Утопия и утопизм в политико-правовой теории и практике. Учебно-методическое пособие для преподавателей и студентов специализации ''Социальная философия и философия права''

Министерство образования Российской Федерации РОСТОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

В. Д. БАКУЛОВ

УТОПИЯ И УТОПИЗМ В ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ ТЕОРИИ И ПРАКТИКЕ. Учебно-методическое пособие для преподавателей и студентов специализации «Социальная философия и философия права».

Ростов-на-Дону 2002 г.

2

Печатается по решению кафедры социальной философии и философии права от 11 февраля 2002 года, протокол № 8.

Ответственный редактор: Ерыгин.

доктор философских наук, профессор А.Н.

Рецензенты: кандидат философских наук, доцент Г.Ф. Перетяькин, ст. преподаватель Л.М. Павкин.

ОГЛАВЛЕНИЕ. Краткое введение. Понятие утопии. Понятие утопизма. Сущность и основные признаки утопизма. Утопия и утопизм в политико-правовой теории и практике. Заключение. Литература.

3. 4. 13. 24. 38. 45. 47.

3

Краткое введение. При всей кажущейся очевидности, особенно для обыденного сознания, дать исчерпывающее понятие утопии и утопичности довольно непросто. Прежде всего, становится совершенно очевидной несостоятельность попыток определить утопию исключительно как «несбыточную мечту», химеру, безусловную фантазию, в общем, как антоним понятий «действительность», «реальность», «возможность». При всей его распространенности, такое понимание утопии и утопичности совершенно не гарантирует фиксирования в нем сущностных характеристик феномена, опровергается условностью и относительностью несбыточности, нереальности, исключительной фантастичности тех или иных утопических учений и идей. Как справедливо пишет известный польский исследователь утопии и утопизма Ежи Шацкий: «В современном мире полно вещей, которые впервые пришли на ум именно утопистам. Впрочем, кто знает, не легче ли было бы отыскать в современной жизни замыслы давних утопистов, чем их трезвых критиков»1. На ограниченность понимания утопии только как несбыточных мечтаний, порожденных «кабинетным мышлением» и оторванностью от действительности, причем понимании характерном не только для обыденного уровня сознания, но и для попыток теоретического осмысления данного жанра социальной мысли, обращает особое внимание и известный отечественный исследователь утопии и утопизма В.Г. Хорос. Утопия, подчеркивает он, отражает важные социальные и духовные потребности людей, служит существенной формой выражения интересов социально-исторических субъектов, а значит играет значительную роль в социальном целеполагании и практике индивидов2. В противоположность пониманию утопии как социальной химере, прекраснодушным мечтаниям, указанными авторами, да и целым рядом других, выделяются такие ее сущностные характеристики, как воплощение в утопических построениях идеала общественных отношений, его противопоставление в качестве альтернативы существующим обществу, государству, социальным порядкам, образу жизни и т.п. Утопия анализируется как своего рода социальный эксперимент, образ мышления, характер и способ отношения к окружающему миру. Осуществляемый исследователями анализ приводит к выводам о важности и значимости данных характерологических черт утопии и утопичности, но недостаточности и относительности большинства из них для исчерпывающего выявления и фиксирования сущности самого феномена. Утопия, на современном уровне ее понимания, справедливо воспринимается как одно из своеобразных и сложнейших духовнопрактических явлений, формообразований общественного сознания, имеющих свою богатейшую тысячелетнюю историю, значительнейшее жанровое многообразие и глубокую интеграцию со всеми сферами общественной жизни. Она выступает как определенный способ и форма восприятия и осмысления действительности, как неотъемлемый компонент социального целеполагания, в процессе которого зачастую определяется целая программа деятельности

4

людей. При всем антиисторизме, футуризме утопии и утопического сознания, в рамках изучения социальной и исторической значимости утопии, осмысления ее как компонента социального целеполагания, утопия предстает как неустранимый и неотъемлемый компонент социально-исторической жизнедеятельности людей. Как социальный и культурный фактор намного превосходящий другие по своей дееспособности, степени влияния на сознание и историческую практику людей. «Влияние утопий на человеческую историю трудно переоценить. – Пишет Е.Л. Черткова. – По силе воздействия на людей, по своим мобилизационным возможностям все социальные теории меркнут рядом с утопией. Как показывает история, в революционные периоды самые радикальные утопии получают наибольшую поддержку»3. Понятие утопии. В рамках изучения социально-исторической ипостаси утопии было установлено, что ее самой существенной характеристикой собственно и выступает то, что в самые различные эпохи, в различных социальноисторических и идейно-политических ситуациях она каждый раз предстает как самообоснованное и самодостаточное духовно-практическое образование. Как самовоспроизводящееся целостность, неподдающаяся преодолению путем критической рефлексии любой степени правильности и достоверности, самой убедительной демонстрации несостоятельности, ошибочности или неадекватности определенным социально-историческим реалиям ее представлений и идеалов. К тому же, как теперь известно из истории изучения утопии, сама по себе она никогда не подвергается критической переоценки и деструкции в зависимости от самых очевидных негативных последствий результатов ее практического применения. В социальной, а еще более в социокультурной ипостаси осмысления утопии перед нами предстает своеобразный «закон» наличия и функционирования утопии в исторической жизнедеятельности социальных субъектов. Можно зафиксировать такие его признаки, как «повторяемость» в самые различные эпохи, «устойчивость» в самых различных исторических ситуациях и социально-политических условиях. Наконец «необходимость», так как утопия не только каждый раз производится и воспроизводится в «проективном» сознании действующих субъектов, в осуществляемом ими процессе целеполагания, но и реализует какую-то неустранимую потребность, в самом значительном числе ситуаций определяет развитие событий, исторических и политических ситуаций, демонстрирует свою поразительную дееспособность, с необходимостью предопределяет дальнейший ход истории. Выход за узкие рамки исследования утопии в ее различных отдельных проявлениях требует подхода к утопии как целостному феномену, духовнопрактическому образованию. Образованию, в котором в своем органичном синтезе предстали бы специфически утопический тип сознания, жанр литературы и социальной мысли, превалирующий по своей социальной значимости компонент исторической практики. Именно такой подход связан с осмыслением утопии как сложного, духовно-практического социокультурного феномена. Как проницательно заметил Карл Манхейм: «Попытка определить

5

значение понятия утопии уже сама по себе могла бы служить примером того, насколько любая дефиниция в области исторического мышления отражает определенную перспективу, т.е. всю систему мышления, связанную с позицией данного мыслящего субъекта, и прежде всего находящееся за этой системой мышления политическое решение…В утопическом центре сознания соприкасаются специфические по своей структуре воля к действию и видение, они обуславливают друг друга и придают известное своеобразие каждой форме восприятия исторического времени»4. В социокультурном измерении утопии, в «объемном» видении ее в единстве целого ряда сторон, важнейшими из которых выступают: утопия как определенный способ восприятия социальной реальности, тип сознания, «вся система мышления»; как элемент духовной культуры – в качестве жанра литературы и социальной мысли; и, наконец, как компонент социального целеполагания исторических субъектов, самым непосредственным образом влияющий на их практическую деятельность, форма выражения и степень развития идеала, содержание и характер предлагаемых утопистами моделей общественного устройства представляют собой выражение ее сущности, ее внутреннее глубинное первоначало. Определяя природу утопии, указанный польский исследователь Ежи Шацкий формулирует постулат о том, что точкой отсчета в осмыслении утопии должны стать не социальный идеал в любой форме его выражения, а тотальное несогласие утописта с действительностью, с миром «как он сейчас есть». Разработка и утверждение определенной модели общества и образа социальной жизнедеятельности как альтернативы реальному обществу, порядку вещей и образу жизни. Неприятие утопистом социально-исторической действительности, сложившихся общественных отношений, форм государства и прочего как несоответствующих, точнее полностью противоречащих тем представлениям о них, которые имеются в сознании утописта, – порождает утопию. «Утопия, - пишет он, - появляется тогда, когда в человеческом сознании разверзается пропасть между миром, каков он есть, и миром, который можно вообразить»5. Предпосылкой такого тотального несогласия автор считает, и здесь он неоригинален, исторические и социальнополитические ситуации, связанные с нестабильностью, кризисом, разрушением незыблемо существовавших до этого социальных порядков и условий жизни. В кризисные эпохи становится невозможна жизнедеятельность в старых условиях, появляется потребность в поиске и выборе новых отношений и способов жизнедеятельности. И хотя сам польский исследователь показывает всю относительность деления исторических периодов развития на стабильные и кризисные, перманентность появления, утверждения и развития утопических учений в самые разные эпохи, однако, следуя здесь концептуальной схеме К. Манхейма, однозначно связывает предпосылки и условия возникновения утопии с появлением критического, альтернативного отношения к имеющимся социально-историческим реалиям. Поскольку несогласие носит тотальный характер, неприятие действительности утопистом глубокое и всеохватывающее, то и видение им

6

неприемлемой действительности, с одной стороны, и его предвосхищения лучшего мира, идеалов и ценностных ориентиров, с другой стороны, выступает как видение дуалистическое, антиномическое, восприятие целиком построенное на убежденности в непреодолимом антагонизме этих двух сторон. Характеризуя мышление утописта, Ежи Шацкий очень проницательно пишет: «Это человек, всегда рассуждающий по схеме «или – или». Он думает не об изменении общественных отношений, но о замене плохих отношений хорошими. Он сжигает мосты между идеалом и действительностью прежде, чем они достроены. В эпоху господства свечи он обдумывает всеобщую электрификацию, тогда как другие изобретают керосиновую лампу. Он максималист… Его не интересует «лучше», но только «хорошо»»6. Этот максимализм действительно одна из сущностных особенностей сознания утописта. Но возникает вопрос: чем же он обусловлен? На чем основана уверенность утописта в неискоренимости зла отвергаемого им общества и в непревзойденном добре модели жизни предлагаемой взамен? Почему указания на несбыточность, химеричность утверждений о необходимости «всеобщей электрификации» в эпоху «господства свечи» совершенно не воспринимаются носителем утопического сознания как аргумент? В своем внешнем выражении этот максимализм питается пониманием относительности возможного и невозможного. Достаточной наглядностью даже для несложного размышления тонкости и подвижности грани между нереальным и осуществимым, между несбыточными мечтами и практичным проектом и программой. Однако, кроме внешнего плана выражения и апелляции к общемировоззренческим установкам, существует еще и план содержательный. Он предполагает ответ на ряд вопросов. Прежде всего, каковы содержательные особенности тех представлений и идей, составляющих стержень утопического учения, которые однозначно предполагают «замену плохих отношений хорошими», несовместимость существующего и должного, непреодолимость антагонизма идеала и реальности? Между тем, именно максимализм и построения утопических учений как совокупности взглядов альтернативного содержания по отношению к существующим в определенный момент формам общественной жизни и государственному устройству, позволяет, по мнению Ежи Шацкого (который здесь, в принципе, следует за К. Манхеймом), провести демаркационную линию между идеями и практическими установками утопистов, и идеями и установками, с одной стороны, реформаторов, с другой стороны, революционеров. Отличия от социальных и политических реформаторов видится в степени и масштабах изменения и преобразования общества в соответствии с определенными идеями. В том, что реформаторы предпочитают исправлять существующие социальные отношения, тогда как утопист выступает за их полный слом и замену на новые, лучшие. Даже в тех случаях, когда утописты не ставили перед собой задачи немедленного и одномоментного упразднения старого мира, но ставили задачи учреждения и утверждения островков мира

7

нового – фаланстер, колоний, поселений, это новое было клеточками принципиально иного организма, несовместимого, принципиально не интегрируемого в мир старый. Отторжение реалий существующих общественных отношений здесь подобно отторжению чужеродных органов иммунной системой живых организмов. Перемирию и компромиссу просто нет места в природе и предназначении данной системы. В мире прекрасных «снов Веры Павловны», из романа Н.Г. Чернышевского, впрочем, как и в ее швейной мастерской, совершенно неестественны и просто невозможны грубые реалии отвергаемого и приговоренного к слому современного героям романа общественного и государственного строя. Еще более тонка и подвижна демаркационная линия, отличающая утопистов от социальных и политических революционеров. Более чем велико число тех из них, кто совмещал в себе и качества утопистов. Но все же и здесь степень максимализма в утверждении принятых на вооружение идеалов, характер понимания природы изменяемого и преобразуемого общества и государства, позволяет отличить одних от других. «Мы также назовем утопистами французских революционеров 1789 года, - указывает Ежи Шацкий, - идеологи которых – свято веря в возможность начать общественную жизнь сначала – часто восклицали: «Довольно истории! Настало время обратиться к естественным правам человека и на этом фундаменте основать разумное общество». Мы назовем утопистами и тех революционеров 1917 года, которые ожидали немедленной мировой революции и полного торжества коммунизма в мировом масштабе»7. Максимализм утописта и альтернативный характер предлагаемых им моделей и идей не может не быть связан с определенным содержанием и смыслом тех идеалов, ценностных ориентиров, постулатов и максим, которые и составляют основу его утопического учения. Именно они каким-то образом обуславливают, детерминируют, предопределяют такой характер и такой способ отношения утописта к отвергаемой им социальной реальности. Именно они и должны стать той второй линией своеобразной оси координат, которая позволяет фиксирование и осмысление сущностных спецификаций данного феномена как предмета социально-философского и социокультурного анализа. С необходимостью встают здесь вопросы о том, каковы содержательные особенности идеалов утописта? И какого типа эти идеалы, которые не имеют «мостов» с действительностью, отделены от нее «разверзшейся пропастью»? В определенной мере на эти вопросы отвечает К. Манхейм, когда указывает на трансцендентный по отношению к действительности характер ориентации утопического сознания и связанную с ней установку на слом и переделку общественных отношений. Приведем ставшую уже хрестоматийной формулировку немецкого исследователя: «Утопичным является то сознание, которое не находится в соответствии с окружающим его «бытием». Это несоответствие проявляется всегда в том, что подобное сознание в переживании, мышлении и деятельности ориентируется на факторы, которые реально не содержатся в этом «бытии». Однако не каждую ориентацию, не

8

соответствующую данному «бытию», являющуюся трансцендентной по отношению к нему и в этом смысле «чуждой действительности», мы назовем утопичной. Мы будем считать утопичной лишь ту «трансцендентную по отношению к действительности ориентацию, которая, переходя в действие, частично или полностью взрывает существующий в данный момент порядок вещей»8. Ему вторит Анджей Валицкий, который исходит из того, что утопии присуща «трансценденция по отношению к действительности и (в связи с этим) особенно резкое расхождение между идеалом и действительностью, расхождение конфликтного, постулативного характера»9. Однако всех ответов на возникающие вопросы указание на трансцендентную природу идеалов не дает. Ибо вопрос о причине именно такого характера отношения утопических идеалов к действительности будет вставать вновь и вновь. Только содержательные особенности и выявление характера внутренней природы утопических идеалов может дать ответы на вопросы подобного рода. Антагонистическому отношению к реальности и максималистской установке на ее полную замену должны соответствовать более чем веские духовные первоосновы. Прежде всего, они должны иметь характер непререкаемых истин, отсутствия всяких сомнений, окончательных и бесповоротных выводов и формулировок. Такими первоосновами могут быть представления о всеобще-необходимом, безусловном, первоначальном, непреходящем содержании утопических идеалов и постулатов. Для утописта его идеалы и максимы в гносеологическом отношении должны представлять абсолютную истину, в социально-историческом плане – общественный абсолют, найденное совершенство, предел в поступательном развитии, безусловное социально-онтологическое первоначало, причем настолько более значимое относительно исторической «эмпирии», что под выражаемую в нем схему эта «эмпирия» должна быть полностью изменена, «переделана», преобразована. Поэтому ближе к истине в понимании природы и характера утопического менталитета и утопических идеалов Льюис Мэмфорд, который очень проницательно писал: «утопическое мышление есть нечто противоположное односторонности, пристрастности, партикулярности, провинциализму, специализации. Тот, кто пользовался утопическим методом, должен был смотреть на жизнь «синоптически» и видеть ее как единое целое; не как случайную смесь, но как органическую и все более организованную систему»10. Утопия - это следование идеалу, но вся суть дела в том, что это идеал и система ценностей особого рода и особого вида. Это вера в достижение и воплощение в реальность абсолютного, непреходящего в историческое, небесного в земное, сакрального в грешное, совершенного в эмпирически данном, запредельного в наличном. Это вера в возможность особого вида и особой формы социальной жизни, во всех ее многообразных проявлениях, вида и формы жизни после завершения развития, но не исторического существования, окончательного осуществления идеалов, разрешения всех проблем. Это стремление теоретически обосновать и практически утвердить

