Тимо ВИХАВАЙНЕН
СТАЛ И Н И ФИННЫ
Журнал • Нева Санкт -Петербург 2000
Издание осуществлено при поддержке Института Фи...
62 downloads
180 Views
2MB Size
Report
This content was uploaded by our users and we assume good faith they have the permission to share this book. If you own the copyright to this book and it is wrongfully on our website, we offer a simple DMCA procedure to remove your content from our site. Start by pressing the button below!
Report copyright / DMCA form
Тимо ВИХАВАЙНЕН
СТАЛ И Н И ФИННЫ
Журнал • Нева Санкт -Петербург 2000
Издание осуществлено при поддержке Института Финляндии в Санкт-Петербурге
Перевод с финского по изданию: Timo Vihavainen. Stalin j a suomalaiset.
Otava, 1998.
H. А. Коваленко Под редакцией Г. М. Коваленко Вихавайнен Т.
Сталин и финны / Пер. с финского Н. А. Коваленко; Под ред. Г. М. Коваленко. — СПб.: Журнал «Нева», 2000. - 288 с. Автор книги — доктор исторических наук, доцент Хельсинкского университета, автор многочисленных публикаций по истории отношений между СССР и Финляндией, которой он занимался много лет. Книга «Сталин и финны» представляет собой исследование по политической истории Финляндии новейшего времени, которую он представляет на широком общеевропейском фоне. Сталину и сталинизму автор отводит роль призмы, через которую он рассматривает как Финляндию, так и СССР и их взаимоотношения. Поставив перед собой цель понять и показать деятельность и цели сторон, автор учел важнейшие исследования по рассматриваемой им проблематике и привлек новые архивные материалы из архивохранилищ России и Финляндии.
© Вихавайнен Т., 2000. © Коваленко Н. А., 2000, перевод. ISBN 5-87516-179-5
© Журнал «Нева», 2000.
ОТ АВТОРА Эта книга была первоначально написана для финского читателя, и, когда мои русские друзья посоветовали издать ее также на русском, я вначале посчитал это невозможным, поскольку ее проблематика была специфически финской и предполагала знание новейшей истории Финляндии. Она была рассчитана на финского читателя, и мне казалось, что для русского читателя ее надо переработать, учитывая его специфику. Но со временем я все же пришел к другому мнению. Ведь русские в этой книге занимают центральное место. И мысль о том, что для них те же самые вопросы следует раскрывать как-то иначе, показалась мне не вполне адекватной в отношении русского читателя. Ведь у нас в Финляндии ежегодно выходит большое количество книг, которые не редактируются специально для финского читателя и понимание которых предполагает достаточно хорошее знание истории и культуры той или иной страны. Не все читатели в равной степени понимают их, но именно благодаря чтению таких книг они учатся осознавать историю и культуру данной страны, если, конечно, они в этом заинтересованы. Поразмыслив какое-то время, я пришел к выводу, что книгу эту вполне возможно, и даже целесообразно, издать в первоначальном виде, убрав, однако, некоторые философские рассуждения в конце книги, которые не так уж важны для понимания истории Финляндии. Таким образом, книга «Сталин и финны» представляет финскую точку зрения на проблему. Однако автор не преследует цель навязать ее русскому читателю и тем более не претендует на универсальность. Он лишь предлагает возможность узнать, как эта проблема рассматривалась в соседней стране. Контакты между русскими и финнами до сих пор еще во многом затруднены языковым барьером. В России литературу о Финляндии и ее истории читают практически лишь на
русском языке. А поскольку такая литература, написанная в Финляндии за последние семьдесят лет, на русском языке по чти не издавалась, то у широкой читающей публики практически не было возможности следить за теми дискуссиями 0 новейшей истории Финляндии и о ее отношениях с Россией которые в эти десятилетия велись в Финляндии. Лишь в последнее время ситуация несколько изменилась, и некоторые исследования финских историков были изданы на русском языке. На мой взгляд, они могут стать той основой, на которой люди, интересующиеся историей Финляндии, могут более глубоко изучать ее, что создает условия для публикации книг, подобных этой. По своему характеру данная книга не является чисто академическим исследованием, хотя ее автор — доктор исторических наук и уже на протяжении нескольких десятилетий занимается изучением тех вопросов, которые рассматриваются в книге. Скорее, это историческое эссе, в котором главная задача — понять деятельность и цели сторон. Автор ни в коем случае не задавался целью высмеивать тех людей, о которых он пишет в своей книге, хотя сама история и предстает подчас в ироничном свете. В данной книге нет библиографических сносок, но что касается некоторых цитат, то их источники указаны в самом тексте или же они становятся понятными из контекста. Ведь те события, о которых идет в книге речь, на фактографическом уровне известны тем, кто занимается историей Финляндии по другим произведениям или научным работам, указанным в данной книге, и поэтому их разъяснению не было уделено специального внимания. Основное внимание обращено на историографию, особенно на изменение глобальных трактовок. В течение нескольких десятилетий как в Финляндии, так и в других странах происходила переоценка отношения к Сталину и к СССР. Это было вызвано тем, что распад СССР, который положил конец истории тоталитаризма, лишив его будущего, раскрыл новые перпективы для его анализа. С другой стороны, опубликованные в последнее время архивные материалы пролили новый свет на сталинскую систему. На изменение трактовок оказали влияние и другие факторы. История, так же как и историография, никогда не восходит к нескольким причинам, из которых все остальное является лишь следствием. Внимание автора сосредоточено на истории Финляндии. В той части книги, где говорится о сталинизме, он не стремится давать новые или оригинальные научные концепции, а лишь
предисловие
ссылается на международные исследования в этой области. Русскому читателю, который сам испытал что-либо из того, о чем говорится в книге, материал может показаться более или менее наивным. Но книга была предназначена для финского читателя, и именно его автор хотел познакомить с некоторыми фактами, которые, с точки зрения тематики книги, являются релевантными. Следует обратить внимание на то, что история маленькой страны не обязательно должна быть менее сложной, чем история великой страны, хотя многим это и может показаться невероятным. Хотя масштаб проблем был разным, все европейские государства участвовали в решении важных политических и интеллектуальных вопросов XX века. Финскую культурную и политологическую историю можно понять лишь на общеевропейском фоне. Тот, кто хорошо представляет его, может легко расставить по своим местам то, о чем рассказывает эта книга, несмотря на то что политологическая история Финляндии — особенно что касается Сталина и СССР — отличалась от европейской. На это были свои причины, раскрыть которые попытался автор данной книги. Эта книга больше рассказывает о финнах, чем о Сталине, но такова и была цель. Сталину отводится роль призмы, через которую рассматриваются как финны и Финляндия, так и русские и Россия и их взамоотношения. Автор учел важнейшие исследования, касающиеся рассматриваемой проблемы, а также привлек архивные материалы из архивохранилищ России и Финляндии. Искренне надеюсь, что эта книга, изданная на русском языке, поможет заинтересованному читателю глубже понять историю нашей страны, будет способствовать развитию дружбы и взаимопонимания между нашими народами. Особенно хочу поблагодарить переводчика этой книги доцента кафедры языков Северных стран Новгородского университета Нину Коваленко, а также всех тех, кто способствовал ее изданию на русском языке. Тимо Вихавайнен доктор исторических наук, доцент истории России Хельсинкского университета, директор Института Финляндии в Санкт-Петербурге Санкт -Петербург, 1 мая 2000 г.
1. ФИНЛЯНДИЯ И РОССИЯ СТАЛИН В ФИНЛЯНДИИ В конце 1905 г. 26-летний грузинский юноша Иосиф Джугашвили, называвший себя Кобой, едет делегатом от закавказских большевиков на Первую конференцию РСДРП в Великое княжество Финляндское, в Тампере (Таммерфорс). Революционное движение в России набирало силу, и настроение на конференции было настолько приподнятым, что ее участники в перерывах между заседаниями с энтузиазмом тренировались в стрельбе. На этой конференции Сталин, как известно, впервые встретился с Лениным. Эту встречу Сталин впоследствии вспоминал, но что он вообще думал о Финляндии, неизвестно. Очевидно, Коба понимал, что он находится все-таки «за границей», несмотря на то что Финляндия была частью Российской империи. Воспоминания современников свидетельствуют, что пограничная река Раяйоки была четкой культурной границей, несмотря на то что с начала столетия Карельский перешеек стал заполняться русскими дачниками, которые придавали свой колорит этой местности. Поскольку здесь действовало уже финское судопроизводство, перешеек облюбовали русские революционеры, и это обстоятельство всерьез беспокоило Столыпина. Последними словами смертельно раненного премьер-министра были: «Главное... чтобы Финляндия...» Можно предположить, что он хотел сказать, что в Великом княжестве Финляндском надо уничтожить гнезда заговорщиков. Несмотря на успех политики так называемого «второго пе-
^талин в Финляндии
риода угнетения» , Финляндия все же сохраняла дистанцию от метрополии, и на Карельском перешейке по-прежнему находили убежище преследуемые по политическим мотивам. Как известно, Ленин скрывался здесь от Временного правительства, и, согласно свидетельству Айно Куусинен, там хорошо чувствовал себя и Сталин, точнее, в местечке Пески на западном побережье Выборгского залива. Она вспоминает, что еще и в 1926 г. Сталин мог попросить по-фински сливки для кофе, поскольку привык в свое время покупать их у соседей. Главная политическая премьера Сталина в Финляндии состоялась осенью 1917 г. 14 ноября по старому стилю, то есть всего через две недели после Октябрьской революции, или «переворота», Иосиф Виссарионович отправился в Финляндию, на этот раз в Хельсинки, который, с точки зрения большевиков, был стратегически важным городом. Именно в Хельсинки находилась большая часть вооруженных людей, готовых сражаться за большевиков. По предположению Эйно Кетола, вся большевистская революция на самом деле началась в Хельсинки. Сама Финляндия все-таки осталась незахваченной, потому что малочисленные силы, верные большевикам, нужны были прежде всего в Питере. Ситуация была такова, что, когда армия перестала подчиняться своим офицерам, она не захотела подчиняться и большевикам, которые только что выдвинули лозунг прекращения войны. С точки зрения захвативших власть большевиков, ситуация в принципе была довольно опасной, хотя их противники смогли мобилизовать совсем незначительные силы, которые представляли лишь кратковременную угрозу для хозяев Смольного. Россия была в ожидании, и в воздухе постоянно чувствовалась угроза гражданской войны. Одним из возможных направлений, откуда могла исходить угроза для новых хозяев Питера, была Финляндия, которая когда-то была важной базой пополнения сил большевиков. По их мнению, пролетарская революция была совершенно необходима и в Финляндии, как с общей принципиальной точки зрения, так и с точки зрения обеспечения безопасности большевистской власти. В Финляндии, конечно, были встревожены событиями в Питере. Социал-демократы объявили всеобщую забастовку, 1
В 1908—1917 гг. русское правительство приняло ряд мер с целью более тесно связать Финляндию с империей. Согласно финской трактовке, это была политика русификации, сопровождавшаяся нарушением конституции Финляндии. (Здесь и далее — примечания автора, перевод иноязычных выражений — переводчика.) 1
цель которой состояла в обеспечении тыла большевиков, она должна была предотвратить переброску в Питер потенциально лояльных Временному правительству сил, каковыми могли быть, например, казаки. Вполне реальной казалась перспектива оказаться под властью пролетариата, то есть расстаться с тем демократическим порядком, в рамках которого социал-демократы проиграли выборы, и захватить власть силой оружия подчинив себе «буржуев» и поддерживающую их часть населения, и прежде всего крестьян, составлявших, по всей видимости, несколько больше половины населения Финляндии. Свержение Временного правительства было шоком также и для «буржуазии» Финляндии, т. е. для «несоциалистов», если использовать этот несколько забавный, но, по сути, более точный термин. Это значило, что в России больше не было правительства, которое можно было бы признать законной властью. Мысль о том, чтобы признать верховной властью в Финляндии большевистское правительство, состоявшее из представителей радикального движения, и чтобы в качестве представляющего его генерал-губернатора был признан матрос Павел Шишко, как предлагали большевики, с точки зрения буржуазной Финляндии, была, конечно, абсурдом. Таким образом, парламент, состоявший главным образом из буржуазного большинства, принял Закон о верховной власти, т. е. объявил себя носителем верховной власти и срочно начал изучать возможности полного отделения от тонущего корабля России. Вскоре Германия предложила ему свою помощь. Иосиф Виссарионович изложил точку зрения большевиков 14 ноября в Хельсинки на съезде социал-демократической партии Финляндии и внес свое предложение. Вначале он передал съезду привет от большевистского правительства и похвастался, что революция осуществлена прекрасно: вооруженное сопротивление, голод, саботаж и действия соседних стран больше не являются проблемой, — провозгласил Сталин, который тогда вряд ли мог даже предположить, какие испытания вскоре выпадут на долю народа России, и в том числе и на долю большевиков. Большевиков пугали развалом России, поскольку они обещали всем малым народам право на самоопределение. Признать это право было все же необходимо, чтобы восстановить взаимное доверие рабочих, пояснил Сталин. Большевики предложили Финляндии свободу для устройства собственной жизни, или, если сказать точнее, для создания «добровольного и честного союза с народом России! Никакой опеки, никакого контроля сверху по отношению к народу Фин-
Сталин в Финляндии
ляндии!» Только посредством добровольного союза можно достичь взаимного доверия между народами России, к которым были причислены и финны. Для чего же было необходимо доверие? Согласно позднее взлелеянной в Финляндии мифологии, оно было нужно для развития мирных добрососедских отношений между Финляндией и Россией. У Сталина же осенью 1917 г. было иное представление: «лишь на основе такой политики можно сплотить народы России в единую армию. Лишь в результате такого сплочения можно закрепить победу Октябрьской революции и продолжить дело мировой социалистической революции». Только глупцы могли подумать, что признание права народов на самоопределение означает желание развалить Российскую империю. «Поэтому мы всегда смеемся, когда нам говорят о неизбежном крушении России в результате осуществления права наций на самоопределение». По мнению Сталина, в Финляндии сейчас образовался такой же вакуум власти, какой был недавно в России, и из этого он сделал вывод, что пролетариат в Финляндии также должен взять власть в свои руки. Это не вызвало катастрофы в России, не вызовет и в Финляндии, хотя буржуазия и пугает этим. В этой ситуации была применима лишь одна тактика: «Смелость, смелость и еще раз смелость! А если вам понадобится наша помощь, мы поможем вам и протянем вам братскую руку. В этом вы можете быть уверены». Ленин так же, как и его помощник, верил в непогрешимость и преимущество пролетарской диктатуры. По его мнению, не стоило бояться гражданской войны — этого «кровавого ручейка», совершенно ничтожного на фоне «моря крови» мировой войны. На самом же деле гражданская война в России унесла миллионы жизней, тогда как мировая война обошлась ей в сотни тысяч жертв. Пожелания и предложения о помощи не были, конечно же, сольным номером Сталина, а исходили из основных принципов деятельности большевистского правительства. Помощь Финляндии можно было оказать, правда лишь в виде военных материалов, поскольку проболыпевистски настроенные, мало-мальски боеспособные силы нужны были прежде всего в Питере, куда их переправляли из Финляндии. Оружие же поставлялось красным в огромном количестве, нашлись и стрелки, вдохновляемые идейными соображениями, деньгами или другими мотивами, в общей сложности около 9000, по данным Отто Маннинена. Командовать остатками ста-
—"——.
