Повседневная жизнь Дюма и его героев

ЖИВАЯ ИСТОРИЯ

Элина Драйтова

МОСКВА

МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ· 2005

УДК 821.0(44) ББК 83.3(4Фра) Д72

Автор и издательство благодарят В. т. КОЗЛОВА и А. П. ЛЕВАНДОВСКОГО за содействие в подготовке иллюстраций

Серийное оформление Сергея ЛЮБАЕВА

© др.Атова э. ©

ISBN 5-235-02775-2

М., 2005 Издательство «Молодая гваРДИЯ», художественное оформление, 2005

предисловие

« Мой девятилетний внук Жером печален, - пишет Морис Бувье-Ажан в статье «Александр Дюма за работой и в жизни» . - Более того, он молчалив, а это для нас непривычно. Он получает кошмарные оценки. Он больше не слушается отца: он его не слышит. Я успокаиваю родителей. Ничего страшного не случилось: мальчик просто устал. Я точно знаю, что он вовсе не потерял интереса к учебе: в прошлое воскресенье он задал мне не менее двадцати вопросов о Людови­ ке ХIII и Ришелье. Мать без предупреждения входит в его комнату. Он читает. То есть, прос­ тите, он рьщает над книгой. Дело в том, что умирает г-жа Бонасье, и ни д'Ар­ таньян, ни Атос, ни Арамис, ни Портос, ни Жером не могут ничего поделать. Даниель, твой сын не болен и не не­ радив. Он просто стал жертвой Ми­ леди. Сто двадцать лет спустя после прапрадеда своего прапрадеда» 1. Впрочем, не обязательно быть всего девяти лет от роду, чтобы столь тре­ петно относиться к романам Дюма­ отца. Другой исследователь творчес­ тва писателя так заканчивает свой обстоятельный труд о нем: « Через 1 2 2 года некий молодой че­ ловек заплачет, дочитав последнюю страницу « Графа Монте-Кристо» . - Что случилось? - спросит обес­ покоенная мать. Bouvier-Ajam М. Dumas аи travail еС dans sa vie 11 Europe. 1 970. NQ 490-49 1 . Р. 6. 1

6

- Ничего! Я просто не хочу, чтобы оно закон­ чилось ! » ' Трудно найти человека, который никогда бы не слышал имени Александра Дюма-отца и не прочел хотя бы «Трех мушкетеров» . Благодаря Дюма в нашей повседневной речи нет-нет да проскальзывают выражения типа « Богат, как Монте-Кристо» (где имя героя Дюма вытеснило древнего Креза) или « муш­ кетерствовать» (то есть блюсти законы чести, по­ ступать независимо и благородно, пусть даже вопре­ ки общественному мнению и собственной выгоде). Девиз « Один за всех, все за одного» пришел к нам из трилогии о мушкетерах, а чрезвычайно популяр­ ное наставление « Ищите женщину! » « ( 1 97 1 ) любимые герои Дюма, которые никогда не предавали своего создателя, окружают его в последние минуты ЖИЗНИ: ОНИ, как живые, толпятся у его постели, провозглашая тост за его славу в веках. А раз так, думается, мы вправе пуститься в путешествие по созданному Александром Дюма -отцом миру (выходит, он отец целого мира!) и, бросая взгляд на разные детали и оттенки повседневной ЖИЗНИ этого мира, включить в него и те живописные подробности, которые относятся к его собственной жизни. Воз­ можно, ЭТО позволит нам узнать что-то новое не только о знаменитом французском писателе, но и просто о жизни ... Давайте совершим это путешествие!

Глава первая

НЕ М НОГО О П ОВСЕДНЕВ НОЙ ЖИЗНИ

Что такое, собственно, по­ вседневная жизнь? Из чего она складывается? Из отдельных событий, чувств, состояний, мимолетных картин и длительных раздумий. Трудно бывает по­ рою ответить на вопрос, на что следует обратить внимание при описании повседневной жизни че­ ловека. На его работу? Конечно. Работа ярко характеризует человека и, особенно если она любимая, придает его жизни специфический колорит. Александр Дюма очень любил свою работу. Где бы он ни бьm: в Париже или в чужой стране, на суше или на море; что бы с ним ни происходило; бьmи ли деньги или их недоставало, жил а ли рядом прекрасная дама или дни протекали в одиночестве (относительном), приходили ли друзья или они забывали о нем, - при всех обстоятельствах Дюма, если только он не бьm серьезно болен, работал, причем не « вообще», а регулярно, не менее двух часов в день, а иногда по двенадцать - четырнадцать часов кряду. Посреди веселого пира, устроенного в его собственном доме, носившем пышное название « Замок Монте-Кристо», Дюма мог встать из-за стола, извиниться перед гостями, отправиться в небольшой павильон напротив, в котором находился его рабочий кабинет, и сразу же засесть за работу. путешествуя по 14

другим странам, он неизменно посвящал работе несколько часов ежедневно, и если жил у кого-то в гостях, то просил хозяина дома разрешения вос­ пользоваться его рабочим кабинетом, а если ос­ танавливался в гостинице, то просто на некоторое время запирался в номере. Однажды, оказавшись в гостинице, где не осталось свободных номеров, Дюма бьm вынужден поселиться в ванной, и там он тоже работал! Самое главное, что эта страсть к писательству не походила на крохоборство честолюбца, борющегося с вечностью в тщетной надежде сохранить для будущих веков искры своей мятущейся мысли. Не бьmо это и сознательно наложенным на себя обязательством, самодисциплинарным насилием человека, понима­ ющего, что ему отпущено мало времени, и жерт­ вующего удовольствиями, предпочтя каждодневную работу безудержному разгулу или разнеженной лени. Вовсе нет. Дюма не боялся жизни и многое брал от нее. Ему не пришло бы в голову противопоставлять работу удовольствиям, потому что сама работа бьmа для него не меньшим удовольствием. Он любил ее, и ему было жаль провести день, не притронувшись к перу. Бурная фантазия, яркие образы, увлеченность очередной темой - все это переполняло его. Что это: графомания или щедрое желание поделиться с другими тем, чего они, к сожалению, не видят, а он, добродушный и любопытный путешественник по времени и пр ост­ ранству, сумел заметить и знает, как описать? А может быть, как это часто случается с великими писателями, сюжеты и герои просто не давали ему покоя? Гёте в свое время говорил, что пишет для того, чтобы облегчить свою память. Память Дюма подарила миру более 400 произведений различных жанров ... Конечно, Дюма работал и ради денег, и ради славы, но в первую очередь потому, что не мог не работать, и потому, что работа доставляла ему удовольствие. Когда человек делает любимое дело, его трудно остановить. Но согласитесь, не каждый уйдет от гостей за письменный стол, даже если очень хочет заняться чем-то интересным. На это нужна и смелость. А что 15