9

жизнь без недостатков, случайностей и изъянов, без неопределенного, стихийного и спонтанного. На этот уровень выражения социально-политического идеала в утопии указывается в исследовании Е.Л. Чертковой, представляющем собой одну из самых интересных работ, из числа опубликованных в самое ближайшее время11. Анализируя процесс исторической эволюции утопии и проводя компаративное изучение утопических учений Платона и Томаса Мора, указанный автор подчеркивает данный уровень выражения идеала в утопии как в том, так и в другом случае. Говоря о Платоне, Е.Л. Черткова пишет: «Для него вопрос о правильном устройстве государства являлся продолжением размышлений о сущности понятия «государство» и о вытекающих из этого представлениях о его смысле, цели, предназначении и функциях. Вопрос стоял так: существует ли образ правления, хороший по самой своей природе, основанный на началах достоверных, абсолютных, независимых от времени и места и каким должно быть государство, чтобы оно соответствовало своему понятию»12. Сравнивая Платона с Т. Мором, исследовательница указывает: «В то время как Платон создавал свой «чертеж» идеального государства, отталкиваясь от интеллигибельной идеи, Мор посягнул на описание его «действующей модели» …Абсолютное и совершенное государство мыслится теперь как пребывающее в том же плане бытия, что и несовершенное и относительное»13. Абсолютное - это материальное и духовное бытие как нечто единое, всеобщее, безусловное, выступающее как противоположность всякому относительному и однозначно обусловленному существованию. Это бытие в его предельно развитом виде, самое совершенное. Оно имеет сложную диалектическую природу. Оно не сводимо к отдельному, преходящему, частному. И в этом плане абсолютно правильное, достигшее предела в своем совершенстве общество и государство, лишенное каких-либо недостатков и изъянов – это «место которого нет». Но оно проявляется, выражается, осуществляется через отдельное, частное, исторически преходящее, земное общество и государство, в котором есть изъяны, недостатки, преходящее и случайное. Оно не существует помимо или вне его. Правда, и это очень важно для понимания рассматриваемого нами феномена, выражается через бесконечный и неисчерпаемый до конца процесс развертывания во времени и пространстве многообразия относительных, обусловленных, конечных вещей процессов, явлений, форм природно-материальной и социальной жизни. Осмысление абсолютного в природных и социальных его ипостасях показывает относительные моменты в его структуре, раскрывает абсолютное как полноту и завершенность суммы относительных его моментов. А значит, обнаруживает абсолютное в любой пространственно-временной локализации, срезе как относительное абсолютное. Вместе с тем, в относительном, частном, преходящем всегда есть абсолютное как момент самостоятельности, как сторона перехода, движения к безусловному, непреложному, беспредельному, идеальному в смысле самому совершенному и т.п. Любое отдельное, частное, относительное и земное является таковым лишь по отношению к другим частным, относительным,

10

случайным и прочим подобным элементам целого. По отношению к породившему их исходному абсолюту, совершенству оно выступает как именного его воплощение и проявление, как выражение его качеств и атрибутов, как именно его «образ и подобие». Особенно наглядно это проявляется в связи с тем, что многообразие материальных предметов и духовных явлений в своем пространственновременном бытии организовано в совокупности, конгломераты, объединения и системы. Абсолютное, всеобщее, безусловное выражает организующее, целостное, системообразующее начало. Его отдельное, частные, относительные проявления выражают элементное и функциональное начало. Отношение частей к целому, элементов и функций к определяющей их системе очень глубоко вскрывают природу отношений абсолютного и относительного, безусловного и предопределенного, непреходящего и временного и т.п. Такова природа абсолютного, максимального, самого совершенного, предельно развитого и т.п. И характера его проявления или воплощения в бесконечном во времени и беспредельном в пространстве развертывании многообразия вещей природы и уникальном историческом процессе социального бытия человека. Если смотреть на социально-исторические и политико-правовые реалии глазами утописта, видеть эти реалии с позиций «веры в общественный абсолют», то действительность предстает в своем особом ракурсе и в своей особой ипостаси. Это тот случай, когда объективное становится еще и «правильным», должным, действительное становится очень важным, имеющим непреходящее значение, ценность. При этом утопия это как раз тот «случай», когда ее приверженец дает «волю мышлению в чувственных образах и представлениях», когда всеобще-необходимое в своем непосредственном виде «переводится» на «язык» особенного, частного, единичного. Стремление к предельной образной наглядности, дидактизму и педантизму в изложении деталей – характерные черты утопии. утопистская «вера в общественный абсолют» требует ниспровержения любых исторических форм общественной жизни и государственного устройства. Ибо в любой своем историческом облике и уровне развития в глазах утописта все равно не соответствующих, как бы «не дотягивающих» до уровня всеобщего, необходимого, абсолютного, идеального, предельного в развитии и совершенстве. Может быть и лучших, но не наилучших, может быть и совершенных, но не идеальных, может быть и наиболее оптимальных, но не могущих быть решением всех проблем, причем раз и навсегда, окончательно и бесповоротно. С позиций указанного выше понимания сущности утопии становится понятным убежденность утописта в возможности «разрешения всех противоречий общества однократным применением какой-либо универсальной схемы, рассматриваемой как панацея от любого социального зла»14. Самым непосредственным образом из понимания утопии как особой формы идеала, как способа рассмотрения и оценки социально-исторической действительности через призму абсолютного и всеобще-необходимого уровня

11

ее бытия, потенциально возможного как должного, вытекают такие ее спецификации, как намеренный отрыв от реальности, нигилистическое отношение к действительности, склонность к формализму. Этим же обусловлено преувеличение роли субъективного фактора, организационных способов и средств в достижении целей, стремление сконструировать идеальные общественные отношения по принципу «все должно быть наоборот», крайний волюнтаризм и т.п. В достаточно полном виде многообразие подходов к утопии отражено в вышедшей в 1991 году – и ставшей событием в разработке темы утопии – книге «Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы». Переводчик, составитель и автор предисловия к книге –В. А. Чаликова, на основе обзора разнообразия подходов и способов определения утопии, предлагает свое, итоговое определение: «Утопия – это подробное и последовательное описание воображаемого, но локализованного во времени и пространстве общества, построенного на основе альтернативной социальноисторической гипотезы и организованного –как на уроне институтов, так и человеческих отношений –совершеннее, чем то общество, в котором живет автор»15. При всей полезности этого определения, позволяющего «исключить из утопии короткие рассказы о будущем, в которых нет описания его как системы; романы, в которых описываются события, происходящие в будущем обществе, но не описывается его устройство; многочисленные описания подземных и подводных миров, похожих на земной; романы о воображаемых войнах, научно-фантастические романы, которые сосредоточены на технологии будущего, а не на его социальном устройстве, а также многие феминистские, психоделические и фантастически-порнографические романы»16, это определение не лишено очень существенных, на наш взгляд, недостатков. Характеристики предлагаемого утопией общества, выраженные в определении при помощи терминов «воображаемое» и «совершеннее организованное» общество неточно и неполно выражают суть утопических построений и, собственно, специфику отображения общественного устройства в утопии. Указанное выше определение вполне применимо и к проекту социальных реформ, причем и не самых радикальных, к любой доктрине переустройства общества с целью его усовершенствования. Автор утопии всегда желает значительно большего – его интересует, или он предлагает модели общественного устройства с самыми превосходными степенями прилагаемых характеристик. Самое лучшее, решение всех проблем и задач, наконец-то достигнутый и воплощенный в жизнь идеал. «Идеальное» и «самое совершенное» общество – вот те понятия, которые соответствуют сущности предлагаемых авторами утопий описаний общественного устройства. В принципе именно это отражено в подавляющем большинстве определений утопии как в источниках энциклопедического характера, так и научной литературе. Вот определение утопии в «Философской энциклопедии» 1970 года: «Утопия – изображения идеального общественного строя, лишенное

12

научного обоснования»17. А вот в «Философском энциклопедическом словаре» 1997 года: «Утопия –«страна, которой нет». Течение мысли, изображающее идеальное состояние совместной жизни людей, преимущественно с гуманитарно-коммунистической окраской, произвольно сконструированный образ (идеал) желаемого общества»18. Таким образом, мы можем указать на такую особенность утопии, причем особенность самую существенную, как противопоставление действительности идеала, модели общественного устройства или преобразования какой-либо отдельной сферы социальной жизни, системы социальных институтов, представляющей их в наиболее развитом и совершенном виде. В виде предела этого развития и совершенства, в виде определенного общественного абсолюта. Построение этой модели не есть постепенное движение мысли от реального к возможному по канве причинно-следственных отношений, непрерывной цепочке возможных результатов из определенных действий, не есть последовательное выстраивание будущего на основе настоящего. Нет. Здесь происходит всегда скачок, перерыв, непосредственно данная реальность прямо сопоставляется с идеалом, с наиболее развитым и совершенным. Этот «перерыв», эта своеобразная «дыра» всегда как бы «прикрывается» «компенсируется» ценностной акцентировкой предлагаемой утопистом модели. Суть в том, что предлагаемое всегда самое лучшее, самое правильное, решение всех проблем, найденный наконец-то ответ и т. п. С этих аксиологических установкой, с такой высшей точки отсчета происходит обратная переоценка действительности, при которой она может быть определена как полная противоположность «настоящему», «справедливому», «рациональному» и т.п. В содержательном плане утопические построения дают особую картину действительности, или как уже было сказано, воспроизводят ее в своем особом ракурсе и в своей особой ипостаси. Рассмотрение социально-исторической реальности через призму «веры в общественный абсолют», на уровне ее соотношения с единым, безусловным, идеальным, воплощением совершенства, это тот уровень ее рассмотрения, когда объективное становится еще и «правильным», должным, действительное становится очень важным, имеющим непреходящее значение, ценность. Поэтому, в содержательном плане, и это очень важно, утопии представляют собой сочетание, совмещение объективно-рационального (определенных знаний), императивного (широкого спектра религиозноэтических и прочих требований и норм) и аксиологического (совокупности оценок) срезов выражения социально-исторической действительности. Совмещение это настолько тесное, что различие между ними нивелируется, и в этом синкретическом образовании они начинают замещать и восполнять друг друга. Ценность может приобретать вид, роль и значимость факта, нравственная норма – объективной исторической закономерности и т.д., и т.п. Поэтому в содержательном плане утопии представляют собой своеобразный сплав, зачастую внешне достаточно логически упорядоченный, органичный знаний, ценностей и долженствований.

13

С точки зрения гносеологического аспекта утопии, методов и форм выражения ее содержания, в ней, где в латентном, а где в явном виде аккумулируются социально-когнитивные конструкции самого высокого уровня обобщения, систематизации, рафинированности – социальные идеалы, высшие ценностные ориентиры, своеобразные «идеализированные объекты» социально-исторической реальности. Проблема заключается лишь в том - помнит ли об этом утопист. То, что он предлагает идеал, который может быть полезен лишь как осмысление социального феномена в его «чистом» виде, наиболее развитом состоянии, высший ценностный ориентир, общественный абсолют. То, что он предлагает идеал, который при «нормальном» социальном целеполагании, проектировании, моделировании, построении прогноза и т.п. и должен приниматься в расчет как сверхзадача, как направление «движения», но ни в коем случае не как конечная точка этого движения и развития. Понятие утопизма. В подавляющем большинстве случаев не только в обыденном словоупотреблении, но и в работах исследовательского характера понятие «утопизм» в явной или неявной форме отождествляется с понятием «утопия». Это отождествление неправомерно. Утопия как формообразование общественного сознания, как компонент целеполагания, как форма развития социально-теоретического знания, особенно наглядно воплотившаяся во всестороннем исследовании природы и сущности идеала, и в целом ряде других своих ипостасей, неизмеримо глубже и шире утопизма. Хотя это отождествление неправомерно, но оно не случайно. Утопизм в определенных своих проявлениях выступает как фактор, обуславливающий характер и смысл утопического построения в целом. Как один из атрибутов утопии, в определенных условиях и ситуациях приобретающих определяющее для ее содержания значение. Рассмотрение соотношения утопизма с исходными видообразованиями утопии, ее типами и подтипами, позволило сформулировать представление о том, что утопизм выступает как определенная модификация утопии, ее видоизмененное состояние. Все вышеизложенное самым непосредственным образом ставит перед нами исследовательскую задачу, выражающуюся в необходимости в явной и рефлексивной форме рассмотреть понятие «утопизм» и далее проанализировать выражаемый им феномен как атрибут утопических построений в целом, как видоизмененное образование утопии. В обыденном словоупотреблении утопизм в подавляющем большинстве случаев выступает как синоним слов несбыточность, нереальность, химеричность и тому подобных. Все это нашло свое непосредственное выражение в толковых и энциклопедических словарях, в литературе справочного и универсального характера. В словарях синонимов в качестве тождественных или близких по значению относительно утопизма слов указываются такие, как неосуществимость, невыполнимость, несбыточность, невозможность, нереальность, нежизненность, фантастичность и т.п.19 В современном толковом словаре русского языка, составленном С.И. Ожеговым и

14

Н.Ю. Шведовой, указывается на два значения слова утопизм: во-первых, - это склонность к несбыточным мечтаниям, а во-вторых, склонность к утопиям20. Такая интерпретация очень показательна. Несбыточность, нежизненность и связь с утопией – вот что такое утопизм. К сожалению практически нигде не говорится о том, что это за связь и в чем она выражается. Правда в данном случае, в отличие от многих других случаев, когда обыденное понимание термина является либо сугубо поверхностным, либо неадекватным, либо не отражает его действительного значения, в нашем случае обыденное словоупотребление все же выражает целый ряд существенных характеристик утопизма. И связано это с тем, что в широком смысле слова, а общеупотребительная практика этот смысл и фиксирует, утопизм действительное выступает одной из довольно важных характеристик для самого значительного круга явлений. В первую очередь это связано с тем, что постоянно возникали и возникают ситуации, в которых определение реальности или нереальности тех или иных идей, возможности или невозможности осуществления тех или иных идеальных построений, составляет весьма существенную их сторону и играет решающую роль в их понимании и оценке. И в этом плане утопизм в значении несбыточности, нежизненности, невозможности выступает как важнейшая и адекватная в своем значении категория. Самый широкий спектр видов деятельности - от научнотехнического и до эстетически-художественного творчества - могут дать нам значительное число примеров, когда характеристика тех или иных идей как реальных или невозможных определяет самое значительное в них. Однако нас эта категория интересует как обозначение феномена неразрывно связанного с утопией, как важнейшего атрибута утопических учений, играющего в них свою роль и выполняющего свои определенные функции. Необходимость выхода за обыденное значение понятия и общеупотребительную практику его использования связано с тем, что нереальность и несбыточность совершенно относительны в сфере утопии. Как, впрочем, и в сфере идеологии, политики, социально-исторической деятельности в целом. В социальной деятельности субъектов в целом, а в политической и правовой в особенности, как нигде более ярко проявляется относительность возможного и действительного, потенциального и реального. Утопизм, правда в указанном общепринятом смысле, тех или иных отдельных идей, как и определенных учений в целом, совершенно не мешает им, овладев умами самых широких слоев населения, стать реальной социальной и политической силой, влиять на ход событий и ситуаций, внести решающий вклад в развитие страны, народа, региона, и даже определенной цивилизации. Хотя и достаточно тривиально, но, тем не менее, полностью истинно представление о том, что в историческом развитии человечества сегодня повседневным и заурядным становится то, что еще вчера объявлялось фантастичным и несбыточным. В этом плане как нельзя более верны слова Н.А. Бердяева, сказанные еще в середине двадцатых годов прошлого теперь уже