рой армии, не желавшими больше никому подчиняться, большевистское правительство не могло. Когда-то во время финляндизации упорно насаждали легенду, согласно которой великий и могучий Советский Союз «предоставил» Финляндии независимость, хотя мог бы при помощи своих огромных ресурсов легко воспрепятствовать этому. В. В. Похлебкин даже пояснял, что в качестве законного преемника императора Совет Народных Комиссаров имел на это государственно-правовые полномочия. Этот миф не выдерживает никакой критики. Советское правительство хотело любыми средствами воспрепятствовать отделению Финляндии от России. Правительство Красной Финляндии оказалось, с его точки зрения, не лучшим партнером, и свежа была еще память, о том, как напуганные законом о равных правах1 социал-демократы не хотели автоматически давать русским товарищам финское гражданство, пообещав лишь «максимально облегчить» процедуру его получения. О границе в районе Печенги возник спор, а присоединение Восточной Карелии2 даже вынуждены были отложить, как вспоминал впоследствии Эдвард Гюллинг. В действительности же «первый государственный договор между социалистическими республиками» был подписан в марте 1918 года для пропагандистских целей, когда поражение красных стало явным и на весах лежала судьба всей Советской России, когда немцы наступали, а большевики ничего не могли предпринять, чтобы остановить их. При заключении Брест-Литовского мира большевистское правительство вынуждено было согласиться со всем, что предлагали немцы, в том числе прекратить помощь красным в Финляндии. Многие расценили это как предательство Финляндии, которую еще недавно уговаривали, заставляли и вооружали для гражданской войны, а теперь оставили в одиночестве. Ленин, правда, в узком кругу хвалился, что на самом деле помощь финнам не прекращалась. Признание независимости Финляндии, с точки зрения Совета Народных Комиссаров, было еще не решенным делом. Правда, на заседании Центрального Исполнительного КомитеЗакон, принятый в 1912г., по которому граждане метрополии получили те же права в Финляндии (кроме избирательного), которые были у жителей Великого Княжества Финляндского. 2 Речь идет о территории русской Карелии, относящейся к Олонец кой и Архангельской губерниям, которая никогда не принадлежала Финлянддии, но на которую претендовали финские националисты. 1
L-талин в Финляноии
та, органа по сути своей близкого к парламенту, этот вопрос обсуждался. Стоит также заметить, что только этот орган мог официально принять решение о признании, а документ, подписанный Советом Народных Комиссаров, был лишь запросом, сделанным в ЦИК. Будучи наркомом по делам национальностей, Сталин представил вопрос о Финляндии. Это, бесспорно, было неприятно, ведь совсем недавно Сталин только усмехался в ответ на все утверждения о том, что политика большевиков приведет к развалу России, а теперь Финляндия собиралась отделиться от метрополии. Отвечая на обвинения по поводу утраты Финляндии, Сталин говорил, что большевики ведь никогда и не владели Финляндией. Трагедия финского пролетариата состоит в том, что «свободу» он вынужден был принять не из рук российских социалистов, а при посредничестве буржуазии Финляндии. Виноват в этом не Сталин, а сами финские социал-демократы, которые из-за «колебаний и непонятной робости» не смогли предпринять решительные меры и захватить власть. Сталин все же не терял надежды на то, что в конечном итоге «свобода Финляндии предоставит полную независимость финским рабочим и крестьянам и создаст прочную основу для дружбы народов на века». «Независимость», таким образом, предназначалась не буржуазии. Это слово имело классовое содержание, и в устах Сталина оно означало полную зависимость от большевистской партии. Примерно месяц спустя после признания советским правительством буржуазного правительства Финляндии, оно признало законным и красное революционное правительство Финляндии, с которым затем в начале марта и был заключен вышеупомянутый государственный договор. У советского правительства, как уже отмечалось, весной 1918г. было огромное желание помочь Финляндии, но возможности для этого были обратно пропорциональны желанию. Это было также констатировано потом, в 1939 г., когда реванш пытались взять силами Красной Армии. Можно ли на основании относительно малой реальной помощи России сделать вывод, что в Финляндии произошла своя собственная революция, которая имела свои социальные причины, вытекающие из пороков финского общества, и которую не следует объяснять большевистской заразой из России? Именно такую трактовку стали предлагать финскому народу начиная с 1960-х гг. Это прекрасно подходило и для совет-
ской, а затем и для финляндизированной финской историографии: раз революция в Финляндии была собственным, внутренним явлением, а не привнесенной из России, значит, советское правительство уже тогда осуществляло политику мирного сосуществования. У него, помимо этого, было еще и моральное право, и интернациональный долг помогать братьям по классу материалами и добровольцами, поскольку они об этом просили. По принципиальным причинам государственного вмешательства во внутренние дела Финляндии не произошло, и революцию там не насаждали, они произошли сами по себе одновременно в обеих странах. К сожалению, даже сама мысль о революции как о вулканическом извержении социального напряжения является антиисторической. Сравнительное изучение социальных революций вообще и работы Ристо Алапуро по финской революции в частности показывает, что революции не являются следствием общественных недостатков. Революция — это не извержение вулкана, которое закономерно происходит тогда, когда давление достигает определенного уровня. Революция представляет собой борьбу властных структур, иначе говоря, основа для нее создается так называемым двоевластием. И финскую революцию (или восстание) 1918 г. можно объяснить, лишь приняв во внимание то, что старые властные структуры были разрушены с падением Российской империи, а военная сила законного буржуазного правительства Финляндии была очень слаба. Им противостоял собственный аппарат социал-демократов, который — при поддержке его большевиками — мог быть намного сильнее. Подобно тому, как ситуация создает вора, так и радикальные круги социал-демократии готовы были захватить власть вооруженным путем, как только для этого представится благоприятная возможность. Следует отметить, что их целью вовсе не была длительная кровавая битва и гибель тысяч сторонников. Как у Сталина и Ленина, как в любой войне, их целью была легкая победа и ее сладкие плоды. Красные сеяли бурю и пожали ее. С 1960-х гг. стало традицией подчеркивать беспощадность белого террора и гуманность целей красных финнов. Тогда социализм стали воспринимать как прогрессивную и вполне приемлемую цель. В том, что средством ее достижения было вооруженное насилие, в те годы не видели ничего необычного и не осуждали. Ведь революция, согласно ортодоксальной марксистской науке, являет-
Сталин в Финляндии
ся результатом развития социальных сил, а в задачи науки не входит моральная оценка ни исторических, ни каких-либо природных законов. Зато существенным считалось, что белые погубили людей больше, чем красные, и уже поэтому они были хуже своих противников. Бесспорно, что красные понесли намного большие потери и что представители белых часто устраивали массовый террор, который переходил всяческие границы. Но это вовсе не снимает ответственности с руководства красных за то, что именно они применили силу, выступив против законного правительства, да еще и от имени «демократии», возможно, в самой демократической стране мира. Вооруженное восстание красных пытались представить как оборонительное, так же как это делали большевики. Однако аргументация газеты «Tyomies» («Рабочий») была довольно беспомощной: «...мы по сути своей не революционеры, но то революционное движение, которому мы служим, ведет и к применению вооруженной силы, когда мирные способы и парламентские формы не помогают и когда наши противники хотят этого и вооружаются против нас». Таким образом, раз те, кто представлял парламентское большинство в избранном всеобщим и равным голосованием парламенте, не подчинились желанию меньшинства, и раз законное правительство осмелилось создать свою вооруженную силу, то это неизбежно «привело» к применению силы против них. Какую же революцию собирались совершить в Финляндии в 1918 г.? Часто подчеркивалось, что, с марксисткой точки зрения, в 1917 г. Россия вовсе не была готова к социалистической революции, поскольку она была, в основном, аграрной и экономически отсталой страной. Вместо необходимого по марксистской теории промышленного пролетариата Ленин мобилизовал на служение своей революции всех тех, кто был по какой-либо причине недоволен существующим строем или просто хотел получить для себя блага, отобрав их у других. Лозунгом большевиков на первом этапе революции было «грабь награбленное», и они не слишком-то стремились опираться на одних только рабочих, скорее на более широкие массы «трудящихся», иначе говоря, именно на тех, кто готов был грабить. Революция провозглашалсь «социалистической», поскольку она осуществлялась под руководством сознательного передового отряда, а именно под руководством большевистской партии.
Ортодоксальные марксисты во всем мире, в том числе и наставник финских социал-демократов Карл Каутский, считали большевистскую революцию произволом и насилием, а не общественным переворотом по марксисткой теории. Российские меньшевики, представлявшие ортодоксальное направление в марксизме, подвергали резкой критике политику своих бывших товарищей по партии. К финским же социал-демократам меньшевики относились с пониманием и даже восхищением, хотя это можно объяснить и тем, что они просто хотели найти объект для сравнения, который помог бы выставить большевиков в невыгодном свете. Политика финских товарищей действительно выглядела более здравой, чем у Ленина и его соратников. В Финляндии не призывали «грабить награбленное», там придерживались деловой дисциплины, которая базировалась на рабочих организациях. В Финляндии не говорилось и о строительстве социализма, а революция определялась скромнее и реалистичнее -как «демократическая». Так писали меньшевистские газеты, которые весной 1918 г. выходили нерегулярно и преследовались большевиками. На самом же деле именно «демократическая» революция звучала действительно карикатурно в том смысле, что ее предполагалось осуществить в стране, где уже была демократия. Такой Финляндия была в 1918 г., равно как в 1939-м и 1948г., когда встал вопрос о ее демократизации. Демократичность в конституционном предложении красной фракции означала, что «демократическое парламентское большинство могут образовывать только левые партии». Как это возможно при существовании свободных выборов, было не ясно. Решение этой проблемы трудно назвать элегантным, как считает Энтони Аптон, проблема была разрешена постановлением, которое отражает лицемерие и расстройство ума его авторов. О. В. Куусинен в своем наброске новой конституции писал: «Если случится невероятное и само парламентское большинство попытается вернуть власть меньшинства, то пусть народ восстанет и разрушит такой парламент». После этого будут проведены новые выборы, но открытым оставался вопрос, что же случится, если и на этот раз результат окажется таким же и до каких пор будут проводиться новые выборы. ^Собственно, сама идея антидемократичной демократической революции была абсурдной, но при этом хотели быть верными марксистским принципам. Революция не была еще в прямом смысле социалистической, но совершалась на благо соци-
Сталин в ч>инляноии
алистического общества. Это счастье собирались строить при помощи вооруженного насилия. Такой же подход был и у большевиков в России применительно к своей революции. Большевистский переворот и Финская революция не были идеологически абсолютно идентичны, и в их осуществлении были существенные отличия, но их роковая связь была совершенно очевидной. Никакого восстания в 1918 г. в Финляндии не случилось бы, если бы не большевистская революция в России. В конечном итоге обе были следствием крушения государственного и общественного строя старой России, что сделало захват власти на первом этапе обманчиво легким. Как уже давно доказано, причиной восстания нельзя считать, например, голод. Речь могла идти скорее о случайности, которая увлекла за собой разные элементы сначала в низах, а затем и в верхах общества. Главная ответственность лежит, конечно же, на руководстве социал-демократов, которое отступило перед активностью меньшинства. Как отметил Энтони Аптон: «Умеренных не победили — они сдались без борьбы». Изучая события 1918 г. и связанный с ними разгул насилия, которое проявлялось особенно со стороны белых, Ристо Алапуро в качестве возможного объяснения называет неожиданность и странность ситуации. У белых не было понятия для определения случившегося. Восстание представлялось им преступлением, которое невозможно рационально понять или по-человечески объяснить. Размеры этого насилия удивляли и русских, которые собственную междоусобную бойню начали лишь после событий в Финляндии.
СТАЛИН И СТАЛИНИЗМ Современная историография почти единодушна в том, что та система, которая известна как сталинизм, начала складываться еще при жизни Ленина. Уничтожение гражданского общества, свободы слова, правового государства и рыночной экономики, стремление к тоталитарному управлению обществом, уничтожение оппозиции и неограниченный произвол партийного государства были творениями Ленина. Хотя окончательное построение «социалистического» общества и было приостановлено из-за введения в 1921 г. нэпа, все уже было готово для окончательного общественного переворота, к которому Сталин приступил, начав в 1929 г. наступление по всему фронту. Ему уже не нужно было создавать новые институты, ему достаточно было лишь продолжить начатое Лениным, только ужесточив цели. И вовсе не случайно Сталин всегда и везде подчеркивал, что он является последовательным продолжателем дела Ленина, и не зря его официально провозгласили современным Лениным. С этой оценкой позднее, в 1970-е гг., соглашался ближайший соратник Сталина Молотов, который, правда, считал Сталина более мягким по сравнению с его прообразом и критиковал его за недостаточный радикализм и за то, что строительство социализма остановилось на полпути. Но, бесспорно, и Сталин был жестким. Уже в годы гражданской войны он доказал, что не дрогнет от казней людей, будь то враги, или взятые в качестве заложников члены их семей, или же «предатели», обнаруженные в собственных рядах. Годы гражданской войны были для Сталина, несомненно,
Сталин и сталинизм
периодом формирования его характера и политических взглядов. В 1928 г. он вернулся к методам именно этого периода, хотя он не оказался тем коротким и радостным революционным периодом, о котором мечтали в 1917 г. Ведь все насилие можно было списать на свергнутый класс, ибо у него не было никакого объективного права для противостояния. Гениальная идея Ленина — его действительный вклад в развитие марксизма — состояла в том, что малоимущие или вообще те, кто хотели жить за чужой счет, могли быть мобилизованы на служение радикальному массовому движению в качестве некоего «госаппарата», который грабил бы тех, у кого было что грабить. В своей знаменитой статье «Смогут ли большевики удержать государственную власть?» Ленин приводил в качестве примера экспроприацию квартир у «буржуев». Экспроприаторами выступали «трудящиеся», под которыми подразумевалась беднота, а также безработные. Объектом экспроприации были «буржуи», но не только капиталисты, а вообще все те, у кого было что-нибудь, что можно было отнять. Ленин хорошо понимал, что это была карикатура на марксистскую революцию и что это имело лишь отдаленное сходство со взглядами учителя на накопление капитала, прибавочную стоимость и историческую роль промышленного пролетариата. Однако Ленин утверждал, что это было «вполне понятное» дело, на которое можно было мобилизовать массы. Это было цементом для того моста, по которому можно было перейти от капитализма к социализму. Если можно было не обращать внимания на то, что Маркс писал о классовой борьбе, то можно было этот освобожденный от догм метод применять где угодно. Его можно было, например, использовать применительно к крестьянству, разделив этот класс пополам, на бедных и богатых, и затем объявить последних свободной добычей для первых. Так поступил Ленин в годы гражданской войны, и так же поступил Сталин во время коллективизации. Этот же метод Сталин использовал и во многих других ситуациях, например, для организации ленинской «классовой борьбы» в так называемых национальных регионах, а также во время крупных чисток в 1930-е гг. Этот метод пытались экспортировать в Финляндию во время войны, а также, в определенном смысле, и в послевоенные годы. Считается, что сталинизм возник в период коллективизации и в годы первой пятилетки (1928—1932). Те общественные преобразования, которые Сталин начал в конце 1928 г. вначале на Урале и в Сибири и которые набра-
ли полную силу примерно год спустя, были не чем иным, как применением старых ленинских методов времен гражданской войны, теперь уже с подавляющим превосходством сил. Теперь в его распоряжении была мощная армия и полиция, и, конечно же, всегда под рукой было огромное количество «классовых борцов». Первый пятилетний план, к выполнению которого приступили в октябре 1928 г., был необычайно амбициозным. По этому плану все ресурсы страны должны были направляться на быстрое развитие тяжелой промышленности. И вначале казалось, что командный стиль руководства экономикой давал прекрасные результаты, цели постоянно усложнялись, а отстающих обвиняли во «вредительстве». Вскоре было объявлено, что «пятилетка» будет выполнена за три года, сторонников же более медленных темпов обвинили в саботаже. Затем план выверяли и пересматривали и в конце концов объявили, что он выполнен за четыре года, хотя, даже по официальным данным, многие цели остались недостигнутыми, особенно те, которые были связаны с повышением благосостояния народа. Кроме того, за излишнюю концентрацию сил расплачиваться пришлось во время второй пятилетки. Авторитетный исследователь истории советской экономики Алек Ноув писал в свое время, что прыжки хороши не в экономике, а в гимнастике. Расплачиваться за переход к командной экономике пришлось десятилетия спустя, и можно предположить, что последствия будут ощутимы и через сто лет. И все-таки годы первой пятилетки были временем почти безграничного оптимизма. В то время как западные страны переживали невиданно жестокий экономический кризис и уровень промышленности в ведущих экономических странах снизился наполовину, в Советском Союзе он вырос в два раза, и казалось, что этому росту нет предела. Возможности плановой экономики представлялись неограниченными, и верилось, что ее быстрый рост приведет вскоре — лет через десять — к невиданному до сих пор жизненному уровню, что позволит в корне преобразовать общество. Эту атмосферу отлично передают произведения известного инженера Леонарда Сабсовича «Советский Союз через 15 лет» (1929) и «Советский Союз через 10 лет» (1930). В последнем из них описывалось новое, уже почти построенное социалистическое общество, в котором с уничтожением частной собственности были уничтожены и личные хозяйства, и семья как ячейка общества, где детей вое-
