ИСТОРИОГРАФИЯ В 20 ВЕКЕ: История и историки между 1848 и 2025 годами

РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ФАКУЛЬТЕТ ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ

Карлос Антонио Агирре Рохас

ИСТОРИОГРАФИЯ В 20 ВЕКЕ История и историки между 1848 и 2025 годами

Москва КРУГЪ 2008

УДК 1(042.4) ББК ЮОя43 Р80

Научный редактор — доктор исторических наук Л. П. Репина

Перевод — К.Г. Гладыш, доктор филологических наук И.В. Дергачева

Карлос Антонио Агирре Рохас Р80

Историография в XX веке. История и историки между 1848 и 2025 годами. - М.: Кругь, 2008. - 164 с. ISBN 5-7396-0145-2 В книге Карлоса Антонио Агирре Рохаса, профессора Национального Автономного Университета Мехико, представлена современная историография в широком контексте исторических споров и развития социальных наук. Она вписана автором в бродслианскую перспективу длительной исторической протяженности и описана с точки зрения по-настоящему критической. Особое внимание автор уделяет периодизации историографии в «долгом XX историографическом веке», а также вкладу марксизма и влиянию культурной революции 1968 года. Большой интерес представляют фундаментальные эпистемологические и методологические уроки истории современной историографии. Книга предназначена для специалистов — историков, культурологов, социологов, а также широкого круга читателей. УДК 1(042 4) ББК ЮОя43

ISBN 978-5-7396-0145-2

© Карлос Антонио Агире Рохас, 2008. © Л.П. Репина, редактор, 2008. © Издательство Кругъ, 2008

ОГЛАВЛЕНИЕ Старостенков Н.В. Предисловие

4

Введение

7

Глава I. Современная историография в контексте исторических споров и развития социальных наук

17

Глава 2. Периодизация современной историографии в «долгом XX историографическом веке»: 1848-2005 годы

35

Глава 3. Вклад марксизма в критическую историографию XX века

69

Глава 4. Влияние 1968 года на западную историографию

89

Глава 5. Западная историография сегодня

109

Глава 6. Методологические уроки новейшей западной историографии

141

Предисловие Книга, которую держит в руках уважаемый читатель, принадлежит перу известного мексиканского историка Карлоса Антонио Агирре Рохаса. Его труды пользуются заслуженной популярностью во многих странах мира. Теперь они становятся известны и российским любителям истории. Отличительной особенностью авторского стиля, во многом и обусловившей популярность его работ, является сочетание глубины научного анализа исследуемых проблем с образностью изложения. Читателя ждет увлекательное путешествие в мир проблем исторической науки, так как содержание книги — это авторская попытка по-новому, достаточно нетрадиционно, подойти к сложнейшей теме: исследованию истории историографии XX века. Исследование истории историографии в контексте глобального единства позволило К.А. Рохасу изучить динамичные процессы развития историографии в хронологических рамках, охватывающих период с 1848 по 2005 годы, и «объяснить тот качественный скачок в развитии и ту специфическую форму, которую приняла современная историография по сравнению с предшествующими формами исторической практики». Уже только поэтому, учитывая специфические особенности, в которых на протяжении большей части XX века протекало развитие исторической науки в нашей стране, работа К.А. Рохаса безусловно окажется полезной как профессиональным ученым-историкам, так и всем тем, кого волнуют проблемы изучения и освещения прошлого.

В ходе решения поставленных перед собой задач автор исследует современную историографию в контексте возникновения и развития важнейших фундаментальных исторических дискуссий, дает достаточно оригинальную периодизацию развития историографии в «долгом XX историографическом веке». Весьма убедительной выглядит позиция автора при оценке им роли марксизма в развитии критической историографии, при описании современной западной историографии. Большой интерес представляют сформулированные К.А. Рохасом эпистемологические и методологические уроки истории историографии. Не все сюжеты раскрыты автором с одинаковой полнотой, однако это вряд ли повлияет на судьбу книги: ей не суждено пылиться на полках магазинов. Она, рано или поздно, но найдет своего читателя. А им, скорее всего, станет и ученый-историк, и студент, и преподаватель ВУЗа, да и любой человек, интересующийся проблемами развития исторической науки. Директор социально-гуманитарного института РГСУ, Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации, доктор исторических наук, профессор Н. В. Старостенков

...состарившаяся, прозябавшая в эмбриональной форме повествования, долго перегруженная, еще дольше прикованная к событиям, наиболее непосредственно доступным, как серьезное аналитическое занятие история еще совсем молода. Она силится теперь проникнуть глубже лежащих на поверхности фактов: отдав в прошлом дань соблазнам легенды и риторики, она хочет отказаться от отравы, ныне особенно опасной, от рутины учености и от эмпиризма в обличье здравого смысла. В некоторых важных проблемах своего метода она пока еще только начинает что-то нащупывать. Марк Блок. Апология истории, или Ремесло историка (1941— 1943)

Введение Подход к сложной теме истории историографии двадцатого века, увиденной как глобальное единство и анализируемой с точки зрения по-настояшему критической, влечет за собой необходимость сознательного принятия своеобразного вызова, заключенного в данном предприятии, а также необходимых ограничений, предстоящих этой критической перспективе. Действительно, если мы попытаемся увидеть в обобщенной форме весь путь, пройденный историографией XX века, ясно, что это видение и анализ станут возможны лишь благодаря открытию, которое, теперь уже почти полвека назад, было определено Ф е р н а н о м Броделем как аналитическая перспектива долгой исторической длительности. Следовательно, для того, чтобы суметь уловить основные составляющие этой исторической траектории, берущей начало or исследований историков XIX века, мы должны проследить эти процессы в форме обширной и всеобъемлющей, в которой, скорее всего, можно было бы определить то, что представляла собой историография XX века по отношению к той более обшей траектории, которую явила сама история исторической дисциплины, а также к той области, которая была занята изучением совершенно разных форм знания, на протяжении веков и тысячелетий определявшихся тем же термином «история». И, как следствие, необходимо было бы объяснить тот качественный скачок в развитии и ту специфическую форму, которую приняла современная историография по сравнению с предшествующими формами исторической практики.

8

Историография в XX веке...

То. что сегодня подразумевается под «историей», сильно отличается от смысла, который Геродот, Фукидид, св. Августин или Вико вкладывали в этот термин. Таким же образом полностью изменились как статус нашей дисциплины внутри глобального универсума современного человеческого знания, так и само определение общего объекта изучения нашей науки: от глобальных моделей интерпретации, теорий, концепций, методов, парадигм вплоть до самых элементарных приемов и инструментов нашего ремесла. Это и приводит нас к объяснению той особой роли, которую историография двадцатого века сыграла и играет до сих пор в перспективе той глобальной истории человеческого знания, которая в незапамятные времена была крещена под именем «история». И, тем не менее, если мы говорим об истории историографии «XX века», следует ясно заявить, что XX век абсолютно не совпадает с хронологическим XX веком, протекающим с 1901 по 2000 годы, но относится к настоящему историческому XX, который, как и все исторические века, определяет свою специфическую особенность, исходя из тех сущностных процессов, которые в нем открываются. И это, благодаря специфике истории историографии, представляет для нас совершенно определенную последовательность, начавшуюся в 1848 году с рождения критического проекта оригинального марксизма и с глубоких революционных потрясений, которые этот проект перенес на весь универсум исторических исследований той эпохи. Закончился же он датой, еще до конца не определенной, поскольку наряду с линиями эволюции и сущностными процессами, начавшимися в глубине этого радикального изменения, спровоцированного марксизмом в недрах историографии, продолжают и сегодня открываться их различные следствия и проявления фундаментальной важности. Если именно так понимать этот отрезок времени, который уже сейчас насчитывает более 150 лет, то историография XX века, которую мы хотим изучать, завершится, возможно, в 2025 или в 2050 году, являя собой, как совершенную очевидность.

Введение

9

долгий XX историографический век, социальные структуры и профили которого справедливо определяют сейчас общий пейзаж того, чем является мировая актуальная историография Вот еше одна серьезная причина, по которой представляется важным реконструировать историю историографии этого длинною XX историографического века. Исследования в области истории историографии проводятся в разных формах и с разными результатами Фактически, наряду с такими странами, как Италия, которые обладают огромной традицией работ, посвященных этому полю исследований, существуют и другие страны, в которых история историографии, хотя и присутствует, но занимает второстепенную или маргинальную роль. И существуют также нации, которые просто игнорируют существование этой области истории, в то время как другие развили сугубо описательные и монографические версии этой ветви актуальных исторических исследований. Нередко можно встретить в Мексике или в Испании, в Латинской Америке или во Франции, исследования, которые претендуют на то, чтобы считаться историко-историографическими, но они являются лишь простыми описаниями авторов, кни|. статей, или некоторых течений, групп, или историографических тенденций и ограничиваются лишь предоставлением библиографических данных, спроектированных на изучаемого автора, либо же некоторых данных по изданию книги или важного очерка, или же дают нам перечень «представителей» или членов некоего течения или историографической тенденции, однако без того, чтобы представить в аналитической и достоверной форме множество специфических, социальных, культурных, политических, экономических и общих контекстов, которые обрамляют создание этих монографий и очерков, или же различные творческие пути самих авторов. Это позитивистская версия истории историографии, которам, не будучи в состоянии адекватно интерпретировать собственный объект изучения, дает лишь его описание в монографической форме. Она ограничивается скучным перечнем ав-

10

Историография в XX вене...

торов, произведений и тенденций, которые, помимо того, что они не в состоянии добавить ничего нового к уже имеющемуся представлению о фундаментальном наследии предыдущей историографии, часто делает банальными характеристики разных авторов и самых важных произведений, сводя все к иллюстративным этикеткам, упрощенным и схематичным классификациям историографических комплексов, которые формируются в различных национальных историографиях. Будучи очень далеки от этой позитивистской позиции, мы в нашей книге, напротив, пытаемся начать с вопроса о том, что должна собой представлять история историографии, привлекая не только необходимый критический заряд, но и оценку того вклада, который историография XX века внесла в изучение и интерпретацию любой книги или произведения, помимо более общих биографических экскурсов и интеллектуальной биографии, в частности. Также необходимо учитывать влияние, которое оказывает историческая литература на представления того или иного автора. И в то же время в нашем понимании истории историографии мы обращаем особое внимание на лингвистические аспекты и на изменения в культурной истории, как относительно доминирующих культур, так подчиненных субкультур, а также на смену философских систем и «эпистем», присутствующих в культурах различных эпох, или на социологию интеллектуальных сообществ и функционирование различных сетей интеллектуального взаимодействия, а также на общую историю наук и знаний, на проблемы трансляции идей. трансформации традиций, интеллектуального трансфера и генерирования новых парадигм. Вот только несколько возможных координат этого обширного исследовательского пространства, которые определяют сейчас организацию актуального изучения историографии, начиная с тех интеллектуальных инструментов, которые сам XX век породил не только в исторической науке, но и во всех социальных науках вообще. Такова концепция историографии, которую вполне можно начать с определения, данного почти сто лет назад Бенедет-

Введение

11

то Кроче, который утверждал, что историография была ни чем и н ы м , как критическим анализом эволюции исторической мыс-

ли, то есть исследованием, включающим способ, с помощью которого трансформируются концепции, горизонты, перспективы, методы, а также историографические результаты самих историков. Удачное определение, хотя и не полное, к которому мы можем теперь добавить, что изучение этих перемен и интерпретации мысли и произведений последователей музы Клио, должны были бы сопровождаться более глубоким изучением того, что объединяет эти произведения, идеи и концепции истор и к о в - в соответствующих историографических, интеллектуальных, социальных, политических и общих контекстах. Все это для того, чтобы установить периодизацию развития историографии и определить классификацию, которая бы указала в ясной форме различные тенденции, школы и течения этой историографии, а не только оригинальных, не классифицируемых авторов, составляющих анализируемую нами историографическую вселенную. Такая концепция истории должна была бы внимательно и терпеливо реконструировать основные тенденции, контакты, влияния, вклады, сети циркуляции и функционирования, которые в перспективе характеризуют и определяют различную динамику будущих этапов историографии. «Другая история историографии», которая, вместо того, чтобы ограничиться простым перечислением и сухим перечнем авторов и произведений, стремится, напротив, предложить новые периодизации особых траекторий каждой историографической школы, и в то же время берет на себя задачу дать развернутые классификации, которые объяснили бы нам в адекватной и убедительной форме интеллектуальные связи различных авторов в рамках определенной тенденции или течения, внутренние и внешние корни отдельных произведений, а также процессы кросскультурного обмена и интеллектуального трансфера. Таким образом, стремление объяснить, как предлагал Вальтер Беньямин, эпоху через произведение и личность автора этого произведения, а также самого автора и его произведение как

12

Историография в XX веке...

выражения сложные и зависимые от своей эпохи, - это идея того, какой должна быть истинная критическая история историографии, которая пытается реконструировать будущие интеллектуальные конъюнктуры, пересекающие биографию каждого историка или автора, и судьбу культурного восприятия каждого произведения во времени, восприятие, которое иногда радикально меняется, начиная с какого-то важного перелома. Поэтому произведения, которые прошли незамеченными в определенный момент или в определенной культуре, смогли получить, в свою очередь, глубокое признание двадцать, тридцать или сто лет спустя, как, например, юношеские работы Карла Маркса или прекрасная книга Норберта Элиаса о цивилизационном процессе. Таким образом, ясно, что история, помимо умения в систематической форме расположить произведения авторов, течения и направления историографии в том разнообразии множественных и сложных контекстов, в которых они раскрываются, может так же глубоко и точно устанавливать самые тонкие связи в том общем, что связывает эти разные элементы Это история историографии, которая может идентифицировать таких неклассифицируемых или самых выдающихся авторов, как, например, Мишель Фуко, авторов, хотя и воспринявших множество влияний и специфических культурных отголосков, тем не менее не вписывающихся в наиболее общие «школы» или течения историографии своего времени Это авторы, которые, отделившись от доминирующих парадигм или мощных культурных течений того времени, в котором они живут и пишут, превращаются в истинных основателей новой системы мысли или видения событий, и, будучи вначале абсолютно индивидуальными, превращаются затем в перспективе- в фигуры социального и коллективного порядка. Еще предстоит преодолеть длинный путь, продвигаясь по особой тропинке построения истории действительно критической историографии, которая явилась бы критической реконструкцией различных и сложных путей развития исторических

Введение

13

исследований во всем мире — в Китае, во Франции, в Мексике, Испании или Аргентине и т.д. Это будет обновленная история историографии, не позитивистская, не чисто декларативная и монографическая, а способная вырабатывать различные экспликативные модели, которые необходимы для того, чтобы смело осваивать сложное исследовательское поле истории историографии в различных частях света и в самые разные периоды. Новая историография отличается от изучения направлений мысли историков и их главных произведений. В течение длинного двадцатого века, самого по себе историографического, вписанная в броделианскую перспективу длительной исторической протяженности и поддерживаемая всеми социальными науками за последние 150 лет, она пытается предложить по-настояшему критический диагноз того вклада, который был внесен в эти последние пятнадцать десятилетий теми, кто, стараясь понять настоящее, чтобы иметь возможность участвовать в построении иного, лучшего будущего, решили посвятить себя изучению прошлого, смело окрестив себя благородным званием историк.

Глава 1

Современная историография в контексте исторических споров и развития социальных наук Нужно рассматривать вещи под увеличением, иначе на что еще нужна история? Фернан Бродель. Письмо от 15 февраля 1941 г.

Прежде чем приступить к характеристике основных исторических поворотов в историографии двадцатого века, стоит предпринять усилие вставить ее в более обширный горизонт, который позволит рассмотреть ее эволюцию и характер исторических споров в самой широкой эволюционной перспективе, более широкой, нежели та, которой явилась до сих пор длящаяся эпоха капитализма. Это предстоит сделать не для того, чтобы поздравить себя с огромным прогрессом нашей исторической дисциплины за последние полтора века, как это обычно делали многие авторы, а для того, чтобы осветить неудачи и достижения историографии XX века с точки зрения общего радикального кризиса, который сегодня переживают социальные науки, включая все гуманитарное знание, так и для того, чтобы дать наиболее точную периодизацию и критический анализ этих успехов и провалов. Очевидно, что после 1968 года и вплоть до настоящего времени, «целостная система знания» по различным социальным темам, которая имела свой период расцвета и влияния между 1870 и 1968 годами, вошла в тотальный и необратимым кризис Упрочившись в последней трети XIX века и развернувшись во

Глава 1

15

всю мощь в первой половине века XX, эта особая «эпистема» социальной структуры общества, представлявшая его как состоящее из сегментных участков различных автономных пространств, которые в свою очередь соответствуют различным и столь же автономным наукам или социальным дисциплинам, начала все более демонстрировать свои общие эпистемологические ограничения, и, следовательно, впадать в неодолимый кризис, судя по фундаментальным резонансам культурной революции 1968 года1. Тот общий кризис системы знаний об обществе, который выразился за последние тридцать лет в распространении и умножении ограниченных проектов для того, чтобы защитить и продвинуть «мульти-», «плюри-», «транс-» или «интердисциплинарность», в которых, тем не менее, остается нетронутым само основание разделения социального знания на «дисциплины», основание, которое нужно было бы действительно решительным образом размонтировать, так и в непрекращающихся методологических дебатах, которые пытаются поставить вопросы о корнях и историческом генезисе этой своеобразной системы социального знания, доминирующей в настоящий 2 момент . Исследования широко проводятся и вне поля этой «системы познания» общества, чтобы понять суть преобладания глобальной системы наук, которые уже три десятилетия назад начали контролировать как те генеральные стратегии ориентации относительно природы или общества, которые они создали, так и саму организацию будущих дифференциаций и спецификаций, формирующихся под влиянием того, что было названо «двумя», а затем «тремя» разными культурами3. Итак, очевиден глобальный кризис того, что можно назвать «эпистемой» действующего знания за последние сто тридцать лет, что открывает простор дебатам о необходимой и срочной общей реорганизации наших наук и всего современного знания. Такая дискуссия в области социальных наук представляется как радикальная ревизия того фундамента, который был

16

Историография в XX вене...

выстроен во второй половине XIX века и который, разделив на части и автономизировав сферы деятельности или социальногуманитарные сферы, присвоил различные ее сегменты развивающимся или же обновленным наукам - истории, психологии, экономике, антропологии, политическим наукам, географии, праву, социологии или лингвистике. Необходима ревизия, которая, однако, не только задала бы вопрос о корнях и самом процессе этой прогрессивной сегментации социально-гуманитарной сферы на автономные «объекты», соответствующие отдельным современным социальным наукам, но и поставила бы вопрос об общих условиях и более глубоких причинах, которые объясняют источник этой сегментарной стратегии изучения общества, в плену которой до сих пор находится наше мышление. Спорные и радикально ревизионистские «скрытые предпосылки» наших способов конструирования социальных наук, которые, чтобы быть адекватными, обнаруживаются в общем основании всех этих дисциплин - в проекте капиталистической модернизации, той модернизации, которая продолжается в течение пяти последних столетий и выступает как наиболее общая детерминанта активности социальной науки, чьи последующие исторические модальности мы и пытаемся понять и объяснить. В этой связи целесообразно рассмотреть основные исторические дискурсы по поводу самой этой модернизация, которые, сопровождая и в определенном смысле выражая ход этой буржуазной модернизации, предоставляют нам ключи для понимания соответствующих эволюционных поворотов как в системе познания общества, так и в системе научных знаний в целом. Таким образом, мы получим некоторые новые инструменты для того, чтобы переосмыслить состояние современных социальных наук и выявить альтернативные возможности их будущей реорганизации. Известно, что существуют разные точки зрения по поводу момента, к которому можно отнести рождение самой «эпохи

Глава 1

17

Модерности»4. По нашему мнению и в согласии с теорией Маркса, можно датировать ее возникновение XVI веком, подразумевая пол ним. как объяснил Бродель, «длинный XVI век», который простирается с 1450 по 1650 годы5. Действительно, она начинается с широкого распространения капиталистической системы мануфактур в Европе в течение столь длительного XVI века, кома эти первые характерные формы капиталистического способа производства и различные его выражения начинают утверждаться и в сфере гражданского общества, политики и культуры в целом. Все это актуально и в плане выстраивания различных исторических дискурсов. Действительно, если мы проанализируем в более обширной перспективе «длительной протяженности» эволюцию историографических дискурсов, то нетрудно будет заметить, что они претерпели глубокие изменения именно после этого длительного XVI века, что означает по отношению к предыдущим историческим дискурсам средневековья двойственную точку зрения на исторические исследования и интерпретацию их результатов, которые будут характеризовать эпоху Модерности в весь период ее существования с XVII века по первую половину XIX века. Таким образом, когда начинают утверждаться новое общество и новая буржуазная культура, утверждаются и основные способы модерного буржуазного историографического дискурса, во-первых, точка зрения различных философий истории, которые от Вико до Гегеля, проходя среди прочих через Кондорсе, Гердера или Канта, обоснуются в одной из периодически повторяющихся форм дискурсивной активности по отношению к историческим фактам. Во-вторых, различные эмпирические объективные истории, начиная с Мабильона и до позитивизма Леопольда фон Ранке, предъявят, используя соответствующие методы, определенную схему организации историографических результатов Два варианта исторического дискурса, характерные для этого первого длительного периода Модерности, выражают, в

18

Историография в XX веке.

свою очередь, две основные особенности, делающие неповтримым буржуазное общество, отличая Новое время от всех предшествующих периодов истории докапиталистических обществ. Фактически, уже известно, что в отличие от всех этих «обществ, которые предшествуют возникновению капиталистической эры» и характеризуются преобладанием проектов, историй и направлений всегда локальных и специфических, капитализм утвердил, впервые в истории человечества, абстрактный и однородный универсализм, соответствующий, в общем, тому, который утвердился в экономической сфере. И, действительно, капиталистическое общество выстраивается вокруг задачи непрерывного накопления капитала, что делает возможной и даже необходимой неограниченную географическую экспансию этого капиталистического общества по всей планете6 Утверждение закона стоимости не знает границ и может простираться по всему миру, подпитываясь собственной абстрактной логикой и уравнивая все блага и ценности продуктов потребления в самых разных обстоятельствах и, следовательно, разные цивилизации, все народы и человеческие общества, которые только можно вообразить. Без сомнения, историческим завоеванием капитализма является создание настоящей сети современного мирового рынка, а с ней - и материальной базы для универсализации самой истории человечества. Универсализации обязательно антиэстетической и ограниченной, которая на практике предполагает попытку уравнять и включить все народы в уникальный цивилизационный проект - который, без сомнения, является западноевропейским в своем нордическом варианте - но несмотря на это, он является гигантским шагом вперед по от ношению к локальности и ограниченности всех предыдущих докапиталистических обществ, отмеченных религиозным, расовым и территориальным сепаратизмом, а также узами личной зависимости или различных иерархий. Таким образом, опираясь на космополитизм и универсальность, типичные для капитализма «модерной эпохи», вы-

Глава 1

19

страиваются различные системы философии истории, отмеченные выше, которые, пытаясь свести все предыдущие локальные истории в одну панораму, впервые представят историю человечества как единую и. таким образом, как естественную и истинную универсальную историю Историю человечества, которая будет увидена как некий процесс и, следовательно, как единство усилий и результатов, которые, будучи локальными и различными, соединяются благодаря вышеописанной перспективе: некоторые процессы переплетаются в телеологической форме, другие, продвигаясь (быть может, и неосознанно), раскрываются почти обязательно в конфигурациях все более сложных, в логике, которая всегда связывает их как специфические части глобального процесса универсальной истории человечества. Философии истории, универсальные и часто абстрактные, пытаясь построить глобальные и последовательные системы для объяснения этой обшей траектории развития, устанавливают различные схемы, наброски или общие картины глобального жизненного пути всего человеческого рода. Схемы, которые всегда создаются вокруг одного или нескольких всеобъемлющих интегрированных п р и н ц и п о в - борьба между разумом и обскурантизмом, прогрессивное отчуждение и примирение абсолютной идеи, постоянная борьба между принципами свободы и авторитаризма, всегда переливающаяся разными цветами комбинация религиозных принципов, монархических или либеральных, постоянное повторение жизненных циклов и т. п. И цель всего этого — придать смысл предшествующим докапиталистическим историям, опираясь на одну только особую идею npoгpecca, задуманную для того, чтобы подчеркнуть исторический процесс как нечто восходящее, общее и неизбежное, имеющее кульминацию каждый раз с появлением и утверждением буржуазного общества8. И как стоимость включает в себя сложный и разнообразный комплекс ценностей, а всеобщая история капитализма встраивается, включая и ассимилируя все эти истории наро-

20

Историография в XX вене. .

дов, империй, рас. групп и глобальных докапиталистических обществ, так и различные философии истории XVII, XVIII и XIX веков представляются как такие же попытки уложить все ранее пережитые человеческие истории в рамки этого знаменитого и вызывающего восхищение специфического исторического проекта Модерности. Если исторические дискурсы, необъяснимые с точки зрения этих философий истории, опираются на универсальную абстрактную логику закона стоимости, то варьирующаяся последовательность исторических дискурсивных стратегий «эпохи Модерности» основана на принципиальной последовательности конкретной актуализации этого движения и действия самого капитала - ограничения власти природы посредством роста и использования производительной силы новой экспериментальной науки. И как стоимость подчиняет себе все потребительские стоимости, так и буржуазная универсальная история подчиняет своей логике истории разных народов, империй, рас, групп и локальных сообществ докапиталистических эпох9. Капиталистическое общество, сконцентрированное на прогрессивном использовании стоимости, предполагает необходимым, чтобы производители и фирмы совместно могли преодолеть элементарный уровень существования и потребления, что возможно лишь на основе развития производительности общественного труда С другой стороны, этой производительности можно достигнуть, лишь повернув вспять тысячелетнее и многовековое господство природы над обществом, приручив основные силы природы и заставив их служить как производительные силы самого капитала. И это приручение имеет своей основной стратегией и рычагом новую экспериментальную науку, которая также развивается параллельно росту и утверждению Модерности. Экспериментальная наука, по мере обращения к природе в явно инструментальной форме10, разовьет тип познания, ориентированного в основном на практические цели. Тот тип познания, с которым естественные науки познакомились за

Глава 1

21

последние четыре или пять веков своего существования, это знание, которое пытается найти истину, основанную на предварительном эксперименте, подвергая каждый раз эту истину испытанием на фактическую достоверность, выстраивая каждый раз это специфическое знание как нечто объективное, эмпирическое, контролируемое, инструментальное и полезное в производственном и прагматическом смысле. Такой новый тип научного познания не только позволил все больше подчинять себе природу, но и, что еще важнее, явить мировому сообществу это свое господство над природой и внедрение в нее. По Марксу, буржуазное общество является первым, во всей человеческой истории, в котором социальный и исторический элемент преобладает над элементом природным, и это проявляется в том, что город впервые господствует над деревней, а промышленность - над сельским хозяйством. И это просматривается также в радикальном процессе десакрализации мира, в тотальном уничтожении всех антропоцентрических ограничений в трудовом процессе или же в прогрессивном приручении и регуляризации поведенческих инстинктов, прямого и брутального выражения непосредственных эмоций и страстей и т.п.11. Выдвижение социально-исторического элемента на роль элемента доминирующего способствует, помимо прочего, объяснению возможности мыслить отдельно о социальном по отношению к природному, что, в свою очередь. Дает простор для дальнейшего разделения двух «культур» - на «точные», или «естественные», науки и науки социальные, или гуманитарные Такая стратегия экспериментальной науки, с ее различными последствиями, отразится и в плане историографии. Второй вариант исторических дискурсов, утвердившихся на первом этапе «модерной эпохи», представит историю эмпирическую или объективную, историю, которая, пытаясь воспроизвести в социальной среде эту модель естественных экспериментальных наук, будет стремится выработать историю столь же полезную и инструментальную, базируясь на критике источ-

22

Историография в XX веке...