15

столетия о том, что «Утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать их окончательного осуществления…Утопии осуществимы. Жизнь движется к утопиям»21. Взятые Олдосом Хаксли в качестве эпиграфа к его знаменитой антиутопии «О дивный новый мир», они, кажется, могут служить эпиграфом ко всему этому столетию, столетию господства утопизма, столетию наиболее ярко и наглядно продемонстрировавшему всю относительность грани между возможным и неосуществимым. «Утопизм «казарменного социализма» в ХУ111 – Х1Х веках существовал лишь теоретически. – Указывает В.Г. Хорос. – Однако ХХ век привел к его осуществлению на практике (эпоха Сталина в СССР, маоизм в Китае, полпотовщина и др.)... Практика выявила также характерное для современной утопии сочетание добуржуазных тенденций уравнительности с громадной концентрацией политической власти и средствами технократического манипулирования обществом»22. Ему вторит Ежи Шацкий: «Программа Гитлера казалась многим веймарским либералам всего лишь мрачной «утопией», потому что они не сумели предвидеть, в частности, современной техники пропаганды»23. Собственно, введение им в свою классификацию такой разновидности утопии как «утопия политики» было сделано для того, чтобы показать воплощенные и осуществленные на практике утопии и утопизм. К тому же Ежи Шацкий, к сожалению, эти понятия различает недостаточно четко. Но как бы там ни было, в целом ясно, что обыденное понимание и словоупотребление понятия «утопизм» вряд ли хотя бы наполовину исчерпывает область его значения, малоприменимо к его осмыслению как атрибута утопических построений, хотя и должно в определенной мере учитываться. Очень интересно и то, что обвинения в утопизме в смысле несбыточности и химеричности идей и планов, несостоятельны и в плане исторической ретроспективы. Относительность в социально-онтологическом плане возможного и действительного служит достаточным основанием для убежденности в том, что историческое поражение того или иного социального движения, руководствующего определенными идеями, неудача в борьбе за определенные идеалы, проигранные сражения на пути воплощения тех или иных чаяний, еще совершенно не означают их нежизненности, невозможности или неосуществимости. Превращение исторической ретроспективы в критерий различения утопизма и реализма предполагает принятие явно ошибочной предпосылки их осмысления, согласно которой все, что не воплотилось в социально-историческую действительность - и не могло в нее воплотиться. Все, что не состоялось - и не могло состояться. Любая проигранная битва - и не могла быть выиграна и т.д., и т.п. В общем, с позиций такого своеобразного социально-исторического фатализма мы вряд ли найдем решение достаточно трудных исследовательских задач, связанных с изучением утопизма. Правда, обращение к исторической ретроспективе позволяет хотя бы частично снять с прошлого теперь столетия «обвинения» в том, что исключительно именно оно «способствовало» и «соучаствовало» в практическом воплощении утопизма. Эта ретроспектива показывает, что такое

16

«соучастие» в воплощении идей утопизма в социально-историческую действительность носит «рецидивирующий» характер, имеет место в большинстве исторических эпох, стран, географических и цивилизационнокультурных ареалов. Еще в третьем веке до нашей эры китайский правитель Цинь Шихуан-ди, объединивший Поднебесную в единое государство, на практике реализовал утопическое учение философской школы легистов о необходимости строгого контроля и тотальной регламентации жизнедеятельности людей, ограничения всей сферы духовной культуры и образования узкоутилитарными знаниями в области медицины и практики гадания, учреждения режима безграничной личной власти вышестоящих в социальной иерархии над нижестоящими и т.п.24 Ярким примером воплощения утопизма в действительность в истории нашей страны может служить установления в середине ХУ1 столетия царем Иваном 1У режима опричнины, что, впрочем, в силу показательности данного феномена, станет предметом специального рассмотрения в одном из последующих разделов нашего исследования. На основе вышеизложенного, может быть сделан вывод о том, что в «случае» утопизма мы имеем дело с гораздо более сложным и парадоксальным явлением, чем несбыточные мечтания, химерические чаяния, пустые благие пожелания. Эта сложность на порядок возрастает при обращении к утопизму как компоненту и характеристике утопии. Несбыточность и воплощенность утопизма в его «стремлении к утопиям», выявление способов и форм реализации построений утопизма как атрибута утопии требует отдельного рассмотрения и специального анализа, который должен нам показать в каком плане и при каких условиях можно говорить о реализации нереального, воплощении невозможного, осуществлении несбыточного. Даже эта простая формулировка показывает всю парадоксальность данного феномена, специфичность его природы, сущности и их проявлений. Вместе с тем, анализ этого парадоксального проявления важнейших свойств и атрибутов утопии существенно затрудняется уже тем, что до сих пор еще не решен вопрос о соотношении понятий утопии и утопизма. Мы можем зафиксировать, что не только в практике обыденного словоупотребления, но даже и в научной литературе посвященной изучению феномена утопии, эти понятия применяются без необходимой критической рефлексии. В работах отечественных и зарубежных исследователей утопии, они либо отождествляются, употребляются в адекватном значении, как бы «через запятую», либо в значениях несколько различных, но без четкого определения того смысла, который в них вкладывается. Однако анализ природы и сущности утопии показывает, что она совершенно не идентична, не тождественна утопизму, представляет собой более сложное и масштабное в содержательном плане явление социальной и духовно-культурной жизни людей. И напротив, утопизм в его соотношении с утопией также не может выступать как равнозначное ей явление, одинаковое с ней по природе, сущности и функциям. Утопизм представляет собой

17

определенное проявление, способ выражения утопии. Он составляет только часть ее содержания, смысловых значений и многообразных воплощений. Последовательное различение утопии и утопизма и, что самое главное, выявление внутренних оснований для него, стали предметом непосредственного изучения в большей степени только в последнее время. В этом плане нельзя не отметить уже указанную нами интересную и достаточно основательную по своему теоретическому уровню работу Е.Л. Чертковой25. Основной вывод к которому пришла автор данной работы, впрочем как и большинство других современных исследователей, выражается в том, что утопия, в первую очередь в ее классическом виде, представляет собой обращение к идеалу, истине, совершенному образцу общественного и государственного устройства, выступает духовно-рациональным средством артикуляции образа желаемого будущего и интенции к совершенству во всех сферах жизнедеятельности людей. И в этом ее непреходящая ценность, неотъемлемость ее включенности в контекст социальной практической и духовной деятельности людей. Однако, процесс исторической эволюции утопических учений, их социального и духовно-культурного предназначения и роли, может быть охарактеризован как процесс постепенного утверждения и развития утопизма, вытеснившего или заместившего утопию, взявшего на себя ее функции и задачи. Поэтому жесткая, но справедливая критика именно утопизма, зачастую объективно выступает как критика утопии в целом. А это, в свою очередь, не может не сказаться на изменении отношения к утопии, изменении ее роли и предназначения в различных областях духовной и практической жизнедеятельности людей. Перевоплощение утопии в утопизм целиком определяется изменением статуса социального, или, в частности, социально-политического идеала, онтологической природы образца общественного и государственного устройства. Идеал как образ абсолютного в своем совершенстве общества и государства, первоначально выступает как исключительно трансцендентный по отношению к действительности, как чисто духовный по своей природе феномен, как ипостась идеи государства. Именно таков их статус и первоначальный смысл в момент возникновения феномена утопии в ее аутентичном виде, свободном от вплетенности и переплетенности с мифологическими образами и сюжетами. Появление утопии в таком ее аутентичном виде автор относит к античной эпохе, к разработке Платоном своего учения об идеальном государстве. Для Платона, при всех его установках найти ответы на сложные проблемы полисной жизни своего времени, метафизической предпосылкой утопического учения о совершенном обществе и государстве выступает онтологический дуализм вселенной, разделения действительности на «мир идей» и «мир вещей». «Мир вещей», мир реальной социально-исторической государственной жизни, его форм и устройства, есть мир феноменальный, преходящий, вторичный, видимый. Этот мир лишь копия, «тень» своих трансцендентных прообразов, невидимых и имматериальных первосущностей. «Мир вещей» лишь абстракция своего чистого конкретного прототипа, конечное бесконечного, преходящий момент вечного и т.п.

18

Социальный и государственный идеал выражается при помощи чистых понятий, в которых постигается идея государства, а значит этот идеал в своем непосредственном и полномасштабном виде не может стать феноменом мира вещей, не может превратиться в «живое» воплощение его запредельного в своей абсолютности, истинности, конкретности содержания. Поэтому, хотя в лице Платона соединился теоретик и практик, им был сформирован образец утопии для античности, сформулированы наиболее существенные характеристики ее содержания и смысла, его постулаты, максимы и положения, представления о природе идеала, были обусловлены и определены этим метафизическим дуализмом. И в этом плане, обусловленное этим дуализмом учение Платона о государстве в большей мере представляет собой теоретический поиск и осмысление имматериальной идеи, конструирование выражающих ее чистых понятий и оперирование с трансцендентными по отношению к миру вещей смыслами. И хотя стремление к практическому воплощению в реальность присутствует и у Платона, и у родоначальника литературного жанра утопии Томаса Мора, основная интенция направлена не на «материализацию» понятия, метафизического плана бытия в план реальный, сверхчувственной абстракции в эмпирически данную вещь, а на утверждение и совершенствование мира, общества и государства путем прояснения истины, раскрытия образца и эталона. «Для него (Платона – В.Б.), пишет Е.Л. Черткова, - вопрос о правильном устройстве государства является продолжением размышлений о сущности понятия «государство» и о вытекающих из этого представлениях о его смысле, цели, предназначении и функциях»26. И далее: «он сформулировал и основную проблему утопии: каковым должно быть государство, чтобы оно соответствовало своему понятию или Истине»27. Важнейшим этапом в процессе эволюции представлений о месте и статусе идеала в духовных построениях утопического плана, описывающих и осмысливающих предельно совершенные формы социальной жизнедеятельности и государственного устройства, автор вполне справедливо считает появление «Золотой книги» или «Утопии» Томаса Мора. В первую очередь, значение поворотного момента в процессе развития утопии связано здесь с коренным изменением статуса, места и природы социального идеала. В первую очередь в преодолении Т. Мором свойственного предшественнику онтологического дуализма, смешение двух планов бытия – метафизического и физического. Характеризуя эту методологическую предпосылку утопических построений английского мыслителя, Е.Л. Черткова пишет: «У него исчезает платоновская запредельность и имматериальность высшего мира, его абсолютная трансцендентность, поскольку эти противоположные миры расположены теперь в одной метафизической плоскости. И хотя они попрежнему противостоят друг другу, но только ценностно, а не метафизически, сосуществуют в одном пространстве, пусть даже и очень отдаленно друг от друга. Идеальный мир Платона – это имматериальный мир идей, а у Мора – это реальное государство, построенное в соответствии с идеалом, хотя все еще далеко отстоящее от автора и читателей»28.

19

Главным здесь выступает то, что идеальное государство Мора обитает в одном мире с государствами реальными. В одном онтологическом пространстве и времени. При этом метафизический дуализм заменяется дуализмом ценностным. Так делается решающий шаг на пути «обмирщения идеала», на пути утверждения представлений о возможности его непосредственного и полномасштабного воплощения в «мир вещей». Здесь, по твердому убеждению автора рассматриваемой концепции, поворот к тому направлению в развитии утопии, конечным пунктом которого станет превращение идеала, ценности, образца абсолютного совершенства в эмпирический факт, в реалию социально-исторической действительности. Эта тенденция к смешению идеального и реального закрепляется и развивается в утопических учениях последователей Т. Мора, и прежде всего у Т. Кампанеллы и Ф. Бэкона. Правда, у них в качестве главенствующих выступают идеи решающей роли в обустройстве общественной и обыденной жизни людей рационально-научного знания, применения достижений познания природы, приведения всей социальной и повседневной жизнедеятельности людей в полную гармонию в соответствии с почерпнутыми из природы разумными принципами и установлениями. Это упование на преобразующую роль научных и технических факторов в жизни людей, достижения на их основе лелеемых утопистами идеалов и чаяний, в набольшей степени и нашло свое отражение в «Новой Атлантиде» Ф. Бэкона. На основе данных теоретических предположений Е. Л. Черткова строит свою концепцию утопизма. Исходный момент превращения утопии в утопизм – это совмещение мира идей и мира вещей, обмирщение трансцендентного по своему изначальному смыслу идеала. Классическая утопия в теоретикометодологическом плане в первую очередь представляет собой осмысление идеи государства, выявление на этой основе абсолютно совершенной формы его устройства, формирование чистого идеала, неизменного эталона и образца, критерия непререкаемой и высшей оценки налично данных форм и способов государственной жизнедеятельности. Отказ от трансцендентности идеала, непосредственными предпосылками которого выступают перенесение центра тяжести из области метафизических размышлений в область подробного конструирования и описания модели государства, отделенного от непосредственно данных лишь пространственно, однозначно приводит к превращению утопии в утопизм. «Но когда вслед за метафизическим преодолевается и этот пространственно-временной барьер или расстояния между ними значительно сокращаются, и встает задача воплощения этой ценностной альтернативы «здесь и теперь» – мы окончательно покидаем область умозрительной, спекулятивной или эстетической работы утопической мысли и попадаем в сферу утопизма как особого типа сознания и отношения к миру, выросшего на почве утопии и генетически с ней связанного, но существенно отличающегося от нее как по своим характеристикам, так и по выполняемым им функциям»29. Раскрывая сущностные и специфические характеристики утопизма как особого типа сознания и миропонимания, рассматриваемый автор справедливо

