Познание и перевод. Опыты философии языка

Серия основана в

1999 г.

в подготовке серии принимал и участие ведущие специалисты

Центра гуманитарных научно-информационных исследований

Института научной информации по общественным наукам, Института всеобщей истории, Института философии Российской академии наук

Российская академия наук

Институт философии

Наталия Автономова

Познание и перевод Опыты философии языка

~ ГН(

Москва росспэн

2008

УДК

ББК А

13; 80 (04) (082.1) 87; 81.2-7 18 Главный редактор и автор проекта «Ншпаппав. с.я. Левит Заместитель главного редактора И.А Осиновская Издание осуществлено при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) Проект

Ng 07-03-16020

Редакционная коллегия серии:

Л.В. Скворцов (предселатель), п.п. Гайленко, ИЛ. Галичская. ВД. Губин, Б.Л. Губман, г.и. Зверева, АН. Кожановский,

Л.А Микешина, Ю.с. Пивоваров, И.И. Ремезова, АК. Сорокин

Редактор И.И. Ремезова Художник п.п. Ефремов

Автономова Н.С.

А 18

Познание и перевод. Опыты философии языка

/

Н. С. Автономова.

- М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. - 704 с. (Humanitas). ISBN 978-5-8243-1022-7 Тема «познание И перевод» сопровождала автора всю жизнь: от уни­ верситетскойкурсовой о переводах Шекспира, через «Слова И вещи- Фу­ ко, изданные в период «застоя», К недавним переводам работ из области психоанализа и цеконструкции, А потому «познание И перевод»

сфера личного опыта, в которой много всего

-

-

это

и практики, и размышле­

ний по ходу дела, и сопоставления подходов к переводу в разные периоды

и в разных странах. Перевод

-

антропологическая константа человече­

ского бытия и условие возможности познания в гуманитарных науках; вместе с тем это не чисто академическая материя, но сфера страстей

и столкновений. Почему перевод стал в наши дни философской пробле­ мой? Обо всем этом и пойдет речь в книге. В ней два раздела: первый о познании и языке, второй

-

-

о переводе как рефлексивном ресурсе

понимания.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересуюшихся исто­ рией познания, проблемами философии, языка, культуры.

УДК ББК

ISBN 978-5-8243-\ 022-7

13; 80 (04) (082.1) 87; 81.2-7

© с.я. Левит, составитель серии. 2008 © Н.с. Автономова, 2008 © Российская политическая энциклопедия, 2008

Михаилу Леоновичу Гаспарову

-

Наставнику, собеседнику, другу

На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с Востока,

они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: по­

строим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмо­ треть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот, что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык ИХ, так чтобы один не понимал речь друго­ го. Ирассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали стро­ ить город. Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле ... Бытие,

11, 1-9

к этой теме так или иначе обращались почти все мои герои, кото­ рые писали о переводе. Рассказу о строительстве Вавилонской

башни 1 уже почти сорок веков: он почти на тысячу лет старше ос­ новной библейской истории. В приведенных выше девяти стихах (это все, что в Библии говорится о Вавилонской башне) мотивы строителей башни объясняются более или менее внятно: они хо­

тели «сделать себе имя», то есть увековечить память о себе, поче­ му-то уже опасаясь дальнейшего рассеяния по земле.

Менее

понятно, почему башня была разрушена. Объяснений этому в по­ зднейших комментариях дается несколько. Чаще всего такое: раз­ рушение башни

-

это наказание людям за гордыню и спесь,

за стремление выйти за пределы, отделяюшие небо от земли, бо­

жественное от человеческого. Иногда в этом рассказе видят пе­ чальный символ научно-технического прогресса, карабкающего­ ся

вверх,

Иногда

-

но

обваливающегося

под

собственной

тяжестью.

призыв уважать невербальную культуру, которая, в от­

личие от словесной, ближе к подлинной общности людей. Но есть и другие трактовки рассказа о Вавилонской башне; среди которых

мне ближе всего рикёровская. В этом рассказе речь идет не о меВавилонская башня, как поясняют историки культуры,

-

это монументальное

культовое сооружение из обожженного кирпича с многочисленными лестницами, сплошное внутри (таинства вавилонской религии свершались снаружи).

5

Познание и перевод. Опыты философии языка

сти разгневанного Бога, но о наступлении новой стадии в сущест­ вовании человека и человечества. «После Вавилона» повзрослев­ ший человек вынужден взять в свои руки ситуацию многоязычия,

разделяющего людей. И он обращается к пере воду. Ведь и дар ре­ чи, и способность учить чужие языки присущи всем людям, объ­

единяют людей. Конечно, работа перевода не легче, чем строи­

тельство башни, только она не притязает достичь небес. Она связана с риском и отвагой, преодолевающей страх перед чужим,

перед непереводимым. Человеческим уделом становится другое строительство

-

не башни, но той области соизмеримого опыта,

в которую каждый из нас, отказываясь от гордыни поиска абсо­ лютного совершенства, приносит нечто свое, понимая (как это понимает каждый переводчик), что нет приобретений без по­

терь ... Встречая в этой работе перевода Другого, человек только

и может строить себя. Слово «Вавилон» стало названием всемир­ ной ассоциации переводчиков.

Введение

Все европейские философии, кроме, кажется, греческой, воз­ никали в процессе перевода с одного языка на другой, с одной

культуры в другую и связанного с этим творчества (так складыва­

лись философские понятия и категории в латинском, итальян­ ском, французском, немецком и других языках). Несмотря на это, философия не всегда замечала перевод как заслуживающую вни­ мания деятельность, равно как не всегда она замечала и проблему языковых средств Формирования мысли. Разумеется, «возникать в процессе перевода-

не значит «возникать ТОЛЬКО из заимство­

ванных слов и понятий». дЛЯ того чтобы философия могла воз­ никнуть, каждый раз нужны, помимо определенных социальных

условий, внутреннее побуждение, тяготение, определенное на­ правление умствования и, разумеется, та интенсивная работа пре­ творения чужого в свое, которая и находит свое наиболее яркое

выражение в переводе. В наши дни проблема перевода возникает на стыке нескольких дисциплин

филологии, философии, исто­

-

рии, наук о культуре, текстологии и др. Эта проблема, обычно ка­ завшаяся вспомогательной, технической, приобретает самостоя­

тельный статус.

Перевод предстает не только как посредник

в межкультурном и межъязыковом обмене, но и как условие воз­ можности любого познания в социальной и гуманитарной обла­

сти. Обычно обращают внимание на роль перевода в развитии на­ циональных литератур, в расширении приемов художественного

творчества. Мой акцент иной

-

на философском и научном пере­

воде, на его роли в создании понятий, концептуальных систем,

философских языков. Заглавие этой книги звучит непривычно. Почему

-

отчасти по­

нятно. Слова «познание» И «перевод» вместе, как правило, не упо­

требляются-: познание чаще всего изучают как мыслительную деятельность или социальный институт, а перевод

-

как лингви­

стический или культурный феномен. Подчеркивая здесь взаимо­ связь познания и перевода (познание как перевод и перевод как познание), я хочу вывести в свет общего внимания огромное про­ блемное поле, которое обычно, будучи скрыто от нас другими сло-

Мне известна лишь одна

-

немецкая

-

книжка с таким названием, написанная

с позиций когнитивизма: Wils W. Коgпitiоп und Ubersetzung. Zu Theorie uпd Praxis der mепsсhliсhеп uпd maschinellen Ubersetzung. Tlibingen. 1988.

7

Познание и перевод. Опыты философии языка вами,

категориями,

понятиями,

утоплено

как

подводная

часть

культурного айсберга ... На самом деле тезис о познании и/как пе­ реводе не такой уж странный. Еще Платон в «Геэгеге. фактически утверждал, что познание есть способ языкового выражения опы­ та, точнее

-

перевод мнений в словесную форму. В этой процеду­

ре есть нечто такое, над чем мы обычно не задумываемся, однако

перевод прямо связан с потребностями работающей мысли. Тема - как филолога и как философа. В отличие от Тихо Браге, у меня не было обсерва­ познания и перевода интересует меня всю жизнь

тории, куда нужно было бы каждый день подниматься для наблю­ дений над звездным небом, но зато у меня есть другая лаборато­ рия

-

для наблюдений за жизнью языка и мысли, выраженной

в языке (языках}', и я приглашаю всякого, кто захочет, в неё вой­ ти. Впрочем, и входить в эту лабораторию не надо

-

мы всегда уже

в ней находимся, только, как правило, не даем себе в этом отчета. В ней накапливается трудный опыт (как положительный, так и от­

рицагельный) познания и перевода. Эта лаборатория находится на пересечении МНОГИХ дорог и МНОГИХ дисциплин, Связь познания и перевода затрагивает раз­ ные области культуры

-

философию, филологию, лингвистику,

психологию, историю идей и пр. Таким образом, перевод оказыва­ ется поистине междисциплинарным

предметом,

ХОТЯ, к сожале­

нию, островки разных знаний о переводе порой слабо связаны или вообще не связаны друг с другом. Для исследования каждой из пе­ речисленных выше областей практика перевода и его осмысление дают ценный материал, который невозможно получить никаким

иным путем. Так, практика перевода научной и философской ли­ тературы и опыт дискуссий со специалистами, ДЛЯ которых язык

оригинала является родным (у меня была счастливая возможность таких дискуссий), вводит в действие смысловые элементы, кото­

рые не зафиксированы ни в каких словарях. В ходе этих обсужде­ ний постепенно нарабатывается новый слой дискурсивной соот­ несенности языков, культур, способов мысли, выводятся в свет

сознания ранее не осмысленные взаимосвязи, выковывается (или ткется, как ковер, одновременно с разных кониов и с разных сто­

рон) общая сфера соизмеримости опыта, такой культурной умопо­ стигаемости, которая не только не противоречит критериям раци­

ональности, но и поддерживает их. В таких дискуссиях носители разных языков вместе переправляют текст через культурные и кон-

в русском языке имеется одно неудобство: языковая способность как таковая и отдельные конкретные языки именуются одним и тем же словом

-

язык, тогда

как во французском, например. эти инстанции различаются и нет необходимости постоянно уточнять

-

в языке как таковом или же в конкретных языках

8

...

Введение

цептуальные границы: один довозит переводимое до середины ре­

ки, а другой подхватывает и препровождает его на другой берег.

Но, конечно, гораздо чаще всю работу пере возчика приходится де­ лать одному человеку. Располагая этим трудным опытом культур­ ного перевозчика на стыке дисциплин, я надеюсь, что изучение те­

мы «познание И перевод»

в чем-то продвинет вперед работу по

созданию пролегомен к общей теории перевода

-

этого связующе­

го звена между различными сферами мысли и культуры. Иногда думают, будто перевод

-

это школярская, второстепен­

ная работа, например, одна из Форм обучения иностранным языкам. С известным пренебрежением относятся к переводу и не­ которые философы. Зачем учить чужие языки? Диссертацию о Ницше можно написать и не зная немецкого: ведь философские

смыслы не зависят от их языковой оболочки, так пусть с перево­ дами ковыряются филологи и преподаватели иностранных язы­ ков.

Есть и другие

сходные

рассуждения:

в принципе вне языкового панциря, а язык

-

мысль существует это сброс неподлин­

ного: так зачем же им специально заниматься? Философская мысль должна оградить себя от всего случайного и ненужного, ее цель

-

общаться на уровне смыслов и поверх языковых различий,

а потому перевод философии, собственно, и не нужен. Читая пе­ реводной текст, мы и в самом деле нередко забываем о его переве­

ценности И ссылаемся. например, на Платона так, как если бы он изъяснялся по-русски.

Но ведь такая забывчивость

-

как раз

и есть свидетельство некогорой эписгемологической наивности.

Это, конечно, вовсе не значит, что мы должны стать полиглотами и научиться читать на всех языках мира, однако учесть в строе сво­

их размышлений о любых философских предметах этот момент

перевода. пере воза и переноса" наших идей, конструкций, выра­ жений было бы полезно, а подчас

-

просто необходимо.

Понятие перевода (с языка на язык) не сразу сложилось в исто­

рии, хотя сейчас оно кажется нам само собой разумеюшимся>.

4

В русском И других европейских языках на первом плане именно эта троица ос­

новных понятий -« I1еревод» , « пере!IOС» ..« перевоз» ,акцентируюшихвнимание на

разных аспектах переводческогодействия - « вести за собой»

, (' нести

на себе», « вез­

ги в повозке» и др. На уровне бытового языка, отметим, русское слово

('

перевод»

употребляется, например, когда мы говорим о перссылке денег, о переводе стрелок

'!аСОВ, о переволе на другую должность или в следующий класс, о выражении опре­ деленных количеств в других мерах или единицах. Когда мы плохо используем что­ то ценное, говорят:

(, добро

перевоцят»

;

когда, напротив, хотят похвалить хорошее

ведение Шел или материальную удачу, говорят:

15

tale.

(1998-2004)15,

вывел меня к пониманию того, что речь

По-французски: La langue russe 11 Гергецуе de 'а репхёе contemporaine occidenНа русский язык это название оказалось практически непереводимым: не на­

до говорить о культурном «испытании» русского языка западной мыслью (фран­ цузское слово ергецуе

значит,

в частности,

испытание ... ).

нужно постоянно

подчеркивать не момент воздействия, а момент взаимодействия, говорили мне

коллеги. Однако у меня есть и союзники, например Вяземский, который по насто­ янию Пушкина тоже разрабатывал русский концептуальный язык (Пушкин гово­ рил «метафизический язык» И имел в виду абстрактную лексику; об этом подроб­

нее

во втором разделе).

Помимо желания

(и писателей) с новым французским романом «Адольф»,

«... имел

познакомить русских читателей речь шла о романе Б. Констана

-

Я еще мне собственную цель: изучивать, ошупывать язык наш,

производить над ним попытки, если не пытки [так что можно сказать, что заглавие моей программы «Русский язык на испытании современной западной мыслью»

подсказал мне не кто-нибудь, а П.А. Вяземский.

-

прим. мое.

-

НА.], и выведать,

сколько может он приблизиться к языку иностранному, разумеется опять без увечья, без распитья на ложе Прокрустовом. Я берегся от галлицизмон слов, так сказать синтаксических или вешествсниых. но допускал галлицизмы понятий,

умозрительные, потому что тогда они уже европеи змы ... ». См.: Вязем­ ский п.А. Адольф. Роман Бенжамен- Констана. От персводчика (1831) / / Перевод­ средство взаимного сближения народов. М.,

19

1987.

С.

35.

Познание и перевод. Опыты философии языка

в культуре, взятой как uелое, разумеется, идет не об однонаправ­ ленном

переводе,

но прежде всего о взаимопереводимости тек­

стов, концепций, понятий, культур, языков. Одним из важнейших для современного культурного и интел­

лектуального развития России я считаю вопрос о формировании и развитии русского языка понятий, или иначе

го языка.

2007 год

-

концептуально­

был объявлен годом русского языка!"; немалые

усилия прилагаются к тому, чтобы защитить права его носителей

в ближнем или дальнем зарубежье, в диаспорах, везде, где русский

язык не является (или перестал быть) государственным языком, а возможности получения образования на этом языке серьезно урезаны или же практически отсутствуют. На фоне активно про­

возглашаемого возрождения фольклорных,

мифопоэтических

и иных традиций в преподавании русского языка и литературы

(или, как сейчас стали говорить, словесности) в самой России, практически не уделяется внимания преподаванию русского язы­

ка как инструмента мысли, средства для ведения дискуссий.

В этой книге речь идет не о литературном, а о научном и философ­ ском переводе, а потому на самое видное место выдвигается зада­

ча формирования концептуальных средств русского языка. В пе­ риод решающего

культурного

перелома,

который

мы

сейчас

переживаем, эта работа должна осуществляться не только как спонтанное расширение словаря понятий, позволяющих отечест­ венной

культуре

взаимодействовать

с

другими

культурами,

но именно как осознанная и целенаправленная работа. Сейчас мы переживаем такой культурный период, когда язык находится в со­ стоянии расплавленной лавы, податливой на изменения, а потому

от этих формирующих усилий зависят концегггуальные возмож­ ности языка не только в настоящем, но и в будущем. Начав с ана­ лиза чужих переводов, принявшись затем за работу над собствен­ ными переводами научных и философских текстов, я переходила от анализа конкретных случаев к обшей проблематике перевода

как особого рода практики и познания. Редкой жизненной удачей была для меня работа в секторе теории познания Института фило­ софии РАН, который являл яркий и редкий (и в прошлом, и в на­ ши дни) при мер достойного сосуществования людей, говоривших

в философии на разных языках. А потому опыт философского раз­ ноязычия и сейчас кажется мне гораздо более плодотворным, чем попытки консолидироваться по типу одноязычных кружков, при-

16

Это было сделано по указу президента РФ: в рамках года русского языка про­

воднлись различные культурные и научно-практические мероприятия, в которых

официально участвовали представители многих зарубежных стран, в частности. Финляндии, Китая и др.

20

Введенне

нимающих язык и проблематику лидера и обороняющихся от все­ го того, что находится вовне.

В книге два раздела. Первый посвящен проблеме языка и по­ знания, второй

-

проблеме перевода и рецепции. Познание и пе­

ревод скрепляются языком как связующим звеном. Первый раз­

дел имеет дело с той гранью проблематики, где речь идет о языке и познании, этой первой ступени лингвистического поворота. Здесь я ставлю вопрос о значении структуры для современной на­

учно-гуманитарной методологии, об оценке структурализма как

историко-научного явления. Вопросы, связанные с судьбой гу­ манитарных наук, с перспективами и горизонтами философии, стоят сейчас иначе, чем двадцать или сорок лет назад,

-

в чем-то

радикальнее, в чем-то, напротив, размьпее иневнятнее. Приме­ нение структурных методов в истории гуманитарного познания

ХХ в. было мощной попыткой превращения языка в объект науч­ ного познания, а затем

-

распространения языковой методоло­

гии на другие области познания человека и общества. В наши дни эта тематика, которая может уже показаться архаичной, отжив­

щей, приобретает актуальное звучание. Отчасти это видно во Франции, где публикуются новые работы о судьбе структура­ листского наследия. Но еще более это заметно в России, где ре­ цепция содержаний, связанных со структурными методами и их постструктуралистскими идеологическими изводами, стала мас­

совой совсем недавно

-

в связи с выходом в свет переволов глав­

ных работ этого направления. Спецификой ситуации является их рецепция сквозь призму американских взглядов и прочтений.

А потому нам предстоит заново проанализировать археологи­ ческие

слои

даже

такого,

относительно

недавнего

В любом случае встает важный вопрос:

прошлого.

что есть структура

сегодня? Сама эта формула

-

«познание И язык»

-

может наполняться

разным содержанием в зависимости от того, идет ли речь о позна­

нии языка как предмета, о познании другого предмета с помощью языка, о познании другого предмета с помощью методов познания

языка, о схватывании несобственно языковых содержаний с по­ мощью общей языковой аналогии, языковой

метафоры

и др.

Примерами анализа этих проблем станут концепции классиче­ ского структурализма (Леви-Строс), постструктурализма (Фуко,

Деррида) структурного психоанализа (Лакан). При этом я пыта­ юсь хотя бы в какой-то мере заполнить пробел, который возника­ ет

в

результате

современных

тенденциозно

политизированных

или эстетизирующих трактовок концептуального наследия этих

мыслителей. Для меня все они интересны прежде всего в плане эпистемологическом, наименее изученном, как свидетельство по-

21

Познание и перевод. Опыты философии языка

явления новых конструкций субъекта и объекта в гуманитарном познании

-

на стыке философии с другими областями. Особой за­

дачей является анализ своеобразного перевода бессознательного в язык, совершенного Лаканом и его последователями. Познание бессознательного, с точки зрения классической теории познания, это парадоксальная и неразрешимая задача: трактовка бессозна­ тельного как особого рода языка стала концептуальным ответом

на этот парадокс. Однако перевод бессознательного в язык осуше­ ствим лишь отчасти: за пределами возможного перевода остается

эмоция, аффект, суггестия и другие явления, не сводимые к язы­

ковым даже в самом широком смысле слова. Немало актуальных вопросов возникает в связи с приобщением современной россий­ ской культуры к психоаналитическим движениям и практикам.

Возникает, в частности, задача формирования психоаналитиче­ ского языка, русскоязычной терминологии, которая могла бы справиться с изобилием новых содержаний и подходов, обеспе­ чить их осмысленную переработку и освоение.

Во втором разделе книги

-

«Перевод, рецепция, понимание»

-

две большие главы: первая посвящена проблеме перевода и рецеп­ ции

-

в основном тех авторов, чьи концепции мне довелось пере­

водить самой, вторая строится вокруг тех теоретических и истори­

ко-эпистемологических проблем,

которые возникают в связи

с переводом и рецепцией новых культурных и концептуальных со­ держаний. При этом вопрос о переводе трактуется в духе умерен­ ного оптимизма: различные

затруднения бросают нам

познавательные и лингвистические

вызов,

подталкивают к обсуждению

подчас головоломно трудных проблем. Однако разнообразные по­ пытки их решения дают возможность накапливать опыт перевода,

который не может отменить вавилонских разрушений, но позво­ ляет

трактовать

притчу

о

вавилонском

столпотворении

не

как

проклятье, но как вызов, который человек способен достойно

принять. В плане обшефилософском перевод может рассматри­ ваться

как один

из наиболее надежных механизмов пере носа

внешнего опыта во внутренний и обратно, как одна из форм ре­ флексивности. В плане социологическом перевод предстает как практика

культурной

медиации,

включенная

трансмиссии и рецепции. В плане культурном

-

в другие

схемы

как способ сохра­

нения наследия и приобщения к нему, а отсюда

-

образователь­

ное значение перевода для истории философии и гуманитарных наук. В плане эпистемологическом проблематика перевода позво­ ляет вплотную подойти к вопросу о познании Другого, располагая средствами, допускающими проверку опыта, так что здесь пере­

вод выступает как новая методологическая стратегия. Что зна­ чит

-

быть верным оригиналу, если при любой интерпретации

22

Введение

происходит не только усвоение, но и пересоздание? Проблема объективности в ситуациях культурного и понятийного перевода привлекает к сотрудничеству многие дисциплины,

способные

найти общие ракурсы обсуждения и выработать соизмеримые формы умопостигаемости, интеллигибельности, рациональности. Деррида некогда заметил: опыт перевода «берет на себя всю ответ­ ственность за судьбу разума, или иначе, всей грядущей мировой

всеобщности»!", Думается, это не преувеличение: речь идет о по­ стоянно возобновляемой эстафете, о передаче слов и мыслей

-

от

культуры к культуре, от языка к языку.

***

Число людей, которые внесли огромный вклад в разработку рассматриваемых мною проблем, очень велико, а формат книги, даже и такой объемной, очень ограничен: в нее вошла лишь малая

часть того, что заслуживало бы обсуждения в связи с проблемой познания и перевода. Осью для отбора персонажей (и их исследо­ вателей) и общим ракурсом рассмотрения были методология и эпистемология: именно эта точка зрения смоделировала мое ре­ альное участие в невавилонском строительстве человеческого вза­

имопонимания, или хотя бы мою работу по расчистке простран­ ства для такого строительства.

А теперь несколько слов о технических деталях оформления книги. Я нередко цитирую оригиналы (в собственном переводе), иногда даю скорректированные мною цитаты

из существующих

переводов, специально не обсуждая вопроса о том, что и почему менялось (эти вопросы требуют отдельного исследования и, мо­

жет быть, даже отдельной монографии). Ряд понятий встречается в книге в различном написании и оформлении

-

в зависимости от

контекста и от более или менее закрепившихся традиций. Это от­ носится, например, к понятию Я. В отношении этого понятия мною были приняты следующие условные правила оформления. Так, «я» у Декарта оформляется обычной строчной буквой (я мыс­ лю, следовательно

... и

т. д.) без курсива, «я» во второй фрейдон­

ской топике (также как и другие ее члены) ной буквы и курсивом (Я

-

Оно

-

-

с пишутся с заглав­

Сверх-Я). Между этими двумя

полюсами остается огромное множество философских контекс­ тов, в которых я использую заглавную букву без курсива

-

Я, тем

более, что такие прецеденты в исследовательском сообшестве уже есть. (Сама я не всегда пользовалась такой графикой, например,

17

Den'ida J. Voyous. Dеих essais sur la raison. Рапз, 2003. Р. 168. Это относится не

только к переводам с латыни и на латынь. о которых идет речь Б этом высказыва­

нии. но и о любых других культурных опытах перевола.

23

Познание и перевод. Опыты философии языка

употребляла закавыченное обозначение

-

«я»). Такое решение

унифицировать разнобой контекстов связано не с желанием воз­

величить Я, но со стремлением графически закрепить его особую (несклоняемую) позицию. Конечно, это упорядочивающее реше­

ние, как и любое другое, иногда выглядит неуместным, но с этим приходится мириться. Например, в соседних фразах могут встре­ титься я строчное и Я заглавное

-

даже применительно к одному

и тому же автору. Когда Декарт говорит «Я мыслю'> (а Леви-Строс об этом рассуждает), я будет строчным, но как только встает во­

прос «что есть Я?,> (где я становится предметом рассуждения и пе­ реходит из области склоняемых местоимений первого лица един­ ственного числа в область несклоняемых элементов, выпадающих

из морфолого-синтаксического строя фразы), оно пишется с за­ главной буквы написания

-

Я. Итак, Я заглавное обобщает единообразием

целый ряд различных смысловых контекстов,

где

встречаются Я воображаемое и Я реальное, самотождественность Я, множественность Я, образ Я, отчуждающие функции Я и мно­

гое другое. Более того, даже у Фрейда за рамками уже упоминав­ шейся триады понятий, используется написание Я (например Идеал-Я и Я идеальное). При этом Я нерелко встречается в сопо­ ставлении с Другим

-

тоже с заглавной буквы. Унификация гра­

фики может раздражать своей монотонностью, подравнивающей под одну гребенку многообразие философских контекстов обсуж­ дения этой проблемы, но одновременно дает возможность избе­ жать неупорядоченного

мельтешения

различных

написаний,

которые все равно не удается последовательным образом разгра­

ничить. Далее. После многих сомнений я решилась писать знаме­

нитое понятие Деррида вой в иентре

differAl1ce

-

-

дифферанс

и в оригинале

и

(dimSrance)

с заглавной бук­

в переводе (соответственно

и различАние), чтобы сделать это его понятийное нов­

шество, за которым трудно уследить в тексте, более рельефным и заметным. Подчеркиваю: у Деррида заглавной буквы в середине

слова

-

нет; это мой прием для опознания этого графического

и семантического неологизма.

Пояснения требуют и некоторые другие употребляемые мною понятия. Например

-

«русский концептуальный язык». Вводя это

понятие, я не про вожу четкого различия между понятиям и и кон­

цептами (об этом существует большая литература и единой пози­

ции между исследователями не существует) и использую его при­ мерно в том же смысле, в каком Пушкин говорил о «русском метафизическом языке», подразумевая при этом общеязыковой

слой абстрактной лексики. Кроме того, я включаю в понятие рус­ ского концептуального языка терминологические слои филосо­ фии и гуманитарных наук. Оговорок требует и понятие

24

discours

Введение

В русском языке преобладает прилагательное «дискур­

(discursif). сивный»

(например, дискурсивные практики у Фуко), которым

я тоже долго пользовал ась, однако в этой книге перимента

-

-

в качестве экс­

я пытаюсь разграничивать значения «дискурсный»

(условно говоря, относящиеся к дискурсам как социально рег­

ламентированным

речевым

практикам) и «дискурсивный»

-

В традиционном логико-лингвистическом смысле: линейный, по­ следовательный,

вербализованный

(в противоположность си­

мультанному, одновременному, образному). у этой книги есть еще одна особенность

открытая структу­

-

ра, а потому в нее можно входить (или выходить) в любом месте. Она не подчиняется строгим правилам логического развертыва­

ния, а потому в изложении неизбежно возникают круги, смысло­ вые переклички. Эта особенность усиливалась наличием двух планов рассмотрения «одного И того же»: сначала в первой части книги, в связи с вопросом о познании и языке, затем части,

в связи с разбором

-

во второй

конкретных контекстов перевода

и рецепции.

***

я хочу выразить безграничную признательность Михаилу Лео­ новичу Гаспарову (13.04.1935 - 07.11.05), который был для меня главной опорой на пути познания; его уже нет с нами, но я мыс­

ленно беседую с ним, продумывая все важные для меня вопросы. Я решила посвятить эту книгу его памяти не потому, что сочла се­ бя «достойной» такой чести, но потому что все в этой книге или

иначе,

прямо

или

косвенно,

согласием

или

-

так

несогласием

-

связано с нашими разговорами и обсуждениями. Эта книга не могла бы состояться без административного, науч­ ного и личного участия целого ряда людей, прежде всего

-

заведу­

ющего сектором теории познания Института философии РАН, академика РАН Владислава Александровича Лекторского и заме­ стителя директора Института высших гуманитарных исследований

им. Е.А Мелетинского при РГГУ Елены Петровны Шумиловой.

-

Бориса Исаевича

Пружинина, Татьяну Геннадьевну Щедрину,

Я благодарю моих дорогих друзей и коллег

Ирину Игоревну

Мюрберг

-

за то, что они побудили меня к написанию этой кни­

ги, а когда я на это решилась, неустанно вдохновляли и поддержи­

вали меня на всех этапах работы. Мне бескорыстно помогали также многие зарубежные колле­

ги, среди которых в первую очередь назову Шарля Маламуда, Маргерит Деррида. Ивона Бреса, Лидье Эрибона, Катрин Перре, Тома Рокмора, Хенрика Барана. Многолетний руководитель До­ ма наук о человеке в Париже Морис Эмар неоднократно содей-

25

Познание и перевод. ОПЬ/ТЫ философии языка

ствовал моим стажировкам в Высшей школе социальных исследо­ ваний и других исследовательских учреждениях Франции. С чувством любви и признательности я мысленно обращаюсь

к моей матери Надежде Ивановне Автономовой (24.06.1922 23.02.2008): светлая память о ней всегда будет со мной. Я благода­ рю мою замечательную дочь, Ольгу Муравьеву: ее специаль­ ность

-

международное

право,

но

она

постоянно

интересуется

моей работой и поддерживает меня во всех моих делах. Выражаю признательность Российскому государственному на­

учному фонду за предоставленную мне финансовую возможность опубликовать эту книгу.

Раздел первый Познание и язык

Глава первая

Мысль О структуре и проблема -обратнего перевода-

§ 1. Структурализм

и постструктурализм: прошлое и будущее

э

тот параграф представляет собой своего рода введение ко

всему данному разделу. В нем пойдет речь о различных фрагментах моего опыта (как читателя,

исследователя,

переводчика), связанных с вопросом о познании гумани­

тарных феноменов

через язык.

Эти фрагменты

опыта

относятся к областям, которые можно с известной долей прибли­ зительности

назвать

«классическим»

структурализмом,

пост­

структурализмом и структурным психоанализом. Речь идет о том,

что было для меня предметом чтения, перечигывания,

ния, перевода. Здесь будут показаны

-

понима­

с более близкой и более

дальней точек зрения, то есть вообще и в частности,

-

различные

способы перевода явлений человеческого мира, явлений сознания и бессознательного

в план языка, языковой методологии, язы­

-

ковой метафорики и других ипостасей языкового бытия. В хроно­ логическом смысле

в 1960-е годы и затем

это

-

означает возврат фокуса внимания движение навстречу нынешнему моменту.

Такой возврат одушевлен не просто ностальгией по уже пережито­ му, но и мыслью о том, что этот период в культуре и в познании

был пройден «слишком быстро», на лету, так что многое из того, что содержалось в концепциях и дискуссиях того периода, было

попросту потеряно. Нам теперь предстоит заново прочитать неко­ торые страницы этой истории и, возможно, обнаружить актуаль­ ное в том, что, казалось бы, давно ушло в тень.

Французский структурализм не бьm ни школой, ни совместно принятой программой, но в нем очень высока степень проблем­ ной общности и перекличек

-

отчасти потому, что он содержал

целый пласт философской и общеметодологической проблемати­ ки. Сам структурализм

-

это, полагаю, не философия, но скорее

общая методология, имеющая определенные философские пред­ посылки. Этот методологический аспект (акцент на отношениях, а не на элементах,

на функционировании, а не на генезисе,

на синхронных взаимодействиях, а не на диахроническом генези­

се и др.) никуда не девался. Он остался в науке как один из воз­ можных подходов, перестал вызывать споры, но вошел в набор

29

Познание и перевод. Опыты философии языка привычных

процепур,

отчасти породил

-

иногда от противного

(но всегда с учетом того, что было сделано в структурализме), не­ которые современные подходы, в частности те, что отказываются

от бинарных оппозиций в пользу анализа непрерывности нараста­

ния тех или иных качеств или же градуальных схем, более слож­ ных, нежели двоичные, структуралистские. В любом случае, в гу­ манитарной области и поныне осталось огромное множество явлений, не только не исследованных с точки зрения их структур­ ности, но и просто не описанных и, следовательно, настоятельно

требующих и

насколько

возможно

объективного

описания,

и структурного анализа, без которых научные предметы размыва­ ются до вкусовых интуитивных картин.

Но в структурализме нам важна не только методология, но и общий познавательный импульс, и те философские вопросы, которые были им поставлены. Подчас неосознанно для нас они присутствуют в размышлениях сегодняшнего дня. Чтобы увидеть это, не обязательно быть адептом структурализма. Например, Жак Деррида, яркий и яростный критик структурализма, выросший, впрочем, на плодотворной почве структуралистских проблемати­ заций, незадолго до смерти с горечью говорил о том, что период

60-х годов был пройден слишком быстро, что теперь нам нужно любой ценой удержать и переоценить его. В этой позднем внима­

нии к 60-м есть, конечно, и то, что относится к структурализму, определявшему идейное лицо этой эпохи. Интеллектуалы той по­ ры, при всем накале публичных страстей, были далеки от всеоб­ щей и всепоглощающей медийности, они еще не стали рупорами

транслируемых идеологий и ставили настоящие вопросы. Можно полагать, что и у Деррида эти мысли

-

не просто историческая но­

стальгия по ушедшим временам. Таким образом, у нас есть осно­ вания присмотреться к тем историческим возможностям мысли,

которые не были использованы или были слишком быстро забы­ ты в последующих взвихрениях постмодернизма. Что в них оста­

лось актуальным? Что может быть актуализировано? Даже беглый взгляд на историю гуманитарного познания пока­ зывает, что мысль о структуре

-

путешественница: она не идет по

прямой линии, но проходит ряд эпизодов, претерпевает ряд мета­

морфоз, пропитывается разными влияниями, вписывается в раз­ личные социокультурные конъюнктуры, шествуя

го ХХ века

-

-

в течение все­

по Европе и по миру. Здесь мы будем говорить о так

называемом «французском структурализме», который возникает

на стыке гуманитарной науки и философии. Французский струк­ турализм

интересен

для

нас

среди

прочего

тем

«порождающим

эффектом» прорастания философской проблематики сквозь спе­ циально-научную, который на нем виден очень ярко.

30

.f!iздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

французский структурализм

это явление неоднозначное!".

-

Наиболее бесспорным его представителем считается обычно все­

мирно известный французский этнолог Клод Леви -Строс, С целым рядом оговорок сюда же можно отнести также структурный психо­

анализ Жака Лакана, «археологию знания» Мишеля Фуко, некото­ рые литературоведческие и культуроведческие работы Ролана Бар­

та и др.!",

французский структурализм не является жестким

единым целым ни идейно, ни организационно, ни хронологически. Его представители

-

люди разных поколений, разных исследова­

тельских традиций и философских пристрастий. К тому же логиче­ ская

последовательность

этапов

структурализма

не

совпадает

с хронологической. Начальным моментом французского структу­

рализма можно условно считать встречу Леви-Строса с Романом

Якобсоном в 1943 г. в Свободной школе в Нью-Йорке, вдохновив­

шую Леви-Строса на перенос методов структурной лингвистики в область антропологии или этнологии. Затем структурализм пере­ кинулся на другие области

ропейские

-

-

как культурно экзотические, так и ев­

литературу, массовую культуру у Барта, психоанализ

у Лакана, историю идей у Фуко .. .На одной известной карикатуре изображались четыре мушкетера в туземных костюмах и под паль­

мами

это быяи Леви-Строс, Лакан, Барт и Фуко ... Не образуя ни

-

школы,

ни

группы,

они

сложились

в

сознании

современников

в единый образ. И не только карикатуристы, но и такие серьезные

и различные по своим установкам мыслители, как Франсуа Валъ-?

18 Sens et usages du tenne «зпцсшге. dans les sociales / Ed. раг R. Bastide. La Науе­ Paris, 1962; StructuraJisme et marxisme // Репвее. 1967. Ng 135 (Numero врёс.). Р.I-192.

19

Один лишь Леви-Строе открыто признает себя структуралистом, другие на­

званные исследователи не единодушны в вопросе о структурализме. Так, Фуко ха­ рактеризует его в «Рождении клиники» как плодотворный метод, в «Словах И ве­ щах»

-

как «разбуженное» сознание современной эпохи, но уже в «Археологии

знания» и «Порядке дискурса»

-

как этикетку, скрывающую другие проблемы. Ла­

кан не видит возможности выделигь структурализм как некое идейное единство

(Daix Р. Entretien ауес Jacques Lacan / / Lettres fгаш;аisеs. 1966. Ng 1159). Барт пола­ гает, что «те авторы, которых обычно связывают с этим словом, не чувствуют себя

солидарными в теории и борьбе»

(Barthes R. Essais critiques. Paris, 1964. Р. 213).

Ра­

зумеется, самосознание исследователей не может быть решаюшим основанием для отнесения их к тому или иному течению, но в данном случае оно симптоматично:

в известной мере определенность французского структурализма как некоего един­ ства идет не «изнутри», а «извне», от социальной ситуации, что, однако, не исклю­

чает определенного единства возникаюших при этом философских, методологиче­ ских, мировоззренческих проблем.

20 Wah! F. La philosophie entre l'avant et Гаргёь du structuralisme / / Qu'est-ce que lе structuralisme? Paris, 1968.

31

Познание и перевод. Опыты философни языка

или Жиль Делёзл, вполне серьезно воспринимали структурализм как определенное единство (в случае Валя

Делёза

-

-

ускользающее, в случае

вполне четкое и доступное росписи по признакам), описы­

вали его характерные черты. Очень важными для становления этой

мысли о структуре были труды Луи Альтюссера, который в 60-е годы сформулировал программу неидеологического марксизма и поле­

мически заостренный лозунг «теоретического ангигуманиэмаь-', Хронологически начальный этап французского структурализ­ ма

-

50-е годы, когда он еще не имел общественного резонанса:

так, в

в

1958 г. вышла «Структурная антропология» г. - лакановский манифест структурного

Леви-Строса,

психоанализа «Функция И поле речи и языка в психоанализе», а также, напри­

1953

мер, «Нулевая ступень письма» Барта. Кульминация этого идей­

ного движения

- 1966 г.,

когда вышли в свет программные труды

Лакана, Фуко, Барта. Когда в середине 60-х г. структурализм пользовался огромным вниманием, о нем повсюду писали, ему

посвящали специальные номера изданий, у тех, кого считали его

представителями, брани интервью; страсти кипели в яростной

полемике Леви-Строса с Сартром и Рикёром, Фуко с Сартром; отдельные фразы из этих полемик вокруг структуры и истории, структуры и человека, вошли в философский фольклор. Впро­ чем, уже в момент кульминации стали заметны и некоторые тен­

денции постструктуралистской (в известном смысле, внутрен­

ней) критики: наиболее характерны в этом отношении работы Деррида. В 70-е годы общественный интерес к структурализму пошел на спад, хотя научное развитие в каждой из названных об­

ластей продолжалось своим чередом.

Наибольшей исследова­

тельской и программной устойчивостью отличался Леви-Строс, который работает и поныне, разбирая и публикуя собственные архивы.

Моментом исчерпан ия структуралистской программы

принято считать конец 1960-х майские события не

выходят

1968 г.

на улицы»:

-

начало 70-х годов. А точнее

некоторые

увидели

фиаско структура.пизма на всех фронтах ческом, громко

идеологическом. возразить:

-

и облетевший весь мир тезис «структуры

-

в

нем

констатацию

научном, полити­

Правда, Лакан не упустил повода

именно структуры

как раз и

выходят на ули-

21 Deleuze J. А quoi гесоппап-оп 'е structuralisme'l // La philosoplJie. Т. lV. Le хх е siecle. Paris, 1973. Р. 299-335.

Altl1Usser L. Роцг Магх. Paris, 1965: рус. пер.: За Маркса. М., 2006: fdem. Lire 1е Capital (амес Ba1ibar Е. е! Macherey Р.). Paris, 1965. См. об этом: Автономова Н. Эта­ пы идейной эволюции Л. Альтюсеера / / Зарубежные концепции диалектики. Кри­ тические очерки. М., 1987. С. 187-234. 22

32

Rаздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

цы 2 3 , но так как любую его фразу можно было трактовать много­ значно, то и опорой для отпора критикам она не стала.

Логическая последовательность его этапов несколько иная-", Вспомним, что структурализм в гуманитарных науках

-

явление

не только междисциплинарное, но и международное. Первый его этап (30-40-е годы)

создание методов исследования языка

-

в различных школах американского и европейского лингвистиче­

ского структурализма. Его смысловая доминанта

-

исследование

языка как системы, причем точность исследования достигается за

счет отвлечения от «внешних» факторов

исторических, геогра­

-

фических, социальных и др. Последовательность в проведении этого общего принципа

-

трактовка языка как системы смысло­

различительных единиц различных уровней

-

сильно варьирова­

лась от школы к школе (наибольшие различия обнаруживаются

здесь между Пражской функциональной лингвистикой и датски­ ми глоссематиками), но сам принцип оставался неизменным.

Второй этап (50-60-е годы)

-

перемещение структурализма на

французскую почву. Классический представитель этого этапа К. Леви-Строс. Его смысловая доминанта

-

поиск новых методов

-

в теоретической этнографии и, что особенно важно, попытка при­ менить здесь некоторые приемы структурной лингвистики (пре­ имущественно фонологии), а также представить различные соци­ альные механизмы как взаимодействующие знаковые системы.

Поначалу методы, заимствованные из теоретической лингвисти­ ки, еще сохраняют свою строгость (правда, некоторые лингвисты с этим не соглашаются даже применительно кЛеви-Стросу, не го­

воря уже о его последоватеяяхг". Третий этап (в особенности 60-е годы) пространение

и

-

более широкое рас­

«размывание» лингвистической методологии.

С одной стороны, структурализм наследует установки предшест­ вующего этапа

-

пере нос методов исследования языка на другие

области культуры 23 в

-

историю науки (Фуко), литературоведение

Это произошло на обсуждении доклада Фуко в «Философском обществе»

1968 г.

Лакан встал на защиту Фуко, атакованного представителем так называе­

мого генетического структурализма Люсьеном Гольдманом. См: Дискуссия по до­

кладу М. Фуко «Что такое автор".

/ / Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, 1996. С. 46. Вопрос о том, были ли эти майские собы­ тия опровержением структурализма или, напротив, его подтверждением, - остал­ ся открытым при всей его абсурдности ... См. также: Gritti J., Toinet Р. Le structuralisme: science et ideologie. Paris, 1968. Р. 12. власти и сексуальности. М.,

24

Лишь первый этап предшествовал другим и логически, и хронологически, вре­

менной разрыв между прочими минимален или вовсе отсутствует.

25 Mounin Р.23.

С. Linguistique, structuralisme et marxisme / / Nouvelle critique. 1967. N2 7.

33

Познание и перевод. Опыты философии языка

и массовую культуру (Барт); с другой же стороны, он чем дальше, тем больше отдаляется от исходных методологических образцов

(каким была для Леви-Строса, например, структурная фонология

Н. Трубецкого и Р. Якобсона). Если Барт в работах 60-х годов еше пытался перенять вслед за Леви-Стросом методы структурной лингвистики, то у Лакана, например, язык из метода преврашает­ ся в метафору

-

образный способ представления в чем-то сход­

ных с языком, но не являющихся языком содержаний (бессоз­ нательного) .

Четвертый этап (конец 60-х

-

70-е годы)

-

это критика и са­

мокритика структурализма, выход его в широкие общественные

движения (у позднего Фуко, у тель-келистов-"

-

это выход в поли­

тику: язык есть социальная сила) или в более широкие области ис­ тории культуры (концепция Жака Деррида), Тем самым как бы замкнулся круг, который начал чертить лингвистический структу­

рализм:

минуя этапы научной замкнутости

структурализм размывания

-

(лингвистический

язык-объект), экспансии методов (язык-метод),

методов

(язык-метафора),

превращения

языка

в «символическую собственность», подлежащую присвоению или экспроприации (язык-социальная сила), язык возвращается на круги социальной проблематики, от которой лингвистический

структурализм некогда принципиально отказался. Этим этапам соответствует и различное понимание знака как основной едини­

цы языковой коммуникации: Леви-Строс опирается на знак как

на устойчивое целостное образование; Фуко и Лакан расщепляют

знак на смысл и форму и делают акцент на последнем «, на поверхность выплеснулась целая волна гениальных людей. Многих из них уже 53

Михаилов А. В. Надо учиться обратному переводу / / Обратный перевод. Русская

и западно-европейская культура: проблемы взаимосвязей. М.,

54

2000. С. 16.

За последнее время общеупотребительным стало название «Московско-тарту­

ская семиотическая школа», хотя до этого чаще говорили, как это делает Лотман в приводимом здесь высказывании, «тартуско-московская школа».

45

Познание и перевод. Опыты философии языка

нет ... Не всегда, конечно, гениальные возможности дают гениаль­ ные результаты, это сложный процесс. Но в тот период пульс

культуры как бы забился в этой сфере--> ... Таким образом, структурализм

-

это не шелуха омертвевшего

прошлого; он был взрывом, событием, энергия которого не взя­ лась невесть откуда, но была вынесена на поверхность глубокими

тектоническими процессами в познании и культуре. То, в чем не­ когда бился «пульс культуры», заставляет нас теперь заново при­ смотреться ко всей череде метаморфоз структуралистской пробле­

матики в Европе и в мире, удерживая в памяти свидетельства участников этих событий.

§ 2. Структурализм

Познание сознания

и поныне не только материал из архива исто­

рии. И сейчас актуальными для нас остаются многие проблемы, которые были в центре внимания структуралистов. Одна из них

-

проблема сознания и познания сознания. Трудность здесь заклю­ чается в том, что структуралистская концепция сознания нигде не

представлена в обобшенном виде: она вплетена в конкретную ра­ боту с материалом и плохо поддается изъятию из исследователь­ ского контекста.

Структуралистская концепция сознания не сводима к какому­ либо типу анализа сознания

-

натуралистическому или же рефлек­

тивистскому, характерным для западной философии в целом ". Так, структуралистскийподход к сознанию в основном не являет­ ся натурализмом (натурализм трактует сознание как «вещь», сход­ ную С вещами внешнего мира, а возможностьпознания, в том чи­

сле

и

познания

сознания,

видит

во

взаимодействии мира

и сознания как двух материальныхсистем или же воздействия од­ ной из них на другую): некоторые элементы натуралистической

трактовки сознания мы встречаем, пожалуй, только у К. Леви­ Строса. И тем более структуралистскийподход к сознанию не яв­

ляется рефлективизмом(рефлективизмтрактует сознание как «не­ натуральный» объект, данный субъекту или же эмпирическому

-

-

трансцендентальному

во внутреннем опыте, а в субъективной

способности самоотчета и самосознания видит гарантию возмож­ ности познания внешних объектов). Более того, концепции клас­ сического рационализма, и прежде всего лекартовская, построен-

55

Лотман Ю. М. На пороге неггрелсказуемого / / Человек. м., 1993. NQ 6.

56

Эти два основных типа сознания и познания со всеми их возможными вариан­

тами проанализированы в кн.: Лекторский В.А. Субъект. Объект. Познание. М.;

1980.