скажут гости? Дюма был достаточно свободен, чтобы не опасаться чужих мнений, и достаточно друже­ любен, чтобы никто не обиделся на то, что он предпочел их общество работе. Близкие друзья сравнивали его с большим ребенком. Графиня Даш, например, писала о нем следующее: (Там же). Как видим, ничто не может воспрепятствовать истинной страсти к работе. Однако, чтобы добиться успеха, необходимо многое уметь. Учеба - тоже часть повседневной жизни, причем для Дюма она не прекратилась с переходом к зрелости, а просто стала еще более осмысленной и система­ тичной. Писатель постоянно учился, пополнял свои знания и, работая над той или иной книгой, упорно ис­ кал нужные ему сведения в исторических источниках, мемуарах, книгах по различным отраслям науки. Ботаника, химия, медицина интересовали его не мень­ ше, чем литература и история. Что еще входит в повседневную жизнь? Конечно же то, что мы привыкли называть жизнью личной. Здесь Дюма также не лишал себя удовольствий, что, впрочем, отличало и его любимых героев. Работа не превратил а его в сухаря. Дюма любил поесть и с удовольствием отдохнуть. Он ценил хорошее вино и вкусные блюда, которые часто готовил сам. Что же касается женщин, то его похождения переросли в миф, который он сам с удовольствием культивировал, завышая число любовниц и вне­ брачных детей. Детей, рожденных в браке, у писателя не было. Наиболее известный из потомков, Александр Дюма-сын, очень тяготился неуемным характером папаши, но ничего поделать не мог. Жена, любовницы, сыновья, дочери, забавные прик­ лючения, в том числе не лишенные приятности и почти ритуальной церемонности платонические увлечения. Все это - его повседневная жизнь. А друзья? Их бьuIO У писателя много, если считать всех, кто стремится быть рядом в часы успеха, и мало, ес­ ли вспомнить о его последних днях, проведенных в имении сына, когда тяжело больной писатель в оди­ ночестве скорбел не столько о себе, сколько об утрате Францией ее бьmой мощи. Современники говорили, что уныние по поводу военных поражений Франции в Франко-прусской войне подорвало некогда недюжин­ ное здоровье Дюма и в конце концов свело его в могилу. 18

Франция ... Родная страна, ее история, колорит ярких национальных характеров, до тонкостей и не без юмора подмеченные особенности соотечественни­ ков - от крестьян до герцогов, от чиновников до королей, от бретонцев до уроженцев Гаскони, - все это тоже включалось в повседневную жизнь Дюма. Жизнь Франции, Парижа, жизнь людей, умерших порой за сотни лет до его рождения, - и это бьmо частью его повседневной жизни, настолько не­ отъемлемой от него самого, что он рыдал, описывая гибель любимых персонажей, вслух смеялся над их шутками, искренне радовался, когда кому-то из них приходила в голову хитроумная затея. Повседневной жизнью бьmи и постоянные свары в кругу неугомонной литературной братии, не про­ щающей друг другу ни успехов, ни поражений. Сколько было в адрес Дюма обвинений в плагиате, низко­ пробности стиля и нежелании мыслить в возвы­ шенном горделиво-мрачном духе романтизма! Будучи, по его собственным словам, учеником Шарля Нодье, А. Дюма, не получивший не только литературного, но и вообще никакого, кроме школьного, образования, не стал по-настоящему романтиком. Его врожденное веселое жизнелюбие не позволило ему надеть черный плащ Гарольда и возвыситься над суетным миром, затянув небосклон своих романов грозовыми тучами и удостаивая описания лишь тех, кто способен служить выражением высокой идеи или страсти. Романтизм чужд повседневности, он стремится превратить ее в суровый миф. Дюма же, чтя мифы, вносил в них столько повседневных подробностей, что и у чи­ тателей не замирало сердце при виде гордых героев прошлого: они оказывались вполне нормальными людьми из плоти и крови, и многое в их жизни напоминало то, что французская, да и любая другая читающая публика постоянно видит вокруг в самой о бычной будничной реальности. Если у романтиков тучи непременно порождают роковую пугающую грозу, то у Дюма, помимо гроз, бывает и обычный дождик, и слякоть под ногами, и, конечно же, ясная солнечная погода. Даже в самых «романтических>} 19