20

видит его главную особенность в непреклонной и даже фанатической убежденности не только в возможности, а в строгой необходимости непосредственного воплощения абсолютного идеала в «плоскость земного бытия». В вере в непосредственную реализацию образцов совершенного общества и государства «здесь и теперь», в полное и окончательное искоренение любого зла, установление земного рая и выработку всех необходимых для этого рецептов и средств. К числу таких характеристик относится также гипертрофированная критическая оценка утопизмом настоящего, реального общества и государства, налично данных социальнополитических институтов и способов их функционирования. Эта критическая оценка сопровождается нигилизмом по отношению к существующим формам социально-исторической жизнедеятельности, установкой начать проект кардинального преобразования общества и государства заново, «с чистого листа», по меркам и замыслам утопических построений, без всяких компромиссов и учета каких-либо обстоятельств. Таким образом, в процессе своей трансформации в утопизм, утопия покидает сферу чистых метафизических размышлений, поисков и всестороннего осмысления возвышенных идеалов, призванных стать в первую очередь духовной пищей, развивающей и обогащающей внутренний мир человека, и становится важным компонентом социально-политического целеполагания, практической деятельности субъектов, первоосновой политических программ и идеологических построений. Таков магистральный путь эволюции утопии в утопизм, выступающий одновременно процессом изменения ее социальной и политико-идеологической роли. При этом, как мы могли видеть, в осмыслении его внутреннего содержания, в выявлении и фиксировании собственно моментов трансформации утопии в утопизм, основной акцент делается на переходе к воплощению идеалов, практической реализации выработанных утопией системы ценностей, постулатов и максим. При всех оговорках автора, именно переосмысление социальных идеалов и ценностей в плане их превращения в «практическую теорию», в идеологические и политические программы деятельности есть тот «Рубикон», пересекая который утопия неотвратимо преобразуется в утопизм. Однако, указав на закономерный характер такой эволюции, Е.Л. Черткова тем не менее пишет: «Утопизм можно рассматривать как «непреднамеренный продукт», т.е. независимый от намерений создателей утопий результат обращения идей в социуме … Начав с утверждения реальности идеального, утопия постепенно преобразуется в утопизм как практический материализм, в котором идеальные абсолютные ценности становятся конечными практическими целями»30. При всей верности данного положения в общем смысле, для нас вместе с тем ясно, что утопизм не всегда является «непреднамеренным продуктом», зачастую его утверждение и распространение закономерно и возникает с необходимостью. Целый ряд условий, предпосылок и факторов как объективного, так и субъективного порядка, а также все они вместе, определяют и обуславливают утверждение и распространение утопизма,

21

замещения им утопии в социальном целеполагании и практике. Более правильным является представление о постоянном латентном присутствии условий, предпосылок и механизмов перевоплощения утопизма в утопии, причем с самого момента ее генезиса и распространения, начиная от античности, а не на определенном историческом этапе ее эволюции или развития, в частности в эпоху Томаса Мора и его последователей. Правда, развернутое изложение нашего подхода требует более углубленного рассмотрения концептуального и содержательного аспектов рассмотренной работы. Отталкиваясь от известного постулата Г.В. Флоровского о проявлении глубинной сущности утопизма в отождествлении идеала и факта наличной эмпирической действительности, абсолютной ценности с объективной реалией, мы можем обратиться к процессу исторической эволюции и развития утопии, чтобы выявить и зафиксировать в нем моменты стирания граней между ценностью и фактом, ранжировать определенные исторические эпохи относительно появления этого отождествления. В этом плане процесс исторической эволюции утопии рассматривается как процесс поступательного движения к утопизму, начиная от античности, от Платона и до философской парадигмы утопических построений эпохи Просвещения, обусловившей его утверждение и распространение. В качестве переломного исторического этапа этой эволюции рассматривается, как уже было сказано, эпоха Ренессанса и Нового времени, эпоха утопического творчества Томаса Мора и его последователей. Именно в этом смысле последний сравнивается и противопоставляется Платону. «Наиболее принципиальное отступление Мора от позиции Платона, - пишет Е.Л. Черткова, - проявилось в понимании онтологии двух миров, результатом чего стало смешение метафизического и физического планов бытия…Абсолютное и совершенное государство мыслится теперь как пребывающее в том же плане бытия, что и несовершенное и относительное. Постепенное размывание метафизической границы между двумя мирами вплоть до полного ее исчезновения представляет глубинное основание процесса превращения утопии в утопизм»31. Вместе с тем, совершенно очевидно, что это противопоставление относительно. Сам автор указывает на то, что учение Платона в отличие от мифа, представляет собой другую форму знания и его социальную функцию. В учении Платона о государстве, как отличном от мифа рациональном философском построении, «утверждается определенный идеал общественного устройства, предстающий как цель преобразования существующего общества и основа его критики»32. В этом положении заключается и определенная правда жизни самого Платона. Ведь известно, что Платон трижды, рискуя всем, предпринимал попытки практической реализации своей модели. Не говоря уже о его указаниях на свою убежденность в осуществимости своего проекта идеального государства. Те отличия между утопиями Платона и Т. Мора, о которых говорит автор, существуют. Но главный водораздел между двумя этими утопиями проходит не здесь. Не следует забывать, что при всем дуализме мира идей, идеального образца и мира вещей, последний выступает у

22

Платона как порождение, «материализация», воплощение мира сверхматериальных сущностей. Т.е. у Платона, при всей разноплановости и метафизической разнородности мира идей и мира вещей, первый выступает как прообраз, сущность, прототип, образец оригинала по отношению к миру второму, а значит связан с этим «миром вещей», соотносится с ним, пусть и односторонним образом. Необходимо различать общий онтологический статус понятия и его статус в отношении мира предметов, где оно выражает и в содержательном плане воплощает в себе самое существенное, действительное, истинное, правильное, лучшее, и т.п. в зависимости от содержания понятия, из всего возможного в этом мире объектов, предельно достижимого, настоящего и подлинного в нем. Соответствующие своему понятию феномены материального мира, адекватные образы своих трансцендентных прообразов, они выступают как единственные в своем роде объекты материального мира, раскрывающие их подлинную природу. В социально-государственной жизни, они представляют собой единственно правильные, адекватные своему предназначению способы общественной жизни и формы государственнополитического устройства. Это единственно верные формы и способы на все случаи и все времена, для всех народов и стран. Не случайно то, что все рассматриваемые Платоном формы государственного правления можно разделить на две части – одну правильную, идеальную, и все остальные, неправильные. Здесь идеальная форма выступает как форма правления реальная, достижимая и единственна верная, соответствующая своему имматериальному прообразу, идея государства. Таким образом, не смотря на то, что у Платона мы имеем метафизическое разграничение и противопоставление двух миров, между идеалом и реальностью непроходимой преграды в плане воплощения идеала нет. Идеал в своем чистом виде, как феномен имматериального мира духовных сущностей, в мир вещей воплотиться не может, но в этом мире могут существовать его материальные и социально-исторические аналоги в виде адекватных, соответствующих ему феноменов. Идеальное государство Платона мыслится им как «материализация» идеала в «мире вещей», это предельное в своем совершенстве построение, абсолютное – в указанном выше смысле - в своей правильности по институтам, социальной структуре и функциям образование, пригодное на «все времена» и для всех стран и народов. Но оно мыслилось как реальное, вполне достижимое33, хотя пути его обретения еще не были ясны вполне. И более того, как единственно возможное для выхода из того социального и политического кризиса, в котором находился античный полис во времена Платона, и той бездны хаоса и утраты цивилизованных форм социально-государственной организации, в которую он, по мнению мыслителя, неизбежно погрузится в качестве альтернативы устройству в соответствии с выявленным идеалом. Идеальное государство Платона – это, подчеркнем, государство «мира вещей», а не метафизическая конструкция мира идеальных первосущностей. Идеальное государство Платона – это государство «мира вещей», соответствующее своему

23

понятию, воплотившее Истину. Интенция к «обмирщению идеала» присутствует здесь в достаточной степени, хотя и в более скрытой, неявной форме, особенно если сравнивать с утопией последующих времен, в частности с утопическими учениями эпохи Просвещения. В творчестве Т. Мора в отличие от метафизического дуализма Платона и онтологического противопоставления двух миров, на первое место выходит дуализм ценностный. При этом, исследовательница справедливо указывает на широко известную и общепринятую в научной литературе, посвященной Т. Мору, такую особенность его утопического учения, как строго критическую оценку реалий современной ему Англии и построения содержания своей «Золотой Книги» как фактической аксиологической инверсии указанных реалий. Однако, из этого в принципе правильного положения совершенно не следует вывод, что дуализм такого плана появляется только у творца жанра утопии Нового времени. Дуализм ценностно-аксиологического плана имеет место и у Платона. Высшая истина, познанная в понятии идея представляет собой и высшую ценность – благо, концентрирующую в себе и истину, и правильность, и добро, и справедливость, а значит должное и т.д. Противоположность между идеальным государством и его неистинным, неправильным реальным устройством, для Платона, обосновывающего свой идеал высшими метафизическими первоначалами, в еще большей степени, чем для Т. Мора, ценностная противоположность, аксиологическая антиномия, исключающая компромиссы и уступки в оценках. Поэтому уникальность содержания платоновского учения о государстве, его методологического подхода к нему, проявилась по нашему мнению в том, что аксиологический дуализм здесь самым непосредственным образом фундируется дуализмом онтологическим. На основании вышеизложенного, совершенно бесспорным будет вывод о том, что утопизм такая же одна из сторон учения Платона, как и у многих мыслителей более поздних эпох, однозначно классифицируемых как творцов такого рода утопических учений. Историческая, а в более широком смысле временная характеристика процесса трансформации утопии в утопизм вполне приемлема и важна. Однако она не выступает как определяющая, тем более единственная, а само преобразование утопии в утопизм не является исключительно поступательным процессом последовательного исторического движения с однозначно фиксируемыми этапами, эпохами, моментами и т.п. В основе разделения утопических учений на классические утопии и построения утопизма никак не может быть использована исключительно историческая периодизация развития утопической мысли и утопического жанра. Водораздел между утопией и утопизмом проходит не между различными утопиями и отдельными творцами утопических учений, хотя степень утопизма в различные эпохи и у различных мыслителей разная, а внутри самих учений и построений. В этом смысле, утопизм представляет собой определенную

24

сторону, грань, способ выражения положительной утопии, в любой момент способный стать превалирующим, доминирующим в ее значении в целом. Поэтому-то утопизм и выступает как «альтер эго» утопии, присутствует в ней в своей латентной форме постоянно и с достаточной степенью закономерности утверждается и распространяется, воспринимая на себя образ и функции положительного утопического учения, замещая и восполняя его место и роль в социально-практической сфере жизнедеятельности людей. Исследование соотношения утопии и утопизма, как мы видим, самым непосредственным образом ставит довольно широкий круг задач. И прежде всего, ставит задачу анализа природы, сущности и наиболее характерных черт утопизма, его соотношения с различными видообразованиями утопии и связанными с этим типологическими различиями и оттенками. А также задачу осмысления механизма превращения утопизма в определяющую характеристику утопии, ее перевоплощения в данную свою модификацию. Анализ этого перевоплощения и появляющегося в его результате перевоплощенного, модифицированного формообразования утопии, собственно и создает возможность осмысления условий и предпосылок превращения утопизма в наиболее важный, сущностный атрибут утопии, в ее определяющую характеристику. Природа, сущность и основные признаки утопизма. Природа утопизма. Перефразируя уже приведенные слова польского писателя-фантаста Станислава Лема о том, что утопия это «изложение определенной теории бытия при помощи конкретных объектов», подчеркнем, что утопия, собственно, не изложение, а соединение, сопряжение высшего уровня выражения представлений об обществе, человеке, смысле его существования, о государстве, (а зачастую действительно выражение «общей теории бытия»), с конкретными, отдельными, реальными объектами, ситуациями, формами общественного и государственного устройства. Это постоянное соединение и сопряжение абсолютного и относительного, всеобщего и особенного, идеального и реального, необходимого и случайного и т.д. И в этом плане потенциальная возможность утопизма присутствует в утопии постоянно. И неудивительно, что в определенном числе случаев она «разрешается от бремени», утопизм становится определяющей характеристикой утопического учения. Решающую роль при этом играет, конечно, способ сопряжения, соединения абсолютного и относительного, идеального и реального, всеобщего и частного. Такое сопряжение может не разрешиться утопизмом как раз таки в том случае, на который остроумно указывает Станислав Лем, когда конкретные объекты действительно становятся способом или формой изложения определенной общей «теории бытия». Ее демонстрации, при строгом фиксировании того, что всеобщее есть всеобщее, а частное есть частное, идеальное это одно, а реальное – это совсем другое. При учете того, что абсолютное, всеобще-необходимое как способы теоретической реконструкции

25

социальной действительности, могут быть сопоставимы и сопрягаемы с особыми уровнями и аспектами этой действительности, не сводимым к их отдельным, частным и случайным выражениям и воплощениям. При учете и указании на то, что абсолютное может «материализоваться» в отдельных предметах и явлениях, в реальных вещах лишь через их безграничное многообразие, лишь в процессе их развертывания в бесконечном пространственно-временном континууме. При учете и указании на то, что хотя «совершенное общество» и «идеальное государство» возможны и достижимы, а борьба за них имеет не только чисто моральный, но и социально-практический смысл, путь к этому всесовершенному состоянию общественной жизни не прост, а борьба предстоит более чем долгая. Утопизм, напротив, начинается с того, что утверждается представление о том, что и «путь» к идеальному состоянию общества и государства принципиально поддается упрощению, и время борьбы за светлые идеалы принципиально может быть сокращено самым существенным образом. При этом светлые идеалы, «общественный абсолют» могут быть достигнуты и воплощены в своем чистом и полном виде. Такова, в самом общем виде, природа утопизма. Выявление этой природы позволяет самым непосредственным образом обратиться к сущности феномена утопизма. Сущность утопизма. По меткому замечанию В. А. Чаликовой: «…главное в утопии – проблема границы, и в географическом, и в правовом, и в нравственном, и в политическом смысле, да и просто в житейском: в смысле нормальной меры и степени утопизма»34. Эта характеристика очень важна в отношении понятия утопизм. Утопизм и есть крайняя форма нечувствительности к этой границе, непонимания природы и сущности как идеалов и постулатов утопических идей, так и той действительности, которой они противопоставляются. В анализе понятия утопии нами уже отмечалось, что абсолютное, всесовершенное, первоначальное, «максимум», если вспомнить философскобогословские построения Н. Кузанского, имеет сложную диалектическую природу. По самой своей сущности абсолютное, «максимум» и т.п. несводимы к отдельному, преходящему, частному. И в этом плане абсолютно правильное, достигшее предела в своем совершенстве общество и государство, лишенное каких-либо недостатков и изъянов – это «место которого нет». Но оно проявляется, выражается, осуществляется через отдельное, частное, исторически преходящее, земное общество и государство, в котором есть изъяны, недостатки, преходящее и случайное. Оно не существует помимо или вне его. Правда, и это очень важно для понимания рассматриваемого нами феномена, выражается через бесконечный и неисчерпаемый до конца процесс развертывания во времени и пространстве многообразия относительных, обусловленных, конечных вещей процессов, явлений, форм природноматериальной и социальной жизни. Осмысление абсолютного в природных и социальных его ипостасях показывает относительные моменты в его структуре, раскрывает абсолютное как полноту и завершенность суммы относительных

26

его моментов. А значит, обнаруживает абсолютное в любой пространственновременной локализации, срезе как относительное абсолютное. Вместе с тем, в относительном, частном, преходящем всегда есть абсолютное как момент самостоятельности, как сторона перехода, движения к безусловному, непреложному, беспредельному, идеальному в смысле самому совершенному и т.п. Любое отдельное, частное, относительное и земное является таковым лишь по отношению к другим частным, относительным, случайным и прочим подобным элементам целого. По отношению к породившему их исходному абсолюту, совершенству оно выступает как именного его воплощение и проявление, как выражение его качеств и атрибутов, как именно его «образ и подобие». Особенно наглядно это проявляется в связи с тем, что многообразие материальных предметов и духовных явлений в своем пространственновременном бытии организовано в совокупности, конгломераты, объединения и системы. Абсолютное, всеобщее, безусловное выражает организующее, целостное, системообразующее начало. Его отдельное, частные, относительные проявления выражают элементное и функциональное начало. Отношение частей к целому, элементов и функций к определяющей их системе очень глубоко вскрывают природу отношений абсолютного и относительного, безусловного и предопределенного, непреходящего и временного и т.п. Очень хорошо это показывает М.М. Шолохов в своей работе посвященной анализу взаимоотношения целостного органического первоначала со своими структурными и функциональными компонентами в системе отношения человека и природы. Хотя здесь в первую очередь внимание уделяется соотношению всеобще-необходимого и органически целого с его структурными и функциональными компонентами, моментами выражения и проявления, полученные автором результаты не только выступают как необходимая аналогия, имеющая значительный эвристический потенциал, но и раскрывают целый ряд аспектов содержательного плана. Всякое органическое целое базируется на такого рода отношении с составляющими и выражающими его отдельными и относительными компонентами, моментами, при котором каждый выражающий их момент, их качество как элемента этого целого, каждая функция закрепляется за одним из них, превращая его в орган, в носитель атрибутов этого органического целого. Это оказывается возможным, поскольку в основе органа, компонента, относительного момента целостно-всеобщего и выполняемой ими функции, выражаемых качествах и атрибутах лежит одна и та же сущность. Как показывает М.М. Шолохов: «Иначе говоря, и функция, и орган ее исполнения суть проявление одной и той же сущности, один раз наличной в форме движения, деятельности, а другой раз – в форме момента, покоя. Или один раз выступающей в форме деятельности, а другой раз - в форме покоящегося бытия. Но далее любая функция является «продуктом» взаимодействия всех моментов. Она является функцией организма, а отнюдь не того органа, не одного лишь того момента, за которым она, по видимости, кажется жестко закрепленной. Поэтому и выполнение ее в процессе осуществляется, по сути, не

