемости и принимает более гибкий, экономически и социально оправданный характер, как только сексуальность возводится в ранг приоритетов для индивида, тотчас механизмы наказания, принадлежащие государству, располагаются в интимном, приватном пространстве индивидуальных практик. Контроль над сексуальностью, над интенсификацией сексуального желания, как утверждает М. Фуко, распространяется с конца XVIII столетия на многие сферы жизнедеятельности индивида218. Он используется в медицине через систему медицинских запретов или, напротив, рекомендаций, в образовательной и профессиональной сферах — через обучающие программы и утверждение норм этически и сексуально корректного поведения, в семейной сфере — через систему воспитания и демографическую политику, проводимую государством. В любом случае, индивидуальный выбор и личностные предпочтения относительно сексуальности зависят от большого числа социальных и культурных установок. Но откровенно дискриминационные черты контроль над сексуальностью получает в системе наказания, где запрет на сексуальность объясняется не стремлением сохранить здоровье или улучшить моральнонравственный облик индивида, а необходимостью продемонстрировать преступнику недоступность для него еще одной помимо свободы «абсолютной» ценности современного общества — сексуальности. Принцип ограничения сексуальности не артикулирован в официальной риторике современных уголовных кодексов или в документах, регламентирующих режимный порядок в местах лишения свободы. В подавляющем большинстве случаев мы сталкиваемся лишь с заявлением о раздельном содержании осужденных мужчин и женщин, а также о строгой регламентации свиданий осужденных с интимными партнерами, к которым принадлежат лишь законные супруги, заключившие гетеросексуальный брак. В случаях тяжких и особо тяжких преступлений интимные свидания запрещаются вообще. Одновременно, запрет на сексуальность в тюрьме, используемый с самого начала функционирования пенитенциарной системы, не позволил легализованно проникнуть в замкнутое социальное пространство тюрьмы двум основным характеристикам современного типа сексуальности — женской сексуальной автономности и легализации гомосексуальных отношений. Традиционная пенитенциарная система, преследующая своей целью устрашение и исправление индивида, никогда в своем дискурсе не репрезентировала женский субъект отдельно от репродуктивной функции женского организма. Гомосексуальные практики не транслируются в тюрьме в качестве легализованных стратегий, они не являются следствием добровольного выбора индивида. Их применение входит в систему наказания индивида, его окончательной депривации и маргинализации. Со сто218

Фуко М. История сексуальности. Т.1., Воля к знанию / Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности: Работы разных лет. М., 1996. С. 243-244. 121

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

роны администрации тюрем гомосексуальные отношения также всегда подвергались строгому наказанию — от помещения в карцер, до увеличения срока отбывания наказания219. Размышляя о практиках пола в условиях тюремного заключения, невозможно пропустить такое социальное явление тюремной субкультуры, как «семья» (или, используя жаргон, «кентовки»). Система «семей» в отечественных тюрьмах и колониях получила распространение еще в XIX веке, но, конечно, претерпела многочисленные изменения, как и все общество в целом. То объединение, которое традиционно определяется в тюрьме в качестве «семьи», достаточно сложно проинтерпретировать с помощью традиционных антропологических концепций формирования семейных отношений. Принципы, лежащие в основе формирования тюремных кентовок, достаточно сильно отличаются от принципов конструирования семейных отношений. Однако мы попытаемся с помощью знаменитой теории «возникновения структур родства» К. Леви-Стросса прояснить некоторые особенности тюремной жизни. Сама по себе работа Леви-Стросса «Основные структуры родства»220 содержит настолько разноплановый эмпирический и теоретический материал, что его изложение в рамках данного исследования было бы несколько затруднительным. Мы будем использовать для своего анализа принципов формирования кентовок лишь несколько основных положений теории Леви-Стросса. Основной вывод работы Леви-Стросса можно сформулировать следующим образом: представления о кровном родстве далеко не в первую очередь связаны с биологическим воспроизводством, прежде всего родство — это сложная культурная организация, которая через систему ритуалов, традиций и обычаев интерпретирует биологические константы через систему социальных и культурных кодов, например, муж/жена, брат/сестра, инцест и т.д. Семья в рамках подобного толкования оказывается сосредоточением культурных кодов, организующих биологическое воспроизводство в том или ином обществе221. Если же обратиться к тюремным «семьям», то мы увидим противоположную тенденцию — социальные отношения, возникающие внутри кентовок, никак не связаны с биологическим воспроизводством, они, скорее, перекодируют не биологические константы, а прежние социальные связи осужденных. Беседуя с осужденными, мы попытались выяснить, по каким принципам формируются «семьи» в условиях тюремного заключения, что именно лежит в основе подобного объединения осужденных и зачем оно 219

О формах дискриминации гомосексуальности в пенитенциарной системе см.: Eribon D. Michel Foucault. Cambridge, 1991. Р. 224-251; Miller J. The Passions of Michel Foucault. NewYork, 1991. Р. 187-207; Трунцевский Ю., Уваров И. Лесбиянство под страхом нового уголовного закона? // Следователь. 1997. № 4. С.63-64. 220 Levi-Stross C. The Elementary Structures of Kinship. Boston: Beacon Press, 1969. P. 481. 221 Там же. С. 485. 122

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

нужно, если тюремное сообщество и так достаточно строго стратифицировано на касты. Любопытно, что четкого однозначного ответа мы не получили от наших респондентов и поэтому вынуждены конструировать схему организации тюремных «семей», исходя из полученных разрозненных данных. Как известно, согласно К. Леви-Строссу в основе брака лежит идея «дара», «обмена подарками», где главным предметом дарения является женщина. Так как тюремное сообщество по определению гомогенно, то естественно возникает вопрос, что именно является объектом обмена, дарения при создании тюремных «семей». Обмену в кентовках подлежат некие умения, социальные роли, которые «члены» семьи готовы выполнять в период тюремного осуждения. Здесь очевидно наличие определенного вида разделения труда: кто-то берет на себя обязанность распределять ресурсы, входящие в «общак», кто-то решает общие вопросы с другими кентовками, кто-то выполняет функцию повара, кто-то выполняет трудовые повинности и т.д. Выбор роли в «семье» редко зависит от самого человека, хотя как исключения приводились примеры добровольного принятия на себя той или иной функции. Причем это разделение труда всегда осуществляется в рамках уже существующей тюремной градации: либо по принципу общего места проживания (землячества), либо по принципу принадлежности к какой-либо тюремной касте или группировке. В пространстве тюремной «семьи» происходит перекодирование тех социальных ролей, которые члены семьи выполняли до тюремного заключения. Наиболее сложной для интерпретации оказалась проблема сексуального поведения в кентовке. Несколько мужчин-респондентов принципиально отказались обсуждать эту тему. В других случаях сексуальное поведение по отношению к членам кентовки определялось как невозможное и рассматривалось лишь как насилие над осужденными, нарушившими тюремные правила общежития («понятия»): «Ну да, бывает и такое, но чего об этом говорить. Все знают правила: за что-то бьют, а за что-то и хуже…»222. В нескольких интервью объектами сексуального поведения выступали осужденные, за которых никто не мог поручиться или заступиться, т.е. чужаки, впервые попавшие в колонию, или чье преступление не попадает ни под одну касту. Однако эти осужденные все-таки являются членами семьи, пусть даже с самым минимальным объемом прав и гарантий. Необходимо отметить, что разнообразие криминального поведения разрушает привычные демаркационные параметры деления на «масти» в тюремной субкультуре. Прежние установки оказываются не эффективными и требующими корректировки, что ведет к противостоянию «прежней» и «новой» тюремной субкультуры. Отношение к сексуальности является одним из главных камней преткновения между двумя поколениями тюремной субкультуры. Один из интервьюеров привел пример добровольно222

Интервью № 18. 123

Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре

го принятия осужденным на себя роли сексуального объекта в семье: «Рассказывают, он как пришел в камеру, так сам вызвался. Но такое бывает редко»223. Несколько иная ситуация складывается со слов респондентов в женских исправительных учреждениях. В противоположность мужчинам женщины-респонденты достаточно спокойно отнеслись к обсуждению сексуальности в тюрьмах. Конечно, в рассказах наших собеседниц неоднократно сексуальное поведение в тюрьме интерпретировалось как насилие, как стратегия наказания внутри тюремной субкультуры. Так же женщины объясняли сексуальные отношения в тюрьме как своеобразный способ выживания в сложных условиях: «Нельзя же все время орать друг на друга, так с ума можно сойти. Нужна обязательно подруга. Хоть какое-то близкое существо»224. Подобная интерпретация отсутствует в рассказах мужчин, и она вполне характерна для тактик женского сексуального поведения в свободном обществе. Следует сделать вывод, что контроль над сексуальностью в условиях тюремного заключения носит латентный характер, но от этого не снижается его тотальность и действенность. Отсутствие четких рекомендаций и распоряжений относительно сексуального поведения осужденных способствует спонтанному и неограниченному использованию контроля над сексуальностью со стороны тюремной администрации. Латентный характер ограничения сексуальности осужденных определяется воздействием двойной структурации в условиях лишения свободы: первичная структурация, выраженная в режимных правилах тюремного распорядка, ведет к нарушению, разрыву привычных интимных связей осужденного, а вторичная структурация, связанная с установками внутренней субкультуры пенитенциариев, трансформирует этот разрыв в кардинальную потерю легализованных и традиционных полосоциальных ролей. Причем в мужских и женских исправительных учреждениях механизмы трансформации и сам процесс искажения полосоциальных ролей принципиально отличаются.

223 224

Интервью № 11. Интервью № 14.

124

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

2.3. Труд, власть и сексуальность 2.3.1. Параметры исследования Субкультура осужденных, по признанию большинства исследователей носит маскулинный характер в силу количественно превосходства заключенных мужчин над женщинами-осужденными, и благодаря формированию гегемонической институциональной маскулинности в криминальном мире. Однако приписывать субкультуре исправительных учреждений исключительно маскулинные черты, по нашему мнению, неправомерно. Скорее речь идет о формировании в условиях принудительного лишения свободы специфической, принципиально отличной от традиционной, асексуальной субкультуры, но не гипер-сексуальной, как ее понимает Ж. Бодрийар225. Именно запрет на всякую артикулированность сексуального желания, запрет на малейшее проявление сексуальности (вплоть до жестокого наказания со стороны заключенных за случайное прикосновение) санкционировал уклад «классического» тюремного сообщества226. Однако запрет на сексуальность, санкционируемый и администрацией, и самим тюремным сообществом, не является единственным доказательством того, что субкультуры пенитенциарной системы не могут носить традиционно понимаемый маскулинный или феминный характер. На материале анкетного опроса, проведенного в мужской и женской колониях, попытаемся выявить типичные стратегии формирования гендерной идентичности в субкультурах исправительных учреждений. В рамках эмпирического исследования нами был проведен анкетный опрос среди осужденных женской (Самарская область) и мужской (Саратовская область) колоний. Объем выборки составил 404 единицы опроса, в том числе 203 женщины (101 осужденная, находящиеся в заключении не более 3-х месяцев, 102 осужденные, отбывшие более половины срока заключения) и 201 мужчина (101 осужденный, находящиеся в заключении не более 3-х месяцев, 100 осужденных, отбывших более половины срока заключения). Теоретическим основанием для реализации поставленной цели будет служить понятие «гегемоническая маскулинность» Р. Коннелла, заключающее в себе определенную идеальную стратегию поведения в культуре, которая определяет взаимоотношение полов и воспроизводимость существующего гендерного порядка. Превосходство, гегемония маскулинности, по словам Р. Коннелла, поддерживается историческим совпадением, наслоением двух понятий: «авторитета» и «мужественности». Интерпретация 225

Бодрийар Ж. Прозрачность зла. М., 2006. С. 120-126. Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001. С. 122-124. 226

125

Труд, власть и сексуальность

именно этих двух концептов в тюремной субкультуре будет интересовать нас в первую очередь227.

2.3.2. Уровень доверия На первый взгляд, тюремное сообщество с его строгой иерархией подчинения и господства, множеством субкатегорий, разделенным по самым различным признакам, от этнической принадлежности до сексуальной ориентации, идеально соответствует понятию гегемонической маскулинности. Но одним из решающих факторов, поддерживающих институциальную подоплеку гегемонической маскулинности, является, по мнению Коннелла, гомосоциальные сообщества, отличающиеся внутренней солидарностью, сплоченностью и доверием, основанным на половой идентичности. Однако отличительной чертой тюремного сообщества является высокий уровень недоверия как к своим «сокамерникам», так и к администрации, и к обществу в целом. Осужденным очень редко свойственно относить себя к какой-либо малой группе внутри колонии или тюрьмы, каждый настаивает на внутренней независимости и стремится к физическому одиночеству, чего крайне сложно достичь при традиционной для России «барачной» системе содержания преступников. Распространенные в тюремной, лагерной среде сообщества заключенных — землячества, семьи, группировки — оставляют за индивидом право самому принимать решения. Вмешательство малой группы в личную жизнь их членов не одобряется с точки зрения субкультур исправительных учреждений: «В любом случае, мы (члены «семьи») каждый сам за себя. Я ни к кому не лезу, если сами не попросят, и меня никто не трогает»228. Стремление к индивидуализации, сопровождающееся отказом от доверительных, дружеских отношений, у заключенных выражено намного сильнее, чем стремление к социализации, к созданию многоуровневой социальной структуры. Следовательно, утверждать наличие устойчивого воспроизводства, трансляции и эскалации гегемонической маскулинности тюремным сообществом неправомерно. Исследование доверия является важным сегментом анализа процесса контекстуализации деятельности субъекта. Концепт доверия может формировать не только стратегии маскулинных практик, он демонстрирует, насколько характеристики действующего субъекта соотносятся с параметрами среды, в которой он осуществляет свою деятельность. Отсутствие доверия или его дефицит ослабляет солидарность, чья неартикулированность 227

Коннелл Р. Маскулинности и глобализация // Введение в гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина. Харьков, СПб., 2001. С. 851-879.; Мещеркина Е.Ю. Социологическая концептуализация маскулинности // Социс. 2002. № 12. С. 15-25. 228 Интервью № 4. 126

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

создает предел трансформации индивидуального субъекта в коллективный. Для власти такая ситуация является желанной, т.к. одной из основных ее целей является стремление не допустить роста солидарности в тюрьме и формирование коллективного субъекта, способного противостоять практикам дисциплинирования и контроля. В мужских исправительных учреждениях, где уровень доверия крайне низок, властным механизмам в полной мере удалось вытеснить доверие из социального климата. Если обратиться к непосредственным данным анкетного опроса, то проведенное нами исследование в мужской колонии демонстрирует крайне низкий уровень доверия у заключенных к своим «сокамерникам» и администрации: 7% мужчин-респондентов доверяют администрации и 1% — своим сокамерникам. При этом абстрактная норма доверия воспринимается осужденными-мужчинами как основа любого сосуществования, и ее отсутствие воспринимается в качестве основного, базового недостатка существования в колонии. Недоверие распространяется и на членов семей, хотя семью-кентовку осужденные в интервью репрезентируют как базу повседневной жизни в колонии. Весь режим содержания зависит, со слов респондента, не столько от режимных правил, сколько от статуса семьи, к которой ты принадлежишь: «Мне повезло. Я сразу попал в хорошую семью. Меня в ней ждали. Меня и охрана не трогала, не то что мужиков, все потому, что семья хорошая была»229. Наши выводы относительно дефицита доверия в мужских пенитенциариях совпадают с исследованиями А. Олейника230. Несколько иные результаты продемонстрировал опрос относительно наличия доверия между осужденными, проведенный нами в женском исправительном учреждении. В женской колонии коэффициент доверия внутри малого тюремного сообщества равен 34%. В женской среде меньше количество респондентов, затрудняющихся дать однозначный ответ на поставленные вопросы (7%, в мужской колонии — 10%). В женской колонии не доверяют никому 13% респондентов, в мужской — 39%. И для мужчин, и для женщин характерно большее доверие к членам свободного общества, чем к своему непосредственному, ближайшему окружению (в женской колонии — 44%, в мужской — 41%). Низкий уровень доверия в мужских исправительных учреждениях и достаточно редкие массовые беспорядки, ведущие к дезорганизации функционирования пенитенциарного учреждения, убеждают, что в России в тюремной мужской среде нет сформированного коллективного субъекта. Отсутствие коллективного субъекта не позволяет стигматизировать субкультуру пенитенциариев в качестве исключительно маскулинной, так как в ее рамках конструируются лишь индивидуальные стратегии выживания, 229

Интервью № 3. Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001. С. 153. 230

127

Труд, власть и сексуальность

приспособления, не получающие институционального закрепления. Субкультура пенитенциариев требует от индивида предельной собранности, того, что сами заключенные называют «умением постоять за себя». Этот императив, наиболее востребованный в условиях тюремного заключения, транслируется остальным обществом как символ гипертрофированного маскулинизма, господствующего, якобы, в тюремной среде. Именно «умение постоять за себя», «ответственность за себя и ближних» Р. Коннелл называет в числе форм поведения, характерных для маскулинного хабитуса231. Однако для самой субкультуры пенитенциариев этот императив гендерно нейтрален, его нельзя отнести к какой-либо определенной полосоциальной роли. Следование ему является единственно возможной стратегией выживания в условиях заключения и для мужчин, и для женщин. Более высокий уровень доверия среди женщин-осужденных позволяет сделать вывод о наличии устойчивой тенденции к формированию коллективного субъекта в женских исправительных учреждениях. Кроме того, администрация тюрем часто отмечает повышенную взрывоопасность социального климата в женских колониях. Служащие управления по исполнению наказания объясняют наличие гиперконфликтности в женских колониях «неустойчивым, спонтанным, склонным к истерике характером, присущим женщине вообще»232. По мнению сотрудников колоний, у женщин-осужденных отсутствует стремление к сотрудничеству и любое объединение женщин неэффективно и кратковременно. Действительно, исследование малых социальных групп, формируемых в колониях заключенными с целью создания в условиях тотальной и дискриминирующей институциальной системы «частного», приватного пространства, показало, что в женских колониях «семьи» характеризуются социальной неустойчивостью. Они распадаются сразу после того, как была достигнута основная задача, определявшая их появление: защита чьих-то личных интересов, конфликт с администрацией, накопление капитала. В мужских колониях случаи распада семей также велики. Это объясняется и высоким уровнем недоверия друг к другу заключенных (66%), и отсутствием или скудностью материально-бытовой базы для создания таких объединений. При сравнении количества устойчивых «семей» в женской и мужской колониях выяснилось, что в женской колонии в отряде численностью в 130 человек существует 6 стабильных малых социальных групп, а в мужской колонии в отряде с такой же численностью — 20, т.е. в 3,3 раза больше.