питывало государство, которое взяло на себя также те функции, которые в старом обществе выполняли личные хозяйства. Таким образом, можно было освободить женщин от бремени непроизводительного труда и привлечь их к эффективному трудуСледует подчеркнуть, что оптимизм, охвативший политическое руководство, основывался на статистических данных по народному хозяйству, которые в отношении определенных ключевых позиций действительно выглядели хорошо и иногда даже отражали значительные производственные достижения. Действительность же — в отличие от блестящего будущего -была очень суровой, как это детально доказала Елена Осоки-на. Уровень жизни понизился, когда частные торговцы и мелкие предприниматели были «ликвидированы как класс». Государство вынуждено было опять — как в годы военного коммунизма — отвечать за распределение. Это привело к хаосу, в котором обвиняли «вредителей». За все годы советской власти систему распределения так и не смогли наладить, но в начале проблем было и того больше: летом в магазины завозили валенки, а зимой — купальники. Керосин для ламп, мыло и многие другие товары, казалось, исчезли навсегда. Даже с хлебом были длительные перебои, и очереди были огромны. Следует также отметить, что выплата зарплат постоянно задерживалась, что делало существование людей, и так живущих впроголодь, ужасно тяжелым. Это явление имело место еще и в конце 1930-х гг. В социалистическом обществе должны были исчезнуть как частная собственность, так и деньги. Так, например, существующая во времена нэпа частная торговля была прекращена, а крестьян освободили от их собственности, заставив вступать в колхозы, в совместные хозяйства, которые вначале воспринимались как сельскохозяйственные коммуны, то есть такие сообщества, где и производство, и распределение были построены на коллективной основе. Коммуна напоминала идеал новой жизни, описанный Сабсовичем, так как там и еда готовилась совместно, и результаты труда распределялись по числу едоков, а не по выполненной работе. Ни о каком вспомогательном личном участке или о собственном домашнем скоте не могло быть и речи. Когда осенью 1929 г. началась широкомасштабная коллективизация сельского хозяйства, были даны инструкции о преобразовании четвертой части колхозов в коммуны, которые, согласно официальной идеологии, представляли собой высшую 19
форму коллективных хозяйств. Очень скоро все же Сталин столкнулся с сопротивлением крестьян, и вся коллективизация, которая весной 1930 г. уже охватила более половины хозяйств' оказалась под угрозой неуправляемого хаоса. Крестьяне забивали свой скот и любыми средствами пытались отдавать как можно меньше в общее пользование. В марте 1930 г. Сталин опубликовал свою знаменитую статью «Головокружение от успехов», в которой он осудил принудительные меры в коллективизации и попытку создания коммун, время которых еще не настало. В присущей ему манере Сталин переложил ответственность за «ошибки» на плечи тех, кто исполнял его собственные приказы. В результате половина колхозов была распущена, а вместо коммун начали создавать так называемые сельскохозяйственные артели, где крестьяне сохраняли свои личные хозяйства, приусадебные земли, т. е. мелкие огороды и сады, а также молочный скот, мелкий скот и домашнюю птицу. С коллективизацией была неразрывно связана ликвидация так называемых кулаков. По ипытанной и известной еще со времен гражданской войны схеме Сталин хотел организовать «классовую борьбу» в деревне, то есть натравить бедняков на более зажиточных крестьян. Кулаки в деревне были неким прообразом капиталистов. Для сохранения марксистского глянца на ленинской операции «грабь награбленное» утверждали, что кулаки были эксплуататорским классом, так как использовали чужой труд. В принципе к кулакам причислялся любой, кто хотя бы просто на сезон нанимал безземельных жителей деревни, которым этот приработок был необходим. Так же недопустимо было обрабатывать за плату участок крестьянина, не имевшего собственной лошади. В действительности же эта принесенная в жертву, живущая несколько лучше других часть крестьянства включала мелких хозяев, у которых было две коровы вместо одной дозволенной. После передела, осуществленного в годы гражданской войны, крупных хозяйств в России просто не было. Основной идеей социально-инженерной операции, проведенной под названием «ликвидация кулаков», было то, что кулаков в колхозы не брали, их нужно было выселять с места жительства. При этом не принималось во внимание отошение данного человека к сталинскому социализму, правда, «наименее опасных» лишь переселяли за пределы колхоза и выделяли им самые захудалые земли, «дабы никогда не смогли они больше встать на свои кулацкие ноги». Их дома и имущество
передавались колхозу для раздачи вступающим в колхоз. Таким образом Сталин настраивал беднейшие слои крестьянства по старой ленинской схеме «грабить награбленное». Вступающим в колхоз крестьянам действительно обещали часть отнятого у кулаков имущества, и они в принципе наживались на коллективизации. Несмотря на это в колхозы шли без особого воодушевления. Коллективизацию смогли осуществить, только используя силу: угрожая расстрелами и арестами, объявляя отказывающихся «кулацкими прихвостнями» и «подкулачниками», а также шантажируя не вступающих в колхоз усиленным налогообложением. Наряду с коллективизацией начали кампанию по уничтожению влияния религии и церкви в новом социалистическом обществе. На первом этапе коллективизации с церквей снимали колокола и арестовывали священников, верующие оказывались вместе с кулаками в телячьих вагонах и концлагерях. Глумились над святыми мощами и могилами. Правда, и во время этой кампании после лихого начала вынуждены были несколько отступить, но вскоре снова началось целенаправленное давление. Коллективизация и первая пятилетка ввергли в почти хаотическое состояние всю огромную советскую страну, как отметил Моше Левин. Массы свободного и несвободного населения передвигалось по стране, кто спасаясь от преследований, кто в поисках более легкой работы, которая в условиях равной оплаты за труд гарантировала бы более сытое существование при меньших усилиях. Новые промышленные центры и шахтерские поселки вырастали как грибы после дождя, и городское население в Советском Союзе увеличивалось с неимоверной быстротой. Новая централизованная командная система управления экономикой пренебрегала учетом спроса и предложения, и вместо этого использовала давление, рамки которого необходимо было постоянно расширять, чтобы система работала. Так, в 1932 г. был введен внутренний паспорт, без которого крестьяне не могли уехать из колхоза. Одновременно стали применять драконовские наказания за «хищение об-щественноой собственности», что означало, в частности, и то, что колхозники не могли взять себе выращенное ими же зерно прежде, чем определенная часть его не будет сдана государству. Нарушителей ждало наказание, вплоть до смертного приговора, распространявшегося даже на 12-летних детей, которых голодные родители посылали за зерном. Наказание за подобное нарушение оставалось не просто буквой закона, его дей•>\
ствительно приводили в исполнение, притом десятками тысяч-правда, смертный приговор чаще заменяли несколькими годами заключения. Как известно, коллективизация и связанное с ней сокращение поголовья домашнего скота, а также экспроприации привели к тому, что на Украине и в некоторых других регионах начался голод, в результате которого погибло примерно 5—10 миллионов человек. Коллективизация оказалась гибельной и для скотоводов-кочевников, которых заставили вести оседлый образ жизни. В Казахстане это привело к смерти 1—1,5 миллионов человек. Коллективизация и ликвидация кулачества нанесли сельскому хозяйству России и некоторых других частей Советского Союза страшный удар, от которого они не оправились до сих пор. Определенная цель все же была достигнута: экономическая самостоятельность крестьянства была разрушена, и они оказались под партийно-государственным контролем в лице политотделов колхозных МТС. Зато в горнодобывающей и тяжелой промышленности показатели постоянно росли, и вслед за этим росли и личная власть и авторитет Сталина в партии. Зарождение культа личности Сталина относится к 1929 г., когда отмечалось пятидесятилетие Сталина. Страдания миллионов людей нисколько не уменьшали преклонения перед Сталиным, оно продолжало расти, притом не только в своей стране, но и за рубежом. Сведения о голоде, например, официально опровергались, что все-таки не препятствовало их распространению, в частности, в Канаде, где было большое количество украинских эмигрантов, а оттуда и в другие западные страны. Очень впечатляюще описывал голод на Украине очевидец тех событий Морис Хиндус. На Западе об этом написано немало книг, которые отмечены глубоким раздражением и моральным пафосом, что вполне естественно, учитывая характер проблемы. Воспринималась же эта информация совершенно по-разному: настроенные неодобрительно и враждебно к большевизму круги считали, что этого и следовало ожидать, а склоняющиеся влево интеллектуалы подвергали ее сомнению. Противопоставлялись две правды, одна из которых представляла враждебные по отношению к новому обществу силы, объективность которой, таким образом, следовало считать сомнительной, и другая, которая представляла новое общество, к которому испытывали любопытство и симпатию. Ведь оно, казалось бы, предлагало конкурентоспособную альтернативу охваченному кризисом капитализму и
провозглашало общественную справедливость, в то время как миллионы трудящихся на Западе голодали. Тот факт, что в Советском Союзе был не просто голод, а катастрофическое бедствие, оставалось за рамками пропаганды. На Западе в среде интеллигенции даже возникло движение, которое склонно было восхищаться сталинским Советским Союзом. Вот та страна, где действительно осмелились что-то предпринять для исправления вопиющих недостатков капитализма. Сведения о возможных человеческих жертвах отметались или объяснялись как досадная, но понятная цена за создание более справедливого общества. Со своей стороны Советский Союз активно привлекал так называемых паломников, чью склонность к восприятию и восхищению советской системой подпитывали всеми возможными способами, не забывая лесть, избирательную информацию, ложь и ссылки на масштабность задач и трудность исходных позиций. Можно считать, что за время двух первых пятилеток, то есть к 1937 г., сталинизм достиг своего расцвета. О сталинизме написаны горы литературы, и многие честолюбивые исследователи хотели дать свою оценку этому явлению или хотя бы уточнить оценки других. Наша задача, состоящая в отображении той преемственности основополагающих элементов сталинизма, которая продержалась до перестройки, сводится к тому, чтобы обратить внимание на три особенности, которые были краеугольными камнями сталинизма: борьба, контроль и генеральная линия. Четвертым камнем был террор, но после смерти Сталина он почти не применялся, так как выполнил свою миссию и прочности системы уже ничто не угрожало. Борьба была основой сталинистского мировоззрения и, несомненно, важнейшим понятием политической деятельности. Еще гегельянская диалектика, которую перенял марксизм, а впоследствии и марксизм-ленинизм, предполагала, что любое развитие рождается только в борьбе противоположностей. За борьбой стояло противоречие, крывшееся в сути вещей, и рожденная этим противоречием борьба была именно тем, что обеспечивало развитие и в конечном итоге скачкообразно продвигало общество с одной ступени развития на другую, что происходило в форме общественных революций. Борьба происходила на всех уровнях, и это было хорошим признаком, так как отсутствие борьбы означало бы могильную 2Я
тишину и победу энтропии. В социальном развитии борьба приводила к революциям, в международных отношениях главное противоречие было между социалистическим и капиталистическим лагерем, и борьба в конце концов приводила к господству мировой социалистической системы. Это определялось сутью вещей. Поборники социалистической революции считали, что к новому обществу можно прийти только через организацию и ускорение революционной борьбы. Политика классового примирения была ничем иным, как обманом, так как она делала развитие невозможным. По мере надобности понятием «класс» можно было манипулировать, и Ленин мобилизовал бедноту на богачей. Тех, у кого ничего не было, заставляли отнимать у тех, у кого что-то было. Лозунг большевиков «Грабь награбленное» стал популярным. Он применялся при разделе квартир, продуктов, одежды и другого имущества, и прежде всего, при разделе помещичьей земли. Те, кто прислушивался к советам большевиков, получали конкретную выгоду, особенно на первом этапе. Ликвидируя так называемое кулачество, Сталин применял ту же тактику, о которой уже говорилось выше. В первую очередь он пытался мобилизовать деревенскую бедноту, например безземельных крестьян, на борьбу с кулаками. Помимо земли, колхозникам раздавали также и имущество кулаков, вплоть до юбок и очков. Когда Ленин и Сталин строили свою идеологию на борьбе и организовывали «классовую борьбу», натравливая неимущих на богатых и организуя раздел имущества, они были уверены в склонности людей искать свою выгоду. По тому же принципу был организован так называемый «великий террор». В 1937 г. Сталин начал кампанию по критике и самокритике и назначил всем руководителям заместителей. Одновременно подчеркивалось, что на все руководящие посты нужно выдвигать свежие силы из среды рабочего класса. Таким образом, старых руководителей сместили, а классово чистые элементы получили их посты, власть и привилегии. Второй краеугольный камень сталинизма, контроль, означал, что низшие ступени иерархической лестницы контролировались сверху. Это ни в коем случае не означало того, что политическая власть должна быть разделена на законодательную, исполнительную и судебную и что отдельные ее органы будут контролировать друг друга.
Этот принцип в большевистской программе был изначально забыт, и партия гордилась тем, что полнота ее власти ничем не ограничивалась. Контроль же в этой присущей партии классовой диктатуре, совершенно естественно, тоже должен был быть тотальным, максимально неограниченным. Личного в принципе не существовало, все личное было политическим, что предопределяется всеми тоталитарными мировоззрениями. Контроль не был лишь слежкой, осуществляемой тайной полицией, он осуществлялся повсеместно: работодателями, профсоюзами, милицией, школой, комсомолом и партией. При помощи контроля стремились убедиться в том, чтобы решения, принимаемые органами, обладающими всей полнотой власти, выполнялись бы, а не оставались на бумаге. Ведь на бумаге ничего кроме рапортов об успехах и прорывах, и не писалось. Контроль означал и тщательный подбор работников на ответственные посты, и их увольнение из аппарата при необходимости. Партия проводила бесконечные чистки, так как она должна была быть партией самых сознательных представителей класса, и, поскольку степень сознания, казалось, постоянно колебалась, необходимо было следить за этим и в случае необходимости принимать соответствующие меры. Третьим столпом сталинизма было понятие эксклюзивной генеральной линии. В силу того что марксизм-ленинизм, как аксиома, был научной теорией, которая доказывала, что пролетариат под руководством своей партии, несомненно, придет к власти и будет руководить всемирно-историческим развитием, то из всего этого следовало, что рабочий класс, играющий исторически прогрессивную роль, всегда прав, как и представляющая его партия. Случалось, конечно, что единицы могли ошибаться, и даже в партии могли возникать ошибочные течения. Но как коллектив партия все-таки была столь же безгрешна, как папа римский, и, когда она провозглашала свою коллективную мудрость ex cathedra1, она делала это не для инициирования критических дебатов, а для того, чтобы осудить и направить всех стремящихся к правде и в ней заинтересованных. Генсек Сталин создал идею коллективной безгрешности партии и с самого начала умело ее использовал, постоянно подчеркивая абсолютную незначительность своего личного мнения. Но несмотря на это, его мнение имело огромное значение, поскольку выражало генеральную линию партии. С кафедры (лат.).
25
1. члтляниии. и. i u^^s
Опираясь на диалектику, можно предположить, что в политике (которая затрагивала все стороны жизни в тоталитарном обществе) могло быть только одно правильное направление, один-единственный способ осознавать объективно существующие противоречия и оптимально обострять их. Ducunt volentem fata, nolentem trahunt1, иначе говоря, развитие истории закономерно, и задача человека состоит в осознании этих закономерностей и в активном к ним приспособлении. В этом, и только в этом, заключалась и возможность свободы, так как против закономерностей, конечно же, можно бороться, но этим можно было только навредить себе. Таким образом, и генеральная линия была единственно правильным научно обоснованным путем между правым уклоном Сциллой и левым уклоном Харибдой. Иллюстрацией этого может стать вопрос о коллективизации сельского хозяйства и индустриализации. Левые уклонисты требовали их осуществления уже в середине 1920-х гг., когда необходимых предпосылок для успеха еще не было. Если бы пошли по этому пути, то все закончилось бы катастрофой и возвратом к капитализму. Правые уклонисты, в свою очередь, считали, что крестьяне должны иметь возможность продолжать свое мелкое производство и развивать благосостояние, чтобы с помощью таким образом созданного капитала и возникшего спроса могли начать индустриализацию. Если бы выбрали этот путь, то точно так же вернулись бы к капитализму, говорил Сталин. Действуя же в соответствии с генеральной линией, коллективизацию осуществили лишь тогда, когда крестьяне созрели для этого и промышленность могла перейти на новый этап развития. Кроме того, в разрез стремлениям левых уклонистов, крестьяне получали личную собственность в виде вспомогательных хозяйств. Генеральная линия партии призывала крестьян «обогащаться» и действительно превратила их в зажиточных, объявил Сталин, но это произошло лишь тогда, когда предпосылки для перехода к социализму были обеспечены. Формально та же самая политика, осуществленная в другое время, была, таким образом, по своему значению совершенно противоположной. В Деяниях апостолов сказано, что Иисус пришел на землю в «нужное время». Так же и в марксистско-ленинской эсхатологии все происходило в нужное время. Высшая мудрость была, таким образом, теоретически в руках партии, а через какое-то время практически в руках тольжелающего (идти) судьба ведет, не желающего тащит (лат.).