27

одним только этим моментом, но всеми моментами системы. То есть каждый момент органической системы необходимо выполняет не только ту функцию, которая за ним закреплена, но все функции организма. Как организм в целом не может функционировать иначе, как воспроизводя все свои моменты, так и любой из моментов не может воспроизвести себя иначе, как воспроизведя весь целостный организм, то есть иначе, как выполнив все функции организма в целом»35. К этому выводу из своей работы, автор делает примечание, которое раскрывает для нас одну из существенных особенностей исследуемого нами предмета. «Нелишним будет напомнить, - пишет указанный автор, - что речь здесь идет пока лишь о всеобщей форме органических систем, об «органах» их структуры и о функциях этих «органов» лишь во всеобщей форме. Поэтому ни в коем случае нельзя здесь давать волю мышлению в чувственных образах и представлениях, подставлять на место всеобщей (равно-абстрактной) формы какой-либо конкретный организм и торопиться указать на то, что желудок, скажем, никак не может выполнять функции головного мозга»36. Эта воля к «мышлению в чувственных образах и представлениях» может дать и обратный парадоксальный эффект не только в том плане, что выполнение «желудком» функций «головного мозга» будет признано реальным и естественным явлением, но и в том, что частное, условное и преходящее будут воспринято и объявлено как правомочный обладатель всей полноты атрибутов и функций целого, всеобщего, необходимого, безусловного, непреходящего и т.п. Вместе с тем, и это очень важно, поскольку в ситуации обращения к абсолютному, безусловному и первоначальному мы имеем дело с выражением в относительном, отдельном, условном их сущности, атрибутов и функций в целом, то здесь как нигде более требуется не давать «волю мышлению в чувственных образах и представлениях». И как нигде более, эта «воля» может привести к деформации, искажению выражения абсолютного в относительном, безусловного в условном, всеобще-необходимого в частном и случайном. Отдельное, относительное, преходящий момент, выступая как «образ и подобие» не просто необходимого, сущности, какой-либо целостной системы, а самого совершенного, наилучшего, абсолютного и т.п., в таком своем выражении и не может предстать перед нами иначе, как самое лучшее из возможного, самое совершенное из вообразимого, то, в чем выражен абсолют. Здесь мы имеем «лучшее место» и «лучшее время», обретенный образ совершенства и достижимый идеал. И остается не так уж много, иногда только шаг, для того, чтобы найденный идеал, выношенную или выстраданную идею, модель существования или развития общества, социальных и политических институтов объявить абсолютно совершенным, пределом развития, моментом или точкой достижения их абсолютного выражения. А значит достигнутым наконец-то разрешением проблем, искоренением зла, завершением предыстории и началом истории человечества, освобождением, возвращением к «подлинной природе» и т.д., и т.п. Такова природа абсолютного, максимального, самого совершенного, предельно развитого и т.п. И характера его проявления или воплощения в бесконечном во времени и беспредельном в пространстве развертывании

28

многообразия вещей природы и уникальном историческом процессе социального бытия человека. В свете вышеизложенного очень хорошо видно, что утопизм и есть воплощение воли к «мышлению в чувственных образах и представлениях», убежденности в возможности «желудка» выполнять функции «головного мозга». Утопизм – это особая форма понимания соотношения идеала и действительности, абсолютного и относительного всеобще-необходимого и отдельного и случайного. Это такой способ их соотношения, когда они самым непосредственным образом накладываются друг на друга или взаимозамещают друг друга. Когда частное и отдельное, локальное и случайное, абстрактное и относительное в своем реальном виде и форме, как отдельная сторона, аспект и уровень действительных социальных предметностей объявляются носителями, вместилищем всеобщего, необходимого, бесконечного, конкретного и абсолютного. Утопизм – это такой ответ на все сомнения и поиски «места, которого нет», который выражается в однозначном утверждении: «есть такое место». Это жесткое требование в «месте, которого нет» видеть, как минимум, «найденное, обретенное место», а гораздо более часто, видеть в нем «лучшее, идеальное, самое прекрасное место». Превращение утопизма в сущностный атрибут утопических построений как раз таки и связанно с утверждением локального пространственновременного выражения абсолютного, всеобщего и необходимого как их реального, а зачастую и окончательного воплощения. Утопизм в первую очередь и характеризуется как непосредственное и прямое сопряжение абсолютного и относительного, всеобщего и частного, идеального и реального. Утопизм – это объявление земного сакральным, грешного - святым, реального идеальным. Это такое видение действительности, в первую очередь социальноисторической, при котором как бы выносится «за скобки» бесконечность исторического процесса, неотвратимая смена одних форм общественного и государственного устройства другими, неустранимое различие идеального и материального, теоретического образа совершенства и реальных его прообразов. Эта операция «вынесения за скобки» приводит к тому, что общая теория социального бытия, учение о всесовершенном идеальном обществе и государстве, будучи продуктом «социологического воображения», продуктом поисков идеалов и мысленного эксперимента, объявляется непосредственно достижимой, воплощаемой в действительность. Причем либо в ближайшем будущем, либо уже воплощенной и материализованной в налично данных реалиях общественной жизнедеятельности, в формах общественного и государственного устройства. Такова суть феномена утопизма, которая связана и реализуется через множество отдельных моментов и сторон. Эта суть утопизма может быть очень ярко проиллюстрирована, если вспомнить уже рассматриваемый нами диалог Конфуция с сановником одного из царств Цзи Кан-цзы. Этот собеседник Конфуция прямо ставит вопрос об использовании самых крайних средств для достижения высоких целей, воплощения в жизнь

29

высших идеалов, возвращения к абсолютной гармонии общественного и государственного устройства, которое было в древности. Так, вопрос о возможности искоренения социального зла, борьбы с лишенными добродетелей и принципов благородства людьми собеседник Конфуция предлагает решить раз и навсегда и самым радикальным способом – их уничтожением. «Цзи Канцзы спросил Кун-цзы об управлении государством: «Как Вы смотрите на убийства людей, лишенных принципов, во имя приближения к этим принципам?» Кун-цзы ответил: «Зачем, управляя государством, убивать людей? Если Вы будете стремиться к добру, то и народ будет добрым. Мораль благородного мужа подобна ветру; мораль низкого человека подобна траве. Трава наклоняется туда, куда дует ветер»». Дело здесь не только в том, что Конфуций убежден в необходимости воздействия только силой убеждения, морального примера, образца в следовании долга, а не голого принуждения и насилия. А в том, что здесь сталкиваются два принципиально разных видения природы идеала и социально-исторической реальности: носитель сознания, воплощенного в положительной утопии здесь противостоит носителю утопизма. Непонимание сложной природы, способов и форм возможного воплощения идеала в действительность, убежденность в возможности «одним махом», окончательно решить сложные проблемы – вот глубинная суть утопизма оппонента Конфуция. Основные признаки утопизма. Утопизм как сложное и многогранное явление духовно-практической жизнедеятельности социально-исторических субъектов проявляется в целом ряде качеств, признаков и свойств. Понятно, что одни из них имеют более существенное значение для осмысления данного феномена, другие значение меньшее, одни из них стали предметом пристального внимания исследователей утопии и утопизма, другие еще нет. Хотя мы и не ставим задачу специального анализа признаков и характерных черт утопизма, все же без анализа целого ряда из них не могут быть поняты рассмотренные выше природа и сущность утопизма, само явление в целом. С утопизмом, например, самым непосредственным образом связано явление, которое В.Г Хорос называет «гипертрофированным футуризмом». Суть, этого явления в том, что «прошлое и настоящее полностью отрицаются во имя лучезарного будущего. «Там, за морями горя, солнечный край непочатый»»37. Это проявление утопизма В.А. Лекторский метко определяет как критика настоящего с позиций образа будущего, не укорененного в действительности38. Критический анализ утопизма – довольно непростая задача. «Ошибка большинства критиков утопизма, - отмечает Ежи Шацкий, - заключается как раз в том, что они вылавливают абсурдные частности и на этом основании доказывают, что абсурдно все. В утопиях следует скорее видеть целостные проекты альтернативного общественного порядка, ценность которых не определяется лишь ценностью частных решений»39. Поскольку за действительностью не признается «право на своеобразие», на свои специфические формы воплощения и реализации общественного абсолюта,

30

отвергается возможность «сопротивления материала», исключается само понятие нереальности, то на первый план выходит субъективный фактор. Примат субъективного фактора в сознании утописта выражается в его апелляции к «героям», «революционерам», «критически мыслящим» личностям, «носителям правды» и т.п. как главному движущему фактору общественного развития, или эволюции к подлинному общественному устройству, установлению новых социальных отношений и форм жизни. Культ героев и критически мыслящих личностей в утопии дополняет, как это очень проницательно замечает В.Г. Хорос: «культ организации, которая своей сплоченностью и мобильностью призвана компенсировать узость революционных рядов. Вместе с тем этот романтический активизм сочетается в утопиях с механистическим по существу взглядом на мир. Последний вытекает из крайнего максимализма утопического проекта (построение «гармоничного», «совершенного» общества), и отсюда стремление держать под контролем каждый шаг его проведения в жизнь, манипулировать людьми как механическими элементами во имя достижения великой цели»40. Можно выделить еще достаточно много других качеств и характерных черт утопизма. Абсолютное, всеобще-необходимое, идеальное как конструкты и необходимые формы выражения действительности в пространстве «социологического воображения», воспроизводят и описывают «место, которого нет» - идеальное общество и государство, наилучшее устройство общественных институтов и учреждений, предел совершенства в развитии каких-либо общественных отношений и процессов. Они воспроизводят, реконструируют лишь определенный уровень общественный процессов и отношений – всеобще-необходимый и абсолютно-идеальный. Очень важный, самый главный, но лишь срез, аспект часть социально-исторической действительности, ибо в ней еще есть и случайное, особенное, несовершенное, исключение из правил и т.п. Утопизм и выражается в том, что не просто изыскивается «место, которое есть», а утверждается, что такое «место обязательно должно быть» в любом случае. А самое главное – утверждается, что это «место» принципиально «земное», представляет собой отдельное, конечное воплощение поступательного исторического движения, обладает ограниченным и конечным набором качеств, свойств и атрибутов. И в этой своей пространственно-временной локализации, общество и государство утопизма становится вместилищем бесконечного, беспредельного, всесовершенного, идеального, всеобще-необходимого и прочего. «Место, которого нет» принципиально становится «лучшим местом», «самым прекрасным местом». Если основные признаки утопизма представить в несколько обобщенном и систематизированном виде, то в первом приближении они могут быть сформулированы следующим образом: • закрытый характер жестко зафиксированной и однозначно заданной совокупности основных идей, постулатов, максим, идеалов, целей, ценностных ориентиров того или иного утопического учения;

31

• • • •

•

полное отсутствие или затушевывание, стирание граней между идеалами, максимами и постулатами утопического учения и действительностью; полное отсутствие или затушевывание, стирание граней между реальностью и высшими ценностными ориентирами, между действительным и должным; некритический и нерефлексивный характер принятых идеалом, ценностей и максим, а значит оправдание любых целей и средств для их непосредственно практического воплощения в действительность; гипертрофирование роли и значения субъективного фактора в процессе социальной жизнедеятельности, убежденность в принципиальной достижимости тем или иным социальным субъектом любых принятых целей, любых поставленных задач; установка на достаточно быстрое по времени и полное по своим масштабам непосредственное воплощение указанных идеалов и высших ценностных ориентиров в действительность и т.д., и т.п.

Парадоксальность природы и сущности утопизма, связанна, как мы видим, с непосредственным сопряжением абсолютного и относительного, с воплощением в действительность не воплощаемого, стиранием граней и различий между теоретическим образом совершенства и его реальными прообразами. С убежденность в возможности локального пространственновременного выражения абсолютного, всеобщего и необходимого как их реального, а зачастую и окончательного воплощения в частном и непосредственно данном, в отдельной социально-исторической ситуации. Эта убежденность приводит к такому представлению и осмыслению налично данных социально-исторических реалий, при которых они в своем отдельном, частном, относительном и прочем бытийствовании воспринимаются как непосредственное и полное вместилище абсолютного, всеобщего, необходимого, всесовершенного и т.п. Но что же представляет собой такое видение относительного, частного, феноменального, случайного, абстрактного, при котором оно становится вместилищем, воплощением, «субстанцией» абсолютного, всеобщего, сущностного, необходимого, конкретного и прочего? Такое представление и осмысление, при котором они фактически меняются местами, взаимопревращаются друг в друга? Это перевоплощение, как мы только что выяснили, практически достоверно, так как утопические идеи не остаются в сфере «чистого духа», а постоянно воплощаются в действительность. Причем это взаимопревращение приводит к удивительным изменениям содержания основных постулатов и идей, к эффекту их трансформации в нечто самым существенным образом от них отличное, в полную противоположность относительно исходного смыслового значения. Однако самым важным для нас здесь является конечно же то, что анализ природы и сущности утопизма становится возможным именно на

32

социокультурном уровне осмысления утопии и утопизма, на уровне фиксирования и понимания сложносоставной духовно-практической природы данных феноменов. Именно анализ утопизма как компонента социального целеполагания исторических субъектов, в контексте их политической ментальности и идеологии, открывает возможность выявить и осмыслить характер и способ выражения социальных идеалов в утопизме, вскрыть природу и сущность связанных с ними метаморфоз содержания основных постулатов положительных утопических учений. Такой подход уже привлекает самое пристальное внимание исследователей утопии, хотя еще не осознается, по нашему мнению, в адекватной форме, содержится в исследованиях утопии и утопизма неявно. Так Ежи Шацкий видит только одну проблему, связанную с ситуацией возможного практического воплощения утопии, а поэтому относит ее только к одному подвиду утопических учений – к «утопии политики». К тому же эта сложная проблема – превращения утопических идеалов в свою противоположность воспринимается им только в одной ипостаси –постоянной несовместимости нравственной составляющей социальных идеалов с логикой и законами политической борьбы. «Если другие типы утопий позволяют сохранить «чистые руки», - пишет польский ученый, - то здесь их нельзя не запачкать. Утопист-политик в отличие от других утопистов принимает участие в игре, правила которой установлены без него. Чтобы уничтожить существующий мир, он должен так или иначе участвовать в нем. Отсюда известные парадоксы утопической политики: террор, применяемый из любви к людям и ненависти к насилию, войны, ведущиеся во имя мира без войн, ложь, долженствующая расчистить путь в царство Истины. Утопия политики, таким образом, находится в одном шаге от самоуничтожения и, безусловно, в любом из своих воплощений оказывается самой недолговечной»41. Не будем сейчас говорить о том долговечна ли «утопия политики», и является ли практическое воплощение утопии шагом к ее самоликвидации, – по нашему мнению это совершенно не так. Обратим внимание на другое. На то, что проблема гораздо глубже, чем аморализм политической деятельности, пресловутая несовместимость политики и морали. Эта проблема требует ответа на вопросы: а почему «участие в мире» автоматически означает превращение мира в войну, любви к людям в террор против них (вспомним предложение правителя Конфуцию), правды и истины в ложь?! Причем, как показал эту парадоксальную трансформацию Дж. Оруэлл, хотя и при помощи художественных средств, а не рационального дискурса, она носит всеобщий, во многом неустранимый характер, и не может быть ограничена моральной стороной рассматриваемой проблемы. То, что свобода превращается в полную несвободу, рабство; равенство в жесткую рангово-кастовую социальную структуру, при полном нивелировании всех индивидуальных задатков и талантов; мир становится войной и т.п. – выступает как характерологическая черта утопизма, его сущностная спецификация. Вопрос о причинах трансформации, перевоплощении смысла утопических идеалов не может быть сведен к их детерминации особенностями сферы политической деятельности.