ников и строгой оценке письменных документов и свидетельств, установить неоспоримые исторические факты, датированные и хронологически выстроенные Эти факты, подвергнутые проверке с помощью внутренней и внешней критики документов, использовались для утверждения национальных ценностей и идентичностей, для формирования гражданственности, не говоря уже об оправдании и легализации существующих властей. Объективная и эмпирическая история, которая приблизила работу историка к работе судьи - в тех рамках, в которых оба, начиная с сопоставления, критики и работе над свидетельствами, пытаются установить объективную и неукоснительную истину фактов12, — приведет к расставанию с древними легендарными историями, мифическими и религиозными, которые мало-помалу будут полностью отброшены в пользу «реальной истории», основанной на тщательно проверенных и эмпирически установленных фактах. Эта история, дискриминируя и отделяя литературные элементы, или вымысел, от источников или элементов исключительно исторических и «объективных», пытается преодолеть исторический анахронизм, не позволяя смешивать явления различных эпох и утверждая абсолютное действие в самой истории нового ньютоновского измерения времени, уникального, неповторимого, продолжающегося и прогрессирующего, которое установит точную хронологию, порядок, последовательность и прогрессию различных феноменов, эпох и разных исторических реальностей13. Таким образом, этому первому периоду Модерности cooтветствуют две модели исторических дискурсов, которые, к тому же, весьма вероятно, воспроизводятся и в других областях, связанных с размышлением над социальным в XVII, XVIII и XIX веках. Соответствуя, в свою очередь, двум основам самого проекта Модерности, они будут сопровождать ее на протяжении этих трех веков, образующих восходящую ветвь специфической траектории глобальной жизни.

Глава

23

XIX век в рамках европейской культуры представляет для этих двух вариантов исторических дискурсов явный момент апогея. Ибо известно, что с гегельянской философией истории буржуазная мысль «модерной эпохи» достигает наиболее высокой, полной и тонкой разработки в построении глобальных и всеобъемлющих универсальных моделей, объединяющих огромную массу исторических фактов и процессов. Знаменитые Лекиии о философии универсальной истории14 представляют самую

выдающуюся априорную модель философии истории, плод гениальности великого мыслителя, «используют» исторические факты как базу легитимации собственной действительности и как простую «иллюстрацию» актуальности общих организующих принципов этой философии, принципов универсальных, вечных и вневременных, на которых зиждется соответствующая система универсального объяснения. Гегельянская философия истории, несомненно, намного превосходит последующие ограниченные попытки, предпринятые такими авторами как Освальд Шпенглер или Арнольд Тойнби Фактически, ясно, что после второй половины XIX века философия истории вступила в нарастающий процесс дискредитации и явного декаданса в отношении способов объяснения исторических реальностей, капитулировав и как маргинальная и малопопулярная линия все более широкого поступательного развития философии в целом, и как удивительно долго сохранявшийся пережиток в специфической культурной среде (например, в английской). С другой стороны, и в параллельной форме этой максимальной экспансии и, следовательно, декаданса философско-исторического дискурса в XIX веке, род объективной и эмпирической истории, упоминаемый ранее, достиг своей кульминации, чтобы затем остановиться И в этом главную роль сыграла Французская революция. Именно она, уничтожив королевскую и монархическую власть Старого режима, вызвала настоящую рево-

24

Историография в XX веке...

люцию в доступе историков к информации, открыв публике старинные архивы европейских монархий, демократизировав доступ к документам и обеспечив историков массой новых источников. Это способствовало реализации в течение XIX века таких проектов, как, например, Огюстена Тьери (собрать все документы о возникновении, формировании и эволюции «третьего сословия») или Monumentae Germaniae Historicaе, или кодификации самой полной формы истории объективной, строгой, эмпирической и эрудитской в проекте ранкеанского позитивизма, который будет господствовать во всех европейских университетах в последней трети XIX века. XIX век, не случайно названный «веком истории»15, может считаться, благодаря объективной и эрудитской истории, настоящей кульминацией в траектории общего развития историографии Ясно, что, хотя эрудитская позитивистская история и дожила до настоящего времени, пройдя через весь XX век, нетрудно понять, что за последние сто лет она не испытала качественного прогресса, воспроизводясь почти без изменений в той же самой модели и канонах, достигнутых ею в проекте немецкого позитивизма второй половины XIX века. Такая двойная кульминация - как философского дискурса, так и эрудитского исторического дискурса XIX века - выражает, в свою очередь, в форме опосредованной и сложной, но все же ясной и симптоматичной, движение к достижению исторической кульминационной точки самого капиталистического общества в пределах маленького европейского континента. Обойдя еще раз семимильными шагами историю Модерности, мы сможем заметить, что в пространстве Европы — только лишь в этом европейском пространстве, но не на мировом уровне - сама Модерность тоже достигла своей кульминации и высочайшего расцвета именно в XIX веке. Эта кульминация включает как географический план, когда мировому капиталистическому рынку удается захватить в свои сети целый мир, так и культурный, когда с Энциклопедией и Просвещением целая система знаний и наук перекодируется

Глава 1

25

в соответствии с параметрами и логикой буржуазного знания"', переходит, вне всякого сомнения, и на экономический план, консолидируя мир капиталистического производства Промышленной революцией. Переходит она и в социальную сферу, где выстраивает определенную структуру классов и особый, многофункциональный мир гражданского общества «модерной эпохи», а также и в политический план, когда с помощью Французской революции создает современное государство и глобальное пространство политических связей. Все это происходит в течение девятнадцатого века, который не случайно станет веком рождения и первоначального утверждения критической мысли и глобальной концепции Карла Маркса. Рождение марксизма во второй половине XIX века и, следовательно, целого обширного ряда выражений критической мысли Модерности, какая только могла возникнуть, как заметил Фридрих Энгельс17, в момент, когда буржуазная и капиталистическая Модерность уже исчерпала свой восходящий цикл, открыв всю совокупность подходов и достижений, образующих ее историко-цивилизационное наследие. Это исчерпание произошло по причинам, бегло упомянутым выше, именно ко второй половине XIX века, являющей собой пик общей жизненной траектории Модерности. Марксизм явится основным интеллектуальным раскрытием негативной стороны этой буржуазной Модерности, выражая присущее ей самой глубокое отрицание, которое она нeceт в себе, призванное разрушить ее изнутри, чтобы потом ее превзойти и радикально изменить. Таким образом, благодаря тому, что марксизм является критикой, демонтирующей все позитивные дискурсы буржуазной Модерности, логично, что в области истории он представляется двойной критикой - радикальной и фронтальной ломкой эрудитского и философского дискурса Модерна на тему предшествующей истории 1 8 . Эта двойная критика становится явной, начиная с текста Немецкой идеологии, утверждающего, что эрудитская и объективная история является «лишь коллекцией мертвых фактов», в отличие от истории интерпретирующей и

26

Историография в XX веке...

объясняющей сложные человеческие деяния, истории, которая интересуется причинами исторических событий и общим смыслом длительного исторического пути человечества. В противовес гегельянской философии истории, как и любой другой возможной философии истории, представляющей собой спекулятивное априорное построение, Маркс выступит за критический и строгий анализ проверенных эмпирических фактов, которые через сложный процесс сравнения, эпистемологического обобщения и диалектического синтеза, смогут выработать «общие абстракции», или глобальные модели, объясняющие и интерпретирующие социальную историю человечества. По мере своего роста за последние сто пятьдесят лет этот марксистский дискурс углублялся, обсуждался, деформировался, вульгаризировался и упрощался. При этом он всегда оставался живым и бытовал в пространстве самых разных национальных историографии всего мира вплоть до сегодняшнего дня. Два типа исторических учений, которые Модерность породила и продвигала с XVII по XIX вв., либо подверглись явной маргинализации, как в случае с философским учением, либо стали просто воспроизводиться без какого-либо обновления или модификации, как в случае с ее эрудитским и позитивистским вариантами'1' Подобный процесс ясно проецируется также на «культурную» среду или систему знаний об обществе, к которой и относится сам исторический дискурс. И такой процесс является более общим, нежели тот, который, по нашему мнению, открывает простор для конфигурации сегментированной и автономной «эпистемы» современных социальных наук, начавшей расти со второй половины XIX века То, что выражали разные философии истории, как раз и явилось «универсально-абстрактной» стороной Модерности, которая, базируясь на л о т к е и природе СТОИМОСТИ, равно универсальных и абстрактных, п р о ставляла себя как историко-цивилизационный прогресс по отношению к локализму изолированных историй различных народов и докапиталистических обществ. Но с наступлением де-

Глава 1

27

вятнадцатого века, колонизацией и захватом целого мира капиталом, основным результатом чего явилось создание мирового капиталистического рынка, сам это процесс закончился, и завершился прогрессивный процесс исторической универсализации, пройденный Модерностью. Поэтому, начиная с последней трети XIX века, капитал более не имеет «Америки, которую следует открыть», и остается лишь одна материальная и жестокая борьба за перераспределение уже открытых пространств на к тому времени уже пройденной до конца планете. Именно здесь и кончается функция «прогрессивной истории» Модерности, закрывая цикл ее восходяшей траектории развития и открывая нисходящую ветвь ее декаданса, который мы наблюдаем в последние 150 лет. Но когда закончится процесс исторической универсализации и цивилизационная задача Модерности пройдет свою кульминацию, тогда буржуазия не сможет более претендовать на «универсализм», -хотя именно его абстрактный образ и ценился в течение стольких столетий в период его созревания, однако, начиная с этого момента, он решительно отступает в область негативного мышления или критической мысли самой же Модерности. Именно это объясняет рождение и развитие современных социальных наук, которые, сохраняя где-то на втором плане универсализм, столь отстаиваемый в древности, представляются сейчас просто как результат виртуозной культивации специализированных объектов изучения, эксклюзивных методов, уникальных технологий, а также языка, терминов, концепций и теорий, соответствующих лишь той или иной сфере хорошо разграниченного социального пространства. Этот процесс сегментации, специализации, детализации и автономизации различных социальных наук, наряду с тем, что он поддерживает наиболее универсальные, широкие и глобальные взгляды на социальное, продолжает культивировать и воспроизводить второй элемент, который характеризует Модерность и который раньше мы назвали общим фундаментом

28

Историография в XX веке...

проекта экспериментальной науки. В отличие от «буржуазного универсализма», обязанного своим существованием прогрессистской задаче Модерности, проект господства над природой и ее эксплуатации через результаты научно-экспериментального подхода связан со все возрастающей необходимостью собственного воспроизводства. А это значит, что данный проект не может быть отброшен Модерностью даже на нисходящей фазе ее жизненного цикла - напротив, он его акцентирует и поддерживает его перманентную актуальность. Вероятно, именно эта перманентная актуализация экспериментального подхода к природе и миру объясняет тот факт, что все «новые» социальные науки за последние сто тридцать лет «мечтали» в какой-либо момент стать «строгими», «объективными», «верными» и «точными», то есть столь же научными, как естественные или точные науки, чья модель образует более или менее признанную парадигму множества новых дисциплин или социальных наук, существующих сегодня. Парадигма, которую никогда не достигали, которую и невозможно было достичь, и которая сегодня представляется абсолютно иллюзорной с учетом современного состояния наук, ошибочно определяемых как «точные»20. Итак, перенос акцента на социальное в течение второй половины XIX века, делая маргинальным абстрактный универсализм, культивируемый ранее, все более подчеркивал экспериментальный характер знаний, и в настоящее время выстроил ту разделенную и автономизированную «эпистему», которая стала доминирующей в области социальных наук в последние сто тридцать лет. Эта доминирующая линия, однако, как мы знаем, всегда сосуществовала с открытой критикой в ее адрес или даже отказом от ее основного смысла. Например, во-первых, сопротивление фрагментированной и специализированной «эпистеме» воплощалось разными интеллектуалами, авторами и течениями, которые защищали и продвигали более глобальные и «внедисциплинарные» представления о социальном. Так, от Зигмунда Фрейда до Карла Гинзбурга и от Людвига Виттгенштейна до Иммануэля Валлерстей-

Глава 1

29

на, переходя к Клоду Леви-Стросу, Норберту Элиасу, Марку Блоку, Вальтеру Беньямину, Фернану Броделю или Мишелю Фуко, среди тысячи мыслителей всегда находились авторы, а иногда и целые интеллектуальные течения, которые не испытывали пиетета к вышеупомянутой эпистеме и свободно переходили междисциплинарные границы в пространстве социального и гуманитарного знания. Доминирующая линия существовала и в развитии тех социальных «сегментированных» дисциплин, для которых - изза особого характера их «объекта изучения» - был характерен «империалистический» или «детерминистический» подход по отношению к другим социальным наукам. Эти науки, несмотря на всеобщую специализацию и фрагментаризацию, были вынуждены изучать более «обширные» объекты: например, история, социология или антропология, занимающиеся соотвeтственно изучением прошлого человечества, общества или самого человека, всегда признавали и включали в свое поле «специализированные» или «вспомогательные» науки. С другой стороны, фрагментированные социальные науки, каждая из которых занимается определенным образом ограниченным объектом - как, например, экономика, психология, право, политическая наука или лингвистика - всегда были поражены разного рода «детерминизмами», при этом для каждой их них доминирующим фактором, движущей силой или детерминантой всех общественных процессов непременно является ее coбcтвенный объект изучения. Так, выражая этими двумя разными путями («империализмом» и «детерминизмом») неосознанную и деформированную приверженность «глобализму», фрагментированные социальные науки сохраняли нечто от античности - ныне почти уничтоженное стремление к универсальности. Наконец, в качестве третьей формы «восстания» против фрагментированной эпистемы, появились многочисленные и разнородные версии того, что мы могли бы назвать разными марксизмами двадцатого века. И, несмотря на то, что некоторые из этих «марксистов» или «марксизмов» уступили действию

30

Историография в XX вене...

этой эпистемы, назвавшись «социологами» или «историками», или «философами», или «экономистами», или «географами» и т.п., несмотря на это, многие из них, с разных позиций, отстаивали глобализирующую, универсалистскую и критическую перспективу, характерную для настоящего наследия оригинального марксизма. Так доминирующая линия фрагментированной и специализированной эпистемы социального знания утвердилась в этих конвергирующих линиях оппозиции и, без сомнения, сумела их подчинить и контролировать. Это определяет постоянное напряжение в развитии социальных наук в течение последних тринадцати десятилетий, напряжение, которое исчезло после культурной революции 1968 г.21 Мы уже тридцать лет переживаем сложный процесс реорганизации системы знания и научных представлений и в так называемых точных, и в социальных и гуманитарных науках. Для развития этого процесса было бы полезно восстановить, и в то же время заново синтезировать и перевести в новую беспрецедентную конфигурацию как позитивные аспекты абстрактного универсализма, так и аспекты экспериментального партикуляризма, реализуя истинное преодоление или Aufhebung их обоих в гегелевском смысле. Можно ли провести такой синтез, который, обобщая широкие, глобальные и универсальные представления последних четырех или пяти веков, подведет под них фундамент конкретного опыта детального и тщательного признания различий и своеобразия, а также возможного сосуществования множества разных логик, чтобы перейти, таким образом, к созданию новой конкретной универсальности, обязательно разнообразной и обновленной системы знаний? По нашему мнению, истинна именно эта линия оригинальной и до сих пор неизвестной перспективы конкретной универсальной науки, которая ясно намечается в самый момент зарождения современной критической мысли - в момент возникновения оригинального марксизма, который через фигуру Карла Маркса является проектом, представляющим последний из уни-

Глава 1

31

версальных энциклопедизмов, и в то же время, самое строгое и эрудированное из интеллектуальных усилий по-настояшему гармонично и конкретно понять действительность. Критический марксистский проект после смерти своего создателя претерпит последовательные трансформации и пройдет сложный путь в оппозиционных направлениях социальной мысли последних ста пятидесяти лет, «выживая» в гениальных новаторских и еретических произведениях упомянутых выше авторов. В любом случае, речь идет, по нашему мнению, об интеллектуальной традиции, которую вне ее специфических культурных преемственных связей стоило бы углубленно изучить исследователям в области социальных наук, которые, будучи все более недовольными и неудовлетворенными той системой знания, которая доминирует в настоящее время, пытаются радикально ее трансформировать для постижения и познания сложною мира человека и необъятного универсума природы. И именно в этой обшей картине недостаточности абстрактного универсализма буржуазной мысли и нового утверждения эмпирической практической и экспериментальной логики с рождением глобального и до сих пор актуального горизонта современной критической мысли, представленной критическим проектом Маркса, откроются различные пути развития историографии исторического двадцатого века, к тщательному анализу основных этапов которого мы сейчас приступим. См. об этом: Immanuel Wallerstein e altri, Abris las ciencias sociales, Ed. Siglo XXI, Mexico, 1996, и Carlos Antonio Aguirre Ro|as, Immanuel Wallerstein:Critica del sistema-mundo capitalistа, Ed. Era, Mexico, 2003. 2

Как репрезентативные примеры этих исследований, см.: Boaventura. De Sousa Santos, Introducao a una ciencia posmoderna, Ed. Afrontamiento, Porto, 1990 e Toward a new common sense, Ed. Routledge, New York, 1995, Pauline Rosenau, «Modern and post-modern science: some contrasts» in Review, vol. XV, n. 1, Winter 1992, Isabelle Stengers, L'invention des sciences modernes, Ed. La Decouverte, Paris, 1993 и Les 'nouvelles sciences', modeles ou defi?», in Review, vol. XV, n. 1, winter

Историография в XX веке...

32

1992, Immanuel Wallerstein, Impensar las ciencias sociales, Ed. Siglo XXI,, Mexico, 1998, «The Annales school: the war on two fronts» in Annales ofl Scholarship, I, 3, summer 1980, «The challenge of matunty: whiter social science? In Review vol. XV, n. 1, winter 1996 и Carlos Antonio Aguirre Rojas, «La larga duraciоn: in illo tempore et nunc» в книге: Segundas Jornadas Braudelianas, Ed. Instituto Mora, Mexico, 1995. 3

На эту тему см. ставшую уже классической книгу Ильи Пригожина и Изабеллы Стенгерс: llya Prigogine e Isabelle Stengers, Lai nueva alianza. Metamorfosis de la ciencia, Ed. Alianza editorial, Madrid^ 1997. Можно также посмотреть работу: llya Prigogine, El (in de laM certidumbres, Ed. Andres Bello, Santiago de Chile, 1996, Temps Л devenir. A propos de I'hisioire du temps, Ed. Fides, Quebec, 1994, e| «The laws of chaos» in Review, vol. XIX, n. 1, winter 1996, Isabelle Stengers, L'invention des sciences modernes, op. Cit., Wolf Lepenies, Las ires cultures, Ed. Fondo de Culture Economica, Messico, 1994 e Georges Balandier, El desorden, la teon'a del caos у las ciencias sociales, Ed. Gedisa, Barcelona, 1993. ' Об этом Маркс ясно говорит в «Капитале»»: «Эра капитала датируется XVI веком». В этом наши позиции совпадают также с позицией Иммануэля Валлерстайна. См. его книгу: Immanuel Wallerstein. El moderno sistema mundial, Tomo 1, Ed. Siglo XXI, Mexico, 1979. См.: Immanuel Wallerstein, «The West, the Capitalism and the Modern World-System» in Review, vol. XV, n. 4, fail 1992. Иную позицию см.: Fernand Braudel, Civilizacio'n material, economia у capitalismo. Siglos XV-XVIII, Ed. Alianza editorial, Madrid, 1984. Мы попытались объяснить эту позицию Броделя в: Carlos Antonio Aguirre Rojas, Braudel у las ciencias humanas, Ed. Montesinos, Barcelona, 1996 и в «La vision braudelienne du capitalisme anterieur a la Revolution Industrielle» in Review, vol. XXI, n. 1, winter 1999 5 На эту тему см.: Fernand Braudel, «Expansion europeenne et' capitalisme (1450-1650)» в книге: Les ecrits de Fernand Braudel. Les ambitions de I'histoire, Editions de Fallois, Paris, 1997. 6 Маркс объяснил это в разных своих работах, например, в «Капитале». См. также: Immanuel Wallerstein, El capitalismo histohco, Ed. Siglo XXI, Madrid, 1988 и El moderno sistema mundial, t. I (цит. выше). ' Этот антиэстетический и ограниченный характер был подмечен авторами Франкфуртской школы. См., например, очерк Теодо-

Глава 1

33

pa Адорно «Progreso» в книге Consignas, Ed. Amorrortu editores, Buenos Aires, и книгу: Theodor Adorno e Max Horkheimer, Diale'ctica del iluminismo, Ed. Sudamericana, Buenos Aires, 1969 8 Радикальную критику упрощенной идеи прогресса можно найти у Вальтера Беньямина: Walter Benjamin «Tesis de filosofia de la Historia», net libro Discursos interrumpidos, Ed. Planeta De Agostini, Barcelona, 1994. 9

Глубоко изучил эту сложную проблему Ж.-П. Сартр: JeanPaul Sartre, Crt'tica de la razors diale'ctica, Ed. Losada, Buenos Aires, 1970. См. также: Carlos Antonio Aguirre Rojas «Economia, escasez у sesgo productivista» // Buleti'n de Antropologi'a Americana, n. 21, Mexico, 1990. 1C См. цитированную выше книгу: Ну a Prigogine e Isabelle Stengers, La nueva alianza. 11 Лишь немногие авторы теоретизировали об основных последствиях этого изменения большой длительности. См.: Norbert Elias, El proceso de la civilizacion. Ed. Fondo de Cultura Econdmica, Mexico, 1989 и Sobre el iiempo, Ed. Fondo de Cultura Econdmica, Madrid, 1989, Lewis Mumford, Te'cnica у civilizacion // Alianza editorial, Madrid, 1982, Mircea Eliade, Lo sagrado у lo profano, Ed. Labor, Barcelona, 1992, Bolivar Echeverna, «Modernidad у capitalismo: quince tesis» // Review, vol XIV, n. 4, fall, 1991, и Carlos Antonio Aguirre Rojas, «Between Marx and Braudel: making history, knowing history» // Review, vol. XV, n 2, spring, 1992. 12

Эта интересная точка зрения была высказана Карлом Гинзбургом. См., например: Carlo Ginzburg. El juez y el historiador, Ed. Anaya-Muchnik, Barcelona, 1993, «Proves у possibilidades a margem de 'II ritorno de Martin Guerre' di Natalie Zemon Davis» и «О inquisidor como antropologo: uma analoga e as suas implicacoes» / / A microhisto'ria e outros ensayos, Ed. DIFEL, Lisbona, 1991; «Aristotele, la storia, la prova» i // Quaderni storici, n. 85, anno 29, fascicolo 1, aprile 1994 13

CM : Reinhart Koselleck, Futuro Pasado. Para una semantica de los tiempos histo'ricos, Ed. Paidds, Barcelona, 1993. 14 CM: Di G W.F.Hegel le Lecciones sobre la filosofia de la histona universal, Ed. Revista de Occidente, Madrid, 1974. См. по этому вопросу очерк Анри Пиренна: Henri Pirenne, «What are historians trying to do?» // Methods in Social Science, Ed.

Историография в XX веке...

34

University of Chicago Press, Chicago, 1937, а также: Carlos Antonio Aguirre Rojas, «Tesis sobre el itinerario de la historiograf/a del siglo XX. Una vision desde la larga duracion» // El Correo del Maestro, n. 22, Mexico, marzo 1998. 16 См. великолепную монографию Карла Гинзбурга: Carlo Ginzburg «Indicios. Raices de un paradigma de inferencias indiciales» // Mitos, emblemas, indicios, Ed. Gedisa, Barcelona, 1994, книгу Теодора Адорно и Макса Хоркхаймера: Theodor Adorno, Max Horkheimer, Diale'ctica del iluminismo, и Мишеля Фуко: Michel Foucault, «,,Que es la crt'tica? Critica у Aufklarung» in Daimon. Revista de Filotofi'a, n. 11, 1995. 17

В своей знаменитой работе «Социализм утопический и социализм научный». М.: «Прогресс», 1970. " На эту тему можно посоветовать работы Боливара Эчеверриа: Bolivar Echevern'a, «Discurso de la revolucidn, discurso cntico» //

Cuadernos politico*, n. 10, Messico, 1976, Las ilusiones de la modernidad, Coedicidn UNAM — El Equilibrista, Mexico, 1995 и Valor de Uso у Utopia, Ed. Siglo XXI, Mexico, 1998. " На эту тему см. цитированную выше работу: Carlos Antonio Aguirre Rojas, «Between Marx and Braudd: making history, knowing history», и Los Annales у la historiografia francesa, Ed. Quinto Sol, Mexico, 1996, а также Braudel a Debate, coedizione Fondo Editorial Tropykos-Fondo Editorial Buna, Caracas, 1998. 20 На эту тему см. уже упомянутые работы И. Пригожина и И. Стенгерс. Jl См.: Immanuel Wallerstein «1968: Revolucidn en el sistemamundo. Tesis e interrogantes» // Estudios Sociolo'gicos, n. 20, Mexico, 1989, Fernand Braudel, «Renacimiento, Reforma, 1968: revoluciones culturales de larga duracion» // La Jornada Semanal, n. 226, Mexico, ottobre 1993, Francois Dosse, «Mai 68: les effets de I'histoire sur I'Histoire» // Cahiers de I'lHTP, n. 11, Paris, 1989 и Carlos Antonio Aguirre Rojas, «1968: la gran ruptura» //La Jornada Semanal, n. 225, ottobre 1993 и «Los efectos de 1968 sobre la historiografia occidental» // La Vasija, n. 3, Mexico, 1998.

Глава 2

Периодизация современной историографии в «долгом XX историографическом веке»: 1848-2005 годы ...Время - по природе своей некий континуум. Оно также непрестанное изменение. Из антитезы этих двух атрибутов возникают великие проблемы исторического исследования... Возьмем два последовательных периода из чреды веков. В какой мере связь между ними, создаваемая непрерывным течением времени, оказывается более существенной, чем их несходство, которое порождено тем же временем?.. Марк Блок. Апология истории, или Ремесло историка. 1941—1943 Рассматривая множество обличий, в которых проявлялась история самой историографии XX века в перспективе большой длительности, мы должны тщательно изучить, как предлагал Фернан Бродель1, траектории эволюции, общую картину достижений, совершенных историческими исследованиями XX века, не хронологического, но именно исторического. Это вынуждает нас сконцентрировать внимание на тех глубоких сдвигах, которые радикальным образом изменили работу историка в историческом XX веке. Как же эволюционировала мировая историография за последние сто пятьдесят лет? Именно сто пятьдесят, а не сто лет, потому что, как уже говорилось выше, здесь абсолютно умест-

36

Историография в XX веке...

на перспектива французской историографии, утверждающей, что исторические века никогда не совпадают с простыми хронологическими столетиями2. Итак, по нашему мнению, современная историография начала приобретать собственные очертания не в 1968-м, не в 1945-м, и даже не в 1900-м годах. Скорее, при внимательном взгляде на эту сложную «дорожную карту» мировых исторических исследований, становится заметной общность траекторий, дающая основание утверждать, что современная историография начала принимать свои фундаментальные очертания именно при том критическом стечении обстоятельств в европейской истории, которым явился период с 1848 по 1870 год. Очевидно, что речь идет не о простых датах, потому что 1848 год - это символическая дата эпохи великих европейских революций, в то время как 1870 год - дата эксперимента Парижской коммуны - исторически представляет момент, когда проект капиталистической модернизации достигает своего максимального пика на территории «маленькой» Европы и, наконец, эта дата - 1870 год - несет с собой существенные экономические, геополитические, национальные, культурные и, следовательно, также и историографические изменения в связи с той особой ролью, которую играет каждая европейская нация в глобальном единстве самой Европы. Следовательно, если мы спросим, когда началось то, что сегодня мы могли бы со всей строгостью назвать современной историографией, самый точный ответ был бы - со знаменательной даты 1848 года. Фактически именно с этой даты, как мы уже заметили, начали определяться элементы, которые и сегодня существуют в историографической панораме3. Итак, наблюдая более детально историографию последних ста пятидесяти лет, с 1848 г. по настоящее время, мы можем обнаружить в линии, которая очерчивает этот глобальный маршрут, четыре крупных периода, которые, в общем, связаны с основными элементами, составляющими сегодня сложную картину современной мировой историографии. Четыре различных периода, которые

Глава 2

37

современная историография прошла на своем сложном пути развития, представляют нам в своей совокупности все «наследие» традиций и форм «ремесла историка», которые сегодня можно найти в различных национальных историографиях всей планеты. Речь идет о перспективах, авторах, течениях и центральных темах, которые и в наше время присутствуют в различных исторических дисциплинах мировой историографии. Следуя семимильными шагами по маршруту современной историографии, начинаешь ясно понимать, что он берет свое начало в момент основного прорыва, с 1848 по 1870 год, в особенно важный период общеевропейской истории, который породил первую систематическую и органическую попытку создать, через критический проект оригинального марксизма, истинную историческую науку. За первым этапом, или циклом современной истории, последует второй этап, который, включая период приблизительно с 1870 по 1929 год, явился моментом основания первой историографической гегемонии, создания центра ее распространения на немецкоязычной территории Западной Европы, чтобы стать потом подобием обшей «модели» для других европейских и мировых историографий того времени. Но с катастрофическим кризисом немецкой культуры, вызванным трагическим пришествием нацизма, закончится этот второй период новой (современной) историографии, открывая путь третьей фазе, которую характеризует появление второй историографической гегемонии, находящейся уже на французской территории. Вторая гегемония, или вторая генеральная модель историографии вдохновила и стала отправным пунктом для всех, занимавшихся историей в тот период, чтобы закончиться, в свою очередь, глубокой культурной революцией 1968 года, охватившей весь мир, с важными последствиями для всей цивилизации. И, наконец, в завершение сложного пути современной исторической науки, триумфально возник четвертый и последний этап, который напрямую исходит из больших и глубоких транс-

38

Историография в XX веке...