ко ее генсека. Остальным не стоило даже пытаться самим при-спасабливать основные партийные принципы к новым условиям. Было, например, чрезвычайно опасно цитировать прежние высказывания Сталина в качестве аргумента в какой-либо другой временной ситуации: ведь в этой новой ситуации дело могло иметь совершенно противоположное значение. Хотя левый уклон, так же как и правый, был ликвидирован еще в 1920-х гг., всегда существовала опасность возникновения нового уклона в обе стороны, о чем постоянно и напоминал Сталин. Аналогичная возможность отклонения от линии партии в ту и другую сторону существовала и в области национальной политики: могли пойти либо по пути местного национализма, либо по пути великодержавного шовинизма. И тот и другой уклон были одинаково неправильны. Практически никто не мог знать, когда что-то, еще недавно соответствовавшее генеральной линии партии, могло стать уклоном, отклонением от нее. Это решал только Сталин, и его решения имели наидраматичнейшие последствия как для партийной жизни, так и для изменения, например, трактовки национальной политики. Диалектическое мышление, таким образом, считало аксиомой внешне абсурдную мысль о том, что, каков бы уклон ни был, вправо ли или влево от единственно правильной генеральной линии, результат был бы всегда одинаков: возврат к капитализму, то есть попытка обратить историю вспять. Так, например, ни Сталину, ни членам партии в 1930-е гг. не составило никакого труда согласиться с официальной версией, что правые и левые уклонисты сотрудничали между собой и создали блок под руководством «иуды» Троцкого, который финансировался прямо из штабов империализма и целью которого было уничтожение социализма и возврат к капитализму. На самом же деле самой большой виной перед Сталиным Троцкого, издававшего за границей «Бюллетень оппозиции» и стремившегося систематически разоблачать «сталинскую школу фальсификации», было то, что он говорил, что созданная в Советском Союзе новая система была обманом, а не социализмом. Сталинизм как политическая система с 1928 г. развивается быстрыми темпами. Еще в начале 1920-х гг. Сталин в качестве генсека проделал огромную работу дла укрепления своей власти, назначая своих верных сторонников на ключевые посты. С «левыми» оппозициями Троцкого и Зиновьева было покончено, и Ленинград был возвращен под строгий контроль Моск27
вы. В конце десятилетия были уничтожены политически -пока еще не физически — Бухарин и другие «правые». После смерти Кирова смертные приговоры начали применять и внутри партии, затем, во времена «великого террора» 1936—1938 гг. они выносились с небывалой легкостью. Символом ужаса стал 1937 год — именно тот год, когда, как утверждали, была осуществлена сталинская «демократия» и народ, согласно официальным данным, почти единогласно голосовал за «сталинский блок коммунистов и беспартийных». Конечно же, выстрелы палачей звучали так же часто и в следующем, 1938 году. И это несмотря на то, что тогда ситуацию пытались представить иначе и с начала 1938 г. была организована громкая публичная кампания против тех, кто в период чисток был причастен к «перегибам». Во время этой кампании были ликвидированы те, чьими руками были осуществлены ликвидации предыдущего года. Многие арестованные были освобождены, но еще большее число было расстреляно. В свое время расстрелы официально не признавались, о жертвах говорили лишь, что они лишены права переписки либо умерли, например, от воспаления легких. 1936 г. был важным рубежом, так как именно тогда долгожданный легендарный, но научно обоснованный социализм был построен. Этот факт имел значительнейшие последствия как для Советского Союза, так и для его друзей во всем мире. С точки зрения марксистской науки, человек был продуктом своего общества, и его можно было сделать лучше, лишь улучшив само общество. Согласно этой логике, капитализм порождал преступность и всяческие грехи и несчастья, которые при этом общественном строе были неизбежны, то есть виновно было общество, а не отдельные личности. В социалистическом же обществе дело обстояло в корне иначе. Там система была совершенна, виновными могли быть лишь отдельные личности, которые не были ее достойны. В социалистическом обществе была уничтожена эксплуатация, основанная на классовом превосходстве, тем самым была создана ситуация, при которой никто никого не эксплуатировал и царила полная справедливость. С самого начала революции в Советском Союзе официально существовала система угнетения, которая была направлена против бывшего «класса эксплуататоров». Когда в 1936 г. было закончено строительство социалистического общества, это угнетение стало ненужным. Поэтому тогда в так называемой Сталинской конституции всем
были гарантированы неприкосновенные гражданские свободы, в том числе свобода слова, собраний и тайна переписки. Право голоса получили все, выборы были свободными, голосование тайным, правда, голосовать можно было и открыто, что вскоре по понятным причинам стало общепринятым. Кандидатов при этих свободных выборах было по одному от каждого округа, но это было не важно и не определяло результатов выборов. При желаниии голосующий мог не голосовать за выдвинутого кандидата, и, если голосов «против» было достаточно, он не избирался. Таким образом, выборы 1937 г. были в принципе наглядным проявлением лояльности советского народа к партии. Партия, которая официально называлась ВКП(б), то есть Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков), была, согласно конституции, самой значительной общественной организацией в Советском Союзе, но не частью государства. Органы государственной власти — советы — функционировали вне партии и занимались законодательной и руководящей деятельностью, очевидно, точно так же, как и в других странах. Партия в Советском Союзе была лишь одна, и это не было случайностью. В социалистическом обществе не было ни основы для многопартийности, ни потребности в этом, что и подтверждалось результатами выборов: утверждалось, что почти все в 1937 г. голосовали за кандидатов сталинского избирательного блока, и эта же практика существовала вплоть до самой перестройки. Выборы в Верховный Совет отличались пестротой кандидатов. Были представлены все национальности, представительство разных рабочих профессий, крестьян и женщин было широчайшим, но и высшее партийное руководство также присутствовало. Сам Сталин выдвигался кандидатом от Сталинского избирательного округа Москвы. О характере предвыборной кампании можно получить представление из речи, которую генсек произнес перед избирателями в декабре 1937 г. Следует помнить, что в это время у каждого среди его знакомых были арестованные и расстрелянные, а газеты кровожадно требовали смерти врагам народа и в то же самое время превозносили новую демократическую конституцию, счастье при социализме и свободу выборов. Вышедший на сцену Сталин, по официальному сообщению, «был встречен бурей аплодисментов, продолжавшихся в течение нескольких минут. Все присутствующие в зале Большого театра приветствовали товарища Сталина стоя. Из зала непрерывно несутся возгласы „Да здравствует великий Сталин, 29
ура!", „Ура создателю самой демократической конституции в мире!", „Да здравствует товарищ Сталин, вождь всех угнетенных!"». Сталин скромно объявил собравшимся, что его попросили выступить с речью, но он к ней не готовился, да и что еще можно сказать после того, как руководящие товарищи Калинин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Ежов и многие другие уже выступили. Но в конце концов товарищ Сталин все же произнес речь, в которой, в частности, сказал: «Прежде всего я хотел бы выразить благодарность (аплодисменты) избирателям за то доверие, которое они мне оказали (аплодисменты). Меня избрали кандидатом и Сталинский избирательный округ столицы СССР меня кандидатом зарегистрировал. Товарищи, это знак огромного доверия. Разрешите выразить глубокую большевистскую благодарность за то доверие, которое вы оказали большевистской партии, членом которой я являюсь, и лично мне как представителю этой партии (громкие аплодисменты). Я знаю, что означает доверие. Оно, конечно, накладывает новые обязательства и поэтому требует большей ответственности. Ну что же, у нас, большевиков, не принято отказываться от ответственности. Я принимаю ее с удовольствием (бурные, продолжительные аплодисменты). Со своей стороны я хотел бы заверить вас, товарищи, вы можете смело доверять товарищу Сталину (бурные, долго несмолкающие аплодисменты. Возгласы из зала: „И мы все за Сталина!"). Можете верить, что товарищ Сталин сумеет выполнить свои обязательства перед народом (аплодисменты), перед рабочим классом (аплодисменты), перед крестьянством (аплодисменты) и перед интеллигенцией (аплодисменты)». Вслед за этим Сталин объяснил, что предстоящие выборы — это большой всенародный праздник и единственные в мире действительно демократические и свободные выборы. Сталин призвал избирателей постоянно контролировать своих избранников и беспокоиться о том, чтобы они не были «политическими обывателями», а деятелями ленинского типа. Речь закончилась еще более бурными аплодисментами и товарищ Сталин вернулся на свое место. Культ Сталина набирал высоту. Его пиком были 60-летний юбилей в 1939г. и 70-летие в 1949г. В конце 1930-х гг. все общественные круги от писателей до академиков были мобилизованы на воспевание Сталина. Одни из них исполняли этот
ритуал с большим рвением и верой, чем другие, но все это делали. Отход от схемы был опасен. Иногда случалось, что аплодисменты не смолкали, потому что никто не решался первым закончить аплодировать. Не стоит думать, что подобное поклонение было возможно только в России или что оно основывалось только на принуждении и страхе перед насилием. Это умели делать и финны, хотя находились в относительной безопасности в капиталистической стране. Правда, в 1930-е гг. или в годы войны Сталина не слишком превозносили в письменных выступлениях, опубликованных в Финляндии, но после войны ситуация изменилась. Хертта Куусинен написала для вышедшего в 1950 г. сборника «Коммунистическая партия Финляндии на пути сражений» статью под названием «Подарки Сталину — проявление народной любви». В ней она, в частности, писала: «...никакой из них (социалистических музеев) не сможет сравниться с выставкой подарков Сталину, которая уже сегодня предлагает миллионам людей увидеть невиданное и испытать неизведанное. Счастлив тот, кто получил такую возможность и смог убедиться, с каким волнением бесчисленное множество людей рассматривало эти красивые, часто непритязательные, но великолепные вещи! Есть ли где-нибудь еще музей, в котором изо дня в день глаза эксурсовода увлажнялись при рассказе о том, как рождался какой-либо из экспонатов. Ведь среди них много таких, кто доказывает такую же полнейшую приверженность партии и ее делу, какую и сам Сталин всю жизнь демонстрирует. Не может быть никакого сомнения в том, что музей подарков Сталину станет своеобразным местом паломничества — не объектом паломничества суеверных людей для поклонения чудотворным предметам, а к прекраснейшим творениям рук человека, человеческого искусства и трудолюбия. В них ищут не исцеления, как в истлевших „святых мощах", а подтверждения тому, что человеческие руки и мозг смогут создать новое общество, общество труда и красоты, дружбы народов и мира, которое можно построить, следуя примеру товарища Сталина в верности, скромности, смелости и любви к делу свободы народов и коммунизма... каким был Ленин, и теперь из ныне живущих Сталин является примером, так же как и народы Советского Союза стоят впереди других народов, указывая путь к счастью всех людей, к полной свободе, к коммунистическому обществу».
31
Лицемерила ли Хертта Куусинен, когда писала это? А многочисленные люди, которые плакали из-за Сталина? V * те Куусинен, наверное, было кое-что известно про Сталина было'бы странно, если бы ее отношение к вождю, который уничтожил и ее родственников, не было бы по крайней мег* амбивалентно. Все же вполне возможно, что фанатичная вею в дело растет по мере того, как возникает потребность отрицать свое негативное к нему отношение. Подобные взгляды были распространены во всем мире, но в Финляндии в 1950 г. они еще не имели широкого отклика В одном из экземпляров упомянутой книги Хертты Куусинен^ принадлежавшем в свое время Юрье «Яхветти» Килпеляйне-ну, имеются многочисленные саркастические подчеркивания и восклицательные знаки, свидетельствующие о том, с каким настроением этот опус читался. Каким же человеком Сталин был в действительности? Скромность кандидата Сталинского избирательного округа может показаться фарсом, но все свидетели единогласно говорят о простых вкусах и привычках вождя, о том, как иронично он относился к речам о своем величии. Все же в одобренной им самим краткой биографии 1939 г. было сказано: «Все знают несокрушимую силу логики Сталина, его кристально ясный ум, его стальную волю, его верность партии, его пламенную веру в народ и любовь к народу. Все знают его скромность и простоту, его внимание к людям и неугасимую ненависть к врагам народа». Поскольку дело обстояло именно так, одно только имя Сталина приобретало магическую силу: «Имя Сталина — это символ мужества, символ чести советского народа, призыв к великим подвигам на благо советского народа. С именем Сталина на устах совершили папанин-цы свой исторический подвиг, с мыслями о Сталине стахановцы добились неслыханной в мире производительности труда, приблизив нашу страну к вершинам светлого будущего. Думая о Сталине, неутомимо работают труженики совхозов, борясь за право попасть на ВДНХ, создавая основу изобилия коммунистического общества. С именем Сталина на устах летают героические летчики, которых народ с любовью прозвал сталинскими соколами, все выше, все дальше, все быстрее. Имя Сталина носят в своем сердце советские юноши и девушки, советские пионеры. Их заветная мечта - стать такими, как Ленин, такими, как Сталин, стать политическими деятелями ленин-ско-сталинского типа».
На первый взгляд личность Сталина кажется глубоко противоречивой: в одном случае он скромен и приветлив, в другом - груб, мстителен и подозрителен, не терпит ни малейшей критики и позволяет обожествлять себя. Роберт Такер, досконально изучивший личность Сталина, объясняет кажущиеся противоречия тем, что у Сталина было крайне идеализированное представление о себе как о втором Ленине. В противовес этому в нем все же, бесспорно, жила неосознанная злость на себя и чувство неполноценности. На уровне сознания это вело к проецированию: собственные самообвинения персонифицировались на других, уничтожение которых становилось поэтому необходимостью. По мнению Таке-ра, Сталин был крайне мстительным и повсюду видел измену и двуличие. Его мир делился строго пополам: на надежных друзей и подлых врагов. Психологическими мотивами Такер объясняет также'и то, что он пытался любым способом добиваться от своих жертв признания в виновности. В отношении показательных процессов это легко можно понять, но то, что признание выжималось и в тех случаях, когда протоколы даже не собирались никогда публиковать, по мнению Такера, можно объяснить лишь динамикой психики Сталина. На самом же деле, например, «вредительство» времен первой пятилетки было, по сути дела, собственной политикой Сталина. Он сам был супервредителем. Психологически он, конечно, не мог признаться в содеянном, и поэтому нужно было найти врагов извне. Можно ли считать Сталина патологическим случаем, иначе говоря, переходили ли его индивидуальные отклонения те рамки, которые отделяют сумасшествие от нормальности? Вероятно, на этот вопрос следует ответить отрицательно, принимая во внимание, что во времена расцвета сталинизма «нормальным» принято было считать такое поведение, которое в других условиях, без сомнения, считалось бы психопатичным. В качестве небольшого примера того, каким был дух времени, можно процитировать некоторые места из катехизиса сталинизма — «Краткого курса истории ВКП(б)», вышедшего в 1938 г.: «...Успехи социализма в нашей стране радуют не только партию, рабочих и колхозников. Они радуют также и советскую интеллигенцию, всех честных граждан Советского Союза. Но они не радуют, а вызывают все большее раздражение у остатков разгромленных эксплуататорских классов. Они приводят в бешенство прихвостней разгромленных классов — жалкие 23ак. 3517
33
остатки бухаринцев и троцкистов. Они начали мстить народу и партии за свои неудачи и свой провал, начали преступно вредить делу рабочих и колхозников, совершать взрывы на шахтах и поджоги на заводах, осуществлять вредительство в колхозах и совхозах, чтобы помешать достижениям рабочих и колхозников и вызвать в народе недовольство по отношению к советской власти. Но чтобы защитить свою жалкую кучку от разоблачения и уничтожения, они скрывались под маской верных партии людей, начинали все больше льстить партии, восхвалять партию, пресмыкаться перед ней, продолжая на самом деле свою тайную подрывную деятельность против рабочих и крестьян... ...попытки свергнуть руководство партии во время болезни Ленина и после его смерти, выдача государственных тайн и передача шпионских сведений иностранным разведкам, подлое убийство Кирова, вредительство, взрывы, убийства Менжинского, Куйбышева и Горького — все это и многие другие подобные подлости, как выяснилось, осуществлялись в течение двадцати лет Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Бухариным, Рыковым и их приспешниками, при их участии или под их руководством по заданиям иностранных буржуазных разведывательных органов. ... Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно сравнить лишь с силой ничтожной козявки, считали себя — как это ни смешно — хозяевами страны и воображали, что они действительно могут делить и продавать посторонним Украину, Белорусию и Приморье ... Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что советскому народу достаточно лишь пошевелить пальцем и от них не останется и следа. Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу. Народный комиссариат внутренних дел привел приговор в исполнение. Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистс-кой банды и перешел к очередным делам. Очередные же дела состояли в том, чтобы подготовиться к выборам в Верховный совет СССР и провести их организованно...» «Краткий курс» был не творением сумашедшего историка, а авторитарным мировоззренческим пособием, составленным под руководством Сталина, который сам написал для него главу о марксизме-ленинизме (этот термин тогда был впервые введен в обиход). Книга вошла в круг обязательного чтения
советской интеллигенции, и ее изучали в учебных кружках во всей стране. К моменту смерти Сталина, по официальным данным, она была издана на разных языках в 50 миллионах экземпляров, и ее называли самой распространенной книгой в мире, вышедшей якобы большим тиражом, чем Библия. В так называемый период десталинизации в конце 1950-х гг. книга подверглась значительной ревизии, но ее основные идеи о всемирно-исторической роли большевистской партии, о ее безошибочности и ортодоксальности строительства сталинского социализма сохранились. Вместе с ними сохранилась и суть социализма. В «Кратком курсе» уроки истории партии (а также российской и мировой истории) были собраны по подобию катехизиса в виде пронумерованных выводов, главный смысл которых сводился к тому, что правда была и могла быть только на стороне генеральной линии партии и что всякие отклонения от этой линии были по отношению к ней антагонистично враждебными и их следовало уничтожать. Говорилось также, что партия должна постоянно самоочищаться: «История партии учит, что без неустанной борьбы против оппортунистов, находящихся внутри своих рядов, без сокрушения капитулянтов, имеющихся в собственной среде, партия рабочего класса не сможет сохранить единство своих рядов и дисциплину, не сможет исполнить роль организатора и руководителя пролетарской революции... Партия является передовым отрядом рабочего класса, его форпостом, его боевым штабом. Нельзя допустить, чтобы в руководящем штабе рабочего класса сидели бы оппортунисты, капитулянты и предатели...» Одной из важнейших — и самых странных — идеологических инноваций Сталина была теория о том, что классовая борьба в условиях социалистического общества вовсе не ослабевает, а усиливается. Учитывая, что к моменту построения социализма так называемые эксплуататорские классы были уже уничтожены, это, несомненно, казалось очень странным, но у Сталина ответ был готов: в своей стране, действительно, классовый враг был ликвидирован как класс, но ведь существовало еще капиталистическое окружение, которое любым способом стремилось уничтожить социализм, и существовали еще одиночки, которые могли попасть под влияние этой внешней силы. Поэтому было крайне важно очищать, очищать и очищать свои ряды от врагов, так как пролетарский штаб руководил борьбой против всего капиталистического мира. Ведь отношения между этими
35
двумя системами были антагонистичны, и поражение одной всегда было победой другой. В том, что означало в действительности усиление классовой борьбы при победе социализма, вскоре смогли убедиться Как только в СССР было построено социалистическое общество, о чем объявлялось в Конституции 1936 г., изменилась также практика наказаний. Если раньше расстреливали только крестьян, буржуазно-помещичьи и другие «чуждые» элементы, то теперь началась масштабная резня в собственных рядах. Понимать это следовало с идеологической точки зрения: если социалистическое общество было совершенно и если совершенное общество должно было производить совершенных людей, было ясно, что все преступные элементы получали свои низменные импульсы откуда-то извне, из-за пределов социалистического общества. Речь могла идти также и об отсталости культуры, о «пережитках прошлого». Верховный суд СССР в 1936 г. предупреждал подчиненные ему инстанции о том, что не стоит надеяться на то, что преступность исчезнет с переходом страны к социализму. По отношению к старым людям следует проявлять понимание, даже если они уже не смогут кардинально перемениться в стране победившего социализма. Если же речь шла о серьезных проблемах, то тут не могло обойтись без вражеской руки. Это нужно было в первую очередь предвидеть — учил Сталин бдительности в своей речи на пленуме ЦК весной 1937 г. Злодеяния находились в логической и непосредственной связи с враждебным капиталистическим миром, который вел беспощадную войну против СССР, хотя часто это и происходило в скрытой форме. Из этого следовал неизбежный вывод: негодные элементы должны быть ликвидированы. Конечно, их можно было изгнать из страны, но ведь это было бы услугой врагу. Кроме того, сталинистская психология не имела ничего против террора, как об этом не раз публично говорилось. Насилие было высшей формой классовой борьбы, и у советской власти не было причины от него отказываться. Было бы ошибкой утверждать, что Сталин и его система в 1930-е гг. не имели поддержки в СССР. В имеющихся сейчас в распоряжении историков тайных документах содержатся как отрицательные, так и положительные мнения. Сталин и большевики были по большей части непопулярны в сельской местности. Как правило, это случалось тогда, когда наступал продовольственный кризис или когда народ испытывал какую-