33

Если даже не учитывать ту определяющую роль, а можно даже сказать, то трепетное отношение, которое превалирует у утописта по отношению к своим ценностям и идеалам, всю степень фанатизма его «веры в общественный абсолют», то все равно причины превращения правды в ложь, мира в войну, любви в террор необходимо искать не во внешней, а во внутренней по отношению к утопии сфере. В той сфере, которая позволила бы понять, что для утверждения Правды и Истины при помощи лжи необходимо кардинальное изменение представлений не только о правде и истине, но и о целой системе, совокупности связанных с ними понятий и идей, о целях, средствах и ориентирах деятельности, о самой миссии и предназначении взлелеянного утопистом учения. То есть трансформация утопического учения в свою противоположность может быть понята, если объяснить кардинальное изменение, а можно даже сказать определенного рода деформация представлений утописта о характере и природе как его идеалов и совокупности высших ценностей, так и той социально-исторической реальности, альтернативу которой они составляют. Гораздо ближе к пониманию сути феномена польский ученый подходит тогда, когда говорит о постоянной мистификации, которая происходит с содержанием утопических идей и абсолютной формой их выражения в процессе их проекции на реальность. Мистификации, без которой невозможно жесткое противопоставление идеала и действительности, убежденность в несовместимости в ней старого и нового, эволюционного и революционного, налично данного и должного и т.д. В еще более явной форме данная проблема находит свое выражение в работе В.Г. Хороса. Большим плюсом в подходе В.Г. Хороса к проблеме трансформации содержания утопических воззрений в процессе их соприкосновения с социально-исторической действительностью, является рассмотрение утопии и утопизма в более широком духовнопрактическом контексте, в ее соотношении с идеологией. Критически оценивая в этом плане концепцию Карла Манхейма, указанный автор пишет: «Функцию социальной критики специально выделял в утопии К. Манхейм и противопоставлял ее идеологии как инструменту утверждения, апологии существующего. Однако историческая практика показывает, что эта грань весьма относительна. В процессе реализации утопия вполне может превратиться в идеологию, причем весьма ригидную. Ей, как и идеологии, свойственны черты «фальшивого сознания» – не только в Марксовом понимании (групповые или классовые интересы выдаются за интересы всего общества), но и в смысле деформированного, одномерного взгляда на мир, попытки разрешения общественных противоречий за счет нивелирования и регламентации человеческих потребностей, самодеятельности масс и даже повседневного поведения людей»42. Что же представляют собой мистификации представлений о социальной реальности, общественно-исторических отношениях, явлениях и процессах, деформации утопического сознания, обуславливающие смысловые метаморфозы утопических идей? Какова природа трансформаций и

34

перевоплощений утопии в утопизм в контексте «фальшивого сознания», деформированных и одномерных формообразований общественного сознания? К вопросам о природе внутреннего содержания построений утопизма, характере его глубинных смысловых особенностей, структурирования его духовного материала, способах оперирования с категориально-понятийными значениями и выражениями утопических идей и идеалов вплотную подходит в своем исследовании Е.Л. Черткова. Автору удается зафиксировать важнейшую спецификацию перевоплощения утопии в утопизм, связанную с синкретическим соединением, взаимным замещением совершенно разных по своей природе духовных компонентов. Напоминая нам очень глубокое определение С.И. Гессеном, одним из крупных философов русского зарубежья, «обмирщения» идеала как «оконечивание абсолютного», Е.Л. Черткова показывает взаимозамещение таких различных по своей внутренней природе духовных феноменов, как ценность и цель деятельности. Тот процесс трансформации утопии в утопизм, отправной точкой которого служит утверждение о реальности идеального, по своему внутреннему содержанию представляет собой процесс в котором идеальные абсолютные ценности становятся практическими целями. Как указывает рассматриваемый автор: «Этот процесс подмены ценностей целями С.И. Гессен описывает как подмену «целей-заданий» мнимыми целями. Ценности определяют вектор движения и его смысл, но сами не могут быть целями, в силу их неисчерпаемости и потому недостижимости. Цели же имеют конечный характер и по мере своего осуществления становятся средством для других, последующих целей. Если и можно рассматривать ценности как цели, то лишь как цели абсолютные, или, в терминологии Гессена, как «цели-задания». Когда же они «оконечиваются», то становятся «мнимыми целями», наподобие «вечного двигателя» или «квадратуры круга». Критерием их различения служит наличие или отсутствие преемственности и прогресса в их реализации»43. Хотя и через призму только одного, как мы видели, из компонентов процесса модификации утопии, представленного в теоретико-содержательном плане одной из категориальных структур, но все-таки в его явном выражении, Е.Л. Черткова ставит вопрос о механизмах перевоплощения содержания утопических учений и идей в ходе данного процесса. О характере переакцентировки исходного значения и переконфигурации смысла основополагающих максим и постулатов утопии в построениях утопизма. Самым непосредственным образом данные перевоплощения содержания и переакцентировки смысла влияют на характер и способ взаимодействия основных структурных элементов утопического сознания. Прежде всего происходит переориентация утопического сознания в плане «проективного» осмысления социально-исторической реальности в целом, разработки программы кардинального преобразования общества и государства в соответствии с утвердившимися социально-политическими идеалами, связанным с ними видением целей, задач и средств этого преобразования.

35

Самое важное изменение утопического сознания связано с совершенно особым пониманием природы как всех основных постулатов утопии, так и лежащего в их основе социального идеала в их отношении к социально-историческим реалиям. В отличие от положительной утопии, социально-политический идеал, как и основанные на нем положения и постулаты утопических построений, рассматриваются не только как образцы и модели абсолютного совершенства, мировоззренческие ценностные ориентиры, сверхзадачи или конечной цели, «движение к которой все», тогда как сама она «ничто», но и как эмпирически возможные, реальные, и даже необходимые факты, события, цели, средства и задачи. Идеальное, абсолютное в своем совершенстве общество и государство полагается в качестве достижимой в будущем, а то и настоящем реалии, образец этой всесовершенной модели их устройства, идея общества и государства, если говорить языком Платона, выступают как проект, программа, образ, «технологическая карта» воплощения такого общества и государства в эмпирическую действительность, в «плоскость земного бытия». Именно такого рода трансформации утопии, Г.В. Флоровский охарактеризовал как «этический натурализм», как превращение «категорического императива в историческое предсказание». «Утопизм, - пишет выдающийся русский мыслитель, - это – сложное, многоэтажное духовное здание …Решающее значение принадлежит здесь самой формальной вере в осуществимость земного града, в эмпирическую достижимость «совершенства» в социальном строительстве, - т.е. такого состояния, которое исключает не только надобность, но и самую возможность улучшения… это утверждение возможности «идеала», как части эмпирической действительности, как объективно данной среды, как состояния и явления естественного, исторического мира»44. Говоря о присущем утопизму принципиальном приравнивании ценности к факту, о «натурализации ценностей», Г.В. Флоровский в качестве предпосылки такого перевоплощения идеала указывает то, что «в утопических грезах идеальная жизнь рисуется исключительно объективно, вещно, предметно, - как некий новый и особый общественный порядок или строй, который будущего человека станет охватывать столь же извне, принудительно и неотразимо, как ныне – порядок несовершенный. «Идеальный строй» понимается как одна из многих разновидностей возможного эмпирического строя»45. Отмеченная ранее тенденция к снижению уровня философского осмысления социальной действительности нашла в утопизме свое завершение как овеществление нравственно-ценностного мира, что неразрывно связано с присущей утопии верой в эмпирическую воплощаемость идеала. «Утверждение возможности идеала как факта эмпирической действительности составляет суть утопизма»46 – пишет Е.Л. Черткова. Отметим, что при всей правильности данного положения, оно представляет собой, если вспомнить известную ленинскую формулу, лишь сущность самого первого порядка. Для того, чтобы идти дальше, к сущности нового, более высокого порядка, необходимо дальнейшее более углубленное исследование данных вопросов. И прежде всего, необходимо поставить проблему относительно

36

природы, внутреннего содержания и смысла синкретического слияния и взаимозамены таких разнокачественных духовных феноменов, как ценность и факт, мировоззренческо-ценностный ориентир и практическая цель, социальный идеал и историческая реалия, образец абсолютно совершенного социально-политического устройства и наличные формы общественнополитической жизнедеятельности, государственного правления. В своем теоретико-содержательном плане это слияние и взаимозамена может быть выражена на категориально-понятийном уровне как взаимопревращение абсолютного и относительного, конкретного и абстрактного, сущностного и феноменального, содержательного и формального и т.п. Хотя указанный автор конкретный анализ метаморфоз утопического сознания, несмотря на название работы, не осуществляет, данной исследование позволяет достаточно адекватно увидеть возникающие здесь проблемы и обратиться к их разработке. Утопизм при таком ракурсе его осмысления предстает как модификация утопии, предстающей каждый раз в одном из своих исходных видообразований. Возможность этой модификации постоянно присутствует в положительной утопии. Эта постоянная потенциальная возможность самым непосредственным образом обусловлена природой и сущностью утопии. Определяется тем, что противопоставление идеала в его абсолютном и всеобще-необходимом выражении реальности, как одна из сущностных спецификаций утопии постоянно сопрягается и сочетается с другой ее спецификацией, с непосредственным соотнесением образов реальности, состояний «здесь и теперь», «говорящих картин» с метафизическими конструктами и онтологическими формулами. С реалиями «мира идей», если прибегнуть к терминологии родоначальника утопического жанра древности Платона. Образно говоря, здесь перед нами как бы подмена голографического изображения многообразной и объемной картины реальности ее плоским и одномерным фотографическим снимком. Утопизм это не что иное, как вывод о возможности непосредственного воплощения в реальности, в ее отдельном локальном срезе или состоянии, в ситуации «здесь и теперь» абсолютного, необходимого, всеобщего и т.п. Утопизм – это такая модификация утопии, сущностью которой является превращение иллюстрации метафизических идей, «говорящей картины» в воплощение и носителя этих идей, их полномерное и полномасштабное выражение. Поэтому утопизм – это выражение всеобщего в отдельном, бесконечного в локальном, конкретного в абстрактном, сущностного в феноменальном. Каким образом возможно такое выражение? Какова его природа? Что происходит с содержанием таким образом выражаемыми в утопизме метафизическими конструктами и онтологическими формулами? С фундируемыми этими формулами и конструктами социальными идеалами и постулатами в абсолютном и всеобще-необходимом выражении? Ответ на эти вопросы в принципе может быть только один - это превращенные формы видения и осмысления социальных идеалов, «веры в

37

общественный абсолют», способ их выражения, при котором абстрактное замещает конкретное, относительное абсолютное, отдельное замещает всеобщее и т.п. А поскольку в утопии на основе описания модели или образа всесовершенного общества и идеального государства, в первую очередь отстаиваются и утверждаются определенные социальные идеалы, то утопизм также в первую очередь представляет собой превращенную форму или способ выражения данных идеалов. Тем самым открывается возможность сделать решающий шаг к еще более углубленному анализу сущности процесса перерождения утопии в утопизм, к выявлению, так сказать, сущности нового, более глубокого уровня, а именно: осмыслить данный процесс трансформации утопии как проявление превращенной формы выражения в утопизме ее содержания. Именно с этим превращенным способом выражения содержания утопического учения в утопизме связаны метаморфозы утопического сознания, именно превращенной формой выражения утопических идей определяется характер, процедура, смысловая фабула этих метаморфоз. Сформулированное выше положение имеет самое важное методологическое и теоретическое значение для исследования утопии и утопизма как социокультурных феноменов. Данное положение с необходимостью предполагает вывод о том, что дальнейший анализ утопизма как превращенной формы выражения социальных, политико-правовых, нравственно-эстетических и прочих идеалов, выявление различных видообразований утопизма и их сравнительного изучения, требует предварительного рассмотрения в общетеоретическом плане природы, сущности и генезиса превращенных форм духовно-практической деятельности исторических субъектов. Утопия и утопизм в политико-правовой теории и практике. Анализ утопии и утопизма как компонентов целеполагающей деятельности социальных субъектов, предполагает рассмотрение их взаимодействия, взаимопроникновения с другими сторонами и моментами процессов целеполагания и целереализации. И в первую очередь с такими, как ментальность и идеология, политическое и правовое сознание. Необходимо отметить, что в отличие от идеологии, выступающей одним из фундаментальных понятий самого широкого круга философских дисциплин, понятие ментальности как компонента и формы целеполагания оказалось значительно «обделено» вниманием исследователей, занимает в теоретических построениях место совершенно не соответствующее его реальному значению и роли. Ментальность выступает как весьма аморфное, неустойчивое, постоянно трансформирующееся явление. В отличие от идеологии с ее структурированностью и упорядоченностью, ментальность выступает как напряженно пульсирующий духовный конгломерат из социальнопсихологических и социальных чувств, представлений и идей, духовная «магма жизненных установок и моделей поведения». Вместе с тем, это образование устойчивое, образование со своими внутренними скрытыми «силами

38

притяжения», своими невидимой «кристаллической структурой», вокруг которых организована, которыми пронизана данная динамичная и неустойчивая, на поверхностный взгляд, форма духовной жизнедеятельности тех многообразных социальных субъектов. Давая непосредственное определение ментальности, А. Я. Гуревич указывает: «Ментальность – уровень индивидуального и общественного сознания … Когда мы говорим о ментальности, то имеем в виду прежде всего не какие-то вполне осознанные и более или менее четко формулируемые идеи и принципы, а то конкретное наполнение, которое в них вкладывается – не «план выражения», а «план содержания», не абстрактные догмы, а «социальную историю идей»»47. Сразу же отметим, что в противоположность данной форме духовного и духовно-практического переосмысления субъектом социальной действительности, структурированная и систематизированная идеология - и как форма воспроизведения реальности, и как способ организации и выражения целеполагающей деятельности субъекта –имеет «вполне осознанные и более или менее четко формулируемые идеи и принципы». Несколько больше внимания понятию «ментальность» было уделено зарубежными философами и политологами, но и здесь данный духовносоциальный феномен изучен далеко еще не полно. Как отмечает другой соавтор данной работы Мишель Вовель: «Мы знаем, что было бы несправедливо считать историю ментальности недавним изобретением. Даже если не обращаться к романтической историографии Мишле или к И. Тэну … случаев написания такой истории хватает. Для начала можно ограничиться несколькими примерами – «Великим страхом» Жоржа Лефевра (1932) или его исследованием «Революционные толпы», где прямо введено понятие ментальности. Широкое движение, благодаря которому эта область исторических исследования стала сегодня одной из наиболее притягательных, началось во Франции в 50-е годы … потеснив главенствовавшие прежде направления экономической и социальной истории …Такой успех не должен, однако, заслонять собой целый ряд проблем и вопросов»48. Если ментальность представляет собой, как было сказано, более аморфную, синкретичную сферу целеполагающей деятельности, стихийную и спонтанную, не всегда однозначно определяемую и выражаемую в наборе формул и понятий, но от этого не менее важную и значимую для целеполагающей деятельности, то идеология как более четко структурированная и содержательно определенная система идей имеет целую историю своего анализа и понимания. Достаточно общеизвестно, что термин «идеология» был введен в научный оборот французским мыслителем начала Х1Х века А. Л. К. Дестютом де Траси. Будучи последователем сенсуалистической гносеологии Дж. Локка, А. Л. К. Дестют де Траси ввел данный термин для обозначение учения об идеях, понимаемого им как учение об общих закономерностях происхождения идей из содержания чувственного опыта. Понятно, что содержание таких идей должно было играть существенную роль в системе знаний о природе, обществе, человеке, выступать главными и принципами, которыми он должен