231

Коннелл Р. Маскулинности и глобализация // Введение в гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина. Харьков, СПб., 2001. С. 851-879.; Connell R. Gender and Power. Cambridge, 1987. P. 91–141. 232 Интервью № 22. 128

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

2.3.3. «Семья» на свободе и «семья» в тюрьме Несмотря на сравнительно устойчивое существование «семей» в мужских колониях, их функционирование менее интенсивно и значимо, чем в женских исправительных учреждениях. Для мужчин-осужденных «семья» — это возможность выделить себя из общего социального пространства, это определенный ориентир для разграничения социального окружения на «своих» и «чужих». Иной функциональной нагрузки семья в мужской колонии не имеет. Здесь прослеживается тенденция к социальной фрагментации и без того замкнутого и изолированного общества осужденных. Каждый из фрагментов старается максимально отделиться от остального социума, получить максимум свободы в принятии решений. В женских исправительных колониях формирование семей носит прагматичный, функциональный характер. Между семьями налажен обмен материальными и человеческими ресурсами. Конструкция семей носит матричный характер, где каждый сегмент, выполнив поставленную задачу, переходит на иной уровень социального пространства. Возникновение регенерирующей фрагментации в исправительных учреждениях связано с воздействием двойной структурации, которая приводит к принципиальному разрыву между макро- и микросоциальными уровнями. Фрагментация позволяет преодолеть этот разрыв. В мужских исправительных учреждениях фрагментация, создание малых социальных групп, «семей», оказывается единственной возможностью для социальных акторов осуществить социальное действие в данной социальной структуре, т.е. тюрьме, где изъявление свободной воли заключенными ограничено режимным распорядком. Причем совершение этого социального действия — создание новой социальной структуры — не оценивается акторамиосужденными с точки зрения эффективности. О бесконечной фрагментации жизни в колониях говорит в своем исследовании тюремной субкультуры и А. Олейник. По его мнению, эта фрагментация возникает вследствие стремления осужденных добиться элементарного комфорта в «повседневной жизни маленького общества»233. Однако в своем анализе фрагментации А. Олейник не использует гендерные стратегии и не оговаривает существенные различия в прохождении процессов фрагментации малого общества женских и мужских пенитенциарных учреждений. В женских исправительных учреждениях фрагментация, оставаясь следствием двойной структурации, носит иной характер. Во-первых, фрагментация не является единственным доступным для женщин-осужденных социальным действием. Во-вторых, формирование малых социальных 233

Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001. С. 184. 129

Труд, власть и сексуальность

групп происходит на основании разветвленной системы факторов, которые носят субъективный характер: личная привязанность, общность интересов, социальная конгруэнтность. В мужских колониях объединение происходит, как правило, на основе «независимых» от индивида факторов — землячество, принадлежность осужденного к той или иной группировке «на свободе», кастовая принадлежность в колонии, национальность. В-третьих, социальная фрагментация в женских колониях всегда ориентирована на эффективность и успешное достижение поставленных целей. Отмечаемая сотрудниками колоний неустойчивость малых женских сообществ не является результатом отсутствия в женских группах какойлибо самоорганизации; она — следствие высокого уровня ориентированности на успех. Именно ориентация на достижение поставленных целей (самого разнообразного порядка) является формообразующей ценностью, присущей женской субкультуре исправительных учреждений. Этот вывод нашего исследования подтверждают ответы женщин и мужчиносужденных на вопрос: «Какие черты Вашего характера наиболее востребованы в колонии?» 48% женщин в той или иной последовательности перечислили: целеустремленность, расчетливость, активность, умение контактировать; только 12% женщин отметили независимость и стремление к одиночеству. Соответственно 54% мужчин полагают, что существование в колонии облегчают умение постоять за себя, самостоятельность, независимость, способность замыкаться в себе, не обращать внимание на происходящее вокруг. Кроме того, в ходе опроса осужденных мужчин выяснилось, что общительность и коммуникативность воспринимаются ими как показатель большой доли вероятности доноса со стороны человека, обладающего этими чертами. Способность женщин-осужденных к социальной мобильности, к формированию и разрушению малых социальных групп для достижения каких-либо личных целей или получения льгот демонстрирует, что политика сегрегации и исключения внутри субкультур исправительных учреждений не реализовалась успешно в женской среде. Однако администрация колоний отказывается признавать за женщинами высокий уровень социальной мобильности и способность к продуктивному социальному действию. Это объясняется: 1) принадлежностью администрации к первому уровню стуктурации (официальное признание внутренних, внережимных правил и норм второго уровня структурации дезорганизует управление колонией); 2) распространенностью гендерных стереотипов, отказывающих женщинам в социальной активности; 3) принципом десексуализации, который пронизывает действие всей современной пенитенциарной системы. Наш анализ уровня доверия в субкультурах исправительных учреждений был бы неполным, если бы мы не отметили отношение осужденных мужчин и женщин к самому институту семьи. По статистике, в колониях, где проводилось исследование, только четверть заключенных и мужчин, и 130

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

женщин состояла в законном браке до совершения преступления, три четверти заключенных находились либо в разводе, либо в сожительстве. Чтобы выяснить, каким образом принадлежность к «семье» в колонии влияет на уровень социализации заключенного, респондентам был задан вопрос «Планируете ли Вы после освобождения создать семью?» Ответы на него убеждают, что представления о семьях-кентовках, создаваемых индивидами во внешне агрессивной среде, и о семьях, формируемых в открытом, свободном социуме, диаметрально противоположны. И мужчины, склонные к поддержанию «семейного» уклада в колонии, и женщины, демонстрирующие большую социальную мобильность в колонии, в равной высокой степени подтверждают свою готовность к вступлению в брак или продолжению прежних связей (соответственно 74% и 75%). Результаты опроса, связанного с ожиданиями и намерениями осужденных, расходятся со статистическими данными, показывающими, что только 15% браков сохраняются после осуждения кого-либо из супругов, причем, если осуждена была женщина, этот процент опускается до 9%234. Однако в нашем исследовании важным является тот факт, что осужденные-женщины в меньшей степени склонны к крайней индивидуальной сегрегации, свойственной мужчинам-заключенным. Замкнутость, «добровольная» сегрегация в условиях тюремного заключения — это не столько стратегия адаптации со стороны индивида, сколько норма поведения, приветствуемая и поддерживаемая распорядком и укладом, действующими в пенитенциарных учреждениях. Попытки женщин-осужденных на наивном, интуитивном уровне противостоять этой норме являются характерной чертой женских исправительных учреждений. Более подозрительное и придирчивое отношение сотрудников колоний к женщинам-осужденным невозможно объяснить теми клише, которыми администрация оперирует, говоря об осужденных женщинах: «Вы думаете, избиение или ругань могут напугать этих женщин? …эти женщины в большинстве случаев с детства живут в драках и ругани. Для них это, если хотите, норма жизни. Они привыкли и по-другому не понимают, часто…»235. Подобная оценка демонстрирует, во-первых, не реальное положение дел, а дискурсивно сконструированную действительность, в которой определенные культурные формы гендера симулируют «реальное», распространяя свою власть через утверждение себя в качестве естественного конструкта, производя невидимую социуму подмену многоуровневых различий на псевдо-правдоподобные бинарные оппозиции. Во-вторых, негативное отношение сотрудников колоний к осужденным женщинам является следствием того, что современная стратегия наказания не учитывает спе234

Women in The Criminal Justice System: International Examples and National Responses. Proceedings of the workshop held at the Tenth United Nations Congress on the Prevention of Crime and the Treatment of Offenders. Vienna, Austria, 10-17 April 2000. 235 Интервью № 21. 131

Труд, власть и сексуальность

цифики гендерных практик. Феминные практики оказываются вне стратегий пенитенциарных учреждений, так как: 1) социальная структура, в рамках которой сформировалась пенитенциарная система, отказывается относить сексуальность к феминным практикам, а, следовательно, женщина не наказывается в тюрьме через запрет на сексуальность; 2) система наказания не в состоянии противостоять инерции женщин-осужденных к формированию коллективного субъекта, и внутренняя сегрегация в женских исправительных учреждениях не достигает необходимого уровня, на котором каждая из заключенных подвергается тотальному контролю. Феминные практики владеют, по крайней мере, двумя стратегиями ускользания от тотальности пенитенциарного института. Именно поэтому пенитенциарная культура ассоциируется исследователями с мужскими, маскулинными практиками, так как вне этих практик она оказывается абсолютно бессмысленной. Необходимо также уточнить, что те 53% мужчин-осужденных, которые намереваются создать собственные семьи после освобождения, состоят из осужденных, имеющих реальные шансы получить в ближайшее время условно-досрочное освобождение. В этом ключе принципиально важно сравнить формы репрезентации женщин мужчинами-осужденными до того, как они попали в исправительное учреждение и после. Если обратиться к документации допросов и показаний обвиняемых мужчин, то в их дискурсе женщина (мать, жена, сожительница), как правило, оказывается вольной или невольной причиной совершенного ими противоправного действия. В этом случае женскому поведению дается крайне негативная оценка: коварство, злоба, зависть, обман, преступный сговор. Мужчина же выступает как жертва вероломной женской стратегии. В заявлениях на помилование тех же самых осужденных женщина, напротив, репрезентируется в качестве залога будущего законопослушного поведения мужчиныпреступника. Осужденные обещают ухаживать за престарелой матерью (в рассказе о матери, как правило, используются понятия «доброта», «нежность», «покорность судьбе», «любовь к сыну»), вернуться в семью к жене и детям, если таковые имеются (те же понятия доброты, заботы и нежности), вступить в брак (к нескольким прошениям прилагалась переписка с женщиной, которой предлагается выйти замуж за осужденного). Нами было проанализировано 31 прошение о помиловании и приложенные к нему материалы показаний осужденных. Контент-анализ материалов следствия и прошений о помиловании позволяет сделать вывод о том, что репрезентация женщин осужденными-мужчинами носит амбивалентный характер. Женщина одновременно служит и объектом явно сексистских притязаний, и выступает в роли гарантии благонадежности мужского поведения. Феминные практики не воспринимаются осужденными мужчинами в качестве самостоятельных, автономных стратегий, а воспроизводятся в зависимости от потребностей мужчин. 132

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

Таблица категорий контент-анализа Типы документов Показания обвиняемого

Репрезентации женщин негативные

позитивные

—

1. женщина как субъект-объект заботы 2. женщина как гарант законопослушности осужденного 3. женщина как источник возрождения личности (эмоциональное и духовное возрождение) 4. женщина как позитивность (женщина-мать) 1. женщина-провокатор (принцип: — Прошение сама виновата) о помило2. женщина-подстрекатель вании (идея преступления ее, я лишь исполнитель) 3. женщина-источник конфликта 4. женщина как негация («все женщины б…»)

2.3.4. Отношение к труду Под воздействием двойной структурации маскулинные практики в условиях лишения свободы претерпевают значительные трансформации. Тот предел сексуальности, который жестко устанавливается на дискурсивном уровне (режимные правила) и на додискурсивном пространстве (внутренние нормы субкультуры пенитенциариев, жизнь «по понятиям»), лишает маскулинные практики их стержня, их господства, или, в терминах Коннелла, их гегемонии. «Мужской хабитус», который, по мнению П. Бурдье, воплощается в определенных практиках236, теряет свою привычную стигматизацию. Разрушение гегемонической маскулинности усиливается благодаря отмеченному выше высокому уровню недоверия друг к другу в тюремной среде. Строгая иерархия социальных ролей в тюрьме не поддерживается маскулинным стремлением к доминированию среди мужчин. Ее наличие обусловлено глубоким разрывом между структурами, организующими маскулинные практики в современном мире, — трудом, властью и сексуальностью — и действием этих разрозненных, автономных структур в пространстве тюрьмы. Эти три конструкта в формировании гендерных практик мы выделяем вслед за Р. Коннеллом и Дж. Батлер, которые, каждый по собственным основаниям, полагали, что именно распределение ро236

Бурдье П. Структура, хабитус, практика; Верования и тело / Практический смысл. СПб., 2001. С. 110-155. 133

Труд, власть и сексуальность

лей в рамках этих трех фундаментальных структур определяет характер гендерных практик в различные исторические периоды. Для Р. Коннелла неоспоримым является господство гегемонической маскулинности, выступающей в качестве культурного образца для всех без исключения практик пола. Для Дж. Батлер господство любой практики заканчивается с пониманием ее как симуляции реальности, как копии копии, доказывающей свою тотальность и господство через элементарную повторяемость этой практики в социальной жизни. С прекращением воспроизведения социальной практики в данном дискурсе пропадает и ее господство237. Применяя эти две теории, мы намерены посредством анализа трудовых, властных и сексуальных практик в тюрьме продемонстрировать, что в условиях лишения свободы формирование и протекание любой гендерной практики искажается, а в ряде случаев становится невозможным в силу стремления пенитенциарной системы к вытеснению сексуальности. Трудовая деятельность и лишение свободы пересекаются на двух уровнях. На первом уровне труд исторически является основной чертой тюремного заключения, колеблющейся между продуктивными и коммерциализированными формами индустрии, с одной стороны, и обучающими и исправительными стратегиями — с другой. На другом уровне, труд корректируется сущностью любой деятельности в тюрьме и, особенно, свободной оплатой труда и процессом организации труда. Внутри тюрьмы труд заключенных выполняет несколько функций: он приносит пользу и становится источником дохода для государства; обеспечивает обучение и возможность исправления через занятость; является механизмом контроля, обеспечивая организацию времени и надсмотр за заключенными238. Все эти благие функции труда оказались невыполнимыми в тюрьме вследствие разрыва между принятыми в современном мире формами трудовой деятельности и тюремными условиями. Во-первых, труд не стал в тюрьме престижной формой занятости; он, как и в традиционном обществе, воспринимается в качестве повинности, на которую обречены представители низших «каст-сословий». Во-вторых, тюремное заключение искажает смысл трудовой деятельности, т.к. не предусматривает непосредственного и полноценного вознаграждения за труд. В-третьих, отношение к работе и мотивы трудиться в тюрьме отличаются от отношения и мотивов, которых придерживаются индивиды на свободе. Концепт «удовлетворение от работы» совершенно чужд заключенным, заинтересованность в работе часто связана с двумя моментами: приработком и получением относитель237

Батлер Дж. Гендерное беспокойство (гл. 1. Субъекты пола/гендера/желания) / Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. и комментарии Е. И. Гаповой, А.Р. Усмановой. Минск, 2000. С. 297-347. 238 Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. New York, 1963. P. 156-163; Гофман И. Представления себя другим в повседневной жизни / И. Гофман. М., 2000. – 303 с. 134

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

ной автономности. Учитывая, что большинство заключенных отбывают относительно непродолжительные сроки, интерес к развитию «карьеры» в тюрьме имеет ограниченное значение для среднего заключенного239. Но именно компетентное профориентирование, профконсультирование, дополнительное обучение, серьезная кадровая подготовка трудового коллектива являются основными сателлитами современной трудовой деятельности. В результате сложившихся в условиях тюремного заключения искажений сущности трудовой деятельности гендерные практики, формирующиеся в процессе трудовой деятельности, претерпевают серьезные трансформации. Высшие касты криминальной субкультуры, претендующие, в терминах Коннелла, на статус гегемонической маскулинности, не репрезентируют себя в терминах производительности и престижной трудовой деятельности (для высших каст криминальной субкультуры трудовая деятельность запрещена нормами внутренней субкультуры). В тюрьме нет необходимости в традиционном разделении труда, санкционировавшем гендерное разграничение производства и всей трудовой деятельности240. Материальная обеспеченность, которая устанавливает отношения господства и подчинения внутри одного пола, также не зависит в тюрьме от степени участия индивида в трудовой деятельности. В отечественных тюрьмах трудовая деятельность исторически вынесена за пределы социального пространства, в котором распределяются те или иные социальные роли. В царской России заключенные трудились лишь на каторге. В тюрьмах труд заключенных не использовался, и осужденные жили на государственные дотации и милостыню. В советский период исправительно-трудовое право получило достаточно широкое развитие241. Однако в реальности обязательная для всех заключенных трудовая деятельность, в силу своей непродуктивности, неэффективности, невыгодности, не влияла на распределение социальных и гендерных ролей в местах лишения свободы. Кроме того, до сих пор в отечественных тюрьмах существует традиция, разрушающая смысл трудовой деятельности, ориентированной на рост доходов. Речь идет о так называемом общаке — осужденные добровольно собирают средства, которые расходуются на поддержание заключенных, находящихся в трудном материальном положении (содержащиеся в ШИЗО, ПКТ, БУР, госпитале, недавно прибывшие). Сбор средств никогда не осуществлялся принудительно, «в общак не собирают по приказу»242, распределение собранных средств не относится к престижной деятельности; средства, чаще всего, хранятся открыто в прикроватной 239

Rusche G., Kirchheimer O. Punishment and Social Structure. New York, 1968. Р. 274-276. Хубер Дж. Теория гендерной стратификации / Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. и комментарии Е. И. Гаповой, А.Р. Усмановой. Минск, 2000. С. 77-99. 241 Утевский Б.С. Развитие советской исправительно-трудовой науки / Труды ВШ МВД СССР. М., 1967. Вып. 16. С. 155-156. 242 Интервью № 2. 240

135

Труд, власть и сексуальность

тумбочке. Бенефициарии не облагаются никакими обязательствами перед общиной за полученную материальную помощь, «если человек порядочный, ему и в голову не придет потребовать чего-либо взамен общака»243. Следовательно, можно сделать вывод о том, что труд (производство) не входит в число тех структур, в рамках которых осуществляется распределение социальных ролей в тюрьме, устанавливаются критерии господства и подчинения между биологическими полами или в рамках одного пола. Маскулинные претензии на господство в силу участия мужчин в престижных формах занятости и распределении прибыли теряют в тюрьмах свои эпистемологические и социальные и культурные коннотации.