своих про изведениях, таких, как «Женщина С бар­ хоткой на шее·� или «Тысяча И один призрак,�, Дюма не может не отвлечься от сюжета, чтобы мимоходом не описать живую парижскую улицу или театральный разъезд. Не по нутру было писателю и модное среди ро­ мантиков увлечение меланхолией. Каждая страница «Страданий юного BepTepa·� в его исполнении бьmа бы непременно сдобрена изрядной долей иронии. Пи­ сатель иногда утверждал, что его интерес к истории объясняется тем, что в прошлые века люди не вставали в позу мрачных меланхоликов, не боялись своих страстей и умели радоваться жизни. « Меланхолия бьmа отнюдь не в духе времени. Это совсем новое чувство, порожденное крушением состояний и бессилием людей. В XVIII веке редко кто размы шлял об отвлеченных предметах и стремился к неведомому; люди шли прямо к наслаждению, к славе или богатству, и всякий, кто был красив, смел или склонен к интригам, мог достичь желаемой цели. В то время никто не стыдился своего счастья. А в наши дни дух первенствует над материей, и никто не ос­ меливается признать себя счастливым,� « !. Мы увидим чуть позже, что моралисты второй половины XIX века не пожелали пойти по этому пути; Дюма же с него никогда не сворачивал. Он, видимо, был полностью согласен с мнением Ж. Си­ мона, что « подавление природных чувств, каковы бы они ни были, всегда приводит к унижению и деградации человека,> !. Но довольно о Симоне. Как понимал Провидение Александр Дюма? Что писал о нем? Не о нем ли, например, говорит в романе (.Три мушкетера'> Ришелье, отмечая, что « чувство естест­ венной справедливости,> заставляет его щадить д'Артаньяна и его друзей, хотя они и нарушают его собственные планы (XL) . Ришелье намекает на то, что не может мстить своим противникам, сколь бы досадными ни казались ему их действия, поскольку они ни в чем не нарушают порядка, охраняемого Провидением. Заметим здесь, что в русский перевод романа вкралась досадная ошибка, появившаяся скорее всего именно из-за того, что переводчик не учитывал философских взглядов Дюма, не смотрел на логику событий исходя из его понимания про­ виденциалыюсти. В переводе Ришелье говорит не о �чувстве естественной справедливости� (что соот­ ветствовало бы оригиналу) , а о «естественном чувстве справедливости,> вопреки даже согласованию слов во французском языке (в оригинале «un sentiment d'equite I 1

Simonj. La religion naturelle. 6те ы. Р., 1 866. Р. 155. Там же.

34

naturelle» - прилагательное naturelle согласуется в роде с equite, а не с sentiment). И вместо философской ссьmки на провидение получается безликий штамп. Отсутствие традиции философского анализа произ­ ведений А. Дюма привело к тому, что даже такая замечательная переводчица, как Д. Г. Лившиц, редак­ тируя текст романа, не заметила этой ошибки. Читаем далее: « Все наши поступки оставляют на нашем прошлом след, то мрачный, то светлый!.. Наши шаги на жиз­ ненном пути похожи на продвижение пресмы­ кающегося по песку и проводят борозду!» Это уже из « Графа Монте-Кристо» (Ч. IV, Х) . И дальше: « Про­ видение не допустит, чтобы невинный пострадал за виновного» (Ч. V, XIV). Роман « Граф Монте-Кристо» , пожалуй, один из наиболее показательных про изведений писателя в отношении провиденциальной философии и· по­ строения сюжета на ее основе. Известно, что сюжет его почерпнут из реального уголовного дела. А. Моруа приводит подробности этого дела, и, поскольку срав­ нение источника и его художественного воплощения очень важно для понимания философии Дюма, мы осмелимся привести здесь достаточно пространную цитату из знаменитой биографии писателя. Посмот­ рим, что наш романист нашел в « Записках. Из архивов парижской ПОЛИЦИИ» Жака Пеше. «В 1 807 году жил в Париже молодой сапожник Франсуа Пико. Он бьm беден, но очень хорош собой и имел невесту. В один прекрасный день Пико, надев свой лучший костюм, отправился на площадь Сент­ Оппортюн, к своему другу, кабатчику, который, как и он сам, бьm уроженцем города Нима. Кабатчик этот, Матье Лупиан, хотя его заведение и процветало, не мог равнодушно видеть чужую удачу. В кабачке Пико встретил трех своих земляков из Гара, которые тоже были друзьями хозяина. Когда они принялись под­ шучивать над его франтовским нарядом, Пико объявил, что в скором времени женится на красавице сироте Маргарите Вигору; у влюбленной в него девушки было к тому же приданое в сто тысяч франков 35

золотом. Четверо друзей онемели от изумления, так поразила их удача сапожника. - А когда состоится свадьба? - В следующий вторник Не успел Пико уйти, как Лупиан, человек завистливый и коварный, сказал: - Я сумею отсрочить это торжество. - Как? - спросили его приятели. - Сюда с минуты на минуту должен прийти комиссар. Я скажу ему, что, по моим сведениям, Пико яв­ ляется английским агентом. Его подвергнут допросу, он натерпится страху, и свадьба будет отложена. Однако наполеоновская полиция в те времена не любила шутить с политическими преступниками, и один из трех земляков, по имени Антуан Аллю, заметил: - Это скверная шутка. Зато остальным идея показалась забавной. - Когда и повеселиться, как не на карнавале, говорили они. Лупиан сразу же приступил к делу. Ему повезло: он напал на недостаточно осмотрительного, но весьма ретивого комиссара, который счел, что ему пре­ доставляется возможность отличиться, и, даже не производя предварительного следствия, настрочил донос на имя министра полиции ( ... ) И вот бедного малого поднимают среди ночи с постели и он бесследно исчезает. Родители и невеста пытаются навести справки, но розыски не дают никаких результатов, и они в конце концов смиряются ... Проходит семь лет. Наступил 1 8 1 4 год. Империя Н аполеона п ала. Человек, до времени состарив­ шийся от пере несенных страданий, выходит из замка Фенестрель, где он пробыл в заключении целых семь лет... Это Франсуа Пико, изможденный, ослабевший, изменившийся до неузнаваемости. Там, в тюрьме, Пико преданно ухаживал за арестованным по политическим мотивам итальянским прелатом, дни которого были сочтены. Перед смертью тот на словах завещал ему все свое состояние и, в част­ ности, спрятанный в Милане клад ( ... ) 36