формаций, привнесенных 1968 годом во все механизмы культурной репродукции современной социальной жизни, в которой нет больше никакой историографической гегемонии, а, наоборот, есть новая и невиданная ранее ситуация полицентризма в инновации и открытии новых путей развития историографии, ситуация, которая продолжается вплоть до наших дней. Действительно, если определить кратко черты, характеризующие эти четыре главных этапа, увидим, что речь идет в то же время и об определении тех фундаментальных элементов, которые позволяют понять различные типы истории, существующие в историографической панораме, различные типы истории, которые сегодня изучают не только в Германии, Италии или Франции, но, очевидно, во всей Европе, а также в Мексике, Перу и всей Латинской Америке, а еще в России, Китае или Индии, то есть во всем мире. Разные способы осуществлять становящуюся все более сложной и вместе с тем все более увлекательной профессию историка в различных конфронтациях, но также и в сложных сопоставлениях или совпадениях, всегда вызывают дискуссию о приоритетах тех, кто посвятил себя трудному служению музе Клио. Постараемся тщательно рассмотреть эти четыре фундаментальных момента на пути современной 1 историографии' .

Отправным пунктом развития историографии, которую можно называть современной, является, таким образом, период с 1848 г. по 1870 г., по стечению обстоятельств - период рождения и утверждения марксизма Марксизм возник в период с 1848 по 1870 г. и заявил о себе, по определению известного французского марксиста эпохи расцвета структурализма, как о моменте рождения континента «История» в области гуманитарных наук, как о начале современного проекта создания и 5 открытия настоящей исторической науки . В связи с проблемой, которую мы здесь рассматриваем - проблемой возникно-

Глава 2

39

вения типа исторических исследований XX века, критический проект Маркса и Энгельса обозначает момент выхода истории из длиннейшего периода, исчислявшегося веками и даже тысячелетиями, когда она без особых конфликтов сливалась с мифами, легендами, миром вымыслов и литературы, и ее перехода, наконец, к усилиям превратиться в «серьезное аналитическое занятие»'' И от этой символической даты 1848 года и последующего развития критического проекта Маркса, начинается настоящая историческая наука, предметом изучения которой будет, таким образом, критическая реконструкция различных траекторий развития человеческого общества в течение длительного времени Момент основания новой науки, или открытия нового пространства в системе современных научных знаний, в то же время дает начало той исторической науке, какой сегодня является историография «долгого двадцатого историографического века», от 1848 года до сегодняшнего дня, историография, которую более точно и правильно можно назвать современной историографией7. И. несомненно, не принимая во внимание марксизм, трудно было бы понять то, чем являются исторические исследования XX века и современности. Действительно, несмотря на постмодернизм и на изменения в общественном мнении, наряду с изменениями в восприятии широкими кругами критически настроенных интеллектуалов во всем мире и изменениями в позиции левых, которые были так сильны и мобильны в шестидесятые и семидесятые годы, а в восьмидесятые и девяностые годы прониклись консерватизмом, ясно, что невозможно понять ситуацию в исторических исследованиях, не учитывая влияние марксизма на протяжении всей истории историографии с 1848 год по сегодняшний день8. Это станет очевидным, если мы вспомним, например, о всех заявивших себя марксистскими историографических течениях, которые сегодня занимают столь прочное положение в исторических исследованиях, как, например, журнал Past and

40

Историография в XX веке...

Present Эрика Хобсбаума и его группы традиционных марксистов, или работы Э.П. Томпсона и Перри Андерсона, или вклад их журнала New Left Review, не говоря уже о социалистической, и критической историографии Рафаэля Самуэля и его History Workshop. Равным образом это видно на примерах П. Вилара или И. Валлерстейна9, которые считают себя марксистами, даже если они одновременно способны вобрать все важное и новое из других историографических направлений, из иных интеллектуальных перспектив И это проявляется еще отчетливее в случае более сложном и очень интересном - в позиции некоторых историков, которые в начале своего становления имели сильный марксистский стержень, а потом сумели расширить свои горизонты и создали такие оригинальные произведения, как, например, исторические монографии и теоретико-методологические работы главных представителей ныне знаменитой итальянской микроистории, с острыми и новаторскими текстами К. Гинзбурга, Дж. Леви и др.10 То же самое произошло и с широкой гаммой историофафических течений, которые опирались на марксизм, как в случае с историографией советской, польской, венгерской, румынской, а также китайской, албанской, кубинской и вьетнамской, то есть с множеством разных историографий всех стран так называемого «социалистического» мира, утвердившихся и распространившихся в течение того исторического «короткого, или маленького двадцатого века», который продолжался с 19141917 по 1989 год. Чтобы закончить, мы должны также учесть среди всех этих наследий марксизма в современной историографии, результаты, произведенные восприятием марксизма в историографии Мексики и Латинской Америки в семидесятые и восьмидесятые годы, в результате чего в капиталистическом мире в упомянутый период сформировались различные проекты и исторические работы марксистской ориентации. Действительно, даже если после 1989 года этот феномен ослаб и немного затерялся, с тем чтобы потом, в последние годы вновь начать воз-

Глава 2

41

рождаться, в настоящее время становится ясным присутствие Маркса и марксизма в самых современных исторических исследованих как фундаментальной и неотъемлемой составляющем мирового историографического процесса". Марксизм глубоко и радикально преобразовал латиноамериканскую историографию мосле 1968 года12, и именно поэтому, без учета этого марксистского компонента и его многочисленных традиций и школ, невозможно адекватно понять сложный облик современной историографии. Итак, очевидно, что дата начала современного проекта исторической науки, дата, ассоциирующаяся с европейской революцией 1848 года и рождением марксизма, отнюдь не случайна. Фактически, 1848 год — это историческая точка, изменившая смысл глобальной вековой траектории современности, момент, в который заканчивается длительная, начавшаяся в XVII веке восходящая полоса модерности, чтобы открыть путь нисходящей полосе, начиная с 1848/70 годов и до сегодняшнего дня. Таким образом, вся современная историография сформировалась в условиях этой нисходящей фазы и, следовательно, это произошло в пространстве, отмеченном возможностью продвижения вперед в критическом смысле, в направлении, противоположном традиционной концепции, доминировавшей в восходящей фазе буржуазной и капиталистической модерности13. И именно этот фундаментальный поворот в длительном жизненном цикле «модерной эпохи», достигнувшем своего апогея на рубеже 1848-1870 годов, объяснит как сложный процесс рождения марксизма — негативно-критическое выражение самой модерности, так и проект критического преодоления преоокиавшич ранее исторических дискурсов Исходя из этого, импульс, положившим начало этому проекту, и сегодня участвует в процессе выстраивания истинно научной перспективы для исторических исследований. Именно в этом смысле следует понимать систематическую критику основных вариантов старою подхода к истории всей критической философии истории, которая не случайно нашла свое первое систематическое изло-

42

Историография в XX веке...

жение в марксизме, а также тех распространённых в предыдущий период исторических дискурсов, которые были развенчаны тем же самым марксизмом как сугубо эмпирические, или же как мифическо-легендарные. В этом плане, марксизм создал основу всех последующих современных проектов построения

исторической науки. По нашему мнению, это объясняет тот, как правило, недостаточно отмечаемый факт, что многие существенные достижения оригинального марксизма второй половины XIX века конвертированы сегодня в подобие широко распространенных «общих мест», разделяемых почти всеми последователями и почитателями Клио, образуя таким образом некий консенсус, достигнутый большинством современных историографических течений, за исключением, возможно, только старой и отсталой позитивистской истории. Фактически, утверждать, что история - это наука, а не просто искусство, и предоставить ей статус социальной науки - два важнейших подхода, вытекающих из вклада Карла Маркса. Как, впрочем, и идея, что история должна отдавать предпочтение реальным фактам перед концепциями и фантазиями авторов и «героев», или же, что история должна быть материалистической, а также тезис о том, что историю делают большие группы и социальные классы, а не. великие личности и «герои», и, сколь важны они бы не были, история - это всегда история глубоко социальная, - оба эти принципа, которые равно вытекают из оригинального вклада фундаментального, или начального, марксизма. И идея о том, что история - это перманентное упражнение критического сознания, и идея о том, что история должна быть тотальной и глобальной, так как это процесс, начавшийся с возникновением противоречий в развитии человечества, и поэтому происходящий в диалектической форме, - все эти идеи изначально были предложены Марксом более ста лет назад, а сейчас полностью приняты, применяются, взяты на вооружение и даже защищаются самыми различными и разнородными течениями современной историографии.

Глава 2

43

Марксизм как мировоззрение и учение, как и многие политические и социальные движения, а также различные интеллектуальные течения в обширной области социальных наук, претерпел сложный процесс плюрализации и приспособления к разнородным обстоятельствам - от превращения его в доминирующую идеологию к сведению до упрошенных афоризмов, вплоть до реального критического возрождения и новаторского творческого углубления. Так и историографические направления, которые в XX веке определяли как «марксистские», охватили большой спектр возможностей: от утонченных и интеллектуально очень разработанных (например, Франкфуртская школа) или в высшей степени критических, питающих маргинальные течения (как в упомянутых уже работах И. Валлерстейна), вплоть до весьма элементарных применений марксизма все более упрошенного и даже «вульгарного», которые, редуцируя идеи марксизма до набора формул из «учебника», произвели работы схематические и мало оригинальные14 Переходим, таким образом, ко второму моменту, к тому, когда, после 1870 года, постепенно утверждается первая историографическая гегемония, мировая гегемония немецкой историографии, синтезировавшей все достижения исторических исследований, реализованных между Французской революцией 1789 года и периодом 1848-1870 годов, гегемония, которая представляет в определенной форме нечто вроде явной регрессии к тому моменту, который был описан выше

С поражением Парижской коммуны в 1871 году закрылась та революционная конъюнктура, которая породила марксизм, и началась новая эпоха в европейской истории, которая ознаменовалась обострением национализма и появлением некоего интеллектуального «контрнаступления» против критических движений и оппонирующих интеллектуальных течений. Соответственно, новая историографическая гегемония, образовав-

44

Историография в XX веке...

шаяся в контексте немецкой культуры, будет питать исторические взгляды, претендующие на преувеличенную «объективность», в то время как сама она обращена к функциям гражданско-националистического строительства, забыв частично об основных успехах, одержанных в предыдущее время15. Необходимо также отметить и тот факт, что марксизм в этот период не проник ни в академию, ни в университетскую среду, оставаясь, более чем когда-либо, связанным с революционными социально-политическими движениями в Европе того времени. Итак, в этом интеллектуальном климате со знаком, противоположным предыдущей конъюнктуре 1848-1870 годов, начнется второй цикл современной историографии, ознаменованный теперь возникновением системы, в которой какая-либо нация или интеллектуальная зона функционирует как основной центр историографического обновления, а другие историографии ему подражают или следуют за ним (вблизи или далеко позади), чтобы обосноваться в различных перифериях или полуперифериях этого центра. Кроме того, когда мы наблюдаем за этим движением в более обширной исторической перспективе, становится ясно, что между 1870 и приблизительно 1930 годами именно мир немецкого языка почти всегда играл роль гегемона в европейской и мировой историографии: именно интеллектуальное пространство германского языка в большинстве случаев генерировало исследования, темы, дебаты в рамках той историографии, которую мы можем считать авангардной в течение последних десятилетий хронологического XIX века и начала двадцатого. И действительно, в недрах немецкой (и австрийской) культуры этой эпохи сформируются основные достижения и самые выдающиеся представители мировой историографии накануне первой мировой войны и непосредственно после нее. Поэтому совершенно логично, что именно внутри этой доминирующей в мире между 1870 и 1930 годами немецкоязычной историографии, произойдет важная и знаменитая полемика на тему Methodenstreit, когда будут также обсуждаться и разли-

Глава 2

45

чия между точными и гуманитарными науками. И внутри все тою же немецкоязычного культурного универсума вырастет проект Kulturgeschichte и другие направления тогда еще новой социальной немецко-австрийской истории 16 . Именно здесь будет утверждена и конвертирована в доминирующую модель историография, обозначаемая термином «позитивистская история», которая, распространяясь затем как наиболее популярная форма, будет внедрена сначала в Европе, а потом и в целом мире. Хотя совершенно ясно, что термин «позитивистская историография» не самый адекватный (в силу злоупотреблений им и из-за большого числа разных значений), все-таки именно понятие позитивистской историографии получило повсеместное признание, а потому мы им будем пользоваться, признавая, что оно отсылает к тому типу первоначально германской историографии, которая трансформировалась в доминирующую форму исторической практики в университетах Европы и всего мира в период 1870-1930 годов Эта доминирующая форма, игнорируя тот вклад, который внес марксизм в возможное построение настоящей исторической науки, вернулась к абсурдной идее уравнять историю с естественными науками, чтобы найти возможную абсолютную «объективность» в результатaх познания путем сведения работы историка к эрудитской практике17. Эта доминирующая германская историография, которую вполне можно назвать ранкеанской или позитивистской - притом признавая, что сам Ранке, сформулировавший свой девиз «описывать веши так, как они случились», в своих работах не вполне придерживается того, что это определение влечет за собой, - и которая значительно выросла за период с 1870 года по 1929 год, была в определенной форме сконцентрированным результатом или синтезом некоторых важных процессов в европейской историографии с 1789 по 1870 год. Хорошо известно, что Французская революция 1789 года впервые демократизировала доступ к огромному массиву документов, который ра-

46

Историография в XX веке...

нее считался «государственным секретом», а, начиная с этого события, станет одним из основных и привычных типов исторических источников. Действительно, если до 1789 года архивы всех европейских государств были практически недоступны историкам и всем гражданам, то после этой даты историки-исследователи имеют в своем распоряжении все то, что связано с информацией, относящейся к этим государствам, со всеми их департаментами и приходами. То, что Французская революция, с ее великими и благотворными последствиями, повлекла за собой также и открытие несметных ресурсов новой информации для работы историков, объясняет, почему именно в XIX веке в немецкоговорящем мире развивается проект Monumenta Germaniae Historicae, и в это же время во Франции достигает апогея историческое начинание Огюстена Тьерри, который посвятил всю свою жизнь сбору документов и составлению истории третьего сословия. Как известно, позитивистская историография характеризуется разными направлениями как доведенный до фетишизма культ текста18: это обедненная история, которая сводит работу историка к функции эрудита или антиквара, считая письменные документы единственным и эксклюзивным легитимным источником и проецируя, таким образом, представление о том, что есть, на то, чем должна быть историческая дисциплина. Это представление приведет к тому, что целый век станет веком компиляций и классификаций документов, верификаций аутентичности и пополнения информации, доступной для историков. И ясно, что эта позитивистская историография, воплощающая великий прогресс, достигнутый исторической эрудицией в XIX веке после французской революции (этот прогресс, однако, уступает той огромной революции, которую совершил марксизм на исторической ниве), обладает важными достоинствами, связанными с тем, что она настаивает на необходимости научиться тщательной работе с источниками, определению различий меж-

Глава 2

47

ду источниками историческими и литературными, между внешней и внутренней критикой документов и текстов, между подлинным документом и фальшивкой. Обучая, в конечном счете, всему тому, что связано с основными параметрами исторического знания, эта позитивистская ранкеанская история выпестовала (порой с удивительной силой и твердостью) ряд национ&тьных историографии в разных частях света'1'. Но, как уже было указано многими авторами, ограниченность этой позитивистской историографии, доминировавшей в общих границах в 1870-1930 годы, состоит в изучении событий, базирующемся на единственном типе источников. И фактически она, являясь, скорее, типом историографии, специфичным для XIX века, «века истории», пережила свой век, чтобы войти как компонент абсолютно анахронический, но все же присутствующий в историографии XX века. В то время как марксизм, выросший в девятнадцатом хронологическом веке, в действительности, является предтечей многих глубоких особенностей историографии XX века, позитивистская история будет функционировать как «анахронизм», все еще живущий в течение последнего века исторической науки «модерной эпохи». Это объясняет нам также и то, что позитивистская история, в своем мучительном поиске очень прямой и в конечном счете невозможной абсолютной «объективности» перед лицом исторических фактов, была выведена из тупика явным отказом от интерпретативного и экспликативного подхода в исторической науке, подхода, объявленного центральным для марксистского проекта, развившегося в предшествующий период, чтобы стать позднее одним из самых характерных признаков всех- в целом столь различных - историографических течений последнего истекшего века. Эти ее ограничения, в числе других, уже в 1870-1930-е годы вызвали самую радикальную критику позитивистской версии истории как внутри немецко-говорящего универсума, так и вне его. Хорошо известна жесткая критика, которую Люсьен Февр со всей группой «первых Анналов» обратил на знаменитое ут-

48

Историография в XX веке...

верждение, появившееся в столь распространенном французском учебнике Ланглуа и Сейнобоса, опубликованном в 1898 году и озаглавленном «Введение в исторические исследования»: «История занимается только текстами, и серьезный историк не осмелился бы утверждать то, что не может подтвердить письменным документом». Эта сентенция и та идея, которую она выражает и которая сейчас нам кажется необоснованной и достаточно абсурдной, была, однако, серьезно принята во второй половине XIX века, потому что она находится у истоков той дифференциации, которую сегодня можно легко признать старомодной, но которая продолжает быть актуальной и применяемой в наших привычных концепциях и в преподавании истории и остается традиционным признаком различения между историей и предысторией. Ведь хорошо известно" то, что отличает историю от предыстории и означает начало первой, — это изобретение письменности. А это значит, без письменности и, следовательно, без текстов и письменных документов, которые по этой ретроградной позитивистской позиции являются неотъемлемой материей для историка, дописьменные общества не могут изучаться служителями Клио, и их изучение должно быть зарезервировано за антропологами, археологами и этнологами. И, соответственно, эти общества не являются частью истинной истории, но лишь того предшествующего ей недоразвитого периода, который в форме пренебрежительной и снисходительной был квалифицирован как человеческая «предыстория». Вышеупомянутые французские позитивисты так радикализировали утверждение о том. что история занимается исключительно текстами, что на полном серьезе дошли до обсуждения вопроса — что случится, когда историки истощат и проинтерпретируют все доступные письменные документы, и пришли к четкому и безапелляционному ответу, что в таком случае ремесло историка полностью исчезнет Хотя затем, чтобы немедленно успокоить собственных читателей и историков, заявили, что, к счастью, в архивах всего мира существуют тысячи

Глава 2

49

документов, текстов и материалов, достаточных для того, чтобы поддержать еще на несколько сотен лет терпеливую и педантичную работу историка над документами В то же самое время, именно позитивистская история освятила абсурдную и странную теорию, и сейчас еще очень распространенную среди историков, что объект изучения нашей дисциплины — это «изучение прошлого человечества». Сейчас эта идея кажется полностью лишенной смысла, но в свое время ее упорно защищали позитивистские историки, которые, разыскивая предполагаемую абсолютную объективность исторического знания, радикально отказывались изучать «настоящее», поскольку его непосредственная близость ко всем нам препятствовала бы историкам в том, чтобы быть, как должно, безмятежными, спокойными, отстраненными, нейтральными и, следовательно, «холодными и объективными» по отношению к изучаемым историческим фактам Эту концепцию критиковал Маркс и практически все важные течения историографии XX века, но даже сегодня она, время от времени, все еще находит защиту у отдельных современных практиков нашего «ремесла историка». Итак, позитивистская историография опирается только на документы и концентрируется на изучении и исследовании лить некоторых отрезков социальной ткани, на биографических, политических, дипломатических и военных фактах. Эта история имеет, как мы уже замечали, лишь одну превалирующую функцию - функцию памяти, очень националистической, вплоть до шовинистической, следующей рука об руку с интересами государства и его представлениями и общими целями, чтобы поддерживать официальные версии истории, готовящие «хороших граждан», обостряя в них национальное и патриотическое сознание В конечном счете, историческая дисциплина, которой обучали в главных университетах Европы и мира в последние десятилетия XIX века и первое двадцатилетие XX века, была историей описательной, повествовательной, эрудитской, закры-

50

Историография в XX веке...

той, оставлявшей вне поля зрения социально-исторические проблемы20. Это, кстати, объясняет лишь на первый взгляд странный факт резкого и радикального перехода многих историков, бывших сторонниками позитивистской историографии, к защите постмодернистской точки зрения на историю. Но, по существу, речь идет о переходе достаточно логичном, поскольку и эмпиризм, и чрезмерный объективизм позитивистов, как и абсурдный логоцентризм постмодернистов опираются на явную неспособность признать и восстановить сложную диалектику между реальностью и ее интерпретацией, между работой по реконструкции достоверных фактов и необходимостью логичных и разумных объяснений, начиная с базовых интерпретативных моделей и кончая теми же фактами. Это, однако, не исключает того, что нельзя было бы понять картину современных исторических исследований, не принимая во внимание важный вклад этой позитивистской историографии. Фактически ясно, что не может быть истории без эрудиции, но ясно также, что история никогда не сводится к одной лишь эрудиции, и, чтобы приблизиться к ней, необходимо превзойти функцию «антиквара», или коллекционера, или страстного почитателя «достопримечательностей прошлого», как повторяли все критически настроенные историки с начала хронологического XX века и до сегодняшнего дня 21 . Следует, однако, понимать, что, характеризуя позитивистскую историю, мы обращаемся исключительно к той ее версии, которая стала доминирующей линией в немецкоязычной историографии. Фактически, хорошо известно, что между 1870 и 1930 годами вырос, в глубине самого универсума, берущего корни из немецкой культуры, сложный комплекс историографических и других интеллектуальных традиций, отличный от этой доминирующей линии, как, например, марксистская историография в лице таких авторов, как Карл Каутский, Генрих Кунов, Отто Бауер и пр. Или же, в другом направлении - академическая критическая историография Макса Вебера, Альфреда Вебера или Карла Лампрехта. Столь же хорошо изучена

Глава 2

51

острая полемика по таким центральным вопросам, как «понимание» в истории (тема Versiehen) или специфичность и особый статус «наук о культуре» Дильтея, Риккерта и др. И, несмотря на то, что во всех этих случаях речь идет о маргинальных линиях перед лицом доминирующей тенденции, перед лицом позитивистского варианта ранкеанского происхождения, ясно, что невозможно адекватно понять ту же самую немецкоязычную гегемонию, не принимая во внимание важный и стимулирующий историографический вклад, внесенный маргинальными и критическими направлениями в немецко-австрийской интеллектуальной культуре той эпохи 22 . И все же, несмотря на то, что она смогла установить почти на 60 лет историографическую гегемонию в Европе и на Западе, с 1870 по 1930 год, Германия потерпит поражение в войне 1914-1918 годов, а затем переживет самую большую трагедию в своей истории - приход к власти и господство нацизма. Эта трагическая глава в истории Германии показывает ясно все то, что способны сделать политические диктатуры правых сил у власти, например, в области культуры. Фактически мировая ге[емония немецкоязычной историографии закончилась ее падением и исчезновением под ударами поражений немцев в первой мировой войне, а особенно в климате антиинтеллектуализма и иррационализма, созданного пришествием к власти нацизма. Затем, с окончанием второй мировой войны, немецкая культура получила удар, от которого до сих пор не оправилась окончательно. Фактически, немецкие историки и исследователи социальных наук до сих пор не в состоянии определить, что представлял собою феномен нацизма в истории нации и немецкого народа, споря о том, был ли этот феномен лишь "аномалией» или «дурным исключением», или же он был связан в какой-либо форме с более долгосрочными процессами в историческом развитии тех человеческих сообществ, веками населявшими земли, которые мы называем Германией. Стоит заметить, что гегемония, которую немецко-говоряший мир осуществлял в течение многих лет в сфере истории,

52

Историография в XX веке...

оказывается гораздо более обширной и спроецированной в общем на весь универсум социальных и гуманитарных наук. Эта гегемония распространилась на всю культуру изучения человека и общества, что объясняет возникновение и развитие в немецко-говорящем мире сложного проекта психоанализа, начатого Зигмундом Фрейдом, рост и распространение Венского кружка и творчества Людвига Витгенштейна, все достижения Франкфуртской школы, расцвет критической социологии, которую представляют Фердинанд Теннис, Макс Вебер, Георг Зиммель, Карл Мангейм или Норберт Элиас и т. п., то есть все то огромное богатство немецко-австрийской культуры, которое поражает нас и сегодня.

Третий период в этом глобальном маршруте историографии XX века начинается с кризиса, о котором мы говорили выше. Действительно, после ряда последовательных ударов, которые пережила культура и германская, по своему происхождению, историография, установится вторая сильная историографическая гегемония в европейском и западном мире. И если мы попытаемся определить, какая нация (или интеллектуальное пространство) доминировала в историографическом ландшафте в 1950 году, то увидим, что в девяти случаях из десяти наиболее выдающиеся новаторы историографии того времени — франкоязычные историки. Фактически именно Франция стала в это время гегемоном в интеллектуальной культуре социальных наук, и одновременно в исторической дисциплине, преподаваемой в европейских университетах и в большей части мира. Эта новая историографическая гегемония установится через сложный проект настоящей «революции в теории и практике истории», продвигаемый вперед тогда еще молодым течением Анналов. Действительно, именно французские Анналы господствуют в историографическом пейзаже между 1929 и 1968 годами21. Это начинается с проекта, который появляется как

Глава 2

53

идеальный контрапункт доминирующей позитивистской историографии, о которой мы говорили выше. И не только потому, что Анналы полностью раскритикуют ранкеанскую историю, но и потому, что перед лицом той истории, концентрирующейся только на военном, биографическом, политическом и дипломатическом аспектах, новая аналитическая перспектива предложит реконструкцию истории, охватывающую социальную канву во всей полноте. Таким образом, вместо того, чтобы изучать лишь великие личности, великие сражения и трактаты, составляющие «громкие» факты истории, историки-анналисты будут изучать цивилизации, экономические структуры и социальные классы, коллективные народные верования или современный капитализм, и все это с различных аналитических и эпистемологических точек зрения, радикально отличающихся от ограниченных горизонтов традиционной, позитивистской и официальной истории. Перед лицом позитивистской истории, заявлявшей о том, что предметом изучения последователей Клио является только прошлое, более того, лишь прошлое, запечатленное в письменных источниках, авторы Анналов будут отстаивать знаменитое определение - предмет изучения историка - «любой след человека, относящийся к любому времени» - и то, что история глобальна, и то, что она охватывает самую отдаленную предысторию и самое актуальное настоящее, включая в свой обширный мир все разнообразные манифестации того, чем являются человеческие сообщества во всей сложной гамме реальностей географических, территориальных, этнических, антропологических, технологических, экономических, социальных, политических, культурных, религиозных, художественных и т.д. Такая история не может ограничиваться лишь письменными текстами, она обязательно должна предъявлять в качестве доказательств широкий спектр источников, она опирается и на специфические приемы дендрохронологии, и на критическое использование всех форм или фигур иконографии, и на анализ пыльцы или карбония-14, среди многих других. Эта дерзкая

54

Историография в XX веке...