2.3.5. Власть и подчинение Распределение властных отношений в тюрьме официальный дискурс трактует однозначно: полнота власти принадлежит закону и олицетворяющему его штату сотрудников, смысл наказания заключается в отчуждении от осужденного права владеть ситуацией в отношении собственного существа; наиболее жесткие, тотальные карательные системы пытаются контролировать даже физиологические процессы в организме индивида. При всей видимой ясности в вопросе разграничения властных отношений в условиях лишения свободы возникает парадокс неравной интеграции в социуме. Неравная интеграция подразумевает подчинение одной группы индивидов другой в рамках осуществления определенных гендерных практик244. Большинство исследователей сходятся во мнении, что современная действительность представляет собой маскулинно ориентированную социальную структуру, где господство мужчин над женщинами прослеживается по многочисленным векторам. Господство же в рамках одной гендерной группы распределяется на основании авторитета. Таким образом, система доминирования в пенитенциарных учреждениях должна формироваться в идеале следующим образом: в мужских колониях власть администрации поддерживается ее безусловным авторитетом, основанным на доверии; в женских колониях авторитет штата сотрудников коррелирует с господствующей маскулинностью: большинство представителей администрации колоний — это мужчины, которые четко придерживаются маскулинных стратегий поведения. 243

Интервью № 12. Коннелл Р. Маскулинности и глобализация / Введение в гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина. Харьков, СПб., 2001. С. 851-879; Лаурентис Т. Риторика насилия. Рассмотрение репрезентации и гендера / Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. и комментарии Е. И. Гаповой, А.Р. Усмановой. Минск, 2000. С. 347-373. 244

136

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

Проведенное исследование в женской и мужской колониях показало, что распределение власти в исправительных учреждениях и неравная интеграция участников социального действия не соответствуют представлениям о том, какими они должны быть. Авторитет администрации не подкрепляется доверием осужденных, он носит формальный, нормативный, неверифицируемый характер. Опрос заключенных показал, что и мужчины (92%), и женщины (96%) не доверяют сотрудникам колоний, даже не испытывая на себе дискриминации с их стороны. Ответы на вопрос о доверии администрации колонии в мужской и женской среде оказались почти одинаковыми. В обоих случаях лишь седьмая часть респондентов склонна доверять сотрудникам колонии. Дефицит доверия к официально маркированной господствующей стороне порождает парадокс неравной интеграции в тюрьме: доминантная группа (администрация колоний) не обладает никакими специфическими характеристиками, подкрепляющими ее главенствующий статус, и вынуждена использовать для своей стигматизации символы и знаки, выработанные в рамках криминальной субкультуры. Еще первые авторы теории криминальной субкультуры обратили свое внимание на отсутствие особой субкультуры у персонала тюрем. Этот факт исследователи объясняли агрессивным характером криминальной среды, чьему тотальному влиянию невозможно противостоять легальным, законным образом245. Подобная интерпретация взаимодействия администрации с субкультурами пенитенциарной системы явно недостаточна и поверхностна. Сотрудники колоний вынуждены пользоваться нормами и понятиями криминальной субкультуры вследствие симулятивности собственной власти, не имеющей никакого додискурсивного основания. Парадокс неравной интеграции в тюрьме компрометирует не только господство охраняющего персонала, он ставит под сомнение любой эффект доминирования. Ни один представитель «высшей тюремной касты» — авторитет или смотрящий — не претендует на полное и безоговорочное подчинение в условиях малого общества тюрьмы или колонии. Маскулинная гегемония проблематична в условиях лишения свободы, так как ни одна из практик доминирования не осуществляется в тюрьме в полной мере. Насилие и дискриминация, несомненно имеющие место в пенитенциарных учреждениях, не сосредоточены в руках конкретной господствующей группы. Они являются результатом постоянно циркулирующей в колонии мобильной прерогативы исполнения власти. В силу того, что в колонии реальное господство по своей сути многоканально и а-субстанциально, в пенитенциарных учреждениях складывается ситуация, носящая и на тюремном арго, и на официальном языке определение — беспредел. 245

Cohen A. Delinqent Boys. The Culture of The Gang Glencoe. New York, 1955. Р. 55-58; Cohen S., Taylor L. Psychological Survival: The Effects of Long-Term Imprisonment, London, 1972. Р. 211-234. 137

Труд, власть и сексуальность

Беспредел — это не только отсутствие или недоступность легализованных, институциальных способов решения конфликта, как трактует его А. Олейник246, это еще и разрушение привычных стратегий поведения в отношении власти, нарушение разграничения социальных и гендерных ролей. В результате фиктивности феноменов господства и подчинения в тюрьме искажается и гендерная сетка идентификаций. Если в традиционном, классическом дискурсе гендер оказывается перформативным, т.е. он репрезентируется посредством непрерывных практик воспроизводства установленных различий247, то в условиях изолированного малого общества гендерная идентичность теряет характер действования, становления. Мужчины и женщины осужденные избегают идентифицировать себя посредством гендерной стигматизации, предпочитая использовать внешний порядок символов вместо перформативно конструируемой идентификации. Таким образом, в колониях фиктивный характер властных отношений разрушает сетку гендерной идентификации. Власть и гендер в тюрьме не формируются, не конструируются, не проходят становление; они концентрируются в определенной социальной общности под воздействием различных факторов и под их же влиянием распыляются. Причем властные функции не соотносятся ни с какой конкретной гендерной практикой. Траектории передвижения властных и гендерных стратегий в условиях лишения свободы разнопорядковые и одна через другую не действуют.

2.3.6. Сексуальность под запретом В условиях тюремного заключения бытие мужчиной, как и бытие женщиной в привычном, обыденном для социальной реальности смысле, становится невозможным в связи с воздействием двойной структурации, которая ведет к разрыву между социальной структурой (изолированным обществом осужденных) и социальным действием (воспроизводством определенных гендерных практик). Во-первых, режимные правила, действующие в местах лишения свободы, ограничивают возможность использования определенных гендерных практик (большинство исследователей отмечают абсолютную неприспособленность отечественных тюрем и колоний потребностям женского тела, но и специфические потребности мужского тела игнорируются режимными документами). Во-вторых, жесткие внутренние правила тюремного сообщества переформулировывают основные положения социального существования пола. Если, согласно позиции Бурдье, в открытом, свободном обществе социальное существование пола 246

Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001. С. 146. 247 Батлер Дж. Гендерное беспокойство (гл. 1. Субъекты пола/гендера/желания) / Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. и комментарии Е. И. Гаповой, А.Р. Усмановой. Минск, 2000. С. 328. 138

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

связано со специфическими властными гендеризированными отношениями, которые предполагают одни практики и исключают другие, и чье воздействие воспринимается, как правило, в качестве позитивного принуждения248 (например, суггестивная гордость мужчин и женщин за свою принадлежность к определенным половым конструкциям), то в изолированном тюремном сообществе социальное существование пола определяется властными отношениями, которые 1) игнорируют гендерный механизм распределения власти в обществе; 2) индифферентно относятся к любым половым практикам; 3) являются негативным принуждением, которое трактуется буквой закона в качестве правонарушения, а свободным обществом — как аморальная стратегия поведения. Согласно нашей гипотезе, субкультура пенитенциариев не принадлежит к одному из множества маскулинностей, действующих в современной социальной структуре, т.к. квинтэссенцией субкультур исправительных учреждений является стремление членов закрытого сообщества избежать гендерной идентификации. Показательными являются результаты ответов осужденных на вопрос: «Кому, по Вашему мнению, легче переносить лишение свободы, мужчине или женщине?»: 71% женщин и 64% мужчин ответили, что им было бы легче отбывать наказание, если бы они принадлежали к другому полу. Т.е. для большинства заключенных их половая принадлежность является источником страданий, и они уверены, что противоположный пол, в силу его специфических особенностей, этих неудобств и проблем лишен. В результате, отношения внутри гомо-социального тюремного сообщества, в котором акторы собраны не по доброй воле, а по принуждению, строятся не на основе взаимодействия с другим полом и представителями того же самого пола, а на принципе игнорирования, отказа от всякой гендерной идентичности. Используя теории П. Бурдье и Р. Коннелла, можно заключить, что в тюремном сообществе претерпевают искажения представления о социальном поле. Под концептом «социальный пол» мы понимаем определенную структуру отношений, связанную с упорядочиванием и классификацией властных механизмов, воздействующих на «внесоциальные», биологические характеристики индивида. В условиях свободного общества властные механизмы сосредоточены на культивировании и распространении легализованных и приоритетных гендерных практик. В изолированном обществе, напротив, властные механизмы направлены на диссимиляцию практик, связанных с конструированием пола. Классическая субкультура пенитенциариев опиралась именно на десексуализацию субъекта в условиях лишения свободы. Об этом свидетельствует традиционное разделение социальных ролей в тюрьмах на «авторитетов», «смотрящих», «козлов», «петухов» 248

Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 182-183. 139

Труд, власть и сексуальность

и «мужиков», которое исключало всякую полоролевую корреляцию. Сексуальная идентификация, как в случае с «петухами», носила исключительно негативную окраску и означала максимальную маргинализацию и сегрегацию индивида, но не потому, что его «используют в качестве женщины», а потому, что он репрезентируется в обществе через систему полосоциальных ролей. Вытеснение и дискриминация «петухов» в тюремном сообществе и сексизм в «свободном» обществе структурно абсолютно разнопорядковые процессы. Об этом свидетельствует хотя бы тот пример, что все попытки создания из камер «петухов» аналогов публичных домов для наиболее уважаемых осужденных провалились, т.к. были не востребованы самими авторитетами. Под «полоролевым концептом» мы понимаем представление о социальном поле с точки зрения приспособления к ролевым ожиданиям. Действительно, от осужденных, к какой бы ступени тюремной иерархии они не относились, не предъявлялись требования соответствия той или иной гендерной системе. Проникновение в современное российское тюремное сообщество элементов гендерного распределения привело к утрате норм и правил субкультур исправительных учреждений. Если прежде понятием «беспредел» в колониях характеризовались действия администрации («невозможность индивида влиять на ситуацию, в которой он находится, и на выбор правил игры»), то сегодня ситуация беспредела охватила внутреннюю структуру субкультур исправительных учреждений, что прежде всего выражается в переоценке гендерных статусов в тюрьме249. Прежде сексуальные связи применялись лишь как форма наказания (причем наиболее жесткого в исключительных случаях), сегодня интимные связи — это демонстрация предпочтений власти в отношении того или иного индивида. Сексуальность разрушает внутренние нормы субкультур исправительных учреждений, делает пенитенциарную систему не только неэффективной (об опасности лишения свободы общественная мысль говорит с момента появления тюрем современного типа), но и трансформирует ее в культурно-исторический и социальный атавизм. В государствах, в которых результаты сексуальных революций были наиболее полномасштабно проанализированы обществом, лишение свободы в качестве меры наказания предусматривается крайне редко. К таким странам принадлежат Скандинавские государства, Бельгия. В Российской Федерации на уровне законодательства эта закономерность не отражена, поэтому субкультуры исправительных учреждений продолжают социально разлагаться, представляя опасность для общества, вызывая недоумение даже у тюремных авторитетов: «Те, кто сегодня сидят на зоне, для них наши прежние поня-

249

Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001. С. 167-194. 140

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

тия не закон. На зоне много я чего видел, но они — настоящие отморозки»250. В женских исправительных учреждениях сложился несколько иной порядок, хотя стратегия десексуализации индивида здесь проводилась также планомерно и целенаправленно. Мы полагаем, что в женских колониях сформировались специфические полосоциальные роли, не имеющие сходства с социальной иерархией, сложившейся в мужских исправительных учреждениях. Особенностью женских исправительных учреждений является инверсия традиционной гендерной идентификации, а не отказ от нее, как в мужских пенитенциариях. Если принять за исходное положение тот факт, что запрет на сексуальность является латентным, но самым распространенным видом наказания в современных пенитенциарных системах, то становится понятно, почему женщин-осужденных значительно меньше в сравнении с мужчинами, хотя женская преступность растет последние два десятилетия во всем мире. Женщины в большей степени освобождаются от наказания в виде лишения свободы не потому, что государство признает, что тюремное заключение разрушающее действует на женщину, а потому что господствующие маскулинные координаты культуры отрицают за женщиной право на сексуальность, а, следовательно, и наказывать женщину через запрет на сексуальность бессмысленно и невозможно. Каждый раз, когда риторика официальных постановлений предлагает расширенный список льгот для женщин, находящихся в тюрьмах и колониях, предоставляет возможности для женщины-преступницы избежать лишения свободы, речь идет не о проявлении властью лояльности и толерантности в отношении феминных практик. Власть, сформированная фаллоцентрическими, маскулинными принципами, не стремится к созданию гендерно нейтральной, гендерно равноправной среды, она лишь подтверждает неэффективность лишения свободы в наказании женщин, если культурой, обществом между женщиной и сексуальностью проведена тотальная демаркация. Показательным является и тот факт, что первая специализированная женская тюрьма была открыта 8 октября 1873 года в исправительном учреждении штата Индианы, США. Появление этого заведения было своеобразным итогом борьбы американских женщин за свои гражданские, политические и сексуальные права. В России отдельные женские колонии были созданы только в советский период, в годы коллективизации и индустриализации страны. Современные пенитенциарные системы отвечают интересам фаллоцентрической культуры, которая их и сконструировала. Наказание женщин посредством нормированного законом лишения свободы вступает в действие лишь тогда, когда сама культура делает доступным для женщины и феминных практик список социальных благ. Однако этот 250

Интервью № 18. 141

Труд, власть и сексуальность

список остается ограниченным для женщин и в экономической, и политической, и сексуальной сферах. В результате, наказание женщин, предусмотренное законодательством, всегда располагается в некоем нелегальном пространстве, допуская скрытую дискриминацию, которая используется вследствие того, что законные формы наказания неэффективны в отношении женщин-преступниц. Кроме того, механизмы действия пенитенциарной системы не характеризуются гибкостью, поэтому независимо от объекта наказания и дисциплинирования пенитенциарная система использует одни и те же способы воздействия. К женщинам продолжают применяться стратегии десексуализации, которые воплощаются на практике в корреляции феминных практик с репродуктивной функцией женского организма. Уголовное законодательство Российской Федерации с акцентом на материнской функции женщины также способствует десексуализации женщины-осужденной, т.к. в современном мире сексуальность принципиально расходится с репродуктивностью. Подводя итоги нашего исследования, можно сделать вывод, что в женских исправительных заведениях формируются специфические полосоциальные роли. Конструирование особых практик в женских колониях спровоцировано действием механизмов официальной десексуализации женщины-осужденной в условиях маскулинной культуры. Если мужская субкультура пенитенциариев до последнего времени была направлена на минимизацию потребностей мужского тела, ограничение желаний и строгое дисциплинирование всех телесных практик, то женская субкультура, напротив, исходила из необходимости интенсификации телесных практик, действующих вопреки и во вред официальному подчеркиванию важности репродуктивной способности женского организма. Вслед за Дж. Батлер мы полагаем, что «сексуальность создается культурой в рамках существующих властных отношений»251. Изучение нормативной сексуальности, формирование в рамках данного типа власти идентичности, осмысление возможности разрушения легализованных форм сексуальности могут быть выполнены только в границах матрицы власти. Однако, принимая эпистемологические и реальные характеристики власти как некие априорности, мы отказываемся в современной культуре трактовать «мужчину» в качестве «причины и нередуцируемого значения сексуальности»252. В отношении пенитенциарной системы подобное методологическое допущение означает, что не маскулинная, не «мужская» сексуальность поддерживает гендерную дискриминацию, сегрегацию и депривацию в женских исправительных учреждениях. Динамика властных отношений внутри сексуальности не тождественна простому укреплению 251

Батлер Дж. Гендерное беспокойство (гл. 1. Субъекты пола/гендера/желания) / Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. и комментарии Е. И. Гаповой, А.Р. Усмановой. Минск, 2000. С. 335. 252 Там же. С. 336. 142

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

позиций фаллоцентирических режимов власти. Внутри властных практик конструируются определенные типы идентичности, которые постоянно воспроизводятся в социуме на всех уровнях. Повторение этих идентичностей становится причиной денатурализации и мобилизации категорий гендера. Поэтому одним из самых распространенных способов анализа женских исправительных учреждений является противопоставление двух гендерных систем, причем одна из них с неизбежностью депривирует и дискриминирует другую. Резюмируя анализ гендерных практик субкультур исправительных учреждений, мы можем поставить под сомнение единый и целостный характер полосоциальных ролей тюремного мира. В тюремном сообществе под воздействием латентных механизмов контроля и наказания, связанных с десексуализацией осужденного индивида, формируются две стратегии поведения. Первая, характерная для мужских пенитенциариев, стремится к максимальному отказу от гендерной стигматизации, вторая, принятая в женских исправительных учреждениях, направлена на интенсификацию и гиперболизацию гендерных практик. Обе стратегии принципиальным образом изнутри изменяют три фундаментальные структуры, — труд, власть и сексуальность — в чьих рамках проявляется специфика взаимодействия полов. Следовательно, смысловое содержание гендерных стратегий, характер их протекания в различных социальных структурах зависят не от моделей маскулинности и феминности, легализованных в данном обществе, а от взаимоотношения определенного социального действия в конкретном социальном пространстве.