46

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

ная на принципе самоочевидности

cogito,

и современные концеп­

ции «субъективистской» ориентации (экзистенциализм,

персо­

нализм) становятся в структурализме объектами критики. Свое­ образие структуралистского

подхода к сознанию

во

многом

обусловлено именно его междуусобной позицией. Как уже отмеча­ лось, отношение структурализма к тому, в чем можно было видеть основные параметры классических представлений о рационально­

сти (ее всеобщности, необходимости), было отрицательным, тогда как другие аспекты классической рациональности (и прежде все­ го

-

сам поиск форм и способов обоснования знания) воспроизво­

дились и развивались в различных подходах структуралистской

ориентации. Столь же неоднозначным и противоречивым было и отношение структурализма к позициям, представленным экзи­ стенциализмом

или же персонализмом:

разумеется,

переживаю­

щий субъект в структурализме не мог мыслиться в качестве основы знания о человеке и знания о сознании, но в то же время те про­

блемные прорывы, которые привели, скажем, феноменологиче­

скую традицию к анализу языка и его роли в объективизации смыслов человеческой деятельности, находили отклик и выраже­ ние в структуралистской системе понятий,

В этой борьбе с субъективизмом пафос структуралистов, безус­

ловно, позитивистский. Они чувствуют себя первооткрывателями новых содержаний.

провозвестниками

подлинной научности

в море субъективизма; эмпирически обоснованное позитивное знание для них

-

это устойчивая опора в зыбком мире иллюзор­

ной свободы. Вещи и судьбы, влекомые потоком гуманистически интерпретируемой истории или, напротив, пригвожденные к ме­

сту тяжестью своей непроницаемой для разума субстанции, начи­

нают обретать строгие и стройные формы ных

структур,

на

уровне

-

соотношений

на уровне синхрон­ между

элементами.

Структуралисты, как алхимики, стремятся расплавить все ложные синтезы, построенные прежней культурной традицией, складывая из обломков

-

точнее, усматривая под обломками

-

четкие, похо­

жие на кристаллы структуры, в которых светится внутренняя упо­

рядоченность и законосообразность (этот ход мысли особенно четко прослеживается у Леви-Строса).

Характерно, что структуралистские построения не впечатлили англосаксонских

позитивистов,

уже давным-давно

миновавших

неопозигивисгский этап, почти не затронувший Францию, и по­ грузившихся В хитросплетения «посгпозитивиэма», который В на­ ши дни уже пришел к своему релятивистскому логическому завер­

шению.

При

этом

им

не

казался

убедительным

не

только

«метафизичный» Фуко или «эссеисгичный. Барт, но и наиболее последовательный из всех структуралистов

47

-

К. Леви-Строс, ко-

Познание и перевод. Опыты философии языка

торый воспринимался ими не столько как ученый, доказывающий свои тезисы научными доводами, сколько как «юрист, защищаю­

щий дело в суле»>'. Таким образом, однозначный ответ на вопрос о специфике структуралистского подхода к сознанию в философском плане за­

труднителен. С позитивистами структуралистов роднит и опора на позитивное знание, и безусловный антиметафизический, анти­

философский пафос, характерный для всех исторических разно­ видностей позитивизма. Однако если для «настоящих» позитиви­ стов любое знание, не основанное на фундаменте эмпирических фактов, оказывалось под подозрением, то для структуралистов де­ ло обстояло иначе. Само признание априорных структур, не сво­

димых к фактам и не выводимых из фактов, свидетельствовало о воздействии рационалистической традиции. Таким образом, обе эти характеристики (позитивизм или рационализм) оказываются односторонними,

а попытка объединить их не исчерпывает

своеобразия рассматриваемого объекта. Однако при этом обнару­ живался еще один элемент, противоречаший и эмпирико-позити­ вистским, И рационалистическим характеристикам структурализ­

ма, но соелиняющий обе эти тенденции в рамках весьма особой конфигурации. Этот элемент

-

романтический. Характерная чер­

-

та романтического умонастроения

разлад между мечтой и дей­

ствительностью, между реальностью и идеалом, ввергающий мыс­

лящего в ту или иную форму скептицизма. Таким скептицизмом отмечены

и

структуралистские

концепции:

структуры

просто

суть, они не сводимы ни к протокольным предложениям, содер­ жащим эмпирические констатации, ни к априорным истинам ра­

зума. И в этом утверждении есть пессимистическая нота: вопрос о природе структур, равно как и вопрос о природе языка или со­ знания, по сути, не разрешим ни на путях эмпиризма, ни на путях

рационализма. Оборотной стороной этого романтического скеп­ тицизма подчас оказывается своего рода демонизация структур.

языка, означающего, управляющих человеческой судьбой.

В этой связи возникает новый вопрос: а не является ли струк­ турализм особой разновидностью европейского (, которые служат тем местом пересечения и сгущения многообразных собы­ тий, придающих в конечном счете реальность конструкциям типа

Я. Вполне понятно, что Я как место пересечения событий, возник­ ших не здесь, а в иных краях, уже не может претендовать на роль са­

мотождественного основополагающего субстрата этих событий,

но лишь служит как бы их «вместилищем». Именно функциониро­ вание этого «анонимного дискурса», или бессознательного, актуа-

62

Раздел первый. Познание и язык. Глава первая. Мысль о структуре ...

лизирует ту индивидуальную подсознательную «лексику», которой

обладает каждый индивид, преврашает ее в речь и тем самым при­ дает ей смысл. Так и в концепции Лакана «символическое» функ­ ционирование

речи

первично

и

по

отношению

к

«реальному»,

И К «воображаемому». Лишь символическое действие механизмов языка и культуры способно скорректировать те иллюзорные кон­

струкции, которые измышляет Я воображаюшее, и тех запросов, к удовлетворению которых стремится Я реальное. Так и у Фуко

эпистема фактически выступает как бессубъектное и бессознатель­ ное условие возможности конструирования тех объектов, которые мы видим и о которых мы можем говорить. Барт ставит вопрос сходным образом: его интересует, каким образом различные типы

и формы «письма» преломляются в индивидуальном творчестве; какая совокупность приемов обеспечивает условия возможности литературы и ее познания. Всем этим конструкциям можно найти

определенное соответствие и в понятии «проблемагика» у Г. Баш­ ляра. В любом случае все эти модели условий возможности позна­

ния (,

давно

превзошедшим

структуралистский

лингвоцентризм ивышеюпим за рамки лингвистической мето­

дологни (Петтит, Уайт)?

Столь же разноречивы и мнения критиков Фуко, взятые в плане социально-идеологическом. Выражает ли концепция

Фуко периода «Слов и вещей» интересы левых сил (Фюре) или, напротив. защищает интересы крупной буржуазии (Лефевр)?

Отображает ли она массовые идеалы потребительского общества или общий мыслительный поиск французской интеллигенции, «перестройку мыслительного поля» В современной французской культуре (Гедез)? Анализ критических мнений о «Словах и вещах» в социаль­ но-научном плане также не проясннет картины. Одни исследо­

ватели упрекают Фуко в отсутствии или слишком беглой трак­ товке «великих

имен»

(Корвсз ), другие,

напротив,

видят

достоинство работы в ссылках на малоизвестных авторов и ма­ лоизвестные произведения (Кангилем). В зависимости от про­ фессиональных интересов одним критикам не хватает на стра­ ницах этой книги Боссюэ и Паскаля (Туане, Гритти), другим

Ньютона и Лавуазье (Верле), третьим

-

«Политической эконо­

-

мии» Монкретьена (Вилар), четвертым

-

анализа языковедче­

ских трактатов ХУН в., созданных вне рамок пор-рояленской

грамматики (Стефанини). Затем спор о фактах перерастает

в спор по вопросам более общего характера, связанным, напри­ мер,

с

возникновением

тех

или

иных

наук

или

вычленением

в их развитии качественно своеобразных периодов. Так, совре­ менная биология возникла много позже, че~1 кажется Фуко (Лабери), а современная политэкономия, напротив, гораздо раньше (Вилар), На каком основании, интересуются критики­ «пуантилисгъп

(этот термин принадлежит Сгефанини), Сер­

вантес в трактовке Фуко относится к докпассической эпистеме, а, скажем, «Менины» Веласкеса

-

к классической, ведь хроно­

логический разрыв между ними не столь уж велик? (Пелор­

сон). Почему в работах Фуко так мало материала из итальян­ ского Возрождения. разве не с Италией мы привыкли прежде

всего связывать представление о науке и культуре Ренессанса? (тот же Пелорсон). Где английские политэкономисты конца

ХУП в.? (Вилар). Короче

-

концептуальная постройка Фуко

столь «галлопентричиа», что сам «король-солнце» позавидовать;

мог бы ей

а можно ли на основе исследования материала

преимущественно французской культуры делать выводы отно­ сительно всей Европы в целом?

И вообще насколько обоснован сам замысел Фуко нить

мыслительное

единство

не

96

только

в

-

отдельных

вычле­ науках.

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего,>

но в целых периодах культурного развития Европы? Ведь этот замысел заставляет его сильно преувеличивать единство внутри

эпистем за счет многообразия их элементов. Фуко вынужден со­ поставлять между собою явления разных размерностей (Пелор­ сон, Пиаже), ставить на одну доску ученых разного ранга и веса, рассматривать уже сложившиеся науки в сопоставлении с теми

областями знания, которые в ту или иную историческую эпоху еще вообще не были науками (Корвез). Подчинение познания конкретной исторической эпохи единой схеме не позволяет по­

нять и объяснить ведущую роль одних наук в сравнении с дру­ ГИМИ, например преимущество физики и математики перед ис­

следованием языка в

XVH

в. (Корвез). Оно скрывает от Фуко

качественную специфику различных периодов внутри эписге­ мы, например, значение перехода от механицизма к динамизму

и от каргезианства к ньютонианству (Бюржелен) или различия в трактовке человека Декартом и французскими просветителя­ ми

XVH

В., равно зачисляемыми в классическую эпистему (Вер­

ле). Единственность эпистем и жесткость их внутренних св я­ зей

-

вот что мешает нам понять смену мыслительных структур

в исторической перспективе (Верли), приводит к «катастрофиа­

муе разрывов между ними (Коломбель). При этом связь между элементами внутри эпистемы только кажется жесткой, на самом деле она оказывается одновременно и произвольной, и круго­

вой: поскольку эпистема является вся сразу и одновременно,

связь составляющих ее элементов может быть лишь связью слу­ чайного совпадения (Лебон). Многим критикам кажется, что ис­ следование споров и столкновений во мнениях внутри эпохи ин­

гереснее поисков общей основы их единства, если она вообще доступна вычленению (Лабери), а анализ преемственности в идеях и научных достижениях важнее выявления качественно

своеобразных периодов развития науки (Стефанини, Вилар).

Нет, воэражают другие критики, замысел Фуко и интересен, и плодотворен (Пруст). Он

-

именно как замысел

-

значитель­

но превосходит замысел известной и популярной книги Т. Куна «Структура научных революций»: Кун лишь описывает те или

иные признаки парадигм, а Фуко стремится вычленить подлин­ ные познавательные структуры. Причина того, что это не впол­

не удалось Фуко, не в порочности замысла, а в несистематично­ сти

метода,

приведшего

к

«неразумию

развития

разума»

при

переходе от одной эпистемы к другой (Пиаже).

Однако, пожалуй, самая важная проблема, к обсуждению ко­ - и о фактах в концепции Фу­

торой сводятся все другие споры

ко, и о ее философском и методологическом смысле,

блема человека и истории.

97

-

это про­

Познание и перевод. Опыты философии языка

Для того чтобы научиться действовать в настоящем и ос­ мысленно строить будущее, человек должен научиться пони­

мать свое собственное прошлое

-

время культуры, пронизыва­

ющее и во многом определяющее его. Действие в настоящем

и тем более устремленность в будущее предполагают выход за пределы данного, выявление в человеке еще не раскрывшихся

возможностей. Для современного человека своеобразной реког­

носцировкой такой способности выходить за собственные пре­ делы оказывается познание истории. История в собственном смысле слова не может быть переделана, но она может быть пе­ - это не объ­

реосмыслена. Для современного человека история

ект музейного любопытства и не учебник с готовыми рецепта­ ми действия на все случаи жизни. История не дает всеобщих рекомендаций, но зато она скрывает в себе множество смыслов, гораздо больше того, что черпает из нее каждая конкретная эпо­ ха, избирающая и развивающая лишь одни и опускающая дру­ гие возможности гуманистического осмысления прошлого. Все

сказанное в полной мере относится и к области истории науки и культуры, которую исследует Фуко. Исследование истории в целом, а также истории науки и культуры в частности критич­ но по самому своему замыслу, поскольку оно учит отрешаться от всех предлагаемых современным мышлением некритических

стереотипов мысли, языка, действия. Историческое исследова­ ние показывает их несамоподразумеваемостъ, их истоки и нача­ ла,

их

конкретно-исторические

причины,

а следовательно,

их

преходящий ограниченный смысл. Оно подрывает эгоцентризм человека каждой

конкретно-исторической эпохи, показывая

возможность и неизбежность также и других способов социаль­ ной жизни, других установок, ценностей, идеалов. Именно по­ этому в наши дни трактовка истории культуры

-

предмет горя­

чих споров и идеологических столкновений ...

Расширяя перспективу и круг исследуемого материала и вклю­

чая в него те работы Фуко, которые были написаны раньше «Слов И вещей» и после этой книги, мы видим, однако, что ни самозамк­ нутость эпистем, ни резкость разрывов между ними, ни оторван­

ность их от социального контекста, ни обращение к языку для ре­

шения эпистемологических вопросов, ни постановка проблемы человека в столь заостренной негагивистской форме не были для Фуко чем-то постоянным и неизменным. И вместе с тем в других его работах есть нечто такое, что, казалось бы, абсолютно отсут­

ствует в «Словах И вещах» 124, - это прежде всего проблематика со\24

Создается впечатление, что «Слова И веши- были во многом подготовлены НС­

главной линией творчества Фуко в первой половине 60-х годов, связанной с его со-

98

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

циальной обусловленности познания. Она возникает уже в первой работе Фуко «Психическая болезнь и личность» (1954), развивает­ ся в его докторской диссертации, опубликованной под заглавием «Безумие и неразумие: история безумия в классический век»

в «РОЖдении клиники»

(1961),

(1963,

ее подзаголовок

-

«археоло­

гия взгляда медика»), а затем и в работах следующего периода

«Надзоре И наказании»

тории сексуальности»,

(1975), «Воле к знанию» (первый том «Ис­ 1976). Таким образом, работы 60-х годов,

вместе взятые, выступают как первый этап творческой эволюции

Фуко, который можно назвать «археологическим». Проблемно­ концептуальный костяк этого периода образуют три «археоло­

гии»

-

«РОЖдение клиники», «Слова и вещи» и позже

-

обобщаю­

щая и замыкающая этот период «Археология знания» (1969). В основе «Истории безумия» лежит традиционная для фран­ цузской буржуазной социологии антитеза нормы и патологии.

В данном случае она становится критерием различных эпох в ис­

тории европейской культуры. В этой работе нет столь четкого, как Б «Словах И вещах», членения на периоды, однако качественно своеобразные этапы намечаются и здесь. В период Средневековья

и ВОЗРОЖдения норма и патология, рациональное и иррациональ­ ное, «разумное» И «безумное» пока еще не разделены жесткой гра­

ницей. даже «корабли дураков», посредством которых общество отторгает от себя анормальное, не нарушают диалога между «ра­ зумным»

И «безумным»,

поскольку иррациональное остается

Б культуре источником вдохновения, областью поэзии и фанта­ зии, которая не только не ЧУЖда разуму, но, быть может, выступа­ ет как его высщее проявление.

Разрыв между рациональным и иррациональным унаследован

нами, полагает Фуко, от эпохи Просвещения, которая исключает возможность их единства, диалога, обмена, помещая безумие за

решетку. И это не метафора: речь здесь идет о вполне определен­ ном социальном институте, о так называемых «общих больни­ цах», или стационарах, в которых содержались начиная с середи­

ны ХУН в. не только психически больные, но и многие другие категории людей, чье поведение отклонял ось от норм буржуазной морали и общего принципа контроля страстей разумом: гуляки,

моты, тунеядцы, богохульники, неблагодарные дети и пр.

Вовсе не собственному развитию медицины, настаивает Фуко,

общество обязано возникновением психической болезни как фе­ Номена

-

болезни души наряду с болезнями тела, но определен-

Трудничеством в журнале

«Critique».

Же монография «Раймон Руссель-

Практически все статьи этого периода, а так­

(1963)

строятся вокруг проблематики языка

и его нового места в культуре.

99

r Познание и перевод. Опыты философии языка

ным социальным обстоятельствам: во-первых, это массовый страх (эпидемиями, рассадником которых считались именно «общие больницы», вследствие этого туда впервые были направлены вра­

чи).

Во-вторых,

это социально-экономические

потребности

развивающегося капитализма, нехватка рабочих рук, всеобщее принуждение к труду, которое требовало освобождения из заклю­

чения всех трудоспособных (и тем самым вьщелялась категория больных, не способных трудиться). Таким образом, именно соци­ альные побуждения превращают психическую болезнь в самосто­ ятельную категорию, а медицина лишь закрепляет в системе своих

понятий то отношение к помешательству, которое уже сложилось

в обществе. Фигура врача

-

это, по Фуко, воплощение разума

классической эпохи, подчиняющего себе все неразумное и ирра­

циональное, а психическая болезнь

-

это лишь констатация того,

что поведение данного человека не соответствует общеПРИНЯТЫ1\! нормам: это категория социальная, но никак не явление общей патологии или специальной психопатологии.

Тот же методологический принцип, а именно опора в изучении знания на целый комплекс социальных обстоятельств

-

юридиче­

ских и моральных, мировоззренческих и политических,

теризует и следующую работу этого цикла Археология взгляда медика». клиники

как особого

XVIII-XIX

вв.

-

-

-

харак­

«Рождение клиники.

Конечные причины «рождения»

медицинского

учреждения

на

рубеже

в общегосударственной задаче охраны общест­

венного здоровья (осознанно поставленной после Французской буржуазной революции), в необходимости контроля за врачами, разоблачения шарлатанства и защиты потерпевших законом, в из­

менении социального статуса больного и пр. Все эти обстоятель­ ства неизбежно при водят к перестройке самого «пространства» болезни: лечение больного становится уже не столько делом се­

мьи, сколько задачей всего общества. История медицины прославляет свои победы, а реальность да­

ет иную картину. Как получилось, что безумец явился в облике ду­ шевно больного, а не очага борьбы с дьяволом? Этим и занимает­ ся «археология». «Археологический» подход предполагает весьма нетрадиционный взгляд на, казалось бы, привычные концепту­

альные и исторические реалии, на всю историю познания. Так, медицинские и, в частности, психиатрические понятия, утверж­

дает Фуко в работах этого периода, не заданы внутренним разви­ тием

соответствующих областей познания; они определяются

прежде всего социальными

мировоззренческими

-

-

экономическими, политическими,

причинами. При этом естественно, что

понятия медицины и психиатрии в значительной мере лишаются

у Фуко своей естественно-научной определенности, так что, на-

100

Раздел первый. Познание и язык. Глава вторая. Фуко: «диагностика настоящего»

пример, собственно нейрофизиологическая симптоматика оказы­ вается лишь побочным моментом при рассмотрении телесных

и особенно душевных болезней. Уже в работе «Психическая бо­

лезнь и личность» Фуко трактует психическую болезнь как след­ ствие социального отчуждения, как зашитную реакцию организ­

ма,

неспособного

нормально

регулировать свои

отношения

с социальной средой. Трактовка эта как бы следует за двузначно­

стью французского слова айёпацоп, которое означает одновре­ менно и «отчуждение» И «помешательство».

Общество получает доступ к регулярному наблюдению за чело­ веческим телом, а сообразно этому меняются методы понимания

и лечения болезни: «классификационная» медицина родов и ви­ дов, иерархий признаков и аналогий уступает место анатомо-кли­ нической медицине, основанной на патанатомии и регулярной

практике вскрытия трупов. Классификационная медицина вдох­ новлялась идеями Декарта и Мальбранша, для которых «видеть» значило «воспринимать» В свете разума в иерархии абстрактных признаков; для анатомо-клинической медицины видеть

-

значит

постигать в опыте живое, хотя и бренное, человеческое тело. Этот новый опыт конечности человеческого бытия (бренность, смерт­

ность), считает Фуко, и превращает индивида в возможный объ­ ект позитивного познания, а медицину

-

в методологическую или

даже онтологическую основу наук о человеке.

Мы видим, таким образом, в работах Фуко первой половины 60-х годов одновременно два направления исследований: с одной стороны, это исследование социальной обусловленности знания

вне явной связи с проблемой языка 125 «, мы всегда подразумеваем неадекватность одного языка другому и не­

адекватность языка самому себе. Вавилон выступает как образ неустранимой множественности, не возможности завершить си­

стему и конструкцию. В свою очередь, эта множественность одно­ временно и ограничивает возможность «верного»

бует постоянно возобновляемого усилия. «необходимое и невозможное»

-

перевода, и тре­

Перевод как нечто

так формулирует Деррида апо­

рию перевода в своей работе «Вокруг Вавилонских башен». Под сенью этого рассказа случаются все наши индивидуальные опыты,

связанные

с

языком,

так

или

иначе

воспроизводящие

и эту необходимость, и эту не возможность перевода.

Деррида многократно признается: тот единственный язык, на котором я говорю, который культивирую, обрабатываю, в ко­ тором живу, более того, в свой кокон,

-

-

в который я замкнут как солипсист

не мой язык (созвучие с немотой тут приходит ОТ

русского языка и во французском не подразумевается). При этом, 184

Там же. С.

24-25.

142

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

уточняет Деррида, говоря «не мой», Я вовсе не говорю «чужой»185. Это язык Друтого, скажет он позже. Правда, тут немедленно воз­ никает некое «перформативное противоречие»: я изъясняюсь на этом языке настолько хорошо,

что никто не заподозрит во мне

«груцящегося-иммигранта» ИЛИ «получившего убежище» в стране

этого языка. Таким образом, если я, хорошо говорящий по-фран­ цузски, говорю, что это не мой язык, это напоминает парадокс

лжеца: то, чтО я говорю о языке, на котором я говорю, есть ложь, потому что демонстрируемый при этом способ моего владения

этим языком перформативно опровергает сказанное.

Если ввести этот опыт в форму МЫСЛИ, получится свидетельство, разорванное противоречием: и

2) я

1)

я говорю лишь на одном языке

никогда не говорю на одном языке: и прежде всего потому,

что не существует таких чистых наречий или «идиом», которые представляли бы собой один-единственный язык. По рождению

я

франкоязычный франко-магрибец (и все это

-

-

потому, что де­

кретом Кремьё 1870-го г. алжирским евреям была дана француз­ ская национальность, которая потом была временно отнята прави­ тельством Виши в период оккупационного режима, и это жестко

коснулось ДеРРИда, изгнанного из школы). Люди, говорящие по­ французски, живут и в других странах

-

в Канаде, в Бельгии, в Се­

верной Африке. Но не только они, никто вообще не живет и не на­ ходится в одном-единственном языке. И философ обязан это понять: ведь всякая философия софия

-

-

полиглот и потому всякая фило­

переводчик; она говорит на многих языках, она имеет спо­

собность к изучению чужих языков, все философские тексты про­ низаны другими текстами.

И

вообще,

в любом

языке,

уже

предназначенном для перевода, уже находящемся в ситуации пере­

вода, не может быть «собственности» как единолично присущего

или же подлежащего изъятию. А потому все наши призывы к эман­ сипации, революции в языке и посредством языка оказываются не­

осуществимыми. Вместе с тем оказывается, что в языке никто себе не тождествен: каждый находится в процессе обретения идентич­

ности, который в принципе никогда не завершается. Так что судьба человека, единственный язык которого

-

не его язык, не уникаль­

на. В некоем парадоксальном смысле это судьба всех людей. В рам­ ках «метафизического кода», говорит Деррила, нахождение в язы­ ке

-

это некое изначальное отчуждение, а к тому же язык (как нечто

цельное и единственное) вообще не существует: в нем есть вкрапле­ ния, прививки, заимствования, протезы, подмены, транспозиции.

Иначе говоря, в функционировании языка всегда присутству­

ет перевод, который занимает особое место среди всех других 185

Derrida J. Le monolinguisme de Гашге. Paris, 1996.

143

Познание и перевод. Опыты философии языка

проявлений «несамогождественносги» языков. Перевод сразу по­ мещает нас в ситуацию множественности языков инечеткости, нечистоты всех границ

-

между языками, наречиями, идиомами.

Переживание личной судьбы в языке и языках неизбежно обра­ щает нас к архетипическим и аллегорическим сюжетам, объеди­ няющим нас под сенью общезначимого. Архетипом, вводящим

в проблематику теории перевода, выступает для философии Ва­

вилонская башня. О чем идет речь? Что все это значит

-

спраши­

ваем мы себя, уже в который раз. Как быть со словом «Вавилон», которое является одновременно именем собственным и именем

нарицательным? Как перевести имя города, которое несет в себе и событийно уникальное и нарицательно всеобщее? Наверное, в подобных случаях можно лишь комментировать и разъяснять, но не пере водить.

Вопрос о переводе и непереводимости оказывается неразреши­ мым: «Я не думаю, что нечто когда-либо является непереводимым,

как, впрочем, и того, что нечто является переводимымэ О". Но из этого не следует, что задача перевода теряет свою настоятельность.

Деррида называет перевод «прекрасной И ужасной ответственно­

стью»187, «неоплатным долгом» (во Французском языке долг как долженствование и долг как материальное обязательство выража­

ются разными словами

- devoir

и

dette),

он восхищается перевод­

чиками, которые «единственные умеют читать и писать-Р". Иначе говоря, умеет читать и писать только тот, кто пере водит.

Паралелль этим своим мыслям о необходимости и неразреши­

мости переводческой задачи Деррида находит у Беньямина'з", Для них обоих, Деррида и Беньямина, в языке всегда уже есть пе­ ревод, стало быть, перевод не вторичен, но современен оригиналу

или даже парадоксальным образом ему предшествует; в любом случае нет оригинала, который не запрашивал бы перевода - это­ го ярчайшего проявления «несамотожлественностил языков. Все эти вопросы представлены в тексте Вальтера Беньямина «Задача переводчика»

картин»

-

вступлении к немецкому переводу «Парижских

Бодлера. Перевод, по Беньямину,

ответственность; его задача

-

-

обязанность, долг,

«вернуть смысл»

(Sinnwiedergabe).

Вокруг перевода клубится вся эта лексика дара и долга, психоана-

186

Derrida J. Qu'est-ce сп'ппе ггаопспоп «relevallte,,// Quillziemes assises de lа traduc-

поп Ипсгалс 1R7 188 189

(Arles 1998). Paris, 1999. Р. 25.

/bid. Р. 21. Jbid. Беньямин В. Задача персводчика / Пер. с нем. Е. Павлова. Приложение / / дер­

рида Ж. Вокруг Вавилонских башен. С.

87-111.

144

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: . Именно в момент, который не­ возможно

точно

датировать

в

культуре,

в

момент

осознанного

снятия единственного, священного центра, язык, понимаемый как механизм знаковых замещений, и получает возможность по­

всеместного распространения: «В этот момент все становится дискурсом чальное

,

т. е. системой, в которой центральное, первона­

или трансцендентальное

означаемое

никогда не присут­

ствует абсолютно вне системы различий--".

§ 3.

Языковые обнаружения философии

Наши представления о познании претерпели за последние де­

сятилетия сушественные изменения. Особенно глубокому пере­ смотру подверглась ренних

методология

характеристиках,

историко-культурными,

и

в

научного

ее

связи

с

познания

и в ее внут­

мировоззренческими,

социально-психологическими

и другими

Derrida J. La structure, 'е signe et le jeu dans le disсошs des sciences humaines / / Derrida 1. Г'еспшге ег la ditference. Paris. ]967.

214

215

Derrida J. Г'еспшге et la difference. Paris, 1967. Р. 411.

216

/bideт. Р. 411.

173

Познание и перевод. Опыты философии языка

параметрами его развития. Совершенно очевидно, однако, что проблемы методологии научного познания самым тесным обра­

зом связаны с проблемой предмета, его конституирования, фор­ мирования. Методолога интересуют прежде всего не готовые объ­ екты вне зависимости от путей их конституирования, но именно сами эти пути, различные этапы и стадии того сложного процесса,

которым и является процесс оформления представлений о пред­

мете научного познания. И потому особое внимание исследовате­ ли уделяют прежде всего «нижним этажам» формирования пред­ мета

познания,

так

как

именно

здесь

складывается

спектр

познавательных средств. При этом вопрос о предмете науки, оче­ видно, не может решаться ни формально и априорно, ни прагма­ тически иконтекстуально

-

в каждом конкретном случае прило­

жения заранее заданного метода к новым предметным областям.

Но тогда как же должна складываться такая определенность, ка­ ковы ее параметры?

Когда мы рассматриваем столь характерное и вместе с тем столь яркое сов

-

-

в смысле всех этих интересуюших нас здесь процес­

явление в современном гуманитарном познании, как струк­

туралистские исследования (в частности, во Франции), нам при­ ходится дать себе отчет в том, сколь многое

нам еше здесь

непонятно. Вполне очевидна неполнота социально-психологиче­ ских характеристик структурализма как реакции на субъективизм, равно как и узкометодологическая его трактовка, сосредоточен­

ная на проблемах применения заранее выкованного метода в ши­ роких сферах гуманитарного познания, хотя именно эти качества структуралистской методологии позволили выявить общие струк­ турные закономерности в самых, казалось бы, несопоставимых

областях. Вместе с тем совершенно очевидна здесь и неполнота ИЛИ даже суженность методологической рефлексии относительно применимости познавательных средств структурализма в тех или

иных областях. К чему собственно прилагается структуралист­ ский метод?

Каков предмет структуралистских исследований?

Можно, по-видимому, высказать гипотезу о том, что в структура­ ЛИСТСКИХ исследованиях мы имеем дело с особой предметной областью, которая пока еще не может быть представлена в дис­ кретных и дискурсивных формах, которая скорее угадывается, улавливается как тенденция (и потому схватывается самими пред­ ставителями структурализма подчас на уровне иллюзорном, дале­

ком от предметной глубины и концептуальной расчлененности),

нежели постигается как отчетливый сформировавшийся предмет научного осмысления. То, что формирующаяся теория определя­ ется не только методом, но и предметом, даже если он еще не сло­

жился в знании, мы видим на при мере такого видного мыслителя

174

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

структуралистской

и

постструктуралистской ориентации,

как

Жак Деррида. У него нет своего объекта в том смысле, в каком ис­ пользуются, скажем, ритуал или миф у К. Леви-Стросса, феноме­ ны

массовой

культуры,

а также литературные

произведения

у Р. Барта или даже история у М. Фуко; нет у него и такой «приви­ легированной» точки употребления метода, как, допустим, «поле» для этнолога или «диван» для психоаналитика. Тот материал, на котором формируется научный предмет Деррида,

-

это языко­

вые обнаружения философии. Это не звучит оригинально. Осмысление роли языка в форми­ ровании мышления, вполне самостоятельной и не прикладной,

стало необходимостью практически для всех направлений совре­

менной западной философии, хотя, конечно, способы такого ос­ мысления могут быть весьма различными. Философия позити­ вистской ориентации, например, уже почти столетие ставит своей

задачей очищение мысли от изначальной языковой метафорично­ сти, от нестрогих и расплывчатых обыденных значений языка; философия Хайдеггера и хайдегтерианцев, напротив, предполага­ ет не искоренение метафоричности языка любыми средствами и не превращение его в строгое, точное, однозначное орудие вы­ ражения мысли, но как раз полное погружение в язык и исконную

языковую метафоричность как пристанище бытия и всякой пра­

вомочной мысли о бытии. Деррида идет здесь своим путем; за феноменальным уровнем

своего материала

-

языковыми проявлениями философии, он,

по сути, нащупывает предмет, который в своих определениях мо­

жет быть только метаязыковым (или прото-языковым?) и не/око­ ло-философским. В самом деле, если взять язык «как он есть», то мы увидим систему достаточно устойчивых и заранее заданных

категориальных расчленений, навязываемых языком всякой мыс­ ли (например, систему бинарных оппозиций типа присутствие

отсутствие, белый

-

-

черный и т. д.). Если же взять философию

«как она есть», то она должна будет раскрыться перед нами как са­ модостаточная и самообоснованная система устоявшихся катего­

рий. Деррида рассматривает и язык, и философию в особом пово­ роте, где за языком и в языке просвечивает то, что можно было бы назвать чистым «письмом», а за «полнотой присутствия» объекта

в философии обнаруживаются «различия», «следы», «про-грам­ мы» И Т. д. И т. П., образуя сами условия возможности акта мысли, означения, смыслополагания.

Отправляясь от своего материала

-

языковых обнаружений

философии в понятиях философских текстов

-

Деррида осуще­

ствляет многократные операции, которые выше былм названы

«челночными»: он идет от языковой эмпирии текста к философии

175

Познание и перевод. Опыты философии языка

и философским смыслам и затем опять возвращается к эмпирии на новом витке. При этом язык приводится во «взвешенное» со­ стояние: вступают в действие далекие аналогии между словесны­

ми формами и смыслами, перетряхиваются привычные языковые ощущения, переструктурируются устойчивые смысловые поля,

проблематизируются априорные категориальные расчленения; при этом, по сути, мощный концептуальный аппарат «обессмыс­

ливания» при водит язык к тому, что можно было бы назвать «ну­ левой ступенью смысла». Одновременно на место этих нейтрали­ зованных значений

и категориальных расчленений

вводится

в действие множество новых понятий, придуманных Деррида или

чаще взятых из анализируемых философских текстов, где они ка­ зались несущественными,

малозначимыми:

в

новом

исследова­

тельском повороте они начинают обнаруживать и новые смысло­

вые возможности. В результате таких поступательно-возвратных движений между языковой эмпирией и философскими смыслами и должно осуществляться

-

постепенно, «по крупице»

-

дискур­

сивное прояснение тех мыслительных солержаний, которые пока

еще не имеют дистинктивной формы и как бы пребывают на уров­ не нерефлексивного опыта, и одновременно осторожное снятие тех дискурсивных расчленений, которые, будучи для нас привыч­ ными, оказываются слишком грубыми и прямолинейными в от­

ношении формируемого мыслительного содержания.

Само взаимодействие и взаимоопосредование между сферой расчлененности, дискурсивности, дистинктивности (в термино­ логии Деррида

-

«различие»,

«различ.Ание», «след»,

«грамма»

И пр.) И сферой тайны и сокрытости, неясности, нерасчлененно­ сти, неочерченности (в терминологии Деррида, «вуаль», «покров», «пелена», «гимен» И пр.) предстают перед нами как гигантская ме­ тафора акта означения,

пронизывающая все работы Деррида

и в каждой из них обнаруживающая свои особые качества и аспек­ ты. Главный герой, главное «действующее лицо» всех произведе­ ний Деррида

-

письмо в его особом смысловом повороте, письмо

как метод расчленения и различения мыслительных содержаний. но, по сути, и как предмет

-

тот противоречивый и парадоксально

задаваемый предмет, который прорисовывается в «деконструк­

тивных- актах работы философа. Хотя, однако, письмо и выступа­ ет в концепции Деррида как протагонист, оно может осуществ­ лять свои функции лишь при поддержке других соответствующих ему понятий. Присмотревшись далее более подробно к некото­

рым основным понятиям метода Деррида. мы попробуем прояс­ нить некоторые черты в том предмете, который стоит за всеми

операциями его мыслительной работы и, по сути, формируется ими как особый научный предмет.

176

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: ,.необходимое и невозможное,>

Метод Деррида заключается, таким образом, в «деконструк­

ции.

философских текстов путем «различания», обнаружения

в них следов и различий, посредством «письма» В чистом виде. Что

все это значит? Процелура «деконструкции» текстов предполагает обнаружение (или точнее

самообнаружение) в этих текстах их

-

внутренней самопротиворечивосги, непоследовательности, нару­

шающей замкнутость системы и обесценивающей ее прежние опоры. Де конструкция , как ясно из уже сказанного, предполагает особого рода работу с языком, с текстом, выявление меры само­ стоятельности языка со всеми его концептуальными расчленени­

ями и со всей его метафоричностью лительным

содержаниям,

-

которые

по отношению к тем мыс­ в

нем

запечатлеваются

и выражаются. Деконструкция, в свою очередь, невозможна без

работы «различ.Ания-

(dit1erAnce),

погружаюшей нас в своего ро­

да «неразрешимую диалектику». Этой диалектикой пронизан и сам термин «различание.

-

неографизм, который призван обо­

значать одновременно и различие как результат,

и различие как

процесс, как акт разпичения-огсрочивания (таковы два основных

значения французского глагола

-

ние

«differer»).

«Грамма как различа­

это структура и движение, которые не могут быть помысле­

ны на основе оппозиции присутствия/отсутствия. Различание

-

это систематическая игра различий, следов различий, размещения (курсив автора),

посредством которого элементы соотносятся

друг с другом. Это размешение есть производство, одновременно

и активное, и пассивное (буква "а" в слове "различ Ание" указы­ вает

на

неясность

в

отношении

активности

или

пассивности,

на то, что не может управляться и распределяться этой оппозици­

ей)

-

тех интервалов, без которых "полные" термины не могли бы

означать, не могли бы вообще функционировать--!".

217

Derrida J. Роыиопз. Егпгепепз. Рапь, 1972. Р. 38~39. Впереводе БиБИХИНа этот - это структура

фрагмент звучит так: «Грамма как разнесение, в таком случае,

и движение, которые уже не поддаются осмыслению на основе оппозиции ПРИСУТ­

ствие/отсутствие. Разнесение

-

это систематическая игра различений, следов раз­

личений, размещения, через которое элементы соотносятся одни с другими. Это размещение есть продуцирование. одновременно активное и пассивное (необыч­

ное а в слове

«differAl1ce» указывает

На эту взвешенность между активностью и пас­

сивностью, на то, что еше не поддается упорядочению и распределению при помо­

щи этой ОППОЗИШ1И), тех интервалов, без которых -полноценныс» элементы не

были бы означающими, не функциониропали бы»

. Деррида

r. Скарпеттой.

с А. Ронсом, Ю. Кристевой , Ж.-Л. Улбином,

Ж. Позиции Беседы М.,

2007.

С. 39~40.

Подробнее опереводе Деррида см. во втором разделе. Главное здесь то, что знаме­

нитые опорные термины Деррида diffегепсе чие

-

-

diПёгАllсе я перевож у как «разли­

различ Ание», а Бибихин как "разность ~ разнесение»: в результате в его ост­

роумном переводе теряется смысловая связь этой пары терминов с философской традицией (где присутсгвует, разумеется, не «разность», а «различие» в его соотне-

177

Познание и перевод. Опыты философии языка

Особенно наглядно эти деконструктивные процедуры различа­ ния проявляют себя в анализе текстов, посвяшенных истолкова­ нию взаимосоотношения «письма»

И «речи» В истории культуры

и в современном ее состоянии. На огромном числе примеров (от Платона до современных структуралистов) Деррида обнаруживает осознанное или подспуднос выдвижение на первый план речи

(прямое и непосредственное орудие коммуникации) и трактовку письма (косвенное средство представления представления) как «паразитического», «вторичного», несушего с собой ложь и лице­ мерие, разобшенность и вражду людей. При этом именно момент

говорения и одновременно слушания и пони мания собственной речи

(s'entendre-parler)

осмысляется как та основа, на которой

звук и значение, внутреннее и внешнее, материальное и немате­

риальное соединяются в единой цепи коммуникативных актов.

Справедлива ли такая привычная для нас иерархия? Нет. Коль скоро те качества знаков, которые и делают их орудиями комму­

никации, ярче всего проявляются именно на письме (например, на письме легче закрепляются такие смыслоразличительныепри­

знаки, которые на слух не воспринимаются, и др.), значит, пись­

мо «важнее» речи; но коль скоро «письмо» И «речь» В обычном их понимании связываются отношениями взаимообусловливания, значит, должен быть обнаружен другой, более фундаментальный уровень, на котором бы определялись условия возможности и то­ го,

и другого, как письма, так и речи в привычном смысле: так

вводится понятие «прото-письма» как игры различий, как умно­ жения

«следов»

И

варьируюших саморазличаюшихся повторов

элементов.

Но зачем нужны Деррида все сложности с «различанием», «протописьмом»,

«деконструкциями»,

нием на месте кажущихся «полиот.

«следами»,

С

прочерчива­

И «присугсгвий.

множества

следов, свидетельствующих о различиях и отсрочках, о смещени­

ях и границах, о пределах и других «антиметафизических. фено­ менах в действии? Зачем ему нужно бесконечное умножение по­ нятий, денотат которых остается неясным или, в самом лучшем случае

«прочерченно- неяоным.

,

«прослеженно-эавуалирован­

ным»? И каков статус той дисциплины

-

«грамматологию>

-

кото­

рая, не стремясь к синтезу и не достигая его, так или иначе обоб-

сениости с тождеством). Кроме того. для того. чтобы подчеркнуть в неографизме

dit1erAnce

необычный графический элемент а, Бибихин вынужден время от време­

ни переходить к французскому написанию; в моем варианте это а так или иначе присутствует и в русском варианте термина (различАние); третий вариант обозна­

чения

ditTerAnce впереводе

Бибихина

-

оттяжка. оттягивание. так что единого тер­

мина русский читатель не опознает ...

178

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

шает и объединяет методические приемы и методологические принципы «деконструкгивной» работы «письма»'?

Сам Деррида дает на эти вопросы различные и не очень ясные ответы, в которых, по сути, аргументируются различные подходы.

Первый можно было бы назвать интенционально-динамическим: здесь

грамматология

характеризуется

прежде

всего

как

некое

устремление, задача, настроенность мыслительной работы с тек­

стами. Второй подход

-

статический, связанный с характеристикой

наличных состояний и результатов: здесь грамматология трактует­

ся как область «соучастия корней--" различных наук и дисциплин (в том числе, философии и тех или иных «региональных» ИЛИ спе­ циально-научных

дисциплин).

Раскрывая

методологические

и эпистемологические намеки этого определения, мы считали ра­

нее уместным говорить в этой связи о проблеме условий возможно­ сти гуманитарного познания, и, по-видимому, небезосновательно. Однако ныне представляется необходимым пополнить рассмотре­ ние вопроса об условиях возможности познания анализом пробле­

мы реального формирования нового, почти не изученного предме­ та, который обнаруживает себя противоречиво и парадоксально. Область такой особой, не сложившейся в знании предметности тонко предчувствовал ась и отчасти уже описывалась во многих ра­

ботах структуралистов, хотя, как правило, в них шла речь скорее о конструировании

-

в постнеокантианском смысле

-

нового объ­

екта гуманитарного познания, нежели о первоначальных этапах по­

знания уже существующего в действительности предмета.

Однако и сам Деррида, и целый ряд его исследователей катего­ рически возражают против самой возможности определить те или

иные шаги осуществления проекта Деррида как шаги познания

особого научного прелмета-!". Никакая научная предметность не соответствует и важнейшему для Деррида понятию «прото-пись­ ма». «Это самое прото-письмо

не может и

никогда не сможет

считаться объектом науки. А все дело в том, ЧТО оно никогда не сможет быть сведено к форме присутствия. Присутствие же управ­ ляет всей объективностью объекта и всеми познавательными от­

ношениямие Ч". При этом аргументация Деррида такова: декон­ структивная

методология

не

соответствует

никакому

научному

предмету, ПрОТО-ПИСЬМО и другие, родственные ему понятия ни­

когда не смогут стать объектами научного исследования, так как само понятие научного объекта есть не что иное, как видоизме-

21Х

DerridaJ. Dе1аgгаmmаюlоgiе. Paris, 1967. Р. 131, 140, 142.

219 Jhid. Р.

13,42,74,88,109,124.

220 /hid. Р.

83.

179

Познание и перевод. Опыты философии языка

ненное «метафизическое» понятие присутствия, тогда как суть ар­ хиписьма и др.

-

как раз в выявлении «отсугствий- И «различий».

(Тем самым понятие научной объективности, как и вообще поня­ тие объективности сводится всецело к возобновляемому и вос­ производимому

присугствию,

К

полаганию

самотождественных

предметов, явлений, ситуаций.) И далее: никакая наука

-

наука о значении или некая новая семиотика и т. д. И т. п.

скажем,

-

невоз­

можна за пределами метафизики, так как наука принадлежит «ме­ тафизической» эпохе и вне ее теряет свой смысл, ибо лишается главного понятия

-

объективности. Подчеркивая связь объектив­

ности в научном и в философском (еметафизическом») смысле,

Деррида трактует само понятие объективности повторяющегося присутствия

-

-

как устойчиво

в Феноменологистическом духе.

Но такая трактовка объективности не учитывает других модусов существования и обнаружения того «особого» объекта, о котором

идет речь-". Важно здесь и вот еще что. Деррида считает и по­ стоянно

подчеркивает,

что

в

каждом

тексте,

принадлежащем

философской (в его терминологии «метафизической», «логоцент­ ристской-

)

традиции обнаруживается «сосуществование» в опре­

деленной пропорции собственно метафизических постулатов и предпосылок, более или менее ясно выраженных, с тем слоем текста, с теми темами, которые можно назвать критическими в от­

ношении этих метафизических предпосылок. Но ведь тогда, оче­ видно, и вопрос об объекте и объективности должен ставиться как-то иначе, более дифференцирован но в отношении обоих этих

фрагментов текста: по-видимому, здесь можно было бы говорить о своего рода многоуровневой объективности, постигаемой на

различных уровнях различными способами. Хотя Деррида и отрицает объективность своего объекта, мно­ гие его особенности прочерчены им достаточно отчетливо. Оче­

видно, что это нефилософский объект, несмотря на то что он весь­ ма близок к философии и без посредства философии вообще не может быть замечен, осмыслен, обрисован. Этот объект не стоит «перед» нами, как того требовала бы этимология слова «объект»,

«предмет», но задается косвенными, обходными, окольными пу­ тями и средствами. При этом очевидно, что в его состав так или иначе включаются необычные способы языкового существования

и обнаружения философии и других форм интеллектуальной дея221 Правда. в размышлениях Деррида о снятии трансцендентального означаемого в современной философии фактически содержится мысль о расширении, высво­ бождении тем самым пространства гуманитарных наук и, соответственно, возмож­ ности объективного познания в этой области.

dans le

disсошs

des sciences

пшпашеэ

//

(Derrida J. La зггцсшгс, le signe et le jeLl J. Г'ёспшгс е! la ditTerencc.

йетаа

Р.409-428).

180

Раздел пер8ЫЙ. Познание и язык. Гла8а третья. Деррида: , а затем трактуя эту сферу как производную, проблематич­

ную и несерьезную, философия «заклинает угрозу»228. Обычно соотношение между философией и литературой трак­ туется весьма сходно с тем, как Деррида трактует соотношение

между речью и письмом. А именно: философия (она же

-

речь)

наделяется способностью прямого отношения к истине, а литера­ тура (она же

-

письмо) рассматривается как нечто производное,

вторичное, несамостоятельное. Иначе говоря, непосредственно­ еть философски-речевого отношения к истине покупается ценой третирования письменно-литературного отношения к истине, хо­ тя на самом деле отторгнутая литературность выступает как «свое

другое» философии. «Деконструктивный- ход размышлений Дер­ рида должен был бы заставить нас помыслить некую прото-лите­

ратуру (или прото-философию"), представляющую условия воз­ можности как философии-речи, так и литературы-письма в их

обыденном смысле. При переводе деконструктивных процедур на более привычный для методолога язык, становится очевидно,

сколь плодотворна взаимная обращенность философии и литера­ туры, сколь полезны, следовательно, исследования литературного

слоя философских текстов (и прежде всего

-

анализ их риториче­

ского строя, системы тропов и фигур, участвующих в построении

собственно философской аргументацииг--? и одновременно сколь полезно рассмотрение тех компонентов литературы,

22R Си//ег J. Тассцсз

где она по-

Derrida / / Structнralism апс Sil1ce. From Levi-Strallss to Derrida.