история, используя все возможные источники, пытается предложить иное прочтение и иное видение самих документов и письменных текстов, которые «читает» и «интерпретирует», воспринимая их как невольные свидетельства о фактах, которые она анализирует, прочитывая их с исчерпывающей тщательностью, так подробно и интенсивно, чтобы «заставить» их «сказать» намного больше, чем они хотели бы нам рассказать. Именно истории нарративной, монографической и описательной был противопоставлен проект Анналов Экономической и Социальной истории, который предложил, напротив, историю принципиально интерпретативную, проблемную и критическую, усилия которой сознательно направлены на построение общих моделей для применения сравнительно-исторического метола, историю, которая может устанавливать как уникальность и специфичность изучаемых феноменов, так и элементы общие и универсальные, распутывая сложную диалектику частного и всеобщего на крупных отрезках эволюции анализируемых процессов человеческой развития. История, которая осознанно пытается построить общие объяснительные модели, создает для этого соответствующие концепции, теории и гипотезы, отказывается от наивных и невозможных поисков «абсолютной» объективности со стороны историка. Таким образом, Анналы вводят парадигму проблемной истории, которая утверждает, что все действительно серьезные исторические исследования должны начинаться с определения «вопросника» и разработки способов найти ответы на эти вопросы, что направляет саму работу эрудиции историка А поскольку «находят лишь то, что ищут», и благодаря тому что «тексты говорят так, как их расспрашивают», то все исторические истины принудительны и обязательно относительны, и это приводит к тому, что все историографические результаты всегда могут быть углублены, обогащены и даже, иной раз. подвергнуты тотапьной и радикальной ревизии. Эта история так же критически переосмысливает линейную и упрощенную темпоральность предшествующей позитивна-

Глава 2

55

ской истории, чтобы предложить вместо нее сложно выстроенную, расчлененную темпоральность и отстаивать необходимость анализа исторических проблем с точки зрения длительной перспективы и четкой классификации соответствующих временных протяженностей. Во всяком случае, эта история принципиально не доверяет господствующим официальным версиям, но. всегда образуя некое «контр-течение» по отношению к этим доминирующим взглядам, по словам самого Фернана Броделя, приближается, таким образом, к пределам истинно критической истории, способной восстановить те «подавленные» или «скрытые» моменты прошлого, которые так называемая официальная история всегда игнорирует24. Итак, в обновлении историографии тридцатых, сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов XX века, французское направление Анналов модифицирует как само определение объекта изучения, так и представление об имеющих к нему отношение источниках, а также методологические парадигмы, на которых должна базироваться работа историка, приемы и методы, составляющие его привычный инструментарий, все темы или области изучения, которые следует исследовать тем, кто занимается ремеслом историка. Именно во Франции между 1929 и 1968 годами произойдет переход от гегемонии немецкоязычной историографии к установлению второй гегемонии в европейской и мировой исторической науке в лице проекта Annales d'Histoire Economique et Sociale, и, затем, Annales. Economies. Societes. Civiisations, которые издавались и поддерживались в эти годы — последовательно, или в определенном чередовании и в разные моменты - Марком Блоком, Люсьеном Февром и Фернаном Броделем. Интересный и радикальный проект произвел революцию в исторических исследованиях и, укрепляя и распространяя французскую историографию как историографию доминирующую в Европе и на всем Западе, открывал новые области истории - истории количественной и серийной, истории коллективных верований и народной чувствительности, экономичес-

56

Историография в XX веке...

кой истории цен, технологий или форм деревенского ландшафта, демографической истории и исторической антропологии, истории материальных цивилизаций, исторической географии и «геоистории», истории повседневной жизни, истории всей социальной структуры и др. Итак, эта историография, французская и средиземноморская по происхождению, развивая парадигмы компаративной, глобальной, проблемной истории, истории длительной протяженности - все то, что мы вкратце обозначили как ее наиболее оригинальные модели в интерпретации феодального общества, общества XVI столетия, Реформации или капитализма, сумела определить между 1929 и 1968 годами основные линии историографических инноваций, самые крупные дискуссии, новые темы и исследовательские поля для историков Европы и всего западного мира. Поэтому невозможно понять нынешний облик исторической науки без учета всей совокупности вкладов французского направления Анналов в течение его первых двух этапов существования, в годы коллективного управления Марка Блока и Люсьена Февра, а также под руководством Фернана Броделя, вкладов, которые, в отличие от двусмысленной и в настоящее время уже преодоленной «истории ментальностей», выдвинутой третьим поколением Анналов, сегодня считаются общепринятыми в любой серьезной историографии25. Наконец, четвертый этап «кругосветного плавания», совершенного историографией в XX веке, включает период от культурной революции 1968 года до современности. Потому что события этой фундаментальной мировой культурной революции радикально изменили формы и способы генерации и репродукции собственной культуры во всех современных обществах мира С радикальным изменением всех культурных конфигураций изменились структуры знания и современных наук - естественных, социальных и еще живых гуманитарных наук Изменилась также вся историческая дисциплина, закончилась французская гегемония течения Анналов, и для истории и историографии возникла новая ситуация, которую мы переживаем последние сорок лет.

Глава 2

57

Таким образом, после 1968 г. закрывается глава, отмеченная гегемонией французской историографии, и французское течение Анналов переживает движение вспять, покидая поле зкономической и социальной истории для того, чтобы погpyзиться в «историю ментальностей», сознавая ее сомнительность и ограниченность. Хотя и на короткий период, история ментатьностей станет модной, достигнет определенного успеха и распространится за пределами Франции и Европы, но ее скоро начнут критиковать и преодолевать серьезные и критически настроенные историки во всем мире, и в самой Франции она перестанет быть востребованной в конце 1980-х и в 1990-е годы. И именно 1968 год - дата, которая повлияет напрямую на ситуацию, доминирующую в истории в настоящее время. Мировые исторические исследования сегодня, в середине 2000-х годов, имеют форму, которая создавалась на протяжении последних 35-40 лет. Фактически 1968 год явился годом окончательного разлома всех форм воспроизводства культуры в современной жизни, а также всеобъемлющей трансформации сложного мира профессии историка и его исторической практики. В действительности, это не был, конечно, простой бунт или студенческое движение, или же новое воспроизведение вечного конфликта поколений 1968 год был настоящей культурной революцией, он преобразовал главные механизмы и структуры культурного воспроизводства современности - именно так его определили такие авторы, как Ф. Бродель или И. Валлерстейн26. Итак, после этого «события-разрыва» 1968 года создалась еще небывалая ситуация, в которой новая историографическая гегемония и не думала возникать, а вместо этого распространился во всем мире новый тип связей и взаимоотношении между различными национальными историографиями. Новый тип, который не репродуцирует больше отношения «центрагегемона» с сателлитами, которые имитируют его модель или подражают ему с большей или меньшей степенью автономности, но явно следуя за этим центром. Сейчас выстраивается схема полицентрическая, менее иерархическая, намного более плю-

58

Историография в XX веке...

ралистическая и разнообразная в том, что касается процесса порождения и роста инноваций, который происходит в историографии. Такая полицентрическая ситуация, радикально отличающаяся от предшествующих фаз историографии XX века, означает, что нет больше в мире какой-то одной доминирующей историографии, но существует целый ряд мощных центров мировой историографии, наряду с возникающими новыми. Все это происходит в общем контексте, в котором наиболее важные работы по истории той или иной эпохи, новые методологические парадигмы нашей дисциплины, или новые исследовательские области, техники, методы, концепции или теории истории открываются, изобретаются, создаются и воспроизводятся во всех имеющихся направлениях внутри обширного пространства современной мировой историографии. Таким образом, в начале хронологического XXI века не существует более единственной историографии-гегемона, и в современных исторических исследованиях становятся важными и творческая и новаторская тенденция итальянской «микроистории» (со всем разнообразием вариантов в области истории культуры), развиваемая Карлом Гинзбургом, и различные ее ответвления, такие, как история социальная, демографическая, экономическая или история семьи, продвигаемые Эдуардом Гренди или Джованни Леви, и проект четвёртого поколения движения Анналов, вместе с другими различными направлениями, включающими английскую социалистическую историографию (так или иначе представленную в трех журналах Past and Present. New Left Review, History Workshop), а также работы

И. Валлерстейна и более общую перспективу «миросистемного анализа», если ограничиться только этими четырьмя «сильными центрами» мировой историографии. Но сейчас также очень важны в общей картине мировой историографии те различные проекты «возникающих центров», которые хотя и не представлены еще так широко и так прочно, как упомянутые центры, но, кажется, имеют высокий потенциал и такой объём общих ценностей, которые в будущем могли

Глава 2

59

бы сделать их возможными преемниками существующих мощных центров исторических исследований. Появляются или существуют такие потенциальные центры мировой историографии, которые включают в себя русскую историческую антропологию и индийские так называемые subaltern studies, новую немецкую социальную и концептуальную историю и латино-американскую региональную историю27. И все это в глобальном контексте, в котором присутствуют также такие проекты как англосаксонская психоистория, португальская институциональная история, новая китайская историография и т. д. Таким образом, начиная с 1968 года заканчивается существовавший приблизительно с 1870 года режим историографической гегемонии в определённом культурном или национальном пространстве, и создаётся новый и намного более уравнительный порядок функционирования историографии, при рождении которого в настоящее время мы присутствуем. В современной историографии никто не является эксклюзивным гегемоном, это дает нам всем возможность одинаково участвовать в создании и утверждении различных форм обновления историографии, чему будет способствовать и то, что этот полицентризм в историографии сопровождается и поддерживается более широким и равнозначно важным полицентризмом во всех сферах общекультурного обновления. Одним из косвенных отражений этого является острота дискуссий вокруг так называемого мультикультурализма, во всех его возможных вариантах. С другой стороны, историографический и культурный полицентризм оказывается лишь проекцией на пространство современной культуры более широкого и общего процесса, который определяет ещё один глубокий смысл символического отрезка периода 1968 и 1972-73 годов, поскольку после 1968-1972 годов пришли к завершению почти все типы эксклюзивного и доминирующего централизма в современных обществах И это произошло в глобальной форме, что повергло в кризис многие структуры и способы функционирования экономики, полити-

60

Историография в XX вене...

ки и общества. Не случайно, что, если до 1968 года все соглашались с тем, что социальным субъектом революции является рабочий класс, то после 1968 года усиливаются споры о роли новых движений и о новых социальных субъектах и участниках, которые сегодня ни за что не приняли бы роль простых «подчиненных союзников» этого рабочего класса, и которые часто даже претендуют на авангардную роль главных героев, что нельзя было бы даже вообразить до радикального разрыва 1968 года. И если еще сорок лет назад все думали, что именно класс рабочих «попадет в рай», то сейчас все новые антисистемные движения обсуждают, как объединить широчайший спектр антикапиталистических и революционных групп. Кроме того ясно, что если до 1968 года в организации протеста и различных форм борьбы под руководством социалистических движений преобладали требования экономического или политического характера, то сейчас они включают также общие проблемы, проблемы экологии, этнической и расовой дискриминации, мира и войны, проблемы образования и положения студенчества, и это не считая проблем сексуальных и культурных, прав человека, проблем муниципальных или территориальных, вопросов автономии и самоуправления и пр Фактически сегодня все уровни социальной жизни и человеческих отношений пересматриваются и подвергаются критике, и все политизируется, чтобы стать востребованным как можно более широким кругом различных общественных движений, оспаривающих сложившуюся систему. Кроме того, до 1968 года существовала экономика, доминировавшая на Западе и отчасти во всем мире — и это была североамериканская экономика, но после сильного экономического кризиса 1972-1973 годов и поражения Соединенных Штатов во Вьетнаме, это американское господство начало медленно, но неуклонно терять позиции, создалась новая полицентрическая ситуация с жесткой конкуренцией между Японией, Западной Европой и С Ш А за рынки во всём мире и за геополитическое мировое господство. И эта ситуация — со-

Глава 2

61

вершенно явно для всех - драматически обострилась после 11 сентября 2001 года. Итак, мы оказываемся в ситуации полицентризма во всех сферах Валлерстейн охарактеризовал ее как ситуацию финального кризиса современной исторической капиталистической системы, как «историческую развилку»28, точку бифуркации, которую переживает сейчас всё человечество, что является преддверием масштабных социально-исторических сдвигов, которые вызовут образование многочисленных новых функциональных моделей - и, очевидно, не только в историографии и на всем пространстве культуры, но и в функционировании всей общественной системы Эта ситуация исторической развилки или глобального конца истории современного мирового капитализма явится контекстом, в котором должны взрасти в ближайшем будущем современные исторические исследования. Истоком этого процесса послужат: наследие еще сохранившего свою силу оригинального марксизма и различных направлений по-настоящему критического марксизма, а также представителей первого и второго поколений французских Анналов в их радикальном конфликте с ограниченной и обедненной позитивистской историей. Начнется это и с тех научных инноваций, которые осуществляются сейчас во всех уголках нашей планеты самыми изобретательными и держими критическими историками, решившими посвятить - свободно и бескорыстно, по истинному призванию- часть своих повседневных усилий этой безграничной и все усложняющейся науке, руководимой музой Клио. ' Об этой броделианской перспективе большой длительности см.. F. BRAUDEL, «Historia у ciencias sociales. La larga duraciоn» // Eicritos sobre Hisforia, Ed. Fondo de Cultura Economica, Mexico 1991. См. Также наши очерки и книги: С.A. Aguirre Rojas «Die 'longue duree im Spiegel» // Comparativ anno 6, n. 1, Liepzig, genn.-febb. 1996; «A longa duracao: in ille tempore et nunc» // Revista de Historia das Ideias, n. 18, Coimbra, 1996; «(Ri)costruendo la biografia intellettuale di Fernand Braudel» // Rivista di storia delta stroriografia, anno XV,

Историография в XX веке...

62

num. 3, 1994, а также книгу Фернана Броделя: Fernand Braudel und die Modermen Sozialwissenschaften, Ed. Leipziger Universitaetsverlag, Leipzig, 1999, cap. 2. 2

Вот лишь несколько примеров этой позиции французских историков: Фернан Бродель говорит о «длинном шестнадцатом веке», который длился с 1450 по 1650 г., в разных своих текстах, например, в очерке «European expansion and capitalism. 1450-1650», в Chapters in Western Civilization, Columbia University Press, New York 1961, в то время как Э. Леруа Ладюри говорит о «длинном XIII веке» в Montaillou, aldea occitana de 1294 a 1324, Ed. Taurus, Madrid, 1988. В этой же перспективе современные авторы обсудили и возможное существование «краткого XX века», как, например, Эрик Хобсбоум, или «длинного XX века» — это позиция И. Валлерстейна. По поводу этих дискуссий см. наш очерк: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, «Balance cn'tico del siglo veinte histo'rico: breve, largo о muy largo siglo XX?» // Rivista Sociologi'a, num. 26, Medelh'n, Colombia, 2003. 3

Вплоть до настоящего времени существует лишь небольшое число исследований этой сложной и интересной траектории эволюции историографии XX века, несмотря на огромное значение этой темы. См.: Georg G. IGGERS, New directions in European historiography, Wesley an University Press, Hannover, 1984 и Historiography in the Twentieth Century, Wesleyan University Press, Hannover, 1997, F. VAZQUEZ GARCIA, Estudios de teona у metodologi'a del saber histo'rico, Ed. Universidad de Cadiz, Cadiz, 1989, Josep FONTANA, Histoha. Ana'lisis delpasado у proyecto social, Ed. Cn'tica, Barcelona 1982, Jurandr MALERBA (coord.), A velha historia, Ed. Papirus, San Paolo, 1996, G. BORDE e H. MARTIN, Les e'coles historiques, Ed. Du Seuil, Paris, 1997, Elizabeth FONSECA, Histoha. Teon'a у metodos, Ed. EDUCA, Costa Rica, 1989, Elena HERNANDEZ SANDOICA, Los caminos de la historia, Ed. Si'ntesis, Madrid, 1995, Auton Vari, La historia у el oficio de historiador, Ed. Imagen Contemporanea, La Habana, 1996 и Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, La escuela de los Annales. Ayer, Hoy, Manana, Ed. Montesinos, Barcelona, 1999 (существует французское издание, с библиографией под названием: L'histoire conque'rante. Un regard sur I'historiographie francaise, Ed. L'Harmattan, Paris, 2000, Itinerarios de la historiografia del siglo XX, Ed. Centro Juan Marinello, La Habana, 1999, и Antimanual del mal historiador, Ediciones desde Abajo, Bogota, 2003.

Глава 2

63

4

Мы ясно осознаем, что речь идет лишь о первичной, очень общей схеме, которая, несмотря на свою обобщенность, пытается учесть основные линии эволюции историографии за последние сто пятьдесят лет, увиденной в своей целостности и в глобальной форме. Об этом разделении на периоды см. наши очерки: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, «Rethinking Current Social Sciences: the Case of Historical Discourses in the History of Modernity» // Journal of WorldSystem Research, vol. VI, n. 3, fall/winter 2000, на сайте http: / / csf. Colorado.edu/|wsr. «II 1968 e la storiografia occidentale» // Storiografia, n.2, Roma, 1998, и «La storiografia occidentale nel Duemila» m Storiografia, n. 4, Roma, 2000. 5

На эту тему см.: Luis ALTHUSSER, La revolucion teo'rica de Marx, Ed. Siglo XXI, Mexico, 1975. А также очерк Р. Козеллека: R. KOSELLECK, «Le concept d'histoire» // U experience de I'histoire, Coedicion Gallimard, Le Seuil, Paris, 1997, и «Una histdria dos conceitos: problemas tedricos e praticos» // Estudos Histo'ricos, vol. 5, n. 10, Sao Paulo, 1992. 6

Как это определяет Марк Блок в своей незаконченной книге: Marc BLOCH. Apologia para la historia о el oficio de historiador, Coedicion Fondo de Cultura Econdmica - Instituto Nacional de Antropologia e Historia, Mexico, 1996. 7 Актуальный взгляд на марксизм и его историю в течение двадцатого века см.: Immanuel WALLERSTEIN, «El marxismo despues de la caida del comunismo» // La Jornada semanal, n. 294, Mexico, genn. 1995, и BolHvar ECHEVERRIA, Las ilusiones de la modernidad, Coedicion UNAM-EI Equilibrista, Mexico, 1995. ' О значении марксизма для истории см.: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, «El problema de la historia en.la concepcidn de Marx у Engels» // Revista mexicana de Sociolo'gia, n. XLV, n. 4, Mexico, 1983, «Economia, escasez у sesgo productivista» // Boleti'n de Antropologia Americana, n. 21, Mexico, 1991, «Feudalismus» // Historisch-Kritisches Wo'rterbuch des Marxismus, Band 4, Ed. Argument, 1999 и «Marx e a Histdria» // Orandes Nomes da Historia Intelectual, Ed. Contexto, San Paolo, 2003. 9 Интересно посмотреть, как некоторые авторы, такие, как П. Вилар или И. Валлерстейн сумели соединить в столь изобретательной форме теоретический вклад критического марксизма и, например, французской Школы Анналов. Так, что мы можем говорить о

Историография в XX веке...

64

группе «марксистов-анналистов», которые с радикальным поворотом французских Анналов после революции 1968 года сумели сохранить критическое фундаментальное наследие Марка Блока, Люсьена Февра и Фернана Броделя. См. об этом наши книги: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, Os Annales e a Hisioriografia Francesa. Tradicoes criticas de Marc Bloch a Michel Foucault, Edit or a de la Universidade Estadual de Maringa, Maringa, 2000, и вышеупомянутую работу La Escuela de los Annales. Ayer, Hoy, Mariana, а также нашу статью: Анналы и марксизм. Десять тезисов о методологической парадигме // Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М.: «Наука», 1993. 10

Эта сильная интеллектуальная связь итальянской микроистории с марксизмом сразу же напоминает нам интересный тезис ЖанаПоля Сартра, который определил марксизм как «непревзойденный горизонт нашей эпохи» в своем очерке 'Cuestiones de Metodo' // Cri'tica de la razo'n diale'ciica. Ed. Losada, Buenos Aires, 1970. Об этом см.: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, «Contribution a la historia de la microhistoria italiana» // Contrahistorias, n. 1, Mexico, 2003. 11 Стоит подчеркнуть, что многие из самых важных историографических направлений являются или провозглашают себя марксистскими, как, например, в случае с английскими марксистскими историками из Past and Present и из New Left Review, или явно марксистского происхождения итальянская микроистория, или радикальная североамериканская историография. Кроме того, перспективные направления других социальных наук, например социологии, играют важную роль в мировой историографии, как в случае с перспективой «миросистемного анализа» И. Валлерстейна. Об этом см. нашу книгу: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, Immanuel Wallerstein. Critics del sistema-mundo capitalista, Ed. Era, Mexico, 2003. v Об этом см.: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, «El 'largo siglo XX' de la historiografia latinoamericana contemporanea: 1870- ,2025?» in America Latina: Historia у Presente, Ed. Jitanjafora, Morelia, 2001. 13 Мы развили эту идею более подробно в нашей статье: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, «Convergencias у divergencies entre los Annales de 1929 a 1968 у I Marxismo. Ensayo de balance global» // Historia Social, n. 16, Valenza, 1993. u Об этих разных марксизмах XX века с м . : Immanuel WALLERSTEIN, «Braudel, los Annales у la historiografia contemporanea»

Глава 2

65

// Histories, п. 3, Mexico, 1983 и Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, «Marxismo, liberalismo у expansion de la economi'a-mundo europea» // Para comprender el mundo actual. Una grama'tica de large duraco'n, Ed. Centro Juan Marinello, La Habana, 2004. 15

Прекрасный синтез признаков этой немецкой модели историографии можно увидеть в упомянутой выше книге: Francisco VAZQUEZ GARCIA, Estudios de Teoria у Metodologi'a del saber histo'rico. См. также: Julian CASANOVA, La historia social у los historiadores, Ed. Critica, Barcelona, 1997, Gonzalo PASAMAR, La historia contempora'nea. Aspectos teoricos e historiogra'ficos, Ed. Sintesis, Madrid, 2000 и упомянутую выше работу: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, Itinerarios de la Historiografia del siglo XX. " По этому поводу см. статью: Gerhard OESTREICH, «Le origini della storia sociale in Germania» // Annali dell'lstituto Storico-tedesco di Trento, n. 1, 1977. 17 Для того чтобы познакомиться с обширной немецкой позитивистской историографией и ее сопоставлением с проектом Kulturgeschichte, см. интересную статью Анри Пиренна: Henri PIRENNE, «Una polemica histdrica en Alemania» // Contrahistorias, n.2, Mexico 2004. 18

Это было отмечено Люсьеном Февром: Lucien FEBVRE. Combats pour I'histoire, Ed. Armand Colin, Paris, 1992. Все важные направления историографии в течение последних ста лет критиковали с разных сторон и углов зрения позитивистскую историографию. Мы найдем эту критику как у Вальтера Беньямина, Морберта Элиаса или Мишеля Фуко, так и у различных представителей направления «Анналов», в последних версиях критического марксизма, или в более близкой перспективе итальянской микроистории, в «миросистемном анализе» или в немецкой истории концептов. О вкладе этих различных направлений см. нашу книгу: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS, Corrientes, temas у autores de la historiografia del siglo XX, Ed. Universidad Juarez Autdnoma de Tabasco, Villahermosa, 2002. " См. книгу, обобщающую эти достижения на французской почве: C.V.LANGLOIS е С. SEIGNOBOS, Introduccio'n a los estudios histoncos, Ed. La Pleyade, Buenos Aires, 1972. Без сомнения, важнейшей причиной длительного выживания и постоянного распространения через школы всего мира этого типа позитивистской истории XIX века является ее явно безобидный и некритичный подход по отноше-

Историография в XX веке...

66

нию к правящим властям, позволивший ей функционировать в качестве основного генератора официальных историй, всегда победоносных и всегда лживых и фальшивых. Пример критики фальшивых мифов и «стратегических забвений», выстраивающих и питающих эту позитивистскую историю, трансфигурированную позднее в историю официальную, можно увидеть в нашей книге: Carlos Antonio AGUIRRE ROJAS Mitos у olvidos de la historia oficial de Mexico, Ed. Quinto Sol, Mexico, 2004. 20

Позитивистская история, ставшая позднее официальной, всегда «победоносная» и самовосхваляющая, стала объектом критики всех видных представителей многочисленных традиций истинно критической историографии XX века. Упомянем в этой связи критику псевдогероической, грандиозной и монументальной истории со стороны Мишеля Фуко, который противопоставляет ей критическую «контр-историю» или «контрпамять», возникшие из его археологически-генеалогического подхода, например, в его книге: Genealogia del Racismo, Ediciones de la Piqueta, Madrid, 1992. Или вспомним радикальную критику Вальтера Беньямина в отношении позитивизма и историцизма в его блестящем произведении: «Tesis sobre la Filosofi'a de la Historia» / / La dialectica en suspenso. Fragmentos sobre la historia, Ed. LOM - Universidad Arcis, Santiago del Cile, 1996, а также критику Норберта Элиаса во введении к книге: La sociedad cortesana, Ed. Fondo de Cultura Economica, Mexico, 1982. 21

См.: Henri PIRENNE «же отметили, именно в это время, с одной стороны, прочно утверждается модель позитивистской истории, которая старается «копировать» «точность» естественных наук, на деле продвигая только описательную, фактическую, эмпирическую, специализированную историю, вынужденную «рассказывать факты так, как они произошли», а с другой стороны, устанавливается и распространяется первая версия современной критической истории, включенная в сложный и более разносторонний критический проект Карла Маркса. Таким образом, становится очевидным, что именно Маркс заложил основы критической истории, как она понимается сегодня и как она развивалась в течение последних ста пятидесяти лет. Действительно, нет никаких сомнений относительно того, что после Маркса, опираясь в большей или меньшей степени на ту модель критической истории, которую он выдвинул и обосновал, возникли и укрепились в течение XX века и до сегодняшнего дня различные течения, которые открыто объявили себя «марксистскими» и внесли значительный вклад в развитие всей историографии XX века. Поэтому как ученые Франкфуртской школы, так и авторы так называемого австромарксизма, наряду с представителями современной социалистической британской истории или критической неомарксистской историографии («миросистемный анализ»), а также - с р е ди прочих - исторические работы польской, немецкой, итальянской или латиноамериканской марксистских школ - все эти различные интеллектуальные проекты должны быть вписаны в глобальный корпус до сих пор обширного и мощного историографического наследия той первоначальной версии, которой была история, предложенная Марксом. Хотя падение берлинской стены в 1989 году, бесспорно, значимое событие, ознаменовавшее крах всех тех проектов построения социализма, которые осуществлялись главным образом в обществах, не имевших соответствующих условий и необходи-

72

Историография в XX веке...