143

«… А душу можно ль рассказать?»

2.4. «…А душу можно ль рассказать?»253 2.4.1. Техника нарративного анализа В последней части нашего исследования мы предполагаем выявить особенности конструирования гендерной идентичности в условиях лишения свободы, используя материалы нарративов интервью с осужденными мужчинами и женщинами. Всего было собрано 25 интервью: 8 — с осужденными женщинами, 11 — с осужденными мужчинами, 6 — с сотрудниками УИН и колоний. Интервью проводились с 2004 по 2007 гг. С некоторыми из респондентов удалось побеседовать несколько раз, поэтому эти интервью представляются более откровенными и содержат важную для исследования информацию. Во многом специфика организации и трансляции феминных и маскулинных практик в колониях объясняется смещением представлений респондентов о публичном и приватном пространствах. При реконструировании текстов интервью мы опираемся на позиции когнитивных методов, целью которых является «понять мыслительные процессы, управляющие ответами респондентов во время опроса»254. Эта методология позволяет вскрыть особенности взаимодействия когнитивных полей исследователя и информанта, которые зачастую имеют противоположные значения. Когнитивные методы максимально смягчают возможность наложения неадекватных тексту нарратива смысловых рядов, которые формируются согласно исследовательской позиции интерпретатора. Для анализа интервью с осужденными выбор подобной методологии принципиален. Осужденные в ходе постоянных допросов при проведении дознания, следствия, а затем и в колонии приобретают специфический опыт формирования ответов. Механизм этих ответов можно описать следующим образом: любой вопрос респондент воспринимает как определенную угрозу, поэтому главной его задачей является нейтрализация этого вопроса и формулирования такого ответа, который прервет всякое дальнейшее расспрашивание. Осужденный стремится нивелировать всякую возможность его собственной интерпретации происходящих событий. Такого рода нарративы содержат в себе коды и смыслы, которые способны раскрыть специфику формирования идентичности, в том числе и гендерной, в условиях лишения свободы. В анализе интервью мы применяем социально-конструкционистскую методологию, которая позволяет определять «социальные факты» и «социальную реальность» в качестве продуктов дискурсивных практик. Исследование направлено не на выяснение «что же происходит на самом деле», а 253 254

Лермонтов М.Ю. Мцыри / Избранные произведения. М., 1985. С. 199. Рогозин Д.М. Когнитивный анализ опросного инструмента. М., 2002. С.8.

144

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

на уточнение того, каким образом респонденты интерпретируют реальность, что именно в их дискурсе определяется как «истинное» и «ложное»255. Соответственно, в исследовательский ракурс попадают социальные практики, способы построения нарративов, властные стратегии, которые и насыщают представления индивида о собственной гендерной идентичности256. Если принять за исходное определение нарратива как последовательности высказываний, организованных вокруг определенного ядра событий257, то в применении к рассказам наших респондентов, осужденных, возникает ряд методологических проблем, от решения которых зависит характер исследования. Нарратив подразумевает наличие когнитивного перехода, включающего несколько стадий формирования ответа. Различными исследователями отмечается наличие, как минимум, четырех ступеней: понимание вопроса (1), поиск адекватной информации (2), вынесение суждения (3), формулирование ответа (4)258. Для того чтобы эти ступени были представлены в рассказе, необходимы некоторые навыки оценки и анализа со стороны респондента, но самое главное — желание информанта дать соответствующий его собственным представлениям ответ, а не использовать выработанные общественным мнением суждения. Определить, насколько ответы отражают личное мнение индивида, возможно через соотнесение личного семантического словаря индивида и его навыков построения предложений с существующими шаблонами высказываний и оценок.

2.4.2. Нарушение когнитивного перехода Формулирование ответа в нарративах осужденных происходит в обход обозначенных четырех стадий. Здесь мы сталкиваемся со специфическими семантическими и логическими конструкциями, чье возникновение объясняется нарушением разграничения на приватное и публичное в условиях лишения свободы. В местах лишения свободы через режимные правила и нормы внутренней тюремной субкультуры осуществляется перераспределение частных/индивидуальных и общественных интересов, символов и пространств. В ответах осужденных максимально завуалировано личное отношение, индивидуальная оценка и почти полностью отсутствует способность к реконструкции возможных событийных рядов. 255

Гарфинкель Г., Сакс Х. О формальных структурах практических действий // Социология. 2003. № 2. С. 94-136; Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Oxford, 1984. P. 116–185. 256 Здравомыслова Е., Темкина А. Анализ нарратива — возможности реконструкции социальной идентичности / В поисках сексуальности: Сб. ст. СПб, 2002. С. 549-558. 257 Ярская-Смирнова Е.Р. Одежда для Адама и Евы: Очерки гендерных исследований. М., Саратов, 2001. С. 111. 258 Рогозин Д.М. Когнитивный анализ опросного инструмента. М., 2002. С. 31. 145

«… А душу можно ль рассказать?»

Четырехстадийная формула ответа нарушается в интервью с осужденными потому, что режимные правила, стремящиеся контролировать семантические и когнитивные построения осужденных, изначально направлены на вытеснение как поиска адекватной информации, так и вынесение суждения. В данном случае под вопрос ставиться сам смысл нарративного изложения. В тексте достаточно тяжело обнаружить присутствие рассказчика, услышать его оценку окружающих, даже если такая оценка и дается, она номинальна по сути и респондент избегает давать ей объяснение. Строение такого рода нарратива больше напоминает последовательность отдельных фактических срезов, которые достаточно осторожно подбираются рассказчиком. Респондент не стремится «понять вопрос», скорее он пытается как можно скорее завершить процесс расспрашивания и свои ответы строит именно согласно этой логике. Вот отрывок из интервью с осужденным: И. Опишите, пожалуйста, распорядок Вашего дня в колонии. Как обычно складывается Ваш день в колонии? Р. Не понимаю, зачем это Вам… [предел понимания] И. Расскажите, чем Вы обычно занимаетесь в течение дня. Р. А может Вам какую-нибудь историю нужно рассказать?… Особенную?… Нет?… Как обычно… Я?.. или все остальные?..[поиск адекватной информации] Все разными вещами занимаются… [предел ответа] Я ничего не делаю. Я на особом положении. У меня даже курево лучше, чем у охраны, они что попроще дымят, а я Marlboro, не хуже. Я и не работаю, не ем со всеми, у нас все свое. Один, он сам с Украины, сидит с нами, он сам вызвался поваром, а мы что, не против, нам легче, думать не надо. Но мы к нему с уважением. Да… сам ведь вызвался, говорит — готовить буду на всех. [вынесение суждения] Ну в клубе я сижу весь день. Там в карты, в шашки, нарды, туда начальники и не заходят. Клуб — это наше место. Мы там и развлекаемся, у нас ансамбль, да, я на гитаре… играю. Вот и все. [формулирование ответа, не предполагающее дальнейший рассказ] И. А как проходит день у других осужденных? Р. Не знаю… Мужики — они просто работают и ждут освобождения. Они просто терпят все. А так, не знаю. За себя знаю, за остальных нет259.

Как видно из этого примера, респондент с самого начала отрицает важность и необходимость той информации, которой он владеет. Фраза «не понимаю, зачем это Вам» не демонстрирует расхождения в когнитивных рядах спрашивающего и отвечающего. Этим замечанием осужденный показывает, что его рассказ заключает в себе знаки и смыслы, не имеющие значения для слушателя, которые, более того, не могут быть адекватно восприняты и воспроизведены. Респондент уверен в наличии абсолютного семантического и когнитивного разрыва между ним и интервьюером. Этим и объясняется отсутствие четкого когнитивного перехода в построении от259

Интервью № 4.

146

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

ветов, постоянно прерывающихся самим респондентом. Предел понимания или предел ответа — это своеобразный барьер, проникнуть за который можно, лишь обладая знанием специфических семантических кодов. Другой осужденный в своем интервью прямо указывает на наличие таких кодов и сложность их вербализации: И. Ты попал в колонию впервые. Каким образом ты узнал элементарные правила поведения здесь, что можно делать, а что нет? Р. Да,… (хм)… знаешь просто все это, вот и все… Ну, конечно, объясняют. Но я просто знаю правила,.. еще на свободе знал. Ты просто знаешь, как и что нужно делать. Ну ведь мы же просто знаем некоторые вещи и не удивляемся этому. Да, так. И. И все, что ты знал о зоне на свободе совпало с тем, что ты увидел здесь? Р. (Смеется) Упорная ты… Тут есть свои, как бы их назвать,.. объяснялы, их уважают, но и они не всем все покажут, да и к ним не каждый подойдет. А потом, все может в любой момент измениться, все правила поменяются, этого никто не подскажет, как на воле. Точно говорю. Есть тут у меня человечек, он меня встретил, поговорил, я знаю, куда соваться не следует, знаю где красные бараки — это как знаки СТОП, а остальное сам понимаю, об этом не расскажешь. И. Почему? Р. Потому, что нельзя говорить обо всем, сам потом пожалеешь, особенно на зоне (предел ответа)260.

В данном отрывке респондент так же старается с самого начала разговора положить предел расспросам, прямо заявляя, что он является носителем некоего знания, получение которого связано с принадлежностью к определенной субкультуре, причем освоить это знание можно и вне стен тюрьмы. Более того, успешная адаптация в тюрьме возможна, когда индивид заранее «подготовлен» и «ознакомлен» с нормами тюремной субкультуры. Эта короткая реплика наводит на мысль о том, что тюремная субкультура давно преодолела границы и застенки реальных тюрем и колоний. Более того, ее установки являются частью повседневного с трудом вербализуемого опыта достаточно большой группы населения. Многим людям так же тяжело объяснить откуда они знают правила тюремной жизни, как другим объяснить происхождение их знания правил приличия. Еще одной знаменательной фразой является заявление «нельзя говорить обо всем, сам потом пожалеешь, особенно на зоне». Она возвращает нас к проблеме дефицита доверия в тюремном сообществе. Разговорившись, респонденты красочно описывали свои отношения в кентовке, в отряде, вспоминали о прошлом, но при этом в их репликах постоянно звучала нотка настороженности, какой-то опасности. В ситуации абсолютной подозрительности и недоверия склонность к разговорчивости может оказаться губительной, а молчание способно укрепить статусные позиции в тюремной иерархии. В течение первого получаса интервью могло сло260

Интервью № 13. 147

«… А душу можно ль рассказать?»

житься впечатление, что респондент воспринимает интервьюера как человека, ведущего допрос, стремящегося получить информацию, способную навредить рассказчику. Казалось, что любой диалог респонденты воспринимают как следственные действия. Постепенно первое впечатление сглаживалось, однако, устойчивая неприязнь к вопросам, касающимся образа жизни в тюрьме, наблюдалась у подавляющего большинства респондентов. Для сотрудников исправительных учреждений изначальное нежелание осужденных поддерживать разговор, напротив, было абсолютно естественным явлением, которому они могли дать вполне определенное объяснение. Вот какой совет мы получили от сотрудницы колонии перед проведением интервью: «Люди здесь годами находятся в изоляции, это сильно на них влияет, они не все могут понять. Вы, поэтому, вопросы попроще, что ли, задавайте. А то они Вас не поймут»261. И еще одна реплика от сотрудника администрации: «Много от них (осужденных) не ждите. Они совсем тут отстали от жизни»262. Поразительный когнитивный диссонанс! Осужденные уверены, что они являются носителями специфического знания, помогающего им приспосабливаться к экстремальным условиям, в то время как администрация лишает их способности здраво рассуждать!

2.4.3. Нарушение временной последовательности В нарративах осужденных прослеживается отсутствие четкой последовательности событий во времени. Просьба рассказать о своем обычном распорядке дня оказывается достаточно обременительной. Г. Сайкс, в своем исследовании тюремных сообществ, обратил внимание на кардинальную трансформацию представлений о времени в условиях лишения свободы. Рутинность режимных правил, их монотонное повторение изо дня в день приводит к размыванию границ индивидуального времени263. Прошлое на свободе, с его яркой сменой событий замещает представления о настоящем и будущем. Нарративы наших респондентов отрицают хронологическую последовательность повествования, что подтверждает вывод Сайкса о нарушении индивидуального времени в условиях изоляции. Кроме того, временная разорванность повествования заставляет исследователя более внимательно и скрупулезно относиться к самой структуре нарратива. Если отсутствует или слабо выражена хронологическая секвенция, то основное внимание исследователя должно быть направлено на то, в каком порядке сам респондент располагает событийные ряды. В расположении 261

Интервью № 25. Интервью № 23. 263 Sykes G. The Society of Captives. A Study of a Maximum Security Prison. Princeton, 1958. Р. 65. 262

148

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

событий по аналогии или ассоциации в интервью с осужденными можно проследить личное отношение респондента, которое в столь минимальном количестве представлено в повествовании. Достаточно распространенным для рассказчиков является стремление начать повествование с какого-то яркого, запоминающегося момента, с того, что в большей степени затронуло их воображение, чувства, мысли. Это объясняется все той же рутинностью обыденной жизни на зоне, где даже незначительное нарушение повседневности воспринимается как экстраординарное событие, перекрывающее остальные практики и факты. Дальнейший рассказ уже строится по аналогии с этим самым ярким впечатлением, которое обусловливает появление различных персонажей, суждений и оценок. Так, разговор с одним из осужденных мужчин начался с его рассказа, как они в отряде инсценировали игру «Поле Чудес». Именно из рассказа о реакции администрации, осужденных других отрядов на это представление становится очевидным характер взаимодействия между различными группами в данной колонии. Другой нарратив о жизни в колонии был построен вокруг рассказа о трагическом случае: гибели осужденного на производстве. Рассказчик оказался одним из свидетелей трагедии и именно участие в расследовании инцидента определило его положение в колонии. Еще одно повествование женщины осужденной, несмотря на конкретно заданный вопрос, тоже постепенно сводится к самому яркому впечатлению — пребыванию в карцере, которое разделило ее жизнь, ее восприятие себя и окружающих на до и после. Карцер стал своеобразной демаркационной линией, определяющей ее настоящее и, возможно, будущее. Поэтому рассказ постоянно возвращался к этому событию: I. Р. Я другой стала, когда выпустили… точно другой... У меня как будто что-то оборвалось внутри…Я даже помню, когда. Нет, дня я не помню, только помню, что стоять совсем уже не могла, и глаза так слезились, что у меня платье спереди было мокрым. Вот тогда от боли, усталости, всего это и оборвалось… внутри. Мне ведь раньше и больнее было, муж бил, ну и я не отставала, но я, как сказать… не сдавалась. А тут все. Я поняла, что пропала. Я ведь раньше бы, чтобы вот так, вижу в первый раз и рассказываю обо всем этом… Да быть этого не могло. Я никогда бы не рассказала. А сейчас говорю. Знаешь, почему? … Потому что изменилось во мне что-то264.