Oxford, 1982. 229 Интересное развитие этой темы мы находим в работе Derrida J.

La mythologie bIanche: la гпегарлоге dans le texte philosophique / / Derrida 1. Marges - de ]а phiJosophie. Paris, 1972. Р. 247-324. Об этом подробнее во втором разделе.

187

Познание и перевод. Опыты философии языка

своему разрабатывает общие ДЛЯ всех видов разумной человече­ ской деятельности ресурсы мысли и выражения.

Строгая философия и «литературность», как справедливо заме­

чают некоторые исследователи Деррида, сосуществуют в его рабо­ тах не на манер компромисса, но

кальной форме;

-

каждый в достаточно ради­

и это придает работам Деррида своеобразие

и силу. Лишь теперь ДЛЯ нас проясняется место работ Деррида, определяемое в двух пересекающихся кругах методолого-лингви­

стических исканий хх в., с одной стороны, и культурных феноме­ нов от Гуссерля до новейших литературных течений

-

с другой.

Неправ будет, видимо, критикДеррида, ограничивающийся впол­ не определенными (и вполне понятными) идеологическими кон­ статациями. Неправы будут и те исследователи, которые остано­ вятся

перед стеной непонятного в фактически исследуемом

Деррида предмете, не увидев за ней трудного прорастания ростков научного постижения новой проблемной области, и те исследова­ тели, которые сведут свою полемику с Деррида к выявлению его апологетических в отношении современной авангардистской ли­ тературы претензий. Ответ первым должен был бы, наверное,

предполагать наряду с демонстрацией тех феноменов в концепту­ альных построениях Деррида, которые свидетельствуют о нали­ чии формирующегося в знании предмета, такие историко-науч­

ные экскурсы, которые могли бы оказаться убедительными при анализе начальных стадий Формирования ныне уже признанно сложившихся научных предметов в родственных проблемных по­

лях. Ответ вторым должен был бы, наверное, содержать напоми­ нание о том, что литературный авангардизм, как и вообще модер­ низм

в

искусстве

-

это

явление,

которое

вовсе

не

сводится

к вполне определенным идеологическим уровням, содержит в се­

бе и иные потенции, давшие первоначальные «эксперименталь­ ные» проработки многих художественных замыслов, позднее раз­ витых уже в системах других художественных средств и т. д.

Деррида занят не бессмыслицей. а тонкими, еще не вполне очерченными проблемами, он идет к овладению высшими прему­ дростями метода, и потому для него не случайность

-

само обра­

щение к современному литературному материалу. В результате применения своей достаточно изощренной техники анализа он

в состоянии усмотреть логику, структуру в, казалось бы, совер­ шенно хаотичном мышлении, уловить мало заметные взаимосвя­

зи между абсурдными текстами, которые, по видимости, «ничего не отражают»,

и действительностью,

породившей эти тексты.

Апологетика того, что некогда называлось «контркультурой», тем

самым до известной степени присутствует в текстах Деррида. Од­ нако ограничиться такой констатацией

188

-

значило бы допустить

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида:

изобретать условия справедливости-ъ'. Конечно, по началу мы И считаем и рассчитываем, следуем правилам, законам и обычаям, но в какой-то ответственный момент все это в нас должно остано­ виться

-

чтобы могло наступить состояние, в котором должен со­

вершиться акт другого порядка значимости.

Сродни справедливости

-

вера. Деррида различает религию

И веру, как и Киркегор, для которого вера (в отличие от религиоз­ ного учения) парадоксальна. Подобно справедливости и дару, она предполагает радикально деконструктивный жест, который равно

относится ко всем религиям (по крайней мере, иудаизму, христи­

анству, исламу). Вера в этом смысле нерелигиозна, она не может быть полностью определена никакой конкретной религиозной

позицией, текстом, системой, институтом, и именно в этом смыс­ ле она абсолютно универсальна. А без веры (равно как и речевого акта, каждый из которых есть обет, обещание, свидетельство),

без акта доверия другому никакое общество невозможно. Филосо­ фия «на пределе», философия с помощью предельных понятий обязана помыслить это: вся сложность в том, чтобы потом соотне­ сти с этими ее мыслями этику и политику, демократические ин­

ституты, всю социальную жизнь. Политика, мораль и право это не должно экономить на сомнениях, на апориях; они

-

-

все

усло­

вие их осушествления.

Другие мыслительные координаты? Общий фон: европейское и французское. Если оглянуться на поч­ ти столетнюю историю развития европейской философии, то мы

увидим, что с некоторых времен Философы стали заботиться не столько о продолжении общего дела, сколько о ниспровержении всего того, что было до них. Все они ниспровергают предыдущее

(как метафизику), а потом и сами попадают под шквал очередных ниспровержений. Чем больше философия становилась не общим делом мысли, а стремлением к неповторимости личной манеры,

тем ближе она подходила к искусству и дальше отходила от науки.

Как и раньше, философия ощущает и внутреннюю потребность переосмыслений, и вызов извне, со стороны современной жизни,

науки, искусства, социальной практики. То и другое смыкаются: чтобы хорошо опровергать предыдущее, нужно найти точку опо­ ры

-

а где ее искать

-

внутри или вовне?

Были периоды, когда философия имела четкое представление о своих возможностях, исходя из определенного набора антропо­

Логических способностей человека. Кант мог смело проводить

243 Derrida

J. Force de loi. Paris, 1994.

201

Познание и перевод. Опыты философии языка

разграничительные линии

между наукой,

сферой свободного суждения

-

искусством,

этикой.

и все потому, что он знал, как

именно чувственность обобщает данные внутреннего и внешнего

опыта в формах пространства и времени, рассудок подводит этот опыт под общие понятия, разум имеет дело с более высокими син­ тезирующими

принципами, применение которых к недозволен­

ным объектам неизбежно приведет к апориям и т. д. Как известно, Кант считал свою схему универсальной, хотя строил ее в соответ­ ствии с опытом естественных наук своего времени и сам был не

только философом, но и ученым. Однако теперь эти представле­ ния пошатнулись: кто, что, чем и как познает, какой результат по­

лучает и чем может его обосновать? Это предполагает и новый взгляд на мыслительный аппарат, и новые представления о воз­ можном предмете познания.

По целому ряду причин (среди них

-

сопряжение высокоана­

литичного наследия картезианства с немецкими глубинами по­

знавательного синтеза) во Франции происходил и многие инте­ реснейшие мыслительные эксперименты

последнего столетия.

В общей лаборатории прорабатывались и наследие феноменоло­ гии (когда, вслед за Хайдеггером, Сартр применил феноменологи­ ческие процедуры к свободе, Мерло-Понти

-

к телу, Рикёр

-

к значению, а Деррида обобщил их, поставив под вопрос сам фе­ номенологический жест мысли), и экзистенциалистский проект, и альтюссеровский крен в сторону зрелого Маркса (безличные структуры «Капитала»), и несрационалистическая идея «эписте­ мологического разрыва»

в познании, и яркие поэтические экспе­

рименты со словом, которое хотелось вырвать из сферы влияния «агрессивного» разума. Особенностью французской культурной ситуации 50-60-х годов было отсутствие чего-либо равноценного европейской философии науки (неопозитивизму, логическому позитивизму). Когда субъективистские схемы индивидуального выживания исчерпали себя, возник общественный запрос на на­

учную философию. Именно в этой ситуации французский струк­ турализм, который был не философией, а методологической тен­ денцией,

связанной

с

распространением

лингвистических

методов на другие культурные объекты, прогремел как новейшая

научная философия и идеологически сплелся с лозунгами «теоре­ тического анти гуманизма».

Леви-Строс, Лакан, Фуко, Барт, Кристева

-

на разных полях

-

показали и заострили значимость языковой доминанты культуры.

Но этот период социальной затребованности «научной филосо­ фии», роль которой по совместительству выполнял структура­ лизм, быстро прошел. Вряд ли можно сказать, что он исчерпал се­

бя, хотя социальные эмоции после 1968-го года хлынули в совсем

202

Раздел первый. Познание и язык. Глава третья. Деррида: «необходимое и невозможное»

другие дела (этику и политику). В 70-е годы, в противоположность БО-м, все уже забыли об оппозиции науки и идеологии, ранее столь значимой, а «новая философия» начала охотиться за прояв­ лениями «репрессивного» разума в близкой и дальней истории.

Научный проект структурализма перестал быть массово интерес­ ным,

хотя

свою

плодотворность он

сохраняет и

поныне

-

ведь

в гуманитарном познании многие области и поныне даже не опи­ саны по единообразным основаниям и не систематизированы, не говоря уже об отсутствии общей теории объекта, так что линне­ евской работы в гуманитаристике хватит еще как минимум на сто­ летие, хотя современная мода этого не поддержит.

Полный отказ от прежнего пафоса науки и научности привел к росту антисциентистских умонастроений, когда во главу угла

ставилось все неструктурное и нелогичное (аффекты, потоки, те­ лесность, динамика), сосредоточиваясь вокруг «желания», при­

внесенного в философию психоанализом, но сублимированного в ней до общеэротического опыта жизни тела и души. Общим ме­ стом постструктуралистских концепций, формой смешанного те­ лесно-духовного

удовольствия

стало

наслаждение

чтением

и письмом как универсальными процедурами культуры: начина­

ется период массового писательства, при котором каждый волен

творить (еписатъ»}, присваивая себе что угодно чужое, в формах внежанровой полуимпровизации

-

эссе. И это интертекстуальное

пространство стало своего рода амортизационной подушкой,

смягчающей удары реальности (все равно непостижимой) и сти­ мулирующей полеты воображаемого «

чТО вся эта работа, которая нередко выглядит как бессмысленная, ерническая, насмешливая, издевательская, некоммуникабельная,

нарочито дразнящая людей других философских традиций, уже есть наметка путей для другой мысли, которая была бы способна на концептуальное использование всего того, что уже было добы­ то в модусе игровом.

А теперь оглянемся назад

-

туда, где мы попытались нарисо­

ватьдве картинки: одну под знаком наличия, другую различия

-

-

под знаком

и попытаемся подвести некоторые итоги деконструк­

ции. Мы уже задумались о том, где же все-таки место самого Дер­ рида. Сейчас, кажется, можно сказать, что Деррида

-

не там, где

царят наличия и метафизическая серьезность, но и не там, где

игровые подмены сметают все опоры. Его место скорее там, где с трудом построенное различительное и различающее простран­

ство дает свои изводы: где возникают «прото-письмо-

письма, «прото-след.

как извод

как извод следа, «различАние» как извод

различия. Однако и все эти «прото-следьп не были пределом де­ конструкции.

Открыв все шлюзы и породив всеобщий поток расчленений и деиерархизаций, леконструкция начинает теперь высматривать

среди этого всеобщего потопа то, что составляет минимальные не­ обходимые условия человеческого выживания в культуре

-

то, что

на самом деле не поддается никаким играм, подменам и стирани­

ям. Напомним, что постепенно мы уже собрали большое количе­ ство этих новых предметов

-

таких, как вера, смерть, дружба, со­

общество, гостеприимство, дар, справедливость. И это уже совсем другой ряд, нежели ряд всеобщих оборотней (фармаконов, гиме­ нов и пр.), которые можно истолковать как угодно. Правда, в ито­ ге получилось нечто странное: традиционалистское и даже архаи­

ческое изумление перед некоторым набором вечных человеческих

тем 2 47 . Когда Деррида прямо спрашивают, можно ли говорить о его философии, он чаще всего отвечает «нет». Подобно тому как не существует ни деконструкции вообще, ни метафизики вообще, но лишь отдельные конкретные случаи работы с ними, точно так же нет и философии Деррида

-

французски: ни

ни

la philosophie,

ни вообще, ни в частности (по­

une

рпйоьоргпе). А что же тогда

247 По-видимому, вместе с этим происходит и уточнение критического мотива: важно отрицание не просто uелостностей, но именно органических, слитных це­ лостностей, не просто иерархий, а репрессивных иерархий, и не просто центроп

(центр необходим человеку как точка притяжения к невозможному), но догмати­ чески стабилиэируюших иенгров, прекрашаюших всякое движение. Таким обра­ 30М, леконструкция

мым

-

и

вешей.

-

это неустанный поиск невозможного как такового, а тем са­

парадоксальным

образом

неВ03МОЖНОС1ЪЮ.

209

подпитываемых

самой

этой

Познание и перевод. Опыты философии языка

собственно есть? Есть некий опыт: Деррида так и говорит

-

«не

моя философия, а мой опыт--". Слово «опыт» привлекает его многими своими коннотациями и обертонами: оно предполагает и путешествия, и испытания, и пересечения с жизнями других лю­

дей, и уникальность собственных (наивных или рефлексивных)

мыслительных поступков. Опыт многое может, но он обязательно упирается во что-нибудь невозможное ... Мы видели, сколько у Деррида тончайших поворотов и оттен­ ков мысли в бесконечно варьирующихся

контекстах,

сколько

у него умственного блеска со всеми его интеллектуальными ассо­

циациями и этимологическими перетолкованиями. Но пусть ху­ дожественный блеск и все соблазны яркого стиля не закроют от

нас хода мысли

-

умной, хитрой, сильной, светскойй",

-

наверня­

ка способной сделать больше того, что нам пока показали. Дерри­ да, как когда-то Леви-Стросс перед намбиквара, преподал нам урок письма

-

урок тонкого аналитизма, членораздельности и ар­

тикулированности. И за этот урок внятности противного

-

-

пусть даже и от

мы не можем не быть ему благодарны.

Уже сейчас несомненно, что эстетическое (в широком смысле слова) переосмысление разума даст нам очень много, если после всех своих глубоких погружений разум сможет вновь обрести кон­

цептуально значимую форму. Но тогда в памяти останется и про­ ект грамматологии ляции,

как

-

«науки О письме» как основе любой артику­

искомой

и

обретаемой

человеком

внятности

и членораздельности мысли, заданной его местом между живот­

ным и божественным. Урок чтения и письма нужен всем

-

не

только забытым богом намбиквара, но и русским, и французам. Читать и писать нельзя научиться раз и навсегда

требует от нас нового усилия.

-

каждая эпоха

Без мыслительной гимнастики,

без гибкости всех суставов и сочленений мысли, способной и к погружению в неизведанное и к внятному отчету об всем поня­ том, ничто В человеческом мире не удержится.

24Х Ср.: Петаа J. Points de ьпьрепыоп. Ептгепепя. Р. 373. 249

И напрасно некоторые пытаются погрузить ее в глубины русско-европейского

мистицизма. Ср. Гурко Е. Божественная ономатология. Именование Бога в имя­ славии, символизме и леконструкции. Минск,

2006.

Глава четвертая

Лакан: парадоксы познания бессознательного

§ 1. Бессознательное

Л

акановская

концепция

структурировано как язык

сопровождала

меня на разных эта­

пах жизни. Вехами на этом пути были публикация в

1973

г.

в «Вопросах философи.и» моей статьи (первой в России) о Лакане, пленарный доклад на Тбилисском симпозиуме

по бессознательному

об эпистемологии лаканов­

(1979)

ской концепции, который когда-то поразил французских

участников (видимо, тем, что «советские» не висят на деревьях

и про что-то рассуждают...) и получил отклики во французской

интеллектуальной периодике. В 1990 году я по приглашению Рене Мажора, выступавшего некогда в Тбилиси, и Жака Деррида (ко­ торый передал мне официальное приглашение во время своего визита в Москву весной

1990

года), я выступала в зале ЮН ЕСКО

перед двумя тысячами людей как посланец страны, запретившей психоанализ. Сам по себе этот конгресс был событием уникаль­ ным.

В нем приняли участие М. Деги, Ж. Деррида, А. Бадью,

Ф. Лаку-Лабарт, С. Вебер, К. Жамбе, Ж.-Л. Нанси, Ж. Гранель, Э. Рудинеско,

П. Машре,

М. Борш-Якобсен, С. Видерман, Ж.­

К Мильнер, П. Анри, У. Ричардсон, Р. Мажор и другие. Было главных докладов, и к каждому

-

7

ряд содокладов, подготовленных

заранее по разосланным письменным текстам. Я выступала в пер­ вый день с докладом «Лакан И Кант» (Рене Мажор очень хотел,

чтобы это была тема «Лакан И Маркс», впоследствии широко раз­ вернутая С. Жижеком, но я на это не согласилась). У меня было

4

содокладчика (3. Балибар, Б.Ожильви, К. Конте и Ж. Рагозен­ ски) и замечательный председагель - Ж.-Ф. Лиотар. Идеология и политика на месте эпистемологии

-

такова была доминанта вы­

ступления первого содокладчика Э. Балибара, резко выступивше­

го против моего, достаточно спокойного и академичного (по от­ эывам слушателей) доклада. Видимо, Балибару важно было в тот период как можно резче отмежеваться от всего, что могло иметь Отношение к марксизму, так как он в тот период стремился рас­

КВитаться со своим, весьма интересным, марксистским прошлым.

Этот «перформанс- столкнул меня

211

- в очередной раз - с ярким

Познание н перевод. Опыты философии языка

событием идеологической непереводимости ... В будущем я наде­ юсь перевести, опубликовать и обсудить материалы этих дискус­

-

сий

в контексте архива истории идей и идейных столкновений.

Когда в конце

1980 -

начале 1990-х годов начались настойчивые

приезды лаканистских групп в Москву, я отказалась от чести быть вдохновителем российского лаканистского сообщества, а также

от чести взяться за перевод наследия Лакана. Между тем, его про­ блематика не уходила из поля моего зрения все эти годы, состав­

ляя важную часть моей интеллектуальной биографии. данная глава посвящена структурному психоанализу Жака Ла­ кана

(1901-1981) -

самого крупного французского психоаналити­

ка; внимание будет обращено прежде всего на те тенденции его творчества, которые связаны с постановкой вопроса о языковом,

символическом характере бессознательного, о самой возможно­

сти

-

вслед за базовой интуицией Фрейда

-

осмыслить бессозна­

тельное как особого рода язык. По сути, речь пойдет о возможно­ сти перевода бессознательного в язык: где и в какой степени это осуществимо, а где этот процесс сталкивается с непереводимым

-

в виде аффектов, эмоций, других неязыковых явлений, традици­ онно относимых к области внушения и в течение долгого времени отрицавшихся классическим психоанализом, но от этого не менее

существенных в работе индивидуальной человеческой психики,

в человеческих взаимоотношениях, в функционировании челове­ ческих коллективов и даже самих психоаналитических институтов.

В

1966 году вышел

нений,

в свет почти тысячестраничный том его сочи­

включающий работы тридцатилетней исследовательской

деятельности, главным образом отдельные статьи и выступления на

конгрессах и симпозиумах с теми добавлениями и заметками, кото­

рые внес в них автор, готовя эти материалы к печати-и'. Как видно, Лакан не торопился делать свои сочинения достоя­

нием широкой публики, хотя интенсивно работать в области психоанализа он начал еще в 30-е годы. В течение нескольких де­ сятков лет его влияние на духовную жизнь французской интелли­ генции осуществлялось главным образом через семинары, прово­

димые им в

Ecole normale

и

Ecole

ргапоце, среди слушателей

которых был, в частности, и М.Фуко, в молодости много занимав­ шийся проблемами практической психиатрии. Выход лаканов­ ской концепции за пределы университетских аудиторий сразу же

заставил критиков заговорить о Лакане не только как о «великом

шамане» современной французской кульгуры->', но И как о «под250 Еасап

J. Ecrits. Paris. 1966.

251 Chatelet F. Rel1dez-vous dal1s deux апк // Le поцуе! observateur. 1967. [ап«, 11-17. N2 113. Р. 38.

212

f!1здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

пинно независимом источнике струкгурализма--У, причем неко­ торые исследователи шли в своей оценке еще дальше, утверждая,

что Лакан наряду с Деррида и Соллерсом, а в известной мере бо­ лее чем они,

выходит за рамки «классического» структурализма,

открывая внутри него новые тенденции и перспективы->'. При этом исследователи и критики единодушно сетуют на чрезвычайно сложный, витиеватый, эзотерический стиль Лакана: автор то играет в стилистическую тяжеловесность Гегеля, то как бы воспроизводит узоры символической поэзии; он с одинаковой

легкостью ссылается на Канта и де Сада, на «Алису в стране чудес» и на «Феноменологию духа», на плагоновский «Пир» И на русских формалистов. Лакановская концепция не лежит на поверхности текста, ее не­ обходимо вычленять и реконструировать на основе заметок, внешне хотя и мало систематизированных, но, тем не менее, пред­

ставляющих собой единое целое. И в этой связи манера изло­ жения действительно становится серьезным препятствием, спо­

собным

порой

отвратить

читателя

от

работы,

обладающей

несомненной научной ценностью. Впрочем, эту эзотеричность едва ли можно рассматривать лишь как черту индивидуального ав­

торского стиля. В известной мере это симптом общекультурного плана, свидетельствующий о том, что современная эпоха еше не

выработала средств для глобального объективного самоописания: расширяя

поле

рационального,

научно-теоретического

охвата

действительности в одних областях, она вынуждена ослаблять точность описания в других, вместо понятийной строгости поль­

зоваться суггестивными намеками->. Расширение и углубление той почвы, на которой развертывает­ ся переосмысляющая рефлексия современной европейской куль­

туры, связаны с разрушением былых устоев человеческого бытия, с изменением его биологических, психологических и социокуль­ турных параметров. В общем контексте этого переосмысляющего самоопределения, осуществлением сти, вся современная наука

252

-

которого увлечена,

в сущно­

не только гуманитарная, но и есте-

Caws Р. WI1at is Structuralismry // Partisan Review. Boston, 1968. NQ 1. Р. 83.

253 См. Daix Р. Fгащоis

Qu'est-ce que 'е ыгпсшгайыпе? Uл елtгеtiеп de Ргегге Daix ауес Wall1/ / Lettres fгащаisеs. Paris, 1969. NQ J268.

254 Существует, однако, и другое мнение: лаканонский стиль

- это вовсе не «игра».

но осознанный педагогический прием. Прежде чем учить медиков и психоанали­ тиков теории бессознательного, Лакан своим «педагогическим гонгоризмом. де­ монстрирует своеобразный эквивалент того языка, который им предстоит пости­

гать и распутывать в ходе терапевтической практики. См.

Lacan / / La nouvelle

сгitiquе.

Paris, J964-1965. NQ 161-162.

213

Р.

AJfhusser L. Freud

96.

е!

Познание и перевод. Опыты философии языка

ственная,

-

проблема психического, и в частности проблема пси­

хической болезни как «неслучайного.

отклонения от «нормы»,

выявляющего ограниченную «предельность» самой нормы, при­

обретает особый смысл и значение. Этой проблеме посвящена од­

на из уже упоминавшихся ранних работ М. Фук0 2 5 5 : она послужит весьма полезным введением к исследованиям Лакана.

Даже если ограничиться европейской культурой Нового вре­ мени, говорит Фуко, становится очевидным, насколько изменчи­ во отношение между «нормальным»

И «ненормальным», «разум­

ным» И «безумным». Это отношение опосредовано целой сетью других отношений ских,

религиозных,

-

экономических, политических, юридиче­ сплетающихся

внутри единой социальной

структуры. Фуко выделяет три периода в отношении разума и безумия: средневеково-возрожденческий, классический и со­

временный. Между ними выявляются отношения четкой оппо­ зиционности.

Позднесредневековое и ранневозрожденческое сознание вос­ принимало фигуру

безумца

как

посланца из другого мира.

При этом безумие не отделялось от других проявлений человече­ ской жизни: и Лир, и Дон Кихот, пишет Фуко, живут среди «нор­ мальных» людей и странствуют на свободе. И даже когда «корабли дураков», которые не являлись исключительно порождением ли­

тературной фантазии, но были реальным явлением общественной жизни, символически отправляли «безумцев» в изгнание, отчуж­

дая их от остального общества, то и тогда эта отверженность не была лишена привлекательности и даже величия.

Другое дело

-

классический век. Если ренессансный «безумец»

приходит из другого мира, то «безумец» классического века

-

это

тот, кто осмеливается выходить за рамки данного мира, и потому

ренессансное общество отпускает его на свободу, а буржуазное

общество периода классического рационализма XVlI-ХVllI в. са­ жает за решетку. Именно в эту пору учреждение «исправитель­ ных» домов становится общеевропейским явлением. В отноше­ нии буржуазного общества к безумию сливаются моральные и экономические требования: с одной стороны, осуждение празд­ ности, с другой стороны, принуждение к труду, ставшее особенно

необходимым в обстановке экономических затруднений разви­ вавшегося капитализма. Исправительные дома были не медицин­ скими, но администрагивно-юридическими учреждениями, с по­

мощью которых классический разум, рассматривавший безумие не как болезнь, но как звериное начало в человеке, подавляет это

начало социальным принуждением к труду. Между психическим 255 Еоисаин М.

Folie е! оега.зоп. Histoire de la folie 11 I'age classique. Paris, 1961.

214

f!здел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

больным и обществом воздвигается абстрактная фигура разума как мерила и стандарта, под который должен подстраиваться боЛЬНОЙ для того, чтобы приобрести право вернуться в общество, откуда он оказался изгнанным.

Расширение исторического и географического горизонта евро­ пейской культуры начиная со второй половины под сомнение эти критерии рациональности,

XIX

в. поставило

ранее казавшиеся

незыблемыми. Прошли времена успокоительного остракизма, ко­ торому общество некогда могло подвергнуть фигуру безумца, обе­ регая тем самым кажущуюся незамутненной чистоту своих собст­

венных устоев и критериев. Сознание «нормального»

человека

раздвигает свои рамки и лишается четких очертаний: «безумие и неразумие» а как

нечто

проявляются уже не как нечто инородное сознанию, родственное,

с

и вести диалог. Подсознание

чем

-

сознание

может

иметь

контакт

это, по определению Фуко, «брат­

ское и близнецовое Другое» сознания,

является той связкой, че­

-

рез которую чистая и самопрозрачная рефлективность сочленяет­ ся снеясными несамопрозрачными,

не

приведеиными

(или

в принципе не приводимыми) к умопостигаемой рациональной форме содержаниями. Безумие представляется теперь болезнью­ болезнью разума, его оборотной стороной, а это в корне меняет отношения врача (которого общество использует в качестве по­

средника между собою и болезнью) с пациентом. Врач уже не во­ площает в своем лице судящую и карающую инстанцию, облада­

ющую

абсолютно

врачом

-

истинными

знаниями

о

пациенте.

Перед

нераспуганный клубок хитросплетений неповторимой

индивидуальной человеческой жизни, несводимой к трансцен­ дентным ей критериям социальной истории, и в результате вместо

монологического декретирования врача в отношении больного между

ними

устанавливается

взаимосоотнесенность

диалога.

Диалогичносгъ как способ и стиль познания утверждается одно­ временно и на уровне индивидуальности и в социальной исто­

рии-". Позиция современного историка также в известном смыс­ ле аналогична позиции исследователя психической реальности

256 Эта диалогичность не предполагает, однако, непрестанного «говорения», лишь меняюшего

свое

направление

между вопросом

и

ответом

на

манер

катехизиса.

Суть диалогичности в том, что она, «материализуя отсутствие,', включает тем са­ мым в сферу культурно осмысленного пробелы, прерывности, молчания, паузы.

Лакан специально подчеркивает, что отношения врача и пациенга становятся диа­ Логом из-за внимающего (пусть даже и молчаливого) присутствия врача. Именно это присутствие не дает речи больного рассеяться в пространстве, но, напротив, возврашает ее к «исходному пункту», И тем самым в сознание больного «входят» его собственные, «свои», но уже преломленные , преобразованные самим ходом своего развертывания содержания.

215

Познание и перевод. Опыты философии язы'S!!.

человеческого сознания, поставленного перед запутанной, зажа­

той в комплексы историей индивидуальной психики. Современ­ ный историк работает в другом стиле, нежели историк эпохи клас­ сического рационализма: он не подавляет специфику прошедших эпох критериями сегодняшнего дня, представленными в виде вне­

временных идеалов, но стремится бережно реконструировать их

своеобычный язык

-

не ради «музейного» накопительства куль­

турных ценностей, но во имя подлинной живой историчности-У, Таким образом,

поле «археологического» самообоснования

и переосмысляюшей рефлексии в современной культуре поисти­ не необъятно: европейское сознание вынуждено самоопределять­ ся по отношению к неевропейским, экзотическим и «примитив­

НЫМ» формам сознания и социальности; современное сознание вынуждено самоопределяться

по отношению к несегодняшним,

иногда к давно прошедшим стадиям социокультурной жизни; ра­

циоцентристское сознание, прозрачным, к иным

-

вынуждено

кажушееся целиком рефлексивно самоопределяться

по

сосуществующим или предсуществующим

отношению

-

слоям или

этапам своей организованности. Устремившиеся вглубь и вширь направления этой переоценки сохраняют тесную связь друг с дру­ гом: так, например, человек не может овладеть подсознательными

глубинами своей психической структуры, не овладевая одновре­

менно с этим формами своего социокультурного бытия. В некоторых случаях переоценка и переосмысление оснований европейской культуры зашли настолько далеко, что это вызвало резкую перемену перспективы и диаметрально противоположный

выбор исходных опорных точек. Так, например, европоцентризм оборачивается подчас апологией «примитивного» общества, пре­ зентицентризм

-

любованием исторически удаленной экзотично­

стью средневековых идеалов, рациоцентризм

-

бегством в бо­

лезнь и патологию. Одна из форм этой инверсии обнаруживается в трактовке своей европейской рациональности не только не как критерия духовного здоровья, но, напротив, как воплощения бо­

лезни и безумия. Как известно, З. Фрейд связывал некоторые формы

массовой

психологии (оказавшиеся

весьма сходными

с формами массовой психологии и поведения при фашистских ре­

жимах) с параноидным бредом 2 5 8 . Ж. Лакан подхватывает эту тра-

257

Эти тснлеиции отчетливо прослеживаются в сопиально-психологических ис­

следованиях истории, связанных, в частности. с французской «школой Анналов».

25Х Жиль Дслёз и Феликс Гваттари идут в своих сопоставлениях еще дальше: они ставят формы, типы и стадии психических заболеваний в непосрелственное соот­

ветствие с формами, типами и стадиями капиталистического производства. См.

Deleuze С.,

Оиапап

F. Capitalisme et schizophrenie.

216

Т.

1.

Рапя,

1972.

разДел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познання ... ~

д»цию: для него терапевтическая линия в индивидуальной психо­

аналитической практике

-

обнаружение и лечение болезни

-

тес­

НО связывается (по крайней мере теоретически) с терапией всей современной западной цивилизации.

***

Свое собственное место в духовной жизни современной Фран­

ции Ж. Лакан определяет весьма лаконично и однозначно: я тот, кто прочитал Фрейда, говорит он в одном из интервью->", ха­ рактеризуя при этом свою концепцию как полностью детермини­

рованную этим прочтением. Судя по одной из ранних работ Лака­

на, «По ту сторону принципа реальности»

(1936),

он видит

главную заслугу Фрейда в открытии нового духовного «континен­ та»

-

психической реальности, закономерности которой не сво­

дятся к органическим и биологическим факторам и потому не поддаются рационализации естественно-научного типа (антитеза механистическому ассоциационизму), но в то же время остаются умопостигаемыми и в принципе доступными рациональной фик­ сации и объективному истолкованию (антитеза интроспекцио­

нистской психологии). Однако Лакан не является «правоверным» интерпретатором фрейдизма.

«Неортодоксальносты лаканонской позиции обусловлена тем, что в его концепции понятие несводимой и специфической «пси­ хической реальности» и проблема ее научного изучения тесно сплелись с другой важнейшей проблемой, в полной мере выявив­ шейся лишь в современной познавательной ситуации. Мы имеем в виду проблему языка. Борясь с многосторонней редукцией тео­ ретического объекта психоанализа, ставшего в духовной ситуации

буржуазного Запада объектом массового культурного потребле­ ния и «жертвой неслыханной идеологической эксплуатации», Ла­ кан стремится опереться на строгую чистоту критериев современ­

ной лингвистики

-

от Соссюра до Хомского. Однако речь здесь

идет, собственно не об исследовании языка, а скорее о лингвисти­ ческой проблематике в самом широком смысле слова. Если новое Соотношение разума и «неразумия» стало одним из аспектов рас­

ширения области умопостигаемого, то язык в этой ситуации вы­ ступает как «первомагерия-

исследовательской работы, как ос­

Новное средство ее концептуальной фиксации и как результат Познавательной деятельности сознания.

По сути лакановская концепция может быть представлена как результат соединения двух основных проблемных линий 259 Daix Р. 1.

-

психо-

Р. Епtгеtiеп ауес lacques Lасап / / Lettres fгащ:аisеs. 1966. NQ 1159. 1-7 dec.

217

Познание и перевод. Опыты философии языlS!.

аналитической и лингвистической, ведущих начало от Фрейда и Соссюра. Об этом объединении свидетельствует само парадок­ сально заостренное выражение смысла лакановской концепции:

«бессознательное

-

это ЯЗЫк», «бессознательное структурировано

как язык». Вполне очевидно, что попытка синтеза этих проблем­ ных линий не может не вызывать значительного переосмысления

обеих:

как

фрейловекого

понимания

бессознательного,

так

и трактовки языка как формы логического мышления (а никак не

бессознательного). Направленность лакановского переосмысле­ ния фрейдонской концепции позволяет говорить о своеобразной «дебиологизации», «десексуализации- В трактовке человека и его

психики, о стремлении Лакана понять с точки зрения социальных механизмов языка и культуры даже те уровни и слои психической

структуры, которые у Фрейда оставались достоянием биологии. Направленность лакановского переосмысления соссюровской концепции языка позволяет говорить о своеобразной «десемиоти­

зации» этой трактовки. Это означает проблематизацию связи «знака» В

И «значения»

рамках

или, точнее, «означающего» И «означаемого»

атомарного

знака:

представление

о

непригнанности

и скольжении означаемого и означающего друг относительно дру­ га, о самостоятельности первого по отношению ко второму.

Роль языка в фиксации и удержании специфики психической реальности определяется тем, что речь больного в психоаналити­ ческой ситуации является нейтральной почвой, на которой оста­ ются следы психических состояний, процессов и структур самых

различных уровней. Тем самым язык выявляется именно как та среда, которая позволяет осуществить требование «несистемати­ зации», «несведения», «без-выборности», то есть непредпочгения

каких-то одних психических проявлений другим. Выполнение этого требования Лакан считает необходимым для защиты объек­ та психологии и психоанализа от механистического ассоциацио­ нистского редукционизма.

Аналогия между бессознательным и языком обосновывает и второй полемический момент, значимый для лакановской кон­ цепции,

-

возможность научного познания в области психологии.

«Дискурсивность», расчлененность, определенная формоупоря­ доченность языков и языкоподобных механизмов делает возмож­ ным рациональное, логическое (а не интуитивное) познание пси­

хических процессов, основанных на этой аналогии.

В рамках

психоаналитической теории это означает, что бессознательное лишается своего «архаического», инстинктивного характера, бу­ дучи структурированным и структурирующим механизмом, а речь

больного, выявляюшая это бессознательное, выступает для врача как поле анализа, содержащее некоторым образом структуриро-

218

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

ванный и упорядоченный материал, доступный для рационально­ го схватывания и осмысления.

В результате синтеза этих двух проблемных линий

-

литической и лингвистической

-

психоана­

вопрос о психическом заболева­

нии и тесно связанная с ним проблема бессознательного ставятся

в концепции Лакана «с оглядкой» на язык 2 6О , а проблема языка со­ относится не только с мышлением и сознанием, но прежде всего

с бессознательным. Бессознательное

-

это речь другого, это язык,

бессознательное структурировано как язык

-

эти формулы чаше

всего цитируются, когда речь идет о сути лакановской концепции.

Такое «уравнение» языка и бессознательного на первый взгляд весьма неожиданно: ведь речь традиционно связывается с созна­

нием,

а

уровень

языкового

мышления

противопоставляется

бессознательному. Парадоксальность лакановской формулы объ­ ясняется тем, что она подразумевает уже совсем не то бессозна­

тельное и не тот язык, с которыми имели дело Фрейд и Соссюр и соответственно

лингвистика.

классический психоанализ и классическая

Мы постараемся охарактеризовать направления

этого переосмысления.

Сопоставляя лакановскую трактовку бессознательного с кон­ цепцией классического фрейдовского психоанализа, нетрудно за­ метить довольно четко выступающую линию различия. Напри­ мер, фрейдонское понятие желания, влечения

(Trieb, libido) Лакан

последовательно переводит как pulsion и трактует не как энергети­ ческий импульс биологического порядка, не как заряд сексуаль­ ной энергии, требующий разрядки или последуюшего культур­ ного

упорядочения,

биение

-

а

скорее

как

расчленяющую пульсацию,

уже опосредованное и преломленное в психических

представлениях и уже достигшее определенной структурной упо­

рядоченносги-О. И это далеко не единственное расхождение меж­ ду Лаканом и Фрейдом. Существенные отличия в трактовке соот­ ношения сознательного и бессознательного выявляются также при сопоставлении трехчленной схемы психической структуры,

обрисованной Фрейдом в работах 1920-х годов, с лакановской схемой психической структуры.

260

«Психоаналитический опыт вновь открыл в человеке императив Слова, кото­

рый является законом, сформировавшим его по своему образу и подобию. Этот

опыт пользуется поэтической функцией языка для того, чтобы придать человече­ скому желанию символическую опосредованность. Так пусть он позволит нам по­ нять, что лишь в этом даре речи заключена вся реальность его результатов, ибо лишь посредством этого дара реальность подошла к человеку и лишь вновь и вновь

Совершая акт речи, человек ее удерживает». 261

Lacan 1. Ecrits.

/bid. Р. 803.

219

Р.

322.

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

Как известно, концепция позднего Фрейда предполагает про­ тивоборствующее наличие уже не двух элементов

-

сознательного

и бессознательного, как это было в ранний период, но трех эле­

ментов

- id, ego и superego. Срединный член - это центр динами­ ego сдерживает и опосредует натиск двух про­

ческого равновесия;

тивоположно направленных сил: с одной стороны, биологических импульсов

id,

с другой

-

социокультурных принуждений, провод­

ником которых выступает центра

между

superego.

антисоциальными

Играя роль координирующего

инстинктивными

влечениями,

подчиняющимися лишь «принципу удовольствия», И социальны­

ми императивами, грозящими слишком сильно подавить перво­

природные побуждения человека,

ego,

стремящееся отыскать ка­

кие-то компромиссные формы соотнесения этих крайних членов, выступает как воплощение «принципа реальности».

Схема психической структуры у Лакана тоже трехчленная: со­ ставляющие ее элементы

-

это сферы «реального», «воображае­

мого» и «символического». (Терминами

ego и superego Лакан

фак­

тически не пользуется; он считает, что их коннотативная нагрузка

вводит сознание исследователя в заблуждение отзвуком привыч­ ных форм рациональности, не позволяя в полной мере учесть

своеобразную новизну тех явлений психической жизни, которые Фрейд обозначает этими терминами.) Реальное

-

это непосредственные жизненные функции и от­

правления. Воображаемое

-

психические представления, связан­

ные с этими жизненными функциями. Символическое

-

пред­

ставления, опосредованные речью и в корне преобразованные этим опосредованием. Соответственно этим трем уровням кон­ стигуируются три типа субъекта: на уровне «реального» «потребности»

(besoin),

лания»

на уровне символического

(desir),

на уровне воображаемого

раженного обращения, «запроса»

-

-

субъект

субъект «же­

- субъект словесно вы­ (demande). Эта лакановская схе­

ма, имеющая некоторое сходство с фрейдовской, тем не менее значительно от нее отличается. Так, лакановское «реальное», В ко­

тором можно было бы отыскать черты сходства с фрейдовсхим id, фактически выводится за пределы исследования; главное внима­

ние уделяется двум другим уровням. Срединный уровень лаканов­ ской схемы выступает у него не как центр регуляции и вопло­

щение

принципа

заблуждения».

реальности,

но,

напротив,

как

Именно на уровне «воображаемого»

«функция создаются,

по мнению Лакана, все иллюзорно-синтезирующие, центрирую­

щие, идентифицирующие Я представления. Не случайно Лакан

озаглавил свою уже упоминавшуюся раннюю работу «По ту сторо­ ну принципа реальности»

- это перифраза известной работы Фрейда «По ту сторону принципа УДОВОЛЬСТВИЯ». Если Фрейд 220

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

снимает «принцип удовольствия», воплощаемый побуждениями

id, утверждая «принцип реальности» как ruero функционирования ego, то Лакан

основу самосохраняю­

(речь идет не об этой

именно работе, а обо всей его концепции) снимает «принцип ре­ альности», воплощаемый иллюзорным самоконструированием,

происходящим на уровне воображаемого, утверждая в качестве

важнейшего бессознательное осуществление принципа символи­

ческого. Конструируемое воображением Я (в лакановской терми­ нологии - moi, в отличие от je как субъекта лингвистического вы­ сказывания) не «действительное», а «страдательное», вторичное по отношению к трансцендирующей его сфере символического.

Таким образом, противопоставление сознательного и бессоз­ нательного предстает в лакановской концепции как противопо­

ставление воображаемого и символического. Символическое выступает в качестве определяющего момента структуры психиче­

ского не только логически и «топологически»; выход на уровень

символического и подключение к интерсубъективным механиз­ мам культуры и языка

-

таково направление и онтогенетического,

и филогенетического развертывания человеческой психики. Так, определяющим моментом в формировании психики ребенка яв­

ляется, в терминологии Лакана, переход от «зеркальной» стадии К «эдиповской», что В известной мере соответствует переходу от

воображаемого к символическому. Отказываясь от воображаемо­ го слияния с матерью как с единственным объектом своих потреб­ ностей и желаний (то есть отказавшись от своего безграничного «желания желания Другого», от стремления быть единственным

объектом материнского внимания и заботы), ребенок «допускает» в свой двойственный союз с матерью третьего члена

-

отца: он на­

чинает понимать, что его отношение к матери всегда выступает

как опосредованное, что он относится к матери только постольку,

поскольку та относится к отцу. Выходя из стадии нарциссическо­

го самоотождествления с объектом своего желания в сферу симво­ лического, ребенок тем самым включается в мельчайшую клеточ­ ку социальной жизни

-

сына,

которого

существование

семью

-

на правах «третьего», то есть

опосредовано

существованием

двух других человеческих существ. На месте воображаемого отож­ дествления с

матерью

воцаряется

закон,

запрещающий такое

отождествление (Лакан обозначает его как Имя-Отца, и в этом специфическое отличие лакановского «словесного» психоанализа

от фрейдовского); на месте воображаемого обладания объектом потребности и желания утверждается постоянный разрыв с этим предметом, невозможность его достижения и обладания им. И ре­ альная «потребность», и воображаемое «влечение» к идентифика­ ции с Другим подчиняются ограничивающему и оформляющему

221

Познание и перевод. Опыты философии язы~

их влиянию Закона; они как бы сбрасывают свою материальную и

идеальную

вещественность,

пере воплощаясь

в

материальную

расчлененность потока речи, социальной единицей которой и вы­ ступает «запрос».

Итак, лакановское «перепрочтение.

Фрейда имеет вполне

определенную направленность: оно осуществляется как своеоб­

разная

«денатурализация»,

«десексуализация.

фрейдовского

бессознательного. Биологические импульсы приглушаются и вы­ водятся за пределы исследования, бессознательное, концентриру­ ющееся в верхних слоях схемы психической структуры, не «витальные»

-

это уже

жизненные интенции, а нечто причастное поряд­

кy языка и строю культурной жизни человеческого коллектива.

Интерпретация бессознательного в терминах культуры вызвала

возражения с научной, в том числе лингвистической-Ч, точки зре­ ния. Кроме того, сближение этих двух факторов вплоть до их отож­ дествления (пример которого мы ВИдели в исходной лакановокой

формуле: бессознательное

-

это речь Другого) фактически привело

бы к стиранию достаточно плодотворного разграничения сознатель­ ного и бессознательного, позволившего Фрейду по-новому очер­ тить область психического и ввести в сферу научного исследования ряд психических явлений, ранее находившихся за его пределами.

Трактовка, отождествляющая бессознательное с тем, что традици­ онно рассматривалось как собственно сознательная деятельность,

то есть с языком, лишь сняла бы фактически поставленную Фрей­ дом проблему «моста» между природным и культурным В человеке (правда, не нашедшую у Фрейда адекватного разрешения). Представляется, однако, что Лакан вовсе не отождествляет бессознательное с языком и не снимает тем самым вопрос об опо­ средовании природного и культурного, но переносит эту пробле­

му на другой, более глубокий уровень, задает ее в иных, нежели

это было у Фрейда, терминах и понятиях. Говоря О том, что бес­ сознательное

-

это и есть язык, речь, Лакан имеет в виду не язык

в повседневном обиходном смысле и не язык в лингвистическом

смысле слова-з". На поверку оказывается, что те механизмы, с ко­ торыми Лакан отождествляет бессознательное, располагаются не

262 См., например.

Benveniste Е. Ргоогегпсз de linguistique generale. Paris, 1966. Р. 85-86.

263 Подобно тому, как Фрейд пользовался терминами энергетической физики Гельмгольца или Максвелла, Лакан опирается на лингвистическую терминоло­ гию. Неалеквагностъ, «непригнанностъ. терминологической и понятийной сторон В лаканонской и фрейдовской концепциях, необходимость реконструировать ис­ тинное эпистемологическое отношение, существуюшее между понятиями и их со­

держаниями, значительно осложняют задачу научного исследования обеих кон­

цепнии. См.

Althusser Г: Freud

ет

Lacan.

Р.

90.

222

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

тоЛЬКО на уровне символического, но фактически уже предпола­ ГаЮТСЯ наличествующими и функционирующими и на других

уровнях психической структуры. Так, например, получается, что влечение, желание, конституирующееся на уровне воображаемо­ го, уже предполагает «ЯЗЫк», который, по лакановским канонам, связывается и логически и генетически лишь со следующим, вы­

шележащим, символическим уровнем. Таким образом, несомнен­ но, что под «языком» Лакан имеет в виду лишь нечто причастное языковой дискурсии, некоторый внутренний механизм, структу­ рирующий принцип, который, находясь в основе всех уровней

психической структуры, делал бы возможными их соизмерение, соотнесение, а тем самым и переходы от одного уровня к другому.

Между тем у Фрейда именно принципы преобразования непре­ рывности биологического импульса в дискретные продукты куль­ туры остались необъясненными. Лакановское «отождествление» сознания с языком

-

это не что

иное, как попытка ответить на знаменитый парадокс начала по­

знания: как я могу начать познавать нечто, что само себя не осо­

знает? В данном случае этот вопрос формулируется по-другому: каким образом языковая дискурсия и другие формоопределяю­ щие разграничения могут накладываться на нечто такое, что само

по себе чуждо какой бы то ни было расчлененности? Однако сим­ волическое в лакановском смысле не есть нечто накладывающее­

ся на сырую материю содержаний сознания в качестве формооб­ разующего принципа расчленения и упорядочения.

В самом

материале сознания уже должно быть нечто, позволяющее такое наложение, делающее его возможным; в нем должна наличество­

вать определенная предрасположенность к расчленению. В свою очередь, и уровень символического, для того чтобы упорядо­ чивать и расчленять, должен быть определенным образом струк­ турированным.

Вопрос

о

структуре

символического

уровня

и механизме действия символической функции приводит нас, в логических лабиринтах концепции Лакана, к понятию означаю­ щего и тем самым заставляет обратиться ко второму, «лингвисти­ ческому» источнику лакановской мысли.

Понятие означающего было заимствовано Лаканом из концеп­ ции Соссюра. Как известно, в концепции Соссюра отношение Означающего к означаемому

-

это одна из главных дихотомий,

С помощью которых исследователь вычленяет объект структурной ЛИнгвистики. При этом под означающим Соссюр имеет в виду акустический образ,

психический отпечаток звукового аспекта

Слова, под означаемым он подразумевает понятие-б". Результат 264

См. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1933. С. 78.