мого уровня экономического, политического и культурного развития, но так же ясно, что это ни в коем случае не означает конец критического дискурса и марксистской критической историографии, которые, напротив, находят свою базу не в обществах неудавшегося «реального социализма», претерпевающих сегодня глубокую трансформацию, а в сущностных противоречиях капитализма, сегодня как никогда сильных, так же, как сильна потребность в историческом преодолении того же капитализма2. И поскольку ясно, что там, где существует эксплуатация, будет и борьба против этой эксплуатации, и там, где существует угнетение, всегда будет сопротивление, и повторяющийся опыт истории свидетельствует о том, что социальная несправедливость и дискриминация неизбежно создают протест и восстание против той же дискриминации и несправедливости, то, следовательно, до тех пор, пока существует капитализм, будет существовать критическое учение, разоблачающее его разрушительную и деспотическую природу, ориентирующее на борьбу против капитализма и поиск конкретных путей его реального преодоления. Поэтому, вопреки упрощенным и поспешным выводам некоторых журналистов и современных политологов, критическое учение остается в силе и, равным образом, продолжает быть необходимой критическая история. Итак, какие можно сегодня вынести уроки из начальной и подлинно марксистской версии критической истории? Первый из них, по нашему мнению, относится к самому статусу истории, то есть к необходимости учитывать, что наша интеллектуальная деятельность и ее результаты направлены на консолидацию проекта научной истории. И она, согласно мнению тою же Маркса, должна охватывать абсолютно все пространство, занимаемое сегодня так называемыми «общественными науками», которые, поскольку они касаются различных аспектов деятельности людей, явлений или общественных отношений прошлого и настоящего, оказываются равным образом включены в «историю человечества», которая является предметом исторической науки. Для Маркса, таким образом понимаемая

Глава 3

73

научная история - это история неизбежно глобальная, история общественного человека во времени и во всех его возможных выражениях и проявлениях'. Таков научный статус нашей дисциплины, заложенный в этом широком, всеобъемлющем определении. И здесь необходимо вновь напомнить о том, что постмодернисты стремятся отождествить историю с эстетической игрой, искусством или простым дискурсом, а «защитники» воображаемой твердой «идентичности» историографии, отличной от «идентичности» социологии, антропологии, экономической науки, психологии и т. д., сводят деятельность историка к работе антиквара, любителя «остатков прошлого», эрудита и позитивиста. Но если, как повторял Марк Блок, история - это наука, изучающая действия «людей во времени», она может это делать только в рамках отчетливо заявленного научного проекта, го есть приняв все то, что эта концепция в себе заключает. Простое описание или любой тип дискурса - это еще не наука, как и деятельность по сбору и классификации документов, фактов и дат. Идея же науки неизбежно требует наличия специфического категориального и концептуального аппарата, организованного определенным способом, через модели и теории общего порядка, аппарата, с помощью которого факты и события соединяются между собой и включаются в научные объяснения и в обобщающие модели, которые описывают тенденции общественных процессов и выявляют регулярности в общественном развитии, придавая смысл и значение этим самым событиям и отдельным историческим явлениям. Речь идет о понимании истории как настоящей науки: это влечет за собой то, что история, как любая наука, формируется на пересечении разных интеллектуальных традиций, теоретических, эпистемологических и методологических дискуссий и базируется на обширном комплексе теорий, парадигм, теоретических моделей и на различных концептуальных основаниях4. Следовательно, это опровергает многократно повторяющееся утверждение: «хорошего историка делают архивы». На са-

74

Историография в XX веке..

мом деле не в архивах историк узнает о традициях, спорах и теориях, которые создают настоящее здание его науки. И как физик идет в лабораторию или биолог на практику в поле, только усвоив специфику своей науки и ее объекта исследования, так и хороший историк идет в архив, только после усвоения того, что есть и чем должна быть история, что представляет собой проблематика, а также теории, методы, концепции и категории исторической науки. Кроме того ясно, что, даже если история содержит в себе художественную и нарративно-дискурсивную составляющие, эти ее компоненты, будучи известны и умело использованы, чрезвычайно обогащают работу и результаты историка, история их присутствием вовсе не умаляется, однако они никогда не будут определяющим моментом или элементом исторической науки в ее целостности3. И если история не сводится ни к искусству, ни к дискурсу, ни к практике эрудита в архивах, тогда сами исторические исследования должны соответствовать статусу настоящей науки, перейти от построения хронологий и простого установления дат и мест событий, к чему она систематически сводилась в перспективе позитивистской истории, которую еще предстоит критиковать и преодолевать. Второй важный урок научной истории, предложенной Марксом и продолжающей сохранять всю свою силу, состоит в ее понимании - во всех ее аспектах, темах и проблемах - как истории в своей основе социальной. То есть, наряду с изучением индивидов, выдающихся персон любого типа, представителей элиты и господствующих классов, история должна изучать также крупные общественные группы, народные массы, социальные классы, всю совокупность действующих лиц прошлого (пусть до некоторых пор «анонимных»), все подлинно общественные силы, — всех коллективных авторов, которые и создают большую часть того, что составляет собственно историю6. И именно Марксу мы обязаны систематическим признанием народных масс как настоящих протагонистов истории, именно он объяснил нам, что рабы и сервы, рабочие, крестьяне и другие эксплуатируемые общественные группы, «творили историю» Те самые угнетен-

Глава 3

75

ные общественные классы, которые, втянувшись в социальный конфликт или борьбу классов, пронизывающую большую часть человеческой истории (а именно ту, что началась в результате распада различных форм общинной жизни, которые находились v истоков всех человеческих обществ7), составили своим ежедневным трудом и своей постоянной социальной активностью, а также борьбой, актами сопротивления и преобразования, ту специфическую материю, которая в конкретных терминах называется историей человечества. Ясно, что научная или критическая история невозможна без учета, например, форм народной культуры или крупных социальных движений, проявлений классовой борьбы и коллективных экономических интересов, как и крупных течений общественной мысли или разнообразных контекстов и социальных условий любого анализируемого процесса, явления или исторического факта. Это абсолютно не значит, что мы перестанем изучать индивидов, видных персон, элиту, но полностью меняется традиционное соотношение между этими группами и индивидами. Если каждый индивид - это плод социальных условий, тогда именно эти условия всегда определяют общие пределы различных поступков индивида. И даже его поcтупок - это вектор, который может повлиять на изменение существующих обстоятельств только внутри пределов, детерминированных условиями и тенденциями развития данного 8 общества, в данную эпоху и в данный конкретный момент . Критическая история насквозь социальна Во-первых, потому что для объяснения каждого факта или исторического феномена она должна включать тех коллективных акторов, которые раньше исключались и игнорировались, и которые всегдa являются непосредственным обязывающим контекстом как для формирования, так и для действий любого индивида. И, во-вторых, потому что любой случай или историческая ситуация разворачиваются в определенном многосложном общесоциальном контексте, который задает условия и определяет как границы, так и возможности ответных действий. Итак, одна из самых ярких тенденций в историографии XX века (если ис-

76

Историография в XX веке...

ключить позитивистские тенденции некоторых плохих историков), была ориентирована на изучение больших общественных групп, коллективных представлений, народных масс, форм сознания, классов и общественных движений во всех их проявлениях. Все это неизбежно сопровождалось систематическим введением разных социальных контекстов - политических, интеллектуальных, экономических, цивилизационных - в структуру исторических объяснений. Третий важный урок истории, созданной Марксом, это его материалистическое понимание истории. И не в вульгарном смысле - даже если часто повторяют, что «духовное» - это простое прямое или косвенное «отражение» материального, - а. скорее, в значении, в котором, в самом общем смысле, становится невозможным соразмерно объяснить культурные процессы, формы сознания, элементы и образы коллективных представлений и т. д., не считаясь с материальными условиями, в которых возникают, разворачиваются и которыми поддерживаются все эти разнообразные проявления интеллектуальных феноменов и человеческой субъективности в целом. Действительно, идеи не парят в воздухе, отделенные от людей и социальных групп, которые их создают, а продукты культуры, сознания или эмоций становятся наблюдаемыми в той мере, в какой они воплощаются и «материализуются» в определенных практиках, институтах, отношениях и реальностях, всецело материальных. Это, однако, не устраняет того факта, что тип специфических и конкретных отношений, которые устанавливаются между интеллектуальной сферой и материальными условиями ее производства, остается открытой проблемой, для ее решения можно использовать как форму «конденсации» или «сублимированной транспозиции», которая иногда находит свое выражение в искусстве, так и форму «преобразованного отражения», которую мы находим иногда в религии, помимо различных и сложных вариантов - например, «перевод», отрицание, символизация и др.9. Поэтому утверждение, что хорошая критическая история должна быть материалистической, означает только то. что не-

Глава 3

77

возможно изучать историю, например, так называемых «ментальностей», не учитывая их социальные, политические, экономические и общие контексты. Иными словами, мы должны избегать идеалистической истории культурных и интеллектуальных феноменов, как, например той, что написал Филипп Арьес, или же чисто логоцентрической истории, занятой только дискурсивными или концептуальными аспектами, как та. которую предлагают Хейден Уайт и другие авторы, защищающие постмодернизм в современной историографии Наоборот, хорошая история, занимаясь фактами, феноменами и процессами так называемого «человеческого духа» (и что мы, напротив, назовем феноменами сознания и коллективными представлениями), должна всегда обращать внимание на материальные условия, которые сопровождают эти интеллектуальные феномены и с ними взаимодействуют; она должна сознавать, что тип связи, который устанавливается между обеими сферами, материальной и духовной, это открытая проблема, которую нужно изучать и решать вновь и вновь в каждом конкретном случае, но также то. что без этих материальных условий не может быт понята природа и смысл всех этих ментальных феноменов, индивидуальной и социальной психологии. Игнорирование материальной основы и всей совокупности реальных условий - это ошибка, которую мы вновь находим не только во многих версиях истории «ментальностей», о которой мы говорили, но также и в различных историях религии, искусства, литературы, культуры и идей, и зачастую во многих политических историях, написанных историками-позитивистами Латинской Америки и Европы, где политический уровень оказывается «замкнутым на самого себя» и самодостаточным, а реальные социальные и материальные условия изучаемых политических процессов полностью игнорируются. Четвертый урок, вытекающий из критической истории Маркса, касается того фундаментального значения, которое имеют для социальных процессов экономические факты. Этот марксистский урок был, пожалуй, более всего популяризован и очень плохо понят, как историками, так и большинством

78

Историография в XX веке...

представителей социальных наук Причина этому - широкое распространение и влияние вульгарного марксизма практически во всем мире, в течение всего хронологического XX века В действительности, это вовсе не подразумевает, что все социальные феномены должны быть «редуцированы» к экономической базе, или что экономика - это скрытая «сущность» или «глубинный дух», заключенный в каждом социальном явлении; речь идет просто - всего лишь! -о том, что в истории, которую прошли и сотворили люди от самого происхождения вида до сегодняшнего дня, экономические события и структуры занимали и занимают центральное место, которое имеет фундаментальную и неоспоримую значимость. Это значит, что названные глобальные социальные процессы непонятны без учета эволюции и определяющей природы этого экономического измерения, но отнюдь не означает, что мы должны искать, к примеру, «экономический базис живописи Пикассо», или «экономическую структуру, на которую опирается "надстройка" сюрреалистического искусства», как предлагали вульгарные марксисты во Франции в первой половине XX века, что, конечно, с любой точки зрения, смешное и бессмысленное дело10. Следовательно, признавая центральную роль экономического фактора для интерпретации глобальных социально-исторических процессов, хороший критический историк знает, что специфическая связь, которую экономические феномены могут иметь или не иметь с другими фактами и общественными реальностями, - это всегда открытая проблема, которую надо определять в каждом конкретном случае, и что веер ответов, если брать противоположные полюса, включает как возможность отсутствия какой-либо прямой зависимости - и потому связь обнаруживается только через сложные и косвенные опосредования на других уровнях, - так и возможность ясных и очевидных отношений прямой детерминации экономическим фактором; а среди промежуточных опций могут быть отношения зависимости или только рамочная обусловленность.

Глава 3

79

или косвенное ограничение, или же множество разнообразных более или менее весомых каналов влияния. Известно, что Маркс был первым, кто систематически возвращался к вопросу о роли экономического фактора в историческом глобальном процессе, что он же явился отцом-основателем экономической истории, которая со времен автора «Капитала» до сегодняшнего дня имела самых видных своих представителей среди разных марксистских течений в историографии XX века, начиная с тонких и тщательно отработанных версий самого Маркса и некоторых последующих критиков-марксистов - можно классифицировать как произведения «экономической истории» некоторые работы, написанные Лениным, Розой Люксембург и Генри Гроссманом, - д о примитивных вариантов вульгарного марксизма, или марксизма, редуцированного до официальной идеологии во многих учебниках бывшего Советского Союза или стран так называемого «социалистического блока». Пятый важный урок для хорошего историка - это требование Маркса быть способным наблюдать, а потом объяснять все феномены «с точки зрения тотальности». Это значит, что мы должны культивировать и развивать способность систематически искать и находить в каждой исторической проблеме, с которой мы сталкиваемся, различные взаимосвязи, которые существуют между анализируемым явлением и теми «тотальностями», которые его окружают и которые в разной форме его обуславливают и даже предопределяют. Не существует социально-исторической проблемы, изолированной и замкнутой в непроницаемых рамках, напротив, каждая такая проблема всегда включена в определенные координаты пространства, времени и контекста, которые оказывают на нее влияние в разной степени, но эффективно и фундаментально. И потому хорошему историку следует скрупулезно и искусно реконструировать свой предмет изучения в контексте сменяющих друг друга пространственных и временных тотальностей, которые его охватывают и детерминируют. Очень

80

Историография в XX веке...

важным является вопрос о том. почему данный феномен появился в данном специфическом месте и времени, а не в другом, при особенных конкретных обстоятельствах, а не при других. И это, несомненно открывает нам путь к анализу различных влияний и специфических связей, которые устанавливаются между измерениями пространства, контекста, эпохи и тем отдельным феноменом, который мы изучаем. Капиталистическое общество XX века отличается от капиталистического общества XVI века, а китайское общество XIII века не похоже на европейское общество того же века, так же, как историческое событие, произошедшее в Латинской Америке, отличается от такого же, произошедшего в Европе, или в России или в Южной Африке. И если координаты, или более общие «тотальности» времени и пространства, соответствующие тому или иному историческому факту, всегда фундаментальны для их адекватного понимания, то столь же значимы другие «тотальности», создающие различные контексты, которые влияют на исторический факт. Очевидно, что географические, экономические, технологические, этнические, социальные, политические, культурные, художественные, психологические и т.д. контексты, уточняют и делают более конкретными эти тотальности или координаты времени и пространства, ограничивая пространство конкретным местом, регионом, страной или определенными географическими рамками, а время - конкретной эпохой, моментом, конъюнктурой, эрой или определенным периодом. Они устанавливают в конкретной форме весь узел специфических связей, охватывающих изучаемый факт или исторический феномен, с различными последовательными контекстуальными опосредованиями, в которых он раскрывается. Поэтому, как сказал Жан Поль Сартр, всегда предлагается процесс «прогрессивной тотализации» проблемы, которую мы решаем, процесс, который реконструирует включение данной проблемы в многочисленные и разнообразные тотальности, которые придают им значение и глобальный смысл. Реконст-

Глава 3

81

руируя таким образом историю «с точки зрения тотальности», историк, который разделяет этот центральный принцип критической истории Маркса, вступает на почву глобальной и глобализирующей истории, развитой авторами первого и второго поколения так называемой «школы Анналов»11. Шестой урок из учения Маркса - это необходимость сфокусировать проблему истории в диалектической перспективе, которую историки XX века использовали, по большей части, недостаточно, несмотря на важные достижения, которые могли бы повлечь за собой развитие и творческое применение диалектического видения истории. Эта перспектива приглашает нас перестать видеть исторические факты как «веши» и саму историю как совокупность мертвых, законченных и засушенных реальностей, которые к тому же были бы определены только водном значении, раз и навсегда установленном. Вместо такого взгляда, столь распространенного среди традиционных историков и историков-позитивистов, диалектическая перспектива признает, что все исторические факты это живые реальности, которые постоянно находятся в становлении как элементы динамичных и диалектических процессов, результат которых всегда открыт и постоянно переопределяется, начиная с неотъемлемых и сущностных противоречий, как в самих этих процессах, так и в совокупности вышеупомянутых фактов12. Таким образом, наряду с позитивным моментом каждой ситуации или исторического феномена необходимо также уловить соответствующую ей негативность, показав, например, вместе с доминирующим сегодня характером капитализма, его непоправимо эфемерную природу, и вместе с буржуазной модерностью, которая сегодня захватила всю планету, те многочисленные альтернативы, которые с ней борются и оказывают сопротивление, постоянно ее отрицая. В диалектическом восприятии историческая реальность напоминает яблоко, которое существует только, если внутри есть червь, который его разъедает, или конфетку, разжевав которую, чувствуешь горько-кис-

82

Историография в XX веке...

лый вкус. С диалектической точки зрения понятно, что прогресс может в то же самое время быть определенным историческим отступлением, а каждый «документ культуры в то же самое время является документом варварства», как блестяще сформулировал и объяснил Вальтер Беньямин13. И, если история — это наука, которая особенно интересуется изучением исторического изменения, она может соответствующим образом его «схватить» и понять из социальных противоречий и напряжений, характерных для всех исторических обществ, существовавших до сих пор, из напряжений и противоречий, которые воспроизводятся и в разных формах проецируются на различные факты, ситуации и случаи, происходящие в этих обществах. В человеческой истории, которую мы знаем, факты не существуют только в одном значении, а потому поражение становится матерью триумфа, война порождает мир, и наоборот, а «триумф одной идеи всегда создает основание для ее смерти». Общества погибали не потому, что не добивались успеха, а потому, что успех был слишком велик. Поэтому, вне всякого сомнения, перед лицом эксплуатации, угнетения, деспотизма и дискриминации, которые всегда присутствовали в исторических процессах человеческих обществ, происходили также и с такой же настойчивостью и регулярностью- мятеж, неповиновение, сопротивление и борьба классов, угнетенных и эксплуатируемых групп с чередованием, которое нам показывает, почти с силой закона, что сегодняшние победители являются всегда завтрашними побежденными. И этот важный и полезный урок поддерживает надежды на перемены, которые сегодня быстро распространяются по всей планете. И только самая подлинная диалектическая мысль показывает с ясностью и неизбежностью преходящий характер всего сущего, пределы и эфемерную природу любой реальности, которую она анализирует. И, в заключение, седьмой урок марксизма cocтоит в необходимости создания в высшей степени критической историог рафии14. История, которая, как объяснил Вальтер Беньямин, строится всегда «против шерсти» доминирующих дискурсов, в

Глава 3

83

противоток общепринятым и упрощенным интерпретациям, освященным только силой многократного повторения и упорной ковкой на всех уровнях школьного преподавания и через все каналы распространения ее официальной версии. «Контр-история» и «контрпамять», как их назвал Мишель Фуко, развенчав обычные претензии позитивистской историографии, возвращают все проигравшее историческое прошлое, которое замалчивалось, пренебрегают упрощенными и прямолинейными объяснениями, разрабатывая по-настоящему глубокую, тонкую и сложную историю. Эта критическая историческая перспектива способна охватить все исторические явления с помощью комбинированных и мультикаузальных объяснений, которые суммируют и артикулируют разные элементы и аспекты этих явлений, отдавая отчет в их специфической сложности15. История подлинно критическая может быть построена только по критериям, перечисленным выше. Действительно, только отталкиваясь от глубоких знаний исторической науки и ее сложностей, можно построить критический историографический дискурс, который в любом случае может быть больше, чем социальная история, в своем двойном значении: в узком понимании - как история социальных явлений и коллективных процессов, и как история социально-контекстуальная, даже когда она занимается элитой, индивидами или отдельными персонажами. Кроме того, это неизбежно будет материалистическая история, которая признает материальные условия всех интеллектуальных феноменов, сознания и чувствительности, и от которой никогда не ускользнет центральное значение экономических фактов истории. И, наконец, это будет история с точки фения тотальности и с диалектической перспективой, которая виртуозно пройдет все уровни последовательной тотализации изучаемого предмета, обнаруживая, наряду с позитивной, негативную сторону любого исторического явления (его отрицание), чтобы раскрыть противоречивый и диалектический характер проблем, которые встают перед ней.

Историография в XX веке...

84

Полученные результаты будут неизбежно противостоять результатам доминирующей, поддерживаемой и распространяемой властями официальной позитивистской истории, которая с удовлетворением коллекционирует фальшивые прославляющие версии происхождения наций и конструирует повествования о героических деяниях, которые всегда извращают историческую правду, даже если они не полностью вымышлены. Официальная позитивистская история, «нормализуя», деформируя и элиминируя все труднообъяснимые, неудобные и откровенно крамольные исторические факты, которые, по самой своей природе, противоречат ее линейным, всегда восходящим и непременно легитимирующим status quo версиям, открыто противостоит новой критической истории, корни которой, несомненно, отсылают нас к оригинальным положениям теоретического проекта Карла Маркса. Открытия К.Маркса и сегодня создают необходимые предпосылки всей критической истории, возможной без деформаций и излишеств вульгарного марксизма XX века и необратимого кризиса проектов «реального социализма», рухнувшего после падения берлинской стены и распада Советского Союза Уроки первоначального марксизма, «марксизма Маркса», вместе с другими интеллектуальными традициями критической историографии двадцатого века - как, например, французское течение Анналов или современная итальянская микроистория, создают современный облик мировой историографии, черты которого были ясно определены, начиная с мировой культурной революции 1968 года. 1

Выразительно подчеркивает значение марксизма как всеобщего горизонта критической современной мысли, стараясь применять его творчески и радикально, влиятельная Франкфуртская школа. Отсюда необыкновенная актуальность ее основных предложений. См об этом, например: Theodor Adorno, Minima Моralia, Ed Taurus, Madrid 1987 и Dialectics negative, Ed. Taurus, Madrid, 1975. См. также работу: Theodor Adorno e Marx Horkheimer, Dialectics del

Глава 3

85

iluminismo, Ed. Sudamericana, Buenos Aires, 1969 и di Max Horkheimer, Cri'tica de la razon instrumental, Ed. Sur, Buenos Aires, 1969, Teoria cri'tica, Ed. Amorrortu, Buenos Aires, 1974, Historia, Metaft'isica у esceptisismo, Ed. Alianza editorial, Madrid, 1982, Ocaso, Ed. Anthropos, Barcellona, 1986, e Teoria tradicional у teoria cn'tica, Ed. Paidos, Barcellona, 2000. Кроме того, см. блестящие работы: Walter Benjamin, El concepto de cn'tica de arte en el Romanticismo aleman, Ed. Peninsula, Barcellona, 1988, El origen del drama barroco alema'n, Ed. Taurus, Madrid, 1990, La dialectics en suspense Fragmentos sobre la historia, Ed. LOM-Universidad Arcis, Santiago, Cile, 1996 и lluminaciones, volumi 1,11,III,IV, Ed. Taurus, Madrid, 1998. 2

О специфической природе марксова дискурса см. книги: Bolivar Echevern'a El discurso cn'tico de Marx, Ed. Era, Mexico, 1986, Definicio'n de la culture Ed. Itaca-UNAM, Mexico, 2001. Об актуальности марксизма в современной мысли см. нашу книгу: Carlos Antonio Aguirre Rojas, Para comprender el mundo actual. Una grama'tica de larga duracio'n, Ed. Centro Juan Marinello, La Habana, 2003. 3

Маркс очень эмоционален в утверждении, что знает «одну лишь науку» и что эта уникальная наука - история. См. его книгу: La ideologia alemana Ed. Pueblos Unidos, Buenos Aires, 1973. С этих пор важнейшую роль в его становлении играет изучение истории и произведений историков, которые мы пытались рассмотреть в нашей работе: Carlos Antonio Aguirre Rojas, «El probiema de la historia en la conbeepcion de Marx у Engels» // Revista Mexicana de Sociologi'a, vol. 45, n. 3, 1983. И не случайно, что Марк Блок в своей знаменитой книге «Апология истории» совпадает с Марксом в определении истории как науки, изучающей свершения людей во времени. Об этих совпадениях см. наш очерк: Carlos Antonio Aguirre Rojas, «Entre Marx у Braudel: hacer la historia, saber la historia» // Cuadernos Poli'ticos, n. 48, Mexico, 1986. ' Имеет смысл настаивать на том, что одна из главных задач истории историографии - как раз изучать, анализировать и реконструировать многочисленные интеллектуальные традиции, теории, понятия, парадигмы и модели, используемые различными историками в их ежедневных занятиях. Задача, о которой часто забывают те, кто воспринимает эту историю как простое собрание изданий и их авторов. Об этом см.: Massimo Mastrogregori «I problemi delta storia della

Историография в XX веке...

86

storiografia»// Rivista di sforia della sforiografia moderna, anno 8, n. 2-3, 1987, «Storiografia e tradizione storica « // Passaio e Presenfe, anno 12, n. 32, 1994, «Storiografia, A.D. 2062» // Belfagor, anno 54, n. 323, 1999 e «Liberation from the Past» // The European Legacy, vol. 6, n.1, 2001. 5

Об этом нарративном аспекте работы историка стоит посмотреть работу: Paul Ricoeur, Tiempo у narracio'n, 3 tomi, Ed. Siglo XXI, Mexico, 1995-1996. Мы, однако, выступаем против имеющихся в этой книге постмодернистских интерпретаций или, лучше сказать, против того, чтобы чрезмерно преувеличивать и гипостазировать нарративное измерение работы историка. Об острой критике этих постмодернистских позиций см. книги Карла Гинзбурга, например: Tenfativas, Ed. Universidad Michoacana, Morelia, 2003, A microhistoria e outros ensaios, Ed. Difel, Lisboa, 1989, Ninguna Isle es una Isla, Ed. Universidad Juarez Autdnoma de Tabasco, Villahermosa, 2003 и Rapporfi di forza. Sforia, retorica e prove, Ed. Feltrinelli, Milano. См. также очерк И. Валлерстейна: Immanuel Wallerstein «La scrittura della storia» // Contrahisiorias n. 2, Mexico, 2004. 6 Стоит подчеркнуть, что практически все историографические направления хронологического XX века, кроме устаревшего позитивизма и его исторических вариантов, могли бы быть классифицированы как различные способы исследования обширного универсума социальной истории. Последняя настолько разрослась и диверсифицировалась за последние сто лет, что сам термин потерял точный смысл. Проблема состоит не в том, чтобы выяснить, какое течение продвигает и защищает социальную историю — то, чем занимаются Анналы, социалистическая историография Британии, итальянская микроистория или любая мировая школа социальной историографии, - но в том, чтобы понять, какое содержание вкладывает тот или иной автор или течение в само понятие социальной истории. См., например: Raphael Samuel (Ed.) Hisforia popular у teorie socialisfa, Ed. Cn'tica, Barcelona, 1984, Lucien Fevre, Combafes por la hisforia, Ed. Ariel, Barcellona, Eduardo Grendi, «Microanalisi e storia sociale» // Quaderni Sforici, n. 35, 1975 и весь специальный номер журнала Storia Sociale, n. 10, Valenza, 1991, под названием «Dos decadas de historia social». 7

См.: Karl Marx, Formas que preceden a la produccio'n capitalists, Ed. Pasado у Presente, Mexico, 1976 и El porvenir de la comunidad rural rusa, Ed. Pasado у Presente, Mexico, 1980. См. так-

Глава 3

87

же: Carlos Antonio Aguirre Rojas «La comuna rural de tipo germanico» // Boletm de Antropologi'a Americana, n. 17, Mexico, 1988. 1 Это нас возвращает к сложной проблеме исторической биографии и места индивидов в истории. По этой проблеме см.: Jorge Plejanov, E/ papel del individuo en la historia, Ed. Roca, Mexico, 1978, Maximilien Rubel, Karl Marx. Ensayo de biografia infelecfual, Ed. Paidys, Buenos Aires, 1970, и Carlos Antonio Aguirre Rojas, «La biograf/a como genero historiografico» / / Itinerarios de la hisforiografi'a del s/g/o XX, Ed. Centro Juan Marinello, La Habana, 1999. ' Ясно, что эта существующая связь между культурными феноменами и материальными условиями находится в центре каждого возможного проекта критической культурной истории. Это объясняет нам также ограниченность и явный недостаток французской истории ментальности, которая никогда не была способна решить соответствующим образом эту центральную проблему. Тем более заметным становится, напротив, интересный проект материалистической и критической культурной истории, развитый в общих чертах Карлом Гинзбургом. См.: Carlo Ginzburg. El queso у los gusanos о Historia Nocturne. См. Также об этом: Carlos Antonio Aguirre Rojas, «El queso у los gusanos: un modelo de historia critica para el analisis de las culturas subalternas» i // Prohistoria, n. 6, Rosario, 2002. 10

По счастью и вопреки этим упрощениям важного вклада Маркса, всегда существовали интеллектуалы, которые, сохраняя марксистскую критическую перспективу, развили очень интересный анализ различных проблем культуры и искусства, городского феномена, изучения повседневной жизни, роли традиций, религии. Упомянем мыслителей, принадлежавших к лучшим традициям критического марксизма XX века, которые затрагивали эти темы: это работы Георга (Дьёрдя) Лукача в области эстетики и литературной истории, Анри Лефевра о сельской и городской повседневности или Э.П. Томпсона о формировании английского рабочего класса. Реконструкцию сложного видения Марксом, например, средневекового европейского общества, которое не сводится исключительно к экономическим представлениям, мы предприняли в нашей статье: Carlos Antonio Aguirre Rojas, «II modo di produzione feudale» // Revista Mexicana de Sociologi'a, vol. 48, n. 1, 1986. " Жан Поль Сартр обозначил эту стратегию как процесс «прогрессивной тотализации» в своей книге: Critica de la razo'n diale'ctica,

Историография в XX веке...