Это, пожалуй, самый откровенный и эмоционально насыщенный отрывок разговора. Он одновременно содержит в себе несколько важных концептов. Во-первых, здесь четко выражена индивидуальность героини, хотя предыдущий текст рассказа бал максимально абстрактным, пока разговор не коснулся пережитого наказания. Поражает даже та рефлексивная точность, с которой респондентка характеризует пережитое событие. Вовторых, процесс самоопределения начинается с момента потери себя — 264

Интервью № 9. 149

«… А душу можно ль рассказать?»

«Вот тогда от боли, усталости, всего это и оборвалось… внутри» и далее — «А тут все. Я поняла, что пропала». Достаточно характерным для нарративов людей, прошедших тюремное заключение, является восприятие тюрьмы, зоны как точки отсчета для самоопределения. Если до изоляции человек был лишь частью какого-то событийного ряда, то, оказавшись в тюрьме, он начинает переосмысливать все, с ним произошедшее. Необходимо заметить, что внутренняя убежденность наших респондентов, что они сделали важные для себя выводы, никоим образом не поддерживается сотрудниками колоний, считающими, что «они совсем тут отстали от жизни». Здесь на когнитивном уровне, на уровне смыслополагания очевидно, насколько противоположны субкультуры двух групп, вынужденных сосуществовать в одном пространстве, — субкультура администрации и субкультура осужденных. В-третьих, женщина в конце указанного фрагмента воспринимает себя в качестве обладательницы уникального опыта, получить который возможно, лишь пережив события ее жизни. Подобная установка четко выражена в другом отрывке из ее интервью: «А я ей и говорю — ты еще ничего не знаешь здесь, ты бы, как я, хотя бы раз в карцер, тогда бы мне было о чем с тобой …поговорить. Вот так»265. Полученный опыт, несомненно трагически отразившийся на ее эмоциональном состоянии, дает ей определенные статусные преимущества перед другими осужденными женщинами. И, самое интересное, что эти преимущества никем из ее окружения не оспариваются. Анализируя нарративы, мы обнаружили важный компонент любого из полученных повествований. Несмотря на первоначальную замкнутость и настороженность, на очевидный дефицит доверия и к интервьюеру, и к присутствовавшим сотрудникам колонии, у рассказчика прослеживалось устойчивое убеждение, что он обладает особенным знанием, какой-то специфической «жизненной философией», не понятной и не передаваемой окружающим. Словно существует два здравых смысла: один — для жизни на свободе, другой — в изоляции. Более того, в зависимости от положения респондента в тюремной иерархии, он мог демонстрировать некоторое снисходительное отношение к собеседнику: «Вам ведь всего и не расскажешь. — Почему? Не доверяете? — …Да не… Вы же просто не отсюда, не с зоны...»266. Причем, это замечание скорее относится к интервью с мужчинами, с женщинами-респондентками в ходе нескольких бесед устанавливались достаточно доверительные отношения. Сотрудники колоний, напротив, стараются пресечь проявление «жизненной философии» осужденных. Более того в самих ритуалах обращения к осужденными представители администрации подчеркивают свое 265 266

Интервью № 9. Интервью № 2.

150

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

главенствующее положение, называя их между собой «парнишками», независимо от возраста и статуса осужденного.

2.4.4. Стратегии формирования маскулинной идентичности В процессе проведения интервью мы обратили внимание на следующий факт — в нарративах осужденных, как мужчин, так и женщин, неизменно присутствуют объекты рассказа, которые окружены семантическими и когнитивными барьерами. Из полученных интервью следует, что респонденты крайне неохотно поддерживают разговор об отношения в колониях, где содержатся осужденные противоположного пола: I. И. Что Вы знаете о порядке, царящем в женских зонах? Р. Да ничего… Не слышал, как там… Вроде у них закон больше уважают…сейчас…по понятиям они живут…Я не знаю… Не слышал267. II. И. Вам что-то известно о том, как все устроено в мужских колониях? Р. Там у них?… Не знаю…Они говорят, что нам лучше, легче сидится… Но я не знаю…Нам всегда сложнее, везде…Я думаю, наверное. У них все понятно. Там по-другому, но я не знаю268. III. И. Слышал что-нибудь о женских зонах? Р. …Ничего… нет, даже не знаю, что сказать269. IV. И. Вы говорите, что Ваш отец и первый муж были осуждены. Они Вам что-нибудь рассказывали о своем пребывании на зоне? Р. Рассказывали?… Да нет, кто об этом вспоминать захочет? Да и мне какая разница, как там. Это их дело. Меня это не касается. Я и знать не хотела270.

Подобные высказывания поддерживаются социальными установками, противопоставляющими мужское и женское, наделяющими эти два понятия принципиально различными кодами. И осужденные, и администрация разделяют подобное отношение, которое позволяет направленно контролировать процесс формирования и функционирования мужских и женских практик в колониях. Разобщение, нежелание обсуждать состояние дел внутри разных половых групп укрепляет эссенсуалистскую позицию в отношении гендера, в которой пол оказывается некой биологической тотальностью, определяющей собой все социальные аттитюды. С другой стороны, исключение из нарратива ссылок на противоположные гендерные практики свидетельствует, что гендерная идентичность в условиях лишения свободы имеет автономный характер и в своем конструировании и утверждении незначительно зависит от иных гендерных практик. Причем эта тенденция прослеживается как у мужчин, так и у женщин. Для того чтобы подтвердить данное предположение, необходимо проанализировать те от267

Интервью № 7. Интервью № 1. 269 Интервью № 11. 270 Интервью № 14. 268

151

«… А душу можно ль рассказать?»

рывки из интервью, в которых информанты пытаются создать собственный гендерный образ. Попытки создания гендерной Я-концепции осужденными показательны в процессе выяснения специфики формирования гендерной идентичности в условиях лишения свободы. Для сравнения мы приведем фрагменты из двух интервью. Первый фрагмент принадлежит мужчине 38 лет, дважды судимому, на момент интервью разведен, перед осуждением состоял в гражданском браке, детей нет. Фрагмент 1. И. Что значит для Вас быть мужчиной? Р. 1) Мужиком?… Главное — это за себя отвечать, за все свои поступки… 2) то, что мы сейчас здесь, а не где-то там, это тоже означает, что мы отвечаем…за себя, за других, …иногда. 3) Еще важно, что ты знаешь где свои, а где чужие и своих не забываешь. 4) Для мужика свой человек — дороже любой б…, дороже бабла, 5) потому что, если ты знаешь, кто свой, ты не пропадешь в мире, нигде, ни на воле, ни на зоне. 6) Некоторые здесь этого не понимают, им объясняют … по-мужски… Как? Ну сначала предупредят, потом, если не понял, то и бьют. 7) Вот еще важно: мужик не боится драки, его и избить можно до смерти, но для него это выдержать то же, как проверка, как мужика. 8) А все остальное — это уже неважно. 9) Можно и с бабами, можно и так, не особо на них, это все уже второе. 10) Я вот смотрю на малолеток и удивляюсь, они как не мужики, чего-то друг перед другом, у кого накол круче или сколько баб было. А причем здесь все это. Ведь как их прижмет, так сразу в красную хату бегут друг на друга … и все наколы забывают. Что у них от мужиков? Ничего. Вот271.

Рассмотрим, как респондент формирует свою идентичность в этом фрагменте. С очевидностью он относит себя к гетеросексуалам, и одной из главных характеристик гетеросексуальности он считает не столько интимные отношения с другим полом (это не важно, с. 8), сколько умение контролировать свои сексуальные желания и телесные потребности (мужик есть мужик, он не зависит от этого, с. 11). Здесь респондент подтверждает позицию минимизации телесных практик, на что направлен и весь тюремный режим, стремящийся дисциплинировать тела осужденных через свод режимных правил и предписаний. Респондент конструирует «норму» мужественности через соотнесение с неким абстрактным понятием «свои» (с. 3). Из контекста интервью понятно, что к категории «свои» могут относиться участники одного криминального сообщества, представители одной тюремной касты. Именно четкое определение своих позволяет индивиду выжить в любых условиях и этот способ выживания определяется как «мужской». Все иные способы, опыты выжить, такие как обвинение друг 271

Интервью № 6.

152

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

друга, или доказательство первенства друг перед другом (у кого накол круче или сколько баб было; как их прижмет, так сразу в красную хату бегут друг на друга… с. 10) респондент отрицает, как не соответствующие мужскому типу поведения. А вот отрывок из другого интервью, где мужественность так же трактуется, как характеристика человека, принадлежащего к категории «свои». Здесь речь шла об отношении с администрацией: «Они, отрядники, ведут себя не по-мужски, не по-человечески, — А что означает по-мужски? — Ну, не надо показывать, что ты администрация, а он зек. Можно же просто без различий. Лучше бы так всем было…»272. На основании анализа данного отрывка можно сделать несколько предположений о формировании гендерной идентичности в условиях лишения свободы. Особенности криминальной среды, ее традиционность, даже патриархатность, насильственное гомосоциальное объединение индивидов предполагает некоторые особенности в восприятии пола осужденными. Респондент демонстрирует абсолютную уверенность в своем определении мужественности, последовательно доказывая, какие категории относятся к первостепенным, а какие нет. Мужественность — это умение нести ответственность за собственные поступки и соотнесение себя с конкретной социальной группой, что предусматривает отстаивание ее интересов и полное подчинение законам этой группы. Представители иных групп, даже гомосексуальных, если они наделены ответственностью и так же привержены своей группе, наделяются признаками мужественности. Женщины выводятся из нарратива почти полностью. Через отношения с женщинами конструировать свою идентичность могут только те, кто лишен признаков мужественности в принципе. Мужская идентичность не основывается на противопоставление мужских и женских практик, она располагается за пределами подобных оппозиций. Мужской опыт приобретается вне женских сообществ и укрепляется через определенное избежание и изоляцию от женщин. Мы полагаем, что подобная интерпретация мужественности является продуктом воздействия пенитенциарной системы, чьи режимные предписания направлены на десексуализацию индивида. Однако «полной» десексуализации пенитенциарная система достигнуть не сумела, вызвав лишь рост в условиях лишения свободы гомосексуальных отношений. В результате, произошло укрепление позиций традиционных маскулинных практик, связанных с традиционной сексуальной ориентацией. Мужественность в колониях приобретает гипер-автономность, гипериерархизированность, которые в условиях современного гендерного порядка, характеризующегося усилением позиций фемосоциальности, ростом квазиидентичностей, оказываются невостребованными.

272

Интервью № 8. 153

«… А душу можно ль рассказать?»

2.4.5. Стратегии формирования феминной идентичности Теперь обратимся к фрагменту 2. Респондентом является осужденная женщина, 41 год, несколько раз была замужем, двое детей, младший ребенок находится под опекой бабушки. Фрагмент 2. И. Как бы вы в нескольких словах охарактеризовали свою женскую судьбу? Р. 1) Да такая же, как у большинства. Ничего особенного. 2) Много чего терпела, терпела, пока не сломалась. 3) Не то, чтобы я слишком много хотела, нет, как и все женщины — спокойствия, достатка. 4) Но разве с ними (мужчинами) может быть спокойно, а уж как деньги пропивать да прогуливать они вообще первые, всегда. 5) Мне все тут говорят — ты молодец, боевая. А я такой стала по необходимости, вот и весь сказ. 6) Я даже больше хочу не того, чтобы зоны в моей жизни не было, а чтобы злости во мне не было столько. Я иногда сама себя боюсь, свой злобы. И такой я стала не здесь, а на воле. Здесь у меня нет желания злобу сдерживать. И у остальных нет. Мы тут часто слышим — злые вы, бабы — а нам просто нет сил все это в себе держать, вот и взрываешься… 7) Что озлобило? Да сама не знаю… Как-то всегда получалось не так, как хотелось, как думала. 8) Смотришь на него, думаешь, ну все будет путем, а он смотрит, как бы тебя обобрать да с животом оставить. И окружающие еще пальцем показывают. У меня так было, когда Алешку ждала. Он с отцом водился, его сам отец в дом привел. Думала, все будет, как надо. А когда я беременной была, он пропал, появился через полгода, мы вроде и поженились, но чего я за эти полгода натерпелась. Все, как сговорились, как будто никто до меня с животом не ходил, только и шушукались и пальцем тыкали. Сейчас проще, нагуляла и никого не волнует. А меня все доставали. Я и ребенка не хотела забирать, отец забрал — первый муж сказал ему, что от ребенка не откажется. Так что никому я особенно не была нужна. 9) Здесь мы вроде и понимаем друг друга, но из-за того, что дерганые все, переломанные этими правилами, да распорядками, вот мы и орем друг на друга. Но после этого становится легче273.

В этом фрагменте перед нами раскрывается совсем иная стратегия конструирования идентичности. Респондент располагает свой образ на когнитивном перекрестке, с одной стороны, она — как большинство (с. 4), с другой — она всегда сама по себе и противостоит как миру мужчин, которой носит явно агрессивный и враждебный характер — как бы тебя обобрать да с животом оставить — (с. 8), так и миру женщин. Изначальная изолированность порождает чувство абсолютного одиночества — так что никому я особенно не была нужна, — которое не является частью 273

Интервью № 16.

154

ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ

осознанно выбранной стратегии, а скорее, есть результат несамостоятельности респондентки, отсутствия у нее чувства самодостаточности. Она, несмотря на наличие детей, многократные замужества, высокий социальный статус в колонии, не приобрела опыта автономного конструирования своей идентичности. Она не противостоит тем интерпретациям своей идентичности, которые получает от окружающих, принимая их априори как подлинные, и не пытается утвердить собственную позицию, объясняя все перипетии жизни столкновением интересов мужчин — отца, мужей, следователей и т.д. В своем рассказе респондентка позиционирует себя как активного агента социального пространства, однако, эта активность транслируется в качестве навязанной обстоятельствами и не свойственной, по мнению респондентки, ей изначально черты. Те качества, которые ей приписывают окружающие, позиционируемые в качестве положительных — ты, молодец, боевая, — рассматриваются женщиной как нежелательные, искажающие ее «женскую сущность». В своем повествовании информантка совершает циклические движения от того, какие качества женственности в ней заложены, к тому, какие качества «неженские» ей приходится проявлять. Ее активная позиция — это результат сбоя «естественного хода вещей», который ведет к внутреннему конфликту (всегда получалось не так, как хотелось, как думала), нарушению коммуникации со средой, проблематизации собственной идентичности. В результате мы можем предположить, что воспроизводство женских практик в условиях лишения свободы основывается на утверждении несамостоятельности, несамодостаточности женщины как социального субъекта. Подобная стратегия не позволяет осужденной женщине провести независимый анализ событий собственной жизни, внушает ей ощущение ущербности и изолированности. Принципиально важными и интересными, с нашей точки зрения, являются слова респондентки, посвященные злости и распространенности этой черты среди осужденных женщин. Злость — это то, что объединяет осужденных женщин и отличает их от остальных (с. 6). Если маскулинность в первом фрагменте представляется некой символической силой именно благодаря наличию абстрактных объединяющих коррелят (респондент-мужчина не объясняет, что именно позволяет проводить разграничение на своих и чужих), то феминность в качестве «объединяющего» звена выдвигает конкретное состояние, вызываемое изначальной отторженностью и разобщенностью женщин. Эта солидарность женщин в местах лишения свободы воспринимается в качестве угрозы, поэтому респондентка и воспроизводит расхожую фразу в адрес женщин-осужденных: мы тут часто слышим — злые вы, бабы. Показательно, что в интервью с сотрудниками колоний мы столкнулись с мнением, которое точно повторяет вы-

155

«… А душу можно ль рассказать?»

шеприведенную фразу: «С женщинами сложнее, никогда не знаешь, что они сделают в следующий момент. Злости в них больше, ненависти»274. На основании этого совпадения мы можем сделать некоторые предположения о существующей стратегии репрезентации женских практик в условиях лишения свободы, которую воспроизводят и женщины, и внешние наблюдатели — персонал колоний. Эту стратегию условно можно назвать денатурализацией женских ролей. Состояние каждой отдельной женщины и всего женского коллектива в колонии описывается в терминах неестественности, несвойственности, недоразумения. Женщина в колонии — это некий нонсенс, который вреден самому исправительному учреждению, он нарушает внутреннюю структуру пенитенциария, искажая систему контроля, лишая наказание его сути. Резюмируя анализ гендерных практик тюремной субкультуры, мы констатируем, что в тюремном сообществе под воздействием механизмов контроля и наказания, направленных на десексуализацию индивида, формируется две стратегии конструирования гендерной идентичности. Первая, характерная для мужских пенитенциариев, стремится к максимальной сексуальной автономности, что ведет к формированию строго иерархичного сообщества, другая, принятая в женских исправительных учреждениях, исходит из постулата несамодостаточности женских практик, неспособности их сформировать собственную культурную среду и неприспособленности эффективно функционировать в закрытом социальном пространстве колонии. Из вышесказанного мы делаем вывод, что смысловое содержание гендерных стратегий, характер их протекания в различных социальных структурах зависит не от моделей маскулинности и феминности, легализованных в данном обществе, а от взаимоотношения определенного социального действия в конкретном социальном пространстве.