По выходе из замка Пико пускается на поиски клада, а найдя его, прячет в надежное место и под именем Жозефа Люше возвращается в Париж. Там он появляется в квартале, в котором жил до ареста, и наводит справки о сапожнике Пьере-Франсуа Пико, том самом, который в 1 807 году собирался жениться на богатой мадемуазель Вигору. Ему рассказывают, что причиной гибели этого юноши была злая шутка, которую сыграли с ним во время карнавала четыре весельчака. Невеста Пико два года его оплакивала, а потом, сочтя, что он погиб, согласилась выйти замуж за кабатчика Лупиана - вдовца с двумя детьми. Пико осведомляется об остальных участниках карнавальной шутки. Кто-то говорит: « Вы можете узнать их имена у некоего Антуана Аллю, который проживает в Ниме» . Пико переодевается итальянским священником и, зашив в одежду золото и драгоценности, отправляется в Ним, где он выдает себя за аббата Балдини. Антуан Аллю, прельстившись прекрасным алмазом, называет имена трех остальных участников роковой карна­ вальной шутки. А через несколько дней в кабачок Лупиана нанимается официант по имени Проспер. Этому человеку с лицом, изможденным страданиями, одетому в поношенный костюм, можно дать на вид не менее пятидесяти лет. Но это тот же Пико в новой личине. Оба уроженца Нима, имена которых выдал Аллю, по-прежнему остаются завсегдатаями кабачка. Как-то один из них, Шамбар, не приходит в обычное время. Вскоре становится известно, что накануне в пять часов утра он бьm убит на мосту Искусств. В ране торчал кинжал с надписью на рукоятке: « Номер первый» . От первого брака у кабатчика Лупи ан а остались сын и дочь. Дочь его, девушка лет шестнадцати, хо­ роша, как ангел. В городе появляется хлыщ, выдающий себя за маркиза, обладателя миллионного состояния. Он соблазняет девушку. Забеременев, она вынуждена во всем признаться Лупиану. Лупиан легко и даже с радостью прощает дочь, поскольку элегантный господин выражает полную готовность сделать своей женой ту, которая в недалеком будущем станет 37

матерью его ребенка. Он и впрямь сочетается с ней гражданским и церковным браком, но сразу после благословения ... разносится весть о том, что супруг бежал. Супруг этот оказался выпущенным из за­ ключения каторжником и, разумеется, не был ни маркизом, ни миллионером. ( . ) А в следующее воскресенье дом, где живет семья и помещается кабачок, сгорает дотла в результате загадочного поджога. Лупиан разорен. Лишь два человека ему верны: это его друг Солари (последний оставшийся в живых из былых завсегдатаев кабачка) и официант ­ виновник всех несчастий, постигших ничего не подозревающего кабатчика. Как и следовало ожидать, Солари, в свою очередь, погибает от яда. К черному сукну, покрывающему его гроб, прикреплена записка с надписью печатными буквами: « Номер второй» . Сын кабатчика Эжен Лупиан - безвольный шалопай. Хулиганам, неизвестно откуда появившимся в городе, без труда удается втянуть его в свою компанию. Вскоре Эжен попадается на краже со взломом, и его приговаривают к двадцати годам тюремного заключения. Семейство Лупи ан ска­ тывается в бездну позора и нищеты. (. .. ) , следуя вдоль « речушки, впадающей в Марну между Ла-Шоссе и Мютиньи» . Уставшая дофина отдыхает в Витри, а Шон уже в Ла-Шоссе. Но там случается казус с лошадьми: есть только те, что приготовлены для дофины. После потасовки лошади появляются, и Шон едет в Шалон. Тем же путем проследует дофина. Предполагалось, что ее кортеж сделает остановку в Нуайоне, однако, идя навстречу просьбам дофина, Людовик XV велел ускорить продвижение и вскоре, миновав Компьен, Мария-Антуанетта явилась к условленному месту встречи с королем и дофином - возле придорожного креста у деревни Маньи « ( и «Душа И тело,>. Первая описывает философию врача-материалиста Марата. Его оппонент, оккультист Бальзамо, находится по­ началу в тени и лишь вопросами заставляет Марата излагать свои взгляды, например, о том, должен ли врач испытывать какие-то эмоции при работе с трупом. « - А чего мне бояться? почему меня должн о пугать неподвижн ое тело, статуя, которая сделана не из кам­ ня - мрамора или гранита, - а из плоти? - То есть, по-вашему, труп есть труп, и только? - И только. - Вы уверены, что в нем ничего нет? - Совершенно ничего. - А в живом человеке? - В нем есть движение, - надменно ответил Марат. - А душа? Вы ничего не сказали о душе, сударь. - Я ни разу не встречал ее в телах, которые кромсал скальпелем. - Это потому, что вы кромсали лишь трупы. - Отнюдь нет, сударь, я часто оперирую живых людей. - И никакой разницы между ними и трупами вы не обнаружили? - Да нет, я обнаружил, что живые испытывают боль. Это вы и называете душой?,> (CV) . Марат представляет собой типичный образ « вуль­ гарного материалиста,>, живущего по принципу: если я этого не вижу, значит, этого нет. У Бальзамо другая концепция. Он - сторонник дуализма: человеку равно даны душа и тело, и только их взаимодействие определяет суть человеческой жизни. В доказательство своего тезиса Бальзамо предлагает помочь Марату и его коллегам при операции, исход которой, по мнению врачей, должен быть тра­ гическим. Молодому бретонцу, которому телега раз-

26 1

мозжила ногу, предстоит ампутация. Врачи уверены, что пациент не переживет ее, но не из-за воспаления, а из-за боли. Наркоза в те времена еще не было, и предстояло резать « ПО живому» . Прикосновение скальпеля к раздробленной кости неминуемо должно было привести к болевому шоку. Единственным средством, которое Марат был способен употребить в помощь своему пациенту, бьmа ЛОЖЬ: он с фальшивой улыбкой заверил его, что больно не будет, после чего теоретически обосновал свои действия следующим образом: «Я обратился к душе, уму, чувствительности к тому, ЧТО позволило греческому философу сказать: « Боль, ты не есть ЗЛО» , И выбрал приличествующие случаю слова. Я сказал ему: « Страдать вы не будете» . Теперь главное, чтобы не страдала душа, а это уж ее дело» (CV). Бальзамо находит другой способ. Он погружает юношу в гипнотический сон и внушает ему, чтобы он лежал, не двигаясь. Пока хирурги отпиливают ногу, он беседует с загипнотизированным пациентом, и тот рассказывает ему о себе, поет бретонскую песенку и даже предсказывает дальнейшее течение своей бо­ лезни, утверждая, что после нескольких приступов лихорадки он месяца через два с половиной выйдет из больницы живым и здоровым. Характерно, что во время операции больной говорит о себе в третьем лице. Для Бальзамо все это служит подтверждением его дуалистической теории. « - Так что же, вы на время извлекли душу из тела? - Да, сударь, я приказал ей покинуть ее жалкую обитель, извлек ее из пучины страданий, где ее удерживает скорбь, дабы она могла странствовать в свободных чистых сферах. Что же при этом осталось хирургу? То же, что осталось вашему скальпелю, когда вы отрезали у покойницы голову, - бесчувственное тело, материя, глина» (CV). В следующей же главе Бальзамо еще раз де­ монстрирует чудеса превращений загипнотизиро­ ванной ДУШИ: ОН заставляет привратницу Мара­ та тетушку Гриветту сознаться в воровстве. Этот сеанс воздействия любопытно понаблюдать. 262