88

Ed. Losada, Buenos Aires, 1963. Тезис, предполагающий способность анализировать разные проблемы, с которыми мы сталкиваемся, «с точки зрения тотальности», был развит Карлом Марксом в его знаменитой работе: Introduccio'n general a la critica de la economia poli'tica. 1857, Ed. Pasado у Presente, Mexico, 1980. Блестящее развитие этого тезиса см.: Georg Lukacs, Historia у conciencia de clase, Ed. Grijalbo, 1969. Связь между историей, изложенной «с точки зрения тотальности» и в глобальной исторической перспективе школы Анналов см. наши книги: Carlos Antonio Aguirre Rojas, La escuela de los Annales. Ayer, Hoy, Macana, Ed. Montesinos, Barcelona, 1999 и Fernand Braudel у las ciencias humanas, Ed. Montesinos, Barcelona, 1996. 12

На эту тему см. монографии: Leo Kofler, Historia у diale'ctica. Ed. Amorrortu, Buenos Aires, 1974 и Karl Korsch, La concepcio'n materialista de la historia у otros ensayos, Ed. Ariel, Barcelona, 1980, это лишь два примера из множества возможных. 13

В очерке: «Sobre el concepto de historia» вошедшем в книгу: Walter Benjamin La diale'ctica en suspense Fragmentos sobre la historia, которая уже упоминалась. м

На эту тему см. очерк: Bolivar Echeverria, «Definicion del discurso cn'tico» //El discurso cntico de Marx, упомянутый выше. 15 Мы попытались представить способы использования традиции критической истории в работах таких разных представителей французской историографии XX века, как Марк Блок, Фернан Бродель и Мишель Фуко, в очерках, включенных в нашу книгу: Carlos Antonio Aguirre Rojas, Los Annales у la historiografi'a francesa, Ed. Quinto Sol, Mexico, 1996.

Глава 4

Влияние 1968 года на западную историографию Спустя сорок лет нам проще оценить глубокое символическое значение 1968 года, ставшего важнейшим «переломным событием» в истории. И действительно, сегодня мы видим, что I968 год сосредоточил и отразил глубокие революционные изменения, происходившие практически по всему миру. Достаточно будет перечислить лишь некоторые: великая культурная революция в Китае 1966 года, «жаркая осень» в Италии 1969 года, майский студенческий мятеж во Франции, пражская весна, трагический расстрел студентов в Мексике в октябре 1968 года, восстание аргентинского «кордобасо» и оккупация университетов Нью-Йорка и Беркли в США1. Сегодня ясно, что раскол 1968 года произошел на мировом уровне, а также то, что, по сути, движение 1968 года - какие бы формы оно ни принимало в различных странах мира, отражая, разумеется, исторические и национальные особенности каждого данного региона, - является подлинной культурной революцией. Так, исторический перелом 1968 года (как в наиболее характерных своих эпицентрах, так и в целом, во всех местах своего распространения) проявляется всегда двояко: как процесс, который не исчерпывается лишь локальными событиями (здесь мы вспоминаем о его мировых масштабах), и как трансформация, которая, независимо от политического исхода и судеб непосредственных участников событий, в итоге завершается радикальным и необратимым переворотом в фор-

90

Историография в XX веке...

мах функционирования и репродукции основных структур культуры2. Приспосабливаясь к условиям развитого капитализма (как в случае майского движения во Франции) или к важнейшим проектам социалистических стран, как в случае с культурной революцией в Китае, или, позже, с «пражской весной», или, наконец, к особенностям политического контекста развивающихся стран третьего мира (народно-студенческое движение в Мексике), революция 1968 года «проходит по всему миру», она предвосхищает мировой экономический кризис 1972-1973 годов, порождает или возрождает новые социальные движения, развивающиеся в последующее тридцатилетие, создает условия для возникновения революционных «левых движений» и способствует окончательному и полному обновлению культурной сферы во всем мире. Попытаемся выделить черты, объединяющие все эти движения, выразившие дух протеста и оппозиции в 1966-1969 годах. Отбросив конкретные обстоятельства, мы легко увидим, что все они пытаются оспорить и изменить главным образом логику функционирования и саму форму выражения действовавших в то время способов управления. Так, кажется, будто существует некая тайная схема, нити которой связывают воедино радикальный протест против авторитарной, антидемократической, иерархической культуры, глухой к требованиям гражданского общества во всех странах так называемого «третьего мира». К тому же, она объединяет разрушительную критику царившей в мире развитого капитализма стандартной, поверхностной и жесткой культуры потребления и отчуждения с энергичной критикой «ложной социалистической культуры» или застывшей официальной культуры «социалистического мира», как он тогда назывался. Это три основные движущие силы культурной революции 1968 года; ее эпицентрами стали Мехико, Париж, Пекин и Прага, но она охватила весь мир 1 Если в 1968 г. происходит не просто легкое изменение, а подлинная революция, которая, по сути, является революцией

Глава 4

91

культурной, логично заключить, что 1968 год изменил природу к основную функцию трех главных институтов современной культуры семьи, школы и С М И . И именно здесь, в этих трех формах проявления современной культуры революция 1968 года отразилась полностью, обозначив в них четкие границы до и после. Действительно, взглянув на проблему в мировой и исторической перспективе, можно заметить, что институт семьи, сложившийся по всему миру до 1950-х годов, имеет немного общего с семьей в сегодняшнем ее понимании. Не только потому, что революционное изобретение противозачаточных таблеток позволило контролировать количество членов семьи и выбирать благоприятный момент для ее образования, но и потому что в сегодняшней семье проявились все плоды завоеваний феминистского движения, нельзя также забывать и о немаловажном влиянии распространения психоанализа и современной антипсихиатрии После 1968 года благодаря развитию феминистского движения и антипсихиатрии в институте семьи происходят радикальные изменения. Так, поколение семидесятых открывает новые формы организации семьи, начиная от знаменитых «коммун» хиппи и заканчивая экспериментами феминисток в сфере материнства без отца; невероятно повышается процент разводов по всему миру, постоянно упоминается сегодня кризис «семейной жизни», развитие «прав и обязанностей ребенка», кардинальное изменение социальной роли женщины вообще и в семье, в частности4 В то же время изнутри полностью изменится вся система образования. Студенты, писавшие на стенах слоган «Профессора, вы состарились... И ваша культура вместе с вами», критиковали прежде всего схему передачи знаний, схему вертикально организованных иерархических отношений, где преподаватель является единственным хранителем знаний, а студенты пассивными реципиентами, которые только слушают, получают, учатся, не имея права на реакцию или активное взаимодействие с самими преподавателями Критике подвергается шко-

92

Историография в XX веке ..

ла, функционирующая соответственно распространенной по всему социальному плану дисциплинарной схеме и традиционной логике осуществления знания-власти Эта модель не выдержит в баталиях 1968 года5. Не случайно, кстати, что после 1968 года по всему миру проходят крупные педагогические дебаты, в ходе которых создаются новые модели трансляции знаний, подразумевающие активное критическое и творческое соучастие учеников, благодаря чему их отношения с профессорами становятся более горизонтальными, а форма обучения обновляется. Революция в образовании одновременно вносит изменения в «капиталистическую школу» и проявляется в социалистических странах в критике старого разделения работы по учебнику и самостоятельной интеллектуальной работы, а также в переосмыслении социальной роли и функции «прослойки» интеллигенции в обществе, в попытке приблизить лабораторию к школе и школу к заводам и сельской местности. Основные изменения функций и характера школы и семьи влекут за собой существенную перемену роли средств массовой информации. После 1968 года С М И , адресованные прежде высшему и среднему классу, обращаются к широкой народной аудитории и начинают формировать общественное мнение, развивая новые информативные, образовательные и смыслопорождающие функции культуры, не существовавшие до конца шестидесятых годов. Значительно растут тиражи газет, журналов, радио- и телеаудитория, благодаря чему СМИ начинают соревноваться с семьей и школой в процессе передачи самой разнообразной информации, а также за сам процесс формирования сознания, распространения определенных жизненных и поведенческих моделей6. Поразив три основных области культуры, - школы, университеты, СМИ и семью, - революция 1968 года низвергла весь комплекс существовавших тогда форм современной культуры, завершив тем самым важную главу культурной истории и поспособствовав развитию новых форм ее существования, актуальных в следующее тридцатилетие и до наших дней "

Глава 4

93

В унисон с этими основными переменами, изменились как сама конфигурация современного знания, так и весь культурный комплекс разных стран мира, и процессы образования новых субъектов, новых социальных движений и «новых левых» Все это, безусловно, оставило глубокий след в современной историографии, развивавшейся после 1968 года, и это влияние стоит изучить крайне внимательно и детально.

Учитывая жажду перемен, вылившуюся в революцию 1968 года, и радикальные формы ее выражения по всему миру, представляется несомненным, что для каждого конкретного социума того времени это движение было значимым, оно способствовало окончательному вторжению настоящего времени и его

тотальному воцарению в сознании главных действующих лиц и современников Принимая во внимание, что движения 1968 гола стремились главным образом изменить собственное настоящее, перевернуть отчужденную, фальшивую или авторитарную реальность своего существования, то в центре внимания оказался именно непосредственно проживаемый опыт, актуальные, «горячие» события жизни. «Жить без мертвого времени и наслаждаться без преград» стало еще одним лозунгом 1968 года, подчеркивающим приятие и радикальное обновление настоящего, что типично для любого революционного периода. Та же идея обнаруживается и в исторических исследованиях после 1968 года. В этом ключе ясно, что начиная с культурной революции второй половины шестидесятых годов, настоящее проявляется гораздо ярче внутри историографии, нарушая царившее тогда строгое разделение прошлого и настоящего и полноправно утверждая актуальность как важный и привычный объект изучения в историографической науке. Традиционному, ограниченному видению истории, которое существовало до 1968 года и рассматривало историю как науку о прошлом, последние десятилетия XX века противопоставят утвер-

94

Историография в XX веке...

ждение, что история - это наука о «людях во времени», и поэтому наука как об абсолютно актуальном настоящем, так и о разнообразном прошлом8. Это видение не было изобретением 1968 года, оно уходит корнями глубже в критическую традицию от Маркса и до сегодняшних дней, включая таких авторов, как Марк Блок, Вальтер Беньямин, Норберт Элиас или Фернан Бродель и многие другие. Этой традиции всегда придерживалось меньшинство, но, несмотря на это, она одерживает верх после 1968 года. Так, если Маркс, Анналы и Франкфуртская школа «отвоевали» для настоящего право быть объектом истории, то 1968 год окончательно утверждает его в рамках исторической науки, делая его одной из неотъемлемых областей исследования. Легитимизация изучения настоящего в исторической науке проявится в различных формах в разных национальных историографиях. Например, и в первую очередь, в расцвете направления и метода устной истории, которая базируется на прямых свидетельствах живущих людей и является историей исключительно недавнего прошлого и настоящего, а следовательно близких, свежих, иногда еще продолжающихся событий и процессов9. Устная история не ограничивается простым извлечением и использованием прямых свидетельств участников событий новейшей истории, она также включает в себя - в более радикальных версиях - открытое стремление «дать слово» самим историческим героям, представляет их как творцов истории, описываемой через их переживания и действия. С позиции радикальных течений, историю делают народные массы, поэтому логично и необходимо, чтобы они сами писали свою историю, активно подключаясь к историческим исследованиям, анализирующим их собственный опыт, и непосредственно участвуя вместе с историками в создании их трудов, добиваясь важных результатов в науке. Радикальная история настоящего и непосредственного прошлого осваивает и отстаивает устную историю, намного превосходящую границы простого интервью

Глава 4

95

или «жизненной истории» - методов, широко распространившихся после 1968 года10. «Презентификация» истории проявится в академических кругах в области социальных наук и вызовет существенную «миграцию» специалистов. Так, после 1968 года привычным станет присутствие в исторической науке социологов, политологов и экономистов. Они привнесут в историческую дисциплину свой взгляд и займутся теми же периодами новейшей истории и истории настоящего, которые теперь законно включены в историографию. Таким же образом и следуя той же линии, объясняется увеличение числа академических институтов, занимающихся современной историей в рамках исторической дисциплины и уделяющих особое внимание восстановлению архивов и сбору свидетельств и документов всех главных действующих лиц XX века.

В 1968 году происходит глубокая культурная и структурная революция. Когда движение 1968 года переворачивает всю современную культуру и основные ее механизмы, меняется также и весь социальный комплекс, отражая значение исторических событий в масштабах культуры и открывая новые возможности для последующих исторических исследований. Это не просто совпадение, что после 1968 года практически вся западная историография начинает заниматься целым комплексом новых проблем, который можно было бы обозначить как проблемы культурной истории. Открываются новые перспективы, понятия и подходы: дух 1968 года и его влияние отражаются как в англосаксонской психоистории, так и в многочисленных и разнородных моделях истории ментальностей во Франции, в североамериканской новой интеллектуальной истории, в историко-культурном направлении итальянской микроистории, в британской истории народной культуры, немецкой истории повседневности (Altagsgeschichte) и многих других11.

96

Историография в XX веке...

Так, создается международное движение, которое одновременно расцветает в разных уголках планеты в 1970-е годы. Историки эпохи после 1968 года занимаются поиском новых неисследованных тем: семьи, сексуальности, истории отношения к смерти и к сумасшествию, ритуалов, мифов о шабашах, эволюции обычаев, истории женщин и образа ребенка при Старом режиме, народной культуры в современном мире. мировоззрением угнетенных в XVI в., традиций и фольклора формирующегося рабочего класса или мира воображаемого в Средние века и множество других. В то же время, параллельно с открытием этих малоизученных или вовсе не изученных историографией тем12 идут поиски в сфере методологии, предпринимаются попытки выработать наиболее подходящие категории для исследования и изучения культурных реалий, создаются амбициозные глобальные модели для интерпретации культурных феноменов Так, через критику недостатков и двусмысленности французского концепта «ментальности» и жесткой схемы передачи информации (всегда от элитной культуры к народной), а также в спорах о сложных взаимоотношениях фольклора, традиции и культуры, о возможностях изоморфного метода в реконструкции историко-культурных границ, последователи Клио после 1968 года перешли от устаревшей и ограниченной истории идей к новой и более сложной социальной истории различных культурных практик, или к новейшим версиям культурной истории". Одновременно, в качестве спонтанного дополнения к списку исторических тем, к которому теперь полноправно причислены темы культуры, и благодаря вышеуказанному открытию новых перспектив и подходов к их изучению, происходит глубокое обновление методов раскрытия старых историографических тем, которые после 1968 года принимают радикально иное направление. К примеру, старая традиционная история рабочего движения сосредоточивала внимание на истории его лидеров, рабочей элиты и политических судеб рассматриваемых движений. В последние же десятилетия ста-

Глава 4

97

ли изучать трансформацию нравов и повседневной жизни рабочих масс, сознание рабочего класса, формы его организации и повседневного труда. Экономические и социальные процессы (например, процесс образования внутреннего рынка или перехода от феодального мира к капиталистическому) больше не рассматриваются как крупные надличностные анонимные трансформации, акцент в исследовании делается на их реальное влияние и последствия для крестьянского и городского населения, их особенности, различия, а также смену ценностей, моделей поведения, отношений и мировоззрения, которые они повлекли за собой14.

После 1968 года рухнула также «система знания», сформировавшаяся во второй половине XIX века, которая постоянно обогащалась все новыми и новыми «дисциплинами», или социальными науками, чтобы в конце концов утвердить эпистемологическую стратегию познания «социального», изучаемого специализированными автономными академическими дисциплинами, какими представали социальные науки XX века. Различные социальные науки разделяли на «куски» единое пространство социального, утверждая, что это разделение соответствует существующей реальности: так, эта точка зрения предлагала нам объект экономического исследования рядом со сферой психологии, политическое пространство и социологическое измерение, сферу географии и сферу антропологии. Это создавало необходимые условия для самостоятельной выработки и создания каждой «наукой», или «дисциплиной» собственного уникального объекта изучения, специфических методов, техник и концептов15. И все же, установленная как доминирующая «эпистема» последней трети XIX века, эта система разреженною, автономного, специализированного знания подвергалась обсуждению и критике практически всеми инновационными течениями на протяжении почти столетия, от 1870

98

Историография в XX вене...

до 1968 года16. Критика ограниченности данного подхода к общественным наукам окажется в центре протеста 1968 года и повлияет на весь комплекс социальных дисциплин и, в том числе, на историческую науку17. Не случайно, что после 1968 года процветают и становятся модными разнообразные интер/мульти/плюри/трансдисциплинарные проекты, институты и центры, отражающие - хоть и ограниченно и в зарождающейся форме — процесс создания новой конфигурации системы знания, новой доминирующей «эпистемы» в изучении реальности социальной и не только18. Эта новая ситуация способствует пересмотру отношений истории с другими социальными науками. Так, в последние десятилетия мы перешли от ситуации двусторонних альянсов, сложившихся у истории с экономикой, социологией, географией и демографией, к ситуации, в которой история постоянно и без исключений открывается всем социальным наукам, они подпитывают друг друга, оправдывая и конкретизируя старую парадигму глобальной истории. Эту парадигму защищал Маркс, марксисты, Анналы и любое инновационное направление историографии, стремящееся к разрушению междисциплинарных барьеров и созданию, как указано выше, новой эпистемы или системы знаний. Парадигма взаимопроникновения истории и других социальных дисциплин прослеживается на примере ее взаимодействия с антропологией после 1968 года. Так, история воспримет классические темы (изучение обычаев, повседневной жизни, родственных отношений, мифов) и характерные методы антропологии (опрос, «включенное наблюдение») и в последние десятилетия станет историей повседневной жизни, семьи и сексуальности, а также материальной цивилизации и культурных архетипов. История включает в сферу своею интереса такие проблемы, которые ранее были предметом анализа исключительно антропологии. То же повторяется и в случае с указанными методами антропологии, которые в исторической науке будут воспроизведены в форме устной истории и истории

Глава 4

99

народных классов, с полным погружением в их борьбу и поnce-дневные практики. История воспроизведет основные методы антропологии, прибегая к прямому и детальному анализу непосредственного опыта разных исторических персонажей, максимальному приближению к предмету анализа, особым перспективам и специфическому видению, что дает возможность охватить темы фольклора, традиций, верований, представлений, столь привычные для антропологии. Наконец, она адаптирует к своим проблемам такие концепты и модели, разработанные в рамках антропологии, как диалектика макро/микро, анализ социальных сетей, ситуативный анализ или глобальная реконструкция «плотного описания». Так, приверженцы музы Клио дали путевку в жизнь антропологической истории, или исторической антропологии, которая столь успешно развивалась в последние десятилетия19.

Опираясь на новый субъект социального протеста (т. е. на студентов, которые с 1968 года проявили себя особенно активно в движениях против системы), была поставлена под вопрос абсолютная ценность крупных обобщающих моделей, разработанных многими годами ранее, авторитет которых был непререкаем в течение десятилетий. Но поставив в центр протестного движения студентов, 1968 год подверг серьезному испытанию существовавшие схемы социальной борьбы, породив всеобщий кризис старого левого движения и открыв путь развитию самых разнообразных социальных движений протеста во всем мире. В 1968 году происходит также отказ от общих, абстрактных, жестких и почти всегда бессодержательных моделей, утверждавших, что революцию мог совершить только рабочий класс, что история форсированно и почти автоматически двигалась к социализму. Различные движения конца шестидеся-

100

Историография в XX веке...

тых годов продемонстрировали, что в истории нет никакого автоматизма, что ее двигают люди, а это подразумевает, что с усложнением капитализма линии антикапиталистического сопротивления тоже становятся более сложными и разнообразными; с экспансией и усилением капиталистической эксплуатации и угнетения множатся также и оппозиционные движения. Вслед за кризисом старого левого движения наступает кризис старых обобщающих моделей, неспособных отразить реальность, возникает эксплицитное требование вернуть в историю элемент жизни и измерение реального опыта персонажей, необходимость привнести в социальные науки комплекс конкретно-исторических явлений, последовательно исключенных социальными аналитиками. Игнорирование элементов такого рода, в конце концов, превратило эти модели в набор абстрактных, жестких и лишенных содержания структур. В сфере историографии все это было воспринято в двух диаметрально противоположных формах. С одной стороны, была принята более удобная и, можно сказать, стерильная линия сближения с постмодернистской позицией: перед лицом реального кризиса обобщающих моделей она их просто отвергает, утверждая, что наступил конец «метарассказов» и «великих конструкций», занимает позицию релятивизма и логоцентризма, отказываясь от научного характера истории, сводя ее к 20 дискурсу и, тем самым, заводя историографию в тупик . С другой стороны, появляется более сложная и плодотворная точка зрения: кризис общих моделей и необходимость восстановить их действенность в конкретно-историческом измерении породили многочисленные попытки перейти от истории структур к истории действующих лиц, от истории экономических и социальных реалий к истории субъективности и культурных представлений, от истории власти к истории сопротивления и неповиновения, от всеобщей истории к локальной и региональной, от макроисторических процессов к микроисторическим, от истории законов и норм к истории индивидуальных атипич-

Глава 4

101

ных казусов и девиаций, от истории господствующих классов и социальных элит к истории меньшинств и маргиналов. Основной целью этого сложного и разнообразного движения был не отказ от макроистории и общих моделей, но стремление сбалансировать макроисторический анализ, вводя в дополнение к структурным и универсальным параметрам комплекс конкретно-исторических измерений, дополнительных уровней анализа, и, таким образом, восстановить диалектику общего/частного, макро/микро, структур/авторов, экономики/культуры, власти/сопротивления, глобального/регионально-локального, нормы/случая, центра/периферии. После 1968 года историки усложнили свою задачу, восстановив людей как субъектов истории в роли активных ее творцов. Так, в жизнь претворяется внешне парадоксальный, но вполне реализуемый лозунг 1968 года, мудро рекомендовавший «Будем реалистами, потребуем невозможного!».

Помимо всего перечисленного, в более общей форме 1968 год изменил также сам способ функционирования и взаимодействия национальных историографии в западном мире. Действительно, если мы проанализируем в долгосрочной перспективе траекторию современной историографии, идущей от марксизма второй половины XX века и развивающейся до наших дней, мы не сможем не заметить глубоких изменений, произошедших после перелома 1968 года21. До 1968 года непременно должен был быть определен гегемонический историографический центр, национальное или региональное пространство, где в девяти из десяти случаев происходят ключевые историографические изменения, крупнейшие дебаты эпохи, создаются важнейшие (в будущем «классические») труды. Например, очевидно, что между 1870 и 1930 годами немецко-австрийская историография была лидером западной исторической науки, представляя собой «доминирующую модель для подражания» для прочих европейских и

102

Историография в XX веке...

мировых историографий. Поэтому в конце XIX - начале XX века важнейшим этапом научного становления любого историка, желавшего быть в курсе последних научных свершений, было обязательное «путешествие в Германию». Такова модель функционирования гегемонического историографического центра: он окружен движущимися вокруг него многочисленными историографическими пространствами, которые формируют и укрепляют эту гегемонию, по-своему воспроизводя методологию, модели исследования и новые сферы проблематики, генерируемые центром. С 1930 по 1968 год таким центром стала Франция, практически монополизировав право на открытие и разработку новых парадигм, концептов, проблем на протяжении этих четырех переходных десятилетий XX века. Этот асимметричный порядок функционирования национальных историографии западного мира был нарушен глубокими изменениями, произведенными культурной революцией 1968 года. Если, следуя по этому отрезку современной историографии, мы спросим себя, кто занял командный пост Франции после 1968 года, то поймем, что никакого наследника не существует, потому что в последние десятилетия изменился сам способ взаимодействия национальных историографии. Сегодня нет никакого гегемонического историографического центра ни на

Западе, ни в мировом пространстве, так как историографические инновации возникают в разных точках планеты внутри единого научного поля. Поэтому, в последующие за 1968 годом десятилетия одинаково важными окажутся и третьи и четвертые Анналы во Франции, и различные направления итальянской микроистории, и представители новой радикальной истории в Америке, и новая социальная история в Германии, и (пропуская многих-многих других) недавно возникшая институциональная история в Португалии, обновленная региональная история в Латинской Америке, историческая антропология в России и различные течения марксистской истории в Великобритании Обновление историографии после 1968 года вы-

Глава 4

103

ливается в различные формы в разных точках планеты. Новую ситуацию отличает полицентризм историографических иннова-

ций и присутствие множества альтернативных направлении исторических исследований. Обе эти линии определяют новую модальность функционирования и новую модель взаимодействия локальных и национальных историографий во всем мире. Ситуация полицентризма и плюрализма не ограничивается только историографией или социальными науками, или культурой последних десятилетий в целом, она простирается гораздо дальше и представляется нам одной из главных отличительных черт глобальной картины мирового капитализма после 1968 года. Если мы расширим горизонты нашего анализа и перейдем от историографии к культуре в целом и далее к социуму в его комплексе, мы заметим, что кризис централизованной модели оказывается более универсальным и охватывает как социальные движения и их традиционные и привычные требования, так и формы выражения международных экономических отношений или общественного воспроизводства в целом. Так, можно констатировать, что после фундаментальных перемен 1968-1972/73 годов Соединенные Штаты перестают быть гегемоническим центром мировой экономики и геополитики, теряя прежнее центральное положение и уступая место новой полицентрической ситуации, где за главенство борются ра5личные транснациональные экономические блоки, находящиеся в процессе становления Или можно констатировать, что рабочий класс перестал быть единственным агентом революции и бесспорным центром социальных движений, направленных против системы: его сменяет сложная констелляция новых социальных субъектов и антикапиталистических движений, столь же полицентрическая и разнородная, как размножившиеся пространства капиталистической эксплуатации и угнетения. Необходимо обратить внимание на переход от концентрической ситуации к ситуации полицентрического плюрализма, отражающийся также на уровне требований новых социальных движений, которые теперь не ограничены экономикой или

104

Историография в XX веке...