либо другую нужду. Иногда это случалось и в городах. Даже на Кировском заводе в Ленинграде настроение могло стать антибольшевистским. Некоторые отчаянные рабочие осмеливались даже — до 1937 г. и от своего имени — критиковать состояние дел и сравнивать тяжелое настоящее с прекрасным царским временем. Вообще же недовольство чаще излагали на бумаге анонимно и тогда не жалели сочных русских выражений. Некий автор назвал Сталина «армянским (!) бараном, которому следовало бы стеречь овец, а не управлять огромным государством». Теперь же этот недотепа уничтожил уже тысячи людей, и многие еще погибнут, если он не будет смещен. Вероятно, не было неожиданностью то, что фашизм и немецкий национал-социализм привлекали к себе внимание инакомыслящих. По-видимому, это происходило потому, что они официально подвергались такой яростной критике. В целом же советский народ, когда он был сыт, с точки зрения большевиков, не испытывал желания свергать советскую власть. Он просто хотел жить спокойно, как оценивал это состояние петербургский историк Шинкарчук. Донесения о настроениях поступали еженедельно на стол Сталину и другим высшим советским руководителям, как, например, Жданову. В них картина советской действительности выглядела несколько иначе, чем на собраниях, где тон задавали клакеры, или же в газетах, где писали наперебой разные карьеристы. Часто говорилось о том, в какой степени народ в годы советской власти использовал для своего протеста возможности, предлагаемые официальной идеологией. На практике часто имелась возможность притворяться приверженцем и клясться в верности партии и в то же время предпринимать попытки мешать претворению в жизнь политики партии как «антипартийной» или «вредительской». Можно только представить, с каким настроением читали Сталин и Жданов вдохновенное письмо некоей женщины о том, какая у нее замечательная жизнь, прямо как сон. Просто «живи и радуйся!». Одновременно с этим ее соседи посылали партийному руководству письма с жалобами на нищету. У Сталина и его ближайшего окружения было достаточно оснований понять, что большая часть официальной шумихи была двурушнической. Недовольство могли иногда выражать и публично, но в мире печатного слова критика была направлена на индивидуумов, то есть — как сказал Осмо Юссила -там государство критиковало народ. Эта традиция сохранялась вплоть до перестройки. 37
Критично настроенный наблюдатель смог бы, конечно, понять, что то эйфорическое мнение, которое страна социализма составила о себе в конце 1930-х гг., не могло соответствовать действительности, но в кругах западной интеллигенции популярной была не столько критика сталинизма, сколько хвала Великого и Мощного Тоталитаризма. Что же касается значения и привлекательности сталинизма для отдельных личностей, то здесь имели силу те психологические закономерности, являвшиеся основой тоталитаризма которые так достойно изучались X. Арендтом, Э. Фроммом! Т. Андором и другими. Стремление быть частью чего-то большего совершенно естественно для человека и, по мнению психолога Фромма, диктуется его метафизическими потребностями и его экзистенциальным одиночеством. Вероятно, тоталитаризм всегда привлекал в большей степени определенный тип личностей, которые были в каких-то обществах и на определенных исторических этапах развития более распространенными, чем в других. С точки зрения психологии развития, их можно было бы назвать инфантильными. Неспособность стоять на своих ногах привела к попытке искать спасения от собственной ограниченности и бренности в великом и сильном, вечном и правильном. Одной из характерных черт инфантильности является присущее всем тоталитарным течениям подчеркивание героизма. Инфантильная вера в то, что путем чрезвычайных усилий и гекатомбных жертв можно очень быстро решить даже самые большие проблемы — надо только сделать все возможное и не отступать ни перед какими трудностями, — эта вера своей радикальной простотой всегда привлекала особенно молодежь. В то же время это может быть признаком склонности к примитивным реакциям: если проблема не решается рациональным путем, считают, что она может сдаться перед нарциссистской яростью. Подогретая тоталитаризмом часть финского народа в 1918г. выступила против демократически избранного парламента, пытаясь вооруженным путем исправить недостатки демократии. Эта инфантильная коллективная примитивная реакция была подавлена таким же примитивным путем насилия, но демократическая система сохранилась. Во время событий в Мянтсяля1 В феврале 1932 г. в Мянтсяля собрались ультраправые и потребовали отставки правительства и внесения изменений в политиче1
в 1932г. система была настолько сильна, что возможности восстания были абсолютно ничтожными с самого начала. Когда после русской революции сменилось два поколения, можно было наконец в 1980-х гг. утверждать во всем мире, что основная идея большевизма, а вместе с ним и сталинизма и вытекающего из него «реального социализма», была неверной. Человечество невозможно было исправить, ликвидировав эксплуататорские классы, очистив «нечистых» и вообще борясь против любых отклонений, какой бы жестокой эта борьба ни была. Для «освобождения рабочего класса» намного больше было сделано совершенно обычным каждодневным трудом, развитием технологии и изданием законов. Но тем не менее на личностном уровне основа тоталитаризма, мысль о том, что человек может слиться с чем-то большим и достойным, что общество было бы «единым существом», как выразился в свое время Пентти Саарикоски, невероятно в этом столетии привлекала массы и продолжает привлекать и до сих пор. Правда, можно все же сказать, что финны вряд ли сильно подвержены этому после 1918 г., который, может быть, кое-чему их научил. По известным причинам, которые, по счастью, во многом могли быть результатом случайностей, Финляндия избежала массового тоталитаризма. В конце концов, лишь незначительная часть финнов маршировала по праздникам под портретами и знаменами и преклонялась перед московской «генеральной линией». И даже это она, живя в свободном государстве, могла делать добровольно или не делать вообще. Но все же судьба забросила несколько тысяч родившихся и выросших в Финляндии в качестве подопытных кроликов в лабораторию тоталитаризма, и благодаря им у нас есть возможность изучать то, что стало с финнами в той среде. Теперь, когда архивы открылись, мы знаем очень много о том, каким был на деле финский сталинизм в настоящем тоталитарном окружении.
скую систему Финляндии. Бунтовщикам не удалось привлечь на свою сторону широкие слои населения, и через несколько дней они разошлись без применения силы.
ФИННЫ, РЮССЯ И БОЛЬШЕВИКИ В 1920-х гг. радикальное студенчество извергало свой священный гнев на «рюсся»1. Их считали абсолютно бесчеловечными и обвиняли во всех несчастьях Финляндии. С точки зрения постороннего наблюдателя, это казалось абсурдным. За последние полтора десятилетия Россия действительно пыталась крепче привязать Финляндию к метрополии, но без заметного успеха. Великое княжество и метрополия оставались все же довольно изолированными друг от друга, несмотря на то что перед первой мировой войной наметился наконец успех тенденции унификации и окончательная ассимиляция Финляндии с Россией была совершенно реальным и, по сути, единственно вероятным сценарием. В то время, когда Финляндия находилась в составе империи, русские никогда не прибегали к массовому террору в отношении финнов. Правда, финнов высылали из страны, сажали в тюрьмы, но смертный приговор выносился лишь несколько раз в военное время егерям2, которые в действительности официально были предателями, оказывавшими военную поддержку врагу. Кровавый террор в отношениях между этими Финское пейоративное название русских (от шведского «ryss»). Уничижительный заряд имеет более позднее происхождение, он воз ник, вероятно, в годы так называемого «первого периода угнетения» (1899-1905). 2 В 1915—1916 гг. около 2000 финнов прошли военную подготовку в Германии для борьбы против России за независимость Финляндии. 1
народами на самом деле имел место, но только со стороны финнов весной 1918 г., когда было убито по крайней мере около сотни русских лишь по той единственной причине, что они были русскими. Таким образом, нельзя объяснять все тем, что русофобия 1920-х гг. была следствием того, что русские сделали с финнами в 1918 г. Скорее это было следствием того, что финны сделали с русскими, — и можно даже утверждать, что в особенности это было следствием того, что они сделали со своими, которых считали и хотели считать пособниками большевистской России. Когда Сталин в качестве представителя большевиков осенью 1917г. предлагал финнам «честный союз» с Советской Россией, для белой Финляндии он олицетворял все то русское, против чего будет направлена вся радикальная русофобия 1920-х гг. Как отмечают более поздние исследования (в частности, диссертация Оути Каремаа), русофобия среди финской буржуазии неожиданно стала резко расти с осени 1917 г. Еще весной 1917 г. вся Финляндия вместе с демократической Россией радовалась свержению царизма. Конец деспотизма поднял волну дружеского расположения к русским, потому что как командующий Балтийским флотом, наполовину финн, адмирал Максимов, так и лидер временного правительства Александр Керенский пользовались большой популярностью и сами с воодушевлением говорили о дружбе двух народов. Правда, законопослушные финны были сильно обеспокоены тем, что уже во время Февральской революции недисциплинированные матросы расстреляли в Хельсинки десятки своих офицеров и даже охотились за ними по всему городу. Однако все это было лишь кратковременными конъюнктурными колебаниями. Патриотическая эйфория 1917г. не могла надолго объединить финнов. Летом, когда Временное правительство, казалось, испытывало внутренние противоречия, социал-демократы, бывшие парламентским большинством, решили осуществить государственный переворот и вместе с буржуазными сторонниками независимости приняли закон о власти, передававший полномочия свергнутого царя парламенту Финляндии. Шаг был рискованным, и было вполне закономерно, что вскоре вставшее на ноги Временное правительство отказалось ратифицировать этот закон и вместо этого приказало распустить парламент. А
41
поскольку армия тогда еще подчинялось Временному правительству, социал-демократы оказались перед альтернативой-либо подчиниться этому решению и пойти на новые выборы либо отказаться признавать власть Временного правительства и выборы, что было чрезвычайно опасно для всей нации, но возможно, очень почетно. Они сделали и то, и другое. Вначале они пытались продолжать заседания парламента, но, после того, как армия помешала этому, они пошли на новые выборы, на которых потеряли свое большинство, а в результате также и желание подчиняться парламентскому большинству. Эти выборы все же представили финский народ лучше, чем выборы 1916 г., на которых социал-демократы получили большинство в 103 места. К тому же активность избирателей на этих выборах была выше. Судьбу закона о власти можно считать проявлением русского деспотизма по отношению к Финляндии, но, принимая во внимание военную ситуацию, реакцию Временного правительства можно признать очень умеренной. Вместо того чтобы прибегнуть к репрессиям в Финляндии, были лишь назначены новые выборы и было объяснено, что право решения подобных вопросов принадлежит демократическим путем избираемому Российскому законодательному собранию, заседание которого состоится в скором времени. Та демократическая Россия, которую представляло Временное правительство, действительно не была деспотичной, но такой она оставалась недолго. Дело было в том, что русская армия, которая начиная с весны подвергалась «демократизации», представляла собой смесь из политизированных солдатских комитетов и офицеров, боявшихся собственных солдат. Со временем она становилась все менее управляемой и в конце года перестала подчиняться кому бы то ни было, то есть ни офицеры, ни большевики, ни меньшевики, ни эсеры не имели над нею никакой власти. Этот процесс распада начался в марте 1917 г. и стал совершенно явным летом, что можно было наблюдать даже на улицах Хельсинки. Хельсинки во время первой мировой войны был главной военной базой русского флота, крупнейшие суда, дредноуты и линкоры которого стояли в гавани Круунунвуори, год за годом ожидая приказа выйти в море. В Катаянокка (Скатудден) и Хиеталахти поднимался лес труб десятков более мелких судов, а цепь скалистых укреплений вокруг Хельсинки была занята подразделениями, состоявшими из нескольких тысяч человек.
После Февральской революции, как рассказывает Юхани Ахо, тысячи и тысячи матросов, нацепив на себя красные ленты и банты, сошли с кораблей, чтобы праздновать свободу на улицах Хельсинки. На практике свобода означала крушение всяких авторитетов. Корабли, правда, сохраняли еще до осени кое-какой экипаж, но вряд ли они сохраняли боеспособность. С них было распродано все, что можно было продать: цветные металлы, канаты, оружие, компасы и пр. Оружие продавалось без разбора, как красногвардейцам, так и шюцкоровцам. Экипажи реквизировали также судовые кассы и приобретали на эти средства продукты питания и другое необходимое. Когда продукты кончались, их добывали силовыми методами, солдаты могли, например, выкопать картошку на облюбованном ими поле. «Солдаты свободы» были также любителями развлечений, чему не стоит особенно удивляться, принимая во внимание их образ жизни. Их гедонистская жизненная философия была ближе скорее потребительскому обществу 1990-х гг., чем идеалам Финляндии того времени. Конфликт назрел. В глазах финской интеллигенции солдатская тяга к развлечениям достигла мифических размеров: они соблазняли или насиловали финских женщин, пьянствовали и дебоширили, невзирая на власти. Кроме того, солдаты нашли общий язык с финскими рабочими — с буржуазной точки зрения, с их «хулиганствующим элементом». Так, например, выступления рабочих против работодателей могли при необходимости поддерживаться отрядом вооруженных матросов, которые давали понять, что применение силы вполне возможно. Влияние недисциплинированных русских солдат в Финляндии в 1917 г. было чрезвычайно велико. То беззаконие, которое также царило и среди финских рабочих, например, среди так называемых фортификационных рабочих, называли русской заразой, и это было недалеко от истины. Когда авторитет власти потерпел крушение в России, то же самое произошло и в Финляндии. Русская свобода, точнее, традиционная воля в духе Стеньки Разина или Пугачева, то есть сокрушение всяческих авторитетов и восстания против них, были в истории страны очень характерным явлением, примеры которого можно отыскать в разных периодах, начиная с крестьянских войн XVII в. до «фейерверков» революций 1905—1907 гг. 43
В этом смысле модель поведения финского простонар0дь никогда не была «русской», и даже событиям 1905-1906 гг была присуща известная дисциплинированность. Насилие и тогда, главным образом, исходило от русских. «Рунеберговское» описание финского народа1 во время всеобщей забастовки 1905 г. претерпело значительные изменения, а в 1917-1918 гг. оно уже не соответствовало истинному положению дел. Как отметил в своей диссертации Яри Эрн-роот, евангелием старого рабочего движения2 была «архаичная вражда». Она оттеняла внутренние отношения финского классового общества и имела применение, поскольку общественные пороки были действительно очень велики. Ведь Финляндия того времени напоминала современные развивающиеся страны в том смысле, что была аграрной страной, в которой демографический взрыв произвел избыточное население, которое жило на грани бедности. С осени 1917 г., особенно после ноябрьской всеобщей забастовки, буржуазия Финляндии жила под постоянной угрозой террора. Источником этой угрозы была скорее вооруженная рабочия гвардия, чем русские солдаты, но найти связь между ними не составило бы труда: рабочие «хулиганствующие элементы» имели силу в стране лишь потому, что получали поддержку от радикальных представителей русской армии. Оттуда же они получали оружие. Как уже было сказано, Октябрьская революция сразу же вызвала в Финляндии всеобщую забастовку, целью которой была поддержка большевиков. Большевики со своей стороны всячески старались привлечь финских товарищей последовать их примеру — и именно с этой целью в ноябре 1917 г. в Хельсинки находился Иосиф Виссарионович Сталин. Как пишет Оути Каремаа, русофобия осенью 1917г. была суровой действительностью, хотя если посмотреть на вещи реально и, в особенности, с международной точки зрения, то преступления русских не были такими уж существенными. Совершенно естественно, что отечественное агрессивное хулиганство также считалось русской заразой, и такое мнение имело под собой определенные основания. В данном случае, соРечь идет о произведениях финского национального поэта Юхана Людвига Рунеберга (1804—1877), в которых был создан идеализи рованный образ финского народа. 2 Имеется в виду социал-демократическое движение в Финляндии до 1917 г. 1
гласно буржуазному мировозрению, друг другу противостояли закон и беззаконие, порядок и кулачное право, примитивность и цивилизация. Одно из них должно было быть уничтожено, чтобы второе могло жить и процветать. В ноябре 1917 г. Финляндия еще избежала открытого мятежа, и перепуганные буржуазные депутаты смогли после всеобщей забастовки предпринять шаги по отделению Финляндии от большевистской России. Отделение Финляндии тогда, в отличие от летней ситуации, стало совершенно реальной возможностью, поскольку у большевиков не было армии. Старая армия развалилась, а находившиеся в Финляндии верные большевикам части были переведены в Питер. Когда 4 декабря сенат и следом за ним б декабря парламент провозгласили Финляндию независимой, речь шла о настоящем бегстве. Остаться в составе России значило бы признать большевистское правительство верховной властью в Финляндии, поскольку у него не было никаких конкурентов. Остаться в составе России автоматически означало бы признать большевистскую власть в Финляндии, поэтому буржуазные депутаты парламента считали независимость единственной альтернативой этому. Отделение Финляндии было непосредственным следствием большевистской революции: это было бегством из руин России. 6 декабря 1917 г. парламент небольшим большинством голосов провозгласил Финляндию независимой1. Независимость устраивала и социал-демократов, которые хотели на время сохранить поддержку русских большевиков для своих внутриполитических целей. Хотя ранее было отмечено, что финские социал-демократы стремились к «национальному народовластию», не стоит забывать, что интернационализм также был в цене. Но важнее интернационализма была все же классовая борьба, которая составляла ядро всего рабочего движения. В конце 1917 г. классовую борьбу в социал-демократических кругах Финляндии стали понимать более конкретно как возможность свергнуть буржуев силой и перейти к социалистической политике. Как уже отмечалось, это была совершенно Все партии были сторонниками независимости Финляндии, но при голосовании между буржуазными и социал-демократическими партиями возник спор по поводу формулировок. 1
45
новая идея, которая с трудом сочеталась с каутско-ортодок. сальными социал-демократическими традициями Финляндии которые, однако, предполагали, что социалистическая революция может произойти только в индустриальной развитой стране. Финляндия же, как и Россия, была преимущественно аграрной страной, несмотря на то, что там на выборах 1916 г социал-демократы впервые в мире получили абсолютное большинство. Гражданская война в Финляндии, конечно же, не соответствовала никаким критериям марксистской классовой борьбы, но так же, как и в России, там предполагали, что «чистка» может принести хорошие результаты, если она будет достаточно радикальной. Если рассматривать войну 1918г. под углом внешнего и национального, то это следует делать с разных позиций. Если учитывать лишь то, кто сражался на фронтах — и особенно брать во внимание их количество, — то этот конфликт носит чисто национальный характер. Если же посмотреть с точки зрения того, где возникли предпосылки для него, только ли в Финляндии или же тут имелось и русское влияние, то следует признать, что русский большевизм, и особенно октябрьский большевистский переворот в России, были непременным условием гражданской войны 1918г. в Финляндии, sine qua non1. Красные финны не смогли бы начать свою войну без оружия, полученного у русских. Они также не смогли бы и надеяться, что удержат власть без поддержки большевистского правительства, и, вероятнее всего, им даже не пришло бы в голову начать вооруженное восстание, если бы буржуазная власть в России не была бы свергнута. Старая финская историография много потрудилась над изучением социальных пороков Финляндии, обострение которых, в соответствии с тогдашним мышлением, естественно и неизбежно привело бы к революции. Что же касается трактовки, то явления, подобные восстанию 1918 г. и гражданской войне, нельзя объяснять лишь социальной историей, исключив политическую историю. Это же относится и к возникновению русофобии и ее росту в Финляндии в период между мировыми войнами. По мнению Матти Клинге, русофобия в Финляндии является импортным продуктом, пришедшим с запада через Швецию; он считает, что ее значение резко выросло после событий 1
Без чего нет (лат.) — совершенно необходимое, непременное ус-
ловие.