« Бальзамо повернулся к женщине, простер вперед руку и, послав ей в лицо мощный флюид, произнес - Отвечайте, кто взял часы? - Тетушка Гриветта, - невнятно прошептала сомнамбула. - Когда? - Вчера вечером. - Где они лежали? - Под подсвечником. - Куда она их дела? - Отнесла на улицу Сен-Жак. - В какой дом? - В двадцать девятый номер. - На какой этаж? - На шестой. - И кому отдала? - Подмастерью сапожника. - Как его зовут? - Симон. - Кто он ей? Сомнамбула молчала. - Кто он ей? - повторил Бальзамо. Молчание. Бальзамо опять протянул к ней руку, посылая флюид, и несчастная, подавленная этим чудовищным напором, с трудом пролепетала: - Любовник. Марат удивленно ахнул. - Тише, дайте выговориться ее совести, - велел Бальзамо и вновь обратился к дрожащей, обли­ вающейся потом женщине: - Кто посоветовал тетушке Гриветте украсть часы? - Никто. Она случайно подняла подсвечник, увидала часы, и тут ее попутал бес. - Она сделала это от нужды? - Нет. Она ведь не продала часы. - Значит, она их подарила? - Да. - Симону? Сомнамбула чуть слышно прошептала: - Симону. 263

Туг она закрыла лицо руками и беззвучно заплака­ ла» (CVII). Этот сеанс впервые заставляет материал иста Мара­ та задуматься о том, что у человека действительно существует совесть... С одной стороны, во всех вышеприведенных от­ рывках описаны события, предшествующие Великой французской революции, поэтому автор анализи­ рует мышление, убеждения, взгляды конца XVIII века. С другой стороны, естественно видеть в подобных описаниях также воплощение современных Дюма воззрений о душе, теле, животном магнетизме и гипнозе. Помимо теории магнетизма во времена Дюма ак­ тивно обсуждалась характерная для философии Востока идея о переселении душ. Ее ярым сто­ ронником был Жерар де Нерваль, угверждавший, что знает о нескольких своих предыдущих жизнях, и поведавший о них Дюма. Правда, впоследствии де Нервалю пришлось лечиться в психиатрической кли­ нике: то ли рассказы поэта были результатом гал­ люцинаций, то ли излишние познания пошатнули его разум (то есть, по теории Бальзамо, слабое тело не выдержало знаний души). Дюма не особо верил этим рассказам, однако равнодушен не остался. Раздумья над теорией переселения душ привели к созданию романа « Блэк» . Блэк - имя собаки, в которую переселилась душа умершего капитана Думесниля. Когда-то капитан Думесниль соблазнил (вернее, воспользовался же­ ланием быть соблазненной) жену своего друга шевалье Дьедонне де ла Гравери. Раскаявшийся капитан по­ клялся посвятить всю жизнь своему несчастному другу и увез его пугешествовать, чтобы помочь преодолеть шок Однако во время пугешествия капитана свалила желтая лихорадка и он умер. Перед смертью он сказал шевалье де ла Гравери, что если « там наверху занимаются переселением душ» , то он попросит Бога вернугь его в мир в шкуре первой попавшейся собаки. И вот, приехав в Шартр, Дьедонне встречает спа­ ниеля Блэка, который проявляет не свойственный 264

обычным собакам интеллект, да и в лае его « слышались почти человеческие нотки» . Вмешательство Блэка в жизнь шевалье приводит к тому, что тот из изне­ женного и замкнутого неумехи превращается в че­ ловека, способного постоять за себя и за близких людей. Кроме того, Блэк фактически устраивает жизнь незаконной дочери де ла гравери, которая могла быть и его (то есть Думесниля) ребенком. Помимо изучения животного магнетизма и спи­ ритизма, так сказать, экспериментальным путем сов­ ременники писателя наслаждались мистическими творениями романтиков, на страницах произведе­ ний которых встречались духи, сильфы, призраки умерших. Дюма и здесь не остался в стороне, однако подобные сюжеты интересовали его не своей увлекательностью, а как первичный материал, научный анализ которого поможет в дальнейшем объяснить то, что покуда кажется сверхъестественным. Ведь Баль­ замо говорит: « Перестаньте именовать сверхъестественным то, что следует из функций, предопределенных душе. Эти функции естественны; другое дело, известны ли они нам» (CVI). Позиция самого Дюма по этому вопросу очерчена в его посвящении сборника мистических новелл « Тысяча И один призрак» герцогу де Монпансье. В посвящении говорится: « Как все возвышенные умы Вы верите в не­ возможное. По Вашему мнению, оно всего лишь неиз­ вестная часть будущего. Любое великое открытие долгое время считал ось невозможным. Невозможностью до середины ХУ века было существование Америки. Невозможностью до начала ХУ! века было движение Земли. Невозможностью до начала века XIX бьmа сила пара. И вот эти три невозможности не только стали материальными фактами, но получили имена конк­ ретных людей. Это имена Христофора Колумба, Галилея и Фул­ тона» . 265