39

руководствоваться в своей предметно-практической и социально деятельности. Поэтому А. Л. К. Дестют де Траси, также как группа его единомышленников французских философов, историков, экономистов, политических деятелей, получивших соответственно название «идеологи», видели в идеологии систему первооснов морали, политики, права и т. п. При всех дальнейших изменениях непосредственного значения этого термина, смысловые оттенки первоначального содержания понятия «идеология», такие как: быть теоретическим обобщением исходных чувственных представлений; выступать наиболее важным, существенным компонентом имеющихся в наличии знаний; выполнять в связи с этим роль исходных принципов для практической деятельности и целый ряд других, в явной или имманентной форме присутствовали в понятии «идеология» всегда. В принципе смысловое ядро этого значения понятия не пересматривается и классиками марксизма, уделившими данной категории самое пристальное внимание и посвятившим ей самое значительное число страниц своих произведений. При этом, К. Маркс и Ф. Энгельс исходили, особенно в ранний период своего творчества, из понимания идеологии как «фальшивого» или ложного сознания, определенного исключительно узкоклассовым подходом того или иного субъекта к анализу и оценки реалий общества и государства. Данный субъект-идеолог свою позицию, определенную чисто классовыми и групповыми потребностями и интересами, выдает для других, или добросовестно заблуждается сам, за интересы, потребности общества в целом, за объективную истину в высшей инстанции. В отличие от них, В.И. Ленин считал возможным появление идеологии объективно и рационально отражающей социальную реальность и вырабатывающей в соответствии с этим адекватные способы и формы практической политической деятельности. Однако возможность появления такой научно-рациональной формы идеологии классик ленинизма связывал с исключительной позицией, которую занимает в обществе класс пролетариев, лишенных собственности и призванных выполнять не узкогрупповую, а общесоциальную миссию. Следует отметить, что большинство крупнейших западных исследователь идеологии, также как и значительное число современных, исходят из понимания идеологии исключительно как ложного, превращенного сознания, способа осмысления и подхода к оценке социальных реалий исключительно через призму иллюзий, предрассудков, стереотипов частной социальноклассовой позиции субъектов. К их числу относятся такие крупнейшие ученые, как М. Шелер, Э. Дюркгейм, М. Вебер, К. Манхейм и другие. При этом К. Манхейм исходил из того, что идеология может характеризовать не только определенную сферу или часть мыслительной деятельности индивида, например его понимания и оценки политических и правовых отношений, но и мыслительно-когнитивную деятельность субъекта в целом. Идеология рассматривается К. Манхеймом как выражение и проявление неких глубинных «ложных структур сознания», как органическая часть интеллектуального дискурса индивида в целом. «Примером ложного сознания третьего типа, - указывает исследователь, - может служить такое сознание,

40

которое оказывается несостоятельным в своем познании, необходимом для ориентации в мире…ложным и идеологичным является то сознание, которое по типу своей ориентации отстает от новой действительности и поэтому по существу заслоняет ее с помощью устаревших категорий»49. Этот подход к пониманию природы идеологии как тотальности сознания, особого иллюзорного способа миропонимания, а значит и главной, превалирующей роли идеологии как в политическом и правовом, так и социальном целеполагании в целом, подход возникший в эпоху становления «идеологоведения», становится определяющим для наиболее крупных современных западных исследователей. Именно такой подход имеет место в работах представителей одного из наиболее крупных течений в западной социологии и философии – Франкфуртской школы социальной философии. Такому пониманию идеологии не противоречит, а, как показали некоторые исследователи, даже выступает исключением подтверждающим правило, широко распространенная доктрина деидеологизации. На то, что доктрина деидеологизации по существу является новой идеологией, или новой идеологической парадигмой, очень метко указывает А. А. Зиновьев. «Западное общество считается неидеологическим. – Пишет он. – Существование особой западной идеологии отрицается. Но это на самом деле есть одна из идей западной идеологии. Она существует, причем является более мощной, чем была советская, по всем основным характеристикам – по числу занятых в ней людей, по средствам распространения и вдалбливания ее в головы людей, по пропитанности ею всей сферы общества»50. Отметим попутно, что понимание идеологии как исторической «тотальности», как целой духовной формации в развитии общественного и индивидуального сознания индивидов, имплицитно содержится и в позиции самого указанного автора. «Идеология спрятана, растворена, рассеяна во всем, что предназначено для менталитета людей … Она слита с внеидеологическими феноменами настолько, что вторые просто немыслимы без нее. Это делает ее неуязвимой для критики. Она везде и во всем, и поэтому кажется, будто ее вообще нет. Люди там даже не замечают, что с рождения и до смерти постоянно находятся в поле действия идеологии. Они потребляют ее вместе со всем тем, что они потребляют для своего ментального питания. Делают они это без всякого усилия, без принуждения, свободно»51. Однако в рамках данной работы у нас нет необходимости рассматривать историю развития данного понятия, существующие современные теоретикометодологические подходы к исследованию идеологии. Тем более, что всему этому уделено достаточно внимания со стороны целого ряда современных исследователей, опираясь на работы которых, мы можем рассмотреть интересующий нас аспект данного формообразования общественного и индивидуального сознания. К числу таких работ, содержащих в себе развернутое и последовательное изучение идеологии, относятся исследования Ю.Г. Волкова. Как показывает Ю.Г. Волков, противоречивы как сам исследуемый феномен, так и мнения о нем, способы его понимания. Неправомерным является также утверждение о том, что для идеологии

41

совершенно не характерно давать целостную, всеобъемлющую и обобщенную картину действительности. Как справедливо полагает Ю.Г. Волков, совсем напротив, идеология включает в себя ярко выраженную мировоззренческую составляющую, всегда дает человеку целостное представление о мире, обществе, человеке. Давая обобщенный теоретико-содержательный образ идеологии, указанный ученый пишет: «Идеология в целом, и политическая в том числе, это определенная система философских, научных, художественных, нравственных, правовых, политических, экономических, социологических знаний и ценностей о мире, обществе, человеке, лежащих в основании формирования и развития общества и личности. Идеология дает также представление о месте и роли человека в мироздании, о смысле жизни личности, о лучшем устройстве будущего общества, к которому должны стремится все граждане мира. Идеологические знания и ценности организуют, регулируют, направляют и интегрируют деятельность людей в духовной, политической экономической, социальной и семейно-бытовой сферах жизни общества, объединяют страны с однотипной идеологией в цивилизации, обеспечивают целостность социосферы в целом. Идеологическая власть повелевает и управляет идеологической деятельностью индивидов, а также координирует и направляет деятельность государственной, политической, экономической форм власти общества… правящая идеология – это не только идеологическое учение, а четко организованная целостная идеологическая структура общества, своего рода «мозг и разветвленная нервная система» общества»52. Особенностью современного подхода к идеологии выступает понимание ее как сложного не только социально-политического, но и социокультурного феномена, как своеобразного способа мышления и даже мировидения. Современные исследователи обращают пристальное внимание на новые аспекты и грани идеологии, по-новому переопределяют ее место и роль в духовной составляющей общественной жизнедеятельности, ее взаимосвязи и взаимодействия с другими компонентами ее структуры. Указывая на новые грани осмысления идеологии, ее духовно-культурную многомерность, известный отечественный философ и политолог В.П. Макаренко пишет о возможности «изучать идеологию как систему взаимодействующих символов и структурно взаимовлияющих смыслов»53. И далее: «При таком подходе все понятия, которыми оперирует идеология, становятся метафорами. Культурными схемами, шаблонами и картами проблематичной социальной реальности, матрицами коллективного сознания. Человек строит идеологии как схематические образы социального порядка»54. Таким образом, самыми существенными характеристиками идеологии в этой ее ипостаси выступают: системный характер содержащихся в ней взглядов и идей; определенная обоснованность, аргументация предлагаемого видения и подхода к реальности; практическая направленность, программная форма предлагаемых взглядов, идей и указаний. Исходя из этого, мы можем придти к выводу, что не подлежит сомнению самая существенная роль идеологии в системе духовно-практической

42

деятельности социальных субъектов и важность выполняемых ею функций. Вместе с тем, можно зафиксировать парадоксальную ситуацию, проявляющуюся прежде всего в том, что история осмысления феномена идеологии есть в большей степени истории ее критики, ее определения как одностороннего и искаженного воспроизведения социально-исторической действительности, «фальшивого сознания» и т.п. В самой большей мере это связано с тем, что наряду с обычным, «нормальным» функционированием системы духовно-практической деятельности людей, в самом значительном числе случаев в ней возникают сложные трансформации и метаморфозы, проявляющиеся как в неадекватном выражении действительных потребностей и интересов исторических субъектов, так и практике достижения ими своих целей и задач. Культурно-исторический и социально-политический контекст жизнедеятельности носителя различных форм сознания, в том числе – а для нас это очень важно – и утопического, таким образом предполагает конкретный анализ идеологии определенных субъектов – индивидов-идеологов, классов, прослоек или групп –выявление ее специфических национальных духовнокультурных условий, мировоззренческих предпосылок, общественноисторической и социально-политической обусловленности. Как особо отмечает М. К. Мамардашвили: «В применении к идеологическим отношениям Маркс интерпретировал превращенную форму как ложное сознание, то есть не как субъективное индивидуальное заблуждение, а как общественно необходимую видимость отношений, воспроизводящуюся в представлениях их агентов. Именно превращенные формы действительных отношений являются содержанием мотивов, побуждений к действию непосредственных агентов общественных отношений»55. Поскольку идеология относится к тому целостному уровню идеальнокогнитивной составляющей жизнедеятельности социальных систем, метаморфозы которой обуславливают ее тип, способ видения реальности и т.п., к идеологическим построениям того или иного класса, группы, социальной прослойки, вообще любого социального субъекта вполне применима данная найденная К. Марксом характеристика идеологии как «ложного сознания», исключительно иллюзорного, превращенного отражения действительности. Эта возможность превращаться в ложное сознание неоднократно воплощалась в политической истории общества, играла в ней достаточно существенную роль. Социально-духовным феноменом, глубоко интегрированным в идеологию, без которого ее осмысление стало бы крайне односторонним и ущербным, выступает, как это уже было нами отмечено, утопия. Те метаморфозы и превращения, которые происходят в идеологической сфере целеполагания самым непосредственным образом обуславливают особенности метаморфоз и превращений, связанных с утопией, выступают своеобразной матрицей ее видообразований и форм. И вместе с тем, именно анализ господства превращенных форм в идеологии открывает возможность понять противоречивость проявлений утопических учений, именно подвергшееся превращению, метаморфозе видообразования идеологии

43

выступают опосредствующим звеном в действительном процессе генезиса и утверждения превращенных формообразований утопического сознания.. Идеология в форме «ложного сознания», как превращенная форма исходного содержания системы идеалов, ценностно-мировоззренческих ориентиров, задач, способов и средств деятельности социальных субъектов, формулируемых и развиваемых в процессе целеполагания, имеет целый ряд своих отличительных особенностей и характерных черт. Для обозначения данного превращенного формообразования идеологии мы считаем возможным использовать понятие «идеологема». Это понятие в определенной мере уже используется в целом ряде дисциплин социальнофилософского и политологического характера, в достаточно близком по семантическому смыслу значении, но в данном конкретном значении впервые применяется нами. Прежде всего идеологема представляет собой одну из специфических форм и способов существования идеологии. Идеологема представляет собой одну из крайних форм идеологической системы, ее модифицированное выражение. Предварительно мы можем указать на следующие характерные особенности идеологемы, как специфического выражения идеологических построений: • идеологема является «закрытой» системой в целеполагающей деятельности социально-исторических субъектов, ее основные идеалы, постулаты, оценки, практические указания носят строго обязательный, однозначный и не подлежащий пересмотру характер; • идеологема не развивается, она способна к бесконечному расширению, перенесению ее основных принципов на новые сферы реальности, она может быть разрушена, но она не способна к развитию и саморазвитию; • ее изменение и преобразование происходит путем перелицовки и переформулировки определенного, заранее достаточно жестко заданного указанного набора идеалов, принципов, оценок, практических указаний; • в рамках идеологемы практически невозможна рефлексия, критический анализ и пересмотр ее основных положений; • эта невозможность критического анализа связана с тем, что идеологема – превращенная форма идеологической системы и оперирует квазипредметными образованиями, скрывающими, выражающими на самом деле лишь косвенным образом, реальные социальные явления и процессы и манифестирующими лишь видимые, хотя практически и достоверные, социальные феномены и свойства; • процесс утверждения идеологемы есть процесс нарастания, а затем и превалирования утопических идей, превращения утопизма в одну из фундаментальных спецификаций идеологемы; Как это ни покажется парадоксальным, но в праксеологическом отношении идеологема функционирует более эффективно, чем «нормальная»

44

идеология, особенно в кризисные эпохи исторического развития, в условиях резкого обострения политических противоречий между различными социальными субъектами, при наличии конфликтов и социальных войн. В таких ситуациях для идеологов социальных групп как никогда более велик соблазн использовать мобилизующий потенциал идеологем, вывести из «поля» возможной критической рефлексии предлагаемые ими основные идеологические постулаты, ценностные ориентиры и т. п. Не случайно, что такие кризисные ситуации становятся одной из внешних социальноисторических предпосылок генезиса идеологемы, или «мутации» нормальной системы идеологии. Однако между условиями и предпосылками данного модифицированного выражения идеологии существует и обратная связь. Идеологема стремится закрепить, воспроизвести условия и предпосылки своего генезиса и утверждения, а для этого включить их в цели и задачи социальнополитической деятельности «своих» субъектов. Осмысление природы идеологемы, в свою очередь дает ключ к пониманию природы трансформаций и перевоплощений утопии в ее духовнопрактической ипостаси, в которой утопические построения в своей адекватной форме выступают трансляторами социальных идеалов, «общественного абсолюта», хранителями высших ценностно-мировоззренческих ориентиров, генераторами моделей всесовершенного общественно-государственного устройства и т.п. Или, несколько иначе говоря, открывает возможность теоретической реконструкции и разгадки одной из сложных проблем утопии и продуцирующих ее типа сознания и способа мышления, которой выступает парадоксальная способность утопических учений к смысловым метаморфозам их основных идей, к содержательной инверсии составляющих эти учения постулатов, максим; к полной переориентации направленности социальных идеалов и ценностно-мировоззренческих ориентиров, выступающих первоначалом утопических построений и определяющих духовные и практические выводы из них. Далее. Открывается возможность выявить что происходит с содержанием утопического учения, интегрированного в идеологему, ставшего конструктивным элементом ее внутренней смысловой структуры, изменившей свой облик и значение, переплавившись в тигле ментальности и совокупности социально-психологических установок исторических субъектов. Показать когда и при каких условиях утопическое учение дает духовную санкцию и может нести ответственность за социальные коллизии и катаклизмы, революции и войны, рассматриваться как синоним или обязательный компонент системы взглядов и типов мировоззрения, лежащих в основе тоталитаризма, милитаризма, классовой или социальной розни, национальной исключительности и т. п. «Бремя» выражения данного исключительно негативного значения утопии, роль аккумулятора ее отрицательных проявлений, причем как в обычном словоупотреблении, так и публицистическом и научно-философском его использовании, было закреплено, как мы знаем, за понятием «утопизм». Анализ содержательных инверсий утопических идей в процессе их ассимиляции идеологемой и «переплавке» в тигле ментальности исторических