223

Познание и перевод. Опыты философии язы~

взаимодействия этих двух психических сущностей и есть языко­

вой знак. Иначе говоря, знак в концепции Соссюра

-

это идея це­

лого, в которую включена идея чувственной стороны одновремен­ но с понятием.

Как известно, именно Соссюру принадлежит вызвавшая мно­ гочисленные дискуссии

мысль о том,

что

в

языке

«нет ничего,

кроме раэличийь-ё>. Этим афоризмом Соссюр подчеркивает, что основное коммуникативное свойство языка

к передаче смысла

-

-

его способность

связано со способностью лингвистических

единиц на всех уровнях языковой структуры взаимопротивопо­ ставляться и взаимопротивополагаться друг другу.

Однако

эти

различия

и

противопоставления

относятся,

по Соссюру, лишь к плану означаемого или к плану означающего, взятым в отдельности, но не к знаковому уровню языка, представ­

ляющему собой единство этих двух планов.

Если Соссюр постоянно подчеркивает принцип непрерывно­ сти в отношении означающего и означаемого, то Лакан делает упор на идею «скольжения»

(glissemel1t)

означаемого относитель­

но означающего, что приводит в его концепции к идее разрыва

между ними и обособлению означаюшего-ч'. Задумываясь над правомерностью этого обособления, необхо­ димо иметь в виду, что оно во многом обусловлено спецификой лакановского объекта, конституирующегося в диалогических от­ ношениях врача и больного. Представим себе процедуру психо­

аналитического сеанса. Речь пациента и в самом деле выступает для врача единственным источником информации о больном: как было установлено в ходе клинических исследований, различным психическим заболеваниям соответствуют различные типы рече­ вых нарушений. Речь выступает как то «поле», на котором развер­ тывается терапевтический курс, ибо именно в речи, в диалоге вра­

ча и пациента, происходит обнаружение и снятие тех или иных болезненных «симптомов», выражающихся нераспутанными уз­

лами речи. В данном случае положение врача перед пациентом аналогично положению исследователя перед носителем неизвест­

ного ему языка с непривычной структурой, не позволяющей де-

265 Там же. С.

119.

266 Сходная мысль развивалась русским филологом С. Карцевским в его концеп­ ции «асимметричности языкового знака» (см.

du signe linguistique / / TCLP. T.I. 1929. В. Скаличкой (см.

Karcevskij S.

Ои сцайыпе аьугпёгпопе

Р. 88~93) и была резюмирована чехом

Скалинка В. Асимметричный дуализм языковых единиц

Пражский лингвистический кружок. Сб. ст. М .•

1967.

//

С. 119~127). В отличие от

этих лингвистических конпепций Лакан делает более решительные выводы из «скольжения» означающего и означаемого, утверждая их принципиальный разрыв.

224

f@3дел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ... ;..--

)lатЬ умозаключения и переносы по аналогии. То первоначально данное, с чем имеют дело оба исследователя,-это речевой поток, протекающий на уровне означающего в плоскости сменяющихся П переливающихсядруг в друга материальных форм. В практике

психоаналитическогосеанса эти означающиеформы не соотнесе­ ны ни с «объективной реальностью», существующей вне зависи­

мости от сознания больного, ни с содержаниямипсихики больно­ го (ибо пациент их осознанно подавляет и скрывает, а выявляет лИШЬ неосознанно, случайнымидеталями речи и поведения). До­ ступная пеихоаналитикузадача не может заключаться в том, что­

бы реконструироватьреальные обстоятельства,внешние по отно­

шению

к

истории больного, или

же

проникнуть в

глубь

содержаний его сознания: его цель

-

протекающего перед ним потока,

означающего структуру этого

реконструировать на основе

потока, которая и есть, считает Лакан, не что иное, как структура бессознательного.

Переход к анализу структуры означающего в отрыве от означа­ емого расщепляет двустороннюю целостность лингвистического

Знака, являющегося самой мелкой, далее не разложимой едини­ цей речи «нормального» пользующегося

среднего носителя языка и культуры,

типичными

моделями языкового

и

культурного

общения. В данном патологическом случае устойчивое культур­ ное единство означающего и означаемого распадается.

Таким образом, лакановские переосмысления двух «классиче­ ских» истоков современного структурализма

да и Соссюра

-

-

концегший Фрей­

имеют на первый взгляд прямо противоположную

направленность. Первое можно было бы условно обозначить как тенденцию к «десексуалиэации» бессознательного, второе

-

как

тенденцию к «десемиотизации. языка. «Денатурализация» И «де­

сексуалиэация.

фрейдовского биологического импульса

-

это

движение внутрь культуры, «десемиотизация» соссюровского зна­

ка

-

это движение вовне, прочь от культурной нормативности.

Однако обе эти линии

-

uентростремительная и центробежная

-

очерчивают в своем встречном движении вполне определенную

область.

В противоположность непрерывности фрейдовского

энергетического импульса и непрерывности семиотического опы­

та человеческого коллектива характерный признак этой новой,

Очерчиваемой Лаканом области,

-

прерывность.

Уровневость, прерывность, преломленность «идеальности» оз­ начаемого через «материальность» означающего, разведение их по разным плоскостям, вплоть до возможности разрыва

-

вот самые

общие знаменатели той проблематики, которая возникает на пе­ ресечении этих двух указанных нами линий

переосмысления

«классических» традиций. Разрыв между означающим и означае-

225

Познание и перевод. Опыты философии язык!.

мым В концепции Лакана является наиболее общим выражением

других антиномий, например, отношения сознательного к бессоз­ нательному, воображаемого к символическому. Это не случайно; ведь, по мнению Лакана, прерывность означающего и означаемо­

го и есть тот самый разрыв, который стремится «залатать» (Лакан здесь устойчиво

пользуется

глаголом

suturer -

«накладывать

швы») вся современная буржуазная культура, ощущая свою болез­ ненную разорванность. Все с большей и большей настойчивостью в ней возникает вопрос «о структурах самой эпистемологической

традиции», о переосмыслении того образа, который обрисовыва­

ется на пересечении субъекта, объекта и означающего. Переосмысляющее «вопрошание», по мнению Лакана, пока­ зывает, что субьект и объект «неклассическоп» структурализма,

развертывающегося на том уровне, где «говорит Оно 26 7 , - это не «классический»

субъект, обладающий единством и автономно­

стью, и не классический объект как внеположное субъекту и не за­ висимое от него «вещное» образование. В свою очередь, и отно­

шение «неклассических. субъекта и объекта не есть отношение их «внешнести»,

экстериорности,

преодолеваемое

активностью

субъекта. «Неклассические» субъект и объект не внеположны друг другу в своей самодостаточности, но сочленены и взаимосоотне­

сены, причем сама возможность взаимоотношения требует, чтобы оба эти элемента включали в себя постоянную и неопреодолимую «нехватку»

(manque),

заставляющую их стремиться друг к другу,

раскрываться друг перед другом. При этом взаимоотношение

субъекта и объекта преломляется, с одной стороны, сферой интер­ субъективности, в которой субъект взаимодействует с другими субъектами, с другой стороны

материальной расчлененностью

-

означающего, опосредствующего эти отношения. объект, считает Лакан,

-

Подлинный

это не реально присутствующая вещь,

но «нехватка», отсутствие. Эту диалектику отношений непрозрач­ ного, «затуманенного»

eclipser,

субъекта (здесь Лакан использует глагол

означающий «затмевать»,

словоформу

fading

«исчезать», или английскую

с теми же значениями и коннотациями) и объ­

екта как «отсутствия», «нехватки»

Лакан прослеживает на всех

трех уровнях вычленяемой им психической структуры: реальном,

воображаемом и символическом. Все эти уровни как бы «сбрасы­ вают»

соответственно

реальное,

идеальное

и

лингвистически­

смысловое «присугствие- объекта в «материальность» его отсут­

ствия, в расчлененный поток означающего. Дискурсия языковой расчлененности свидетельствует, говорит Лакан, об «умерщвле­ нии» реального или воображаемого объекта, но зато она дает воз267

Lacan J. Ecrits. Р. 649.

226

-

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познання ...

можность повтора и коммуникации постоянного влечения субъ­ екта, направленного на постоянно отсутствующий, «потерянный»

объект.

Разумеется, этот «потерянный» объект, с таким трудом «зацеп­ ленный» нами на границе психической структуры, в щели между

символическим и реальным, не имеет ничего общего с тем синте­ зом символического и реального, на котором покоится «абсолют­ ное знание» Гегеля. Единство символического и реального в геге­ левской концепции, замечает Лакан, предполагает одно четко определенное условие:

«хитрый» разум с самого начала знает

«свое желание», знает, чего он хочет. Однако, продолжает Лакан, эта

возможность

двух планов

уяснения,

-

-

предвидения,

основанная

на

ОТОЖдествлении

реального развертывания и символического само­

есть не что иное, как «искушение безумия».

Особенно отчетливо эта критика классической интерпретации субъектно-объектного отношения выявилась в лакановском раз­ боре известной формулы

cogito ergo sum;

иЫ

cogito ibi sum.

Это

представление о гомогенности трансцендентального, мыслящего

субъекта с реальным, экзистирующим, субъектом есть, по Лакану,

лишь иллюзия воображающего «я». Формула, связующая бытие и сознание, не может быть двучленной, ибо мысль обосновывает бытие не непосредственно, а лишь соотносясь с речью.

Cogito

не

исчерпывает субъект, а потому его очевидности не влекут за собой экзистенциальных утверждений.

Трансцендентальное и реальное не сосуществуют на одном уровне. В противоположность декартовскому uЫ

cogito ibi sum Ла­

кан фактически вводит свой собственный тезис: «я мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю». Разгадка этой загадки та же, что и разгадка лакановского отрицания исходной формулы

Декарта: субъект мышления и субъект существования не находят­ ся на одном уровне, найти для обоих единую точку отсчета невоз­

Можно. Интерпретация лакановского тезиса «я мыслю там, где я не есть» предполагает обнаружение несоответствия тех кон­ струкций, которые измышляет «я воображающее», и реальному,

и символическому. Таким образом, продолжает Лакан, современ­ ное познание открыло гетерономность психического, его объем­ Ность и структурность, характеризующиеся несводимостью раз­ ЛИчных его уровней.

Именно сдвиг внимания с плоскостности на уровневость, с Тождества на дисперсию, с первоначал на одновременность рас­

'lЛененного поля сознания, с континуальности и непрерывности На прерывность является, по мнению ряда исследователей, пока­ зателем «неклассичностия современного познания, в том числе и в его структуралистских тенденциях.

227

---

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗЫКа

Однако представление о Лакане как о строго последовательном «неклассическом»

структуралисте,

видимо,

не вполне справедли.

во. В этой связи характерно, что, несмотря на, казалось бы, пол­ ную растворенность субъекта в цепи означающего, Лакан считает

возможным сохранить Фрейлову метафору, определяющую СУбъ­ екта (лакановского

субъекта,

«расплющенного»

как «ядро бытия». Эта «центрирующая-

метафора

в означающем)

не единствен­

-

ное, что ставит под сомнение лакановские призывы к радикаль­

ной неклассичности.

Показательно также отношение Лакана

к некоторым моментам соссюровской концепции. Например, Ла­ кан говорит о своем стремлении снять соссюровскую линеарность

цепи означающего и заменить ее полифоническим многоплано­ вым образованием, в котором наряду с горизонтальным консти­ туируется также и вертикальное измерение, заполняемое метафо­ рическими

«сгущениями»,

И

метонимическими

«смещениями»

означаемых относительно означающих. Эти смещения и сгуще­ ния и есть те нераспутанные узлы в речевом потоке, по которым

врач определяет присутствие болезни.

Таким образом, получается, что полифоничность лакановской речи создается, в сравнении с соссюровской линеарностыо, лишь за счет «патологии», за счет тех петель и узлов, которые в терапев­

тической практике подлежат преобразованию, «распутыванию»,

Слова Лакана о том, что «симптом это И есть истина», повисают

в воздухе. Истина, вернее, условие ее достижения больного,

-

-

излечение

зависит от того, насколько удачно врач сумеет распу­

тать непроясненные содержания сознания, иными словами, исти­

на в этом смысле может быть только линейной. Кроме того, неяс­ но,

каким

образом Лакан

надеется

при

этом

построить

из

выровненной цепи означаюшего, в которой линейно сочленяют­

ся обломки разрушенного им воображаемого, мистифицирован­ ного единства, иной синтез, тот подлинный, «свой» образ, кото­ рый больной должен ассимилировать и осознать для того, чтобы излечиться. Хотя Лакану как многоопытному практикующему врачу, по-видимому, известны практические способы такого кон­ струирования, он никак не обосновывает его теоретическую возможность. На теоретическом уровне Лакан показывает не по­ строение структурной многомерности, но лишь приведение спу­

танностей речи к гомогенным линейным цепям. А следовательно,

и его субъект остается плоским и линейным. Не случайно, что противостоящий этому плоскому дезинтегрированному субъекту врач

-

другой субъект

-

оказывается уже не собеседником (в этом

некогда усматривалось одно из главных выражений фрейдовской революционности), а «обладателем истины», конституируюшейся в процессе речи.

228

ел пе вый. Познание и язык. Глава четве тая. Лакан: па адоксы познания ...

Эти неоднократные отступления от идеала «неклассической» расчлененности и прерывности показыва~т, что даже с точки зре­ ~»я

внутренних

критериев

лакановскои

концепции

ее

задачу

нельзя признать решенной. Тем более неадекватными представ­ J1Яются некоторые лакановские постановки проблем и предлагае­

МЬ1Й способ их разрешения, если подойти к проблеме психическо­

ro

не с точки зрения требований

110

в более широкой эпистемологической

психоаналитического

сеанса,

перспективе. Хотя, ис­

ходя из возможностей психоаналитического сеанса, сосредоточе­ яие на речи субъекта и отвлечение от каких-либо внеположных ей

факторов было в известной мере оправданно, внутренних

практических

при переходе от

задач к научному теоретическому

рас­

суждению вопрос о природе объективного окружения, находяще­

гося вне психической реальности сознания больного, не может не быть поставлен.

«Клетка» детской психики, которую Лакан стремится постро­ »ТЬ, несамодостаточна: она должна быть соотнесена с тем контек­ СТОМ, в который она вписывается и в котором она функциониру­

ет.

«Прорыв»

В

неклассичность

на уровне

индивидуальных

психических механизмов не может быть осуществлен без другого подобного же «прорыва», осуществляемого на уровне социокуль­

турного бытия. Лакану не удалось «переосмыслигь» основы совре­ менного бытия и познания, ибо эта задача ставится им в отрыве от

более широкой перспективы социальных взаимозависимостей.

§ 2. Символ

-

Символизм: от Канта к Лакану

одно из самых сложных из всех известных нам поня­

тий, и это обусловило его трудную судьбу в истории человеческой мысли. Философ и литературовед, психолог и лингвист, социолог и математик в принципе не могут обойтись без этого понятия.

Вместе с тем первые же попытки сколько-нибудь строго опреде­ лить смысл понятия «СИМВОЛ»

сталкиваются с непреодолимыми

трудностями. Это порождает подчас ситуацию своего рода эписте­

мологического отчаяния. Как всегда в таких случаях, слабость Возводится в добродетель и возникает искушение сказать себе: а Вовсе и не надо определять эти понятия, ОНИ в принципе не под­

даются определению и вообще решение дефинитивных проблем это чисто схоластическое занятие,

-

не достойное современной

ЭПистемологической мысли, которая уже давно преодолела схола­ стику, строгим правилам логики не подчиняется и вправе вводить

свои основные понятия с помощью намека или метафоры. И все ж.е, я думаю, наступят времена, когда необходимость использо­ Вать понятие позволит определить его со всей доступной логике

229

Познание и перевод. Опыты философии язы~ строгостью и никакого эпистемологического разрыва между науч­

ным размышлением и логикой не будет. Все это заставит вновь обратиться к основному содержанию используемых понятия и определить их таким образом, чтобы все основные заложенные в них познавательные возможности раскрыли свое значение.

В данном параграфе я попытаюсь, исходя из вполне рациона­ листических позиций, определить сущность символа как такой

категории, в которой из начально (или, как говорят математики, по определению) заключено нечто не поддающееся рационали -

стическому прочтению. Эта задача заставляет вспомнить того мыслителя, который первым обнаружил возникновение антино­ мий всякий раз, когда познание приближается к исследованию

своих границ. Речь идет, конечно, о Канте. Именно этому мысли­ телю в новой европейской философии принадлежит попытка ра­ ционально истолковать все то, что, казалось бы, не поддается ра­ циональному истолкованию.

В

силу этого

Кант неизбежно

обращался и к понятию символа. Что же именно сделало неизбеж­

ным появление символа в размышлениях Канта? Отвечая на этот вопрос, я попытаюсь показать, что некоторые важнейшие моти­ вы, по которым это понятие возникло в сочинениях Канта, были,

по существу, сходны с теми, по которым эта проблема возникла

в сочинениях Лакана, хотя момент сходства будет для нас фоном оттенения несходства или даже контраста. Рассуждения об этимо­

логии символа в Новое время поневоле заключены в определен­ ные хронологические и интеллектуальные рамки: от Канта к Ла­ кану и от Лакана к Канту. Эти вехи обозначают важные повороты в истолковании многих философских понятий, но среди них по­

нятию символа, несомненно, принадлежит особое место. Сама историческая логика ВЗГЛЯДОВ на СИМВОЛ свидетельствует о том,

что движение мысли в познании символа и явлений символизма не произвольно, не спонтанно, а подчинено некоторым законо­ мерностям.

Итак, исходным пунктом размышлений о символе как живой категории познавательного процесса и культурной реальности бу­ дет для меня представление о внутренней противоречивости, на­ пряженной двуплановости этой категории, что и придает динами­

ку ее бытию. Символ всегда выступает как знак и, следовательно, может быть соотнесен с некоторым означаемым; в то же время символ никогда не сводится к такому взаимоотношению и всегда

выходит за рамки рациональных соотношений в область, которую в принципе нельзя однозначно определить. Тайна присуща сим­ волу не потому, что мы недостаточно его знаем, а потому что

уничтожение этой таинственности, «отблеска незнаемого на зна­ емом», «ореола открытости»

приводит К вырождению символа

230

---

раздел первый. Познание и язык. Глава четвертая. Лакан: парадоксы познания ...

в знак, однако при этом возникает другой символ или символы.

ЭТО И ставит в тупик рационалиста, как только он приближается

к символу. Именно поэтому в наших размышлениях о символе в первую очередь появляется имя Канта, столкнувшегося с этой

антиномией. Выходило так, что символ используется там, где не­ возможно знать предмет непосредственно, где, выражаясь фило­ софским языком, невозможно объективировать некоторое содер­ жание

и приходится

рассмотрел

знанию,

такую

лишь

намекать

ситуацию

а не как результат

как

на него.

принципиально

его недостаточности

Кант

впервые

присущую

по­

или неполноты.

Некоторые содержания наиболее адекватно передаются символа­

ми. Почему? Этот вопрос Кант решал, в частности, в «Критике способности суждения», в «Антропологии с прагматической точ­

ки зрения»26S. Здесь логика Канта с неизбежностью и даже, быть может, вопреки его собственным стремлениям

-

ведь Кант наме­

ренно изгоняет из своих рассуждений все понятия, на которых ле­ ЖИТ оттенок мистики,

-

приводит его к категории символизма.

Для доказательства реальности наших понятий, говорит Кант,

нужно чтобы им соответствовал предмет, который мы могли бы созерцать, усматривать. Для этого в случае эмпирических понятий нам нужен пример, в случае чистых рассудочных понятий

-

схема,

а в случае понятий разума (то есть идей), объективная реальность которых в принципе не может быть показана никаким созерцани­

ем, приходится вводить символы. Символы, стало быть, вводятся по аналогии, на основе общности в работе способности сужде­ ния

-

в разбираемом случае символизации того, что явно не дано,

и в случае употребления чистых рассудочных понятий. Кант при­ водит пример соотношения наглядного и не-наглядного в симво­ ле,

сравнивая

монархическое

государство

в

одном

случае,

при правлении в «народном духе», с органическим телом, в дру­

гом, при деспотическом правлении, с ручной мельницей. Конеч­ но, это сопоставление подразумевает не чисто внешнее сходство, но скорее сходство между правилами размышления о том и дру­

гом. Кант тут же добавляет, что вопрос о символах очень важный

и заслуживает углубленного изучения. Сфера, где он находит мно­ го символических понятий,

-

это те слова естественного языка,

которые имеют вещественное значение, но употребляются в неве­

Щественном смысле: например, «за-висеть» «, и пр.). Патологическое заведомо зиачи по недоступное обобшению, теоретизированию, концегггуализаиии.

342

При этом речь идет не столько о персонаже житейской драмы. ввеленном

в психоаналитическое пространство. сколько о приниипах организации знания и психоаналитической практики, об УСЛОВИЯХ построения какой бы то ни быЛО психоаналитической теории.

300

~здел первый. Познанне и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

ской ненадежности пациента может быть его доверие врачу или,

скажем, эффекты «плацебо». Психоаналитический субъект, таким образом,

-

это ни аналитик, ни пациент в целом, это несамотожде­

ственная инстанция

-

те аспекты психики, в которых в наиболь­

шей мере сосредоточен опыт «расшепленности» (Фрейд пользо­ вался в подобных случаях термином «Брапцпя»).

Говоря о расщепленном субъекте, ФреЙД, вслед за своими колле­ гами и предшественниками, подразумевал прежде всего психопато­

логический феномен расщепленного сознания и личности, т. е. су­ ществование в психике параллельных рядов явлений, которые

непроницаемы друг для друга и не сводимы друг к другу. Однако

Фрейд ставит этот вопрос и в более общем смысле. Фактически фрейдовский тезис о расщепленности субъекта становится основой всей его концепции бессознательного (при этом отметим, что само

понятие бессознательного имело для Фрейда скорее описательный, нежели объяснительный смысл). Другое дело, что сама констатация феномена расщепленности субъекта подталкивала мысль к дальней­ шему движению: почему субъект оказывается оторван от какой-то весьма значимой части своих собственных прелсгавлений и состоя­

ний? Используя понятие расщепленного субъекта, Фрейд изучает такие феномены, как фетишизм, психическая защита, психотиче­ ский отрыв Я от реальности и др. В послефрейдовскую эпоху (преж­ де всего, у ЖакаЛакана) концепция расщепленности субъекта при­

обретает более общие философские очертания. Она фиксирует разрыв между влечением и принципом, наслаждением и законом,

желанием и познанием, так или иначе

-

между мыслью и бытием

(ея мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю»), Как быть с этим парадоксом расщепленного субъекта? В боль­ шинстве эмпирико-аналитических концепций, которые различа­

ют мотивы и причины действий субъекта, переводят разнородный опыт в какую-то одну плоскость

-

чаще всего, нарративную, ком­

муникативную, этот парадокс отбрасывается в сторону как нечто несущественное. Однако можно поступить иначе тиворечивость

-

на правах аксиомы

-

-

ввести эту про­

в состав теоретического зна­

ния, отказавшись тем самым от всех попыток привести психоана­

литическую теорию

к

непротиворечивому

виду.

Тем

самым

в теоретическое знание вводится тезис о расщепленности воли, по­

знания, символически опосредованных желаний и др. Сохраняя, а не устраняя в дальнейшем развертывании психоаналитической теории эту противоречивость, с ней можно работать дальше, под­

вергая ее операциям многоуровневых переводов-ъ'. 343

при всей специфике данной ситуации в истории науки можно найти немало

ПРимеров подобного рода. Так было, считает французский эпистемолог психоана-

301

Познание и перевод. Опыты философии языка

Следствиями подобных операций оказываются неопределен­ ность и противоречивость начал знания, а также неопределенносгь и противоречивость его «концов», как в познавательном, так и в те­

рапевтическом смысле. Открытость начал подчеркивает возмож­

ность самокоррекции знания, в частности анализом феноменов «последействия», т. е. запаздывающего прояснения симптома или другого психического явления в новом

практическом контексте.

При этом особое значение приобретает сохранение концептуаль­

ных «остатков»

-

всего того, что не вошло в область понятого и по­

сгигнутого-", Однако дело даже не в самом наличии «остатков», но В активном обращении с ними: они вводятся в исследователь­

скую мысль, тематизируются, так или иначе артикулируются. Их учет позволяет уловить непонятное среди уже понятых связей, ухватить вытесненное внутри представленного, учесть след и отпе­ чаток изъятого, включить то, что реально и материально не вошло

в изображение, в общую картину,

-

словом, превратить «вне­

смысл» В стимул К дальнейшим поискам смысла.

В этой работе с парадоксами психоаналитического субъекта свя­ заны две главные стратегии: одна из них направлена на то, чтобы ограничить субъективность и уникальность опыта и поставить их

под контроль, другая

-

на то, чтобы удержать, сберечь, развернуть

их. Для выполнения первого требования строятся или предлагаются многоступенчатые схемы, внутри которых можно в деталях просле­

дить продвижение от наиболее полного «включения» моментов

субъективности и уникальности в концептуальную схему до наибо­ лее полного их «исключения». Например, при движении к объек­

тивности субъективное подвергается обобшению (из него изымают­ ся «эгоцентрические»,

как говорил

Рассел, частности),

в нем

выделяется главное (не все, что есть в составе субъекта, включается

механически в субъективность) и т. д., И т. п. Для выполнения вто­ рого требования

-

сбережения субъективности

-

используются,

например, принципы типологического подхода, при котором персо-

лиза Жоэль Дор, В истории математики, когда иррациональные числа перестали изгоняться за пределы математики и были введены в систему чисел, когда несоиз­

меримость некоторых числовых величин стала основанием их определения (см.:

DorJ. L'a-scientificite de la psychanalyse. Paris, 1988. Т. 2.

Р.

121-150).

344 Как передко отмечается, именно признание «остатков» И «внесмыслов» (т. е. признание неттолной переводимости

-

в различных смыслах этого слова) и отли­

чает прежде всего психоанализ от религии или мифа. Последние тяготеют к гло­ бальным объясняющим схемам, не знающим исключений и пробелов, и потому универсалистскан тенденция, также присутствуюшая в психоанализе и направлен­

ная на обобщение психоаналитического опыта, отнюдь не исчерпывает его кон­

цептуальные возможности. См. об этом: Вептпа М., Dorцy В.

Psychanalyse et sci-

епсех sociales. Paris, 1989. Р. 18-21; Leclaire S. La fonction ethique de la psychanalyse / /

Aspects du malaise dans

lа

civilisation. Paris, 1987.

302

Раздел пеРВblЙ. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

нальные «случаи» болезни трактуются как типы психических рас­

стройств (для Фрейда таковы «Дора», «Шребер», «маленький Ганс» и др.). При этом «персональное» становится применимым и к другим случаям, сохраняя момент жизненной событийности, не выветрив­ шийся при типологизации уникального человеческого материала.

Размышления о специфике субъекта в психоаналитической тео­ рии неизбежно приводят нас к проблематизации психоаналитиче­ ского объекта. Расщепленному субъекту может соответствовать лишь объект, недоступный усмотрению. Этот объект столь же пара­ доксален, как и субъект психоаналитической теории, и потому воз­

никает задача его косвенного схватывания. В самом деле, человече­ ская психика (в частности, ее бессознательные слои) одновременно может и не может быть предметом познания. Ее «непредметность» связана с тем, что это особый модус экзистенциальной реальности, данной на уровне переживания, иногда при измененных состояни­

ях сознания. Ее «предметиосгь», однако, связана с тем, что она не лишена своеобразной «телесности», пространственности (это одно из следствий конструирования психоаналитического факта) и даже

возможности представления. До нее нельзя добраться ни при­ чинными путями, ведущими от физиологии (ибо действие физиоло­ гических причин здесь прекрашается), ни причинными путями,

ведушими от сознания (ибо прямой дороги от сознания к бессозна­ тельному просто не существует). И тем не менее становится ясно, что уже сейчас нам удается уловить и артикулировать некоторые ас­

пекты состава, структуры и функций психоаналитического объекта.

Статус знания о бессознательном: о специфике психоаналитичес­ кого объекта. Психоанализ можно было бы назвать сферой транс­ дисциплинарных или над-дисциплинарных исследований. дело в том, что бессознательное как объект психоаналитического по­

знания и практики качественно неоднородно. Хотя Фрейд и вклю­ чал понятие бессознательного в число основных элементов теории психоанализа,

однозначности в его трактовке у него никогда не

было (достаточно сказать, что сам термин «бессознательное» при­ сутствовал у него только в Т.Н. «первой топике», а во второй исчез

под именем Оно). Так что бессознательным в психоанализе зача­ стую называют совершенно различные инстанции, не образуюшие

единого предмета. Это, кстати, можно обнаружить и в истории психоанализа, где на первый план последовательно выходили раз­

Личные уровни бессознательного (по сути, различные виды бессоз­

нательного)

-

биологическое, социальное, языковое и пр. А это

означает в нашем случае, что и перевод бессознательного в созна­ ние, и переводы между различными уровнями бессознательного

Имеют свои пределы. При всей условности «предметного» изобра­ Жения того, что лишь отчасти может быть названо предметом,

303

Познание н перевод. Опыты фнлософии язь~

при всей ограниченности и упрошенности всякой нагуралисти,

ческой

картины бессознательного,

можно предложить такую

условную трехчленную схему: в бессознательном сосушествуют «животное» (архаическое) бессознательное, «групповое» (психоло­ гическое, психосемейное) бессознательное, «социальное» бессоз­ нательное и, возможно, какие-то другие его виды.

В животном бессознательном сосредоточены наиболее древние или даже атавистические слои бессознательного

-

то, что почти не­

посредственно связывает человека с животными. Это слои инстинк­ тов, едва оторвавшихся от своей животной первоосновы,

ческие потребности, импульсивные влечения.

-

биологи­

История ПОНЯТИЯ

«влечение» у Фрейда показывает все его колебания относительно места влечений в бессознательном

-

где-то на грани биологическо­

го и психологического. По-видимому, именно на этом уровне в на­ ибольшей мере сосредоточиваются бессознательные

влечения

и потребности младенческого периода, т. е. периода предельной беспомошности и зависимости человеческого сушества от других людей и обстоятельств. Можно предположить, что с этим периодом длительной зависимости связано в дальнейшем бессознательное воздействие гипнотических механизмов, в частности в психотера­

певтической практике. При регрессии психики на уровень животно­ го бессознательного (младенческого, архаического) человеческая развитость «съеживается»

И дает волю стадным инстинктам.

В групповом бессознательном речь идет о психологических ме­ ханизмах групповых взаимодействий

-

прежде всего о психосемей­

ном бессознательном (конечно, все другие уровни бессознательно­ го тоже могут быть отнесены к бессознательному психическому и

представлены

на уровне

психологических

механизмов,

однако

это не отменяет их специфичности). В этом слое бессознательного запечатлеваются психосемейные и групповые конфликты, перипе­

тии приобретения семейных и половых ролей, моменты полового созревания ребенка (начиная от первоначального осознания поло­ вой принадлежности до будущего принятия своей половой роли),

налагаюшего свой отпечаток на весь душевный опыт человека. Ко­ нечно, предпосылки половой идентификации складываются еше на стадии «животного бессознательного» (например, когда мать «первая совратительница»,

-

-

ухаживая за ребенком, прикасается

к его генигалиям-э-). Однако более развитые структуры психосе­ мейных отношений складываются в период овладения языком,

способным закрепить запрет на кровосмешение и включить ребен.145 Эту стадию становления «обобшенную

теорию

влечений в психическом опыте включает в свою

сопрашеиия-

Laplanche 1. Nouveaux fondements

роиг 'а

или

соблазна

Жан

psychanalyse. Paris, 1987).

304

Лапланш

(см.:

f

~. f!tздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и ДРУl'ие: в спорах ...

ка в культурный символический порядок. Отметим, что психосе­ мейный слой бессознательного

-

это еще не собственно социаль­

ный его слой, хотя некоторые предпосылки развитой социально­ сти,

возможно,

уже

присутствуют на психосемейном уровне,

подобно тому как предпосылки психосемейного бессознательного, возможно, складываются еще на «архаическом»

его уровне.

Социальное бессознательное качественно своеобразно, оно ни в коей мере не сводится ни к динамике изначальных влечений,

ни к конфликтам психосемейной идентификации. Не случайно некоторые ученики Фрейда (прежде всего Юнг, а также, позднее, представители неофрейдизма), увлеченные исследованиями соци­

ального (коллективного) бессознательного, по сути отказываются от концепции сексуального содержания бессознательного. В соци­ альном (коллективном) бессознательном представлены не сексу­

альные влечения, хотя бы и сублимированные, но социальные ин­ тересы групп и классов, национальных общностей и др.

С известной долей условности можно предположить, что все эти страты в бессознательном представляют собой, по-видимому, продукт различных исторических эпох, а также разных периодов

индивидуального человеческого развития, однако все одновремен­

но, так или иначе взаимодействуя, функционируют в психике от­ дельного человека. А потому иногда так трудно бывает понять, с каким слоем или уровнем бессознательного мы имеем дело в дан­ ный момент. Например, в социальном бессознательном действуют межличностные механизмы, подобные гипнотическому или сугге­ стивному воздействию: когда фрагменты более низкого уровня включаются в целое, они отчасти подчиняются логике взаимодей­

ствий более высокого уровня, отчасти сохраняются как специфи­

ческое образование в составе целого. Так, биологические импуль­ сы, побуждения, желания присутствуют на уровне психесемейного

бессознательного, однако не определяют его специфику

-

она им

не подвластна. Точно так же психосемейные механизмы участвуют в функционировании социального бессознательного, однако его логика лишь в упрощенном и метафорическом смысле может ха­ рактеризоваться по психосемейной или же по архаической (живот­ ной) схематике, например, как стадный поиск «сильного отца- или

«бегство от деспотичной матери» (или напротив

-

обращение к го­

сударству как к безусловно «любящей матери») и т. д. И т. п. Эта мысль о слоистости бессознательного поясняет многие трудности в его познании. Одна из таких трудностей связана с по­ иском в бессознательном причинных цепей, которые, как подчер­

кивал Фрейд, не знают разрывов. Дело в том, что причинные цепи, как ясно из сказанного выше, возникают на различных уровнях

бессознательного, так что перекрещивание различных причинных

305

Познание и перевод. Опыты философии язь~

рядов сильно запутывает общую картину. Само взаимолействи, разноуровневых причинных цепочек порождает феномен «сверх­

причинности. говоря,

-

(или над-детерминированностиг' в ее благородных порывах и сверше­ ниях. Участие телесного в жизни человеческой психики усложняет

выбор между теми или иными побуждениями, мотивами, целями, задачами, способами их решения, заставляет искать компромисс­

ные формы поведения. Человеку вообще трудно научиться быть

347

По-разному, заметим, сложилась судьба главного момента исповеди - призна­

ния

-

в гуманитарном знании и в психоанализе. Так, гуманитарные науки возникли

на месте ритуала признания. ибо процедуры социального обобщения стали возмож­ ны там, где душа уже предстала как разъятая и расчлененная (так видит судьбу гума­ нитарных наук М. Фуко в своей «генеалогии власти-знания»). Напротив, психоана­ лиз возникает как знание наряду с ритуалом признания. он соотносится с ним, но не

ОТменяет его. Ритуал признания сохраняется в психоанализе в трех главных смыслах

слова «признание»:

1) признание как раскрытие души (всего мелкого и низкого, не­ 2) признание как вновь узнавание ранее известного;

пристоиного и подрывного);

3) признание

как уважительное отношение на почтительном расстоянии.

307

Познание н перевод. Опыты философии язы.!s!.

человеком

работать, радоваться жизни, любить. В этой СВЯЗИ

-

опыт психоанализа как поиск цивилизованных форм личностной свободы дает не просто интеллектуальное знание, но и умение быть собой, прислушиваться к своим внутренним побуждениям, понимать логику собственных поступков. Теперь психоанализу открыта дорога и в жизнь отечественной культуры

-

не только как феномену западной цивилизации, изуча­

емому главным образом по книгам, но и как духовио-пракгическо­

му явлению-е". Разные голоса в спорах о психоанализе вновь зазву­ чали и у нас. Для одних психоанализ - это новая философия-". Для других

-

лософии,

ни

особая «форма жизни», которая не сводится ни к фи­

к экспериментальному научному познанию-о''.

ДЛя третьих психоанализ

-

это подлинная, вполне зрелая наука,

и уж во всяком случае «наука не в меньшей степени, чем физи­

Ka»35l.

Такое яркое многоголосие не может не радовать слух, одна­

ко оно не заменяет критико-рефлексивной

позиции, а в против­

ном случае рискует стать скорее букетом эмоциональных реакций

на старые запреты, чем итогом новых размышлений. Конечно, психоанализ отличает стремление к научности и объ­ ективности, однако последовательное

объективистской

тенденции

осушествление

в нем этой

означало бы смерть всего, что есть

в нем уникального, творческого и событийного. Конечно, психо­ анализ

отличает

также

стремление

бождающему воздействию

-

к раскрепощающему

и осво­

и оно иногда осуществляется. Однако

любая победившая психоаналитическая схематика тяготеет к дог­ матизации и ритуализации, к круговому воспроизводству психо-

34Х На первом этапе практические формы бытования психоанализа в России были весьма отличны от западных. Аналитики первого призыва сетовали на то, что даль­ ность расстояний в большом городе не позволяет проводить сеансы несколько раз в неделю (чаше всего

-

один сдвоенный), что жилишная стесненность не позволя­

ет новоявленным психоаналитикам уединяться с цациентом в кабинете с сакраль­ ной кушеткой для пациента

-

сеансы нередко прохолят в обшей жилой комнате

и т. д. Все это довольно сильно влияет на сам механизм переноса эмоций и другие аспекты психоаналитической практики. За истекшие с этого времени полтора деся­ тилетии

условии

жизни

изменились,

и

аналитики

и

пациенты

стали

несколько

богаче. однако какие-либо выводы здесь были бы прежлевременны, так как сколь­

ко-нибудь надежного социологического исследовании функционировании россий­ ского психоанализа (подобно классической работе Сержа Московиси на магериале франпузского психоанализа) пока не существует, хотя современный российский психоанализ сложился в интересный предмет социологического изучении.

349 Лейбин В.М Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М ..

1990.

350 Руткевич А.М. Репензия на кн. Лейбина В.М. Фрейд. психоанализ и современ­

ная западная философии

//

Вопросы философии.

1990. N2 6.

351 Белкин А.и. Зигмунд Фрейд: Возрождение в СССР

1989.с.6.

308

С.

172.

// Фрейд З. Избранное. М ..

Dздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

аналитической схемы в культуре, когда факты подстраиваются под схему, а схема заранее существует в культуре как нечто самооче­

ВИдное 3 5 2 . В психоанализе соединились различные компоненты природного и духовного мира, искусство и социальная мифология, этика и ремесло, философия и практическая рецептура. Однако проблемный стержень психоанализа создается все же именно по­

знавательной интенцией. Соответственно и вызов, который броса­ ет нам психоанализ,

-

прежде всего эпистемологический, хотя

в наши дни это не так уж легко заметить.

Открытие бессознательного вовсе не было философским от­

крытием Фрейда, хотя оно, безусловно, имело философское значе­ ние: главное в том, что Фрейд смог представить бессознательное на уровне научных возможностей своего времени. У нас кажется, нет

нужды ни спасать Фрейда от психоанализа (вместе со сциентист­ скими критиками психоанализа), ни защищать психоанализ от

Фрейда (вместе с теми его истолкователями, которые убеждены, что, претендуя на научность, психоанализ сам себя не понимает). Скорее нам нужно сохранить трезвость рационального подхода

к бессознательному как к фактору человеческой жизни,

-

подхода,

который призван «ни пугать, ни утешать», но помогать нам понять

самих себя, смягчая болезненные противоречия между индивиду­ альными склонностями и теми требованиями культуры, которые несет с собой развитие цивилизации.

§ 2. Особенности

практики: словесное инесловесное

Интерес к механизмам и содержательной стороне общения (спе­ цифически человеческим способам взаимодействия с себе подоб­ ными) проявляют в наши дни не только лингвисты, психологи или

педагоги. Проблемы человеческого общения становятся важными и для тех людей, которые по традиции считали область своих заня­

тий далекой от проблем общения, независимой от них. Оказывает­ ся, что для философов, эпистемологов, методологов науки понять механизмы порождения и функционирования знания невозможно

вне анализа тех многообразных способов человеческого общения, тех коммуникативных

процессов,

которые стимулируют

развитие

знания и формируют его содержание, способствуют его передаче 352 Эта точка зрения в чем-то близка позиции М.Фуко в его оценках официальной медицины. Прежде чем лечить психическую болезнь. такая медицина сначала ее

создает, достраивает ее до тех практических и концептуальных форм, в которых бо­ лезнь становится ей понятна. Именно в этом смысле и психоанализ подвергался

обвинениям в том, что он порожлает те самые формы (например, по Ж. Делёзу и Ф. Гваттари

-

«семейный ошейник», наброшенный на свободу человеческого

бессознательного), которые затем принимается «исправлять» или «лечить».

309

Познание и перевоп. Опыты философии языка

между отдельными людьми, поколениями, эпохами. Быть может, именно эта пронизанность всей социальной ткани коммуникатив­ ными механизмами долгое время мешала обратить внимание на по­ знавательные и практические особенности этого феномена. люди сообщают друг другу не только то, что осознанно решают передать: их общение предполагает и менее определенное, дискретно не вы­ разимое, существующее в терминах и на уровне бессознательного. Привилегированный пример тому дает психоаналитическое меж­

личностное общение. Оно предполагает доверие, выбор, готов­ ность одного человека раскрыться перед другим, оно связано с по­

пыткой

подойти к неинтеллекгуальным несловесным уровням

психики через слово, осуществить перевод следов бессознательно­ го в план выражения и на уровень осознания, но также, как мы да­

лее увидим, и с ограниченностью этого пути, если без внимания ос­

таются аффективные недискурсивные слои бытия и психической организации человека. Далее будут прослежены обе эти стороны психоаналитического подхода к общению.

***

Концепция основателя психоанализа Зигмунда Фрейда может, по-видимому, быть представлена именно как концепция общения, поддерживаемого практиками перевода. но постоянно сталкиваю­

шегося

с

непереводимым.

В

самом деле,

полем,

на котором

проявляется патологическая симптоматика, развертывается иссле­

дование, происходит проработка и снятие симптомов в ходе психо­ аналитического курса, а также методом анализа и разрешения пси­

хических конфликтов выступает не что иное как общение двух

людей

-

врача и пациента->'. Иначе говоря, патогенное общение

(например, травматическая семейная ситуация, пережитая в дет­

стве) повторяется, подвергается переработке в терминах другого, са­

ногенного (или призванного быть саногенным) «искусственного» общения (врач-ттациенг). Тем самым спровоцированная психиче­ скими травмами неспособность к общению (например, наличие стойких нарциссических схем отношения к миру и к другим людям)

сменяется возможностью вновь пережить и вспомнить конфликт, а тем самым

353

-

освободиться от него. Общение пронизывает все зве-

Как уже отмечалось. использование слова «врач» В качестве синонима СЛОВУ

«психоаналитик". ограниченно уместное ляя русскоязычного и англоязычного чи­

тателя. абсолютно исключено в рамках франкоязычной терминологии. так как французский психоанализ последовательно зашищает свою независимость от ме­

дицины. Вопрос оправе практиковать психоанализ без медицинского диплома был предметом долгих и ожесточенных споров между различными течениями француз­

ского и международного психоанализа и, в частности, поводом споров между ЖЛа­ каном, заитишавшим немелицинский психоанализ, и его противниками.

310

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Jlакан и друrие: в спорах ...

нья концептуальной системы Фрейда, все моменты психоаналити­ ческой практики. Если неадекватные формы общения в истории больного были причиной появления той или иной симптоматики, а жесткие структуры его психического аппарата (в ней, заметим, об­

щение предстает в обезличенном отчужденном виде взаимодейст­

вия различных инстанций

-

Оно, Я, Сверх-Я) как бы блокировали

разрешение возникающих конфликтов, то, открывая психоанали­ тическую ситуацию как особую разновидность общения, обладаю­

щую специфическим эпистемологическим и психотерапевтическим смыслом,

мы находим средство,

которое можно охарактеризовать

как «лечение подобного подобным»

-

общения общением.

Учитывая ту схематику построения психоаналитической реаль­ ности «на трех сценах», о которой шла речь в предыдущем пара­

графе, я попытаюсь здесь обрисовать более рискованную, но, как представляется, эвристичную схему перевода и преобразования со­ бытий, реальностей, историй, развертывающихся на этих сценах.

Главный фрагмент этого переводческого процесса в широком смыс­ ле слова

-

это соотнесение травматической истории жизни паци­

ента с психоаналитической историей как формой ее изживания и прояснения. По сути, жизненный и познавательный смысл психо­ аналитической ситуации заключается в переводе, трансформации реальной истории с нереальными событиями (иначе

-

история-Г) под

действием нереальной истории с реальными событиями (иначе

-

исто­

рия-2). Конечно, сами эти обозначения условны, однако они схва­ тывают некоторые существенные моменты соотношения двух схем

общения, образующего своего рода хиазм

-

риторическую фигуру

с попарно противоположными членами. Поясним это более деталь­ но. История-Г, или история пациента, сложившаяся к моменту его обращения к психоаналитику, является «реальной историей» с «не­

реальными событиями». Иначе говоря, это

-

«настоящая», пережи­

тая человеком история, события которой приобрели в его сознании те или иные «нереальные», превращенные формы (ср. рассказы па­ циенток Фрейда об отцах-соблазнителях). При этом те прототипи­

ческие события, которые можно было бы считать «реальными», не­ возможно восстановить

-

из-за того, что желания были вытеснены,

их удовлетворение обреталось на косвенных заместительных путях,

а те события, о которых рассказывает больной, оказываются фанта­ зиями, результатом работы его воображения. Что же касается исто­ рии-2, или, иначе, самого психоаналитического курса, то это

-

тория

врача

со

своим

особым

«хронотопом»:

она

и пациента на продолжительное время (иногда

-

связывает

ис­

на долгие годы) ре­

гулярными сеансами. Искусственность, «нереальность» этой исто­ рии проявляется во многом: в том, что она разыгрывается в экспери­

ментальной

ситуации общения

и должна стать катализатором

311

Познание и перевод. Опыты философии языкв вновь-переживания пациентом некоторых существенных моментов

его реальной истории; в том, что она сжата во времени (подчас

огромные промежутки времени должны быть вновь-пережилы за краткий миг, искусно подготовленный часами психоаналитической

работы); в том, что аналогом событий в этой экспериментальной, «нереальной» истории выступают прежде всего слова и жесты, и др.

Однако события истории-2 по-своему «реальны»: они развертыва­ ются здесь и теперь, в психоаналитическом курсе, в межличностном

общении двух людей, обусловливаются чувствами взаимной прияз­ ни или неприязни, могут стимулулировать переосмысление исход­

ной истории и др. Развертывание этой искусственной, «нереаль­ ной»

психоаналитической

истории

взаимодействий

больного

и врача, благодаря правилу своеобразного «словесного анархизма» (выговаривать все что угодно), приводит К расшатыванию психиче­ ской структуры с репрессивными инстанциями. Дезорганизация языка как некий аналог психической дезорганизации позволяет на­ щупать рычаги динамических переключений, перевода из одного

психического регистра в другой, а затем

-

и более адекватные спо­

собы «внешнего» межличностного поведения->'. Под действием ис­ тории-2 история-l начинает распутываться, поддаваться действию тех или иных приемов, практик, схематик.