Далее следуют ВОПРОСЫ: « Что такое человек? Нечто одинокое, затерянное в пустоте, не связанное с Небом при ЖИЗНИ и уходящее в ничто после смерти? Или все­ таки он видимое, материальное звено между двумя нематериальными и невидимыми мирами? Есть ли в нас нечто, жившее до нас? Есть ли в нас нечто, чему суждено нас пережить? Предсказывает ли жившее до нас наши чувства? Помнит ли о НИХ ТО, что нас переживает? Может ли оно принять облик ви­ ДИМЫЙ, хоть и неосязаемый, ДВИЖУЩИЙСЯ, хоть и нематериальный?» Инструментом изучения этих вопросов Дюма называет веру. Здесь, видимо, сказал ась его убеж­ денность в том, что для научного анализа мистических феноменов, как и для использования гипноза, время еще не наступило. Следующая за посвящением повесть «День В Фонтене-о-Роз» фактически представляет собой об­ зор различных эзотерических теорий. Содержание повести таково: несколько человек, в том числе и Дюма, собираются в доме мэра города Фонтене-о-Роз после того, как в городе произошло жуткое событие. Некий человек отрубил голову своей жене, и эта голова, уже отделенная от тела, вдруг заговорила! Собравшиеся обсуждают возможность подобного события. Мнения высказываются совершенно разные: от « вульгарного материализма» до крайних мис­ тических представлений, для которых подобное происшествие ПОЧТИ что заурядно. Каждый из присутствующих начинает рассказывать необычные истории, происходившие в его ЖИЗНИ, и давать им объяснение с позиции собственной теории. Ока­ зывается, теорий - хоть отбавляй. Это и есть, ВИДИМО, тот первичный материал, который Дюма хотел сохранить для будущих исследователей. От всего вышесказанного недалеко и до магии. Она занимает вполне естественное место в исторических романах, так как в средневековой истории и даже в XVI и XVH веках человеческое сознание отводило ей весьма существенную роль в повседневной жизни. Итак, « Королева Марго» . Флорентиец Рене совершает 266

магическое заклятие для того, чтобы приворотить Марго к Ла Молю. Хотя незадачливый влюбленный, прежде чем дать согласие на процедур� требует подтвердить, что « в этом опыте нет ничего, что может повредить здоровью или жизни любимого существа» , сам опыт бросает его в дрожь, и не зря. Судите сами. « Когда Ла Моль поднялся с колен, перед ним уже стоял мэтр Рене; в руках флорентийца была восковая грубо сделанная фигурка с короной на голове и в мантии. - Все так же ли хотите вы, чтобы вас полюбила ваша коронованная возлюбленная? - спросил парфюмер. - Да, хотя бы ценой моей жизни, гибелью моей души! - ответил Ла Моль. - Хорошо, - сказал флорентиец; он взял кувшин­ чик, налил себе на пальцы воды и брызнул несколько капель на голову фигурки, произнося какие-то ла­ тинские слова. Ла Моль вздрогнул, понимая, что совершалось святотатство. - Что вы делаете?! - воскликнул он. - Я нарекаю этой фигурке имя Маргариты. - Но для чего? - Чтобы создать взаимочувствие. Ла Моль уже открыл было рот, собираясь прек­ ратить это святотатство, но его удержал насмешливый взгляд пьемонтца. Рене, поняв намерение Ла Моля, остановился в ожидании. - нужна полная, беззаветная воля, - сказал он. - Действуйте, - ответил Ла Моль. . Рене написал на маленькой полоске красной бумаги какие-то каббалистические знаки, вдел бумажку в стальную иглу и проткнул иглой статуэтку в том месте, где должно быть сердце. Странная вещь! На краях ранки появилась капелька крови. Тогда Рене поджег бумажку. Накалившаяся игла растопила воск вокруг себя и высушила кровяную капельку. - Так ваша любовь своею силой пронзит и з ажжет сердце женщины, которую вы любите. 267

Коконнас, как полагалось вольнодумцу, исподтишка посмеивался, но Ла Моль, по природе любящий и суеверный, чувствовал, как холодные капли пота выступают у корней его волос. - А теперь, - сказал Рене, - приложитесь губами к губам статуэтки и скажите: « Маргарита, люблю тебя, приди!» Ла Моль исполнил его требование» (Ч. Ш, 1). Колдовство действует что-то уж слишком быстро. Едва закончился ритуал, как Маргарита стучится в дверь. Дело в том, что во время описанной сцены она уже ожидала в соседней комнате: колдовство, по су­ ти, было ни к чему, все решила тонко построенная интрига. Для Дюма весьма характерна подобная ирония по отношению к сверхъестественным про­ явлениям. Не отрицая сверхъестественного в целом, он не без юмора относился к конкретным случаям, стараясь всегда в первую очередь отыскать обычные, естественные их причины. Таково же бьmо, например, его отношение к спириту Юму, чье общение с ду­ хами ему ни разу лично наблюдать не пришлось. потому Дюма не склонен восторженно повторять рассказы о способностях Юма и, не отрицая их, все же задает себе вопрос, почему в его присутствии зна­ менитый спирит всегда терял свою силу « . Понятно, что после такого посвящения Дюма вернулся домой другим человеком и уже никакие силы не могли удержать его на поприще умеренной и аккуратной жизни клерка. Когда наш драматург, окончательно и с серьезными намерениями перебравшись в Париж, пробился на столичную сцену, Тальма уже не было в живых. Он скончался в 1 826 году. Однако французский театр отнюдь не умер, а переживал одну из самых драчливых страниц своей истории. Цензура и критика еще не очнулись от очарования эстетики классицизма. Выведение на сцену страстей, как и использование прозаической речи, считалось кощунством. Это же не искусство, господа! nOго, Нодье, де Виньи и другие, напротив, утверждали, что это, а не застывшие и безжизненные классические позы на сцене, и есть искусство. Пьесы Нодье уже ставились, и он, будучи страшно строг к собственному творчеству, сам освистывал их, сидя в зале. Во время одного из таких спектаклей давали , написанного им в соавторстве с другим драматургом, - рядом с ним в числе зрителей оказался молодой Дюма, сменивший Виллер-Котре на Париж и нотариальную контору на канцелярию герцога Орлеанского, но еще не успевший найти путь из канцелярии в театр. До оказался тем, чего публика давно ждала: настоящей романтической исторической 280