1918г. С точки зрения Оути Каремаа, речь идет о «расистской» ненависти, переломный момент в развитии которой наступил осенью 1917 г. и которую нельзя связывать просто с событиями 1918г. Различия во мнениях исследователей по этому поводу можно, в конечном итоге, считать довольно незначительными. По их общему мнению, зарождение русофобии относится к тому же периоду, что и отделение Финляндии. Это не значит, что само явление не существовало бы раньше. Как показывают работы Кари Таркиайнена, она довольно ощутимо проявлялась еще в XVI—XVIII вв. Но все же можно согласиться с Матти Клинге и заключить, что в 1809—1899 гг. если она и существовала, то роль ее была невелика. В период между мировыми войнами русофобия была уже совершенно иной. Речь шла не о скрытом скрежетании зубами или об отчуждении — теперь это было настоящим программным догматом, который определенные радикальные круги хотели превратить в гражданскую веру. Данную нетерпимость иногда пытаются называть «расистской», как это делает Оути Каремаа. Но это является уже смешением понятий, хотя понятие «расизм» в Финляндии 1990-х гг., возможно, послужило бы идее осуждения этой нетерпимости. И действительно, отношение ко всему русскому было пренебрежительным и определялось иногда даже расовым подходом, что, конечно же, было абсурдным, так как русские и финны, судя по всему, состоят в очень близком генетическом родстве. Сейчас в Финляндии очень увлечены идеей о том, что в финнах якобы много «западной» крови, но достаточно только оглядеться на улице, чтобы убедиться, что русская и финская физиономии намного ближе друг другу, чем, например, финская и немецкая. Вполне вероятно, что и в русских, по крайней мере, столько же западного. Возможно, что типичная физиономия прохожего со строго научных позиций и не скажет ничего о том, в какой степени генетическая наследственность разных народов проявляется сходным образом. На наш взгляд, это вовсе не важно. Важно то, что следует признать, что русские были в очень и очень многом похожи на финнов. С другой стороны, простой русский народ представлял для финской интеллигенции именно ту опасность, которая угрожала Финляндии. Он был отсталым и необразованным, суеверным, бедным и примитивным. 47
Финскому народу было совершенно необходимо отличаться от русского народа своей образованностью и моралью, поднявшись с примитивного гедонистического уровня посредством труда, воздержания и более высоких стремлений к более высокой человечности. Революция в России была в глазах финской интеллигенции победой примитивной черни, которая погребла под собой всю ту высокую культуру, которая там ранее существовала. То же могло произойти и в Финляндии. Русскость становилась все в большей или меньшей степени синонимом примитивности. И поэтому абсолютно логичным было считать большевизм то есть раздуваемый им примитивизм, признаком всего ненавистного русского, даже тогда, когда он проявлялся в Финляндии и финнах. Финны действительно не могли чувствовать себя в безопасности от него, поскольку они и внешне не слишком отличались от русских. Понятно, что усилия по отрицанию этого и по уничтожению его из своей среды были велики. Борьба была по своему характеру беспощадной, ведь она велась за победу человечности над примитивностью, так что вопрос стоял об антагонистическом противоречии. Следует отметить, что, хотя в России традиционно и считают, что великорусский народ произошел от смешения славянских и финно-угорских племен, первых всегда там считали европейцами, а вторых азиатами. Во всяком случае, энциклопедии давали такое определение еще на рубеже столетия. В дореволюционной России время от времени высказывались мысли также о том, что монголоидность финнов была признаком более низкой расы. В Центральной Европе, а также и в шведской среде в Финляндии в прошлом веке это считалось бесспорным. В своей новой книге «Россия в обвале» Александр Солженицын пишет, что в украинских кругах опять разжигается старая идея о том, что великорусы, в отличие от украинцев, не настоящие славяне, а лишь «финско-монгольский гибрид». В XIX в. эту же самую мысль распространял поляк Духиньский, который считал, что в качестве доказательства достаточно привести лишь тот факт, что русские подавили Польское восстание с азиатской жестокостью. Поскольку финны после своего отделения стали европейским форпостом Запада против азиатского большевизма, их статус значительно повысился, и не только в количественном, а даже в качественном отношении.
Несмотря на изученность темы, достаточно еще открытых вопросов, касающихся русофобии межвоенного периода. Кто был подвержен русофобии? Проявлялась ли она больше в высших классах общества, чем в низших? На кого распространялось неприятие в русофобии? Был ли это бесчинствующий хулиган из низших слоев или высокомерный чиновник, реакционный генерал или же просто обыкновенный порядочный человек, грехом которого было лишь то, что он говорил на чужом языке? Что под данной ненавистью подразумевалось? Была ли здесь потребность отомстить за русификацию Финляндии (чего никогда и не было) или за 1918 год (в котором русские оказывались жертвами финнов намного чаще, чем финны русских) или за что-то еще? Подразумевалось ли под русофобией отвращение к запахам и обычаям (то есть прежде всего к привычкам курения и питания)? Или же речь шла скорее о страхе, чем о ненависти? В любом случае, какими бы ни были ответы, интеллектуальный уровень русофобии остается настолько низким, что просто поражаешься, почему ее раздували именно среди интеллигенции. Трудно сказать по этому поводу что-либо определенное; тем не менее точка зрения Матти Клинге представляется довольно достоверной. По его мнению, русофобия была программой, нацеленной как против финского, так и русского коммунизма, но скрытой под национальными одеждами. Она действительно использовала антирусские традиции, но без 1918г. и возникшей вслед за этим коммунистической угрозы русофобия не проявлялась в такой форме и так широко, как это было. Даже между финскими и русскими коммунистами вначале имелись трения и разногласия, но основное различие по сравнению с белой Финляндией было то, что именно коммунисты провозгласили Советский Союз родиной всех трудящихся. Контраст с финским национальным патриотизмом был, таким образом, совершенно явным, хотя эмигранты и пытались развить неуклюжую теорию о том, как финская буржуазия сама предала национальные интересы страны, которые они, наоборот, защищали. Роль этой мифологии была чисто инструментальной. Непреложным является тот факт, что Коммунистическая партия Финляндии была основана в Москве, подчинялась коммунистической партии России — Советского Союза, финансировалась ею и готовила насильственное свержение власти в Финляндии с целью создания Советской Финляндии. Если и
49
можно было еще попытаться опровергнуть обвинения в государственной измене, предъявляемые красным правителством 1918г., то положение КПФ, руководимой Москвой, было иным. Роль финских «красных» как агентов Москвы усиливалась еще и тем, что они с оружием в руках сражались против финнов также и в 1918-м, и 1919 г. во время так называемых военных походов за соплеменников и в 1921—1922 гг. в период народного восстания в Карелии, то есть против основателей Карельского Академического Общества (АКС). В историографии последних десятилетий советская угроза в отношении Финляндии в период между мировыми войнами несколько поблекла. Однако в свое время газеты постоянно получали информационные материалы о пограничных конфликтах. Соседние пограничники с большой легкостью нажимали на курок, и жертвами оказывались, помимо шпионов и контрабандистов, также совершенно обычные граждане, в том числе несколько женщин и ребенок. Задерживали также рыбаков и их суда и держали их за границей сколько вздумается. Кроме этого, советские руководители делали иногда совершенно кровожадные заявления. Так, например, Троцкий в 1919 г., когда в Питере боялись финского нападения, заявил им, что, если война начнется, финская буржуазия будет уничтожена силами башкирской конницы. К этой теме он вернулся позднее — во время народного восстания в Карелии в 1921 г. В обоих случаях главной была мысль, что финская революция, как таковая, Москву не интересовала, так как она все равно случится автоматически после того, как она произойдет в крупных капиталистических странах. Особой темой является издательская деятельность финских эмигрантов. Грубостью выражений и глубиной ненависти она могла вполне сравниться с русофобией белой Финляндии, и в обоих случаях источник ненависти был один и тот же: убийства и казни 1918 г. и другие несправедливости и жестокости. Можно также отметить, что «ненависть» сама по себе представляла европейскую интеллектуальную (вернее антиинтеллектуальную, что в данном случае одно и то же) моду своего времени. Духовное родство нетрудно заметить хотя бы на двух следующих примерах. «Итак, во имя нашей чести и свободы пусть прозвучит наш девиз: Ненависть и Любовь! Смерть русским, какого бы цвета они ни были. Во имя пролитой крови наших предков, смерть губителям наших домов, близких и родины, насильникам, смерть разрушителям калевальского племени! Во имя утерянной ча
чести Финляндии и во имя будущего величия: Смерть русским! Во имя возрождения величия отечества и пробуждения нашего народа пусть сегодня прозвучит призыв к святой любви и ненависти для всего племени Куллерво и любимой родины». Или: «Совершенно неправильно считать, что вся ненависть однородна. Это неверно. Ненависть бывает двух видов: низменная и возвышенная. Низменная ненависть своими корнями уходит в эгоизм, алчность и страсть порабощения. Это реакционная ненависть, которая унижает человеческое достоинство. Возвышенная ненависть основывается на стремлении к свободе и всеобщему счастью угнетенных и эксплуатируемых. Это революционная ненависть, которая возвышает человека и человеческое достоинство. Она рождает массовый героизм. Это могучая сила исторического прогресса. Эти мысли вылились у меня тогда, весной 1919-го, в одно-единственное предложение: Святая ненависть — это святая любовь». Первая цитата принадлежит одному из идеологов Карельского Академического Общества Элиасу Симойоки, второе -Отто Вилле Куусинену. Как можно заметить, оба возводят ненависть в неизмеримую степень явно иррационального чувства и отождествляют ее еще попутно и с любовью, лишь бы ненависть была целенаправленной. В какой же мере русофобия все-таки была непосредственно агрессивной? Исследователи истории Карельского Академического Общества считают, что характер русофобии в своей основе дефен-зивен (оборонителен) и отражает страх перед нападением соседа. В момент беды была бы и «ненависть силой», и впитавший яростную ненависть финн смог бы компенсировать количественную недостаточность этим духовным зарядом: «Если мы, услышав приказ, в яростной ненависти примчимся на восточную границу, то никогда русский не сможет уничтожить независимость нашей страны». Как показал Тойво Нюгорд, несмотря на все речи о Великой Финляндии, уже в 1930-х гг. даже радикальным студентам было ясно, что единственной возможностью была оборона. У Финляндии не было больше никаких предпосылок для агрессивной политики по отношению к восточному соседу, не говоря уже о том, что у политических кругов не было для этого желания.
51
Еще одной интересной общей чертой в идеологии коммунистов и Карельского Академического Общества было то, что к личности следовало всегда относиться как к члену определенного коллектива. Ведь в СССР положение и карьера человека, а часто и его жизнь, зависели от того, какой «класс» он представляет. Так, например, была решена участь кулачества в целом, то есть по классовому признаку, а вовсе не потому, как каждый из них относился к коллективизации. Советская пропаганда делала все, чтобы объяснить, насколько определяющей была принадлежность к какому-либо «классу», и поэтому нельзя было делать никаких исключений ради каких-то отдельных, противоположных случаев или на основе частных примеров. Философия Карельского Академического Общества придерживалась абсолютно такой же «политической корректности»: «Есть люди, которые не способны за деревьями увидеть леса. Они не слишком-то замечают русских и русофобию -они видят лишь какого-нибудь одного отдельного русского, какую-то русскую книгу, которую прочитали, или какой-то золотой русский рубль», — философствует основатель Карельского Академического Общества Э. Э. Кайла. Но радикальной молодежи нужно было что-то другое, а не подобный наивный реализм, для полета своего воображения и для преодоления земного притяжения. В марксизме, особенно у Ленина, сильно было понятие того, что степень правдивости явления определяется тем, каково его влияние на прогрессивное развитие, то есть вообще на постижение в этом загнивающем мире. Таким же образом и фашистское движение усваивало соответствующие мысли, которые ранее развивал философский прагматизм в абсолютно безукоризненном буржуазном духе. В Финляндии подобное фашистское понятие о правде в какой-то мере пытались воспринимать и распространять в определенных радикальных студенческих кругах. Идея Карельского Академического Общества о Великой Финляндии тоже была прагматичной идеей: творческим мифом, целью которого было укреплять обороноспособность. Коммунисты, конечно же, воспринимали свои взгляды прямо из Москвы, хотя и не без местного колорита, так как Москва была далеко, а ядро коммунистов вовсе не состояло из интеллектуалов. Но эти, склонные к тоталитарному мышлению группы были у нас все же малочисленны. В целом отношение к правде и неправде в Финляндии было ч^
невинно и наивно реалистичным, если так можно выразиться. Атмосфера же явно не была открытой для различных истин, скорее наоборот. Тогда предполагалось, что, например, коммунистические распространители «истины», распространяли не истину, а ложь. Чисто же тоталитарный подход предполагал бы подавление «неправильной» истины на том лишь основании, что она наносила ущерб своему благому делу, несмотря на ее возможную степень достоверности. Возьмем хотя бы нападение СССР на Финляндию в 1939 г. С позиций наивного реализма дело было тогда именно в том, что СССР напал на Финляндию. Это была истина, которая другой никак не могла быть. Тоталитарное же мышление рассматривало это таким образом, что для истории было значимо, а значит, было истиной то, что было полезно для современности. С точки зрения 1970-х гг., нападение СССР на Финляндию было напоминанием истории о том, что взаимное доверие между народами должно подняться на максимально высокую ступень. Само нападение было, конечно, историческим фактом, но его можно и нужно было расценивать лишь с позиций благоприятного развития доверительных отношений, и только положительно. Одностороннее акцентирование советской агрессии было совершенно недопустимо, считалось бы даже ложью, так как это было бы услугой врагам разрядки напряженности. Точно так же позднее было недопустимым с тоталитарной точки зрения напоминать о фактах — или даже думать о них, — поскольку они задевают основы определенных мифов, считающихся полезными. Согласно американской «политической корректности», напоминающей книги Оруэлла, ссылки на типичные черты определенных групп (даже если они подтверждены наукой) являются неуместными. Они могут быть, в сущности, и правильными, но они представляют такую правду, которую приличный человек не может использовать, так как великое Дело от этого могло бы пострадать. В период между мировыми войнами понятие истины было в финском массовом сознании довольно наивным. Оно было намного наивнее, чем, например, полстолетия спустя. Причина состояла в том, что общий уровень образования был еще низок и поэтому способность к абстрактному мышлению была развита лишь у немногих. Из того, что массовое мышление было более конкретным и, вероятно, менее гибким, чем у образованного авангарда, не следует, конечно, что они были глупее. Распределение таланта 53
в популяции не могло значительно отличаться от того, каким оно было позднее или ранеее, он должен был только'проявляться и активизироваться иначе. Не получившие образования не обязательно были менее критичными, чем образованные или наоборот. Что касается таланта, то попадание в сферу образования происходило в то время довольно случайно и соответствовало скорее социоэкономическим границам, чем кривой Гаусса. Часть наиболее способной академической молодежи - Карельского Академического Общества — быстро усваивала новое понимание истины, которое оно распространяло, по мере своих сил, среди необразованного народа. Многие из членов упомянутого общества относились к своему делу с большой серьезностью, и не просто считали русофобию важной потому, что она служила бы, при необходимости, рациональным нуждам обороны и была бы противоядием коммунизму. Ведь Карельское Академическое Общество строило свою идею, как это ни пародоксально, также и на вере, во всяком случае, на уважении к религии. В сущности, кажется, что многих интеллектуалов из общества привлекала скорее идейность консервативной революции немецкого типа, которая заимствовала старые нормы военного дворянства, чтобы их мог использовать новый средний класс. Карельское Академическое Общество было в духовном родстве с другими радикальными течениями своего времени, фашизмом и большевизмом, с которыми его объединяло прагматическое понимание истины и вера в святость человеческих жертв, а также с витализмом, с которым его объединял иррационализм. К этому следует добавить еще провинциальную религиозность, которая, особенно в северных районах, была влиятельным фактором. Мы, конечно же, впадем в заблуждение, если будем думать, что финское общество в период между мировыми войнами придерживалось норм, предписываемых Карельским Академическим Обществом. Доказательством этому служит уже и популярность разных политических партий. Карельское Академическое Общество и крайне правые в предвоенной Финляндии значили намного меньше, чем промосковски настроенное крыло коммунистов в 1970-х гг. Причиной этого было и то, что крайне правые имели слишком мало сторонников у себя на родине, а также и то, что вовсе не имели поддержки за рубе-жом. В свою же очередь, в 1970-х гг. так называемые тайстовцы1 Речь идет о промосковской группировке в КПФ в 1970-1980-е гг., особенно ее молодежном крыле. 1
xt
были послушными пособниками великого и могучего соседа и, не сомневаясь, использовали свои восточные связи, как только могли. Несмотря на это, в обоих случаях нормативность, регулирующая все публичные высказывания о Советском Союзе, формировалась в значительной степени в соответствии со взглядами той или иной группировки, стремящейся к гегемонии. Кари Иммонен, изучавший период между мировыми войнами, так формулирует один из главных выводов своей работы: «Возводились различные стены, препятствующие проникновению информации с противоположной стороны. Так устранялась возможность реалистичного, уравновешенного и аргументированного разговора. Вследствие этого в информацию, исходящую с противоположной стороны этой позиционной стены, не верили даже тогда, когда она, возможно, даже была правдивой... В результате в Финляндии в 1920—1930-х гг. возникла ситуация, при которой не было возможности говорить о Советском Союзе объективно и опираясь на факты, не было также возможности для рациональной ориентации в Финляндии и за рубежом. Действительность ускользала от исследователей». Следуетт отметить, что выводы Иммонена больше подходят к 1970—1980-м, чем к 1920—1930-м гг.; тем не менее они не искажают и последних. Лишь оценки поменялись местами. Использовавший в качестве источника литературу о Советском Союзе, Иммонен отмечает, что литература того периода о России и Советском Союзе дает о своем объекте преимущественно негативную картину. В этом нет, разумеется, ничего странного. Если бы дело обстояло наоборот, это было бы неожиданным. Однако не все, что писалось, было негативным. Материалы Иммонена, всего 506 книг, охватывают всю литературу, от бульварной до научной, и содержат полсотни наименований как русских классиков, так и коммунистической пропаганды. Книг типа «Вечный рюсся угрожает» Иммонен нашел лишь 52, да и то их большая часть была маргинальной, выпущенной небольшими издательствами. Если же взять найденную Иммоненом серьезную научную литературу, в том числе и мемуары, то можно отметить, что данное ими общее представление о большевизме в целом негативно, но в то же время и реалистично. Правда, авторы их часто выражали сомнение в том, что им поверят, что и вызывало недоверие к ним Иммонена и составляло, на его взгляд, «проблему достоверности». Открывшиеся с крушением СССР архивы показали, что даже преувеличенные легенды о произ-
55
воле, голоде, людоедстве, пытках и казнях часто оказывалис правдой. В книгах Иммонен нашел также упоминание о «финско высокомерии», которое, правда, относилось к начальному пеш оду независимости Финляндии и ослабело к началу 1930-х гг Зато для авторов приключенческих книг большевики были свободной добычей, и «страна красных сумерек» представляла захватывающую и красочную среду. Если делать сравнения, то можно было бы сказать, что «политическая корректность» межвоенного периода делала в Финляндии публичную защиту большевиков почти невозможной Попытавшийся сделать это оказался бы в таком же положении как тот, кто в 1970-х гг. стал бы выдвигать (возможно даже рациональные) аргументы в защиту расистского правительства Южной Африки или же интервенции США во Вьетнам. Что касается нарушений прав человека, то СССР — это все же не Южная Африка.