политикой, а становятся более разнообразными: феминистские, пацифистские, экологические, урбанистические, антирасисткие, этнические и пр. Отметим, к тому же, сдвиги в культурной сфере в целом, например, в области искусства, где прежняя ситуация господства определенных культурных моделей уступает место разным способам выражения культуры, которые теперь могут сосуществовать и взаимодействовать во всем мире без установленных иерархий и любых исключений Европа перестает быть главенствующим культурным центром западного мира, музыка, скульптура, живопись и искусства всех регионов мира универсализируются, распространяются повсюду, сосуществуя рядом с иными системами мировидения в новых условиях культурного и социального полицентризма. Происходит отказ от моноцентризма как глобального механизма функционирования социума, что является отражением новой, радикально иной ситуации мирового капитализма, которая после 1968-1973 годов переходит в ситуацию исторической бифуркации". Здесь больше не работает комплекс механизмов стабилизации и репродукции системы мирового капитализма, что говорит как об ее неизбежном конце, так и о жизненной необходимости глубинных изменений и трансформаций. Следуя этой проницательной гипотезе И. Валлерстейна, мы можем спросить себя, не началась ли в 1968 году, наряду с всеобщей культурной революцией со всеми вытекающими из нее последствиями, также и заключительная фаза современного капитализма, зародившегося около пятисот лет назад? Но. как нам напомнило поколение 1968-го во всем мире, история - не автоматический однонаправленный процесс, это процесс, который мы конструируем своими коллективными действиями и размышлениями, внося свой вклад в выбор из возможных путей развития в соответствии с условиями каждого данного исторического момента. Именно благодаря этим коллективным действиям и интеллектуальным усилиям 1968 год можно будет вспомнить и через сто лет как момент, обозначивший финальный этап истории мировой капиталистической системы и по-

Глава 4

105

следующий переход к некапиталистическому миру, где экономическая эксплуатация, политическое подавление и любая социальная дискриминация должны уйти в прошлое. Возможно, нам не придется ждать до 2068 года, чтобы мир оценил историческое значение 1968 года. В любом случае уроки 1968 года продолжаются, распространяется его влияние, вдохновляя нас ежедневно работать, чтобы реализовать эту возможность. В то же время именно в этом исключительном контексте исторической бифуркации были разработаны и утверждены важнейшие течения мировой историографии, существующие в обширной всеобщей корпорации историков. И именно эти актуальные течения историографии в комплексе позволяют нам обозначить основные элементы на карте самых современных мировых исторических исследований. 1

Общую характеристику этого движения см. Immanuel Wallerstein, «1968: revolucion en el sistema-mundo. Tesis e Interrogantes», Estudios Sociologicos, n. 20, Mexico, 1989. См. также Giovanni Arrighi, Terence Hopkins e Immanuel Wallerstein, «1989, the continuation of 1968», Review, vol. XV, n. 2, Binghamton, 1992. 2 Подробнее см. Immanuel Wallerstein, «1968: revolucion en el sistema mundo. Tesis e interrogantes» cit., Fernand Braudel «Renacimiento, Reforma, 1968: revoluciones culturales de larga duracion», La Jornada Semanal, n. 226, Mexico, 10 ottobre 1993; «La troisieme partie de I'ldentite de la France: la France dans sa plus haute et plus brillante histoire», Les ecrits de Fernand Braudel. Les Ambitios de I'histoire, Editions de Fallois, Paris, 1997; Carlos Antonio Aguirre Rojas, «1968: la

gran ruptura», nel libro Breves ensayos cri'ticos Ed. Universidad Michoacana, Morelia, 2000 3

О ее распространении и о французских событиях см. карту в номере 264 издания Dossiers et Documents de Le Monde, delt'aprile 1998, pag. 5. См. также первую главу книги Christine Faure, Ma/ 68. Jour et nuit, Gallimard, Paris, 1998. Хотя лучшие из последних трудов о 1968 г. почти всегда открываются с перечисления основных вспышек революционного движения в мире, мало кто задается вопросом о глубинных причинах одновременного их возникновения в разных точ-

Историография в XX веке..

106

ках планеты. Именно эту мысль мы пытаемся подчеркнуть здесь, и именно ее развивал в вышеуказанных исследованиях И. Валлерстейн. 4 Об этом см. Eric Hobsbawm, Historia del s/'g/o XX, Critica, Barcellona, 1996. И все же, хотя Хобсбаум пишет о различных изменениях, его оценка движения 1968 отличается от нашей. В любом случае, на наш взгляд, «культурная революция», которую он пытается объяснить как процесс более медленный и постепенный, относящийся ко всему периоду 1945-1990 гг., параллельный «социальной революции» того же времени, смягчает радикальность перелома 1968 года, в этом исследовании ее роль определяется едва ли не как анекдотичная и маловажная. Другую оценку того же периода 1945— 1990 гг., где особое внимание уделяется переломному отрезку 19671973 гг., см в книге: Terence Hopkins, Immanuel Wallerstein The age of transition. Trajectory of the world-system 1945—2025, Zed Books, London, 1996. 5

Самой резкой критике дисциплинарную структуру школы (присутствовавшую в том же виде и на заводах, в больницах, тюрьмах, армии и т. д.) подверг Мишель Фуко. См. его книгу Vigilar у castigar, Siglo XXI, Mexico, 1993. 6 Многие функции СМИ своей эпохи подробно и тонко проанализировал Вальтер Беньямин в исследованиях, вошедших в сборник Oevres, 3 tomi, Ed Gallimard, Paris, 2000. 7 Описания французских событий см в книге Jean-Pierre LE GOFF, Mai '68. L'heritage impossible, La Decouverte, Paris, 1998. См. Также статьи Michelle Zancarini-Fournel, «Changer la vie. Une histoire sociale des annees 68» и Francois Dosse «Les mots pour le dire», вошедшие в журнал Page de libraires, n. 50, Paris, 1998. * Об этом см.: Francois Dosse, «Mai 68: les effets de I'Histoire sur I'Histoire», in Cahiers de IHTP, n. 11, Paris, aprile 1989. ' Мы отсылаем к классическим трудам Пола Томпсоа и Филиппа Жутара. В Мексике эту линию развивает группа Устной истории в Институте Мора под руководством Грасиэлы Де Гарай. Существует также Международная ассоциация устной истории, издающая собственный журнал. 10

См., к примеру, работу журнала History Workshop, книги Village life and Labour, Routledge and Kegan Paul, London, 1975 e Historia popular у teoria socialista, Critica Grijalbo, Barcelona, 1984.

Глава 4

107

" Мы говорим о том комплексе трудов, в которых делаются попытки рассмотреть проблемы культуры с самых разных точек зрения. См., например, размышления о методологии у Jacques Le Goff, «Las mentalidades: una historia ambigua», в книге Hacer la hisforia, vol. 3, Laia, Barcellona, 1980, Carlo Ginzburg, Mitos, emblemas, indicios, Gedisa, Barcellona, 1994, Peter Gay, Freud for historians, Oxford University Press, Oxford, 1985, Edward P. Thompson, The poverty of theory, Merlin, London, 1978, Robert Darnton, The kiss of Lamourette. Reflections in cultural history, 1W. W. Norton & Company, New York 1990, или Alf Ludtke, Histoire du quotidienne, Maison de Sciences de I'Homme, Paris, 1994. 12

Это подчеркивает ценность работы Норберта Элиаса. См. El proceso de la civilizacio'n, или La sociedad cortesana. См. также Carlos Antonio Aguirre Rojas, «Norbert Elias, historiador у cn'tico de la modernidad», в книге Aproximaciones a la modernidad, Edizioni della UAM Iztapalapa, Mexico, 1997. 13 В мире новой культурной истории культуры выделяются такие работы, как Carlo Ginzburg El queso y los gusanos, Ed. Oceano, Mexico, 1998, Historia nocturne, Ed. Muchnick, Barcellona, 1991, Rapporti di forza. Storia, retorica, prova, Ed. Feltrinelli, Milano, 2000, Tentativas, Ed. Universidad Michoacana, Morelia, 2003 и Ninguna Isla es una Isla, Ed. Universidad Juarez Autdnoma de Tabasco, Villahermosa, 2003. u

С этой точки зрения, интерес представляют все работы представителей школы итальянской микроистории. К примеру, см.: Giovanni Levi, La herencia inmaterial, Nerea, Barcellona, 1990, Maurizio Gribaudi, Itineraires ouvriers. Espaces et gropues sociaux a Tourin au debut du XXeme siecle, Editorial de la EHESS, Paris, 1990, Carlo Ginzburg, El queso у los gusanos, Muchnick, Barcellona, 1984 и Carlo Ginzburg e Adriano Prosperi, Giochi di pazienza, Einaudi, Torino, 1975. 15

C M . Immanuel Wallerstein et al., Abrir las ciencias sociales, Siglo XXI, Mexico, 1996. * Приведем, к примеру, течение Анналы и их парадигму глобальной истории. Об этом см. Carlos Antonio Aguirre Rojas, Los Annales у la historiografia francesa, Quinto Sol, Messico 1996, Fernand Braudel у las ciencias humanas, Montesinos, Barcellona, 1996, и Braudel

a debate, Coedicion Fondo editorial Tropykos/Fondo editorial Buna, Caracas, 1998.

Историография в XX веке...

108 17

Лучше всего этот кризис системы знаний отражает труд Мишеля Фуко, см. Las palabras у las cosas, Siglo XXI, Mexico, 1986 e La arqueologia del saber, Siglo XXI, Mexico, 1985. 18 По этой проблеме см. работы И. Валлерстейна, П. Розенау, И. Стенгерс и др. в библиографии Ричарда Ли, опубликованной в специальном выпуске: Review, vol. XV, п. 1, Binghamton, 1992. " См. Е.Р. Thompson, Historia social у antropologia, Istituto Mora, Mexico, 1994 и Jacques Revel (dir.), Jeux d'echelles. La microanalyse a /'experience, Coedicion Gallimard/Le Seuil, Paris, 1996. 10 C M . Paul Veyne, Comment on e'crit I'hisioire, Editorial du Seuil, Paris, 1978, и Michel De Certau, La escritura de la historia, Edicion de la Universidad Iberoamericana, Mexico, 1985. 21

Об этом см. Carlos Antonio Aguirre Rojas, «Tesis sobre el itinerario de la historiografia del siglo XX. Una vision desde la larga duracidn», Rivista Protohistoria n. 2, Rosario, 1998. " Эту гипотезу предложил И. Валлерстейн. См. книгу Despue's del liberalismo Siglo XXI, Mexico, 1996.

Глава 5

Западная историография сегодня ...социалисты-интеллектуалы должны занимать свое безусловное пространство: у них должны быть свои журналы, свои теоретические и практические центры, места, где трудятся не ради титулов и кафедр, а ради изменения общества. Эдвард П. Томпсон, «Интервью», 1976.

В ситуации мировой нестабильности начала третьего тысячелетия мы можем задаться вопросом, уместно и нужно ли сегодня писать труд о глобальных итогах исторических исследований в западном мире? Как любой сложный вопрос, этот предполагает множество вариантов ответа. Во-первых, важно еще раз подчеркнуть, что история перестала быть и никогда больше не будет «наукой, изучающей прошлое», в испуге отстранившейся от фактов и событий настоящего. Напротив, теперь историческая наука всегда обращена к настоящему, она погружена в него полностью, находя в нем не только источник тем для исследования, но способствуя его пониманию и диагнозу в широкой временной перспективе. Если история служит инструментом самодиагноза и анализа настоящего, в соответствии с определением «науки о людях во времени»1, то мы понимаем, что итог общего состояния исторических исследований в актуальном срезе должен стать частью необходимого и обязательного контроля над тем культурным арсеналом, на который современное общество рассчитывает, чтобы понять себя.

110

Историография в XX веке...

Во-вторых, необходимо полностью переосмыслить латинскую сентенцию historia magistra vitae, которая, указывая на глубокую и неразрывную связь между прошлым и настоящим, заставляет нас задуматься о том особом пункте, на котором остановилась сейчас историческая наука. Полностью изменившись за последние полвека, история сейчас служит определенным социальным целям, выполняя самые противоречивые и разнообразные социальные функции и роли2. При помощи истории критиковали и легитимировали власть, к исторической памяти взывали как социальные консерваторы, так и те, кто хотел преобразовать общество. Какие уроки извлекла сама историческая наука из этого противоречивого и разнообразного опыта, какие цели соответствуют ее именно научной природе? И какие из этих функций должны выполняться сегодня? В-третьих, на наших глазах происходит процесс радикального переосмысления как исторической науки, так и актуальных социальных наук в целом. И это - не в ключе пресловутого и плохо обоснованного «кризиса исторической дисциплины», а в свете очевидной слабости организующей эпистемы всей системы знаний, подразумевающей необходимость реорганизации и реструктуризации всех форм человеческого познания оказывает решающее влияние на сферу, традиционно связанную с нашей дисциплиной, или научной историей3. Глобальное переосмысление наук, знаний, социальных наук и научной истории возвращает нас к необходимости подвести общий итог сложившейся ситуации и рассмотреть основные тенденции исторической науки, в значительной же степени обусловленные контекстом актуальных изменений. В-четвертых, важно проанализировать сегодняшнее состояние исторических исследований, чтобы отстоять необходимость повседневной практики исторической саморефлексии Подобная практика является одной из основных целей направления «истории историографии», но в Латинской Америке ей уделяется мало внимания, она развивается маргинальной эпи-

Глава 5

111

зодически, лишь время от времени появляясь в трудах отдельных видных исследователей. Утверждая важность повседневной систематической практики изучения эволюции исторической дисциплины, такое подведение итогов привлекло бы внимание латиноамериканских историков к необходимости заполнения лакуны в наших исторических исследованиях, образовавшейся из-за отсутствия серьезной исторической критики новейшей мировой историографии4. Рассматривая подведение итогов развития новейшей историографии как утверждение истории в качестве инструмента анализа настоящего, как ревизию и определение функций исторической науки, как попытку внести вклад в пересмотр всей системы знаний, можно применить несколько гипотез о специфической конфигурации западных исследований в проживаемые нами первые годы второго тысячелетия.

Пытаясь адекватно проанализировать общий контекст развития западной историографии, нам придется вспомнить глубокий переворот, вызванный во всем культурном пространстве всемирной культурной революцией 1968 года, и не только потому, что основные действующие лица современной историографии — это, как правило, дети интеллектуальной конъюнктуры, сложившейся как раз благодаря революции конца 60-х годов, но прежде всего потому, что в этом новом культурном и историографическом пространстве, возникшем за последние десятилетия, утвердились неотъемлемые характеристики современной западной историографии. Эти общие характеристики, отражая в историографии глубинные изменения, составившие основу культурной революции 1968 года, определят весь комплекс историографических проектов и течений, представляющих сегодня авангард новейших исторических исследований5.

112

Историография в XX веке...

У всех существующих сегодня в мире передовых направлений историографии есть общие черты, которые можно выделить, если отбросить национальную и региональную специфику. Эти общие черты уточняют характеристики и контуры самой развитой в мире западной историографии, остающейся на плаву благодаря историографической инерции, хотя и лишенной своего содержания и возможности обновления в будущем. Так, сегодня очевидно, что старая позитивистская историография XIX века превратилась в живой труп. Своим присутствием во многих университетах и исследовательских центрах мира она обязана лишь поддержке со стороны по сей день господствующих политических сил. Действительно, позитивистская история, с ее эрудитским и описательным характером, стала вяло нейтральной, некритичной, угодной властвующим в мире режимам. Она обеспечивает их необходимыми версиями официальной истории и продолжает свое существование, получая поддержку во всем мире, несмотря на все более очевидный анахронизм и выхолощенность6. Эта историография была мертва уже на протяжении десятков лет. В течение всего двадцатого века она оказалась неспособна сделать ни единого исторического открытия, не выработала никакого нового метода или теории, техники или процедуры современного историографического анализа. Упомянутые же общие черты характеризуют действительно живую современную историографию, которая находит свое выражение в многочисленных проектах, развивающих и обновляющих западную науку. Они также отражают критическое отношение к «живому трупу» позитивистской историографии. Первая общая черта - это уже упоминавшееся включение настоящего в историю. Целью становится как окончательная легитимация настоящего в качестве полноправного объекта исторического научного исследования, так и утверждение истории как науки, анализирующей настоящее. Так, самые продвинутые современные историки, стирая границу между

Глава 5

113

прошлым и настоящим, и предоставляя последнему полное право стать объектом исторического исследования, уничтожают искусственные эпистемологические барьеры, возведенные девятнадцатым веком между историей и другими социальными науками. Таким образом, они просто и непосредственно открывают путь свободному движению истории через пространства всех дисциплин, занимающихся изучением общественного человека во времени. Не случайно все основные актуальные направления историографии после 1968 года свободно отстаивают и с полным правом вырабатывают свои методы, концепции, теории, техники и проблемы, прежде ассоциировавшиеся только с географией, антропологией, экономикой, социологией и другими «социальными науками». Таким образом, когда итальянские микроисторики обращаются к достижениям Франкфуртской школы или английской антропологии, или когда четвертое поколение «Анналов» интересуется социологией действия или конвенциональной экономикой, или когда перспектива «миросистемного анализа» соседствует с теорией хаоса и комплексными исследованиями, а британская социалистическая история вырабатывает концепции «классового сознания» или «моральной экономики», во всех этих случаях очевидны следы беспрепятственной миграции через социальные науки, как осознание неизбежного взаимодействия между историей и настоящим Вторая линия, повторяющаяся в новых течениях историографии, это радикальное принятие разнообразных затруднений, подразумеваемых природой истории как науки, имеющей фундаментальные социальные последствия. И не только потому, что она перестает быть хроникой героев, королей, полководцев, сословий, элит и выдающихся личностей и становится областью изучения и объяснения социальных и коллективных процессов, народной культуры, масс и крупных социальных групп, но и потому, что она полностью принимает на себя социальную ответственность истории, всегда пронизанной идеологией и подчиненной требованиям социально-политическо-

114

Историография в XX веке...

го заказа. Не случайно, что после 1968 года снова происходят серьезные дебаты о смысле и идеологических рисках труда историка, в центре дискуссии при этом оказывается тема социальной ответственности истории, а также социальное применение различных исторических дискурсов. После этого стало невозможно требовать абсолютной «беспристрастности» или «нейтральности» от исторических трудов, напротив, предполагалось, что в своей профессиональной деятельности историки обязательно занимают определенную идеологическую или общественную позицию, и эта позиция во многом определяет границы возможного использования и социальные функции полученных результатов. Мы увидим, что представители всего авангарда историографических течений открыто заявляют, что они пытаются, к примеру, создать культурную историю «с точки зрения жертв», или защитить критическую историю, они объявляют себя антипостмодернистами или занимают позицию рационализма, строят свободный исторический дискурс, отстаивают концепцию истории как контр-памяти, как дискурса, идущего против течения, как интеллектуальное упражнение, ведущее в направлении, противоположном утвердившимся и доминирующим идеям7. Эти открытые заявления свидетельствуют, что невозможно создать «невинную», «чистую» по отношению к своей социальной функции историю, и утверждают также, что практически во всех своих актуальных версиях современная западная историография занимает прогрессивные левые позиции, двигаясь в направлении, противоположном официальной, традиционной, позитивистской, поддерживающей власть истории, отстраняясь от стерильных постмодернистских и иррационалистических подходов. Если история была орудием и инструментом власти или сопротивления и мятежа, если память использовалась, чтобы умолчать, навести туман, или заставить помнить и свидетельствовать, то абсолютное большинство крупных современных западных историков критической направленности выступает за

Глава 5

115

открытое использование освободительной и в то же время радикальной контр-памяти Это, на наш взгляд, происходит потому, что мы являемся свидетелями всемирного исторического транзита, конца эры капитализма, отмеченного необходимостью поиска новой модели глобальной реорганизации общества во всем мире, модели общества без эксплуатации, политического деспотизма и социальной дискриминации. Третья важная черта, общая для всех направлений актуальной историографии, это осознание очевидного кризиса и слабости фрагментированной эпистемы для познания общества, сложившейся в последней трети XIX века, разделившей пространства гуманитарных и социальных наук и в итоге выработавшей спектр различных дисциплин, развивавшихся на протяжении большей части XX века. После 1968 года эта эпистема стала стремительно рушиться в самом своем основании, и в то же время начался процесс реорганизации всей системы социальных наук, включая науки о «культурах» и систему гуманитарного знания. Этот процесс продолжается до сих пор*. Вместе с полной реорганизацией системы «наук» и знаний о человеке, переоценкой значения и роли истории, введением основных значений переменной времени как в физике и термодинамике, современной эстетике, так и в социологии, экономике, политологии, культурологии и литературоведении, современная историография все больше стремится преодолеть ограниченные воззрения на «интердисциплинарность» или «плюридисциплинарность». соглашаясь с необходимостью выработки новых «унидисциплинарных» воззрений в области социально-исторической проблематики, что возвращает нас к взглядам Фернана Броделя, или еще раньше - Маркса9. И наконец, четвертая объединяющая актуальные исторические проекты западной науки черта, это расцвет и экспансия во всем ее пространстве истории историографии. Возвращаясь к традиции, изначально получившей широкое распространение в Италии, отчасти проявившейся в «Анналах» Марка Блока, Люсьена Февра и Фернана Броделя, все направления со-

116

Историография в XX веке...

временной исторической науки в последние тридцать лет стали придавать больше значения изучению истории историографии: начали появляться специализированные журналы, организуются коллоквиумы, круглые столы и т. п. В условиях вышеупомянутого исторического перехода история обязана как бы посмотреть на себя в зеркало и использовать для самоанализа весь исследовательский инструментарий, разработанный и усовершенствованный в течение последних ста тридцати лет. Поэтому, опираясь на развитие истории историографии, стали процветать периодические издания, частично или полностью представляющие результаты этой историографической работы. Вспомним такие журналы, как Espaces Temps или Cahiers Марка Блока во Франции, итальянские Storia della Storiografia или la Rivista di storia della Storiografia moderna (теперь выходящий под названием Storiografia), барселонский Manuscrits и валенсийский Historia social аргентинские Entrepasados и Prohistoria, бразильский Di'alogos, перуанский Nueva si'ntesis, кубинский Debates americanos, мексиканские Eslabones и Secuencia, немецкий Comparative португальский Historia das ideias, американский Review, или английские New Left Review и History Workschop. Такое присутствие истории историографии в современных исторических исследованиях позволило не только создать общую «карту» нашей дисциплины в XX веке10, оно также способствовало развитию более четкого самосознания историка, пониманию смысла историографической практики. Осознание собственной истории - это не только окончательная потеря «невинности», но, прежде всего, основание для вступления истории на маргинальные ранее недоступные территории: в сфере педагогики, музейного дела, сохранения остатков прошлого, создания исторической памяти и восстановления живой связи между разнообразным «прошлым» и нашим настоящим. Отмеченные четыре линии, хоть и объединяют все направления актуальной историографии, будут уточняться и набе-

Глава 5

117

рут вес во всех сферах западной историографии, к детальному рассмотрению обшей конфигурации которой мы сейчас перейдем

Уточняя особенности сегодняшней конфигурации западных исторических исследований, мы должны снова вернуться к переменам, вызванным культурной революцией 1968 года. Потому что все очевиднее, что после этой символической даты конца 60-х годов мы оказались в новой, совершенно беспрецецедентной ситуации в контексте взаимоотношений всего комплекса разнообразных национальных историографии мира. Приблизительно между 1870 и 1968 годами модель историогграфии западного мира характеризовалась наличием гегемонического центра, который обычно совпадал с национальным пространством или лингвистически однородной зоной, окруженной многими историографическими сателлитами, имитировавшими, воспроизводившими или копировавшими - в той или иной мере - центр. После 1968 года мы оказываемся в новой ситуации многополярности и полицентризма, формируется поколение исторической инновации, означившее переход к историографии, где открыто соревнуются различные сильные полюсы, появляются новые, становясь местом важных дискуссий, создаются значительные труды, открывается новая проблематика и новые линии исследования. Вместе с этим изменилась сама общая динамика функционирования историографии и всей западной культуры. Сегодня мы видим, что в течение трех десятилетий происходил постепенный распад материальной и социальной основы существования централизованной модели. Распад и потеря основы объясняются, на наш взгляд, переходом мирового капитализма в новый исторический этап, в финальную стадию своего существования, в фазу действия новой исторической системы, приходящей ему на смену". Так. становится все возможней

118

Историография в XX веке...

ситуация, в которой, уничтожая все формы интеллектуального колониализма и возрастного притеснения со стороны гегемонических культур, создаются реальные основания для подлинного культурного обмена, где интересные перспективы разрабатываются не только в Европе или США, но культуры всего мира становятся равноправными и одинаково подготовленными соучастниками в процессе создания новой, более демократичной, разнообразной универсальной культуры. Подобная культурная трансформация становится выражением нынешнего исторического перехода и отражается в плане историографии в форме означенного полицентризма. Это означает, что в любом историографическом национальном про-

странстве возникают инновационные направления исследования, что авторы из разных стран мира могут создавать труды, способные через десятилетия стать «классикой» историографии начала этого тысячелетия. Эта ситуация призывает всех историков принять участие в намечающейся уже сейчас историографической инновации. Благотворное влияние так называемой зашиты «мультикультурных» перспектив и позиций все заметнее сказывается в разнообразных исторических и прочих научных коллоквиумах, где мы теперь можем наблюдать равноправные споры наших коллег из Латинской Америки, Африки, Китая и пр. с историками из Европы. Мы также видим все большее количество исследований, создаваемых в Азии, Африке или Латинской Америке, переводимых и комментируемых в любой части мира. Это мощное необратимое движение, с нашей точки зрения, медленно, но верно приближает нас к формированию подлинного мультикультурного, равноправного, уважительного диалога. Но если западная, а, возможно, и всемирная историография уже оказалась в ситуации структурного полицентризма и возможность историографической инновации у нас уже еcть во всех странах мира, то должна образоваться определенная конфигурация, состоящая, с одной стороны, из «сильных полю-

Глава 5

119

сов», занимающих место в авангарде западной науки, и, с другой стороны, из «полюсов зарождающихся», которые постепенно консолидируются и станут возможной альтернативой историографических исследований, но пока находятся лишь на начальной стадии своего развития. Такая конфигурация общей историографии в вышеописанной ситуации актуального полицентризма и меняющихся условий исторического перехода может модифицироваться, дополняться и существенно обогащаться в ближайшие десятилетия. Рассмотрим подробнее те глубокие изменения, которым может быть подвержена эта конфигурация.

Наблюдая весь комплекс исторических исследований, бывает трудно упорядочить имеющиеся направления историографии и связанных с ними авторов. Авторы и направления, первооткрыватели новых исторических перспектив, распространенных и обсуждаемых во всем западном мире, - а порой и не только в западном - предлагают нам разнообразные модели, процессы, концепции, парадигмы и практики, которые сегодня необходимо знать и использовать, чтобы иметь право называться историком. Все направления и авторы вынуждены приспосабливаться к существовавшим и существующим до сих пор условиям обычных публикаций в научных журналах, которые организуют пространство перспектив и тенденций историографии. Утверждая путем публикаций в периодических изданиях свое видимое и значимое присутствие в мировой науке, эти направления и перспективы стали «сильными полюсами» актуальной историографии, которые нельзя игнорировать видному историку, желающему соответствовать требованиям своей эпохи. Поскольку прошлое невозможно превратить в tabula rasa, то все «сильные полюсы» самой современной историографии образовались в прямой связи с предыдущими научными тра-

120

Историография в XX веке...

дициями, то опровергая их, то критически и творчески переосмысляя, то сочетая ранее разделенные элементы. Так, первый «сильный полюс» западной историографии представлен четвертым поколением ошибочно окрещенной «школы Анналов». которое, с 1985 года занимаясь разработкой нового аналитического проекта, открыто утвердилось после 1989 года с публикацией выпуска-манифеста за ноябрь-декабрь 1989 года и последующими внутренними организационными, институциональными и, прежде всего, интеллектуальными изменениями, происходившими вплоть до наших дней12. Первый сильный историографический полюс связан со знаменитым журналом, сегодня называющимся Annales Histoire, sciences sociales (Анналы. История, социальные науки)

Главным образом, он воплощал собой внятную попытку преодоления анахроничной истории ментальностей, которая была основной темой аморфного и неоднозначного проекта Анналов с 1969 по 1989 г. Четвертые Анналы оспаривают историю ментальностей и выступают в поддержку социальной истории культурных практик, направления, развиваемого до сих пор такими авторами, как Роже Шартье13. В то же время, и всегда в открытом противоречии с третьим поколением Анналов, поколение последнего десятилетия попыталось основательно обновить области экономической истории и социальной истории. Возвращаясь к проблемам, рассматриваемым сегодня новейшими направлениями экономической истории, количественной и серийной истории, или знакомясь с новой версией исторической антропологии, четвертые Анналы начнут диалог с социологией действия и конвенциональной экономикой, чтобы соединить свои открытия и историю и обновить разнообразные формы социальной истории. Пытаясь эксплицитно ввести в свои повседневные исследования и дискуссии также комплекс лекций и результатов «смены шкалы» и особых положений итальянской микроистории 14 , историки четвертого поколения определят другое важное направление своего интеллектуального проекта

Глава 5

121

Следуя путем обновления социальной истории и отстаивая «французскую ассимиляцию» итальянской микроистории, после 1989 года «школа Анналов» вернулась к серьезному методологическому спору, оставшемуся открытым после третьего поколения, настаивая на «строгой» междисииплинарности, на переходе от одной дисциплины к другой, упорядоченной концепциями, моделями и проблемами, и ставя под вопрос актуальность долгосрочных перспектив или глобальной истории, возвращаясь к горизонтам Броделя15. Совместно с журналом Анналы История, социальные науки, до сих пор остающимся самым распространенным в западном мире специализированным историческим изданием (это не означает, что он непременно самый инновационный и важный), французский полюс западной историографии оказался сегодня перед настоящей дилеммой, разрешение которой отчасти повлияет не только на будущее всего направления Анналов, зародившегося в 1926 году, но также и на роль французской историографии на мировой сцене исторических исследований в будущие десятилетия. Второй сильный полюс актуальной историографии составляет комплекс перспектив и направлений исследований, группирующихся под названием британской социальной историографии. Эти перспективы появляются последовательно и сосуществуют по сей день. Все они соглашаются в необходимости защищать историю и угнетенных в истории, придерживаются левых позиций и либо открыто исповедуют различные формы марксизма, либо ведут социалистическую и феминистскую линии 16 . Так, возвращаясь к своим корням, в некоторых направлениях, в послевоенный период, британский полюс современной историографии образовался в связи с созданием, выпуском и регулярной публикацией трех важных для исторических исследований западного мира журналов Past and Present, New Left Review и History Workshop. Эти три британских издания играют серьезную роль в исторической периодике и своими различия-

122

Историография в XX веке...