А теперь посмотрим, что же собственно происходит в процессе переработки и своеобразного перевода истории-] в историю-2, ре­ альной истории с нереальными событиями в формы и схемы нереаль­

ной истории с реальными событиями. При этом изменениям подвер­ гаются как история-Г, так и история-2, а стало быть, меняется и сама схема общения. Так, «нереальные. фантазматические события ис­ тории-l в благоприятном случае постепенно приобретают очерта­ ния реальных событий, так как пациент набирает психологическую и

интеллектуальную

готовность яснее определить реальное место

травмирующего события в своей истории. Напротив, «реальные» со­ бытия психоаналитического курса, переживаемые в данный момент времени и в данной точке пространства, все более «ирреализуются»:

любовь пациента к врачу в ситуации эмоционального переноса ока354

Принцип словесного воздействия К. Леви-Строс определил как «действен­

ность символики». то есть способность различных структур вызывать изменения

в других

гомологичных им структурах. Лови-Строс усматривал гомологичпыс

структуры на уровнях органики. бессознательного психического, рефлексивного мышления. Поскольку «сила слова». коренящаяся, в частности. в языковой поли­ семии и возможности перевода слова из одного контекста в другой. провоцируел

смену регистров. постольку леэорганизаиия языка становится способной лечить

телесную и психическую лезорганизапию. См. об этом. в частности. в книге. кото­ рая парадоксальным образом не потеряла своей актуальности за три десятилетия:

Клеман К Истоки фрейлизма и эволюция психоанализа. / / Клеман К. Брюно п.. Сэв Л. Марксистская критика психоанализа. М .•

312

1976.

С.

83.

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

зывается ложно построенной связкой прошлых переживаний с со­

временными. Тем самым важным моментом на пути выздоровления оказывается тот, когда пациент вдруг осознает, что все его, казалось

бы, «реальные» чувства, направленные на врача, на самом деле бы­ ли направлены на третье лицо и связаны именно с вновь-пережива­

нием событий собственной истории, с переигрыванием неудавших­

ся в прошлом контактов и взаимодействий. Таким образом, в конце курса отношения между исгорией-] и историей-2, между двумя ви­ дами обшения, по схеме хиазма уступают место отношениям по схе­ ме параллелизма. «Нереальные.

события истории-Т нарашивают

свою реальность, а «реальные» события истории-З или психоанали­ тического курса, напротив, ее теряют. Этому должен соответство­ вать момент интеллектуального прояснения и душевного успокое­

ния.

Вновь пережитая собственная история становится уже не

просто «реальной историей», но «реальной историей с реальными событиями», а психоаналитическая история лечения

по сути, была И раньше,

-

-

тем, чем она,

экспериментальной историей обшения,

реализуюшей определенные терапевтические цели.

Как же объясняет такую перестройку души и поведения сам Фрейд? Как он трактует установки изобретенного им общения

психоаналитического взаимодействия двух людей? Для пациента это осознание, для аналитика

ций 3 5 5 опыта для врача

-

-

-

поиск конструкций и интерпрета­

таков, с точки зрения Фрейда, главный

путь психоаналитической работы. При этом Фрейд особо подчер­ кивал «нейтральность» аналитика, его «свободно паряшее внима­

ние» и «свободные ассоциации», запечатлеваюшиеся в речи боль­ ного.

«Нейтральность»

предупреждение,

врача

-

это

в частности, о том,

этико-методологическое

что в ситуации «переноса»

(трансфера) чувства больного относятся не лично к врачу, но к тем персонажам и событиям прошлого, которые оживают в рассказе

больного и лишь проецируются на аналитика. Выражение «сво­ бодные ассоциации» применительно к пациенту тоже нуждается

в пояснении; дело в том, что эти ассоциации как раз не свободны

-

они определяются внутренней логикой психических процессов,

протекаюших на пересечении тех двух историей, о которых шла

речь выше, и механизмами переводов одной в другую. Говоря о нейтральности аналитика и свободных ассоциациях пациента,

Фрейд стремился подчеркнуть отличие психоаналитического ме­ тода общения от ранее практиковавшихся им гипноза и внуше­ ния

355

-

механизмов, парализуюших волю и сознание пациента.

В концептуальном аппарате психоанализа «интерпретация». «инсайт. обычно

отождествляются с собственно познавательными процедурами и противоностан­

ляются гипнозу. трансферу. эмпатии и пр.

313

Познание и перевод. Опыты философии языка

Сам Фрейд прекрасно умел работать с аффектами, сопротивле­ ниями осознанию и вытеснениями, но главные выводы, которые

он делал из своей практики, все же имели интеллектуалистский от­

тенок: так или иначе формулой всех изменений душевного опыта

обшения в психоаналитическом сеансе было ДЛЯ Фрейда «излече­ ние через осознание». Однако эта формула во многом не соответ­ ствовала реальной специфике психоаналитического общения, осу­ ществляющегося

в ситуации особого единства практических

и познавательных моментов. Последующее развитие психоанали­

за, по сути, заставило усомниться в правомерности формулы «из­ лечение через осознание»: чем дальше, тем больше оно свидетель­ ствовало о возрастании интереса к моментам аффективного, эмоционального контакта в общении как необходимым условиям

исцеления. И этот интерес все более расширялся, ВЫХОДЯ за рамки самой психоаналитической практики в историю (предысторию психоаналитических идей) и социологию (проблему возможности

психоанализа как особого социального института). Так, историки психоанализа заметили, что, подчеркивая новые моменты своего подхода, Фрейд оставлял в стороне те моменты в

концепциях

своих

«проблематичный.

предшественников,

в

которых

содержался

момент «непереводимости» бессознательного

в сознание через слово, момент живого общения, насыщенный «та­

инственными», но терапевтически эффективными возможностями (речь идет об эмпатии, обмене «флюидами» (Месмер) и др.). Пре­ уменьшая значение эмоционального момента в истоках психоана­

лиза, Фрейд, по-видимому, недооценил его и в собственной психо­ аналитической работе

-

в ситуации переноса или трансфера

(переноса чувств больного на врача) и контртрансфера (противопе­ реноса чувств врача на больного), а также и момент внушения со стороны психоаналитика, по сути, подчиняющий пациента в боль­ шей мере, нежели это допускает постулат аналитической «ней­

тральности--». Фрейд полагал, что ситуация эмоциональной зави­ симости больного от врача должна исчезнуть сама собой после того,

как главная душевная травма бупет выведена в сферу ясного осо­

знания: момент «растворения» или «снятия» трансфера должен со­ ответствовать моменту исцеления больного. Опасность запутать пациента внушением, внедрив в него то, чему веришь сам, он счи­

тает СИЛЬНЫМ преувеличением. Справедливости ради, нельзя не от­ метить, что в оценке «аффективного» компонента лечения и, в ча-

35(, "Опасность запутать папиен га внушением. внедрив в него то, чему веришь сам .

... представляется, конечно, сильно преувсличениой». Гкеш! S. Constructions il1 Analysis. S.E. Yol. 23. 1937. Цит. по: Chertok Е. Suggestio rediviva // Resurgence (!е /'hypnose. Рапь, /984. Р. 13.

314

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

стности, гипноза Фрейд колебался. Так, в

1918 г.

на психоаналити­

ческом конгрессе в Будапеште он высказал желание и намерение в будущем «слить воедино чистое золото анализа с медью внуше­ ния», причем надеялся, что «свое место здесь может найти и гипно­

тическое возлействие-Ч', В рамках психоаналитического института также возникает ряд проблем, связанных со спецификой личност­ ных взаимодействий в передаче психоаналитических навыков, с опасностью работы в психоанализе лиц с «неснятым трансфе­ ром», С нередко возникающей институционализацией «пожизнен­ ного неравноправия.

между членами психоаналитического сооб­

щества. Один из видных теоретиков французского психоаналаза С. Видерман писал: «Фрейд стремился к институционализации психоанализа. Он видел в психоаналитическом институте осязае­ мое, хотя и запоздалое доказательство признания своего открытия,

объективированного отныне в некоей социальной организации,

более того

-

на уровне международном. Он и не догадывался, что

большинство наших теперешних трудностей будет следствием это­

ГО. А он должен был бы это предвидеть (курсив мой В психоаналитической рялись

именно

те

- HA.)>>3S8.

теории и практике Жака Лакана заост­

интеллектуально-интерпретативные

моменты,

которые считал существенными сам Фрейд, и потому лакановский девиз «назад К Фрейдуя и его самохарактеристика «я тот, кто про­ читал Фрейда»

сохраняют свой смысл, несмотря на все произве­

денные им переосмысления фрейдовской программы. Лакан дела­ ет новый

шаг в трактовке

психоаналитической

особой ситуации общения: он истолковывает

ситуации

как

эту ситуацию как

языковую, речевую прежде всего. Языковая онтология и языковая методология пронизывают все звенья лакановской психоаналити­

ческой концепции. Именно через языкЛакан вводит все, что отно­

сится в его концепции к общению: «Функция языка заключается не в информации, а в побуждении. Именно ответа другого я ищу

в речи. Именно мой вопрос конституирует меня как субъекта-г". Лакан вводит языковые определения вовнутрь бессознательного

и делает это гораздо решительнее, чем Фрейд. При этом Лакан чет­ че, нежели Фрейд, дифференцирует сам механизм общения. Так, общение

на уровне воображаемого

-

это бинарные, непосред­

ственные симбиотически слитные отношения между людьми (та­ ковыми можно было бы считать слияние младенца с матерью или

слияние человека с объемлющим его первобытным коллективом). Напротив, отношения общения на символическом уровне - это 357

Cf.: Chertok L. Suggestio rediviva. Р. 30.

358

Viderman S. La гпаспше de- топпатпсе / / Сопfroпtаtiоп. Cahier З. Paris, 19~O. Р. 26.

359

Lасап J. Ecrits. Р. 299.

315

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

«тройсгвенные» отношения, общение с опосредованием, не допу­ скающим возможности слияния в единое целое. В душевном раз­ витии ребенка

-

это включение отца в слитный симбиотический

мир связей с матерью, в обществе

-

принятие языка и символиче­

ского закона, организующих отношения между людьми.

Стратегия исцеления

-

это продвижение от воображаемых

слитносгей (различные их формы характерны для психозов, не­ врозов и других заболеваний) к принятию символического закона опосредования всякого человеческого желания

-

закона, который

одновременно и индивидуализирует субъекта, и включает его

в мир человеческих отношений. В терминах собственно языкового общения это дает картину переработки «пустой» речи, замкнутой в кругу иллюзорных нарциссических самоудвоений, в «полную»

речь, где пробелы восстановлены, а запутанные места распутаны.

«Полнота» этой речи, следовательно, не онтологическая, а психо­ аналитическая характеристика: она связана с принятием символи­

ческого закона, а символический закон, в свою очередь, зиждется на признании некой нехватки, изначального отсутствия объекта желания, на утверждении в качестве онтологического субстрата человеческого

существования

«вечно

потерянного

объекта».

В этом смысле главный этический и теоретический императив Ла­ кана

-

продвижение

от

уровня

воображаемых

иллюзорных

единств к уровню символической опосредованности как стадии

зрелости: на этом уровне субъект принимает не возможность суще­ ствовать в слиянии с другим, быть растворенным в другом, и начи­ нает рассматривать весь мир социально-культурных опосредова­

ний как условие собственного становления и возмужания. Поскольку в качестве условия такого продвижения выступают именно языковые, коммуникативные механизмы, постольку сло­

весно фиксируемые параметры общения выступают в психоанали­

тической практике на первый план: «Даже если речь ничего и не сообщает, она представляет само существование общения (курсив мой.

-

НА.). Даже если она и отрицает очевидность, она утвержда­

ет, что именно слово создает истину. Даже если она обречена за­

блуждаться, она полагается на веру в истину»360. В этом фрагменте четко сформулированы многие важные моменты: речь есть сама стихия общения между людьми, ее психоаналитическая эффектив­ ность относительно независима от смысла передаваемых сообще­ ний; слово не принадлежит измерению непосредственного данно­

го (. В любом случае изучение гипноза проливает свет на проблему пределов и границ собственного опыта психоанализа, определяющих и его дальнейшую судьбу.

Из всего сказанного становится очевидно, что исследование Шертока и де Соссюра в известной мере противостоит как класси­ ческой традиции психоанализа, так и некоторым его современным

вариантам. Однако водораздел между этими позициями проходит не там, где, как нам кажется, мы его видим. Позицию авторов не «гносеологический сентиментализм» с его предпочтением чувств

и аффектов абстрактному разуму и это не антирационализм с ха­ рактерным для него стремлением укрыться от свободы, от ответст­ венности, от концептуально организованной мысли на уровне

«симбиотических. слияний; скорее это попытка прорваться к но­

вым пластам осмысления аффекта, эмоции, чувства

-

в соотноше­

нии с разумом, а не безотносительно к разуму. В частности, призы­ вы

к

междисциплинарным

исследованиям

гипноза

и

внушения

как раз и подразумевают возможность более глубокого рациональ­

ного постижения тех областей человеческой души и тела, о кото­ рых нам еше так мало известно.

Итак, основная идея книги

-

значимость аффективных факто­

ров, внушения и гипноза в генезисе психоанализа, в психоанали­

тической практике, вообще

-

в структуре межличностных отноше­

ний. Возникает вопрос: насколько актуален для нас сегодня этот урок? Нужен ли он нам вообще? Существует мнение, что для нас эта проблематика не очень актуальна, поскольку у нас есть свои русские традиции психоанализа, для которых разрыв между гип­

нозом (внушением) и психоанализом никогда не был характерен. Согласно одной из традиций в рамках русского психоанализа, гип­ ноз и трансфер

-

это разные проявления одного и того же врож­

денного механизма, обеспечивающего в первые годы жизни ребен­ ка

усвоение

тех

или

иных

навыков

поведения

в

общении

с близкими. Другая традиция была связана с интересом к физиоло­

гическим обоснованиям учения Фрейда: в 20-е годы это нашло свое отражение в обращении русских психоаналитиков к сеченов­

ской рефлексологии. Интересовался физиологическими механиз­ мами психоаналитического воздействия и И. П. Павлов. Однако в данном случае речь идет прежде всего о физиологических, а не о психологических подходах к гипнозу и внушению. Однако ника­ кой непрерывной традиции анализа данного круга проблем в рос-

385 Однако гипноз, как утверждается. в частности, в «Возрожденном внушении», должен стать частью профессиональной подготовки психоаналитиков. Это позво­ лит, снимая табу, и поныне тяготеющие над гипнозом, прояснить его роль в пси­ хотерапии.

333

Познание и перевод. Опыты философии языка

сийском читательском восприятии не сушествует-Ч", хотя усилия­ ми целого ряда исследователей эта традиция раскапывается, вос­

станавливается, формируется-". В целом же нынешнее отношение к Фрейду в России нередко складывается в искаженной исторической перспективе. Налицо, безусловно, отрадные изменения: это публикация обширной лите­ ратуры, создание обществ, активная работа по освоению психоана­ лиза; однако подчас возникает, или даже сознательно насаждается,

иллюзия, будто это первые шаги возрождения русского психоана­

лиза после пятидесятилетнего застоя. При этом, чаще сознательно, чем неосознанно, обходится молчанием или даже искажается роль

тех исследователей (прежде всего

Ф.В. Бассина, А.Е. Шерозии

-

и др.), чья деятельность в эти трудные десятилетия подготовила

почву, на которой ныне возможен серьезный интерес к Фрейду, бессознательному, психоанализу; преуменьшается значение такого

крупного общественного и научного события, как Тбилисский

симпозиум

1979 г. 3 8 8

и публикации четырехтомного собрания работ

по психоанализу, которые в течение целого десятилетия были едва ли не единственным источником знаний о бессознательном и пси­

хоанализе в пространстве Советского Союза. Тбилисский симпози­ ум стал событием мирового масштаба, первой крупной встречей по проблеме бессознательного между российскими (советскими) и за­ падными учеными. С тех пор идеология страха и недоверия к дан­

ному кругу проблем была подорвана в корне. После печально зна­ менитой Павловской сессии, закончившейся разгромом всей «инакомыслящей» психологии, это действительно было первое со­

бытие, «реабилитирующее» в России Фрейда

-

правда, в лоне про­

блематики бессознательного, а не практики психоанализа. 3Н6 Как известно. Россия была одной из первых стран. с энтузиазмом принявших учение Фрейда. В 20-е годы были изданы на русском языке почти все работы Фрейда, созданы Государственный психоаналитический институт и Русское пси­ хоаналитическое общество. С конца 20-х годов начинается долгий сталинский пе­ риод политической. экономической и культурной изоляции. во время которого

Общество и Институт были закрыты. а слово «бессознательное». как и само имя Фрейда. практически изъяты из употребления. Как пишут западные историки рус­ ского психоанализа. «советский фантазм. полной социальной интеграции проти­

воречил конфликтной теории психики. предложенной Фрейдом.

3Н? Отметим здесь прежде всего работы В.М. Лейбина, В.И. Овчаре н ко (ср. Овча­ ренко В.И Психоаналитический глоссарий.

M .• 1994; Лейбин В.М., Овчарен­ 1998; Овчаренко В.И, Лей­ психоанализа. В 2 т. М., 1999; ср. также работы

ко В.И Психоаналитическая литература в России. М., бин В. М. Антология российского

последнего о западном психоанализе, в частности: Лейбин В. Постклассический психоанализ. Энциклопедия. В

2 т.

М ..

2006)

и др.

3НН См.: Бессознательное: Природа. функции, методы исследования. Тбилиси, (т.

1-111). 1985 (т. IV) /

1978

под рел, Ф. В. Бассина, А. С. Прангишвили , А. Е. Шерозии.

334

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

Нынешний момент в истории психоанализа в России с начала постсоветского периода

-

имеет особое значение. И здесь уже за­

метно различие между 1990-ми и 2000-ми годами. Первое десяти­ летие возврата психоанализа на российскую почву столкнулось С ситуацией идеологического раскрепощения языка и мышления

и одновременно

-

с травматическим обострением разрыва между

желаемым и действительным, между словом и реальностью. В за­ падной, да и российской литературе эта ситуация как правило ис­

толковывается как массовый общественный инфантилизм, отсут­ ствие сколько-нибудь сформировавшейся «эдиповой стадии»: нет

«зрелого поколения», которое бы стремилось «занять место отца» и было готово взять на себя ответственность за собственные по­ ступки и решения,

-

напротив, общество состоит из «детей разных

возрастов'), стремящихся укрыться от ответственности в лоне госу­

дарства

-

как любящей матери, обязанной заботиться о своих де­

тях. Существуют и другие истолкования этой ситуации:

soveticus задавлен

homo

«строгим отцом», он постоянно прислушивается

к авторитету, хотя и ненавидит его. Между этими исголкованиями, пожалуй, нет противоречия, поскольку они отмечают различные

аспекты в общей ситуации интеллектуальной и психологической беспомощности с характерными для нее попытками спрятаться за

«мы'), за коллективного субъекта-б". По-видимому, многое из того опыта, которым сейчас распола­

гает западный психоанализ во всех его разнообразных ответвлени­ ях, может нам пригодиться. Еще в

1984 г.,

размышляя после одной

из своих поездок в СССР о будущем психоанализа в нашей стране

(заметка была в шутку названа «Зигмунд В гостях у Карлаэ-?"), Л. Шерток высказал предположение, что, вероятно, на повестке

дня вскоре будет создание (возрождение) Психоаналитического общества и соответственно просьбы о его включении в Междуна­

родную психоаналитическую ассоциацию. Правда, Шерток думал тогда, что все это

-

перспектива не «завтрашнего дня'). Однако

«завтрашний день» наступил скорее, чем можно было надеяться, принеся с собой множество серьезных и требующих безотлагатель389 Одним из самых показательных социальио-психологических явлений 1990-х годов были так называемые сеансы А. М. Кашпировского, применявшего класси­ ческую модель прямого (авторитарного) внушения, весьма распространенного в Европе

XIX

в. Правда, такого ошеломляюшего успеха этой практики вряд ли

можно было бы увидеть где-либо еще, кроме высокогипнабельной российской ау­ дитории, готовой

-

при нехватке лекарств и квалифицированной медицинской

помощи - верить в чудо и ждать его. В любом случае, бум вокруг Кашпировского лишний раз показал реальность феноменов гипноза и внушения, а также необхо­ димость их экспериментального, клинического и теоретического изучеиия.

390

Chel10k L. Sigmund chez Кагl / / Le Monde. 2.9.1984.

335

Познание и перевод. Опыты философии языка

ного решения проблем,

-

в частности. связанных с теоретической,

практической и организационной подготовкой психоаналитиков.

Осмысливая возможности психоанализа как института и как разновидности психотерапевтической практики, нельзя не при­

нять во внимание исторические доводы. В 1990-е годы сам факт от­ вержения психоанализа в эпоху сталинизма, безусловно, способ­

ствовал его популярности, а в 2000-е этот довод отошел в тень, и на первый план стали выходить не только общеидеологические , но также и прагматические пристрастия. Некоторые, однако и по­ ныне еще настроены на волну сакрализации Фрейда и «защиты»

психоанализа'?'. Нужна ли широкому российскому читателю, ма­ ло знающему о психоанализе и легко внушаемому, новая икона? Конечно, нет. В канонизации не нуждается и сама величественная фигура Фрейда. Психоанализ

-

чать на критику в его адрес: за

учение, способное достойно отве­

70

лет, прошедших после смерти

Фрейда, его концепция неоднократно демонстрировала способ­ ность к ответу на новые исторические вызовы. Конечно, гнаться за потерянным временем, повторяя все зигзаги пути, пройденного

различными видами и формами западного психоанализа, было бы

нецелесообразно. Но каких-то явно непродуктивных поворотов, по-видимому, можно и нужно избежать, учитывая и осмысляя ис­

торический опыт «рождения психоаналитика-г". Большинство современных исследователей психоанализа на За­ паде отличаются отчетливо выраженной антигносеологической ус­

тановкой. Справедливо считая безнадежными любые поиски анало­ гий и соответствий между психоанализом и развитыми науками

естественно-научного типа, они склонны вовсе отрицать научный и

-

шире

-

познавательный смысл психоанализа, усматривая в нем

прежде всего особый опыт личного раскрепощения, достигаемого

через освобождение речи. Конечно, психоанализ способен не про­ сто включать пациента в отторгнувший его (или отторгнутый им) социум, но И учить его быть самим собой без «бегства от свободы». Однако свобода речи

-

это еще не вся свобода, как мы теперь убеж-

391 Свидетельства этому мы находим в сборниках материалов в кн.: Зигмунд Фрейд ~ основатель новой научной парадигмы: психоанализ в теории и прахтике

(к 150-летию со дня рождения Зигмунда Фрейда). Материалы Международной психоаналитической конференции.

16-17 декабря 2006 г. / 2 т. Т. 1. М., 2006.

Под рел. А.Н. Харито­

нова, П.с. Гуревича, А.В. Литвинова. В

392 Впрочем, некоторые исследователи усматривают в книге Шертока и де Соссю­ ра иреувеличение роли французских влияний (а именно Шарко и Бсрнгейма) в ге­

незисе психоанализа. Гоитеу

G. Мезгпет to

В этом упреке,

по-видимому, есть доля

Lеоп Cheгtok апd Rауmопd

Ггеш!

истины.

См.:

de Sallssure. The 'Птетареш!с Revollltioll: Fгom // ]ollrllal of the History от' пте Behavioral Sciellces. 1983. NQ 3.

Р.297-299.

336

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другие: в спорах ...

даемся на собственном опыте. Здесь представляется уместным одно важное замечание в связи со свободой и зависимостью, индивиду­ альными

и

социальными

аспектами

психоаналитического опыта.

В большинстве западных концепций, которые ищут основу челове­ ческого существа в архаических, инфантильных, симбиотических взаимодействиях, этот уровень трактуется как фундамент социаль­

ности, особенно в аспекте отношений в группе и в массе. Тогда досоциальное становится основой анализа социального, а эмоцио­

нально-аффективное, гипносуггестивное трактуется как социоген­ ное: вряд ли можно согласиться с таким порядком зависимостей

применительно к развитой стадии общественных взаимодействий,

хотя для филогенеза была характерна именно такая последователь­ ность. Очень часто в качестве примера фундаментального аффек­ тивно-биологического факта, лежащего в основе социальности, приводится отношение матери и ребенка. Но ведь такое отношение лишь отчасти биологично, поскольку биологические потребности выражаются здесь в основном человеческими и социальными, а во­

все не чисто биологическими средствами.

Хотя в психоанализе подчас трудно провести грань между мифом и теорией, между художественным и собственно познавательным опытом, это не означает, что нужно вообще отказаться от таких по­

пыток. При этом мы неизбежно сталкиваемся с проблемой соотно­ шения аффективного и когнитивного, суггестии и осознания. Обоб­ щение

психоаналитического

опыта

на

всех его

этапах

и

уровнях

требует осмысления всех звеньев взаимодействия эмоции и слова,

жеста и понятия. Эта сложнейшая задача заключается в том, чтобы «обнаружить универсальное на основе бессмысленного, утвердить

возможность общения на основе некоммуникабельного ..,»393. Особенно трудно устанавливать соответствия между языковы­ ми и аффективными представлениями, а также между уровнем

представлений как таковых и дорепрезентативнымуровнем. Если согласиться с

тем,

главный критерий

что

-

дJlЯ

психоанализа как

«психопрактики»

излечение, то что важнее в этом процессе:

слово или эмоция? Вряд ли здесь уместны однозначные ответы. Для тех заболеваний, которые связаны с нехваткой эмоционально­

го тепла в раннем возрасте (это почти все психосоматические забо­ левания), целительным будет прежде всего аффективно-эмоцио­ нальный контакт. Однако для тех заболеваний, которые возникают

вследствие психических конфликтов более зрелого периода (здесь имеются в виду вторичные вытеснения представлений, которые

уже имели словесную форму и потому могут быть осознаны), боль­ шую роль будет играть ортодоксальная фрейдовская схематика 191 Rоustaщ~ F. Un destin si [цпехге. Paris, 1976. Р. 9Н.

337

-

Познание н перевод. Опыты философии языка

умственные

конструкции

пережитой

истории,

воспоминание

и прояснение. Если согласиться с такой трактовкой, то придется предположить,

что

и

соотношение

элементов

«гипноанализа.

И собственно психоанализа будет в этих случаях различным. Вряд ли найдется такой опытный специалист, который смог бы заранее,

без учета конкретных реакций пациента, с уверенностью сказать,

какой способ лечения окажется наиболее эффективным. В любом случае нам придется смириться с тем, что Фрейд нам «не всё ска­

зал»394, что во многом нам придется разбираться самим.

§ 4.

Психоанализ и науки о человеке

Одним из самых ярких событий на оживленном, но голодном и безотрадном фоне российской интеллектуальной жизни начала 1990-х годов была российско-французская

анализ и науки о человеке» (март-апрель

конференция «Психо­

1992)395,

и потому О ней

стоит рассказать подробнее. Речь пойдет об этом эпизоде не столь уж давней истории

-

о попытке культурного диалога на стыке пси­

хоанализа и социально-гуманитарных наук, которая, по сути, была

событием, но не нашла в России продолжения. Иными словами, получилось так, что «пере нос»

не стал «переводоь«

И пониманием,

и тому были свои причины культурного и историко-познаватель­ ного характера.

Если первый французский десант в Тбилиси

(1979) привез

с со­

бой (наряду с более традиционными подходами) учение Лакана как средство борьбы против всяческого авторитаризма, то этот, второй

французский десант в Москве стремился представить в России то, как реально работает психоанализ в тесном контакте с социально­ гуманитарными дисциплинами, в каких аналогиях, подходах, мето­

дах он присутствует в этих познавательных областях. Показать это россиянам приехали не только психоаналитики, но и крупнейшие

французские специалисты в социально-гуманитарных дисципли­ нах

-

антропологии, психологии, социологии труда, истории и др.

Однако, по-видимому, именно здесь (кроме, пожалуй, философов и эпистемологов) обнаружилось непонимание и отчуждение: в Рос­ сии психоанализ (и тогда, в начале 90-х, и поныне) не имеет никаких форм значимого присутствия в профессионально сложившихся

11 L'Express.

394

Ггеш! l1'avait pas тощ dit

395

По следам конференции вышли сборники в России и во Франции: Психоана­

Рапь, 1989. Ng 1.

лиз и науки о человеке. По материалам россииско-французской конференции

1992 г.) 1 Под рел. Автоно­ sociales : le moment Rеl1пеs J.-M. Paris, 1995.

«Психоаналиэ и науки о человеке» (За марга-З апреля

мовой

Н.с., Степина

moscovite 1 sous

lа

dir. de

В.с. М., Оогау В.,

1996:

Саггстошз кстепсез

338

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Jlакан и другие: в спорах ...

и академически солидных областях гуманитаристики. К тому же эта

московская встреча-" БЬU1а фактически последним знаменатель­ ным событием среди тех, что подготавливали нынешнее распро­ странение психоанализа в России после трудной и долгой паузы со­ ветских

времен;

уже

наступала

другая

эпоха,

намечался переход к психоанализу клиническому

все

-

увереннее

респектабель­

ному, важному, весьма не бедному, а также к психоанализу институ­ циональному, озабоченному вопросами статуса, имиджа, клиенту­ ры,

общественного

веса

той

или

иной

западной

традиции,

продвигаемой на российской культурной почве. В начале 90-х ситу­ ация была иной: обший интерес к психоанализу был не только есте­ ственным следствием предыдущих запретов, но и тем, что отвечало

потребностям людей, которые в ситуации слома прежних мировоз­ зренческих устоев искали человечески значимых целей и смыслов, испытывали нужду в психологической помощи, в психологической

работе с травматическими разрывами поколений и контекстов.

Своя мотивация к проведению этой конференции в Москве бы­ ла и у французской стороны. Судьбы психоанализа во Франции

и в России имеют общие черты (хотя во Франции не было ни ре­ прессий, ни гонений): нигде больше

-

ни в Европе, ни в Америке­

психоанализ не приобрел такого обще идеологического и фило­

софского веса, как во Франции, не стал средством осмысления субъекта и его места в мире, явлением социальной жизни, содер­

жанием массового сознания. Есть во всем этом, конечно, и другая сторона: во Франции очень много психоаналитических обществ и школ, а потому вопрос о сферах влияния приобретает для фран­ цузских психоаналитиков отчасти миссионерский, отчасти поли­ тико- идеологический характер.

Прежде всего, как уже отмечалось, психоанализ во Франции

-

это нечто гораздо большее, чем анализ психического по определен­

ной методике. Это достаточно органичная и как бы само собой под­

разумеваемая часть массового сознания. Число людей, доверяющих психоаналитику, прошедших курс личного психоанализа или гото­

вых его пройти, считающих его нужным и полезным не только в бо­

лезни, но и в обычной, повседневной жизни, во Франции очень ве­ лико. В обстановке кризиса главных философских направлений и господствующих идеологических систем (ситуация, в чем-то сход­ ная с нашей) все направления гуманитарной мысли повернулись 396 В ее подготовке участвовали, с российской стороны, учреждения Российской академии наук (Институт философии, Институт социологии, Институт мировой экономики и международных отношений, Центр наук о человеке), а с француз­ ской

-

исследовательский центр «Межминисгерская миссия научных исследова­

ний и экспериментальных разработок>' (сокращенно уки и технологии.

339

MIRE)

и Министерство на­

Познание и перевод. Опыты философии языка

к человеку как индивиду. А понятия психоанализа

-

это прежде все­

го понятия, концептуализируюшие структуры и процессы индиви­

дуальной психики, определяющие человеческую судьбу. Силой, цементирующей все эти процессы, стала во Франции психоанали­ тическая и философская концепция Жака Лакана. Лакан оказался властителем дум целой эпохи, он сумел привлечь на свою сторону гуманитарную и художественную интеллигенцию самых различных

ориентаций-?", Важно также иметь в виду - и на московской конфе­ ренции это нашло свое выражение

-

что марксистская мысль во

Франции в течение долгого времени развивалась в сфере притяже­ ния к психоанализу, выступавшему как область анализа субъекта,

языка, символа, форм социального обмена, как средоточие много­ плановых междисциплинарных пересечений.

Разнообразие форм и способов такого взаимодействия психо­ анализа с науками о человеке с трудом уместилось в рамки секций.

На заседаниях рассматривались вопросы и кластеры вопросов, за­ трагивающие одновременно многие социальные

дисциплины: так,

экономические, социальные,

и гуманитарные

психологические

аспекты денег изучались в секции экономики (В. Топалов, А. Ани­

кин 3 9 8 ) , смысл труда, мотивации, конфликты

-

в секции психоло­

гии трудовых процессов (Н. Кло, В. Ядов), право вые нормы, от­ клонения,

социальную

памяти и амнезии

-

-

динамику

психологии (К. Фожерон,

в

секции

социальной

Б. Грушин), феномены исторической

в историко-психологической секции (К. Ин­

герфлом, В. Зинченко), трансляцию ценностей и процесс социа­ лизации ных

-

в секции, посвященной проблемам этики и современ­

социальных

процессов

(Ж. Мэтр,

О. Генисаретский);

пленарные заседания были посвящены проблемам психоанализа

и теории познания (П. Гийомар, В. Лекторский), социогуманитар­ ной экспертизе сложных социальных объектов (Н. Шварц, В. Сте­ пин), кризису цивилизации и трансформации менталитетов. 397 До сих пор продолжаются жаркие споры об аутентичном прочтении работ Ла­ кана, об истолковании тех или иных аспектов его концепции, а также оправе пред­ ставлить эти идеи широкой публике

водить его

сочинения.

Многое

и

-

комментировать, популяризировать, пере­

при

жизни

Лакана,

и

после

его смерти

определялось в этих спорах спецификой исорлинарной харизматической личнос­

ти Лакана, его «шаманством», И поныне вовлекающим адептов в кровавые баталии за раздел духовного наследия. Однако именно Лакан во многом определил и ту особенность французского психоанализа. о которой здесь идет речь.

-

его откры­

тость всему полю социально-гуманитарных исследований. По сути, именно лака­ новская концепция бессознательного как особого рода языка привлекла к психо­ анализу

внимание

различных

дисциплин,

таких

как

лингвистика,

риторика.

литературоведение. культурология, социальная антропология и др.

398 В скобках здесь и далее

- имена руководителей секций с французской и рус­

ской стороны.

340

Раздел первый. Познание и язык. Глава пятая. Фрейд, Лакан и другне: в спорах ...

Раздел конференции, посвященный проблематике денег, их ре­ ального и символического значения, вызвал у собравшихся боль­ шой интерес и некоторое недоумение. Когда в кармане пусто, а го­ лодных студентов и вовсе можно осчастливить бесплатным кофе

в фойе Академии управления, где проходила конференция-?", аб­ страктные рассуждения об анальном эротизме как основе опреде­ ленного социального характера «, всячески подталкивая к де конструктивной игре слов и смыслов.

410 Беседа с петербургским писателем Самуилом Лурье. Интервью Т. Вольтской

//

Paris- Париж. Paris, 2001. NQ 1. С. 62. 411 Лиотар Ж-Ф. Состояние постмодерна

/ В пер. Н. Шматко. СПб., 1998. С. Фо­

кин предлагает переводить это заглавие знаменитой книги (франц.: Сопспюп роьт­ mоdегпе) как «Постсовремснный удел».

358

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... '>

Нет обобщающей идеи общего, но есть обобщающая идея множе­ ственного,

нередуцируемого

ни к чему

единому, распыленного, гетерогенного, отсроченного.

различного,

несводимого,

И, конеч­

но, она, как и другие философские идеи, транслируется в Россию с Запада и, прежде всего, из Франции. А если уж говорить о различных этапах трансляции

опыта,

то придется напомнить, что в послевоенной России (СССР) ника­ кого реального философского экзистенциализма не было. Герои­ ческий экзистенциализм «Бытия и Ничто» появился лишь В ны­

нешний постсоветский период-Р, а стыкующаяся с марксизмом «Критика диалектического разума» (1960) и вовсе не появилась, а в течение всего советского периода находилась, знаю это по соб­ ственному прошлому опыту Ленинской библиотеки, в спецхра­ нах, и значит очень мало кому была доступна. Иначе говоря, со­ ветский

читатель совершенно не знал экзистенциалистской

мысли, он ловил её из художественных книг Сартра, ловил как ин­ туицию, жест, порыв.

Что же касается 60-х г. во Франции, то это уже была эпоха геро­ ического структурализма, выхода в свет «Слов И вещей»

Фуко,

«Есгпв- Лакана, «Критики И истины» Барта, «Первобытного мыш­ ления» и «Мифологию Леви-Строса, первого прорыва на интел­ лектуальную сцену работ Деррида «'

преподаватели английского и сравнительной литературы). Господ­

ствующие философские направления аналитической (и отчасти лингвистической) философии, за исключением индивидуальных вероотступников от позитивистских программ, были скорее враж­

дебны к французским философским влияниям. В России такого аналитического заслона против французского постмодернизма не было, перегородки между областями знания пористы и проницае­

мы, а потому проникновение

современной

французской мысли

в философию было гораздо более интенсивным. Далее,

в Америке существовали

некоторые

предварительные

формы культурного знакомства с философским экзистенциализ­ мом или феноменологией, а кроме того существовали наработки, которые позволяли заимствовать новое с опорой на свое (таковы были, в частности, концепции множественного Я, альтернатив­

ные психиатрические теории, требующие подходящих форм кон­ цептуализации,

и др.). Напротив, в России, как уже говорилось,

не было ни концептуальной подготовки к восприятию идей совре­

менной западной философии, ни собственного опыта, требовав­ шего сходных концептуализаций, за исключением разве что худо­

жественных экспериментов

-

в основном более раннего периода.

Соответственно этой специфике институциональных условий

восприятия постмодернистские теории пересаживались в США с абстрактных высот философии: точнее сказать, они перекон­ струировались на почве литературоведческой теории. Одновре­ менно с этим происходил процесс обобщения и некогорой стан­ дартизации французских концепций. То, что «в оригинале» имело подвижные границы и достаточно рыхлую консистенцию, стано­

вилось единым и цельным блоком. Так, во Франции Деррида или

тот же Бодрийяр спорили с Фуко, Лиотар бросал критические упреки Бодрийяру и так далее. При перемещении в трансанланти­ ческие

просторы

«теория»

консолидировалась,

различные

кон­

цепции приобретали некие единые очертания, как бы вставлялись в общую рамку. При этом на месте явных французских разногла­ сий вперед выходил поиск сходств

-

В частности, в трактовке

субъекта, репрезентации, истории. И конечно, многочисленные учебные пособия и антологии, полезные для распространения французских

концепций,

еще

сильнее сглаживали

различия

и подчеркивали сходства как при показе общих тенденций, так

и в пределах творчества отдельных авторов. Если Франция высту­ пала с акцентами на универсальном и одновременно на различ­

ном, то в США на первый план выходила проблема идентичности и идентификации с коммунитаристским подтекстом.

Все это и привело к образованию единого конструкта рии» или «французской Теории»

-

-

«Тео­

странной теории в «непереход-

365

Познание и перевод. Опыты философии языка

ном. смысле слова-". Эта теория появилась на свет в результате определенных междисциплинарных сдвигов, перекличек филосо­

фии с литературой, арт-практиками, правом и другими собствен­ ными областями американских исследований, такими как различ­

ные формы

феминизма

«французская теория»

-

или

«cultural studies».

Понятно,

что

это не прагматическая теория в американ­

ском духе и не немецкая философская теория. Однако это в некото­ ром смысле вообще не предметная теория, но скорее дискурс о са­

мой

себе

и

условиях собственного

в последнее время делаются

производства.

В

России

попытки осмыслить этот американ­

ский вклад в российское освоение французской мыслиё-", однако сам термин «французская теория» в России сколько-нибудь замет­ ного хождения не имеет. Во Франции «тюрьма», «больница», «го­ мосексуальность» воспринимались как «места» борьбы за принятие себя обществом; в США дробность различного была радикально усилена, вплоть до того, что едва ли не каждый человек может быть

представлен как особый случай идентичности. В итоге американ­ ская «французская теория» стала не столько рецепцией импортиру­ емого, сколько изобретением своего в связи с рецепцией европей­ ского наследия. В России вопрос об идентификации меньшинств не стоит сколько-нибудь остро, происходит скорее идеологическое опознавание и социальное привыкание к новым социальным стату­

сам и состояниям (определяемым через «тендер»,

«queer» И др.).

Итак, французская мысль на американской почве (как и на российской, хотя и в иных смыслах) есть нечто весьма отличное от

своего культурного и концептуального оригинала. Можно ли счи­ тать такие «переводы» И «переноськ оправданными? Впрочем, что особенного в том, что современная французская мысль ведет себя как своего рода «теория-путешественница», которая, теряя часть

начальных сил, приобретает в иных контекстах новые силы? Ведь

сам этот феномен не уникален: если взять Францию, то Гегель чи­ тался там в духе экзистенциалистской и исторической проблема­

тики (а, скажем, не философии природы), Гуссерль

426

-

с акцентом

Ср. коллективное заочное обсуждение в России статьи Хиллиса Миллера

(Миллер Х. Триумф теории и производство значений

1990.

//

Вопросы литературы. май

Мне довелось участвовать в этом обсуждении: Автономова Н. Важна любая

ступень

//

Там же. С.

101-107.

Об этом свидетельствовала и этому содействовала публикация фрагмента из книги Франсуа Кюссе «Французская теория. Фуко, Деррида. Делёз & компании:

427

изменения интеллектуальной жизни в США,>

(Cusset F. Ггепсп Theory. Foucault, Derrida. Deleuze & Cie et les mutations de lа vie ппейесшейе aux Etats- U пis. Рапз, 2003,2005) в русском переводе вместе с другими работами российских и американ­ ских исследователей в сборнике «Республика словесности. Франция в мировой интеллектуальной культуре», М.,

2005.

366

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «Па бранном поле ... »

на эмоциях и воображении (а не на методе трансцендентальной

редукции) и т. д. И т. п. Создавая французскую феноменологию и экзистенциализм, французские переводчики и «перевозчики»

- одновременно с этим порождают новые объекты ... А сейчас новые объекты порождает, оче­

Валь, Кожев, Левинас философские

видно, американская (но также, по-своему, и российская) рецеп­

ция французской мысли. Исторически важно, что американская рецепция французской мысли не была, так сказать, узурпацией

и насильственным изменением. Ведь в самой Франции, начиная примерно с середины 70-х годов, интерес к этому кругу явлений заглох,

так

что

возникало

впечатление,

что

переход

на

другое

культурное поле придал новые силы тому, что уже, казалось бы,

лишилось жизненной энергии. Хотя российская рецепция воз­ никла значительно позже,

подобные соображения (мы лучше

поймем то, что не поняли на родине) иногда слышны и здесь.

«Французская теория» постепенно укрепляла свои позиции в 70-80-е годы во время осознания кризиса в поле гуманитарных наук

и

поиска

нового

инструментария,

направленного

против

дисциплинарных преград и теоретических тупиков. Институцио­

нальные условия восприятия «французской теорию> в Америке были, конечно же, связаны со спецификой жизни кампусов, ото­ рванных от окружающего мира, но насыщенных событиями арт­ жизни с участием музыкантов, галеристов, художников и др. Од­ нако

при

всем

этом

отрыве

именно

в

пространстве

кампусов

происходила возгонка и драматизация вопросов, которые волно­

вали все общество, именно здесь возникали сильные эффекты эмоционального (и концептуального) резонанса. При этой своей самостоятельности и одновременно прагматической заинтересо­ ванности в привлечении наибольшего количества студентов аме­ риканские университеты оказались наиболее склонными к вос­

приятию нового ... Французская теория, считает Франсуа Кюссе, попала в стык между ограниченным пространством университета

и

кажущимся

безграничным

контекстом

контркультурьг-".

В постсоветской России центрами крисгалпизации концептуаль­

ного резонанса были некоторые издательства (и прежде всего

Marginem,

Ad

которое потом эволюционировало и сейчас поддержи­

вает националистические дискурсы и произведения), отчасти так

называемые «европейские университеты» (в Санкт-Петербурге, 428

Некоторые пояснения вопроса об американской рецепции французской мыс­

ли содержатся в разделе «"Франuузская теория": путь на запад и на восток» (в уже упоминавшемся сборнике «Республика словесности»). См. содержательную ста­ тью Дмитриев А.Н «Русские правила для франuузской теории: опыт

дов»

//

ре. М.,

J990-x

го­

«Республика словесности»: Франция в мировой интеллектуальной культу­

2005.

С.

177-190.

367

Познание и перевод. Опыты философии языка

Минске), а также «французские коллежи» в Москве и Санкт-Пе­ тербурге, организовывающие систематические приезды в качест­ ве преподавателей известных французских авторов.

«Французская теория» стала средством сближения таких полярно далеких университетских центров, как Нантерр и Колумбия, а также

послужила основой Формирования в США других центров изучения

французской мысли (среди них такие университеты, как Йель, Хоп­

кинс, Корнел). В России сцена рецепции довольно широка, она включает и провинцию, однако о сколько-нибудь эквивалентном об­

мене с другими французскими или американскими университетами в обсуждаемой области (несмотря на наличие тех или иных форм со­

трудничества) говорить не приходится. Когда в Америке формирова­ лась «французская теориях

-

это 1970-е

-

начало 80-х годов,

сии на этом месте было почти пустое поле,

-

-

в Рос­

обзорные статьи и пара

переводов. Если немного пофантазировать, то можно предположить, что на российской почве эти новые тенденции (в случае присоедине­ ния

к

ним,

например,

альтюссеризма,

не

вызвавшего

интереса

в США, а также психоанализа) могли бы дать какие-то новые инте­ ресные формы неомарксизма, критики идеологии, анализа дискурса (вскрывающего за

-

-

на стыке философии, лингвистики и психоанали­

упорядоченности и границы социально значимых видов говоре­

ния). Но всего этого не произошло: Альтюссера в России не перево­

дили 429 , а психоанализ появился в качестве практики и институции достаточно недавно. Но какие бы новые формы ни приняла совре­ менная французская мысль на российской почве, «французская тео­ рия» по-американски останется одним из значимых влияний в этой

культурной рецепции. А это означает лишь, что в аналитической ра­

боте мы должны учитывать еще один слой культурных напластований Но какими бы ни были рецепции или рецепции рецепций, они опосредованы процессом перевода в прямом или широком смысле

слова. Так как мне довелось участвовать в первичном, начальном процессе проникновения современной французской мысли в Рос­ сию, я расскажу в этой главе о моем опыте перевода и рецепции на

фоне более общего процесса межкультурных и межъязыковых взаи­ модействий.

§ 2. Фуко

в России: перевод и рецепция

Из истории переводов (в жанре воспоминаний) С работами Фуко российский читатель познакомился намного раньше, чем с другими мыслителями современной Франции 429 Первый перевод

- Альтюссер Л. За Маркса (1965) ~ вышла в свет на 40 лет поз­ 2006 г.).

же французского оригинала (в

368

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... ,>

и шире

-

современного Запада. Первая публикация о Фуко по­

явилась в СССР в журнале «Вопросы философии» В

1972 Г.,

и я ра­

да, что мне довелось быть ее автором: многие знакомые и незнако­ мые люди обращались ко мне тогда с расспросами, приглашали

выступить у них на семинарах, подробнее об этом рассказать, в любом случае они не остались равнодушными ... Столь же счаст­ ливым обстоятельством стала для меня и возможность публика­ ции перевода «Слов И вещей». Сейчас, разговаривая с молодыми людьми, для которых всё это

-

незапамятные времена, приходит­

ся заново объяснять им (и самой себе), зачем все это тогда было

(мне) нужно. Самым важным для меня моментом была тогда ан­ тиидеологическая и лишь в этом смысле «антигуманистическая» позиция структурализма, установка на познание, а не на продви­

жение тех или иных идеологических интересов. В СССР этот про­ вокативно-антигуманистический тезис вызывал тогда яростный протест официально-догматических инстанций, но также тех лю­ дей, которые стояли на позициях экзистенциализма и персона­

лизма. Так, талантливые исследователи г. Батищев и л. Филип­ пов говорили, что не стали бы со мной здороваться, если бы не

знали меня лично,

-

и все из-за моего увлечения французскими

структуралистами и постструктуралистами, девизом которых был провокационно сформулированный «теоретический антигума­

низм», В «Словах И вещах» Фуко исследовал, как строится знание о человеке, каковы главные опасности на его пути (прежде всего «антропологический сон»,

который

гипнотически

принуждает

строить все конкретные объяснения человека, исходя из его вне­ временной сущности).