274

Интервью № 22.

156

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итоги нашего исследования, можно констатировать, что изучение социальной организации и гендерных практик субкультур исправительных учреждений помогает понять природу трансформации и искажения стратегий маскулинности и феминности в современной культуре в целом. Речь не идет о том, что тюрьма является продуктом общества, но точно так же мы не поддерживаем и взгляд на места лишения свободы как на зеркальное отражение свободного общества и процессов, происходящих в нем. Мы предпочитаем трактовать и пенитенциарную систему, и современный культурный порядок в качестве опредмеченных структур, сформулированных в однотипном эпистемологическом пространстве: ни тюрьма, ни общество не являются следствиями друг друга, они — участники одной и той же дискурсивной стратегии. Однако в изначальных, априорных условиях этой дискурсивной практики заложены серьезные эпистемологические противоречия, ведущие к конфронтации на практике, в том числе и к разрушению привычных гендерных ролей. Анализ сложных путей искажения гендерных ролей в условиях лишения свободы и стал приоритетным для нашего исследования. Проблема аберрации гендерных и полосоциальных ролей в условиях лишения свободы детерминирована комплексом эпистемологических и культурных противоречий, возникших между легализованными государством видами наказания, характером современной преступности и традиционными типами маскулинности и феминности, поддерживаемыми и репрезентируемыми не только индивидуумами, но и группами, и общественными институтами. На сегодняшний день в России наблюдается принципиальное несоответствие используемых видов надзора за осужденными и доминирующими стратегиями конструирования гендерных ролей. Это расхождение имеет глубокие культурно-исторические корни, так как внедрение пенитенциарной модели наказания в России в XIX веке не было поддержано ни юридической, ни экономической, ни политической базой, и, самое важное, либеральная система наказания находилась вне режимов идентификаций, принятых в российском обществе. В современном обществе четко прослеживается тенденция к регенерации гендерных стратегий, расширению и усложнению привычных полосоциальных ролей, последовательной денатурализации и мобилизации категорий гендера, всему тому, что, вслед за Бодрийаром, следует назвать гиперсексуальностью. Вопреки подобным явлениям, пенитенциарная система продолжает настаивать на наказании посредством тотального контроля над сексуальностью индивида и максимальном ограничении его поло157

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

социальной роли. В результате внутри пенитенциарной системы выкристаллизовались две формы давления на исполнение индивидом полосоциальных ролей: в отношении мужского гендера проводится политика нивелирования сексуальности и в риторике режимных документов, и согласно нормам субкультур исправительных учреждений; женский гендер, за которым традиционная пенитенциарная система не признает сексуальности, редуцируется к одной сфере и за ним закрепляется единственная легализованная и одобряемая роль — материнство. Следовательно, в условиях коррозии бинарной оппозиции мужского/женского в современной культуре, когда под вопрос поставлена регулярность и повторяемость практик гендерной идентичности, пенитенциарная система продолжает воспроизводить фантомную структуру, в которой посредством принуждения утверждается универсальная форма гендерной идентичности. Ответом на это принуждение являются стратегии деструктурирования полосоциальных ролей, принятые внутри субкультур исправительных учреждений, которые воспринимаются в обществе как депривированные формы поведения. В официальном дискурсе проблемы пенитенциарной системы не связываются с вопросами переформулирования традиционных маскулинных и феминных практик, режимами гетеросексизма и фаллогоцентризма. Как правило, риторика отчетов и деклараций вращается вокруг тем финансирования исправительных учреждений и соблюдения прав осужденных. Вне рамок официального дискурса остается статус осужденных и их полосоциальные роли. Гендерный подход к проблеме позволяет выявить ускользнувшие от юридического или правового анализа проблемные блоки, латентные корреляции и причины депривации и криминализации. Гендерный анализ проблемы указывает на то, что депривации в условиях тюремного заключения подвергается не абстрактный индивид — участник общественных отношений, — а женщины и мужчины, осуществляющие многочисленные полосоциальные практики, на которых воздействие виктимизации может привести только к полному распаду их идентификационных стратегий, опирающихся на корреляты сексуальности. Для того чтобы действенно противостоять депривации и криминализации, моральных и духовных сил каждого конкретного индивида явно не достаточно. Большинство осужденных женщин и мужчин не в силах сопротивляться губительным условиям. Проблема интеграции осужденных женщин и мужчин в современные стратегии деконструирования традиционных половых различий может получить многовекторное решение. Во-первых, необходимо провести серию культурно-исторических и социально-антропологических экспертиз, направленных на разрушение изоляционного режима существования современных отечественных исправительных учреждений. В рамках полномасштабного исследования тюремной субкультуры необходимо осуществить: медико-психологическую, антропо-географическую, гендерную, ювеналь158

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ную, социально-адаптационную экспертизы. Учреждения пенитенциарной системы являются на сегодняшний день все еще закрытыми пространствами. Находящиеся внутри не могут ни выйти наружу, ни сообщить о себе устно или письменно. Но закрыты исправительные учреждения и для тех, кто находится снаружи. Посетители тщательно фильтруются, и тех, кто способен оставить записи, могут не допустить в тюрьму вообще. Тюрьмы, находящиеся в отдаленных местах, хорошо защищены от взгляда «обыкновенного гражданина». Тюрьмы, где содержатся особо опасные преступники, недоступны для посторонних из соображений безопасности остальных граждан. Однако чем более замкнутым становится пространство тюрьмы, тем большую опасность представляет она для своих обитателей и для всего общества. Тюрьмы по определению — это социальное пространство, где действуют правила двойной структурации, подрывающие легализованную власть и депривирующие стихийно сформированную власть «авторитетов». Потому особую важность приобретает открытость тюрем для инспекций, проводить которые должны не только представители правозащитных организаций, но и многопрофильные специалисты, научные сотрудники социологических и гендерных лабораторий. Для того, чтобы ограничение и нивелирование полосоциальных ролей было сведено к минимуму в условиях лишения свободы, тюрьмы должны стать прозрачными для исследовательского, научного взгляда. Во-вторых, важным процессом на пути интеграции осужденных в современные стратегии формирования полосоциальных ролей является доступность образовательных программ для лиц, находящихся в местах лишения своды. Полноценное образование сегодня относится к одному из главных факторов успешного освоения многообразных маскулинных и феминных практик современного общества. Однако традиционно воспроизводимые образовательные программы не способны снизить уровень социального неравенства или смягчить влияние депривирующих факторов в местах лишения свободы. Для того чтобы радикально изменить ситуацию, необходимоотказаться от непродуктивной идеи о ресоциализующем характере пенитенциарной системы и всех программ, которые в ней проводятся, в том числе и образовательных. Образование само по себе, вырванное из контекста всех общественных отношений, неспособно справиться с подобной задачей. Следует осуществить ревизию системы уголовного наказания и отказаться от практики лишения свободы как превалирующей, разработать иные стратегии наказания, не изолирующие преступника от общества, а, напротив, интегрирующие его в общество, но на принципиально новых условиях. И уже в этом контексте роль образования может быть чрезвычайно важной и многогранной. Новые образовательные программы, одновременно, могут включать и компоненты, способствующие смягчению отношения общества 159

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

к преступнику, воспитанию здоровой толерантности, и формирующие у правонарушителя чувство ответственности и уважения к легализованным стигмам и правилам. В-третьих, необходимо обратить внимание на стихийно сложившиеся в тюрьме две противоположные сексуальные культуры, которые тесно связаны с процессами деструктурирования традиционной гендерной идентичности. К сожалению, до недавнего времени на эти культуры было наложено исследовательское табу. Тюрьма, как смертельная болезнь, как война, как любое состояние на грани жизни и смерти, а потому — как квинтэссенция жизни, дает исследователям огромный материал и уникальную возможность для познания самой этой жизни, ее проявлений и законов. Исследование субкультуры пенитенциариев в контексте сексуальных предпочтений и формирования полосоциальных ролей вскрывает сущность привычных и не замечаемых гендерных конструктов, а также демонстрирует дальнейшие возможные пути развития гендерных стратегий и типов гендерной идентичности.

160

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Adamson W.L. Hegemony and Revolution: A Study of Antonio Gramsci's Political and Cultural Theory / L.W. Adamson. – Berkeley: Univ. of California Press, 1980. – 247 p. Adler F. Criminal Justice / F. Adler, G. Mueller, W. Laufer. – New York: McGraw-Hill, 1994. – 600 р. Adler F. Sisters in Crime: The Rise of the New Female Criminal / F. Adler. – New York: McGraw-Hill, 1975. – 367 р. Butler J. Imitation and Gender Subordination / J. Butler // Inside/Out: Lesbian Theories, Gay Theories. Ed. Diana Fuss. New York: Routledge, 1991. P. 3-31. Clemmer D. Prisoner’s Untold Story / D. Clemmer. – New York: UE Press, 1972. – 324 p. Clemmer D. The Prison Community / D. Clemmer. – New York: Holt Rinehart & Winston, 1961. – 280 p. Cohen S. Psychological Survival: The Effects of Long-Term Imprisonment / S. Cohen, L. Taylor. – London: Allen Lane, 1972. – 564 p. Cohen A. Delinqent Boys. The Culture of The Gang Glencoe / A. Cohen. – New York: Free Press, 1955. – 370 p. Connell R. M. Gender and Power / R. Connell. – Cambridge: Cambr. Univ. Press, 1987. – 340 p. Connell R.M. Masculinities / R.M.Сonnell. – Berkley: University of California press, 1995. – 390 p. Devlin A. Invisible Women: What’s Wrong with Womens Prisons? / A. Devlin. M. Winchester: Waterside Press, 2002. – 420 p. Dreyfus H.L. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutics / H.L. Dreyfus, Rabinow P. – New York: Harvester, 1982. – 380 р. Eribon D. Michel Foucault / D. Eribon. – Cambridge: Cambr. Univ. Press, 1991. – 280 p. Flowers R. B. Women and Criminality: The Woman as Victim, Offender, and Practitioner / R. B. Flowers. – Westport, CT: Greenwood Press, 1987. – 420 p. Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology / H. Garfinkel. – Oxford: Blackwell, 1984. P. 116–185 (сh. 5). Giddens A. The Theory and Practice of the Pure Relashionship / A. Giddens // Modenity and Self-Identity. – Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1991. P. 88–98. Gilligan J. Violence: Reflections on a National Epidemic / J. Gilligan. – New York: Random House, 1993. – 306 p. Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity / E. Goffman. – New York: Prentice-Hall, 1963. – 450 p. 161

19. Gouldner A.W. Patterns of industrial bureaucracy / A.W. Gouldner. – Glencoe, Ill.: Free Press, 1954. – 282 p. 20. Gouldner A.W. Studies in Leadership: Leadership and Democratic Action / A.W. Gouldner. – New York: Russell&Russell, 1965. – 736 p. 21. I, Pierre Rivière, Having Slaughtered my Mother, my Sister, and my Brother / trans. Jellinek F. – New York: Russel&Russel, 1975. – 480 p. 22. Lefebre H. The Production of Space / H. Lefebre. – London: Blackwell, 1993. – 490 p. 23. Levi-Stross C. The Elementary Structures of Kinship / C. Levi-Stross. – Boston: Beacon Press, 1969. – 587 p. 24. Lorde A. Age, Race, Class, and Sex: Women Redefining Difference / A. Lorde // Racism and Sexism: An Integrated Study, ed. P.S. Rothenberg. – New York: St. Martin's, 2001. P. 179-217. 25. Matthews R. Doing Time. An Introduction to the Sociology of Imprisonment / R. Matthews. – Basingstoke: Macmillan Press, 1999. – 288 p. 26. Miller J. The Passion of Michel Foucault / J. Miller. – New York: Simon&Schuster Inc., 1991. – 492 p. 27. Morgan R. Custody in the Police Station: How do England and Wales Measure up in Europe? / R. Morgan // Policy Studies. 1996. 17(1). P. 55-72. 28. Morgan R. Preventing Torture and Protecting Prisoners / R. Morgan // Interrights Bulletin. 1997. Vol. 11. № 4. P. 234-257. 29. Morgan R. Preventing Torture: A Study of the European Convention for the Prevention of Torture and Inhuman or Degrading Treatment or Punishment / R. Morgan, E. Malcolm. – Oxford: Oxford University Press, 2000. – 345 p. 30. Newman G. Crime and the Human Condition / G. Newman // Essays on Crime and Development. – Rome: UNICRI, 1990. P. 128-154. 31. Parsons T. Age and Sex in the Social Structure / Parsons T. // Essays in Sociological Theory Pure and Applied. – Glencoe, Ill: Free Press, 1949. P. 218-232. 32. Parsons T. The American Family: Its Relation to Personality and to the Social Structure / T. Parsons // Parsons T., Bales R. Family, Socialization and Interaction Process. – New York: Free Press, 1955. P. 3–26. 33. Penal Reform International. Making Standards Work: an international handbook on good prison practice. – Hague: PRI, 2005. – 172 p. 34. Pollock-Byrne J. Women, Prison, and Crime. Pacific Grove / J. PollockByrne. – New York, CA: Brooks/Cole Publishing, 1990. – 280 p. 35. Rothman D.J. The Discovery of the Asylum / D.J. Rothman. – Boston: Little, Brown, and Co., 1971. – 420 p. 36. Rothman D.J. The Oxford history of the prison: The Practice of Punishment in Western Society / D.J. Rothman, M. Norval. – Oxford: Oxford University press, 1995. –512 p. 37. Rublack U. Pregnancy, Childbirth, and Female body in Germany Modern Time / U. Rublack // Past and Present. 1996. № 150. Р. 84-110. 162

38. Rusche G. Punishment and Social Structure / G. Rusche, O. Kirchheimer. – New York: Russel&Russel, 1968. – 401 p. 39. Shearing C.D. From the Panopticon to Disney World: The Development of Discipline / C.D. Shearing, P.C. Stenning // Perspectives in Criminal Law: Essays in Honour of John LJ Edwards. – Aurora, Ontario: Canada Law Book Inc., 1984. Р. 334-349. 40. Silving H. Clues to Suicide / H. Silving. – New York: Russel&Russel, 1957. – 264 p. 41. Stern V. A Sin Against the Future: Imprisonment in the world / V. Stern. – Northeastern: Northeastern University Press, 1998. – 407 p. 42. Sykes G. Techniques of Neutralization: A Theory of Delinquency / G. Sykes, D. Matza // American Sociological Review. 1957. № 22. P. 664-670. 43. Sykes G.M. The Inmate Social System / G.M. Sykes, S. Messinger // Theoretical Studies in Social Organization of the Prison. – New York: Social Science Research Council, 1961. P. 245-278. 44. Sykes G.M. The Society of Captives. A Study of a Maximum Security Prison / G.M. Sykes. – Princeton: Princeton University Press, 1958. – 144 p. 45. Vasseleu C. Life itself / C. Vasseleu // Cartographies: Poststructuralism and the mapping of bodies and spaces. – Sydney: Allen&Unwin, 1991. P. 55-64. 46. Virilio P. The Vision Machine / P. Virilio. – London: British Film Institute, 1994. – 81 p. 47. Walklate S. Gender, Crime and Criminal Justice / S. Walklate. – Winchester: Waterside Press, 2002. – 468 р. 48. Women and Punishment: The Struggle for Justice. – New York: Willan Publishing, 2002. – 472 p. 49. Women in the Criminal Justice System: International Examples & National Responses. Proceedings of the workshop held at the Tenth United Nations Congress on the Prevention of Crime and the Treatment of Offenders. Vienna, Austria, 10-17 April 2000. 50. Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские Фрагменты / Т. Адорно, М. Хоркхаймер. – М.: Наука, 1998. – 110 с. 51. Алауханов Е.О. Криминологические проблемы предупреждения корыстно-насильственных преступлений / Е.О. Алауханов. – СПб.: Юридический центр Пресс, 2005. – 282 с. 52. Альперн Л. Сон и явь женской тюрьмы / Л. Альперн. – СПб.: Алетейя, 2004. – 478 с. 53. Альперн Л. А. Рожали ли Вы в тюрьме? http//www/prison.org 54. Андреев В.Н. Содержание под стражей в СССР и России / В.Н. Андреев. – М.: Спарк, 2000. – 198 с. 55. Антонов А.И. Демографические процессы в России XXI века / А.И. Антонов, В.М. Медков, В.И. Архангельский. М.: Грааль, 2002. – 168 с. 56. Антонов С. Социологический анализ ответов на вопросы «Анкеты для женщин, находящихся в заключении» http//www/prison.org 163