2. ВСТРЕЧИ ЕВРОПА Первая мировая война нанесла удар мировому могуществу старой Европы. Хотя колониальные империи еще сохранялись, война явно поколебала их устои и изменила расстановку сил. После войны часть Центральной Европы лежала в руинах, волнения и беспорядки, путчи и уличные бои становились будничными явлениями в европейских странах. Особенно пострадала Германия, которую после Версальского мира разоружили и пытались заставить платить большие контрибуции. Гиперинфляция, оккупация Рейнской области и отдельные попытки захвата власти наложили отпечаток на 1920-е годы, а к началу 1930-х гг. кризис с огромной силой ударил по стране, вызвав небывалую безработицу. В Германии и в преобразованной Центральной Европе на борьбу за голоса избирателей наряду с коммунистами поднимались авторитарные силы. К середине 1930-х гг. из новых государств Европы только Финляндия и Чехословакия победоносно вышли из кризиса демократии. Во всех других странах к власти пришли если не фашистские, то, как минимум, авторитарные режимы. Как известно, в Италии, причисляемой к «странам-победительницам», к власти уже в 1922 г. пришел Муссолини со своими фашистами, а в Германии в 1933 г. -Гитлер. Ультраправые были очень популярны во Франции и даже в Англии, где их поддерживала восходящая на политическом небосклоне звезда — сэр Освальд Мосли.
57
Развитие Скандинавских стран и Финляндии в сравнении с ними было явно исключительным, если не сказать «антиевропейским», в них процветала парламентская демократия, к тому же опирающаяся на сильное реформистское рабочее движение На рубеже 1930-х гг. в Финляндии был свой политический кризис, но его преодолели, и к концу десятилетия правые были практически изолированы. Отношения политических кругов Финляндии с Германией и другими диктаторскими странами были довольно прохладными, а с СССР еще более прохладными, чем с Германией. Обе эти страны были непопулярны также и в Западной Европе среди стран-победительниц. Поэтому не было неожиданностью, что они нашли друг друга и в 1922 г. заключили в Ра-палло договор о тесном политическом, торговом и — негласно — военном сотрудничестве. В период между мировыми войнами составной частью европейской политики был так называемый ирредентизм. Он зародился в Италии, правящие круги которой считали, что та часть Италии — Италия ирредента, которая еще не вошла в состав национального государства, — должна быть присоединена к нему. Подобные мысли возникали и в других странах. Венгрия не могла смириться с потерей Трансильвании, а Германию не устраивали границы, установленные Версальским договором. Италия и Австрия занимали противоположные позиции в отношении Южного Тироля, а место Польши на карте мира было вообще неопределенным. Закарпатская Украина, Тешен, Мемель, Вильно и некоторые другие были спорными территориями. Проявлением европейского ирредентизма в Финляндии был карельский вопрос1, но на государственном уровне он существовал лишь до начала 1920-х гг., а затем стал предметом увлечения молодежных движений. В европейском понимании финский ирредентизм был очень незначительным и невинным. С точки зрения СССР, он носил опереточный характер и давал хороший материал для политических шаржей. Речь идет о праве карельских областей Олонецкой и Архангельской губерний на самопопределение и отделение от России. Этот вопрос обсуждался на переговорах между красным правительством Финляндии и СНК, на переговорах в Берлине в 1918 г. и в Тарту, при обмене нотами по поводу народных волнений в Карелии в 1921-1922 гг. На государственном уровне он был снят в 1923 г., когда Совет Лиги Наций принял решение, в соответстви с которым он не мог рассматривать вопрос, так как одна из сторон спора не является членом организации. 1
Если финскую политическую жизнь межвоенного периода сравнить с европейской, то следует отметить, что она была довольно спокойной. Самым значительным политическим происшествием было убийство министра внутренних дел в 1922 г., которое было непосредственно связано с так называемым народным восстанием в Карелии. После этого несколько человек погибло во время подавления Лапуасского движения1 в 1930 г. Уличных боев в Финляндии все же не происходило, смертные приговоры после 1918г. не выносились. Так называемый мятеж в Мянтсяля 2 был, по сути дела, больше угрозой насилия и проявлением строптивости, чем действительным применением силы. Премьер-министр СССР Молотов язвительно высказался в 1930 г. по поводу «лапуасцев и папуасцев», которые даже похитили своего бывшего президента Столберга 3, но в действительности общественный строй Финляндии был безупречен по сравнению с любой другой европейской страной. С Советским Союзом его и сравнивать было невозможно, так как находящаяся там у власти коммунистическая партия даже в принципе не уважала закон и в то время проводила самую масштабную в европейской истории акцию — ликвидацию кулачества. Тоталитарные движения были популярны во всей послевоенной Европе. Демократия была новым явлением в общественной жизни, и ее способность отвечать требованиям времени вызывала сомнения. В Финляндии же она была более сильной, чем где бы то ни было в Европе. Не стоит забывать, что там было всеобщее и равное, следовательно, распространявшееся и на женщин, право голоса. Оно вступило в силу в 1907 г., в других же странах к этому пришли лишь после второй мировой войны. Вообще-то, демократия не была популярна среди интеллигенции, тем более среди радикалов. Правому же тоталитаризму симпатизировала довольно значительная часть интеллигенции во всех странах, от Хайдеггера и Юнгера до Пунда и Ма1
Крайне правое антикоммунистическое движение, которое зароди лось в Лапуа осенью 1929 г. и которое было запрещено весной 1932 г. 2 См. примечание на с. 38. 3 Так называемые «автомобильные прогулки», которые устраивали лапуасцы лицам, подозреваемым в симпатиях к коммунистам или ле вым. Их насильно сажали в автомобиль и везли к восточной границе, где избивали и заставляли переходить через границу в СССР. Со Столбергом это сделать не удалось. SO
^..
JLH^lflfJC4U
ринетти. И это несмотря на то, что гитлеровская национал-социалистическая пропаганда была совершенно низкопробной Поддержку, оказываемую интеллигенцией правому тоталитаризму, можно объяснить не превосходством ее аргументации а скорее собственной позицией интеллигенции: той же самой романтической антибуржуазностью, которая привела многих в лагерь левого тоталитаризма. Демократия же занимала оборонительные позиции и находилась в осадном положении, сомнению подвергалась прежде всего ее способность разрешить глобальные проблемы современности. В отличие от Финляндии Советский Союз для интеллектуалов Западной Европы стал местом паломничества. По крайней мере, в период народного фронта сталинизм стал среди левых модой — radical chic1, которая охватила сливки интеллигенции Англии и Франции. «Понимание» СССР и оказание поддержки ему считалось хорошим тоном. Информацию о голоде на Украине, о массовых расстрелах и насилии считали злобной пропагандой, диктатуру Сталина называли подлинной демократией, а вооружение армии и милитаризацию всего общества — настоящим пацифизмом. Это «паломническое явление» изучалось и описывалось в разных связях. По мере того как сторонники левого тоталитаризма получили возможность бывать в стране, которую они считали идеальной, а самым известным из них такую возможность предоставляли охотно и часто, — оказывать на них влияние стало легко, как отметил изучавший эти вопросы Пауль Холландер. Гостям льстили, им показывали «потемкинские деревни». Эта «техника гостеприимства» все-таки не объясняет то вдохновение, с которым гости надлежащим образом оценивали увиденное. Побывавший в СССР, но изменивший затем свое мнение англичанин Мальколм Маггеридж дает следующее описание (цитирую по Холландеру): «То, как они (англичане. - Я. К.) радовались по поводу всего увиденного и услышанного, и то, как они эту радость выражали, является, без сомнения, одним из чудес нашего времени. Среди них были истинные сторонники безболезненного убоя скота, которые со слезами на глазах взирали на здание ОГПУ, среди них были искренние сторонники пропорциональной избирательной системы, которые с вдохновением поддакивали, когда им разъясняли необходимость пролетарской диктатуры, среРадикальным шиком (англ.).
ди них были верующие священники, которые с уважением посещали антирелигиозные музеи и листали атеистическую литературу, среди них были убежденные пацифисты, которые увлеченно наблюдали, как танки с грохотом шли по Красной площади, а бомбардировщики затмевали небо, среди них были серьезные архитекторы-градостроители, которые стояли перед наспех построенными и перенаселенными квартирами и шептали: „Если бы и у нас в Англии было что-нибудь подобное". Непостижимая доверчивость этих туристов, в основном людей с высшим образованием, удивляла даже советских чиновников...» Следует отметить, что паломничество в Советский Союз, так же как и увлечение идеями коммунизма, стали модой среди интеллектуалов в 1930-е гг. Это вполне понятно, так как только в конце 1920-х гг. СССР начал преодолевать последствия революционной разрухи, к тому же этот процесс проходил под знаком серьезных уступок капитализму в рамках новой экономической политики (нэпа). С другой стороны, именно в это время в СССР были разрешены некоторые единичные проявления радикализма от свободного секса до жилищных коммун. Начало первой пятилетки в СССР было ознаменовано радикальной политикой в государственном масштабе и началом массового террора. Именно в то время, когда западный мир сотрясал жесточайший экономический кризис, Советский Союз демонстрировал небывалые показатели экономического роста, утверждая, что это перевернет не только основы общества, но и психологию человека. Информации о терроре на Западе было достаточно, а некоторую, как, например, по так называемым показательным процессам, даже не пытались скрывать. Советская диктатура, наоборот, бравировала тем, как она расправляется со своими противниками. Западные интеллектуалы, резко и с большим пафосом выступавшие против всех политических приговоров, выносимых в капиталистических странах, зачастую активно защищали и поддерживали приведение в исполнение смертных приговоров в СССР. Террор, даже в виде показательных процессов, начался не в 1936 г., а еще в 1922 г. при Ленине, когда был инсценирован судебный процесс против эсеров, которых обвиняли в «организации голода». Сталин внес свою лепту, начав в 1928 г. так называемое «Шахтинское дело», которое было инсценировкой по обвинеfil
нию «инженеров-вредителей». За ним последовали «дел промпартии», «Дело трудовиков» и «Заговор Второго интерна° ционала», в последнем обвиняемым было все западное реф0о мистское рабочее движение, и одним из главных организаторов антисоветской интервенции назывался министр иностранных дел Франции Бриан, который был автором договора об отказе от войны как средства национальной политики - пакта Келлога-Бриана 1928 г. Но подобные явно абсурдные обвинения не испугали интеллектуалов. Их поведение нельзя объяснить и тем, что нужно было выбирать между фашизмом и коммунизмом. Волна энтузиазма по отношению к СССР началась еще раньше. Например, среди авторов вышедшего в 1932 г. сборника, прославлявшего СССР, были такие известные писатели, как Генрих и Томас Манны, Иоганн Бехер, Эрвин Киш, Герхард Гауптман, Анатоль Франс, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Андре Моруа| Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Теодор Драйзер, Альберт Вильям Рис, Элтон Синклер, Джон Дос Пассос, Мартин Андерсен Нексе и др. Это лишь небольшая часть тех, кто проявлял искренний интерес к СССР и верил в него и которых СССР так же искренне поддерживал и использовал в своих целях в качестве так называемых «полезных идиотов». Одним из факторов, который в какой-то мере объясняет нежелание интеллигенции замечать недостатки СССР, говорить о них или даже просто иметь точку зрения, была целесообразность, то есть считалось, что любая критика играет на руку врагу. Западные интеллигенты не хотели оценивать СССР со своей — буржуазной — точки зрения и публично критиковать его. Это можно понять, поскольку тоталитарная система не терпела никакой критики, а предполагала лишь безоговорочную верность также и со стороны «друзей». С точки зрения разума и морали, воздержание от критики по этим причинам нельзя, конечно, считать заслугой, но совершенно ясно, что это была лишь одна из причин слабости критики. Многие оказались просто обманутыми. Доктор Дж. Л. Джиллин, бывший председатель социологического общества США, совершенно серьезно воспринял советскую терминологическую новацию 1930-х гг., согласно которой речь шла не о «наказаниях», а лишь о «самозащите общества». Терминологические тонкости не очень-то утешали тех, к кому применялась «высшая мера самозащиты общества», то есть выносился смертный приговор. С 1932 г. так могли поступать даже в отношении 12-летних детей, если они «расхищали об-
щенародную собственность» или если, страдая от голода, брали ими же самими выращенное и убранное зерно. Западные интеллектуалы восторгались советскими образцовыми тюрьмами, как, например, тюрьмой в Болшеве, которая была исключением из правил. Они верили, что эта уютная привилегированная тюрьма перевоспитает находящихся там. Б. Шоу рисовал ситуацию так, что в Англии нормальные люди, попав в тюрьму, выходят оттуда преступниками. В России же попавшие в тюрьму преступники выходят на свободу нормальными людьми, и проблема там заключалась в том, что из советских тюрем не хотят уходить. По мнению Б. Шоу, в этих несравненных заведениях можно находиться сколько угодно. Гости бывали не только в Болшеве. В огромном Колымском лагерном комплексе, который английский исследователь Роберт Конквест сравнил с Аушвитцем, бывало много гостей, и все без исключения восхищались великолепным лагерным театром и оркестром — ведь в лагере было огромное количество интеллектуалов. Один из гостей, вице-президент США Генри Уоллес, восхищался начальником лагеря Никишовым, называя его динамичным руководителем американского типа, и все учреждение произвело на него наилучшее впечатление. Показательные процессы 1936—1938 гг. заставили содрогнуться даже больших друзей СССР, ведь тогда было официально объявлено, что практически вся старая большевистская гвардия, кроме Сталина, уже в первые послереволюционные годы, если не раньше, по заданию западных держав пыталась ликвидировать партию, уничтожить своих соратников, а также разрушить СССР. Абсурдность таких обвинений была понятна и ребенку. Кроме того, фальсификация некоторых доказательств была очевидна: например, обвиняемые признавались в том, что были в каком-то месте, где они быть явно не могли. Но это, однако, не могло заставить многих, даже некоммунистических журналистов не поверить в инсценировку. Писатель Элтон Синклер считал невозможным, что людей, прошедших царские тюрьмы, можно заставить признаться в том, чего они никогда не делали. Репортер «Нью-Йорк Тайме» Вальтер Дюранти в свою очередь уверял, что невозможно представить, чтобы Сталин, Ворошилов и Буденный приговаривали своих друзей к смерти, не получив убедительных доказательств их виновности. В целом показательные процессы получили большое количество яростных заступников, и можно предположить, что именно проявившийся на них небывалый цинизм тоталитарного государства скорее завораживал, чем
63
отталкивал тех, кого в СССР привлекала именно его сила и бесцеремонный радикализм. Культ личности, который оттолкнул многих интеллектуалов '#Р; от различных авторитарных западных правительств, был, по мнению многих, естественным в СССР. У Сталина было мщ> ^роП1 жество обожателей. Посол США Дэвис верил, что Сталин был •/;;•-упрямый демократ, который не хотел делать никаких уступок авторитарности. Доказательством этого он считал «либеральL» ную» конституцию 1936 г., которая ограничила власть СталиjLc на и партии. По мнению Дэвиса, Сталин был и внешне очень приятным человеком. «Его карие глаза необыкновенно умные и добрые. Ребенок сидел бы с удовольствием у него на коленях, и собака бы отиралась рядом». Писатель Эмиль Людвиг, впервые увидев Сталина, оценил его как диктатора, которому он с удовольствием доверил бы воспитание своих детей. Епископ Кентерберийский, который встречался со Сталиным, также считал его хорошим человеком. Когда он высказал свою оценку Сталину, «его дружелюбная улыбка стала еще шире». Кроме дружелюбия, все отмечали нетребовательность Сталина. Следует отметить, что это происходило до 1939 г., до того, как была опубликована его официальная биография, отредактированная им самим. Вероятно, эта книга была в свое время мировым рекордом проявления культа личности. Гитлер и Муссолини, не говоря уже о более мелких пророках, шли далеко позади. Самый лучший портрет Сталина (с официальной точки зрения) написал французский писатель Анри Барбюс. Портрет посчитали настолько похожим, что книгу издали даже в СССР. Барбюс отличался исключительным легковерием. Он, вероятно, считал абсолютной правдой утверждения официальной пропаганды о том, что вредители подсыпали толченое стекло в еду рабочих. В целом же в 1930-е гг. СССР мог лишь в течение какой-нибудь пары лет выглядеть хоть в какой-то степени поборником демократии, да и то при условии, что его сторонники не захотят углубляться в суть дел и не станут вспоминать прошлое. После ликвидации кулачества и голода на Украине и в Казахстане наступила передышка. После чисток, последовавших за убийством Кирова, СССР в 1935 г. повернулся лицом к Западу и перенял тактику народного фронта. В следующем году 64
он смело выступал на стороне испанских республиканцев, но в то же врямя начал проводить первые показательные процессы, причисляемые к так называемому «великому террору». В 1937 г. была принята Сталинская конституция, якобы закрепившая демократию, но в том же году в стране начался всеохватывающий террор. В Европе же популярность СССР продолжала расти. По мере увеличения промышленного производства и возрастания мощи Красной Армии многие склонялись к тому, чтобы видеть в нем спасителя и противовес Германии. В конце 1930-х гг. СССР становится популярен в лучших колледжах Англии, из которых впоследствии рекрутировались советские шпионы. Когда в конце 1930-х гг. газета «Tulenkantajat» открывала финнам окно в Европу, она обратила внимание именно на сталинистов-интеллектуалов и «полезных идиотов», которых не нужно было долго искать, такое уж было время. Лишь в Финляндии не слишком доверяли Сталину. Очень немногие финны, кроме некоторых представителей пролетариата, хотели видеть в Сталине спасителя от Германии. В интеллигентских кругах Финляндии европейский взгляд на Сталина отвергался. Была ли причиной тому особая мудрость и критичность или особая глупость и отсталость финнов, трудно сказать. Вероятно, всю проблему нельзя свести к такому вопросу, ее следует рассматривать в более широком аспекте, что и пытается сделать автор данной книги.