Новая структуралистская антропология

искала опору в знании, а не в идеологии. В этом же заключался па­

фос не понятого ни в 1960-70-е годы, ни в постсоветское время московско-тартуского структурализма

-

при всех различиях меж­

ду позициями французских исследователей и

позициями этой

школы, которые я здесь обсуждать не берусь.

Появление в советский период «Слов И вещей» в

1977 г.

в поч­

ти открытой печати было событием столь удивительным, что о не­

которых обстоятельствах публикации этой книги стоит, как мне кажется, рассказать подробнее. Разговоры об издании книги ве­ лись с начала 1970-х годов

-

долго и безрезультатно. Я рассказы­

вала о моем желании перевести эту книгу Дмитрию Ханову, кото­ рый тогда работал редактором в «Прогрессе»; он пытался, как мог,

этому содействовать, но дело не двигалось с места. Когда, нако­ нец, он позвонил мне и сказал, что решение принято и что мне по­

ручается перевод и предисловие, это была огромная радость. Из­ дательские сроки были очень сжатыми, и потому было решено

искать второго переводчика. Им стал В.П. Визгин, который И пе-

369

Познание и перевод. Опыты философии языка

реводил первую часть книги. Мы работали независимо друг от друга и свои варианты терминов не соотносили (к тому же терми­

нологическое оснащение первой и второй частей книги было до­ статочно различным), хотя, кажется, некоторые мои варианты,

например термин «дискурсия», были в конечном счете распрост­

ранены на весь текст. Издательский редактор О.И. Попов, чело­ век добросовестный, но, по-видимому, отчаявшийся разобраться в этой книжке, внес в текст перевода немало личной правки,

от которой потом пришлось избавляться путем долгих разъясне­ ний и дипломатических увещеваний, а кое от чего избавиться так

и не удалось. Кроме того (сейчас предоставляется хороший случай покаяться), обстоятельства сложились так, что я не читала кор­ ректуру книги, а потому в ней сохранились досадные «очепятки»,

В том числе существенные, смысловые. Поспешное переиздание

книги в

1994 г.

не только не озаботилось исправлениями, но и вне­

сло от себя новые недостатки, а потому приходится ждать шанса

на несуетливое переиздание книги, тем более что ее актуальность от времени не тускнеет.

Что же касается неофициального редактирования, то его дела­ ли два человека, в опубликованной книге не упомянутые. Более того, об одном из них приходилось даже умалчивать, потому что

это была иностранка

-

дочь известного французского математика

Рене Тома Франсуаза. В те давние времена, в середине 1970-х го­

дов, Франсуаза Том, изучавшая русский язык и одновременно со­ ветскую идеологию (впереди ее ждала незаслуженная репутация антисоветчицы), проходила многомесячную стажировку в Моск­

ве, работая в архивах. Она отнеслась к мысли о том, что книга Фу­

ко выйдет на русском языке, с огромным энтузиазмом'Ч. Когда ее родители, Рене Том с женой, приехали в Москву навестить дочь,

Франсуаза не поднимала головы от рукописи «Слов И вещей», на чтение которой у нее было очень мало времени.

Мою часть перевода редактировал также м.л. Гаспаров'ч'. Это был мой первый большой перевод с французского, и можно даже

430

Я познакомилась с ней через ее русскую подругу. дочь русского математика

Владимира Михайловича Алексеева, Лену. Елена Алексеева уже давно замужем за бельгийским математиком Пьером Делинем. живет в Принстоне, вырастила двух детей,

Наташу и Алешу, и

все последние годы

истово разбирает храняшиеся

в Принстоне мандельштамовские архивы.

431

К текстам представителей современной французской мысли Гаспаров отно­

силея настороженно, однако, вопреки сушествуюшим представлениям, некоторые

из них он достаточно хорошо знал. Когда Гаспаров упорно называл «деконструк­ цию» Деррида «дсструкцисй». он делал это не потому, что не знал французского понятия, но потому, ЧТО он считал его несуразным: «деконструировать»

равно как «раз-за-вязать"

...

-

это все

«Слова И веши» он считал работой напыщснно рито-

370

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

сказать, что в известном смысле я учила французский на переводе «Слов И вещей». Поначалу книжки у меня дома не было, и я от ру­

ки переписывала книгу в Ленинской библиотеке, но вскоре эк­ земпляр удалось раздобыть. В Москве, как позднее выяснилось, эта книга была, например, у Мамардашвили, получавшего фран­ цузские новинки через иностранных друзей, и, наверное, еще у кого-то.

Выход «Слов И вещей» на гребне застоя

(1977)

был тем исклю­

чением, которое и сейчас изумляет западных критиков, доказывая

лишь, что нет системы без щелей, за которыми не хватает сил над­ зирать и в которые поэтому можно проникнуть. Книга была для того времени событием, глотком нового, она описывала события

интеллектуальной сферы не в связи со структурами экономиче­ ского базиса, как это было принято, а «изнутри надстройки», В связи со спецификой знаковых отношений между «словами»

И «вещами». характерных для той или иной эпохи. Эта книга была выпущена издательством «Прогресс» С указанием «для научных библиотек», но при тираже в пять тысяч экземпляров все крупные

библиотеки в СССР ее получили, и она стала доступной достаточ­ но широкому кругу читателей. Этим переводом пользовались чи­

татели из бывших социалистических стран, а в Болгарии, по рас­ сказам

коллег,

«Слова

И

вещи»

были

в

среде

мыслящих

гуманитариев настольным чтением ... В книге были, в частности, вольные суждения о

марксизме (типа:

марксизм

принадлежит

своему времени, а вне его теряет почву под ногами, «перестает ды­

шать»), за которые в ту далекую эпоху иностранные книги обычно отправлялись в спецхран, а оттуда выдавались только узким спе­

циалистам по специальному допуску, но у этой книжки была бо­ лее счастливая судьба. Когда сразу после выхода «Слов и вещей. я попыталась разузнать, нельзя ли теперь, по проложенному сле­

ду, перевести и издать еще что-нибудь из Фуко, например «Архео­ логию знания» (я нарочно предложила самую «нейтральную» ра­ боту),

заведующий

редакцией

психологии

в

«Прогрессе.

В. И. Евсевичев, выпускавший «Слова и вещи», посмотрел на ме­ ня, как на сумасшедшую: радуйтесь тому, что вышло, новых шан­

сов скоро не будет. И он оказался прав, хотя для этого не нужно было быть пророком. Новые шансы возникли только через

20 лет,

ричной И многословной; проработку античных сюжетов у позднего Фуко (по моей просьбе он прочитал второй и третий том «Истории сексуальности»

-

«Заботу о се­

бе» и «Пользование наслажлениями») воспринимал как растянутый пересказ вто­

ростепенных источников, которые какой-нибудь английский историк уложил бы в один печатный лист. Вопрос о подходе Гаспарова к переводу современных фран­ uузских текстов я надеюсь подробнее разобрать в бупушсм.

371

Познание и перевод. Опыты философии языка

когда во второй половине 90-х годов работы Фуко начали выхо­ дить в русских переводах.

для «постсоветскоп» человека все это теперь давняя история.

Критика Маркса давно ни для кого не новость, и возникает скорее потребность в том, чтобы внимательнее присмотреться к тому, что в марксизме, быть может, до сих пор дееспособно, отделив это от

того, что отмерло бесповоротно. Для современной читающей пуб­ лики любимое произведение Фуко

(1975) -

-

«Надзор и наказание»

трактат о механизмах власти, порождаюшей все то, что

долгое время могло представляться «свободным», мым», «эмансипированным», прежде всего

-

«независи­

знание о человеке.

При такой расширенной трактовке власть рассматривается как всепроникающий дисциплинарный механизм, который пронизы­

вает все социальное целое. В постсоветскую эпоху такая трактов­ ка воспринималась как созвучная современным переживаниям по

поводу различных форм социальной несправедливости и угнете­ ния. При этом и России, и в других странах Восточной Европы,

анализируемые Фуко механизмы власти нередко трактовались именно

сти

как «угнетение»

И

«подавление»,

а другие ее

порождение, побуждение, стимулирование

-

-

модально­

в частности,

того самого знания, которое мы называем «гуманитарным»

-

ос­

тавались в тени 4 3 2 . По надобился особый поворот внимания, умст­ венное усилие, чтобы заметить, что механизмы власти, о которых

пишет Фуко, именно не «репрессивные» (в его терминологии), или не только репрессивные, но и продуктивные, порожлаюшие

всю текстуру общественных взаимосвяэей--', В

1980-е годы полномасштабных переволов Фуко не было,

но работа специалистов велась (это были, в частности, работы

В. Визгина, Т. Клименковой, В. Подороги, В. Черняка и др.), Фу­ ко начал проникать в пособия и словари. Ситуация радикально изменилась в постсоветскую эпоху, когда культурная и интеллек­

туальная сцена беспрецедентно открылась для современной за­

падной мысли и французские книги стали одними из наиболее

432

Ярким свидетельством этой тенденпии была ДЛЯ меня конференции «Запад­

ный Фуко на Востоке

-

Гоцсацп

~ Роцсашт уи

d'Oues\

еп

Est

взгляд на Фуко с Востока» (ее французскос название

de \'Est) (\993,

София), в которой приняли

участие франпузские,болгарские. румынские, русские исследователи.Ср. матери­

алы конференции: спгорееппев 433

I

Sous

\а

Micl1el Гопсапп: Les jeux de la verite et du pouvoir. Etudes dir. d'Л\аiп Вгоззаг. Nallcy, \ 994.

Ср.: Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб., 2001. Кон­

цепция власти Фуко как -везлесушей» И «продуктивиой» дает. по мнению автора. новую схему для интерпретации самого широкого круга явлений современного об­ щества

-

особенно тех. что свяэаны с анализом происхождения и особенностей

различных форм и видов знания.

372

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

читаемых и почитаемых. В этот период Фуко оказался едва ли не самым популярным. Во второй половине 90-х годов почти все главные его книги были переведены на русский язык, причем

удачных переводов, хочется думать, было больше, чем неудачных; в 2000-е вышли три томика, собранные из материалов избранного

французского четырехтомника «Сказанное И написанное»

Ecrits)434,

(Dits et

а также некоторые курсы лекций в Коллеж де Франс-".

Заметной была российско-французская

Фуко и Россия», состоявшаяся в

конференция

«Мишель

2000 г. 4 3 6. 25-26 сентября 2006 г.

в центре им. Андрея Сахарова состоялась Московская встреча, объединившая

правозащитников,

исследователей,

журналистов из России и Франции. В октябре

2006

адвокатов,

г. в Высшей

школе экономики за круглым столом, приуроченном к 80-летию мыслителя, обсуждалось «Наследие Мишеля Фуко в современном гуманитарном и философском знании» 437. Ни в коей мере не притязая на исчерпывающий обзор рецеп­

ции Фуко (как и других моих персонажей) в России будут написаны книги и диссертации,

-

-

об этом еще

отмечу, что везде в мире

рецепция Фуко движется сходным путем. Поначалу, еще при его жизни, главным было внимание к той или иной вновь выходив­

шей книге. После смерти Фуко рубежными стали два события, важные для формирования корпуса его текстов. Первое

-

выход

четырехтомной антологии его интервью и небольших статей под

общим заглавием «Сказанное И написанное», а второе

- начало публикации курсов его лекций в Коллеж де Франс (сам Фуко был

против посмертной публикации его работ, не прошедших автор­ ского редактирования, однако после того, как этот запрет был на­ рушен итальянскими издателями, он стал нарушаться и в других

странах; по-видимому, его наследники будут вынуждены офици­ ально скорректировать это неписаное правило). Соответственно внимание исследователей, комментаторов, читателей сдвигалось: поначалу с крупных работ на малые (и поныне обсуждается во­

прос о том, что важнее для пони мания Фуко

-

отдельные большие

сочинения или те малые формы, которые позволяют проследить изменение и развитие его взглядов), а в последние годы 434 Интеллектуалы и власть. Статьи и интервью

-

на те ис-

1970-1984. Части 1-3. М., 2002-

2006. 435 Фуко М. Ненормальные. СПб.,

2005; СПб.,

2004;

ОН же. «Нужно зашишать общество». М.,

ОН же. Герменевтика субъекта. СПб.,

2007;

ОН же. Психиатрическая власть.

2007.

436 Мишель Фуко и Россия

/ Под ред. О. Хархордина. СПб., 2001.

437 Харламов НА. Мишель Фуко и современное гуманитарное знание

М.,

2007. NQ 3.

373

/ / Человек.

Познание и перевод. Опыты философии языка

следования и программы исследований, о которых он рассказы­

вал своим слушателям в Коллеж де Франс за

14 последних лет сво­

его там преподавания. В России, в связи с тем, что дверь в совре­ менную западную мысль открылась сравнительно недавно, лишь

с конца 80-х годов, в явной форме прослеживаются не все эти эта­

пы: так, при жизни Фуко Россия никак не участвовала в массовой рецепции его произвелений, да и сейчас его малые работы (. Работа над «Словами и вещами» была для меня периодом со­ здания моего личного франко-русского словаря (у каждого пере­ волчика есть свой словарь и свои предпочтения тех или иных ва­ риантов

перевода

среди

других

возможных

и

допустимых).

Но речь шла, разумеется, и о более общих вещах.

Например,

я апробировала здесь русское слово «априорность» В единствен­

ном и множественном числе (например, «исторические априор­

НОСТИ» вместо «исторические а рпоп» (409)446, что позволило пи­ сать это слово-понятие кириллицей и склонять его по нормам

русского языка). При переводе пары понятий

и «!е

«Identite»

Мете» я примеривала варианты: Тождество и Тожество (сущест­ вительное от «То же самое»), а также Тождество и Тождественное Случалось придумывать и неологизмы; один из них

(487).

-

пере­

вод слова «ашсшег» (оно значит: «расчленять», «сочленять», «со­ членять, подразумевая расчлененность») как «сорасчленятъ. (это новое слово по своей семантической структуре немного напоми­ нает слово «леконструкция- И, кажется, неплохо работает в целом

ряде контекстов, освещавших соотношения слов и вещей). Средоточием многих сложностей было понятие «дискурс»

cours).

(dis-

Казалось бы, что тут обсуждать? Разве по поводу «дискур­

са» как словесной единицы (теперь уже и в русском концептуаль­

ном языке) у нас есть какие-либо сомнения? Дело, однако, в том,

что именно в творчестве Фуко запечатлелись два важнейших эта­ па существования французского понятия «дискурс» (проследить судьбу этого понятия в английском и немецком языке было бы от­ дельным увлекательным занятием), причем при переходе от пер­

вого этапа ко второму слово «дискурс» фактически раздробилось на два разных понятия, что не было толком ни замечено, ни отме­ чено

-

ни самим Фуко, ни его критиками. В итоге омонимичны­

ми, то есть обозначаюшими разные вещи посредством обшей 445

Впрочем, в своем переводе «Позиций» Перрида В. Бибихин предпочитает ис­

пользовать слово «эпистеме» ... В дальнейшем при переводе с французского я все­ ша старалась искать русские слова, которые были бы морфологически и синтакси­ чески

гибкими.

Например.

в

русском

языке

я

предпочитаю

использовать

существительные на месте французских субстантивированных глаголов и прилага­

тельных: так. на месте «Надзирать И наказывать» Фуко

«<Surveiller et

ршпг») я бы

предпочла «Надзор И наказание>, и др.

446 Здесь и далее ссылки в скобках ~ на издание: Фуко М. Слова и вещи. Археоло­ гия гуманитарных наук. М;

1977.

378

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ...•,

звуковой формы

оказались

discours,

стическая развертка представления и

discours как логико-лингви­ discours как социально рег­

ламентированное высказывание, не

к логике, ни к лингвистике. тивоположен

Discours

одномоментному

имеющее

отношения

ни

в первом смысле слова про­

интуитивному

схватыванию

и представляет собой «последовательное выражение мысли по­ средством слов и предложений» (одно из определений слова discours в Словаре А. Лаланлат"). Discours во втором смысле слова выступает как совокупность социальных и идеологических огра­

ничений, определяющих, кто, что, кому, каким образом и при ка­

ких обстоятельствах может или не может говорить.

Discours( 1)

(именно он преобладает в «Словах и вещах») я переводила как

«дискурсияьт", а discours(2)

-

как «речь»449, реже

-

«дискурс». Как

это ни парадоксально, этот социально-идеологический дискурс как раз «недискурсивен»: во всяком случае, он противоположен

«дискурсивностиэ В логико-лингвистическом смысле слова. А по­ тому к этому новому дискурсу следовало бы применять скорее прилагательное «дискурсный», оставив прилагательное «дискур­

сивный» для обозначения логико-лингвистического упорядоче­ ния речи, рассуждения; это позволило бы избежать как путаницы

терминов, обозначающих различные вещиг", так и потери важ­ ных понятийных дистинкций.

447

Lalande А. Уосаошапе tесlшiquе et cгitique de lа pl1ilosopl1ie. Рапя, 1988. Р. 11-12.

448 Это слово, хотя и нечасто, употребляется в текстах русской философии для обо­

значения противоположности интуитивному постижению. Ср.: Шпет ГГ Опыт по­ пуляризации философии Гегеля.

//

Щедрина ГГ '. Однако в русском языке советского пе452

Мамардашвили М.К, Соловьев З.Ю., Швырев В.С. Классика и современность:

две эпохи в развитии буржуазной философии очерки буржуазной философии. М., 453

/ / Философия и наука. Критические 1972. далее ссылки даются на это издание.

В статье трех авторов говорится о «классической» философии И философии

«уже не классической (курсив мой ности, технике интерпретации

- НА.) по своей восприимчивости, рефлектив­ ....> (Мамардашвили М.К, Соловьев З.Ю., Швы­

рев В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии.

С.

32). Иначе

говоря, огрицание при слове «классический» здесь стоит отдельно от

слова; это значит, что -неклассическое» В цельно-отрицательном значении еше не родилось.

454

Там же. С. 32.

381

Познание и перевод. Опыты философии языка

риода понятия «классический» И «неклассический» вскоре сложи­ лись и стали употребляться в более широком смысле, а в постсо­ ветский

период

они

стали

повсеместно

употребительными.

Напротив, во французском языке, где «не» (поп)

-

приставка срав­

нительно редкая (в отличие от русского языка, где модель словооб­ разования с отрицательной приставкой очень продуктивна), поня­ тийные пары

«классика

неклассический.

-

неклассика» или «классический

-

как таковые не сложились. Однако в «Словах

И вещах» слово и понятие «классический» употребляется очень ча­ сто: так, речь здесь идет о классической эпохе, классическом веке

классическом языке, классическом порядке языка (385),

(309,326),

просто классическом порядке

(293),

классическом понимании различия

классической мысли

(356),

(292),

классическом опыте

(401), классическом и современном мышлении (406), классиче­ ской философии (406), классической теории знака (434) и др. Так, в системе понятий «Слов И вещей»

классическая эпоха

определяется через господство «дискурсивности представления»

(133).

Язык классической эпохи сводится к роли дискурсивного

механизма, способного к линейному выражению одновременно­

го. В этом качестве он рассматривается в различных теориях язы­ ка; например, «всеобщая грамматика

-

это изучение словесного

порядка в его отношении к одновременности, которую она долж­

на представлять. Таким образом, ее собственным объектом оказы­

вается

дискурсия (discours),

ность словесных знаков»

(137).

понимаемая как последователь­ Аналогичных примеров немало:

«классическая мысль порождает не что иное как мощь дискурсии­

(401); « ... в

течение всего классического века язык утверждался

и рассматривался как дискурсия, то есть как спонтанный анализ представления»

(431); и др. (Discours),

(309),

«простая и протяженная линия дискурсиш

Иногда у Фуко это слово пишется с заглавной буквы чтобы

риторически подчеркнуть его

смысловое

господство: оно служит основанием всей философской классики

как системы мысли и всех возникаюших в ту эпоху форм знания. Между

XYHI

и

XIX

вв. происходит перелом от классической

эпистемы к современной. Суть его опять-таки связана с

discours,

только в отрицательном смысле: это «исчезновение дискурсии И ее однообразного господства» богатств

-

(486), это замена дискурсии -

языками,

производством, пространства мысли, в котором класси­

ческая эпоха упорядочивала тождества и различия,

-

историей, от­

ныне диктуюшей свои законы производству, языкам и живым орга­

низмам. Что же касается современной эпистемы, то в ней «анализ дискурсиш вытесняется «аналитикой конечного человеческого бы­ тия»

(434).

Так обстояло дело в «Словах И вещах», где «дискурса»,

напомним, еще нет. Однако уже в «Археологии знания» поднимает

382

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

голову новорожденный омоним (новое слово в той же звуковой форме) и в действие вступает «дискурсная формация» как совокуп -

ность высказываний, фиксирующих исторически меняюшиеся способы производства знания, а в «Порядке дискурса» вовсю ору­ дует дискурс как социальный механизм гторождения высказываний системой норм, запретов и предписаний.

Но ведь можно и усомниться: как проверить, что на месте одно­ го слова родилось другое с радикально иным значением, почти ан­

тоним? Мысленным экспериментом. Попробуем подставить на ме­ сто классической «дискурсии-

«Слов И вещей» неклассический

«дискурс» из «Порядка дискурса» (во французском, как мы пом­ ним, и то и другое именуется

discours) и посмотрим, что из этого по­ - «уход дискурсии привел

лучится. Берем фразу из «Слов И вещей»

к раздроблению единого поля эпистемы», заменяем «уход лискур­ сии» на «уход дискурса» и видим, что результат такой подстановки

оказывается абсурдным. В самом деле, в отличие от «дискурсии», «дискурс» никуда не «уходил», напротив, он наступал, приближал­ ся, а через каких-нибудь два-три года стал главным понятием в но­

вой концепции Фуко (хотя и не так долго продержался в этом сво­ ем качестве). Или еще пример. Берем фразу «разрыв классического порядка и исчезновение Дискурсии», заменяем «дискурсик»

на

«дискурс» И опять попадаем в провал абсурда: исчезает, конечно же, не дискурс, а Дискурсия (тем более

-

с заглавной буквы'), дискурс

же, можно сказать, уже стучится в дверь. Конечно, в J966 г., когда «Слова И вещи» были опубликованы во Франции, вряд ли кто­ нибудь мог предсказать такое развитие событий, но теперь, задним числом, мы хорошо знаем, что «анализ дискурса» уже тогда насту­

пал на пятки «анализу дискурсии». Поразительно, что сам Фуко ни­ где ничего нам не говорит об этом понятийном сдвиге: не потому ли, что в стихии родного языка, сохраняющего одну и ту же слово­

форму

(discours),

это менее бросается в глаза?455.

Спрашивается: идет ли речь здесь о частном случае и локальном эпизоде недавней истории? Нет, это не так, что выясняется на при­ мере другого эпизода турбулентной истории понятия

«discours»

у Фуко. Оказалось, например, что моя первоначальная попытка пе­ ревести французское

«discours»

как «речь»

-

не только мое изобре­

тение ... Примерно в то же время, когда я в Москве работала над пе­

ренодом «Слов И вещей», во Франции лингвистка Марина Ягелло,

455

Правда, и в «Словах И вещах» употребление слова discours не ограничивается

«классической дискурсней- как анализом прелставлений в линейности словесного ряда. В частности, встречаются такие словоупотребления. как: «анализ пережива­

ния есть дискурс, достаточно неолнородный» «наивный дискурс"

(413),

(413).

«пророческий дискурс»

но эти употребления нетерминологичны.

383

(413).

Познание и перевод. Опыты философии языка

переводившая книгу Бахтина (Волошинова) «Марксизм и филосо­ фия языка», увлеченно ставила на месте русскоязычных слов

«речь», «высказывание», «слово')

-

французское слово

«discours,).

По-видимому, это происходило потому, что она работала над пере­

водом в момент бурного расцвета «анализа дискурса» во Франции, и ее затянуло

в воронку господствовавших

тогда концептуальных

предпочтений. А в результате явившийся во Франции конца 70-х годов М.М. Бахтин предстал как необыкновенно актуальный мыс­ литель в строю последователей Бенвениста с его теорией высказы­ вания. Но теперь эти переводческие предпочтения Ягелло постав­ лены под вопрос, а в Лозаннском университете Патрик Серио со своими сотрудниками

готовит к публикации новый перевод на

французский язык книги «Марксизм И философия языка», в кото­

«discours,)

ром слово

в качестве терминологической замены будет

полностью исключено. Интересно, что почувствуют при этом те интерпретаторы

Бахтина, в частности Юлия Кристева, которым

Бахтин казался предтечей французских теорий дискурса? Конечно, в отличие от коренных французов,

Кристева наверняка читала

книжку ло-русски и видела, что слова «дискурс» там нет, но гипноз

чаруюшего звучания слова-отмычки ко всем дверям был сильнее прямого читательского впечатления. Впрочем, кто знает: быть мо­ жет, Бахтин и впрямь предвосхитил французские теории дискурса,

хотя и не пользовался самим словом «дискурс»? Одновременно с франкоязычными русистами, которые пыта­ ются сейчас освободиться от своего родного слова «дискурс», что­

бы лучше понять русского исследователя, продолжим наши мыс­

ленные эксперименты. Что будет, если в наши дни какой-нибудь молодой переводчик возьмется перевести «Слова И вещи», что на­ зывается,

«с чистого листа»?

Почти наверняка,

под влиянием

господствующих в современной постсоветской культуре предпо­ чтений, он

-

в качестве главного понятия классической эпохи

твердой рукой введет сакраментальное слово «дискурс». Интерес­ но все-таки: отметит ли он, хотя бы в примечании, что «классиче­

ский') дискурс парадоксальным образом антагонистичен «неклас­ сическому», тем самым вновь погружая читателя в мир смысловых

и переводческих загадок?

Метаморфозы слова «дискурс» у Фуко очень поучительны. Фуко был одним из пионеров анализа дискурса во Франции; по крайней мере, почти все представители нового направления так или иначе

принимали во внимание концепцию дискурса у Фуко

-

даже если

сами строили ее иначе, например, в русле проблематики интертек­

стуальности, как Барт, Кристева, Женетт и др. Но вопрос остается:

чем объяснить то олимпийское спокойствие, с которым Фуко пере­ шел от одного значения термина к другому, его исключающему'?

384

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

А может быть, и впрямь новое понятие дискурса не мыслилось Фу­ ко как антагонистичное предыдушим употреблениям? Может быть,

-

продолжим мы эту линию рассуждения вместе с Фуко,

-

классическая дискурсия способна быть частным случаем дискурса,

одним из возможных дискурсных режимов? Тогда получится, что в новом дискурсе способы связи говорящего с тем, что он говорит, не ограничиваются линейным логико-лингвистическим упорядо­

чением представлений и предполагают более широкий спектр взаи­ мосвязей, более обширный набор практик, определяющих темати­ ку, обстоятельства, позиции, предпочтения и запреты в процессе социального, группового и индивидуального производства выска­

зываний. Очевидно, однако, что если мощь дискурсии держалась на ее единстве и единообразии, то власть современных дискурсов предполагает апологию различий в способах производства дискур­

сов. Не будем сейчас обсуждать вопрос о том, насколько вероятно такое предположение применительно к Фуко и можно ли согла­

ситься с Фуко, если бы он и в самом деле так думал ... В любом слу­ чае можно выдвинуть еще одну гипотезу: а не является ли нынеш­

нее

discours

словом, семантически более близким к исходному

словарному значению disсuпо

-

«разбегаться В разные стороны»,

нежели его значение в классическую эпоху западной философии? И тогда нам придется признать в духе обшей стратегии разрывов,

характерной для Фуко в 60-е годы, что классическая дискурсия как словесная линейная логическая упорядоченность мысли была хотя и продолжительным, но все равно всего лишь эпизодом, после ко­ торого историческое течение жизни слов вновь вывело на свет то,

что когда-то было оттеснено на периферию? Но это соображение нужно будет тшательно проверить ...

и последнее. Использованному мною в «Словах И вещах, слову «дискурсия. явно не повезло. В качестве перевода французского

cours

оно просуществовало свой короткий век лишь как

ad hoc

disре­

шение в процессе движения смыслов между языками: переводчики

знают, что новые (или, как в данном случае, старые новые) слова­ это всегда лишь гипотезы, а не окончательные решения. Но все рав­ но, как переводчику и исследователю мне обидно: из русского кон­

цептуального языка пропало не просто слово, но важная понятий­

ная дистинкция. Жаль, что ее не успели занести в Красную книгу ...

§ 3. Деррида

в России: перевод и рецепция Этапы освоения

Рецепция творчества Жака Деррида в разных странах различна и нередко неожиданна. В США он читаем и почитаем больше, чем

385

Познание и перевод. Опыты философии языка

во Франции; в Индии (знаю это по собственному опыту) его имя знакомо даже людям «с улицы». Новые оттенки в этот спектр вос­

приятий вносит теперь и постсоветская Россия, где Деррида вы­ ступает и «сам по себе», и как классик современной французской философии. Каков он за рамками расхожих антиномий (ниспро­ вергатель всех ценностей или утвердитель новых, поп-звезда или

серьезный ученый)? Оборотной стороной популярности станови­

лись журналистские эскапады в любом случае

-

-

то хвалебные, то ругательные,

небезразличные. Так, мужской журнал «Мед­

ведь» рассказывал читателям про его галстуки и гастрономические

пристрастия, а корифеи постсоветской литературы наперебой хва­ стались перед публикой запанибратскими отношениями с мэтром. Звонкое имя Деррида распевалось в студенческих частушках, а термин «деконструкция- был у всех на устах. После смерти Дер­ рида общая тональность этих откликов изменилась: стали очевид­ нее масштаб потери и место той проблематики, которая была

намечена, очерчена, пройдена Деррида в общем раскладе возмож­

ностей философии на рубеже ХХI века. Однако огромное количе­ ство вопросов остается. Быть может, только сейчас, когда первое любопытство от нового явления удовлетворено, есть шанс, что начнутся более серьезные и вдумчивые исследования

-

уже не ра­

ди моды и престижа, а ради интереса к поднятым им проблемам.

Ни в коей мере не претендуя на развернутый анализ рецепции Дер­ рида в России, я постараюсь хотя бы схематично очертить некото­ рые аспекты нынешнего сушествования Деррида «на русском язы­ ке». Восприятие Деррида в современной России оказалось своего рода симптомом культурного кризиса. И сейчас еще иногда кажет­

ся, что Деррида

-

это звезда, которая светит так ярко, что оставля­

ет лишь слепое пятно: у читателей, пораженных стилем и техни­ кой, нет ни сил, ни желания разбираться

-

что, к чему, почему ...

Конечно, серьезная профессиональная работа над текстами Деррида началась в России не сегодня. На рецепции творчества

Жака Деррида в России отчетливо видны ныне разные стадии то­ го, что можно было бы назвать распахиванием «окна В Европу».

В СССР первые подходы к философии Деррида содержались

в диссертации (1973), а потом и книге автора данных строк 4 5 6 , а также в статьях талантливого исследователя Л. Филиппова'?", В 80-е годы внимание к работам Деррида ограничивалось в основ­ ном некоторыми словарными

и

энциклопедическими статьями.

В 90-е годы стали появляться интересные исследования ознако456 Автономова Н. С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. Критический очерк концепций французского структурализма. М;

457 Фuлunnовл.и. Грамматология Ж. Деррида// Вопросы философии.

386

1977.

1978. Ng 1.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. полтора десятка базовых понягий, постаралась найти им эквивален ты в русском языке и последовательно выдерживать их, предъявив

читателю словарь соответствий. В тех контекстах, когда сохранить выбранный эквивалент почему-либо не удавалось, это оговарива­

лось особо. Конечно, философия не живет только в словах, но она не живет и вне слов, а потому задача закрепления базовых терминов оригинала в базовых терминах языка перевода, апробирование се­ мантических возможностей тех или иных слов и словосочетаний

русского представлялось мне важным этапом работы. Как последо­ вательно выдержать выбранные эквиваленты? Всякий переводчик знает, что это очень трудно, ибо в разных языках семантические объемы даже, казалось бы, «тождественных» слов не совпадают, как не совпадают их способности к синтаксическим сочетаниям, к мор­ фологическому словообразованию и др. Когда то или иное француз­ ское слово или понятие в языке перевода дробится, то подобные

случаи я поясняла отдельно, чтобы читатель мог опознавать понятия и термины оригинала как определенные единства.

Еще один важный момент, сопутствующий переводу и в изве­ стном смысле так же являющийся переводом,

-

это построение

комментария (того, что стоит под одной обложкой с текстом Дер­ рида, но не в форме «Я И Деррида», как случалось у иных перевод­ чиков, а в виде знающего свое место предисловия). Наверное, это

главное средство приближения читателя к автору. В предисловии к «Грамматологии», например, была сделана попытка показать ситуацию возникновения книги, пересказать (своими словами') ее содержание, наметить анализ проблематики, показать принци­

пы пере вода. Я стремилась реконструировать то, чем (основные

понятия г ", что (основное содержание), как (отклики и оценки), 472

Среди основных понятий. которым прилавались последовательно удерживае­

мые русские эквиваленты, были еспшге, агсгп-еспшгс (письмо,

differel1ce, dilterAl1ce (различие,

ПРОТО-ПИСЬ\10);

различАние); сзрассгпепг (разбивка); ргёьепсе (нали-

400

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... '>

для чего (замысел) исследует Деррида. Приходилось выбирать тот уровень, где есть возможность коллективной работы, обсуждения

с коллегами по ремеслу, и этот обмен бесценен. Я провела не­ сколько лет жизни в работе с мыслью Деррида, не будучи ни сто­ ронницей, ни последовательницей Деррида. чему удивлялись все

мои знакомые в России и во Франции. Но это время было для ме­ ня плодотворным: надеюсь, что мне удалось воспринять и «пере­

вести» некоторые интеллектуальные вызовы, содержащиеся в раз­

номасштабных «неразрешимостях» его текста.

При выработке эквивалентов приходится иметь в виду, что сре­

ди русских переводов современной западной философской литера­ туры наметились две крайности: либо уход в русскую этимологию слов, что при массивном использовании делает перевод неудобочи­

таемым, неоправданно затрудненным для мысли, либо построение таких текстов, которые выглядят как транслитерация иностранного

текста в русском алфавите. Сейчас представляется важным такое осмысление переводческой работы, которое исключало бы хариз­ матическую трактовку перевода как откровения для избранных.

Иначе говоря, требуется развивать не столько «поэтику» перевода. сколько «науку О переводе», его трудностях и закономерностях. Ес­ ли бы каждый переводчик счел возможным делиться результатами

своего труда с читателями и коллегами, давать себе и им отчет в тех (в принципе общезначимых) основаниях, по которым он выбирал в качестве русских эквивалентов те или иные термины, это позво­

лило бы сделать мощный рывок в развитии концептуальных ресур­

сов русского философского языка. Перевод слов и перевод мыс­ лей

не одно и то же. К языку перевода мыслей одно требование:

-

каждое понятие должно быть так или иначе сохранено и определе­ но,

даже

если

определение

каждого

понятия

в

принципе

уходит

в бесконечность. И в этом смысле в наши дни на передний план вновь выходят забытые слова

-

«ремесленник» И «шедевр». Подыс­

кивать переводческие эквиваленты приходится долго, часто на свой

страх и риск. И любой публикуемый перевод должен быть «шедев­ ром»

-

но не в смысле «лучшим на все времена» (в переводе такого

просто не бывает), а в средневековом смысле

-

«лучший образец

моей работы, который, при всем его несовершенстве, я осмелива­ юсь предъявить в гильдию, коллегам по ремеслу».

чие); ьцрр'сгпсги , ыгрр'егпспшгпе (восполнение, восполнительность) и др. В каждом конкретном случае выбор русского термина требовал взвесить другие возможные или преллагавшиеся варианты и принести доводы в пользу предложенных мною эк­

виваленгов, Например. нужно было объяснить, почему я выбираю «письмо» (а не

«письменностъ»). «прото-письмо- (а не «архи-письмо»); «разбивку- (а не «спасиали­

зацию» ~ это иногда используемый «русскоязычный» эквивалент слова еsрасеmепt), «восполнение» (а не «прибавку», «приложенис» или просто «супплемент-

401

)

И др.

Познание и перевод. Опыты философии языка

При этом одна из важных технических задач

-

это перевод

вторгшихся в русский язык, но не проработанных им иностран­

ных терминов. Спациализация, ретенция, протенция, диссемина­

ция, депрезентация ... Однако ведь даже абстракция вне логики это отвлечение, аргумент ция (вне технологии)

замысел, анализ тивостоять

-

такому

-

-

-

это довод, а Фиксированность, фикса­

это прочность (устойчивость), проект

-

разборка. В меру возможного я пыталась про­ заимствованию

непереваренного:

например,

«аудио-фоническая система» переводилась как «устройство, поз­ воляющее слышать звук»; «мануально-визуальное письмо»

-

как

«письмо рукой для глаза»; «оральность. (не в психоаналитическом смысле)

-

как «работа голоса». Однако найти подходящее русско­

язычное слово удается далеко не всегда, фактически

-

редко ....

Разумеется, я не призываю возрождать шишковские общества за­ щиты словесности, так как иностранные слова неизбежно входят в язык, однако огромный объем нынешних заимствований во всех

сферах жизни требует заботы языка о себе

-

своей роли, силе,

концептуальном статусе (во французской культуре периодически принимаются меры для защиты от внедрения упрощенного англо­

американского), и даже если результаты не соответствуют чаяни­ ям, нужно делать в этом направлении все, что можно.

И последнее. Так как все перевести невозможно, весь вопрос за­ ключается в том, что выбрать и как удержать то, что будет выбрано.

Если мы выберем десяток значимых терминов и последовательно проведем их через весь русский текст, то наш читатель не будет пла­

вать среди неясных до вербальных смыслов; он сможет работать с понятиями, выраженными в его родном языке. А потому в случае необходимости я предпочитала жертвовать второстепенным, на­

пример, стилистическими красотами, ставя акцент на передаче гиб­ кой и сложной мысли. Полагаю, что это сейчас важнее и для читате­ ля, и шире

-

для функционирования русского философского языка.

Отрадно, что в последние годы, наряду с массой безответствен­ ных публикаций

-

как переводов, так и рецензий на переводы,

стали появляться информативные и компетентные рецензии: на­

кал страстей утихает, уступая место серьезной работе, вниматель­ ному чтению и комментарию. Применительно к пере водам Дер­

рида хочу назвать прежде всего прекрасные рецензии С. Фокина,

В. Мазина, А. Ямпольскойэ'". Опираясь на эти рецензии, россий473 Ср. Фокин С. Рен. на кн.: Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкuия: тексты и ин­

терпретация. Минск, 200 l(httр://www.gLlеlшап.ГLl/slаvа/nrk/llгk8/27г.l1tml); Ма­ зин В. Рен. на кн.: Деррида Ж. О грамматологии / Пер. Н. Автономовой. М., 2000; Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. В. Лапицкого, А. Гараджи, Б. Фокина, СПб .. Академический проект,

М.,

2000;

Академический проект,

Деррида Ж. Письмо и различие

2000

/ Пер. Д. Кралечкина. (httр://www.gLlеlшап.ГLl/s!аvа/пrk/llгk6/ 18Г.htшl);

402

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. (,На бранном поле ... »

ский читатель будет, к примеру, знать, чему можно, а чему нельзя

доверять в том или ином переводе (например, в петербургской версии «Письма и различия» неудачно переведена феноменологи­ ческая терминология, а в московской

-

психоаналитическая).

Особенно полезны широкие сопоставления различных перевод­

ческих

выборов,

обсуждение

их достоинств

и

недостатков.

При этом обсуждаются и более широкие проблемы перевода. и ус­

ловия рецепции французской мысли в России. Применительно к Деррида В. Мазин подчеркивает, в частности, «самостираю­

щийся- статус его понятий. И это

-

верно. Спрашивается однако:

как влияет на способ перевода понятий тот факт, что Деррида в некоторых редких случаях (иначе текст невозможно было бы чи­ тать) сначала пишет то или иное понятие, а затем перечеркивает его

-

крест накрест или горизонтальной чертой? Вряд ли Деррида

думал, будто «самостирающиеся» понятия должны переводиться нетерминологично, кажлый раз по-разному, на основе контексту­

альных вариаций смысла, ведь это не позволило бы читателю, не знакомому с оригиналом, опознавать эти понятия в перевод­

ном тексте. Да и сам Мазин, как бы споря с тезисом о самостира­ ющихся

понятиях,

означаюшем

невозможность

ность установления терминов (или иначе

-

и

неправомер­

словесно-понятийных

единиц, в принципе стремящихся к однозначности)

-

твердой ру­

кой соотносит разные переводы и анализирует в них именно спо­

собы передачи базовых терминов. Отмечу в его рецензиях редко­ стный для этого жанра публикаций спокойный и взвешенный

тон, лишенный критического натиска, и обстоятельность разбо­ ров

-

принципиально важных для нынешней стадии разработки

русского концептуального языка. Ведь от того, какой своей гра­ нью смысла, звучания, внутренней образности иностранное слово повернется к русскоязычному читателю, зависит и дальнейшая судьба переводимых текстов и концепций в культуре.

О переводческих трудностях Не случайно моменты рецепции и моменты критики переволов так тесно сплетаются: одно невозможно без другого. Здесь я рас­ скажу о некоторых трудностях моей работы над переводом клас­ сической работы Деррида «О грамматологии»: в ней впервые тер­ минологически развернуто ставится вопрос о де конструкции.

Ямпольская А. Свобода (от) вопроса. Реп. на кн.: Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. Д.Ю. Кралечкииа. М., Академический проект. 2000. и Деррида Ж. Письмо и различие. Пер. А. Гаралжи , В. Лапинкого. С. Фокина. СПб .. Академический Проект. 2000// Логос. Журнал по философии и прагматике культуры. М" 2001.

NQ 5-6 (31). С. 174- )77, ber/200 1_5_6/16.html.

в

Интернете:

403

httр://www.гвthелiа.гв/lоgоs/пum­

Познание и перевод. Опыты философии языка

Прежде всего одно важное уточнение для читателей: при пере­ воде этой книги пользоваться каноническими русскими перево­ дами из тех персонажей,

которые являются концептуальными

героями Деррида (иллюстрирующими как действие «логоцентри­

ческой метафизики», так и пути ее преодоления) Гегеля или Руссо

-

из Соссюра,

-

не представлялось возможным. Не потому что

эти переводы были плохими или «неправильными», а потому что

Деррида прочитывает всех этих авторов «по-своему», обращает внимание на те вербальные и смысловые элементы, темагизация которых не включалась в поле внимания переводчиков, а подчас

даже и самих авторов. Так, в одной из опорных цитат из Соссюра русский переводчик развивает те ассоциации, которые вытекают

из понимания понимание

mot как «речи», тогда как у Деррида предполагается mot как «слова» (например, он говорит далее о графи­

ческом и устном слове как различных «атомарных елиницах», что

применительно к

mot

как «речи» заведомо исключено). Казалось

бы, Руссо уже успел прочно войти в русскую культуру и, стало быть, нам есть на что опереться. Однако применительно к тому, что Деррида считает важным в Руссо, чтение этого автора по-рус­ ски оказывается бесполезным,так как важное для Деррида не те­

матизировалось Руссо и не сохранялось его персводчиками на русский язык. Например, в русских переводах Руссо слово

sl1pplement

либо растворяется как единое слово-термин и исчеза­

ет, либо переводится как «замена», что не соответствует той на­

грузке, которую возлагает на этот термин Деррида. Приводить со­ ответствующие русские

цитаты,

каждый

раз

указывая, что

и почему было в них изменено, значило бы непомерно утяжелять

изложение. Поэтому приводя цитаты из русских переводов, я ста­ ралась сохранить в них все, на что можно опереться, не указывая

каждый раз разночтений и потому не давая ссылок на русские из­

дания. Большие трудности с переводом возникали из-за отсут­ ствия в русском философском языке традиции перевода феноме­ нологических и

психоаналитических терминов;

десятилетие,после культурногоразрыва в

за

последнее

60 лет, обе эти традиции

стали вновь активно разрабатываться. В данном случае дело ос­ ложняется дополнительным культурным и концептуальным пре­

ломлением: речь идет о немецкой феноменологии (или немеиком

психоанализе) в ее французской интерпретации. А теперь перехо­ дим к конкретным примерам. Они касаются перевода лингвисти­ ческой терминологии, а также таких понятий, как письмо (и nро­

то-письмо), различие (и различАние) , разбивка, восполнение и др.

Langage -

ЯЗЬ/К или речь? Среди общеязыковых сложностей

это один из частых примеров. «О грамматологии»

404

-

-

книга, на-

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимание. Глава шестая. возникают проблемы, обычные для язы­ КОВ с различным количеством опорных слов для обозначения са­

мой языковой деятельности: так, во французском таких терминов

три

(langue/ langage/ раro!е), а в русском два (язык и речь). Особен­

но затрудняет дело перевод французского «langage». При переводе

соссюровской концептуальной трехчленки из «Курса общей линг­ вистики»

(langlle, langage, paroJe) langage

принято переводить на

русский язык как «речевая деятельность». Однако в нашем случае этот эквивалент подходит лишь в редких случаях (в близком со­

седстве с французским

parole).

Не помогают, а порой и вводят

в заблуждение, и словари, где первым и главным значением фран­ цузского термина гическом смысле

langage - в общем, а не специально терминоло­ - объявляется «речь» ... Если переводить словом

«речь» большинство случаев употребления этого термина в дан­

ной книге (что нередко делают авторы работ о Деррида. рассуж­ дая, например, об инфляции «речи», когда дело идет о языке), то нередко получается бессмыслица. А отсюда мораль для моло­ дых переводчиков: глядя в словарь, не верьте глазам своим! В ча­ стности, французское

«langage» -

это самое общее и абстрактное

слово среди всех, имеющих отношение к языковой деятельности

(и языковой способности), подобно русскому слову «язык». Пере­ вод его на русский язык как «речь» заведомо сужает смысл, инди­ видуализирует и психологизирует его.

Письмо, прото-письмо (еспиае, агст-ёспиае). Трудности с пе­ ренодом «Грамматологии» начинаются с самого первого слова.

Так, уже в восприятии главного понятия всей книги

-

«письмо»

-

русскоязычный читатель будет заведомо лишен некоторых важ­

ных смыслов французского эквивалента. Так, если для француза

ecriture -

это и письмо, и письменность, и писание (священное),

то библейские ассоциации в русском «письме» начисто отсутству­ ют, а культурно-исторические присутствуют лишь при обсужде­ нии исторических типов письменности.

Для перевода французского ёспшге иногда предлагают слово

«письменностььэ". Однако это решение неприемлемо, причем по целому ряду причин. Среди них:

1) потеря

философского контек­

ста: «письмо» у Деррида соседствует с «письмом» у Барта или Делё­ за, где конкретно-исторические виды «письменности» вообще не подразумеваются;

474

2)

потеря единого термина и соответственно

Это предложение Е. Гурко. О неуместности такого эквивалента см.: Фо­

кин С. Реи. на кн.: Е. Гурко, Жак Деррида. Деконструкция: тексты и интерпрета­

ция. Минск.

2001. (http://www.guelman.ru/slava/nkr/nkr8/27r.html).

405

Познание и перевод. Опыты философии языка

раздробление его на «письмо» В философском смысле (общий принцип артикуляции содержаний) и «письменность» В культур­

но-историческом смысле;

3)

невозможность структурно связать

значимые эпизоды текста (такие как «урок письма», «сцена пись­ ма»

4)

-

но, разумеется, не «письменности») С главной темой книги;

потеря тесной и постоянно подразумеваемой связи между «чте­

нием» и «письмом»;

5) удлинение

слова, играющее отрицательную

роль при необходимости (как в данном случае) образовывать одно­ коренные

слова,

отягошенные

дополнительными

смысловыми

элементами (прото-письмо) и др. В тексте книги есть единичные контексты, в которых слово «письменность» было бы уместнее, од­

нако это не может быть основанием для выбора общего термина.