драмой с целым каскадом страстей, убийств, интриг, ловушек и, главное, великолепных, захватывающих, запоминающихся реплик Чего стоят восклицание Сен Мегрена: « Я не ошибся: это в а ш голос указал мне дорогу!» и отчаянный ответ герцогини де Гиз: « Мой голос! .. Ведь я же кричала вам: " Бегите!"» ! А последняя реплика де Гиза: « Со слугой покончено. Теперь очередь за хозяином» ? Публика еще не слышала такого со сцены. Она ликовала, аплодировала, восторгалась. Итак, в первых же своих пьесах Дюма заявил о себе как новатор. Дальше бьmи « Нельская башня» , (Ч. Ш, Х). Перейдем в другое сословие. Перед нами бывший портной Кадрусс в не самую худшую пору своей жизни, когда он бьm хозяином пусть убогого, но собственного трактира и еще не успел побывать на каторге: « Человек лет сорока пяти, истый южанин высокий, сухощавый и жилистый, с блестящими, глубоко сидящими глазами, орлиным носом и белыми, как у хищника, зубами. Волосы его, видимо, не желавшие седеть, несмотря на первые предос­ тережения старости, бьmи, как и его круглая борода, густые и курчавые и только кое-где тронуты сединой. Лицо его, от природы смуглое, стало почти черным вследствие привычки бедного малого торчать с утра до вечера на пороге, высматривая, не покажется ли ... какой-нибудь постоялец; ждал он обычно понапрасну, и ничто не защищало его лица, кроме красного платка, повязанного вокруг головы, как у испанских по­ гонщиков'> (Ч. 11, V). Вот еще один пример конкретного обоснования внешнего вида героя. Пока у Кадрусса ВОДИЛИСЬ деньги, он приходил на местные праздники «в живописном костюме южанина, представляющем нечто среднее между каталанским и андалузским ,> . Постепенно бед3 39

нея, Кадрусс продал все броские принадлежности своего костюма: часовые цепочки, разноцветные поя­ са, бархатную куртку, пестрые гетры и башмаки с серебряными пряжками, - и отказался от участия в празднествах. Но все эти бедствия были еще не столь тяжелы. Кадрусс, раскаивающийся в том, что принял участие в составлении доноса против Дантеса, терпеливо сносил удары судьбы. поэтому Монте-Кристо не только простил его, но и вручил ему алмаз, якобы являвшийся наследством покойноro узника замка Иф. Казалось бы, вот и восторжествовала справедливость, и Кадруссу отныне незачем беспокоиться о будущем. Однако некоторых людей удача губит пуще, чем несчастье. В душе бывшего портного взыграла алчность, не имевшая выхода, покуда он бьm беден, как церковная мышь. Подстрекаемый женой, Кадрусс убил ювелира, которому пытался продать алмаз, и попал на тулонскую каторгу. Когда же он впоследствии сбежал оттуда, то внешность его, как и в случае де Вильфора, претерпела те же изменения, что и его характер. И вот что мы ви­ дим: « ... странную физиономию, опаленную солнцем, обросшую густой бородой, достойной натурщика, горящие, как угли, глаза и насмешливую улыбку, обнажавшую тридцать два блестящих белых зуба, острых и жадных, как у волка или шакала. Голова эта, покрытая седеющими, тусклыми воло­ сами, была повязана красным клетчатым платком; длинное, тощее и костлявое тело б ьmо облачено в неимоверно рваную и грязную блузу, и казалось, что при каждом движении этого человека его кости должн ы стучать, как у скелета» (Ч. IV, VII). Добавим к этому постоянно возникающую на губах этого человека гаденькую улыбку, и внешнее вы­ ражение развития личности обретет завершенность. А вот внешний облик явно положительного, в провиденциальном смысле, героя, капитана спаги Максимилиана Морреля, только что прибывшего с африканской военной кампании: « Высокий И представительный молодой человек, с широким лбом, проницательным взглядом и черными

3 40

усами (. ..) . Прекрасно сидевший живописный мундир, полуфранцузский, полувосточный, обрисовывал его широкую грудь, украшенную крестом Почетного ле­ гиона, и его стройную талию. (...) Он бьm грациозен во всех своих движениях, потому что бьm силен» (Ч. Ш, 1). Итак, читая всего один роман Дюма, мы вполне можем реконструировать одежды и внешний вид современников писателя, принадлежащих к разным сословиям, представить себе их, так сказать, во плоти. Давайте обратимся к историческому костюму и перенесемся в XIV век, в эпоху французского короля Карла VI. Мы уже видели прибытие во Францию Марии Антуанетты. Поприсутствуем же при торжественном въезде в Париж молодой супруги короля Изабеллы, приехавшей из Баварии, дабы вступить на фран­ цузский престол. Сразу же оговоримся, что, описывая это торжественное событие и парадные одежды его участников, Дюма опиралея на хроники Фруассара, Ювеналия Урсенекого и безымянного монаха из монастыря Сен-Дени. Действие происходит 20 августа 1 389 года, в воск­ ресенье (в датах Дюма так же дотошен, как и в других деталях), на дороге из Сен-Дени в Париж «Дорога была буквально усеяна людьми, они стояли, тесно прижавшись друг к другу, словно колосья в поле, так что эта масса человеческих тел, настолько плотная, что малейший толчок, испытываемый какой-либо ее частью, мгновенно передавался всем остальным, начинала колыхаться, подобно тому, как колышется зреющая нива при легком дуновении ветерка. В одиннадцать часов раздавшиеся где-то впереди громкие крики и пробежавший по толпе трепет дали понять истомленным ожиданием людям, что сейчас должно произойти нечто важное. И действительно, вскоре показался отряд сержантов, палками разго­ нявших толпу, а за ними следовали королева Иоаннаl и ее дочь, герцогиня Орлеанская, для которых сержанты расчищали путь среди этого людского моря. Чтобы волны его не сомкнулись позади высоких особ, за 'Жанна де Бурбон, мать Карла VI.