57. Антонян Ю.М. Преступность среди женщин / Ю.М. Антонян. – М.: Рос. право, 1992. – 286 с. 58. Антонян Ю. Убийцы, отбывающие пожизненное лишение свободы / Ю. Антонян, В. Верещагин // Государство и право. 1999. № 11. С. 44-50. 59. Барановский С. Криминальная статистика Финляндии / С. Барановский // Экономист. 1862. Кн. 5 и 6. С. 113-142. 60. Баршев С. Взгляд на науку уголовного законоведения / С. Баршев // Журнал Министерства народного просвещения. 1858. Т. 98.С.153-172. 61. Баршев С. Чтения по предмету уголовного законодательства. Часть особенная. О преступлениях и наказаниях в особенности / С. Баршев. – М.: Лит. изд., 1850. – 286 с. 62. Батлер Дж. Гендерное беспокойство / Дж. Батлер // Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. Е.И. Гапова, А.Р. Усманова. – Минск: Пропилеи, 2000. С. 297-347. 63. Бауман З. Индивидуализированное общество / З. Бауман. – М.: Логос, 2005. – 390 с. 64. Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях / Ч. Беккариа. – М.: ИНФРА-М, 2004. – 183 с. 65. Белавенец И. Устройство тюрем в Северных штатах Америки / И. Белавенец // Морской сборник. 1862. № 4. С. 100-105. 66. Бентам Дж. Введение в основании нравственности и законодательства / Дж. Бентам. – М.: Изд-во РОССПЭН, 1998. – 415 с. 67. Бентам Дж. Тактика законодательных собраний. Политические опыты / Дж. Бентам. – СПб.: Изд-во Л.А. Велихова, 1807. – 190 с. 68. Бердяев Н.Н. Смысл творчества / Н.Н. Бердяев // Сочинения: В 2 т. – М.: Искусство, 1994. Т. 1. С. 37-343. 69. Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенный преимущественно во Франции и Англии / М. Блок. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. – 532 с 70. Бовуар С. Второй пол / С. Бовуар. – М.: Прогресс, 1997. – 832 с. 71. Бодрийар Ж. Прозрачность зла / Ж. Бодрийар. – М.: Добросвет, КДУ, 2006. – 258 с. 72. Борецкий А. Совершенствование федерального законодательства о прокуратуре / А. Борецкий // Законность. 1993. № 11. С. 3-26. 73. Булатов С. Я. Возрождение Ломброзо в советской криминологии / С.Я. Булатов // Революция права. 1929. № 1. С.21-28. 74. Булгаков С. Свет невечерний / С. Булгаков. – М.: Республика, 1994. – 408 с. 75. Бурдье П. Социология политики / П. Бурдье. – М.: Socio-Logos, 1993. – 216 c. 76. Бурдье П. Практический смысл / П. Бурдье. – СПб.: Алетейя; М.: Институт экспериментальной социологии, 2001. – 562 с. 164

77. Буянов М.И. Президиум, или кто управлял советской психиатрией / М.И. Буянов. – М.: Прометей, 1992. – 214 c. 78. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма / М. Вебер. – М.: Просвещение, 1993. – 320 с. 79. Волгин И.Л. Последний год Достоевского: исторические записки / И.Л. Волгин. – М.: Советский писатель, 1991. – 541 с. 80. Воскобойников Н. О приютах для несовершеннолетних преступников в связи с кратким историческим очерком мест лишения свободы вообще / Н. Воскобойников. – Саратов: Изд-во П.Р. Куприянова, 1873. – 115 c. 81. Гарфинкель Г. О формальных структурах практических действий / Г. Гарфинкель, Х. Сакс // Социология. 2003. № 2. С. 94-136. 82. Гендерная экспертиза российского законодательства / отв. ред. Л.Н Завадская. – М.: Изд-во БЕК, 2001. – 272 с. 83. Гернет М.Н. История царской тюрьмы: В 5 т. / М.Н. Гернет. – М.: Гос. изд-во юрид. литературы, 1960-1963. 84. Гессен И.В. Судебная реформа. Великие реформы 60-х гг. в их прошлом и настоящем / И.В. Гессен. – СПб.: Изд-во П.П. Гершунин и Ко, 1905. – 271 c. 85. Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность / Э. Гидденс // Thesis. Риск, неопределенность, случайность. 1994. № 5. С. 107-135. 86. Гидденс Э. Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах / Э. Гидденс. – СПб.: Питер, 2004. – 208 с. 87. Гидденс Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь / Э. Гидденс. – М.: Весь мир, 2004. – 120 с. 88. Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации / Э. Гидденс. – М.: Академический проект, 2003. – 528 с. 89. Говард Дж. О тюрьмах и смирительных домах в Голландии / Дж. Говард // Санкт-Петербургский журнал. 1805. №1. С. 103-116. 90. Гофман И. Представления себя другим в повседневной жизни / И. Гофман. – М.: Кучково поле, 2000. – 303 с. 91. Грамши А. Тюремные тетради / А. Грамши. – М.: Политиздат, 1991. – 559 с. 92. Делез Ж. Капитализм и шизофрения. Т.1. Анти-Эдип / Ж. Делез, Ф. Гваттари. – М.: ИНИОН, 1989. – 520 c. 93. Делез Ж. Различие и повторение / Ж. Делез. – СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. – 384 c. 94. Делез Ж.. Что такое философия / Ж. Делез, Ф. Гваттари. – СПб.: Алетейя, 1998. С. 207-256. 95. Дракер П. Посткапиталистическое общество / П. Дракер // Новая постиндустриальная волна на западе: Антология. – М.: Академия, 1999. С. 328-346. 96. Дриль Д. Преступный человек / Д. Дриль // Юридический вестник. СПб.: Изд-во Н. Калачева, 1882. Т. 11. С. 101-105. 165

97. Дриль Д. Ссылка во Франции и России. Из личных наблюдений во время поездки в Новую Каледонию, на о. Сахалин, в Приамурский край и Сибирь / Д. Дриль. – СПб.: Изд-во Л.Ф. Пантелеева, 1899. – 179 с. 98. Дэвис А. Расизм и миф о черном насильнике / А. Дэвис // Антология гендерных исследований: Сб. пер. / Сост. Е.И. Гапова, А.Р. Усманова. – Минск: Пропилеи, 2000. С. 190-218. 99. Дюркгейм Э. Норма и патология / Э. Дюркгейм // Социология преступности. – М.: Прогресс, 1966. С. 39-44. 100. Ефимова Е.С. Современная тюрьма / Е.С. Ефимова. – М.: О.Г.И., 2004. – 398с. 101. Ефимова Е.Ю. Феминизация преступности: криминологические и преступно-правовые аспекты / Е.Ю. Ефимова // Тр. Моск. гос. юрид. акад. 1997. № 2. С. 150-156. 102. Ефимова Е.Ю. Криминологическая характеристика и предупреждение корыстных и корыстно-насильственных преступлений, совершаемых женщинами / Е.Ю. Ефимова. – М.: Российское право, 2001. С. 198. 103. Женщины в российской тюрьме: Проблемы, свидетельства, взгляд изнутри (Человек и тюрьма): Сб. материалов / Сост. Л. Альперн. – М.: Общественный Центр содействия реформе уголовного правосудия, 2000. – 84 с. 104. Жеребкина И. Страсти / И. Жеребкина. – СПб.: Алетея, 2001. – 335 с. 105. Зарубин Н. Участие общественности в прокурорско-следственной работе / Н. Зарубин, А. Пахмутов // Социалистическая законность. 1962. № 9. С. 3-7. 106. Зарудный М. Парижские тюрьмы / М. Зарудный // Журнал Министерства Юстиции. 1862. Т. 11. Кн. 1. Отд. 1. С. 67-80. 107. Здравомыслова Е. Анализ нарратива – возможности реконструкции социальной идентичности / Е. Здравомыслова, А. Темкина // В поисках сексуальности: Сб. ст. – СПб.: Изд-во Д. Буланин, 2002. С. 549-558. 108. Зеланд Н. Женская преступность / Н. Зеланд. – СПб., 1899. – 472 с. 109. Иванова Г.М. Женщины в заключении (историко-правовой аспект) / Г.М. Иванова // Женщина. Гендер. Культура. – М.: МЦГИ, 1999. С. 270-284. 110. Клейменов М.П. Криминализация общества в России: культурологический аспект / М.П. Клейменов // Преступность и культура. – М.: Криминологическая ассоциация, 1999. С. 19-23. 111. Козлов Хр. Числовые данные для нравственной статистики народа / Хр. Козлов // Записки Императорского экономического общества. 1859. № 2. С. 27-89. 112. Колосовский П. Исторический очерк реформы тюремных заведений / П. Колосовский // Юридический журнал. СПб.: Изд-во П.А. Салманова. 1860-1861. № 2. С. 52-78.

166

113. Кон И.С. Сексуальная культура в России / И.С. Кон. – М.: О.Г.И., 1997. – 448 c. 114. Кони А.Ф. Воспоминания о деле Веры Засулич / А.Ф. Кони // Избранное. – М.: Советская Россия, 1989. С. 104-216. 115. Коннелл Р. Маскулинности и глобализация / Р. Коннелл // Введение в гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина. – Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. С. 851-879. 116. Коршунов Ю. Совершенствовать прокурорский надзор по гражданским делам / Ю. Коршунов // Социалистическая законность. 1962. № 9. С. 8-11. 117. Костыря Е.А. Внутрисемейное преступное поведение женщин в контексте проблем семейной криминологии: Дис… канд. юрид. наук: 12.00.08 / Е.А. Костыря. – СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1999. – 198 c. 118. Крахмальник Л.Г. Труд заключенных и его правовое регулирование в СССР / Л.Г. Крахмальник. – Саратов: Политиздат, 1963. – 110 с. 119. Кропоткин П.П. В русских и французских тюрьмах / П.П. Кропоткин. – СПб.: Изд. тов. «Знание», 1906. – 163 с. 120. Лакиер А. Система условного освобождения преступников в Англии / А. Лакиер // Журнал Министерства Юстиции. 1863. Т. 16. Кн. 5. Отд. 1. С. 313-348; Кн. 6. С. 583-606. 121. Ларошфуко Г. Максимы / Г. Ларошфуко. – М.: АСТ, 2004. – 800 с. 122. Лаурентис Т. Риторика насилия. Репрезентация гендера / Т. Лаурентис // Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. Е. Гапова, А. Усманова. – Минск: Пропилеи, 2000. С. 347-373. 123. Локк Дж. Два трактата о правлении / Локк Дж. // Сочинения: В 3 т. – М.: Мысль, 1988. Т. 3. С. 135-407. 124. Ломброзо Ч. Преступление. Новейшие успехи науки о преступнике. Анархисты / Ч. Ломбразо. – М.: ИНФРА-М, 2004. – 320 с. 125. Ломброзо Ч. Женщина преступница и проститутка / Ч. Ломброзо, Г. Ферреро. – Минск: ООО «Попурри», 2004. – 574 с. 126. Луговенко Т.П. Особенности мотивации женщин, совершающих корыстные преступления / Т.П. Луговенко // Труды филиала Московской юридической академии. – Киров. 2001. № 5. С. 103-112. 127. Лунеев В. География организованной преступности и коррупции в России (1997-1999 гг.) / В. Лунеев // Государство и право. 2000. № 11. С. 23-34. 128. Лунеев В.В. Преступность XX века. Мировой криминологический анализ / В.В. Лунеев. – М.: Норма, 1997. – 480 с. 129. Макиавелли Н. Государь / Н. Макиавелли. – М.: Хаввест, 2005. – 704 с. 130. Марголис А. Тюрьма и ссылка в императорской России: исследования, архивные находки / А. Марголис. – СПб.: Латерна, 1995. – 208 с. 131. Машик Т.А. Занятость женщин и материнство / Т.А. Машик. – М.: Мысль, 1979. – 180 с. 167

132. Мезенцева Е.Б. Профессиональная сегрегация по признаку пола / Е.Б. Мезенцева // Теория и методология гендерных исследований. М.: МЦГИ, 2001. С. 137-163. 133. Мертон Р. Социальная структура и аномия / Р. Мертон // Социология преступности (Современные буржуазные теории). – М.: Прогресс, 1966. С. 299-313. 134. Мещеркина Е.Ю. Социологическая концептуализация маскулинности / Е.Ю. Мещеркина // Социс. 2002. № 12. С. 15-25. 135. Миллетт К. Сексуальная политика / К. Миллетт // Вопросы философии. 1994. № 9. С. 147-172. 136. Митфорд Дж. Тюремный бизнес / Дж. Митфорд. – М.: Прогресс, 1988. – 185 с. 137. Михлин А.С. Общая характеристика осужденных (по материалам Всесоюзной переписи осужденных 1989 года) / А.С. Михлин. – М.: Юрид. литература, 1990. – 164 с. 138. Михлин А.С. Эксперимент в женских колониях / А.С. Михлин // Социалистическая законность. 1991. №10. С. 15-18. 139. Мишле Ж. Ведьма. Женщина / Ж Мишле. – М.: Республика, 1997. – 463 с. 140. Мономах В. Поучения / Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского дома) РАН. http://lib.pushkinskijdom.ru 141. Монтескье Ш.Л. О духе законов / Ш.Л. Монтескье // Избранные сочинения. – М.: Государственное изд-во политической литературы, 1955. – 580 с. 142. Муреева М. Камера для «мамочек» / М. Муреева // Книжное обозрение. 2001. № 1(1803). С. 4-10. 143. Наумов А. Новый уголовный закон / А. Наумов // Законность. 1994. № 10. С. 2-9. 144. Новгородцев П.И. Право и нравственность / П.И. Новгородцев // Правоведение. 1995. №6. С. 109-110. 145. Озеров И. Сравнительная преступность полов в зависимости от некоторых факторов / И. Озеров // Журнал юридического общества. 1896. Кн. 3. С. 45-83. 146. Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти / А.Н. Олейник. – М.: ИНФРА-М, 2001. – 418 с. 147. Отчет Медицинского департамента Министерства Внутренних дел от 1883 г. // Русский вестник. 1884. 148. Отчет Медицинского департамента Министерства Внутренних дел от 1880 г. / Русский вестник. 1881. 149. Парсонс Т. О структуре социального действия / Т. Парсонс. – М.: Академический Проект, 2002. – 880 с. 150. Парсонс Т. Система современных обществ / Т. Парсонс. – М.: Аспект Пресс, 1997. – 555 с. 168

151. Патраков Ю. Прокурорский надзор за законностью в местах лишения свободы / Ю. Патраков // Социалистическая законность. 1963. № 8. С. 32-41. 152. Подорога В. Знаки власти (записки на полях) / В. Подорога // Киносценарии. 1991. №. 3. С. 176-189; № 4. С. 179-191. 153. Права заключенных: Пособие по защите прав заключенных / Д. Рудовский, Э.Дж. Бронстайн, Э.И. Корен, Д.Д. Кейд. – СПб.: Общественная правозащитная организация «Гражданский контроль»; Информационно-издательское агентство «ЛИК», 1999. VIII Особое положение женщин-заключенных. С. 88. 154. Преступление и наказание в Англии, США, Франции, Германии, Японии. – М.: Юрид. литература, 1991. – 342 с. 155. Путевые заметки о тюрьмах и уголовных наказаниях в Англии // Русский вестник. 1860. Т. 29. С. 376-393. 156. Прудон П.Ж. Порнократия или женщины в настоящее время / П.Ж. Прудон // Что такое собственность. – М.: Республика, 1998. С. 224-277. 157. Редкин П.Г. Об уголовной кодификации / П.Г. Редкин // Юридические записки. 1842. Т.2. С. 423-432. 158. Рейнгард Н.В. Женщина перед судом уголовным и судом истории / Н.В. Рейнгард. – Казань, 1890. – 370 с. 159. Рогозин Д.М. Когнитивный анализ опросного инструмента / Д.М. Рогозин. – М. Ин-т Фонда «Общественное мнение», 2002. – 254 с. 160. Рыклин М. Сексуальность и власть: антирепрессивная гипотеза Мишеля Фуко / М. Рыклин // Логос. 1994. № 5. С. 196-206. 161. Сазонов Б. Милосердие государства / Б. Сазонов // Законность. 1994. №11. С. 9-16. 162. Сафронов А. Улучшить надзор за соблюдением законности в местах лишения свободы / А. Сафронов // Социалистическая законность. 1962. № 9. С. 12-16. 163. Серебрякова В.А. Криминологическая характеристика женщинпреступниц / В.А. Серебрякова // Вопросы борьбы с преступностью. М.: Юрид. литература, 1971. № 14. С. 3-16. 164. Склифосовский Н.В. Избр. соч. / Н.В. Склифосовский. – М.: Медгиз, 1953. – 547 с. 165. Хубер Дж. Теория гендерной стратификации / Хубер Дж. / Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. Е. Гапова, А. Усманова. – Минск: Пропилеи, 2000. С. 77-99. 166. Смирнов А. Правозащитное движение страшно размыто / А. Смирнов // «Неволя»: Альманах. 2006. №10. http://www.index.msk.ru 167. Соловьев С.В. Национальный вопрос в России / С.В. Соловьев. – М.: АСТ, 2007. –506 с. 168. Состояние правопорядка в России и результаты работы органов внутренних дел в 1994 году. – М.: Изд-во ВНИИ МВД России, 1995. – 78 с. 169

169. Состояние преступности, следствия и прокурорского надзора за следствием в РФ в 1-ом полугодии 1994 года // Законность. 1994. № 12. С. 32-34. 170. Судебная реформа в прошлом и настоящем. Книга 5. Право. Юридические науки. Судебная система. – М.: Статут, 2007. – 415 с. 171. Сушицкий А. Кожаная куртка / А. Сушицкий. – Саратов: Изд. группа «Товарищ», 1933. – 85 с. 172. Тарновская П.Н. Женщины-убийцы: антропологический анализ / П.Н. Тарновская. – СПб., 1902. – 275 с. 173. Темкина А.А. Советские гендерные контракты и их трансформация в современной России / А.А. Темкина, А. Роткирх А // Социс. 2002. № 12. С. 4-15. 174. Ткачёв П.Н. Статистические этюды (опыт разработки русской уголовной статистики) / П.Н. Ткачев // Библиотека для чтения. 1863. № 10. С. 24-39. 175. Трунцевский Ю. Лесбиянство под страхом нового уголовного закона? / Ю. Трунцевский, И. Уваров // Следователь. 1997. № 4. С. 63-64. 176. Уголовно исполнительный кодекс Российской Федерации: Краткий комментарий. – М.: Дело, 2000. – 232 с. 177. Уголовный Кодекс Российской Федерации // http://www.consultant.ru/ 178. Утевский Б.С. Развитие советской исправительно-трудовой науки / Б.С. Утевский // Труды ВШ МВД СССР. 1967. Вып. 16. – 276 с. 179. Федотова Л.Н. Анализ содержания — социологический метод изучения средств массовой коммуникации / Л.Н. Федотова. – М.: Ин-т социологии РАН, 2001. – 397 с. 180. Фойницкий И.Я. Женщина-преступница / И.Я. Фойницкий // Северный вестник. 1893. № 2. С. 123-144; № 3. С. 111-140. 181. Фойницкий И.Я. Факторы преступности / И.Я. Фойницкий // Северный вестник. 1893. № 10. С. 97-112; № 11. С. 90-97. 182. Фуко М. Археология знания / М. Фуко. – Киев: Ника-Центр, 1996. – 208 с. 183. Фуко М. Надзирать и наказывать / М. Фуко. – М.: Ad Marginem, 1999. – 482 с. 184. Фуко М. История сексуальности. Т.1. Воля к знанию / М. Фуко // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. – М.: Касталь, 1996. С. 97-268. 185. Фуко М. О концепции «социально опасного субъекта» в судебной психиатрии XIX столетия / М. Фуко // Философская и социологическая мысль. 1991. № 7. С. 84-110. 186. Фуко М. Рождение клиники / М. Фуко. – М.: Смысл, 1998. – 310 с. 187. Хвостов А. Материалы для уголовной статистики России / А. Хвостов, И. Орлов // Журнал Министерства юстиции. 1860. Т. 6. Кн. 10. Отд. 1. С. 35-62.