ЗЗак. 3517
НЕВЗГОДЫ СТАЛИНИСТОВ Чтобы цвести пышным цветом, сталинизм должен был производить идеальных сталинистов, в которых он испытывал постоянную потребность. Идеальным типом сталиниста был Бухарин, «любимец партии», как охарактеризовал его Ленин. Среди финнов можно назвать Ялмари Виртанена и Отто Вилле Куусинена, старым другом которого был Бухарин. Хотя Бухарин в 1920-х гг. выступал против сталинской «генеральной линии», то есть против радикальной политики коллективизации, он полностью одобрил ее, когда стало ясно, что рискованная затея удалась, по крайней мере в чем-то. Когда впоследствии Сталин уничтожил Бухарина, то тому пришлось ответить за дела, которых он не совершал. В своем письме вождю Бухарин писал, что он признает «объективную» вину, то есть то, что он своей деятельностью препятствовал успеху политики партии, и поэтому объективно и заслужил вынесенный ему смертный приговор. Бухарин все же хотел подчеркнуть, что те обвинения, которые были выдвинуты против него, не соответствуют действительности в том смысле, что он не совершал того, в чем его обвиняли. В сталинистском понимании правда имела классовый характер, и не важно было, соответствовала ли она действительности — существенным было то, насколько хорошо она служила делу. Так и в случае с Бухариным истинный смысл дела связывался лишь с тем, что в данный момент было выгодно целям партии — во всяком случае, по мнению ее руководства. Уже в 1931 г. Сталин давал инструкции историкам по этому вопросу. Когда некто Слуцкий попытался на основе докумен66
тов указать на некоторые моменты из деятельности Ленина, Сталин сказал, что, когда речь идет об истории, только «архивные крысы» могут представить, что «бумажки» могут весить больше, чем генеральная линия партии. Как жертвы, так и орудия сталинизма оказывались в своей роли в результате действий вождя, который мыслил общественными категориями, и лишь согласно им, а не личностным качествам, принимал свои великие решения. В СССР каждый был прежде всего членом своей группы: рабочий, крестьянин или представитель бывшего эксплуататорского класса; он был членом партии, беспартийным или сочувствующим; он представлял определенную национальность, пол или возрастную категорию; и лишь после этого у него были личные качества, которые, как известно, формировались именно на основе его «общественного положения». Можно было бы предположить, что с наступлением социализма в СССР, т. е. начиная с 1936 г., значение этих понятий начнет уменьшаться, но так было только в теории. Фактически же основы идеального социализма создавали на протяжении 1930-х гг., особенно в 1936— 1938 гг., очищая, очищая и еще раз очищая партию от опасных и вредных элементов. Тогда особенно малы были шансы у человека, который получил образование до революции, который имел связи с капиталистическим миром, который был членом какой-либо другой партии, кроме ВКП(б), родители которого не были рабочими или крестьянами или который был не русским по национальности. Во время «великого террора» таких людей часто ликвидировали, то есть убивали. Отношение большевизма как научного мировоззреения к убийству было абсолютно не сентиментальным — кроме как в пропагандистских изданиях, которые были рассчитаны на менее сведущего читателя. Физическое уничтожение было высшей формой борьбы, и у большевиков не было никакой причины пугаться этого. Отношение большевиков к террору зависело от того, и только от того, кому этот террор служил. В качестве примера можно привести имевшее место в 1920 г. так называемое дело «маузеристов» КПФ. Часть членов партии, которым надоело подчиняться братьям Рахья, попыталась улучшить руководящий состав партии, убив несколько человек. Их могилу можно увидеть на Марсовом поле в Петербурге. Поскольку террор в этом случае применялся внутри своей партии, выступившая в качестве судьи 67
большевистская партия осудила это и приговорила к тюремному заключению и даже вынесла один смертный приговоп Совершенно понятно, что в данном случае речь шла о споре между членами партии и ее руководством, но поскольку объективно это было не в интересах партии, а в интересах ее врагов, то убийство объявили белогвардейской вылазкой а убитых, которых стали называть «августовскими коммунарами», объявили мучениками и жертвами капитала и торжественно похоронили в Петрограде на Марсовом поле. На похоронах присутствовали сливки большевистской партии. На надгробном камне написали, что в их мученической смерти виновен «международный капитал». Участие в этом — объективно неверном и опасном — террористическом акте не означало окончательного выхода из партии. Многие «маузеристы» вернулись в партию, а когда многих из них расстреляли в 1937—1938 гг., то не из-за причастности к террористическому акту 1920 г., а по фиктивному обвинению в связях с буржуазной Финляндией. Сталинская машина террора стирала в порошок всех тех, в ком социалистическое общество больше не нуждалось. Как отметил Габор Риттерспорн, в период подготовки к переходу на более высокую ступень развития общества различные преступные и некачественные элементы ликвидировались в массовом количестве. Операции планировались по категориям, а не по личностным признакам. Сталинский палач мог бы повторить слова, сказанные своей жертве одним американским экранным коллегой: «Здесь нет ничего личного». С точки зрения жертв, дело обстояло иначе. Примером человека, который не понимал справедливости своего уничтожения, был Рагнар Руско (Нюстрем), писатель и актер, живший в Петрозаводске, который писал душераздирающие письма из арестантских вагонов и из лагеря своей молодой жене и детям, а также руководству партии. Руско стремился как можно лучше служить рабочему классу Советской Карелии и выполнял все, что ему поручалось. Теперь же его судили за то, что, оказывается, вся его деятельность, направленная на развитие финской культуры в Советском Союзе, была по своей сути вредительством. Он недостаточно хорошо знал русский язык, чтобы служить на пользу всего пролетариата России. Судьбу Руско разделили многие, и сохранившиеся в архивах письма, в том числе и прощальные письма самоубийц, доказывают, что бухаринское отношение к партии в момент по«8
следнего испытания не было легким делом. Многие, правда, клялись оставаться до самой смерти верными той силе, которая их уничтожила. Почему Сталин уничтожал людей, которые искренне поддерживали его? Происходило ли это потому, что он был болезненно недоверчивым? Был ли вождь одержим такой же манией величия, как и древнеримские правители? Или все это было вызвано желанием удовлетворять свои садистские наклонности? Если мы хотим составить полное представление о Сталине, то разъяснения на личностном уровне необходимы, но в то же время нужно учитывать и те социально-психологические факторы, ту атмосферу, в которой проходили репрессии. Но, с моей точки зрения, даже этими факторами невозможно объяснить то, что Сталин был способен уничтожать своих искренних сторонников. В какой-то мере объяснение этому можно найти в том, что Сталин мыслил научными, точнее, общественно-научными категориями. Общеизвестно, что Сталин восхищался Иваном Грозным, который ослабил влияние целого общественного класса — бояр. Однако подражание своему идеалу было у Сталина неполным: религия мешала Грозному. Он не довел своих начинаний до конца, так как был суеверным и считал, что должен отвечать перед богом за каждого уничтоженного им человека. Сталин же был другим. Поскольку он искренне верил в то, что в основе общественного развития лежит классовая борьба, то он не мог даже представить, что к социализму можно перейти при помощи голосования и что остатки эксплуататорских классов в одночасье изменят свое отношение к социализму. Выступая весной 1937 г. со своими известными речами о борьбе с двурушниками и улучшении партийной работы Сталин разъяснял, что нельзя верить речам «двурушников». Они наперебой восхваляют генеральную линию партии, но в душе противятся ей. Они могут даже работать хорошо, и может даже казаться, что они приносят пользу делу строительства социализма, но в решающий момент они готовы предать. Каким же способом можно было «выкурить из щелей и уничтожить» врагов, если они ничем не отличались от обычных людей или даже заслуженных и полезных граждан? По мнению Сталина, способы были. На практике основным критерием в списке грехов ликвидируемых становилась предыдущая деятельность. Те, кто принадлежал к «мелкобуржуаз69
ным» партиям, как, например, к меньшевикам и эсерам или же финским социал-демократам, составляли группу, подлежащую ликвидации. Так же относились и к национально-патриотической интеллигенции, с интересами которой считались при нэпе При партийных чистках особым отягчающим вину обстоятельством было сокрытие классового происхождения, ибо это означало попытку проникновения вражеской агентуры в тыл передового отряда пролетариата. Сталин прекрасно понимал, что если врагов уничтожить целым классом, то вместе с ними погибнет и большое количество друзей. Но это было не важно, ведь «когда лес рубят -щепки летят», — говорил еще учитель Сталина Ленин. Сталин был последовательный ученик и верил в науку. Он знал, что вождя боялись и льстили ему, но чаще все же ненавидели, о чем свидетельствуют рапорты о настроениях и анонимные письма. Террор был способом, с помощью которого можно было хотя бы на время сломать сопротивление общественных групп, но Сталин хотел большего, он стремился к новому обществу и поэтому вынужден был уничтожать не только врагов. В общественных науках Сталин придерживался почти безукоризненной научной методологии. Она основывалась на коллективном мышлении, при котором существенными считались структурные изменения, а не изменения в человеческом сознании. Понятно было, что последнее неизбежно следует из предыдущего, но эта связь не могла быть обратной. Поэтому было совершенно не важно, что думает тот или другой человек, важно было то, что должен думать тот коллектив, к которому он относится. Научное обоснование можно было строить только на классовом интересе, а не «на мнении». Если мы поймем это, то нам легко будет понять и то, что Сталин без всяких проблем мог сотрудничать с представителями буржуазии, которые никогда и не утверждали, что поддерживают «генеральную линию», но для которых полезная, по мнению Сталина, политика также могла бы быть полезна. Такими буржуазными политиками были, например, Паасикиви и Кекконен. Совершенно в ином положении были финские коммунисты в СССР в 1930-е гг. То, что вождь финских коммунистов Куллерво Маннер был сыном священника и братом губернатора Выборгской губернии, вряд ли имело решающее значение, ведь он и не скрывал свое прошлое. Вероятно, хуже было то, что он был бывшим социал-демократом и был финном, а также то, что он родился и вырос в Финляндии. И вероятнее всего, решающей причиной для ликвидации было его 70
положение в руководстве компартии, пусть даже это и была ничтожная эмигрантская партия. Конечно, и обычных рабочих ликвидировали тысячами, но для подобных Маннеру положение было безнадежным. То, что Отто Вилле Куусинен уцелел, могло быть чистой случайностью. Примером того, как функционировал механизм сталинской социальной инженерии, может послужить судьба Ялмари Виртанена. Виртанен был финном, но судьба его тесно переплелась с советской страной и ее судьбами. Он участвовал в гражданской войне в России и дошел до Сибири. Когда в Восточной Карелии стали создавать финноязычную литературу, Виртанен быстро занял ведущее положение среди карельских литераторов, он стал председателем союза пролетарских писателей Карелии и получил звание народного поэта Карелии. Произведения Виртанена читал в переводе сам Максим Горький, который высоко оценил их и охарактеризовал его как «сатирика по отношению к прошлому, сурового реалиста по отношению к современности и революционного романтика по отношению к будущему». Именно таким и должен был быть пролетарский поэт. Когда соцреализм вытеснил пролетарских писателей, творчество которых противоречило генеральной линии партии, Виртанен оставался на плаву и даже стал председателем союза писателей Карелии. В 1936 г. Виртанена чествовали как гения. Сам он в это же время опубликовал стихотворение о Сталине, в котором говорилось: Радостью наполняется мое сердце каждый раз, Когда я вижу, как прекрасна наша отчизна, Когда в каждом нерве ее живет движение напильника и кисти, Стального орла и танка — и у музы та же цель, Та же радость звенит: та радость звенит оттого, что под руководством Сталина страну можно сделать такой счастливой. Можно ли назвать какую-нибудь из республик, Которая бы зачахла при советской власти! Нет. К чудесному социализму они стремятся, И сказочный прекрасный сад в цвету они напоминают, Где садовник Сталин. 71
Язык стихотворения будет понятным, если иметь в виду что оно вышло в свет в 1936 г. С построением социализма в финский язык Восточной Карелии вместо чисто финского «neuvostot» вошло слово «sovetit», обозначающее «советы», в соответствии с чем советских писателей стали называть «sovetittikirjaailijat». Стали употреблять также такие слова, как «revolutsio» «pjatiletka», «roodina» и др. Тем самым от финского языка хотели отвести тяжелое и не сулящее ничего хорошего обвинение в том, что этот язык по своему характеру является буржуазным. Так утверждали прежде всего профессор Д. В. Бубрих и его ученики, и в целом это соответствовало основному направлению советского языкознания. Тогда в советском языкознании царил академик Н. Я. Марр, который учил, что язык имеет классовый характер, то есть что язык, являясь частью надстройки, отражает классовые противоречия и служит нуждам правящего класса. Рассуждая логически, Бубрих пришел к выводу, что в буржуазной Финляндии финский язык должен был быть по своему характеру буржуазным, и если на нем говорили в Восточной Карелии, да еще и заставляли карелов говорить на нем, то тем самым распространяли буржуазную идеологию. Финны действительно были ревностными стилистами и придерживались тех же взглядов, что и Э. Н. Сетяля и другие финские ученые авторитеты в этой области. После того как в 1935 г. «местный национализм» в Карелии был разгромлен, финнам пришлось отступить от национальных позиций, что, в частности, привело к тому, что финский язык стал быстро обогащаться новыми, несомненно пролетарскими словами. Поэтому Вир-танен, слагая стихи в честь страны советов и ее вождя, употреблял такие новообразования. Мартовский пленум 1937 г., наметивший программу большой чистки, положил начало кампании самокритики, целью которой было покончить с «идиотской болезнью беспечности» и ее последствиями. Драматическим фоном принятия этого решения был показательный судебный процесс против Бухарина и некоторых других руководителей, где доказывалось, что они являются пособниками Троцкого. Обвиняемые признались, что занимались разными видами вредительской деятельности, начиная с покушений и взрывов шахт до шпионажа и продажи военных секретов. Совершенно понятно, что поэта Ялмари Виртанена возмущало и ужасало такое злодейство: 7О
CC/l/Of