Термин «агсш-ёспшге- большинство переводчиков передают как «архи-письмо», И Я В самых ранних публикациях оДеррида пользовалась этим термином, однако другое решение в дальней­

шем перевесило. Дело в том, что в русском языке (как, впрочем, и в современном французском) значения единого греческого «ар­ ХЭ»

разошлись, и в результате «архи.

(

А вот еще один пример. Он строится вокруг слова «ехогойапт», которое торжественно стоит в заглавии раздела о методе. Вне кон­

текста, в словаре оно может значить «чрезмерный», !'. Что же получается

-

герой антиметафизического сражения

Кралечкин и есть наш местный, исправленный и усовершенство­ ванный Деррида? К тому же ведь и Кралечкин в своем послесло­ вии намекает, что с переводом все так запутано, что в постмодер­

нистской оптике автор и переводчик меняются местами, а потому кто кого порождает, кто от кого зависит

-

неясно

...

По поводу всех этих претензий на избирательное сродство при­ ходится со всей определенностью заявить: никакого отношения

к мысли Деррида (ни к его мысли вообще, ни к его мысли о пере­ воде) рассматриваемый нами здесь текст Кралечкина не имеет. И это несмотря на то, что в нем есть тайные и явные переклички с некоторыми темами и словесными оборотами Деррида; правда. их увидит только специалист, а читателю остается только барах­

таться в цепях ассоциаций

... Для

нас здесь наиболее важно то, что

большинство словесных ассоциаций текста роятся вокруг выска­

занной Деррида мысли о необходимости и не возможности пере­

вода 5 1 2. Однако для Деррида эта тема никогда не была поводом для шутовства. Когда в своих лекциях он приводил какую-нибудь не­ мецкую фразу и давал свой перевод, то обычно оговаривался

-

здесь в аудитории сидят германисты, они лучше знают ... Он вни­ кал во все, связанное с переволом. и очень болезненно реагировал на то, что ему не нравилось. Он говорил мне, что испытывает страх и благоговение перед переводчиком, который по многу раз перечитывает текст и подчас видит больше того, что видит автор. а

каково это сознавать автору,

который,

перечитывая текст,

многое написал бы уже иначе? Перевод, говорит Деррида,

-

это

«прекрасная И чудовищная ответственность» и одновременно «не­

оплатный долг». Во французском языке «долг как долженствова­ ние» и «долг как материальное обязательство» выражаются разны510 Беляева А. Деррила, «Леррила. и Деррина: по следам стиля.

(http://www.cel1-

хцга. гц/агпс'еь/оегпсаягу!е.htm, Witll# _ fi 111 # _fi 11\)

511 Беляева А. Там же. 512

«Перевод И задан, и запрещен, перечеркнут и обобщен». Кралечкин Д. ~

запись одного шума (послесловие). С. 4~ \-4~2.

432

!!здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. '>. Казалось бы, мало ли что висит в Интернете, далеко не все заслуживает отдельного обсужде­

ния. Однако текст, подписанный этим именем, не ограничивается

портретом Кралечкина как образцового борца с метафизикой. Он достаточно развернут, по-своему аргументирован, и к тому же в нем

содержится весьма распространенная в наши дни позиция. Поэто­ му нам есть смысл остановиться на этом тексте и его доводах.

515

Беляева А. Дсррила, «Дсррила. И ДеJЭfЭtlliа: по следам стиля. Там же.

434

.f!tздел второй. Перевод, рецепция, поиимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

в общем и целом Деррида для Беляевой

-

это попытка выхода за

пределы метафизики с помощью особого стиля. Для Деррида, счи­ тает Беляева, стиль гораздо важнее мысли, потому что только через эксперименты со стилем можно уловить новые, неметафизические идеи. С точки зрения Беляевой, мой подход к Деррида

-

это «иде­

альный образец» академизма, а мое предисловие к «Грамматоло­

гии»

-

«идеальное академичное повествование» о Деррида, где

«сказано все, что может быть сказано о Деррида и его философии

в академичном стиле»516. Такой подход не в состоянии разглядеть неакадемичный стиль, а потому бьет мимо цели: ведь у Деррида нет смыслов, его тексты говорят лишь «намеками», «вокруг да около».

Академичный текст «насилует» восприятие еще до того, как Дерри­ да будет прочитан. Соответственно задача критика мнимую «всеохватносты

И «непреодолимость»

-

низложить эту

текста Автономо­

вой. Еще резче и идеологичнее те же тезисы развивает и К. Семе­ нов: он видит в моем предисловии к «Грамматологии» Деррида раз­ новидность

былого

«советского

конвоя»

к

«идеологически

чуждым» произведениям-!". Значит ли это, что для рецензента лю­ бое «неигровое- или, его же словами, «академичное» предисловие

тождественно «советскому» или «идеологическому»'? Это остается не очень понятным, так как за попытки разобраться «в сути дела»

достается и редактору петербургского «Письма и различия», вдум­ чивому переводчику В. Лапицкому. Как видим, в отношении к Ла­ пицкому Беляева и Семенов расходятся, но в выборе героя-освобо­ дителя они абсолютно единодушны: это

-

Кралечкин ...

В тексте Беляевой простовато ставятся те точки над «[», которые

не позволил себе поставить высокопрофессиональныйисследова­ тель и переводчикС. Зенкин, хотя в известномсмысле это было бы Логичным продолжением некоторых его тезисов

-

и прежде всего

его предпочтения Деррида во всем блеске словесных перекличек перед Деррида во всей собранности концептуальных стратегий (не

буду здесь повторять, что мысль и стиль невозможно передать в равной мере и что это вопрос, который требует выбора). Беляева, еще решительней, чем Зенкин, делает свой выбор в пользу стиля и тем самым показывает нам, от противного, что получается, если

Все строить только на стиле (чего Зенки н не делал). Главные тезисы Беляевой можно сформулировать следующим образом. Подход и стиль Автономовой псевлонейтральны, что не

516

Отмечу, что сама Беляева пишет очень внятно, без стилистических красот

и словесных игр: видимо, она хочет. чтобы ее мысль была адекватно понята чита­ телями ...

517

Семенов К Глядя разными глазами. Как у нас издают Деррида? // Книжное 03.09.2001.

Обозрение от

435

Познание н перевод. Опыты философии языка

соответствует «интенциям» Деррида. Стиль Автономовой струк­ турирует тексты

по

тем

самым

правилам

наличия-присутствия,

которые Деррида отрицает. Академичное представление текстов Деррида

-

это агрессия и репрессия, которая прячется за многове­

ковую традицию,

поддерживаемую

школами

и университетами,

и требует ниспровержения.

На это можно сказать следующее: Мой стиль вовсе не нейтрален, я просто стараюсь писать,

-

насколько могу

-

внятно, провозглашая отличие моего стиля от

мыслительной стилистики Деррида; это вопрос о понимании то­ го, что у Деррида важнее, а также о понимании места и времени, в котором мы его воспринимаем. Деррида подчас играл языком, но он делал это на фоне уже устоявшихся философских тради­

ций

-

феноменологии, психоанализа, которые в России, после

долгого перерыва, еще только обретают свой язык и концептуаль­

ные средства. В этой ситуации подражание жестам на неясном

фоне устраняет, а не выявляет мысль автора, так как у Деррида словесные

игры

почти

никогда

не

самодостаточны:

они

служат

цели донести философские доводы автора в их специфической точности и строгости.

-

С метафизикой наличия (или присутствия) дело обстоит не

так просто, как кажется Беляевой. Не случайно Деррида обнару­ живал элементы метафизики и философии наличия даже у тех фи­ лософов, которые, казалось бы, дальше всего от этого отошли, на­ пример, у Гуссерля, Фрейда, Хайдеггера, Фуко и др. К тому же его задача была, как теперь нам все яснее видно, не столько в том, чтобы разрушить философию наличия,

сколько в том, чтобы

очертить ее пределы и показать еще один слой парадоксального укоренения в другом того, что считает себя самообоснованным.

К тому же, если уж быть последовательными, нужно следовать Деррида и в его тезисе о том, что никакие констатативные утверж­ дения о его концепции не имеют значения, и тогда бессмыслен­ ными окажутся вообще какие бы то ни было попытки его изучать,

в нем разбираться. А такой эпистемологический нигилизм

дей­

-

ствительно не моя позиция.

-

Представление академичности как агрессии

-

это одна из

парадоксальных форм онтологизации знания, только уже не как

сущности, а как воплощения властных отношений. Сторонники такой точки зрения и не замечают, как, опровергая метафизику с одной стороны, они пропускают ее в святая святых своих анти­

метафизических анклавов. Знание как воплощенная власть

-

это

уже вовсе не тезис Деррида даже по далеким отголоскам; это фак­ тически мозаика из отголосков разных идей в воображении рос­ сийского читателя. Разумеется, при столь расширенном понима-

436

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

нии «агрессия» И «репрессия» теряют смысл и к тому же бросают

тень на тех, кто об этом говорит: наверное, провозглашая разру­ шение академии, они сами хотят власти, хочется только спросить,

какой и ради чего? Напомним, Деррида существует только на фо­ не академической традиции, он с ней соотнесен, вне ее его соб­ ственные построения не имеют никакого смысла

-

ни позитивно­

го, ни негативного, ни самотождественного, ни рассеянного

...

Если бы мои критики были последовательны в своей трактов­ ке стиля как средоточия мысли (с этим я не согласна), они могли бы принести российской культуре пользу, сделав перевод, специ­

ально заостренный на передаче стилистических эффектов; тогда читатель мог бы пользоваться разными и взаимодополнительны­

ми переводами Деррида. Однако о тщательной работе по переда­ че стиля речь не идет. Главное ется,

что

в

этом

случае

нам

-

производить эффекты. Получа­

нет дела до

перевода,

да

и

какая

разница, как переводить, важны эффекты, а сопоставлять их Бе­

ляева, видимо, собирается на глазок, по вкусу ... Однако разгово­ ры о свободе Кралечкина от Деррида

-

лукавство. Местами его

текст выглядит как умелое пародирование (подчас почти то же, но не то), местами

-

как апологетика, местами

-

как попытка со­

ответствовать вызову (что и было отмечено Семеновым). Если ав­ тор предпочитает не раскрывать нам свое отношение к Деррида. это его личное дело. Но если он помещает свой текст в книге, ко­

торая выходит тиражом 3тыс. экземпляров, приглашая тем са­ мым своих читателей, в том числе и тех, кто не имеет никакого

культурного багажа, строить по его образцу свое представление

о де конструкции и о продвинутом способе Философствования по поводу деконструкции, то за это, строго говоря, полагалась бы публичная пор ка ... Перевод Кралечкина, видимо, не лучше, но и не хуже некото­ рых других, но в нем обнаруживаются области невежества, кото­

рых вполне можно было бы избежать, если бы автор потратил силы не на пародию, не на самовозвеличивание (или самоуничижение), а, скажем, на сверку терминологии и названий цитируемых произ­

ведений, работы тут по горло. Огромная сложность для русского переводчика французской философской литературы, пронизан­ ной немецкими влияниями, заключается в том, чтобы при отсут­ ствии сложившейся традиции перевода, скажем, феноменологиче­ ской и психоаналитической литературы передавать французские Интерпретации этих концептуальных традиций. В такой ситуации

ответственному переводчику, ей-богу, не до пародий, только бы разобраться в этом инфернальном треугольнике культур, тради­

ций, взаимопересечений и взаимоисключений. Значит что-то тут

не то: самоутверждение для автора важнее чужого текста. Но разго-

437

Познание И перевод. Опыты философии языка

вор у нас сейчас идет не об ошибках, а о самой позиции, об отно­ шении к делу, нарочито смешиваемому с потехой ...

Честно говоря, Деррида

вовсе не герой моего романа, но меня

-

всегда очень интересовала его мысль, и ее изучение принесло мне

огромную интеллектуальную и человеческую пользу. Я никогда ему

не подражала, не использовала его терминологию-Р и прямо гово­ рила об этом, однако это отнюдь не лишало меня его дружбы и до­

верия, мне кажется, скорее наоборот-!", История моих отношений с Деррида долгая. Когда Деррида впервые приехал в Москву, МЫ были уже знакомы; тогда он привез мне официальное приглашение сделать пленарный доклад на международной конференции «Лакан И философы», проводимой Международным философским колле­

жем совместно с ЮНЕска (она состоялась в мае 1990 г.). А когда много лет спустя было принято решение о праздновании 20-летия Международного философского коллежа, в котором я была тогда руководителем

программы,

прелседагельсгвовать

на торжествен­

ном заседании, по настоянию Деррида, было поручено мне 5 2О • Воз­ никает вопрос: стал ли бы Деррида настаивать на этом, если бы счи­ тал, что мой подход убивает его философию? Все сказанное вовсе не значит, что Деррида любил, когда его анализировали как «объ­ ект» (в предисловии к «Грамматологии» Я утверждаю прямо проти­ воположное) Важнее другое: Деррида был слишком умен, чтобы

везде искать полражагелей-?' . 518 Суть этого важного познавательного принципа М. Гаспаров (Н одном из писем. побуждавших меня к простому и ясному письму) формулировал так: «чтобы изу­ чать лягушку, не нужно уметь квакать». причем этот принцип в равной мере отно­

сится и к познанию приролы. и к познанию человека. (Часть этих писем сейчас го­ товится к печати.).

519 Кажется, в России мне доводится быть едва ли не единственным исследовате­ лем и персводчиком Деррида. который ни прямо, ни косвенно не является его по­ следователем и не принадлежит ни к каким тусовкам. блюдущим языки внутри­

кружкового понимания. Любопытно. что в разные периоды разные сторонние

люди. знавшие что-то о моих занятиях Фуко. Лаканом или Деррила, упорно при­ писывали меня к сектору (лаборатории) неклассических исследований. руководи­

мой В. Подоротой. хотя я всю сознательную жизнь просуществовала во вполне «классическом» секторе теории познания. Видимо сочетание моего -постмолер­ нистского» предмета с «академической" институпией многим кажется невозмож­ ным: к апостолу постмодернизма нужно подходить с особыми мерками и приема­ ми

-

не познания, а восприятия. имитации, яркого реагирования.

520 На этом заседании Деррида и Нанси делали доклады. вели дискуссию друг с другом. а потом и с аудиторией

-

по поводу прошлого. настояшего и будушего

коллежа. Материалы этого обсуждения с фотографиями см.: йетаа J. & Nancy J.-l.. Оцмтшге / / RLle Descaгtes. Les 20 апs оц СоШ:gе iпtегnаtiопаl de philosopllie. Рагis.

2004. NQ 45.

Р

26-55.

521 Я рассказывала Леррида о своей работе. о том. 'по и как я делала и делаю. на­ пример. когда-то давно он с большим интересом откликнулся на мой рассказ о на-

438

.fаздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. «На бранном поле ... »

А вот одно стороннее свидетельство: на конференции о перево­ де в Институте политических исследований в Париже в июне

2006 г.

один из французских исследователей, профессор Университета Со­

фия-Антиполис в Ницце, известный переводчик Али Бенмаклуф заявил при обсуждении моего доклада, что именно такой

нологический и осознанно нацеленный на мысль

-

-

терми­

перевод Дерри­

да был бы сейчас актуален и ДЛЯ самих французов: иначе говоря, он выступал за перевод с французского на французский, потому что, подчеркивал Бенмаклуф, во Франции правят бал подражатели, ко­ торые ничего не прибавляют к мысли Деррида, но при этом отни­

мают у читателей возможность анализа и дискуссии. Может, кто-то подумает, будто Бенмаклуф

ненавистник Деррида из многочи­

-

сленной когорты его противников в официальной университетской среде. Но это совсем не так: именно он был организатором конгрес­ са франкоязычной философии, пригласившим Деррида выступить

с пленарным докладом на тему «Грядущий мир просвещения-У'. Однако нам здесь важны не французские, а российские читате­ ли. Современное отношение к Деррида русскоязычного потреби­ теля современной западной мысли тесно связано с его отношени­

ем к своему языку и своей культуре. В нынешний период своего развития русский язык подчиняется воле и установкам перевод­

чиков и носителей языка гораздо больше, чем в иные, более спо­ койные периоды. Но и замусоривать это общее пространство, в котором строятся и/или разлаживаются трудные межкультурные

взаимодействия, стало проще. При этом, желая «помочь» Деррида сокрушить метафизику, игривые переводчики и комментаторы шей с Гаспароным работе над русскими переводами сонетов Шекспира. О том, как он сам переводил Шекспира (даже если это была всего одна строчка из «Вснсциан­ ского купца»

- Whel1

гпегсу кеазопэ

jllstice...),

Деррида увлекательно рассказал

в своем докладе на сессии персводчиков в Арле:

Derrida J. Оцеч-се оп'цпе ггасцс­ tion чеlеvапtс»/ / QLliпziешеs assises de la tгaduction Ппегапе (Arles, 1998). Машемп, 1999. Между прочим, родной брат жены Деррида. Мишель Окутюрье, один из луч­ ших во Франции специалистов по Пастернаку, переводчик его поэзии на француз­ ский язык

-

был одним из главных предметов изучения М. Гаспарова, анализиро­

вавшего на материале переволов Окугюрье ЭВОЛЮНИЮ современной французской метрики и ритмики ... Это вовсе не значит, что леконструкция где-то пересекается с младоформалистскими поисками точной гуманитарной науки, но все-таки что­

то значит ... Жена Деррида Маргерит, прекрасно знающая русский язык, иногда

переводила ему русские тексты, в том числе, как писал мне Деррида. она читала ему отрывками мое предисловие к «Грамматологию> ... Как бы то ни было, прочитав

Мой отчет о приниипах моего перевода во французской статье, Деррида попросил Меня написать об этом для специально посвященного ему сборника Г'Негпе.

522 Этот конгресс назывался «Будущее разума. Становление рапиональностей-: Веnmаkhlоцf А .. Lavigne J.-F (ес). Амепп de [а га.воп. Оеvепiг des гаиопайгсз. Paris, 2004. доклад Деррида на конгрессе был также опубликован в его знаменитой кни­ Ге

Derrida 1. Voyous.

Оепх

essais

ьцг

la

гаisоп. Рапз,

439

2004.

Познание и перевод. Опыты философии ЯЗыка

даже не замечают, как она в новом обличье нависает у них за спи­ ной. Мысль заботится о связности, о контексте, она не существу­ ет вне традиции, даже если отрицает ее. Мы уже видели, что при вырывании мысли из контекста рождаются новые метафизиче­ ские сущности, а разорванные личные ассоциации пишушего (те

самые раки и пиво) по рождают ту самую вещественно-наличную. натуралистическую метафизику, где слова магически превраща­

ются в вещи ... Играть словами независимо от смысла стало модно и престижно, хотя в философии стиль, не участвующий в мысли,

бессилен. Оставим каждому право на субъективные прихоти. Но позаботимся о том, чтобы это не помещало читателю найти де­ ло получше, чем нелепое подражание подражателям.

Психоанализ в постсоветском пространстве:

§ 4.

перевод и рецепция

Условия рецепции в исторической перспективе Усвоение нового

-

всегда трудный процесс. Тем более это отно­

сится к такому течению, как психоанализ, который представляет

собой одновременно теорию и практику, идеологию и набор кон­ кретных методик. Как можно «перевести», «перенести» психоана­

лиз и соответственно освоить. усвоить его? Может ли вообще это порождение западной культуры быть перенесено через свои грани­

цы

-

идеологические, социальные, исторические.Р-". Этот вопрос

523 Мне пришлось стать свидетелем того, как идеологические барьеры постепенно преодолевались в пролессе развиваюшегося сотрудничества российских и фран­ цузских исследователей. Яркими историческими вехами на ЭТО:\1 пути явились со­ бытия, в которых мне довелось принимать непосредственное участие: междуна­

родный симпозиум «Бессознательное: прирола. функции, методы исследования» (Тбилиси, октябрь

1979);

первый советско-фраицузский семинар «Науки О приро­

де, науки о духе. психика» (Париж , Дом наук о человеке, октябрь-гноябрь конгресс «Лакан И философы» софский колледж совместно с

1986); (Lacan ауес les pllilosophes) (Международныйфило­ Юнеско - май 1990), круглые столы - «Психоана­

лиз И эпистемологии», «Психоанализ И русская культура» школа совместно с унивсрситетом Париж ско-французская конференция

март-апрель

1992).

7,

июнь

«Психоанализ

1990), И

(Высшая нормальная

прелставительная россии­

науки

о человеке» (Москва.

Ср. публикации материалов всех этих конференций: «Бессоз­

нательное: природа. функции. методы исследования», Тбилиси, Тбилиси,

1985,

т.

IV;

1978,

тт. I~III;

заключительный том. подводящий итоги конгресса вышел

также во французском переволе. Iпсопsсiепt: la disсussiоп continue / Sous la гес. dc А. Ргапglliсllvili, F. Ваssiпе, Р. Слосгппе. Моьсоц, 1989; Lасап а-сс les рпйоьорлеь.

Paris, 1991; Psychanalyse

сп

Russie / Sous la dir. de

М.

Bertrand. Paris, 1992;

Психоана­

лиз и науки о человеке. По материалам россииско-французской конференции

«Психоанализ И науки о человеке»,

(30

марта-З апреля

440

1992

г.). М.,

1995;

Сапеюшъ

Rаздел второй. Перевод, рецепция, понимание.

r;taBa

шестая. ". Но дело не только в этом. Культурные, социальные, мировоз­ зренческие, идеологические условия формирования науки и об­

щественной мысли в России

XIX

в. были достаточно своеобраз­

ными в сравнении с Европой. Например, материализм в России

второй половины

XIX

ма,

в

расцветшего

в. весьма отличен от западного позитивиз­

тот

период,

когда

материалистические

идеи

европейского Просвещения уже потеряли свою социальную зна­

чимость и мировоззренческий заряд. На российской почве «рыца­ рями духа»

нередко оказывались именно материалисты-естество­

испытатели, а глубинные духовные прозрения не исключали здесь огромной социально осознаваемой и даже «революционной» зна­

чимости естественных наук, их роли в развитии свободомыслия (так, например, научные идеи и программы молодого физиолога И.П. Павлова формировались именно под влиянием чтения ро­ манов Достоевского, особенно «Братьев Карамазовых», и это бы­ ло не исключение, а веяние времени). По-видимому, «гуманизм» И

«сциентиэм»,

О

несогласованности

которого

применительно

к Марксу и Фрейду уже упоминалось, не расчленялись на россий­ ской почве столь же радикально, как это происходило в Европе. Можно предположить, что в России существовали и существуют собственные культурные традиции, дающие возможность помыс­

лить человеческую душу без привычного российского самолюбо­ вания и «мистики».

Как уже отмечалось, нынешние российские тенденции к взаи­

моувязыванию психоаналитических идей с религией и мистикой

неизменно поражают западных коллег. Но работа со Словарем, к которому мы сейчас направленно переходим, таких тенденций не поддержит. Она не даст и готовых образцов рассуждений и от­ точенных до упрощенности дефиниций. В отличие от тех попу­

лярных словарей, которые снабжают читателя такими дефиници­ ями, не делясь с ним материалом, на основе которого они были построены, Словарь Лапланша и Понталиса открывает читателю самые глубокие слои своей научной и профессиональной эруди­ ции. А уже на основе этого материала читатель сам может научить­ ся отличать камни, поставленные в психоанализе «во главу угла»,

от более высоких этажей в его постройке, разбираться в том, Где этот фундамент был едва ли незыблем, а где

-

почти что хрупок.

Проходя по различным периодам концептуальной истории пси­ хоанализа, он воочию увидит ту историческую логику, которая нз-

544

Маппо» V Figures de crime спез Dostoevski. Paris, 1990.

456

.f!;!Дел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. (.На бранном поле ... »

I1равляла сначала мысль Фрейда, а затем

-

концептуальные стран­

стВИЯ его учеников, последователей и критиков.

Итак, Словарь этот написан на французском языке и в основе

еГО лежит французская терминология. Это создавало для перевод­ чика особые трудности. На русском языке, к сожалению, не суше­ ствует устойчивой традиции перевода психоаналитической тер­ минологии,

а

потому

на

этой

стадии

работы

приходилось

нащупывать русскоязычные термины собственными силами. Среди достоинств Словаря Лапланша и Понталиса

-

его много­

язычие; эквиваленты соответствующих фрейдовских понятий

даются в нем на пяти языках: английском, французском, испан­ ском, итальянском, португальском, а это означает, что самоопре­

деление русскоязычных психоаналитических понятий складыва­

ется на плотном фоне европейских терминологических традиций. Читатель сразу увидит, что приводимые в Словаре эквиваленты на

различных языках лишь изредка представляют собой кальки с не­ мецкого оригинала. В целом ряде случаев эти эквиваленты позво­ ляют судить о жизни психоаналитических понятий в разных куль­

турах: тот или иной язык осуществляет свой выбор, в котором, как правило, есть чему поучиться, подражая другим языкам и тради­

циям или же отстраняясь от них.

Сложность в данном случае заключалась впереводе француз­

ских интерпретаций немецкой терминологии. Вместе с тем, в рабо­ те помогала эта самая возможность использовать терминологиче­

ский

опыт,

накопленный

другими

европейскими

языками

и психоаналитическими традициями. Можно было бы привести не­ мало примеров того, как совокупный опыт перевода, зафиксиро­ ванный в разных языках, в той или иной мере направляет и выбор

русскоязычных эквивалентов. Вот лишь один такой пример. Речь идет о знаменитом фрейловеком понятии

СКИ

- investissement).

Besetzung

(по-француз­

Это, по Фрейду, опорное понятие для всей

экономико-энергетической системы психики. Нет таких языков, В которых выбор термина достаточно близко соответствовал бы не­ мецкому эквиваленту по всем смысловым параметрам. Немецкое

Besetzung предполагает «оккупацию- (города, страны, места). Соот­ ветствующий французский термин в военном смысле предполагает Скорее окружение, нежели занятие места, но гораздо чаще исполь­

зуегся в Финансово-экономическом смысле

-

размешение капита­

ЛОВ, вложение их в предприятие и др. В английском психоаналити­ ческом языке, напомню, для перевода греческое слово

cathexis,

Besetzung

было предложено

однако в более современных английских

переводах стало все чаше появляться и слово

investment.

В данном случае, чтобы сохранить на русском языке герман­ Ское единство понятия, я избрала романский путь, исходя из тех

457

Познание и перевод. Опыты философии язы~

смысловых обертонов, которые привносятся в немецкое его испанским и португальским

(carga),

итальянским

Besetzung (carica) эк­

вивалентами. Этот путь привел меня к русскому слову «нагрузка». Оно хорошо соответствует энергетическим смыслам фрейдонской концепции функционирования психики (ведь фрейдокский экономизм

-

это прежде всего энергетизм). И вместе с тем, что

весьма важно, оно допускает необходимое в данном случае обра­ зование близких по смыслу понятий от того же корня. Ведь в не­ мецком языке мы сталкиваемся не с единичным термином, а с це­

лым понятийным гнездом.

Выбор слова «нагрузка»

позволяет

(с помощью приставок) сохранить понятийную цельность этой смысловой группы «, однако это тре­ бование, в принципе вполне понятное, не всегда оказывается осу­

шествимым из-за различия смысловых объемов слов в языках оригинала и пере вода.

Выбор терминов при переводе во многом определяет (иногда

в ложном направлении) дальнейшее истолкование соответствую­ ших понятий. Известный при мер, который важен и в нашем слу-

545

Traduirc Frcud. А. Bourguignon, Р. Согет, J. Гартапспе, F. Robcrt. Paris, 19S9.

Р.79-81.

458

Х!!-здел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава шестая. ". Как утверждают специалисты, глагол

ellenizein

жет значить «говорить по-гречески», «говорить правильно»

мо­

и даже

«вести себя по-человечески». Получается, что правильно (хорошо) говорить, хорошо мыслить и хорошо жить

-

это вещи взаимосвя­

занные. Чтобы хорошо говорить, нужно соблюдать правильный по­ рядок слов, учитывать семантическую нагруженность слов (упо­

треблять

правильные

грамматическую

«Ellenizein»

слова,

избегая

принадлежность

и

двусмысленностей),

предметную

их

отнесенность.

могло значить также «учить греческий язык», а позднее,

уже во времена перевода Священного Писания на греческий,

-

«выражать на греческом языке», «переводить на греческий». Значе­ ние перевода передается и другими греческими глаголами с при­

ставками мета- и пери- (в значении пере-нос, пре-образование).

В классическом греческом языке все эти понятия обозначают раз­ личные формы работы с текстом, однако значение «переводить» встречалось лишь изредка, как одно из возможных значений. Коль скоро перевод не вычленялся как отдельная проблема, это означа­ ло, что различие между языками пока еще не принимал ось всерьез:

чем больше слов могли обозначать перевод, наряду с совершенно другими действиями, тем меньше перевод был выделен в культуре,

тем слабее осознавалось его значение. Важным моментом в форми­ ровании слов, обозначающих собственно перевод, был период ра­ боты над переводом Священного писания на греческий язык (Сеп­

танта), заказанным в Александрии; так, глагол [теппепецегп стал означать смысловую связку между интерпретацией и переводом.

Известные нам переводы с греческого на латинский лишь ча­ стично удовлетворяют современным критериям перевода; все гла­

голы, которые в латинском относятся к переводу

еге,

(vertere, сопуеп­ exprimere, reddere, transferre, interpretari, imitari) - могут

одновременно обозначать и «буквальный» перевод, и свободную адаптацию греческого текста к потребностям публики. В класси­ ческой латыни перевод воспринимался как этап рецепции грече­ ской культуры: переводить

-

значило придавать чужому тексту

блеск в своем собственном языке. Плавт, например, употреблял слово

vertere

для обозначения вольного перевода-адаптации гре­

ческой пьесы: речь вообще шла не о подчинении языку оригинала

(на фоне греческого все остальное

только варварское), но о том,

-

чтобы писать на своем языке, создавать свой язык. Цицерон определял свои принципы философского перевода

(". Шлейермахер считал отноше­ ния «толмачесгвая (искаженное русское от

Dolmetscher)

«простым

обменом» в отличие от подлинного, письменного перевода (гла­

гол

iibersetzen),

требующего рефлексии, а Гадамер в «Истине И ме­

тоде» употреблял слово Ооппегвслег просто в значении «устный переводчик». В дальнейшем глагол

iibersetzen

стал покрывать бо­

лее широкое поле значения, а слово dolmetschen было фактически полностью вытеснено из философского словаря. Другая важная пара понятий тип

переноса,

iibersetsen передачи,

и

ubertragen:

последнее означает любой

перевода как трансмиссии, тогда как

iibersetzen предназначено для перевода (переноса) написанной ре­ чи. У Канта (". В этой форму­ ле, связующей должное, возможное и желаемое, именно соотно­

шение этих трех факторов определяет, каким быть переводу. Она предлагалась

в

ответ

на

задачу

анализа

поэтического

перевода.

Однако она безусловно применима и к переводу философской и научной литературы, где большинство проблем возникают на стыке между лексико-семантическими возможностями оригинала и лексико-семантическими возможностями пере вода.

Рефлексия о переводе дает нам важные эпистемологические

прояснения. Она позволяет заметить, что в переводческой прак­ тике и в осмыслении перевода нередко улавливается то, что оста­ ется незаметным в других познавательных актах: дело в том, что

в процессе перевода некоторые важные познавательные приемы

впервые получают доступ к вербальному выражению и тем самым переходят в регистр, доступный наблюдению, операционализа­

ции,

проверке.

Рефлексивная установка выявляет впереводе

сдвинутость, несамотождественность всех истоков, корней и пер­

воначал

-

характеризует любую работу человеческого духа. Не­

смотря на постоянно действующую тенденцию к образованию ги­ постазированных сущностей, закрепленных в сращениях слов со

смыслами в данном конкретном языке, перевод (совместно с дис­

курс-анализом) умеет ей противостоять-б". Вот один-единственный конкретный пример того, как дей­

ствует этот механизм гипостазирования. Все мы сталкиваемся в

русском

языке

с

параллельными

рядами

терминов

-

русско­

язычных и заимствованных (чаще с латинскими корнями); это в большой мере СВОйственно немеикому языку, но не свойствен­

но, скажем, французскому и английскому. Наличие терминологи­ ческого параллелизма имеет свои сильные и слабые стороны: это дает возможность возможность различать тонкие оттенки смыс­

лов, но нередко приводит к умножению сущностей. Отсутствие терминологического

588

параллелизма

придает существующим

тер-

В письме: Гаспаров М'л. ~ Автономовой Н.с. (14 октября 2001, из Энн Арбо­

ра, Мичиган). В письме он рассказывал о своем докладе и о поиске формулы, ко­

торая могла бы связать материал; этот доклад на манлельштамовской конферен­ ции в Принстоне был опубликован: Гаспаров М.Л

319 сонет Петрарки впереводе // Человек-кульгура-сисго­ 2002. С. 323-337.

О. Мандельштама: история текста и критерии смысла рия: В честь семидесятилетияЛ. М. Баткина, М., 589

Один из способов такого противостояния - отказ от единожды достигнутого

как вечного и постоянная готовность к коррекции и самокоррекции в свете иного ОПыта.

501

Познание н перевод. Опыты философии языка

минам большую определенную, однако порождает огромные за­ труднения при переводе с языков, имеющих такие параллельные

терминологические ряды. Используя такие термины, как «реаль­ ность»

И «действительность», «деятельность И активность», «об­

щение и коммуникация», вылаюшийся русский философ Г.С Ба­ тищев упорно наделял «местные»

термины этого ряда, а именно

«действительность», «деятельность», «общение» безусловно поло­ жительными смыслами, а соответствуюшие слова с латинскими

корнями

«реа.пьность», «активность», «коммуникация»

-

-

сугубо

отрицательными: первые, как ему казалось, являли высокий нрав­

ственный смысл, а вторые лишь рассудочно фиксировали специ­ фику тех или иных прагматических ситуаций.

Впрочем, в этом Генрих Степанович отнюдь не был одинок в русской культуре. Задолго до него Вл.С Соловьев построил раз­ вернутое обоснование сравнительной концептуально-нравствен­ ной значимости таких слов, как «реальность» И

«действитель­

ностъэ-?". Так, рассматривая идеи как синтезы формы и материи или как «действительные реальности», Соловьев уточнял, что дей­

ствительность и реальность соотносятся между собою как произ­ водящее и произведенное

(natura naturans

и пашга пашгага). На­

пример, творческая идея художника имеет действительность.

но до своего воплощения она не имеет реальности. По мысли Со­ ловьева,

отсутствие этого

ценного концептуального различия,

свойственного немецкому и русскому, в английском и француз­ ском языках подрывает их концептуальные ресурсы, отрицатель­

но влияет на их философскую судьбу. В самом деле, в русском

и немецком, помимо слов реальность, Rea/itiit (они взяты из ла­ тинского источника, подобно французскому геаlitеи английскому

reality) ,

используются слова «действительность»,

«Wil'klichkeil».

Французский и английский обделены смысловыми возможностя­

ми: одно-единственное слово служит в них и для обозначения «ре­ альности», и для обозначения «действительности», В результате

чего эти понятия отождествляются. Точнее, «понятие действи­

тельности исчезает, будучи поглошено понятием реальности»>?'. вследствие чего француз и англичанин склонны признавать лишь реализованную, вещественную действительность, лишь то, что су­

шествует в твердых, определенных формах. Так, в английском языке акцент на вешественном заметен на таких понятиях, как

«ничто» (нем.

nichts):

(оно передается как «понипг», иначе говоря,

не вещь или никакая вещь) или «нечто» (нем.

etwas)

(оно передает-

5911 СО,106Ы'6 В. С. Философские Начала цельного знания / / Соловьев В. С. Сочине­ ния. В

591

2 т.

Т.

2.

Там же. С.

М.,

1990.

С.

285-288.

287.

502

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ся как

«something» , иначе

говоря, некоторая вещь). Грубый реализм

англичан проявляется также и в словах nobody, somebody (то есть, «никакого тела», «некоторое тело»), передающих смысл никто, не­ кто. С этими особенностями языка Соловьев склонен связывать бедность и поверхностность умозрения как У французов (после Декарта и Мальбранша), так и у англичан. Разумеется, все эти и другие подобные наблюдения, при всей их тонкости, обнаруживают склонность к гипостазированиюслов

и понятий как вневременных сущностей. Единственноелекарство против такой субстантивации

-

исторический взгляд и анализ

слов не в их индивидуальной семантике, но в составе тех или иных

дискурсных практик. Если раздвинуть исторические рамки, мы увидим, что в русском языке и культуре соотношения между воз­

вышенной «действительностью»

И

вещно-телесной

«реальнос­

тью» исторически менялись, что можно заметить и на достаточно

коротком отрезке исторической памяти людей старшего поколе­ ния. Даже не имея частотных словарей философских дискурсов советской эпохи (их создание

-

дело будущих исследователей),

можно с уверенностью сказать, что из-за преобладания марксист­ ской парадигмы

слово

«действительность»

господствовало над

«реальностью», было более частым и более значимым. И это

-

не­

смотря на «объективную реальность, данную нам в ощущению>, которая, как известно, пришла в марксистский понятийный язык

ИЗ иных, англоязычных философских источников. Однако уже к концу советской эпохи наметилась тенденция к эмансипации

слова и понятия «реальность», В частности, в философской психо­ логии (ср. понятие «субъективной реальности»), а в постсоветских дискурсах

«реальность»

с «действительностью»

явно

-

вырвалась

вперед

по

сравнению

не в последнюю очередь, в связи с вы­

рвавшимися вперед переводами с английского и французского,

потеснившими немецкие-'" ...

592 Совсем недавно мне пришлось править перевод моей статьи, посвященной пе­ реводу, для американского журнала, и я сама попала в туник, не зная, какие англо­

язычные эквиваленты предложить переводчиху для перевода русскоязычных «дей­

ствительностъ» и «реальность». Впрочем, не будем смотреть на своих иноязычных коллег свысока. Как рассказывали мне коллеги, преподававшие русский язык в Гарвардеком университете, русский язык оказывается, к примеру, несравнимо

объемнее в области слов, обозначающих эмоции, и несравнимо беднее в области слов, означающих социальные отношения. Эти наблюдения нужно было бы, ко­ нечно проверить. однако очевидно, что там, где мы можем видеть лишь однотон­

ность и худосочность смысла и мифически трактовать ее как нечто субстанцио­ нальное,

присутствуют

какие-то

иные

смысловые

ресурсы,

не

улавливаемые

сознанием русскоязычного читателя. Так, нам не просто держать в сознании, что греческий «логос»

-

это одновременно слово, разум, пропорция и др.

503

Познание и перевод. Опыты философии языка

Рефлексия о переводе демонстрирует, что мы всегда имеем де­

ло не с чистыми сущностями, а с переработанными, сдвинутыми пластами культурных содержаний, хотя само это обстоятельство

как правило «вытесняется» из актуального поля сознания. она представляет перевод как одну из неосознаваемых предпосылок

мысли, как универсального посредника в человеческой жизни и в культуре. Насущной необходимостью в наши дни становится построение эпистемологии перевода: именно она позволит изба­ виться в этой переводческой работе как от техницизма лингви­

стов, так и от спекулятивных импровизаций философов.

Культура и перевод: от спонтанного к рефлексивному Итак, рефлексия

-

это философское открытие: рефлексия как

обращенность сознания на самое себя, связанная с субъективно­

стью, стала основанием всей западноевропейской философии. В европейской семье находится и Россия, однако ее культурный,

языковой, концептуальный строй имеет свою специфику. Рас­ смотрение предъявленного здесь материала позволяет прояснить

некоторые аспекты того, как складывался общий литературный язык, как строились концептуальные языки, каким образом фор­ мировалось отношение к наследию европейской интеллектуаль­

ной традиции. Здесь будут рассмотрены лишь несколько важных моментов

этого

отношения

-

прежде

всего

под

углом

зрения

перевода и познания. Стержневой момент для нас здесь траектория выработки рефлексивного подхода

-

-

это

не только как

отточенной философской процедуры, но и как постепенно скла­ дываюшегося отношения к языку, к жизни в культуре, преодоле­

вающего спонтанность. Этот переход от спонтанного к рефлек­ сивному

выводит

на

первый

план

возникновение

самой

потребности в мысли, осознание ее роли в делах, торговле, науке, необходимость взаимодействия с ближними и дальними соседя­ ми. Разумеется, философская рефлексия из этой первичной куль­ турно-исторической рефлексии прямо не выводится, однако от­

сутствие такой культурной потребности в мысли о самих себе, нехватка средств ее формирования лишили бы философскую ре­ флексивную работу реальных оснований. Потребность культуры в рефлексивной установке

-

это вопрос о языке литературном, во­

прос о языке мысли, вопрос о концептуальных языках и термино­

логических ресурсах, необходимых для развития науки и образо­ вания

и

соответственно

-

вопрос о

переподе

с

языка

на язык,

из культуры в культуру.

Вопрос о развитии русского языка как литературного и кон­

цептуально-терминологического имеет огромное значение. К то­ му же он нагружен идеологическими обертонами, прямо с языком

504

Раздел второй. Перевод, рецепция, поиимаиие. Глава седьмая. Перевод как ...

и культурой не связанными. Несколько лет назад мне довелось со­ ставлять отчет о состоянии русского языка и его исследований,

преподавания, культурных функций для доклада на юбилейной конференции, посвященной 50-летию ЮНЕСКО. Некоторые те­ мы доклада были фактически связаны с нарастающими тенденци­ ями этнодетерминизма в подходе к языку, культуре, обществу и прежде всего

с примысливанием этнической, национальной

-

составляющей в любое изучение общества и культуры. В этой свя­

зи нам важно понять, где вопрос о собственной культурной спе­ цифике должен быть заострен, а где взят в скобки

-

-

скорее приглушен или даже

если, конечно, мы стремимся включить те или

иные локальные процессы в более широкую

общеевропейскую

-

или даже всемирную перспективу.

Те проблемы, которые важны сейчас для русской культуры, су­

-

щественны и для других культур

в частности, в тех новых госу­

дарствах, которые были образованы после распада Советского Союза. Несмотря на так называемые «лингвистические войны»,

происходившие в

1990-e

годы, на выдвижение проблемы нацио­

нального языка в центр социально-политического самоопределе­

ния, на декларативные заявления о том, что учебники по всем от­ раслям знания могут быть в одночасье созданы на том или ином языке, не имеющем прочных навыков терминологического слово­

употребления, развитие языка и культуры не поддается таким во­ левым импульсам. А потому все то, что мы говорим о дефицитах,

нехватках, о необходимости развития русского концептуального языка, относится также (и даже в еще большей степени) к другим

языкам и культурам

-

украинской, белорусской, сербской, хор­

ватской и пр. В русской культуре можно вычленить три основных периода

осознанной работы над языком и переводами

(середина ХУН в.), первая треть

XIX

-

послепетровский

в. и постсоветский период

(последние два десятилетия). Эта периодизация в известной мере условна (не менее важен, например, и рубеж

XIX

и ХХ в.), однако

при всей ее условности она все же позволяет сосредоточиться на

существенных моментах темы

познания, перевода,

выработки

средств для познавательной и переводческой работы.

Итак, первый период

***

-

послепетровский. Общая ситуация,

с которой столкнулась культура, открывавшаяся к Западу, пред­ полагала осознание ограниченности собственных ресурсов. В си­ лу целого ряда историко-культурных обстоятельств, на которых мы сейчас

не будем

специально останавливаться, российская

культура приняла христианство «не на греческом, а на болгар-

505

Познание и перевод. Опыты философии языка СКОМ», иначе говоря, она взяла античную культуру через посред­

ство языка, изначально мало понятного людям и постепенно де­

лавшегося все менее понятнымх": Эта картина развития русской философии, которую рисует Г. Шпет, в наши дни нередко подвер­ гается критике, в частности, и по отношению к оценке возможно­

стей церковно-славянского языка. Взгляд на историю развития русской культуры и языка, предлагаемый Шпетом, я отнюдь не считаю единственно возможным, однако не могу не отметить, что

он (среди всех других мне известных) лучше всего согласуется с тем эмпирическим материалом, который мне удалось поднять

в работе над темой. В той картине развития русской культуры

и русского языка, которую предлагает Шпет, для меня особенно важны два концептуальных момента: с одной стороны, трезвая

констатация нехваток и дефицитов, а с другой

-

фиксация поло­

жительных и продуктивных усилий по преодолению этих нехва­

ток

-

как достойная человеческая позиция в культуре.

Отправным моментом и стимулом к развитию были ощущение (или осознание) культурных и концептуально-языковых нехваток

и стремление к их преодолению. Шпет эмоционально и подробно описывает это состояние: «Языков древнего мира и, следователь­

но, языка евангелий и языков отцов церкви мы не знали. Мы не могли даже переводить. За нас переводили греки, болгары, сербы, и переводили не на наш русский язык, а на язык чужой, хотя

и близкий к нашему. Но и переводной литературою мы были ни­

шенски бедны. Невежество, как известно, не только не умеет от-

593 Шпет гг. Очерк развития русской философии

/ / Шпет

r.r. Сочинения.

М ..

1989. Как известно, с гораздо большим энтузиазмом относился к переводу свяшен­ ных книг на церковнославянский язык М.В. Ломоносов. В известном трактате «Предисловие О пользе книг церковных в российском языке»

(1758)

он, в частно­

сти, писал: «Б древние времена, когда елавенский народ не знал употребления письменно изображать свои мысли, которые тогда были тесно ограничены для не­ ведения многих вещей и действий. ученым народам известных, тогда и язык его не мог изобиловать таким множеством речений и выражений разума, как ныне чита­

ем. Сие богатство больше всего приобретено купно с греческим христианским за­ коном, когда иерьковные книги перевецены с греческого языка на елавенский для славословия божия. Отменная красота изобилия, важность и сила эллинского сло­

ва коль высоко почитается. о том довольно свилетельстнуют словесных наук люби­ гели». И далее: 615.

Под совокупным воздействием французского, немецкого, анг­ лийского романтизма в России возникло нечто свое, националь­ ное. Одна из возможных параллелей, которая заслуживала бы от­ дельного

изучения,

-

это

создание немецкого концептуального

языка, давшего толчок развитию немецкой философии в первой трети

XIX

в. Немецкий терминологический язык интенсивно вы­

рабатывался начиная со второй половины

XIX

в., однако роман­

тическая эпоха дает ему новый импульс.

При этом возникло интереснейшее культурное явление, кото­ рое мы не всегда учитываем сейчас, рассуждая, например, о лите­ ратуроцентризме русской культуры: именно литература, высту­ павшая как нечто самодостаточное, заведомо неутилитарное, как

цель в себе, фактически подталкивала философию на путь само­ стоятельности и самоопределения. Однако философия не могла состояться вне системы языка и концептуальных средств, пригод­

ных для рассуждения на уровне других философских языков Ев-

613

Там же. С.

3 15.

614

Там же. С.

319.

615 Там же. С.

3 17.

518

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ропы. При этом другие переводческие опыты культурной Европы

далеко не всегда оказывались примером. Так, Пушкин подчерк­ нул, как мы бы сейчас сказали, неадекватность французских «ис­ правительных переводов», когда в угоду собственным предсгавле­ ниям

о

хорошем

вкусе,

выдвигавшимся

за

универсальные,

переводчихи переписывали и Гомера и Шекспира. Русскому ха­ рактеру, «переимчивому И общежительному», вовсе не нужна та­

кая переводческая и обще культурная установка. Тезис о литерату­ ре как привилегированном объекте рефлексии побуждает нас сейчас внимательнее присмотреться к тому, какими способами

литературное творчество прорастало в философскую рефлексию. Эти прорастания были опосредованы задачей выработки русского метафизического языка, то есть отвлеченного языка понятий. Лучшие умы того времени все яснее осознавали необходимость развития понятийного (прозаического) языка

-

такого, какой су­

ществует в более развитых (скажем прямо, не боясь обвинений в политнекорректности) литературах. Во времена Пушкина и его современников такой язык называли «метафизическим языком». Так, в письмах П.А.Вяземскому Пушкин рисует целую программу этой реформы: «Когда-нибудь должно же вслух сказать, что рус­

ский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы, т. е. языка мыслей

-

(Курсивы мои.