170

188. Хубер Дж. Теория гендерной стратификации / Дж. Хубер // Антология гендерной теории: Сб. пер. / Сост. Е. И. Гапова, А.Р. Усманова. – Минск: Пропилеи, 2000. С. 77-99. 189. Чебышев-Дмитриев А.П. Вступительная лекция, прочитанная в Казанском университете 6 сентября 1860 г. / А.П. Чебышев-Дмитриев // Юридический журнал. М.: Изд-во П.А. Солманова. 1860. № 2. С. 66-89. 190. Чебышев-Дмитриев А.П. О характере уголовного права и современном состоянии уголовного правоведения / А.П. Чебышев-Дмитриев // Журнал Министерства юстиции. 1865. Т. 23. Кн. 1. С. 84-123. 191. Чодороу Н. Воспроизводство материнства: психоанализ и социология пола / Н. Чодороу // Антология гендерных исследований: Сб. пер./ Сост. Е.И. Гапова, А.Р. Усманова. – Минск: Пропилеи, 2000. С. 29-77. 192. Шестаков Д.А. Семейная криминология. Семья – конфликт – преступление / Д.А. Шестаков. – СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1996. – 263 с. 193. Шишкин Р. О телесных наказаниях в связи с началом наказания вообще / Р. Шишкин // Юридический вестник. СПб.: Изд-во Н. Калачова, 1860-1861. Вып. 10. С. 47-61; Вып.11. С.35-77. 194. Эванс С. Рожденная для свободы / С. Эванс. – М.: Прогресс – Литера, 1988. – 315 с. 195. Явчунковская Т.М. Тенденции современной преступности женщин / Т.М. Явчунковская, И.Б. Степанова // Государство и право. 2000. №12. С. 25-31. 196. Ядов В.А. Стратегии социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности / В.А. Ядов. – М.: Добросвет, 2003. – 596 с. 197. Ярская В.Н. «Не мужское это дело...». Гендерный анализ занятости в социальной сфере / В.Н. Ярская, Е.Р. Ярская-Смирнова // Социс. 2002. № 6. С. 74-83. 198. Ярская В.Н. Современный социальный хронотоп / В.Н. Ярская // Проблемы образования и воспитания в полиэтническом обществе. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2002. С. 13-23. 199. Ярская-Смирнова Е.Р. Одежда для Адама и Евы: Очерки гендерных исследований / Е.Р. Ярская-Смирнова. – М.: РАН. ИНИОН; Сарат. гос. техн. ун-т; Центр соц. политики и гендерных исследований, 2001. – 254 с.

171

ПРИЛОЖЕНИЯ Приложение 1 Список интервьюеров № 1 2 3 4 5 6 7 8

Имя, возраст

Краткая характеристика

Место

Татьяна, 21 год Валентин, 54 года Роман, 25 лет

Первая судимость, не замужем Многократно сидел, опыт осуждения в 80-е и 90-е гг. Осужден впервые, освобождается досрочно, сидел в семье положенцев Дважды судим, принадлежит к семье авторитета Дважды судима, не замужем Вторая судимость. Опыт осуждения в воспитательной колонии Первая судимость, осужден за мошенничество Вторая судимость. Опыт осуждения в воспитательной колонии Первая судимость, муж отбывает наказание в колонии Первая судимость, не замужем, есть 6-летняя дочь Смотрящий, первая судимость Карманник, многократные судимости

Самарская обл. Энгельс

2004 2004

Энгельс

2004

Энгельс

2004

Самарская обл. Энгельс

2004 2005

Энгельс

2005

Энгельс

2005

Самарская обл.

2005

Самарская обл.

2005

Энгельс Энгельс

2006 2006

Первая судимость, грабеж

Энгельс

2006

Вторая судимость, разведена

Самарская обл.

2007

Первая судимость, ребенку 1 год Первая судимость, двое детей

Самарская обл. Самарская обл.

2007 2007

Завхоз, осужден впервые

Энгельс

2006

Александр, 38 лет Анна, 24 год Владимир, 38 лет Сергей, 35 лет

9

Николай, 26 лет Марина, 30 лет

10

Елена, 27 лет

11 12

Павел, 35 лет Николай, 42 года Андрей, 22 года Евгения, 34 года Татьяна, 25 лет Светлана, 41 года Александр, 33 года Петр, 48 лет

13 14 15 16 17 18 19 20 21 22

Екатерина, года 45-50 лет 35-40 лет 45-50 лет

23 24 25

30-35 лет Елена, 40 лет 40 лет

172

Многократно сидел, опыт осуждения Энгельс в 80-е и 90-е гг. 24 Первая судимость, ребенку 2 года Самарская обл. Начальник тюрьмы Работает в системе УИН 13 лет Отдел по воспитательной работе УИН Работает в колонии около 10 лет Сотрудник центра «Надежда» Сотрудник отдела воспитательной работы с осужденными

Год

2006 2006

Саратов Самарская обл. Саратов

2003 2003 2003

Энгельс Энгельс Самарская обл.

2003 2007 2007

Приложение 2 Сюжеты интервью с осужденными

1. Биографическая справка: 1.1. Воспитание, образование. 1.2. Семья. 1.3. Отношение к совершенному преступлению. 2. Повседневная жизнь в тюрьме: 2.1. Распорядок дня. 2.2. Материальные условия в местах лишения свободы. 2.3. Трудовая деятельность в условиях заключения. 2.4. Взаимоотношения в семьях осужденных. 2.5. Отношения между различными группами осужденных. 2.6. Сексуальные отношения в тюрьме. 3. Отношение осужденных к родственникам и близким: 3.1. Поддержание отношений с родственниками. 3.2. Система знакомств по переписке в колонии. 3.3. Проблема насилия в семье. 3.4. Условия рождения и воспитания ребенка в колонии. 4. Отношения осужденных с администрацией: 4.1. Представления о законности. 4.2. Отношение к наказанию в колонии. 4.3. Доверие к сотрудникам колонии. 5. Представления о тюремной субкультуре: 5.1. Тюремные касты. 5.2. «Жизнь по понятиям». 5.3. Сбор и распределение средств «общака». 5.4. Наказание за нарушение «понятий». 5.5. Сравнение жизни в колонии и жизни на свободе. 6. Планы на будущее: 6.1. Возвращение в семью. 6.2. Поиск работы. 6.3. Перспективы социальной адаптации после освобождения. 6.4. Возможность поддержания отношений с криминальным миром.

173

Приложение 3 Вопросы анкеты, распространенной среди осужденных

Вопросы

Женщины %

Мужчины %

58 42

67 33

21 12 48 16

2 14 44 34

5

7

13 44 6 34 7

39 41 8 1 10

11 65 20 2 — 5

18 41 22 8 3 7

22

19

42 7 6

47 7 7

16 3 4

11 2 6

1. Были ли среди Ваших знакомых или родственников осужденные? 1. да 2. нет 2. Кто виноват в том, что оказались в колонии? 1. Родственники и близкие люди 2. Государство 3. Во всем виноват я сам(а) 4. Мое заключение — это результат рокового стечения обстоятельств 5. Другое 3. Находясь в тюрьме, кому Вы предпочитаете доверять? 1. Я не доверяю никому 2. Родственникам и близким людям 3. Администрации колонии 4. Своим сокамерникам 5. Затрудняюсь ответить 4. Что Вас больше всего угнетает в колонии? 1. Ограничение свободы действий 2. Разлука с родственниками и близкими людьми 3. Условия содержания 4. Меня ничто не угнетает 5. Другое 6. Затрудняюсь ответить 5. В чем Вы нуждаетесь больше всего, находясь в колонии? 1. В информации о том, что происходит за пределами колонии 2. В поддержке родственников и близких людей 3. В предметах первой необходимости 4. Во внимании со стороны общественных организаций 5. Я ни в чем не нуждаюсь 6. В другом 7. Затрудняюсь ответить

174

Продолжение приложения 3 Женщины %

Мужчины %

39

41

30 5 17 17 6

7 5 4 34 7

7. Необходима ли при сложившихся обстоятельствах Вам и Вашим родственникам психологическая помощь? 1. Да 2. Нет 3. Затрудняюсь ответить

55 17 28

34 47 19

8. Кто, по Вашему мнению, обязан брать на себя заботу о осужденных после их освобождения? 1. Государство 2. Родственники и близкие люди 3. Общественные благотворительные организации 4. Сами бывшие осужденные 5. Другие 6. Затрудняюсь ответить

35 14 5 42 — 3

46 13 5 31 4 3

9. Попытаетесь ли Вы после освобождения скрыть от окружающих, что находились в исправительном учреждении? 1. Да 2. Нет 3. Затрудняюсь ответить

31 56 13

30 56 14

10. Ваше семейное положении? 1. Не женат 2. Женат 3. Разведен 4. Вдовец 5. До осуждения жил в гражданском браке

33 20 14 3 30

48 15 15 5 17

11. Планируете ли Вы после освобождения создать семью? 1. Да 2. Нет 3. Затрудняюсь ответить

75 22 3

74 10 16

Вопросы 6. Что является главным условием нормальной жизни в колонии? 1. Соблюдение режимных правил и сотрудничество с администрацией 2. Деньги 3. Связи с авторитетами 4. Физическая сила 5. Интеллект 6. Знание традиций и неписаных законов

175

Продолжение приложения 3 Женщины %

Мужчины %

17 45 38

5 67 28

11 70 19

53 26 21

20 23 14 27 8 6 2

27 27 12 23 4 3 2

83 12 5

70 20 10

16. Будет ли повышение образования способствовать успешной Вашей адаптации после выхода из тюрьмы? 1. Да, конечно 2. Нет, я всегда буду восприниматься окружающими как преступник 3. Затрудняюсь ответить

57 30

65 13

13

22

17. Ваш возраст? (средний)

33

31

18. Место Вашего проживания до заключения в тюрьму? 1. Областной центр 2. Районный центр 3. Сельская местность 4. Без определенного места жительства

38 30 30 2

47 32 20 1

19. Род Ваших занятий? 1. Рабочий 2. Служащий 3. Частный предприниматель 4. Безработный 5. Пенсионер 6. Другое

43 5 11 36 2 4

44 7 10 31 1 6

Вопросы 12. Изменится ли отношение к Вам Ваших близких? 1. Да 2. Нет 3. Затрудняюсь ответить 13. Кому, по Вашему мнению, легче переносить лишение свободы, мужчине или женщине? 1. Женщине 2. Мужчине 4. Затрудняюсь ответить 14. Ваше образование? 1. Неполное общее (9 классов) 2. Общее среднее (11 классов) 3. Среднее профессиональное (техникум) 4. Среднее специальное 5. Неполное высшее 6. Высшее 7. Нет образования 15. Хотели бы Вы повысить свое образование? 1. Да 2. Нет 3. Затрудняюсь ответить

176

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.............................................................................................................................. 5 1. ТЮРЬМА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ ГЛАЗАМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ .......................... 12 1.1. Современные модели и принципы наказания ........................................................ 12 1.1.1. Постановка проблемы .............................................................................................. 12 1.1.2. Просветительский проект исправления преступника ........................................... 15 1.1.3. Концепция делинквентности ................................................................................... 20 1.1.4. Женщина-преступница............................................................................................. 22 1.1.5. Специфика отечественной пенитенциарной системы........................................... 27 1.2. Социально-антропологические теории преступности и наказания ................... 31 1.2.1. Социология «тюремного заключения» ................................................................... 31 1.2.2. Тюрьма как бюрократическая система ................................................................... 34 1.2.3. Реконструкция индивидуальности в условиях тюремного заключения .................... 36 1.2.4. Паноптическая концепция пенитенциарной системы........................................... 39 1.2.5. Женские исследования тюремной жизни ............................................................... 41 1.3. Образы преступности и типы противозаконности................................................. 45 1.3.1. Противозаконные действия и социальные изменения .......................................... 45 1.3.2. Новые тенденции социальной жизни...................................................................... 48 1.3.3. Преступление как условие социализации .............................................................. 50 1.3.4. Транснациональная организованная преступность............................................... 54 1.3.5. Новый образ преступности ...................................................................................... 58 1.4. Российская исправительная система и тюремная субкультура .......................... 64 1.4.1. От европейских стандартов к особенностям российской действительности................................................................ 64 1.4.2. Безграничность власти ............................................................................................. 68 1.4.3. Право и мораль: неразрешенный конфликт ........................................................... 71 1.4.4. Частное или общественное?..................................................................................... 74 1.4.5. Перенаселенность исправительных учреждений .................................................. 76 1.4.6. Прокурорский надзор в местах лишения свободы ................................................ 78 1.4.7. Предварительные выводы........................................................................................ 84 2. ТЮРЕМНЫЙ ОПЫТ: ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ ОСУЖДЕННЫМ ............................. 86 2.1. Социальная политика и законодательство.............................................................. 86 2.1.1. Гендер и пол в законодательных актах................................................................... 86

177

2.1.2. Феминистская критика сексуальной политики...................................................... 91 2.1.3. Гендер как объект спекуляции для законодательства........................................... 94 2.1.4.Поощрение или криминализация материнства? ..................................................... 97 2.1.5. Материнство и детство в условиях лишения свободы........................................ 102 2.1.6. Практические рекомендации ................................................................................. 106 2.2. Маскулинные и феминные практики в тюремной субкультуре ....................... 110 2.2.1. Основные принципы исследования ...................................................................... 110 2.2.2. Двойная структурация: двойственность норм и правил тюремной субкультуры............................................... 111 2.2.3. «Маскулинность» тюремной субкультуры .......................................................... 117 2.2.4. «Практики пола» в условиях изоляции................................................................. 120 2.3. Труд, власть и сексуальность ................................................................................... 125 2.3.1. Параметры исследования ....................................................................................... 125 2.3.2. Уровень доверия ..................................................................................................... 126 2.3.3. «Семья» на свободе и «семья» в тюрьме.............................................................. 129 2.3.4. Отношение к труду ................................................................................................. 133 2.3.5. Власть и подчинение .............................................................................................. 136 2.3.6. Сексуальность под запретом.................................................................................. 138 2.4. «…А душу можно ль рассказать?»........................................................................... 144 2.4.1. Техника нарративного анализа.............................................................................. 144 2.4.2. Нарушение когнитивного перехода ...................................................................... 145 2.4.3. Нарушение временной последовательности ........................................................ 148 2.4.4. Стратегии формирования маскулинной идентичности ...................................... 151 2.4.5. Стратегии формирования феминной идентичности............................................ 154 ЗАКЛЮЧЕНИЕ .................................................................................................................. 157 БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК ........................................................................... 161 ПРИЛОЖЕНИЯ ................................................................................................................. 172

178