34 1

ними двумя рядами двигалась конная стража - тысяча двести всадников, отобранных из числа самых знатных парижских горожан. Всадники, составлявшие этот почетный эскорт, были одеты в длинные камзолы зеленого и алого шелка, головы их были покрыты шапками, ленты которых спадали на плечи или раз­ вевались на ветру, когда его легкий порыв освежал вдруг знойный воздух, смешанный с песком и пьmью, поднимаемой копытами лошадей и ногами идущих. (. ..) Едва утих шум ( . ) , у поворота главной улицы Сен­ Дени показались долгожданные носилки королевы Изабеллы. ( .. ) Впрочем, первое впечатление, произведенное ею на толпу, возможно, и не вполне подтверждало слух о ее исключительной красоте, который предшествовал появлению Изабеллы в столице. Ибо красота эта бьmа непривычная: все дело в том резком контрасте, ко­ торый являли собой ее светлые, отливающие золотом волосы и черные как смоль брови и ресницы приметы двух противоположных рас, северной и южной, которые соединившись в этой женщине, наделили ее сердце пьmкостью молодой итальянки, а чело отметили горделивым высокомерием германской принцессы 1 • Что д о всего остального в е е облике, т о более соразмерных пропорций для модели купающейся Дианы ваятель не мог бы пожелать. Овал ее лица отличался тем совершенством, которое два столетия спустя стали называть именем великого Рафаэля. Узкое платье с облегающими рукавами, какие носили в те времена, подчеркивало изящество ее стана и безуп­ речную красоту рук; одна из них, которую она, быть может, более из кокетства, нежели по рассеянности, свесила через дверцу носилок, вырисовывалась на фоне обивки, подобно алебастровому барельефу на золоте. ( .. ) Носилки королевы двигались в сопровождении шести знатнейших вельмож Франции: впереди шли ..

.

.

] Как известно, королева Изабелла была дочерью герцога Стефана Баварского Ингольштат и Тадеи Миланской. (Прu.м. Дюма.) 342

герцог Туренский и герцог БурбонскиЙ. Именем герцога Туренского .,. мы называем здесь младшего брата короля Карла VI, юного прекрасного Людовика Валуа. ( ... ) Он был самым красивым, самым богатым и самым элегантным вельможей королевского двора. При одном взгляде на этого человека становилось ясно, что все в нем дышит счастьем и молодостью, что жизнь ему дана, чтобы жить, и он действительно живет в свое удовольствие... ( ... ) На нем был изу­ мительной красоты наряд, сшитый специально для этого случая, и носил он его с неподражаемым изя­ ществом. Наряд этот представлял собой черный на алой подкладке б архатны й плащ, по рукавам ко­ торого вилась вышитая розовой нитью большая ветка: на ее украшенных золотом стеблях горели изумрудные листья, а среди них сверкали рубиновые и сапфирные розы, по одиннадцать штук на каждом рукаве; петли плаща, похожие на старинный орден французских королей, были расшиты узорчатой строчкой, наподобие цветов дрока, обрамленных жемчугом; одн а его пола целиком была заткан а изображением лучистого солнечного диска, избран­ ного королем в качестве эмблемы, заимствованной у него потом Людовиком XIV; на другой же, той, что была ближе к носилкам и привлекала взгляды коро­ левы, ибо в складках ее явно скрывалась какая-то надпись, прочитать которую ей очень хотелось, - на этом поле, повторяем, серебром был выткан связан­ ный лев в наморднике, ведомый на поводке чьей-то протянутой из облака рукою, и стояли слова: « Туда, куда я пожелаю ,) . Эту роскошную одежду дополнял алый бархатный тюрбан, в складки которого была вплетена великолепная жемчужная нить; концы ее свисали вниз вместе с концами тюрбана, и, беседуя с королевой, герцог одной рукой держал поводья своей лошади, а другою, свободной, перебирал жемчужную нитку. (. .. ) Позади следовали герцог Филипп Бургундский и герцог Беррийский, братья Карла V и дядья н ы ­ нешнего короля. ( . . . ) Следом за королевой, не в носилках, а верхом на роскошно украшенном коне, в 343

сопровождении графа Невэрского и графа де Ла Марш медленно двигалась герцогиня БерриЙская. ( ... ) Графу Невэрскому ... было в то время не больше двадцати - двадцати двух лет; невысокого роста, но крепкого сложения, он был очень хорош собой: хоть и небольшие, светло-серые, как у волка, глаза его смотрели твердо и сурово, а длинные прямые волосы были того иссиня-черного цвета, представ­ ление о котором может дать разве что вороново крыло; его бритое лицо, полное и свежее, дышало силой и здоровьем. По тому, как небрежно держал он пов одья своей лошади, в нем чувствовался искусный всадник. ( ... ) В этот день - только для того, разумеется, чтобы не походить н а Людовика Ту­ ренского, - наряд графа Невэрского был подчерк­ нуто прост: он состоял из более короткого, чем предписывала мода, лилового бархатного камзола без украшений и вышивки, с длинными с разрезами рукав а м и , перетянутого на талии стальным сет­ чатым поясом с сияющей на нем шпагой; на груди между отворотами виднелась голубого цвета рубашка с золотым ожерельем вместо воротника; на голове у него был черный тюрбан, скл адки которого скрепляла булавка, украшенная одним-единствен­ ным бриллиантом, но зато это был тот самый брил­ лиант, который под названием « Санси» составил впоследствии одну из величайших драгоценностей французской короны.( ... ) По краю дороги, чуть в стороне, на белой лошади, ехала г-жа Валентина, ... супруга юного герцога Туренского ... Справа ее сопровождал мессир Пьер де Краон, любимый фаворит герцога Туренского, в одежде, которая напоминала наряд герцога и которую этот последний заказал для него в знак особой к нему дружбы. ( . ) По левую руку от герцогини шел коннетабль Франции, сир Оливье де Клиссон, в железных дос­ пехах, которые он носил с такою же легкостью, с какой другие сеньоры носили свой бархатный наряд. Сквозь поднятое забрало его шлема виднелось открытое, честное лицо старого воина, и длинный шрам, пе..

344

ресекавший его лоб, кровавый след сражения при Орэ ' , свидетельствовал о том, что своею шпагой, укра­ шeHHoй лилиями, человек этот обязан не интригам и не чьему-то благорасположению, но верной и доб­ лестной службе.) «