45

субъектов, позволяет выявить природу и механизм перевоплощения положительной утопии в утопизм, различие их сущностных спецификаций и внутреннюю причинно-следственную связь. Что, в свою очередь, позволяет избежать как их отождествления, так и полного разрыва и противопоставления. Вместе с тем, анализ утопизма как модификации положительной утопии требует соблюдения определенных методологических установок. Прежде всего, даже реконструируя ситуации ментальной аномии и идеологии как «ложного сознания», в наибольшей степени раскрывающих природу утопизма, будет совершенно неправильным ограничиться или свести все только к этой стороне функционирования утопических учений. Таким же неправильным будет и рассмотрение генезиса и природы утопизма в рамках выявления лишь внешних по отношению к его внутренним смысловым значениям социоэкономических и социально-исторических детерминант. Отчасти подход, связанный с ограничением анализа детерминации утопии и ее различного рода трансформированных модифицированных выражений исключительно внутренними содержательно-смысловыми факторами, мы можем обнаружить у К. Манхейма. В качестве таких детерминант К. Манхейм обозначает некие «ложные структуры сознания». «Понятие идеологии (и утопии) связано с пониманием того, - пишет знаменитый теоретик, - что помимо обычных источников заблуждений существуют ложные структуры сознания; здесь принимается во внимание тот факт, «действительность», постигнуть которую нам не удается, может быть динамичной, что в одной и той же историко-социальной сфере могут существовать различные структуры ложного сознания, - одни из них опережают «современное» им бытие, другие отстают от него. В обоих случаях эти структуры сознания маскируют бытие, вследствие чего понятие идеологии и утопии исходит из той «действительности», которая постигается только практикой»56. Заключение. На основе вышеизложенного с полным основанием можно сделать вывод о том, что более глубокий теоретический уровень изучения утопии и утопизма требует их осмысления в единстве различных проявлений и ипостасей. Это уровень целостного воспроизведения содержательных спецификаций утопии и как жанра литературы, а также социальной мысли и социологического дискурса; и как определенного типа сознания и способа мышления (то есть как феноменов духовной культуры); но и, одновременно, как идеологических, политико-правовых построений, играющих самую существенную социальноисторическую роль, представляющих собой самую значительную социальную силу. Изучение данной ипостаси утопии и утопизма, в свою очередь потребовало реконструкции их социального и исторического контекста, конкретного анализа форм и способов воплощения постулатов и максим утопических учений в социально-политические, экономические, правовые, ценностно-культурные реалии.

46

Осмысление утопии как социального феномена, ее социальнопрактической роли и значения как стороны, аспекта целостного подхода к ней, раскрывающего ее на уровне внутреннего единства различных ипостасей и проявлений, требует поисков глубинных первооснов единства духовнокультурной и социально-практической сторон утопии. И такие поиски вполне обоснованы и продуктивны. Анализ социально-практической роли утопии, всех условий и последствий ее влияния на социально-историческую жизнедеятельность людей, определение характера воплощения тех или иных взглядов и идеалов утопистов, при всей сложности и противоречивости этой роли и значения, в единстве с ее осмыслением как компонента духовной культуры, безусловное требование ее рассмотрения и в силу содержательной специфики утопии, ставшей предметом такого уровня осмысления. Такой анализ не может быть просто зафиксирован и «вынесен за скобки» теоретикофилософских размышлений о человеческой истории, обществе, духовной культуре и политике, ибо практическое измерение – глубинная сущностная характеристика утопии. В самых отвлеченных и абстрактных построениях того или иного мыслителя-утописта, задаются ценности и идеалы, которые так или иначе соотносятся с действительностью, с социально-исторической и политической реальностью, оценивают ее на предмет соответствия этим определенным нормам и идеалам. Собственно содержание того или иного продукта духовного творчества, философское, социальное, политическое, религиозное или этическое учение могут быть отнесены к тому или иному виду, форме, жанру утопии, если в них предлагается образ жизни, устройство общества и государства, которые, если никак и не возможны в конкретных обстоятельствах, однако, согласно однозначным установкам творца утопии, совершенно необходимы, желательны, правильны, соответствуют природе человека, его «высшему предназначению», морально или религиозно оправданы и т.д., и т.п. Такая оценка и осмысление действительности через призму «высших» идеалов, ценностей и норм в их абсолютном значении приводит к установке, требованию изменения и переустройства общества, государства, социальных институтов, образа жизни и т.п. Эти требования и установки нередко воплощаются в целую программу деятельности тех или иных социальных субъектов. ЛИТЕРАТУРА: 1

Шацкий Ежи. Утопии// Утопия и традиция: Пер. с польск. /Общ. ред. В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1990. – С. 27. 22 См.: Хорос В. Утопия //50/50: Опыт словаря нового мышления /Под общей ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. – М.: Прогресс, 1989. – С. 242 и сл. 3 Черткова Е.Л. Специфика утопического сознания и проблема идеала //Идеал, утопия и критическая рефлексия /Отв. ред. В.А. Лекторский. – М.: РОССПЭН, 1996. – С. 156-157. 4 Манхейм Карл. Идеология и утопия //Диагноз нашего времени: Пер. с немец. и англ. – М.: Юрист, 1994. – С. 168, 178. – Выделено мной. – В.Б. 5 Шацкий Ежи. Указ. соч., с. 34. – Выделено мной. В.Б. 6 Шацкий Ежи. Указ. соч., с. 35. 7 Шацкий Ежи. Указ. соч., с. 38. 8 Манхейм Карл. Идеология и утопия //Диагноз нашего времени: Пер. с немец. и англ. – М.: Юрист, 1994. – С. 164. – Выделено мной. – В.Б.

47 9

Цит. по: Шацкий Ежи. Утопии// Утопия и традиция: Пер. с польск. /Общ. ред. В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1990. – С. 35-36. 10 Mumford L. The Story of Utopias. N.Y., 1972. – P.6. 11 См.: Черткова Е. А. Метаморфозы утопического сознания (от утопии к утопизму) //Вопросы философии, 2001, №7. – С. 47 – 58. 12 Черткова Е. А. Метаморфозы утопического сознания (от утопии к утопизму) //Вопросы философии, 2001, №7. – С. 49. 13 Черткова Е. А. Указ. соч., с. 52. 14 Араб-Оглы Э.А. Утопия //Философский энциклопедический словарь /Редколлегия: С.С. Аверинцев, Э.А. Араб-Оглы, Л.Ф. Ильичев и др. – 2-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1989. – С. 680. 15 Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы /Сост., общ. ред. и предисловие В. А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1991. –С. 8. 16 Указ. соч., с. 8. 17 Утопия //Философская энциклопедия. – В 5 Т. Т. – Т.5. – Глав. ред. – Ф.В. Константинов. – М., 1970. – С. 295. 18 Философский энциклопедический словарь. –М.: Инфра-М, 1997. –С. 470. 19 См., например, следующее издание: Словарь синонимов русского языка /ИЛИ РАН; Под ред. А.П. Евгеньевой. – М.: Изд-во Астрель, 2001. – С. 283. 20 Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразеологических выражений /Российская АН; Российский фонд культуры; - 2-е изд., испр. и доп. – М.: АЗЪ, 1995. - С. 831. 21 См.: Хаксли О. О дивный новый мир. Через много лет: Романы /Пер. с англ. – СПб.: Амфора, 1999. – С. 16. 22 Хорос В. Утопия //50/50: Опыт словаря нового мышления /Под общей ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. – М.: Прогресс, 1989. – С. 243-244. 23 Шацкий Ежи. Утопии// Утопия и традиция: Пер. с польск. /Общ. ред. В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1990. – С.24. 24 См.: Лисевич И. Слово мудрости//Из книг мудрецов: Пер. с кит. /Редкол. : Г. Гоц, Л. Делюсин, Д. Мамлеев. – М.: Худож. лит, 1987. – С. 5 – 24. 25 См.: Черткова Е. Л. Метаморфозы утопического сознания (от утопии к утопизму) //Вопросы философии, 2001, №7. – С. 47 – 58. 26 Черткова Е. Л. Указ. соч. с. 49. 27 Черткова Е. Л. Указ. соч. с. 50. – Выделено мной. – В.Б. 28 Черткова Е. Л. Указ. соч. с. 51. – Выделено мной. – В.Б. 29 Черткова Е. Л. Указ. соч., с. 56. – Выделено мной. – В.Б. 30 Черткова Е. Л. Указ. соч., с.. 57. – Выделено мной. – В.Б. 31 Черткова Е. Л. Указ. соч., с. 51, 52. 32 Черткова Е. Л. Указ. соч., с. 48. 33 Платон сам указывает на это совершенно однозначно: «Осуществление такого строя вполне возможно, и о невозможном мы не говорим». (Платон. Государство, Законы. Политика. – М.: Мысль, 1998. – С. 253. – Выделено мной. – В.Б.). 34 Чаликова В.А. Предисловие //Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы /Сост., общ. ред. и предисловие В. А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1991. –С. 7. 35 Шолохов М.М. К методологии исследования системы «человек – природа». _Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1978. – С. 34. – Выделено мной. – В.Б. 36 Шолохов М.М. Указ. соч., примечание 1. – Выделено мной. – В.Б. 37 Хорос В. Утопия //50/50: Опыт словаря нового мышления /Под общей ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. – М.: Прогресс, 1989. – С. 243. 38 Более подробно см.: Лекторский В.А. Предисловие. //Идеал, утопия и критическая рефлексия /Отв. ред. – В.А. Лекторский. – М.: Росспэн, 1996. – С. 3-11. 39 Шацкий Ежи. Утопии// Утопия и традиция: Пер. с польск. /Общ. ред. В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1990. – С. 164-165. - Выделено мной. – В.Б. 40 Хорос В. Утопия //50/50: Опыт словаря нового мышления /Под общей ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. – М.: Прогресс, 1989. – С. 243. – Выделено мной. – В.Б. 41 Шацкий Ежи. Утопии// Утопия и традиция: Пер. с польск. /Общ. ред. В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1990. – С. 59. 42 Хорос В. Утопия //50/50: Опыт словаря нового мышления /Под общей ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. – М.: Прогресс, 1989. – С. 242 - 243. – Выделено мной.- В.Б. 43 Черткова Е. Л. Метаморфозы утопического сознания (от утопии к утопизму) //Вопросы философии, 2001, №7. – С. 57. – Выделено мной. – В.Б. 44 Флоровский Г.В. Метафизические предпосылки утопизма //Флоровский Г.В. Из прошлого русской мысли. – М.: Аграф, 1998. – С. 270-272. 45 Флоровский Г.В. Указ. соч., с. 272.

48 46

Черткова Е. Л. Метаморфозы утопического сознания (от утопии к утопизму) //Вопросы философии, 2001, №7. – С. 58. 47 Гуревич Арон. Ментальность //50/50: Опыт словаря нового мышления /Под общей ред. М. Ферро и Ю. Афанасьева. – М.: Прогресс, 1989. – С. 454. 48 Вовель Мишель. Ментальность //Указ. Соч., с. 456. 49 Манхейм Карл. Идеология и утопия //Диагноз нашего времени: Пер. с немец. и англ. – М.: Юрист, 1994. – С. 85. 50 Зиновьев А.А. Посткоммунистическая Россия. – М., 1996. – С. 311. – Выделено мной. – В.Б. 51 Зиновьев А.А. Указ. соч.. с. 313. 52 Волков Ю.Г. Манифест гуманизма. (Идеология и гуманистическое будущее России). – М.: АНО РЖ «Соц. – гуманит. Знания», 2000. – С. 80-81. – Выделено мной. – В.Б. 53 Макаренко В.П. Главные идеологии современности. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2000. – С. 5. 54 Макаренко В.П. Указ. соч., с. 5. – Выделено мной. – В.Б. 55 Мамардашвили М.К. Указ. соч., с. 326. 56 Манхейм Карл. Идеология и утопия //Диагноз нашего времени: Пер. с немец. и англ. – М.: Юрист, 1994. – С. 85.

ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА: Баталов Э.Я. В мире утопии: Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах. – М., 1989. Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. – М., 1992. Белоусов С.Р. Китайская версия «государственного социализма» (20 – 40-е годы ХХ века). – М., 1989. Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика (вторая половина Х1Х – начало ХХ века). – М., 1979. Волков Ю.Г. Идеология и гуманистическое будущее России. – СПб; Ростов-на-Дону, 1999. Гальцева Р.А. Очерки русской утопической мысли ХХ века. – М., 1992. Гальцева Р., Роднянская И. Помеха – человек. Опыт века в зеркале антиутопий //Новыймир, 1988, № 12. Гройс Б. Утопия и обмен. – М., 1994. Жидков В.С., Соколов К.Б. Десять веков российской ментальности: картина мира и власть. – СПб., 2001. Кирвель Ч.С. Утопическое сознание: сущность, социально-политические функции. – Минск, 1989. Китайские социальные утопии. Сборник статей /Под ред Л.П. Делюсин. – М., 1987. Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России. – М., 1977. Козлова Н.Н. Социализм и сознание масс. Социально-философские проблемы. – М., 1989. Макаренко В.П. Главные идеологии современности. – Ростов-на-Дону, 2000. Мясников Л.Н. Общий язык в утопии //Человек, 1999, №4. Неманов И.Н. Социальный утопизм и общественная мысль //Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. -–М., 1977. Дарендорф Ральф. Тропы из утопии /Пер. с нем. – М., 2002. Сизов С.С. Утопия и общественное сознание: Философско-социологический анализ. – Л., 1988. Утопия и антиутопия ХХ века. Вып. 1./ Сост. В.А. Чаликова. – М., 1990. Ушков А.М. Утопическая мысль в странах Востока: Традиции и современность. – М., 1982. Фрейденберг О.М. Утопия //Вопросы философии, 1990, № 5. Чаликова В. Идеологии не нужны идеалисты //Завтра: Фантастический альманах. Вып. 2./Сост. В.А. Чаликова. – М., 1991. Чаликова В.А. Кому принадлежала Поднебесная? //Новый мир, 1988, № 12. Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии. //Чаянов А.В. Венецианское зеркало: Повести. – М., 1999. Чикколини Л.С. Социальная утопия в Италии в ХУ1 – начале ХУ11 вв. – М., 1980. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды. – М.,1977. Штекли А.С. «Город солнца»: утопия и наука. – М., 1988. Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. – М., 1998. Mumford L. Story of Utopias/ - N.-Y., 1982. Gluckmann A. La cuisiniere et la mangeur d` hommes: Essai sur les rapports entre l` etat, le marxisme et les camps de concentration. – Paris, 1975. Ellul J. Tranison de L` Occident. - Paris, 1995.