-

НА.». Об этом есть у меня строфы три в Онегине-б". Или еще, в отрывке под заглавием «О причинах, замедлявших ход нашей словесности»: «Ученость, политика и философия еще по-русски не

изьяснялись

-

метафизического языка у нас вовсе не существует ...

Даже в простой пере писке мы принуждены создавать обороты

слов для изъяснений понятий самых обыкновенных ... (Курсив мой - НА.»>617. В этих письмах Пушкина, прежде всего лю и переводчику, во многом

-

-

Вяземскому, писате­

единомышленнику, содержится

целая программа развития русского языка как языка мысли; пред­

лагается развивать русский язык не в самом себе, но глядя на дру­ гие языки и используя сопоставительный опыт (так, сопоставле­

ние с французским присутствует здесь постоянно). Фактически здесь ставится вопрос о создании языка понятий в таких областях,

как «ученость, политика, философия», которые, по словам Пуш-

Пушкин А. С Письмо Вяземскому П.А. от 13 июля 1825 г. из Михайловского // Пушкин А.С Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 10. М.-Л., 1949. С 153.

616

в Царское село

617

Пушкин А. С О причииах, замедлявших ход нашей словесности // Там же. Т. 7.

С.18.

519

Познание и перевод. Опыты философии языка

кина, не имеют возможности «изъясняться по-русски». «Пред­ прими постоянный труд, пиши в тишине самовластия, образуй

наш метафизический язык, зарожденный в твоих письмах

-

а там

Бог даст»бl8. Нагнетая глаголы в повелительном наклонении: «предприми ...ТРУД, пиши, образуй наш."ЯЗЫК.,,», Пушкин поощ­ ряет творческую работу друга. При этом хотелось бы узнать у тек­ стологов-специалистов, что в данном случае значит «В тишине са­

мовластия»? Значит ли это «пиши, направляя силы на то, что сам считаешь нужным (иначе говоря, будучи автономным, властвуя

собою)»? Или же «трудись - там, где внешнее давление (самовла­ стие) приглушено и оставляет тебе свободу творческого труда?» И вот еще что важно. Пушкин уточняет: пиши, образуй метафизи­ ческий язык, «зарожденный В твоих письмах». Это значит, что пе­ реписка образованных людей была индикатором понятийных не­ хваток «638. При этом нам предлагается следующий путь действий: прежде всего

638

-

очер-

Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 254. Ср. также: Куайн У. Он­

тологическая относительность

//

Современная философия науки. М.,

543

1994. С. 23-36;

Познание и перевод. Опыты философии языка

тить область согласия, а она всегда есть, пусть и небольшая; да­

-

лее

попытаться понять причину трудностей в научной коммуни­

кации,

вычленив основные

места разногласий, те выражения

и термины, которые являются средоточием непонимания. Затем­ опереться на собственный здравый смысл и поупражняться в уме­ нии поставить себя на место другого человека, пытаясь при этом как бы говорить на чужом языке, представляя себе одновременно и то, что сказал бы другой в моей ситуации. Если приложить все возможные усилия, то через некоторое время мы научимся более или менее правильно предсказывать поведение друг друга (для Ку­ на определяющими являются бихевиористские критерии

наблю­

-

дение за актами поведения, которые осуществляются под воздей­

ствием тех или иных стимулов). Так как Кун ссылается на работы

Куайна и Найльг-", он, по-видимому, исходит из аналогии между ситуацией концептуальной несоизмеримости и изучением языков

ЧУЖдых сообществ, когда наблюдатель постепенно научается пред­

сказывать поведение своего объекта. Только в куновском случае речь идет не о наблюдении за объектом, а о взаимных усилиях по

-

переводу

важно уже одно то, что взаимоперевод признается ве­

щью в принципе достижимой: «КаЖдЫЙ научится переводить тео­ рию другого и ее следствия на свой собственный язык и в то же вре­ мя описывать на своем языке тот мир,

к которому применяется

данная геория-'. Для Лотмана перевод

-

это метод семиотического исследова­

ния, однако применяется он не только в собственно семиотике, но, скажем, и в историческом познании. Лотман возражает про­ тив таких исторических подходов, при которых «мир объекта»

и «мир историка» сливаются и даже полностью идентифицируют­ ся (в данном случае он имеет в виду концепцию Коллингвуда). Напротив, путь исследователя «предполагает предельное обнаже­ ние различий в их структурах, описание этих различий и трак­

товку понимания как перевода [курсив автора] с одного языка на

другой»656. Схема перевода прилагается к этой ситуации взаимо­ увязывания мира объекта и мира историка в силу некой презумп­ ции многоязычия: историк и история, объект и наблюдатель «го655 Анализ знаковой функции не позволяет пока построить единственную и еди­ ную семиотическую теорию, но позволяет вычленить единый объект различ­ ных

семиотик,

главную

цель

семиотических исследований,

смыкающихся

с лингвистическими и образующих единый комплекс лингво-семиотических ис­

следований: эта цель

-

построение «логики культуры». Это как раз и выражает дру­

гими словами то самое, к чему стремились Локк. Соссюр и Пирс, «Знаковое отно­ шение существует, когда любой данный материальный континуум сегментирован, подрасчленен на значимые единицы посредством абстрактной системы операций.

Единицы, которые эта система делает значимыми, составляют, согласно Ельмсле­ ву, план

жания,

выражения;

в

он

соотнесен посредством кода с единицами

плана содер­

котором другая система оппозиций сделала значимыми некоторые

семантические единицы, чтобы культура могла "мыслить" и "передавать тот не­ дифференцированный (Есо

U.

Loоkiпg [ог а

континуум,

каковой

Logic ofCulture // Times

656 Лотман Ю. Семиосфера. СПб.,

и

есть

мир,

Цгегагу Supplemellt.

2001. С. 388

550

с

их

помощью"»

1973.5 Ост.

Р.

1150).

Раздел IПОРОЙ. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... ворят на разных языках»; вследствие этого они описываются раз­

ными языками, а при их соотнесении возникает необходимость постоянного, многократного перевода.

Семиотическое пространство в целом Лотман трактует как

«многослойное пересечение различных гексговь'. Иными словами, эквивалентность не дана, а задана: она есть то, чего мы ищем. Работа перевода в куль­ туре не может делаться быстро: она предполагает большие вре­ менные протяженности

европейской

латинскими,

-

как это имеет место, например, в индо­

культурной

зоне,

германскими,

в связях между славянскими,

англосаксонскими

яэыками Ч''.

При такой долгой работе презумпция эквивалентности переводя­

щего и переводимого набирает вес, приобретает обоснованность; иначе

говоря,

культурное

родство

скорее

производится

перево­

дом, нежели предполагается им 7 1 7 . Но самое важное для понима­ ния роли перевода в концепции Рикёра и в философии вообще

-

это тезис о том, что именно перевод строит соизмеримое, сопоста­

вимое, создает пространство умопостигаемости, интеллигибель­

ности между языками и культурами/". В построении сравнимых миров и заключается великая роль перевода в культуре. Как кон­ кретно это делалось в истории культуры, мы видим на примерах

переводов Священного Писания"!", а также различных произве715 Блссеи» Р.

Sur lа ггасшспоп. Р. 19,20,40. Если Рикёр, говоря о переволе. различа­ - это в лучшем случае

ет эквивалентность и адекватность, полагая, что перевод

«эквивалентность без адекватности», то у других исследователей встречаются и прямо противоположные формулировки: в переводе можно достичь в лучшем

случае «адекватности, но не эквивалентности». Так что, сличая подходы к перево­ лу, приходится прежде всего сопоставлять те системы терминов, в которых форму­ лируются рассуждения и выводы.

716 Это перечисление вытекает из французских классификационных привычек. В рамках российской филологической традиции оба языка, английский и немец­ кий,

717

-

это, разумеется, «германские» языки.

Ibidem. Р. 63.

718 Вне связи с переволом этот процесс конструирования соизмеримого рассматри­ вается Марселем Детьенном в книге: Detienne М. Согпрагег Ппсогпрагао!е. Paris, 2000. 719 Как считает известный американский исследователь перевода Ю. Найда, текст Библии требует лингвистического пересмотра каждые

3-5 лет,

но не для того, что­

бы всякий раз много править (править нужно как раз как можно меньше, чтобы не вводить верующих в смятение от потери текстовых опор), просто нужно держать

583

Познание и перевод. Опыты философии языка

дений культурной и литературной традиции. «Строить соизмери­ мости» (сопыгшге

des comparabIes) -

таков и собственный девиз

Рикёра как теоретика понимания и перевода. Таким образом, на месте утопического всеобщего языка можно представить себе бесконечную сеть всеобщего перевода, нечто вроде всеобщей биб­ лиотеки, где мир предстает как книга, как бесконечно разветвлен­

ная сеть переводов всех произведений на все языки-". Перевод

это область нужного и должного: без него невоз­

-

можны никакие человеческие дела

ни путешествия. Однако перевод

-

-

ни торговля, ни обмены,

это также и человеческое же­

лание, которое выходит за рамки нужды и пользы. Именно это же­ лание некогда одушевляло немецких мыслителей (таких как Лю­ тер, Гёте, Гумбольдт, а позднее - Новалис, братья Шлегели, Шлейермахер, Гельдерлин, тот же Беньямин и др.). Люди, стре­ мившиеся пере водить, тянулись прежде и просвещению

(Bildung),

всего к образованию

но также и к расширению горизонта

собственного языка (ведь некоторые его возможности можно рас­

крыть, как это ни парадоксально, только через переводг ". В ито­ ге можно сказать, что перевод ставит перед нами не только интел­ лектуальнуюзадачу

этическую

-

-

теоретическую или практическую, но также

это задача языкового гостеприимства, принятия Дру­

гого. На месте всех страхов и заместительных конструкций Рикёр предлагает

-

в связи с переводом и посредством перевода

ски емкое понятие «языкового гостеприимства»

-

-

этиче­

удовольствия

проживать в чужом языке и удовольствия принять в своем доме

чужую речь 7 2 2 . Таким образом, он проницательно увидел, что вне вопроса о переводе, поставленного в широком философском пла­ не, проблема понимания теряет импульсы к дальнейшему разви­ тию и обогащению. В его подходе к переводу, начертанном схе­ матично,

но

глубоко

продуманном,

слышны

отзвуки

всех

предыдущих проблематизаций, через которые прошел Рикёр, ан аруку на пульсе языковых изменений, накапливая исторические свидетельства, ко­

торые рано или поздно придется учесть в новом переволе. Ср. прекрасную работу

о переводах Библии: Ваард Я. де, Найда Ю. На новых языках заговорят. функцио­ нальная эквивалентность в библейских переводах. СПб.,

1998.

720 В романтическом идейном воплошении и словесном одеянии эта греза о до­ стижении всеобщего языка через всеобщий перевод посешала и Вальтера Бенья­ мина. Правда, по Рикёру, эта поэтическая ностальгия Беньямина, претворенная в эсхатологические ожидания, ничем не может помочь переводческой практике, так что и «задачу персводчика.

Riссшг Р. 721

Sur la traduction.

Рикёр советует формулировать более трезво.

Р. ЗА.

lhidem. Р. З9. Так, Гёльдерлин хотел, чтобы его немецкий перевод говорил по­

гречески, стремился достичь немыслимого синтеза немецкой и греческой поэзии.

722

lhidem. Р. 20.

584

Раздел второй. Перевод, рецеш\Ия, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

лизируя вопросы языка, понимания. связи понимания и объясне­

ния, роли повествовательности в человеческом мире и др. Эта

последняя программа

-

(, каким был бы он у Шекспира, а «светлый трон»

-

не земного царя, а небесного или сказочного.

Эта разница может даже выходить за пределы образного плана и ощущаться в более высоком и сложном плане

-

композицион­

ном. И здесь лучше всего это можно увидеть на примере другого «сонета О солнце»

-

сонета

7.

Вот его текст и перевод:

Го!

in the orient when the gracious light Lifts ир his burning head, each under еуе Doth homage to 11is new-appearing sight, Serving witll looks his sacred majesty; And having climbed the ыеер-цр heavenly hill, Resembling stгong уошп in his middle age, Yet mortallooks adore 11is beauty still, Attending оп his golden pilgrimage; But when fгom higllmost pitch, with weary саг, Like feeble age, he reeleth погп the day, The eyes, for duteous, now converted аге Fгom l1is low паст and look another way: 50 thou, thyself out-going in thy 11О0П, Unlooked оп diest, unless thou get а son. Пылающую голову рассвет

Приподнимаетс ложа своего, И все земное шлет ему привет, Лучистое встречая божество. Когда в расцвете сил, в полдневный час,

Светило смотрит с вышины крутой, С каким восторгом миллионы глаз Следят за колесницей золотой. Когда же солнце завершает круг И катится устало на закат,

Глаза его поклонников и слуг Уже в другую сторону глядят. Оставь же сына, юность хороня,

Он встретит солнце завтрашнего дня! Как и в предыдущем сонете, солнце здесь при переводе стано­

вится менее царственным и величественным, более близким и до-

598

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

ступным: эпитет «милостивый» (gracious) выпадает, «почет» (homage - феодальный термин) переводится как «привет», «служение» (serving) - как «встреча», «величественное божество» (sacred majesty) преврашается в «лучистое божество». Но главное не в этом.

В шекспировском сонете солнце

этот

-

-

это человек, и человек

адресат сонета. Небесный путь солнца

фора жизненного пути человека восхождением и [ееЫе

age;

(having climbed)

-

(pilgrimage)

развернутая мета­

с его постепенным

и нисхождением, с его

middle age

и концовка гласит: «Так И ты, вступающий ныне

в свой полдень, умрешь, и никто не будет смотреть на тебя, если

ты не родишь сына». В эпоху Шекспира такое уподобление чело­ века солнцу никого не могло удивить. В эпоху Маршака

-

другое

дело. И Маршак решительно сводит своего героя с неба на землю: его герой не сам становится солнцем, он только «встречает солн­

це» с земли, как будет встречать и его сын. Человек остается чело­

- выпадают having climbed,

веком, а солнце остается только солнцем,

упомина­

ния о

выпадают

middle age

и [ееЫе

age,

выпадает

царственные метафоры зачина, а вместо этого появляется образ «завершает круг», уместный для астрономического солнца, но не­

уместный для шекспировского: у Шекспира солнце, как человек, рождается и умирает только раз и

ни

«круга», ни

«завтрашнего

дня» для него нет.

Так изменение трактовки одного образа влечет за собой изме­ нение строя и смысла всего стихотворения.

Остановимся и оглянемся. Попытаемся систематизировать те отклонения образной системы Маршака от образной системы Шекспира, которые мы могли наблюдать в двух рассмотренных сонетах.

1.

Вместо напряженности

-

мягкость: солнце не целует луга,

а улыбается им, человек не закатывается вместе с солнцем, а толь­ ко присутствует при его закате.

2. Вместо конкретного ride with ugly rack, stealing. и

ощутимым становится

абстрактное: выпадают

golden

[асе,

to

В частности, менее вещественным

величие:

солнце не блистательное,

а кроткое и доброе. Слишком конкретные образы, почерпнутые

из области социальных отношений

(alchemy), исчезают. 3. Вместо логики -

(homage,

seгving) или науки

эмоция: восклицательная концовка второго

сонета, образы, вроде «нежный свет любви», «печальный жребий». Иными словами: вместо всего, что слишком резко, слишком

ярко, слишком надуманно (с точки зрения современного челове­

ка, конечно), Маршак систематически вводит образы более мяг­ кие, спокойные, нейтральные, привычные. Делает он это с заме-

599

Познание и перевод. Опыты философии языка

чательным тактом, позволяя себе подобные отступления, как пра­ вило, только в мелочах

-

в эпитетах, во вспомогательных образах,

в синтаксисе, в интонации. Но этих мелочей много (мы видели, что только в двух сонетах их набралось более двух десятков), а пе­ реработка их настолько последовательна, настолько выдержана в одном и том же направлении, настолько подчинена одним и тем же принципам, что эти мелочи сами складываются в единую по­

этическую систему, весьма и весьма не совпадающую с системой шекспировского оригинала.

Умножать примеры таких изменений можно почти до беско­ нечности. Мы при ведем лишь немногие, почти наудачу выбран­ ные образцы, по возможности взятые из наиболее популярных со­

нетов. В других сонетах можно найти при меры и более яркие.

1.

Вместо напряженности

-

мягкость. В сонете

104

Шекспир

хочет сказать: «прошло три года». И говорит: «Три холодные зимы стряхнули с лесов наряд трех лет; три прекрасные весны обрати­ лись в желтую осень; три апрельских аромата сгорели в трех зной­

ных июнях». Маршак переводит:

... Три

зимы седые

Трех пышных лет запорошили след. Три нежные весны сменили цвет На сочный плод и листья огневые, И трижды лес был осенью раздет. Мощное «стряхнули наряд» заменяется сперва на мирное «за­ порошили», а потом на осторожное «раздет». Эффектное «три аро­ мата сгорели» (обонятельный образ) исчезает совсем. Чувственные

эпитеты «холодные» И «прекрасные» заменяются метафорически­ ми «седые» И «нежные». И наконец, буйный шекспировский хаос не поспеваюших друг за другом времен (лето осень, весна

-

-

зима, весна

-

лето) выстраивается в аккуратную и правильную по­

- зима, весна - осень, осень - зима. 19 начинается у Маршака прекрасными по силе строчка­ ми: «Ты притупи, О время, когти льва, / Клыки из пасти леопарда рви, / в прах обрати земные существа / и феникса сожги в его

следовательность: лето

Сонет

крови». Трудно подумать, что у Шекспира эти строчки еше энер­

гичнее: «Прожорливое время, заставь землю пожрать собственных милых чад ...» Маршак после двух напряженных строчек дает чита­

телю передохнуть на ослабленной; у Шекспира напряженность непрерывна. Мало того: у Шекспира время совершает все свои гу­ бительные действия буквально на лету

-

весь сонет пронизан сло­

вами, выражающими стремительное движение времени: гпоц

fleets, swift-footed, long-lived, fading, 600

эцссеесйпя,

old, young.

У Мар-

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... шака эти слова, все до одного, опущены, и картина разом стано­

вится спокойнее, важнее и уравновешеннее.

Сонет

81: «Тебе ль меня

придется хоронить

/

Иль мне тебя,

-

не

знаю, друг мой милый»; у Шекспира вместо этого мирного равен­ ства в смерти

-

драматическая антитеза: «Я ли переживу тебя, что­

бы сложить тебе эпитафию, ты ли останешься жить, когда я буду

гнить в земле» (whеп

1 iп earth агп

гопеп...). И антитеза повторяет­

ся в восьми строчках четыре раза: Ог

I - ог уои; your тетогу - [п each рап; your пате - though 1; и, наконец, the earth сап yie1d те but а соттоп grave - whеп уои епtотЬеd iп гпеп 's eyes shall1ie. Мар­ те

шак сохраняет только два последних повторения, но и в них эту

антитезу он ослабляет. Ослабляет он ее вот каким образом.

8

шек­

спировской последовательности антитез поэт о себе говорит все время одинаково

-

«я», а о своем друге каждый раз по-новому:

«ты», «память О тебе», «твое имя», «(твой образ) в глазах потом­

ков»; тем самым, с каждым разом образ друга становится все более бесплотным и потому бессмертным, а от этого еще острее его кон­ траст с образом поэта, который будет «гнить в земле». У Маршака нет ни этого нарастания бестелесности с одной стороны, ни, ко­ нечно, этого «гниению> С другой.

Сонет

29.

Здесь тоже перед нами ослабление антитезы, но не

образной, а композиционной. тяжело и горько

-

«8

раздоре с миром и судьбой» мне

но стоит мне вспомнить о тебе, и «моя душа не­

сется в вышину». У Шекспира эти две части строго разграничены:

СТ.

1-9 - мрак, СТ. 10-12 - свет. У Маршака эти две части пере­ плетаются, захлестывают друг друга крайними стихами: СТ. 1-8-

мрак, СТ.

9-

свет, СТ.

1О -

мрак, СТ.

11-12 -

свет. Переход от мра­

ка к свету становится более постепенным и плавным. К тому же

у Маршака и мрак не столь мрачен, и свет не столь светел.

8 скор­ (outcast state), (myse1f a1most despis-

би герой Шекспира страдает от изгнанничества

от зависти к другим, от недовольства собой

ing);

у Маршака первый мотив стал более расплывчат и отодви­

нулся в прошлое « противостоят империи глобального английского; перевод это

-

Эдипово напа-

742 В расширенном смысле слова «зоной перевода», угочняет автор, являются «эпистемологические промежутки между сферами политики, поэтики, логики, ки­ бернетики, лингвистики, генетики, медиа. экологии; ее динамику можно охарак­

теризовать и через психологический трансфер, и через технологическую передачу информации», Артег Е. Р.

6.

743 Взгляд, согласно которому мораль и образование не должны носить религиоз­ ный характер.

744 Скромная работа (фр.). 745 Согласно Лингвистическому энuиклопедическому словарю (М.,

1990), речь

идет о языках «пилжин или же «креольских» языках. Они возникли на английской или испанской основе в Африке, Азии, Америке и Океании; на них говорят

25-30

млн. человек. В их основе лежит упрощение фонетическойсистемы языка­

источника, упразднение словоизменения, морфологии и синтаксиса; большин­ ство таких языков имеют одноморфемнуюструктуру слова. Как правило, это бес­ письменные или т. н. младописьменныеязыки. Языки «пиджин» возникают при наличии и одновременно ограниченности контактов между носителями языков;

но уже в последуюших поколенияхпиджины превращаютсяв родные языки, кото­

рые собственно и называются «креольскими». В словаре указывается, что термин «смешанные языки» В

российской лингвистической традиции, как правило,

не употребляется. Однако я сохраняю этот термин активно им пользуется.

613

(mixed

lапguаgеs), так как автор

Познание и перевод. Опыты философии языка

пение на ролнойг" язык; перевод - это травматическая потеря своего собственного языка/е"; перевод - это многоязычный и постмедиальный экспрессиониэмг"; перевод это Вавилон, это всеобщий язык, который никому не понятен; перевод планет и чудовищ; перевод

перевода перевод

-

это язык

это технология; смешанные языки

это общие языки глобальных рынков;

(translationese) -

-

-

это всеобщий язык техники; перевод

-

это механизм

обратной связи; перевод способен превратить природу в инфор­ мацию; перевод

вод

это интерфейс между языком и генами; пере­

-

это системный объект; все переводимо-Р".

-

Однако из этого нарочито хаотичного перечисления можно вы­ членить ряд сквозных тем

-

это тема войны, тема т. Н. «смешанных

языков», тема технологий пере вода. Тема «война И перевод» имеет свои теоретические,

идеологические,

психологические, диплома­

тические аспекты. Под этой рубрикой в книге Эптер обсуждаются языковые аспекты «обычных»

войн, формы сопротивления гло­

бальным языкам (языкам бывших или нынешних угнетателей), а также разные виды творческого оспаривания «смешанными» язы­

ками глобальных языков и создаваемых на них про изведений. Раз­ личные формы осмысления этой темы не ограничиваются только одним регионом. Подтолкнувшее к этим размышлениям знаковое

событие ще

-

11

сентября

2001

г. было уникально и вместе с тем всеоб­

как проявление нарастающих в мире общих тенденций терро­

ризма. Это чувство опасности в мире, полагает автор, обостряется не только от прямых форм террора, но и, например, от постоянно расширяющегося господства «глобального английского», который поглощает другие языковые и культурные компетенции (недаром

в сентябре

2001

г. в США возникла паника из-за нехватки араби­

стов, способных анализировать шифровки). А потому для нас важ­ но все, что ставит эту гегемонию под вопрос, что активно противо­

стоит ей. И прежде всего 746

-

это феномен «языковых войн»750.

В английском «родной язык'> называется «материнским языком'> (mother

tongue). 747 В оригинале 748

native language.

Устойчиво повторяюшийся в книге тезис об «универсальном экспрессиониз­

ме» предполагает креативность, способность к творческому самовыражению носи­ гелей любых языков

749

-

малых и «глобальных». канонических и креольских и пр.

Аргег Е. The Translation Zone. А New Comparative Literature. Ргiпсеtоп and

Oxford, 2006.

Р.

XI-XII.

750 О языковых войнах русскоязычные читатели знают по своему собственному не­ давнему опыту: обретение самостоятельности новыми государствами, ранее входив­

шими в состав СССР, сопровождалось провозглашением языка титульной нации единственным государственным языком при решительном вытеснении русского.

614

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

Формой противостояния глобальному английскому становится изучение его различных вариантов

(Englishes)

или, иначе говоря,

всего множества английских языков">'. В центр внимания ставится при этом опыт любых меньшинств, реабилитирующий их творче­ ские возможности, и соответственно - их способность к самовыра­

жению, наряду с творением собственных идентичностей. Эптер рассуждает так: когда для той или иной категории населения недо­ ступны экономические, военные или научные поприща, главной

сферой их творчества становятся язык и литература

-

они обеспе­

чивают наиболее демократичную площадку, на которой возможно соревнование с уже утвердившими себя языками и литературами, борьбп за внимание читателей и литературные рынки. На языке по­ нятий литературной теории эти явления можно было бы назвать

«провинциализацией литературного канона». В самом деле, когда языковая изобретательность авторов, пишуших на креольских язы­ ках, завоевывает успех у публики, воспитанной на каноническом

английском, это становится продуктивной формой такой провин­ циализации. Впрочем, примеры активного многоязычия, отрицаю­ щего канон, не обязательно искать у тех, кто пишет на креольских языках: мы находим их у многих европейских и американских авто­

ров от Льюиса Кэррола и Джойса до современных. Хотя тема переводчика как представителя угнетенного сосло­ вия,

«пролетария умственного труда»

перечисляется

среди

важ­

нейших, она лишь эскизно намечается у Э. Эптер (в уже упоми­ навшейся книге Лоренса Венути о «переводчике-невилимке, она предстает весомее).

Много внимания уделяется «смешанным

языкам» (пиджин, креольские). Этот своеобразный лингвокуль­ турный

феномен

рассматривается

как

средоточие

разных

социальных процессов: речь здесь идет о малых языках в противо­

положность глобальным, о «смешанных» языках в противополож­ ность «чистым», О языках бесписьменных или младописьмен­ ных

-

в противоположность языкам с традициями литературного

письма, уходящими в глубь веков и др. Эптер напоминает, что в нынешней экономической ситуации именно «смешанные язы­

ки» обслуживают потребности глобальных рынков, объемлют огромные геополитические пространства. Для того чтобы дать этим языкам их культурный шанс, созданные на них произведе­

ния нужно пере водить на другие, в том числе «глобальные» языки, хотя трудности такого перевода совершенно очевидны.

751 Является ли американский английский английским или американским'! Во

всяком случае, ремарка «перевод С американского» сразу указывает на проблему или несколько проблем ...

615

Познание и перевод. Опыты философии языка

Таким образом, вырисовывается апория, или неразрешимое противоречие. С одной стороны, в мире нарастает монолингвизм,

одноязычие

(причем

речь

идет

не

только

об

английском,

но и о других глобальных языках, например испанском), и это без­ условно

ограничивает

возможности

самовыражения

людей,

для которых эти языки не являются родными. С другой стороны, нарастает тенденция к плюрализации действующих языков, к со­ противлению глобальным языкам и их канонам, к литературному творчеству

на малых,

цивилизационно

не

продвинутых языках.

Если мы, продвигаясь в своей теме, зададимся вопросом о том, где же собственно находится «переводимостъ», а где

-

«непереводи­

мость», И решим, что переводимость сосредоточена на полюсе од­ ноязычия, а непереводимость

-

на полюсе многоязычия, то ско­

рее всего ошибемся. Для Эптер область глобального английского (вопреки ожиданию) и есть область непереводимости. Напомним, что пере водят в мире в основном с английского, на английский же переводится гораздо меньше, а то, что переводится, подвергается

обработке в теми критериями понятности и прозрачности, о кото­

рых нам уже говорил, например, Л. Венути. Что же касается переводимости, то мы вряд ли обнаружим ее там, где работают переводчики со «смешанных языков», уж кому­

кому, а им хватает сложнейших проблем с переволом. Судя по развернутому эпиграфу к книге, непереводимое для автора сосре­ доточивается скорее в зоне политической и военной, а переводи­

мое

-

в зоне технической и технологической. Так, в царстве поли­

тики, нацеленной на глобальное, царит непонимание локальных

проблем, глухота к специфическому. Напротив, в сфере цифровых технологий, программирования и др. переводимость становится по крайней мере более достижимой, нежели там, где всего этого

нет. При этом, вслед за Бернаром Стиглером и Сэмьюэлом Вебе­

ром 7 5 2 , автор возлагает надежды на так называемую «эписгемоло­ гию умений», способную работать с любым материалом (так, ее ис­ точниками могут быть де конструкция , прагматизм, теория систем,

теория информации, лингвистика, символическая логика, про­ граммирование, искусственный интеллект, коммуникация, эсте­

тика, кибернетика, кино, телевидение, перформансы, психоана­ лиз,

разнообразные

интернет-технологии

и

многое другое),

осуществляя всеобщие превращения или переводы между разны­

ми формами и видами передачи информации, знаний и умений. Все эти потоки перечислений и разрозненных обломков зна­

ний кажутся совершенно хаотическими. Однако их так или иначе 752

ер. их статьи в сб.: The Ethics ofTranslation / Berman S., Wood М., eds. Princeton,

2005.

616

Раздел второй. Перевод, реuепuия, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

организуют две главные идеи. Первую автор называет «переводче­

ским трансиационализмом. элемента «транс»

(translational transnationalism:

повтор

В русском переводе теряется). «Переводческий

транснационализм-

направлен

против традиционного для

евро­

пейской культуры отождествления языка и нации. Национальное

и языковое, заявляет автор, неизоморфны: об этом свидетельствует, в частности, существование языков, которые не определяют и не

именуют нации (например, каталанскийР", баскский">', гэль­ ский 7 5 5 и др.), но питают интересную и многообразную литературу. Чтобы прервать мысленную ассоциацию между нацией и языком, следует опираться не на родство, но на соседство языковых сооб­

ществ 7 5 6 , и уметь выводить из этого соседствования многообразные культурные и этические следствия. В конце концов, нам важно все, что теснит гегемонию глобального английского и других мировых

языков, определяющих баланс сил в производстве мировой культу­ ры. А потому на повестку дня ставится предельное расширение

проблематики перевода и вэаимоперевода: она должна побуждать и поощрять переводы с креольских языков, межмелийный перевод, изучение экспериментов литературных авангардов и пр.

Вторая идея получает название «транснационального гуманиз­ ма»

(transnational humanism).

Его тоже не удается удовлетворитель­

но перевести на русский язык. дело в том, что в английском цепоч­ ка

однокоренных

слов

связывает

все

формулируется эта идея: (человеческое

(humankind) - гуманизм manities) - гуманитарная

(lшmапism)

-

те

понятия,

(human) -

в

которых

человечество

гуманитарные науки

помощь (lшmапitагiап

aid)

(hu-

и др.): тем са­

мым смысловое единство «человека» И «гуманитарных наук»

живо

и непосредственно воспринимается в самой языковой материи. По мысли автора, этот исторический ряд терминов с основой «че­ ловек»

(human) служит своего рода историко-культурнымопровер­

жением идеи субъекта и одновременно выражением новой «не­

субъектной» формы гуманизма/У. Отказываясь от ренессансного 753

Один из романских языков, распространенный в Испании и Франции.

754

Один из двух офипиальиых языков Страны басков. автономной провиннии

Испании. 755

Диалект ирландского языка, распространенный в Северной Шотландии.

756

По при знанию автора, эту идею «соселствования» она заимствовала из работ

Кеннета Райнхарда, посвященных Левинасу. Напомню, что еще в работах 20-30-х годов Р. Якобсон развивал тезис о языковых союзах, возникающих по принципу соседства, а не родства.

757

В частности, понятие «человеческого» (lшmап) вводит в рассуждение то, чего

не может дать гюнятие субъекта (и прежде всего

-

это все поле биологической жиз­

ни): с этим связывается один из главных путей концептуального обновления гума­ нитарных наук.

617

Познание и перевод. Опыты философии языка

гуманизма с его опорой на античность и от европейской филоло­ гии, воплощавшей гуманистические идеалы в области познания языка, основы «транснационального гуманизма» иные: это прежде

всего «универсальный экспрессиониэмь-", который ставит во гла­ ву угла ценность любого языкового самовыражения и творчества как наиболее трудно отчуждаемых свойств отдельных людей и це­ лых сообществ. Дисциплина, которая претендует на охват всех этих новых про­

цессов, называется сравнительной литературой. В США, а теперь, все шире, и в Европе,

-

это одна из важнейших дисциплин совре­

менного гуманитарного цикла. Планетарный процесс распростра­ нения текстов от языка к языку, многоязычные практики поэтов

и прозаиков в больших и малых литературах, развитие новых язы­ ков маргинальными группами по всему свету ствует

о

новом

этапе

«лингвистического

-

все это свидетель­

постнационализма».

А потому новая сравнительная литература, считает Эптер, должна поставить во главу угла работу пере вода. Ведь проблематика пере­ вода в целом, по мнению автора, плодотворно соединяет литера­

турный и социальный анализ, а педагогика перевода, можно наде­

яться, приведет в будущем к обновлению различных структур социальных взаимодействий, в том числе структур дипломатии, принуждеиной сталкиваться (но не умеющей взаимодействовать)

с культурным и социальным Другим. Выдвигая на первый план работу перевода. сравнительная литература исходит из факта лингвистического и культурного разнообразия, отказываясь при

этом от подходов, которые, вслед за Куайном или Гумбольдтом, 758 Тезис об «универсальном экспрессионизме», по сути. не впервые возникает в западной культуре. В европейской традиции идея экспрессионизма (правда, в со­ четании со скепсисом относительно возможностей перевода) была характерна для такого яркого мыслителя, как Б. Кроче (ср.: Кроче Б. Эстетика как наука о выра­

жении и как общая лингвистика

(1902).

М.,

2000.

С.

75-81).

Для нас здесь важно,

что у Кроче эта идея скептически оттеняет не возможность перевода. а у современ­ ной американской исслеловательницы. напротив, подчеркивает возможность пе­ ревода. Кроче подчеркивает, что ничто в жизни не повторяется. что постоянному

изменению содержаний соответствует изменение выразительныхформ, эстетиче­ ских синтезов впечатлений, а отсюда иневозможность перевода. уподобляемого персливаниюодного выражения в другое, персмешения его в сосуд с иной формой. Подобия, которые все же обнаруживаются между отдельными индивидуальными

выражениями, нельзя зафиксировать в абстрактных характеристиках (посредст­ вом илснтификации, субординации, коорлинации и др.): они состоят в том, что называется «семейным сходством», И вытекает из обшности историческихусловий и душевного родства художников. Тем не менее Кроче признает переводы «отно­ сительно возможными»: они не могут воспроизвести оригинальные выражения.

но могут создать подобные или близкие выражения. Хороший перевод ~ это, ста­ ло быть. приближение. обладаюшее ценностью подлинного художественногопро­ изведения и имеюшее самостоятельноезначение.

618

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ... очерчивали ВОКРУГ каждого языка круг, за пределы которого нель­

зя выйти. Поэтому она сближается с проблематикой перевода в рамках «мультикульгурализма» И «культурных исследований»

(сшшга!

studies)759.

Каков,

однако,

эпистемический

статус этой дисциплины?

Представляется, что целый ряд черт делают ее скорее артистиче­ ским,

художественным,

нежели

исследовательским

мероприяти­

ем. Акцент на маргиналиях, во многих смыслах полезный, не мо­ жет быть безусловным в исследовательской перспективе, так как часть вне общего фона заведомо непонятна. Без учета этих соот­ ношений акцент на маргинальном неизбежно приводит к фети­ шизации данных, к сакрализации наличного состояния языка или

диалекта, тем самым тормозя естественные изменения, происхо­

дящие в каждом языке, и их изучение. Если считать новую срав­ нительную литературу, как это имеет место, особой «постдисцип­ линарной»

практикой,

и другие медиа

-

включающей,

наряду

с

литературой,

в частности, кино и телевидение, можно ли по­

прежнему называть ее исследованием

-

ведь она не имеет никаких

внятных критериев сравнения, описания, анализа? Сравнитель­ ная литература ничего не выбирает и не предписывает: она счи­ тает возможным

пользоваться любыми

подходами в разных

пропорциях и смешениях'б'': Недаром сокращенное название сравнительной литературы

(comparative [пегашге) - comp-!it (от­ complete - полный), а ее повсемест­

метим частичное созвучие с

ное, всеохватное распространение обозначается термином согпр759 Вместе с тем. в новой сравнительной литературе присутствует и борьба за интеллектуальную территорию, за культурный капитал. а само слово «наследие.

(11eritage)

на перекрестке подходов пользуется большим идеологическим спросом.

760 В Европе до сих пор су шествует определенная специализация философско­ лингвистических подходов к языку: так. отделения английского языка так и иначе отождествляются

с

наследием

эмпирико-аналитических

мом. отделения немецкого языка ские

-

-

подходов.

с

прагматиз­

с теориями рецепции и дискурса. француз­

с леконструкцией (даже после того. как деконструкция мигрировала в дру­

гие области). Характерная черта сравнительной литературы по-американски соединение

исследований литературы

с

исследованиями

культуры.

-

убеждение

в репрессивном отношении современно общества к женщинам. меньшинствам, людям с особыми сексуальными ориентациями. коренному населению Северной

Америки. выходцам из Азии в Северной Америке как особому социальному слою и др. При этом требования политкорректности предполагают. что изучать расо­ вый. этнический. генлерный и др. аспекты культуры безусловно важнее и безус­ ловно предпочтительнее изучения «великих» литератур. Таким образом, если но­ вая

критика

некогда

проводила

четкие

границы

между

литературой

и не-литературой и делала акцент на изучении литературного языка. то сравни­ тельная литература ныне отказывается от всех ранее вылвигавшихся приоритетов.

Такая упрощенная логика переворачивания сушествуюших иерархий во многих случаях приводит к примитинным. идеологизированным выводам.

619

Познание и перевод. Осеыты философии языка

Jit-ization.

Она претендует на статус инновационной платформы

культурных и языковых практик, претендующих на статус межна­

циональных исследований нетрадиционного типа, а потому нам не безразлична судьба этой дисциплины, быстро распространяю­

щейся и в России. Можно составить целый перечень тех натяжек, в результате ко­ торых маргиналии предстают здесь как явления более существен­ ные, нежели «канон»

(хотя без осознаваемого «канона»

никакие

маргиналии не имеют ни смысла, ни облика). Если бороться против изоморфизма нации и языка, взывая к примерам басков и цыган, или же отвергать подобострастное отношение переводчика к ори­

гиналу, опираясь на те редчайшие случаи литературных мистифи­

каций, при которых оригинала, по сути, вообще не существуег'Ч, то все выглядит как явные преувеличения. При этом критерии тра­

диционной филологии отвергаются представителями сравнитель­

ной литературы как «квазииаучныееЧ, однако, спрашивается, приобретает ли сама «новая сравнительная литература»

статус? Или же это

-

научный

вопрос, который она не хочет себе задать?

Как известно, в США именно представители сравнительной ли­ тературы, а вовсе не философы, стали передаточным звеном в ре­

цепции французского структуралистского и постструктуралистско­ го наследия. Главные французские кумиры Э. Эптер

Делёз с его

-

идеей универсальности сингулярного и Деррида с его анализом апорий перевода, которые развертываются не только между языка­

ми, но и внутри языков. Что означает, например, статус франко­ магрибца, оторванного от своих еврейских и арабских корней,

но блестяще владеющего «неродным- французским? Это означает, как выражался Деррида. что мой единственный язык

-

«не мой»;

что он лишает меня экзистенциальной опоры, хотя и открывает пе­ редо мной огромное поле, в котором рассеивается и сохраняется

текстовое наследие. Представляется, что американская рецепция

Деррида в рамках сравнительной литературы далека от проработки его сложных аналитик, да и проблематику перевода она подчас по-

761 Это, как правило, редкие случаи подделок, когда собственное творчество выда­ валось за переводы. Таковы. например знаменитые "Песни Оссиана»

-

литератур­

ная мистификация Дж. Макферсона, который издал в качестве перевода собствен­ ные сочинения, воспринятые как подлинные произведения легендарного воина

и барда кельтов.

762 Однако разве не навыки научной филологии дают Эдварду Саиду возможность доказательно интерпретировать такие ныне распространенные слова и идеи. как «цжихад» или -алькаица», показывая, что в них не содержится того агрессивного

и деструктивного смысла, который вчитывают в них все стороны современных со­

циально-политических процессов?

N.Y., 2003.

Р.

Said

Е. Нumапism

68-69.

620

and

Dеmосгаtiс

Criticism.

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

вертывает своей идеологической стороной

-

всеобщим оборотни­

чеством, превращениями всего во все. Однако тот факт, что сравни­ тельная литература делает перевод своим девизом, говорит о мно­

гом и, в частности, об очевидно возрастающей роли переводческой проблематики на всем мировом культурном пространстве ...

Перенесемся теперь на другую, европейскую сцену современ­ ных размышлений о переводе. На ней разыгрываются разные сю­ жеты гии

-

в частности, те, в которых традиции европейской филоло­

применяются

к

современному

материалу

в

нынешних

социально-политических условиях. Европа отнюдь не стремится упразднить свое огромное языково-культурное разнообразие, бо­ лее

того,

за

последнее

время

оно

лишь

нарастает

-

и

вширь,

и вглубь. Исследование вширь показывает огромные области Ев­ ропы, одушевленные языковым и переводческим беспокойством как вопросом государственной, общекультурной и вместе с тем личной важности. Лава терминообразования и концептообразова­

ния кипит на рубежах старой Европы

-

главным образом, восточ­

ных и южных: в странах, образовавшихся из бывших республик

Советского Союза и отчасти в странах, ранее входивших в социа­ листическую систему. Огромное значение имеет практика перево­

дов и размышления над ней в современной России, о чем у нас да­ лее пойдет речь. Исследование вглубь показывает, как в странах «старой» Европы встает вопрос о внутренних ресурсах, о концеп­ туальной соизмеримости категориальных систем, о возможностях

трансмиссии культурного и познавательного опыта. Заново скла­

дывающееся ныне европейское сообщество не может оставить без анализа и такую важную сферу дискурса, как научная терминоло­ гия и философские языковые практики, в которых оттачиваются универсалии культуры.

Сходство и различие, соизмеримость и радикальная инако­

вость опыта волнуют и «старую» И «новую» Европу во всех ее угол­ ках. Современные европейцы все больше дают себе отчет в том, что понимание в отношениях между людьми и странами не изна­

чально, не первично, не дается само собой, но представляет собой результат работы - перевода, интерпретации. Все эти моменты многое определяют в том, какой быть Европе,

-

например, на­

сколько воплотятся в жизнь проекты интеграции и реального вза­

имодействия в сферах труда, обучения, культуры/О. 763 Ср.:

Judet Р., Wisтann Н. L'Avenir des langues: Repenser les гшгпаппсз. Paris, 2005.

В этой работе, первоначально прслставлявшей собой отчет для Министерства культуры Франции, речь идет о роли изучения языков и шире

тарных исследований

-

в нынешней технократической Европе.

621

-

научно-гумани­

Познание и перевод. Опыты философии языка

Социальная ситуация в Европе и в России последних

20 лет дает

мощные стимулы к разработке проблемы перевода в социальном,

культурном, историческом и философском плане. Для современ­ ной

Европы это задача построения европейского социального

и культурного пространства, которая неизбежно предполагает со­ отнесение мыслительных ресурсов различных языков, культур, раз­

личных традиций философии, записанных в языке. Яркий пример такой работы

-

европейский «Словарь непереводимостей», подго­

товленный большой группой философов, филологов, историков,

текстологов из разных стран 7 64 ; в нем представлены проблемные места в терминологиях главных европейских философий, тради­

ций, языков. При всех различиях стиля, замысла, подхода между «Зоной перевода- и европейским «Словарем непереводимосгей. есть нечто значимо общее. Они одушевлены идеей конструктивно­ го отказа от лингвистического национализма, от такой абсолютиза­ ции возможностей и средств отдельных языков и культур, которые

бы становились основанием их социальной и политической гегемо­

нии. Однако для того, чтобы можно было отказаться от абсолюти­ зации лингвистических и концептуальных различий, их нужно сна­ чала со всей возможной тщательностью изучить.

Европейский Словарь «неперевовимосгей» А теперь перед нами тяжелый фолиант

-

свидетельство огром­

ного труда, редкое и даже уникальное событие. Это

-

ответ на вы­

зов, который и сам остается вызовом. Он фиксирует опыт осмыс­ ления перевода, характерный для Европы последних 15-ти лет

-

новой Европы, находящейся в процессе становления. Мыслящий европеец не удовлетворяется теперь «духом времени» или свобод­

но странствующими идеями: он хочет помыслить философию в ее языковом обличье, посмотреть, как способы языкового воплоще­

ния мысли воздействуют на формы философствования. Этот сло­ варь

-

не очередная философская энциклопедия, которая бы рас­

сматривала понятия вместе с их авторами, и не история понятий: он

исходит из идеи одновременного различия

и

соизмеримости

языков и строит некую разбегающуюся вселенную философии как она высказана, записана, рождена и сформулирована в разных языках. Тем самым главным становится сопоставительное изме­ рение, не опирающееся на заранее заданные сущности слов и по­

-

нятий; задача словаря нятиями

и

словами,

по казать поле взаимодействий между по­

наметить и

подчеркнуть переходы,

дороги,

тропинки, переносы между мыслительными мирами.

764

Напомним его название: Vocabulaire ецгорйеп des pllilosopllies (diсtiОПl1аiге des

il1traduisibles) / SOL1S la dir. de

В. Саssiп. Рапз,

2004.

622

Раздел второй. Перевод, рецепция, понимание. Глава седьмая. Перевод как ...

В словаре совмещены разные жанры. Он соединяет энцикло­ педическую компетентность с

неакадемической открытостью

и являет собой модель реального различия культур, языков, тер­ минологий, традиций, трудностей взаимного перевода и взаимно­

го осмысления. Если искать аналогии, то наиболее близким и причем осознанным

-

-

его прообразом является словарь Эмиля

Бенвениста, посвященный спецификам и общностям индоевро­

пейских социальных институтов-б>. Для автора замысла и руково­ дителя этого важнейшего проекта, занявшего и длившегося всего читать

-

10 лет,

150 исследователей - это прежде

Барбары Кассен, переводить

читать тексты, написанные на том или ином языке,

учиться работать с их своеобразной материальностью, видеть

в них нечто многослойное, разбираясь с тем, что лежит под тек­ стом

и

что

помещается

нами

поверх

уже

существующего.

При этом слово «непереводимости» В заглавии словаря не следует понимать буквально:

«непереводимости» свидетельствуют не

о фиаско человечества перед лицом трудностей перевода, а о не­ устанно возобновляющихся усилиях в работе над тем, что для

перевода наиболее сложно.

Непереводимости

и пределы, но, в любом случае,

-

это границы

не те места, где работа перевода

-

прекращается: напротив, столкновение с непереводимым моби­ лизует силы и позволяет наращивать слой умопостигаемого (ин­ теллигибельного), развивать техники сопоставления, переходить

ко все более тонкой рефлексии

-

по поводу текста, сопротивление

которого мы чувствуем, и по поводу собственной работы с тек­ стом, ее приемов и операций. Иначе говоря, непереводимости

-

это трудности, симптомы языковых различий 7 66 в действии. Це­ лью словаря было составление своего рода «карты» таких сложно­

стей на всем поле европейского философского перевола'