ми определяют также три основные тенденции второго сильного полюса инновационной историографии. Все эти тенденции утвердили свою самостоятельность и они продолжают существовать сегодня, разделяя сферы актуальной английской историографии и внося свой вклад в обновление науки. Команда журнала Past and Present, основанного в 1952 году, представляет старшее из направлений, объединяющее тех, кого мы бы определили как британских марксистов традиционного толка. Их взгляды соответствуют стандартам, выработанным по канонам марксизма до культурной революции 1968 года, во многом открывшего в интеллектуальной среде Великобритании 1950- 1960-х годов всё пространство подлинной социальной истории, уделяющей основное внимание анализу социальных классов и их борьбы, изучению рабочих и крестьян, социальных движений и экономических процессов Английской революции. Промышленной революции и периода феодализма. Эта марксистская социальная история сформировалась благодаря работам таких авторов, как Эрик Хобсбаум, Кристофер Хилл, Родни Хилтон и др. Опираясь на традиционные концепции марксизма, это направление пыталось «вырастить» в Англии антипозитивистскую историю, сосредоточенную прежде всего на крупных темах экономической и социальной истории. Однако оно не изучало ни насыщенность, ни сложность используемых марксистских категорий, не пыталось восстановить редко замечаемые марксистами той эпохи оригинальные концепции Маркса, поверхностно затрагивая, к примеру, некоторые темы истории культуры и демонстрируя марксизм, который, по сравнению с позитивистской историей был огромным прогрессом, но перед лицом культурных инноваций революции 1968 года выглядел уже проблематичным и ограниченным Но до сих пор это ответвление британской социалистической истории считается важным пунктом актуальной западной историографии17. Как революция 1968 года вызвала объединение «старых» и «новых левых», так 60-е годы в Англии породили вторую тен-

Глава 5

123

денцию, связанную с журналом «новых левых» New Left Review. Он собрал вместе таких людей, как Перри Андерсон, Робин Блэкберн, Бенедикт Андерсон и такого выдающегося историка, как Эдвард П. Томпсон, перешедшего из группы Past and Present в новую, образовавшуюся после глубинного перелома конца шестидесятых. Это направление попытается обновить форму истории, и в какой-то мере наследует, но переосмысляет представления первой группы. Их история останется в пределах истории социальной, но попытается ввести некоторые новые темы, как, например, характеристику абсолютистских государств, переход от античности к феодализму и даже сама история западного марксизма Так, новое левое движение отстаивает на новых основаниях и при помощи новых аргументов старые тезисы, давно разработанные официальной советской историографией и подвергнутые критике группой Past and Present. Некоторые представители New Left Review реабилитируют их в 1970-1980-х годах18. В попытке обновить свою теоретическую базу и поднимая социалистическую историю до внутриевропейских дебатов, вторая группа сближалась даже с позициями альтюссериансгва, что защитило и способствовало ее развитию в интеллектуальном пространстве Великобритании. Это, помимо затруднения характеристики теоретических воззрений второй группы, вызвало интересный спор, продемонстрировавший, что именно было жизненно важно для этого британского полюса 1970-1980-х годов19. Появившись на свет в климате великих трансформаций 1960-х годов и утверждая свое присутствие на протяжении всего этого десятилетия, тенденция New Left Review в некотором роде повторила кривую, прожитую поколением 1968-го в мире от большого успеха и значительного присутствия в 19701980-х годах до его уменьшения в 1990-х двадцатого века и первых годах двадцать первого. То же наблюдается и в английской историографии и актуальных западных исторических исследованиях: роль этого направления теряет свое былое значение.

124

Историография в XX веке...

но это не противоречит тому, что это направление британской науки просуществовало до наших дней и остается открытым новым путям развития историографии форумом и обязательным пунктом современных исторических исследований Третья составляющая английского «сильного полюса» - это группа журнала History Workshop, которая, объединившись после 1968-го года, строилась на радикальной гипотезе, что историю должны создавать ее действующие лица и главные герои, т. е. сами эксплуатируемые подавляемые классы, ежедневно обновляющие общество. Действительно, если внутри этого глобального социального воспроизводства именно они творят социальное богатство, организуют забастовки и протестные движения, каждый день переделывают и поддерживают мир. борются против капитализма, проходят через конфликты, строят города, «кроят» повстанческое сознание и новые формы социального сопротивления, то они и создают реальную историю во времени. Если они являются подлинными творцами истории, то логично потребовать, чтобы они сами реконструировали ее интеллектуально, предоставляя ей опору в виде их повседневного опыта, напрямуя рассказывая о нем, объясняя, интерпретируя для нас, отталкиваясь от самого соприкосновения с реальной историей. Здесь же появляются и знаменитые «исторические лаборатории», давшие название журналу и рожденные отчасти английским опытом истории образования для взрослых. «Профессиональные» историки и академики делятся познаниями с угнетенными, при помощи своего интеллектуального инструментария предоставляя им слово и канал, которых у них никогда не было. Этот беспрецедентный опыт сотрудничества «профессиональных» историков с субъектами истории, открывает пространство не только широкому и мощному развитию актуальной устной истории 20 , но уточняет также специфический профиль этого третьего направления английского историографического полюса. Его особенностями становятся подлинно критическая история академических воззрений, обра-

Глава 5

125

шение к народу, недоверие к академическим марксистам (отсюда провозглашение себя «социалистами», а не марксистами), но в то же время открытое отношение к любому социальному движению, направленному против системы, будь оно феминистическое или экологическое, крестьянское, местное или городское, антирасистское или заявляющее о какой-либо социальной дискриминации 21 . Это направление отстаивает прежде всего построение истории «снизу», т.е. от народных классов и крупных социальных групп к обществу в целом. Внутри британского полюса оно наиболее чувствительно к политическому и социальному направлению исторической практики и функционирует в то же время как пространство для столкновения и распространения всей историографии, связанной с социальным антикапиталистическим протестом в разных странах мира. В определенный момент к третьей тенденции британской «левой» историографии присоединился, возможно, самый выдающийся английский историк XX века Э.П. Томпсон, выдающийся не только тем. что в его личной биографии и интеллектуальном пути сосредоточились все три линии второго сильного полюса историографии, но прежде всего, новизной и глубиной его особого вклада в науку". Третий сильный полюс современной историографии составляет итальянская микроистория. Ее перспективы развивались в важнейших дебатах зарождающейся социальной итальянской истории, развившейся после окончания Второй мировой войны в кругах марксистской историографии и левого движения 1960-х годов. Она укрепится и оформится в 1970-е годы вокруг команды знаменитого сегодня журнала Quaderni Storici. Микроисторическая перспектива историографии всегда критически настроена, выражает прогрессивные взгляды, внимательна к социально-политической ориентации исторической практики. Ее базовое методологическое ядро — принцип «смены шкалы», способ историографического обновления путем

126

Историография в XX веке...

введения микроисторического измерения как «экспериментальной площадки» исторического исследования23. Критике, таким образом, подвергаются недостатки макроисторических моделей, пользовавшихся успехом в 1950—1960-х годах Они утратили смысл, отбросив свой источник - анализ особенностей и деталей. Итальянские микроисторики призвали к смене масштаба и переходу на микроисторический уровень, но не ради отказа от макроистории, а для ее обогащения и обновления, пытаясь переформатировать ее через экспериментальную перспективу микроанализа. Так они обновляют не только подход к старой диалектике общего (макро-) и частного (микро-), но и весь комплекс методологических практик и перспектив в работе историка. Отходя, таким образом, от простой локальной (или даже региональной)24 истории и предоставляя ей бесконечные возможности для интеллектуального обогащения, итальянская микроистория радикально противостоит всем вариантам исторического постмодернизма. Она критикует как Хейдена Уайта, так и Мишеля де Серто, в частности, устами таких исследователей, как Карло Гинзбург, Джованни Леви, Эдуардо Гренди и др. Итальянская микроистория в ситуации исторического перехода разделилась на два отдельных направления, сосредоточившихся на различных сферах исследования. Так, первая ветвь включает в себя работы Эдуардо Гренди, Джованни Леви. Симоны Черрути, Маурицио Грибауди и других. Она разворачивается, как правило, в сфере экономической и социальной истории, делает упор на исчерпывающе подробный анализ микроисторического универсума, возвращаясь к понятиям «насыщенного описания» Клиффорда Геертца и «сетевого анализа» Фредерика Барта25. Вторая ветвь микроистории представлена, прежде всего, блистательными работами Карло Гинзбурга и сконцентрирована на истории культуры. Это не просто оригинальная модель культурной истории. Она не только отстаивает и воплощает радикальное намерение воссоздать историю «от

Глава 5

127

лица жертв» (народных классов), но и эксплицирует «парадигму косвенных улик». Это фундаментальная составляющая не только для историографии, но и для других социальных наук (и даже для медицины), со всеми сложными и существенными эпистемологическими последствиями. В то же время, в дополнение к микроисторическому подходу к истории культуры, был разработан также морфологоисторический метод, чтобы развиться позже в более общее исследование всего комплекса культуры и, следовательно, всех импликаций и трудностей транскультурного и мультикультурного диалога и обмена26. Эти два ответвления итальянской микроистории, несмотря на различия и даже, как в случае с их основными представителями, отдаление от журнала Quaderni Storici, становятся все более влиятельными в пространстве западной историографии И, наконец, четвертый сильный полюс актуальной западной историографии составляет группа Центра Фернана Броделя при Нью-Йоркском университете в Бингхэмптоне, которую представляет Иммануэль Валлерстейн, разработавший в последние двадцать пять лет распространенную сегодня методологическую перспективу "world-system analysis". Основным форумом, механизмом и местом концентрации этой космополитической, открытой группы стал журнал Review, не ограничиваясь исторической проблематикой, заявляет о себе как критическое издание по социальным наукам вообще. Эта широкая и полемическая перспектива уходит корнями как в оригинальный марксизм, так и в его версии XX века, не говоря уже о фундаментальной роли трудов Фернана Броделя, постоянно отстаивавшего центральное значение и незаменимость глобальной истории и перспективы "большой временной длительности» (longue duree) в историческом анализе, оставаясь при этом на радикально критической позиции 27 . Таким образом, руководствуясь этими тремя требованиями, перспектива «миросистемного анализа» напрямую проти-

128

Историография в XX веке...

востоит анализу «социальных единиц», принимаемому огромным большинством ученых XX века, т. е. анализу в границах какого-либо общества, государства, нации. Но ведь если капитализм был исторической системой мирового масштаба, то именно эта система должна подлежать анализу как единая глобальная целостность28. Критикуя «ограниченность» исследований социального национальными рамками, эта перспектива анализа подчеркивает обусловленность любой национальной динамики более универсальной глобальной динамикой, игнорирование которой фальсифицирует и ограничивает возможные интерпретации Иммануэль Валлерстейн, Джованни Арриги и вся группа сторонников этой перспективы обязывают нас рассматривать любую проблематику в мировом масштабе, непременно задаваться вопросом о глобальных причинах или элементах универсальной динамики глобальной целостности, ставших решающими для порождения и фукционирования локальных, региональных или национальных феноменов, которые мы пытаемся объяснить. Так, из многих примеров можно выделить разнообразные движения 1968 года, или, скорее, второй половины шестидесятых, как различные формы выражения подлинной глубинной «культурной революции» внутри комплекса системы-мира. В этой революции неслучайно повторяются практически во всем мире одни и те же элементы и общие черты. Равным образом, благодаря мировой перспективе в качестве единицы анализа станет возможно понять, что США уже находятся в фазе падения своего гегемонического мирового могущества, повторяя, начиная с кризиса 1972-1973 годов, кризис Голландии после 1689 года или Англии после 1870 года. В условиях упадка мировой гегемонии США, Япония и Западная Европа уже начинают претендовать на престол гегемона мировой системы. Процесс утраты гегемонического могущества С Ш А невозможно остановить, он объясняет отчаянный и страшный маккартизм, последовавший за трагедией 11 сентября 2001 года.

Глава 5

129

Введя в свой анализ более универсальное измерение глобальной динамики в мировой системе, четвертый полюс западной историографии предложил новое объяснение всей истории современного капитализма, а также основных явлений и исторических процессов XX века, от ленинизма, истории Советского Союза и проекта «социализма в одной стране» до цикла американской гегемонии, революции 1968 года, роли ОПЕК, падения Берлинской стены, войн в Персидском заливе и проблемы Косово, фактов 11 сентября, вторжения в Афганистан и Ирак и многих других29. Эта перспектива также способна развенчать нынешнюю конструкцию системы наук о культуре и социальных наук, утверждая новую, более сложную конструкцию унидисциплинарности30. Четвертый сильный полюс исторических исследований завершает первую часть глобальной карты актуальной историографии, которая не будет понятна без рассмотрения ее второй части, объединяющей полюса «зарождающиеся».

Наряду с четырьмя сильными полюсами, конкурирующими в западной историографии, важно подчеркнуть присутствие полюсов «зарождающихся». Они еще не обладают силой, не добились признания и распространения, но уже представляют интересные перспективы, которые в течение ближайших двадцати-тридцати лет смогут стать новыми «сильными полюсами» исторических исследований в западном мире. И не только потому, что существование всех направлений и тенденций историографии конечно, но и потому что новая полицентрическая ситуация западной историографии после 1968 года усилила и преумножила различия в подходах к занятию историей. К тому же, при внимательном рассмотрении четырех сильных полюсов становится ясно, что практически все они стал-

130

Историография в XX веке...

киваются с проблемой смены поколений. И здесь, спокойно анализируя различные обстоятельства, мы понимаем, что на сегодня нет достойных наследников тех ярких персоналий, которые создали собственные школы и представляли свои концепции в важнейших исторических изданиях западного мира. Где последователи Бернара Лепти, Эрика Хобсбаума, Перри Андерсона или Э.П. Томпсона? Где интеллектуальные наследники Эдуарде Гренди, Джованни Леви, Карло Гинзбурга, Иммануэля Валлерстейна или Джованни Арриги? В некоторых случаях (а их меньшинство) на эти вопросы можно попытаться ответить, однако ясно, что наследники и последователи еще не получили ни интеллектуального права, ни институциональной силы, чтобы обеспечить себе подобный статус. И даже если этот вопрос никогда не в о з н и к а е т вне условий для его решения, ясно, что одним из возможных последствий будет упадок одного из сильных полюсов актуальной историографии из-за ухода одной из ярчайших его фигур. Поэтому важно пытаться отметить те «зарождающиеся» полюса актуальной западной историографии, которые смогут заменить существующие в момент их упадка. Так, первый важный формирующийся центр составляет новая русская историография, которая, будучи воспитана на базовых положениях Маркса, порвав с упрощением и вульгаризацией «советского марксизма», развивалась в сфере исторической антропологии. Эта историография, например, начиная с конца 1950-х годов (тогда в маргинальном положении) пристально изучает разработки движения Анналов - уже в 1957 году на русский язык переводится книга Марка Блока «Характерные черты французской аграрной истории»" - и, вновь обращаясь к мыслям и работам Михаила Бахтина, формируется благодаря таким историкам, как Юрий Бессмертный и Арон Гуревич. В последние двадцать лет этот намечающийся центр актуальной историографии образовался вокруг ежегодника «Одиссей» и с его помощью пытался как актуализировать современную русскую историографию, так и упрочить свои оригиналь-

Глава 5

131

ные перспективы в мировой историографии32. Проблема состояла в том. что основные работы и журнал этого центра доступны только на русском языке, а для систематического перевода на другие языки нужны ресурсы и влияние С другой стороны, это направление исторической науки подвержено колебаниям своего непосредственного контекста, те. непредвиденным изменениям, происходящим в самой России. Второй зарождающийся полюс в западной историографии представлен немецкой новой социальной историей (Neue Sozial Geschichte). До сих пор немецкая культура и историография, пережив нацизм, Холокост и Вторую мировую войну, еще не вполне преодолела их ужасные последствия, что важно не только для объяснения, как страна с культурой, уровнем развития и могуществом Германии начала века могла породить такое варварство, но и для того, чтобы восстановить сильные, глубокие, сложные традиции, которые существовали и в историографии, и в социальных науках этой страны еще в 1930-е годы. Интеллектуальные усилия немецкой историографии смогли произвести на свет интересные детища, например, «концептуальную историю», осуществив также серьезный прорыв в обширное пространство социальной истории, в частности, благодаря трудам Рейнхардта Козеллека или Юргена Кокки 3 1 . Эта обновленная немецкая историография снова связывает себя с национальными философскими перспективами и донацистским наследием, включая Франкфуртскую школу, Георга Зиммеля. Макса и Альфреда Веберов, Норберта Элиаса. Она даже оспаривает и критически пересматривает научный вклад движения Анналов, итальянской микроистории, истории повседневной жизни, британской социалистической историографии и др.34. Если немецкая историография доведет до конца реализуемое ею обновление науки и сумеет закрепить свои оригинальные перспективы, то в непосредственном будущем она сможет стать одним из сильных полюсов. В завершение, остается третий полюс новейших исторических исследований. Он представлен набирающей силу лати-

132

Историография в XX веке...

ноамериканской региональной историей. Это молодое и крепкое направление историографии отражает исключительную роль регионального измерения в пространстве латиноамериканской цивилизации. По сравнению с Европой, где значение и корни региональной самобытности вырабатывались веками, здесь нации сформировались гораздо позже. Местная историография была способна творчески разработать собственное направление в науке, представленное работами специалистов из Мексики, Бразилии, Кубы, Перу и Аргентины последних трех-четырех десятилетий. При растущем количестве высококлассных исследований, монографий, анализирующих локальные казусы, в латиноамериканской историографии недостает теоретизирования и экплицирования в эпистемологических терминах комплекса основных результатов этих эмпирических трудов. Так, не выработав общих моделей синтеза этих результатов на более глобальном уровне, новейшая латиноамериканская историография пока не смогла сделать важный шаг, чтобы перейти грань от «зарождающегося» к сильному полюсу и вписать свои оригинальные труды в контекст развивающихся историографических дискуссий на мировом уровне. Исключительно космополитичная, всегда открытая любым возможным историографическим новациям, вне зависимости от происхождения, языка и занимаемых позиций, латиноамериканская историография уже начинает формировать одну из характерных тенденций, характеризующих всю западную и мировую историографию начала третьего тысячелетия35.

Как часто вспоминали Анри Пиренн и Фернан Бродель. новейшая история представляет огромные трудности. Историку настоящего очень сложно оценить и распознать подлинно исторические, т.е. богатые последствиями и важные для будущего факты, феномены и процессы, отделив их от менее зна-

Глава 5

133

чительных Речь идет лишь об одной из трудностей, с которыми сталкивается историк, изучающий любую эпоху, и это не оправдывает последователей Клио в попытке бегства от обжигающего настоящего. Несмотря на сложности диагностики и объяснения настоящего в исторических терминах, необходимо отметить, что работа с настоящим служит одной из форм непосредственного взаимодействия с существующей реальностью, в которую мы можем активно и конструктивно вмешаться. Так, цитируя Мишле, «мы верим в будущее, потому что мы сами участвуем в его строительстве». Поэтому стоит рискнуть средствами и историческими усилиями, чтобы сотворить «наше актуальное настоящее» и наиболее желаемое будущее. ' См. Marc Bloch, Apologia раrа lа hisforia о el oficio de hisforiador, ed. Mexico, Fondo de Culture Economica, 1996 (в новой версии Apologie pour I'histoire, опубликованная Этьеном Блоком в 1993 г., более четко экплицированы некоторые положения старой версии, опубл. Люсьеном Февром в 1949 г.). См. Также Massimo Mastrogregori, El manuscriio interrumpido de March Bloch, ed. Mexico, Fondo de Culture Econdmica, 1998 и No. 26 журнала «Argumentos», Mexico, 1997, посвященный различным аспектам работ Марка Блока См также книгу Е. BLOCH, Marc Bloch 1886-1944. Una biografia impossibile, ed. Culture & Patrimoine en Limousin, 1997 и Marc Bloch. El histohador en su laboratorio. Testimonios e interpreiaciones, Ed. Universidad Juarez Autonoma de Tabasco, Villahermosa, 2003. 2

Из обширной библиографии на эту тему см.: Reinhart Koselleck, Fufuro pasado, ed. Barcellona, Paidds, 1993; Pierre Vidal-Naquet, Los judi'os, la memoria у el presente, ed. Buenos Aires, Fondo de Cultura Econdmica, 1996; Carlo Ginzburg, Solo un testigo, en «Histories», n. 32, Mexico, 1994; Jean Chesneaux, JHacemos tabla rasa del pasado?, Mexico, Siglo XXI, 1985; Massimo Mastrogregori, Sforiografia e tradizione siorica, в «Pasado у presente», XII, n 32, 1994; два сборника Hisforia para Que?, Mexico, Siglo XXI, 1986, и п. 32 журнала «Ayer», Memoria e historia, Madrid, Marcial Pons, 1998. 3 Об этом см. Immanuel Wallerstein, Abrir las ciencias sociales, Mexico, Siglo XXI, 1996; Impensar las ciencias sociales, Mexico, Siglo

Историография в XX веке...

134

XXI, 1998, и The end of the world as we know it. Social science for the 1wenfy-(irst century, Mineapolis, University of Minessota Press, 1999. См. книгу Boaventura de Sousa Santos, Toward a new common sense, New York, Routledge, 1995, и Carlos Antonio Aguirre Rojas, La larga duracion: in illo tempore et пиле, nel libro Ensayos Braudelianos, Rosano, Manuel Suarez, 2000, главу IV книги Fernand Braudel у las ciencias humanas, Barcellona, Montesinos, 1996, и Repensando las ciencias sociales actuates: el caso de los discursos histo'ricos en la historia de la modernidad в книге Itinerarios de la historiografia del siglo XX, La Mabana, Centre Juan Marinello, 2000. 4

Об этой проблеме истории историографии см.: Benedetto Croce, Theorie et histoire de I'historiographie, Genova, Libraire Droz, 1968, и Arnaldo Momigliano, Ensayos de historiografia antigua у moderna, Mexico, Fondo de Cultura Economica, 1993. 5 C M . Carlos Antonio Aguirre Rojas, Los efectos del 1968 sobre la historiografia occidental, в книге Itinerarios de la historiografia del siglo XX, cit., также Francois Dosse «Mayo 68: los efectos de la historia sobre la historia, in «Sociolo'gica», XIII, n. 38, Mexico, 1998. О влиянии революции 1968 года см.: Immanuel Wallerstein, «1968: revolucion en el sistema-mundo», в Estudios sociolo'gicos, n. 20, Mexico, 1989 и Fernand Braudel «Renacimiento, Reforma, 1968: revoluciones culturales de larga duracion» в La Jornada Semanal, n. 226, Mexico, 1993. 6

См критику позитивистской историографии и ее роли в книгах: Carlos Antonio Aguirre Rojas, Antimanual del mal historiador, Ediciones Desde Abajo, Bogota, 2003 и Corrientes, Temas у Autores de la historiografia del siglo XX, Ed. Universidad Juarez Autonoma de Tabasco, Villahermosa, 2002. 7

He случайно, разные направления обращаются к таким авторам, как Марк Блок, Вальтер Бенджамин и Норберт Элиас, чей критический потенциал развенчания привычных представлений до сих пор не исчерпан. Мы говорим о работах Marc Bloch, Apologia para la historia о el oficio de historiador, cit., Walter Benjamin, Sobre el concepto de historia, в La dialectic a en suspenso. Fragmentos sobre la historia, ed. Santiago del Cile, Coedicion Universidad Arcis у LOM, 1996, Fernand Braudel Historia у ciencias sociales. La larga duracion, в Escritos sobre historia, ed. Mexico, Fondo de Cultura Economica, 1991 и Norbert Elias El proceso de la civilizacidn, Mexico, Fondo de Cultura Economica, 1987.

Глава 5

135

3

См.: Wolf Lepenies, Las tres cultures. La sociohgia enfre la literature у la ciencia, Mexico, Fondo de Cultura Economica, 1994, isabelle Stengers, L'invenfion des sciences modernes, Paris, La Decouverte, 1993, llya Prigoguine e Isabelle Stengers, La nueva alianza. Metamorfosis de la ciencia, Madrid, Alianza Editorial, 1997 e llya Prigoguine, El fin de las certidumbres, Santiago del Cile, Andres Bello, 1996. ' Об этом с м . Carlos Antonio Aguirre Rojas, L'histoire conquerante. Un regard sur I'hisioriographie francaise, Parigi, L'Harmattan, 2000 и «Making History, knowing history: between Marx and Braudel» в Review vol. XV, n. 2, 1992. 10 Об этом см. George G. Iggers, La ciencia historica en el sigh XX. Las tendencies actuates, ed. Barcelona, Idea Books, 1998 и New directions in European historiography, ed. Hannover, Wesleyan University Press, 1984; а также Francisco Vazquez Garcia, Estudios de teon'a у metodolog/a del saber histo'rico, Cadiz, Universidad de Cadiz, 1989 и Carlos Antonio Aguirre Rojas Itinerarios de la historiografia del sigh XX, цит. выше. 11 См. книгу Immanuel Wallerstein, Terence K. Hopkins, The age of transition.!rajectory of the world-system 1945—2025, ed. London, Zed Books, 1996. Его же Utopi'stica о las opciones histo'ricas del sigh XXI, Mexico, Siglo XXI, 1998 Bolivar Echeverria, Valor de uso у utopia, Mexico, Siglo XXI, 1998 и La modernidad de h barroco, Mexico, Era, 1998 и Carlos Antonio Aguirre Rojas Immanuel Wallerstein.Critic a del sistema-mundo capitalista, Ed. Era, Mexico, 2003 и Para comprender el mundo actual. Una grama'tica de large duracio'n, Ed. Centro Juan Marinello, La Habana, 2003. 12

См. статью Cristian Delacroix, «La falaise et le rivage. Histoire du «tournat critique» in Espaces Temps, n. 5 9 / 6 0 / 6 1 , Paris, 1995. К тому же Cristian Delacroix, Francois Dosse, Patrick Garcia Les courants historiques en France. 19e-20e siecle, ed. Paris, Armand Colin, 1999, особенно главу 6. См. дискуссию Юрия Бессмертного, Бернара Лепти и Жана-Ива Гренье «A Proposito delle nuove «Annales», в Rivista di storia delta storiografia moderna, n. 1—3, 1995. См. также Carlos Antonio Aguirre Rojas, La escuela de los Annales. Ayer, hoy у тасапа, ed. Barcelona, Montesinos, 1999. 13 Критику истории ментальностей см.: G.E. R. LLOYD, Las mentalidades у su desenmascaramiento, Madrid, 1996, Siglo XXI, и

Историография в XX веке...

136

предисловие к книге Карло Гинзбурга ЕI queso у los gusanos, Barcelona, Muchnik Editores, 1981. См. также: Carlos Antonio Aguirre Rojas, ,Que es la historia de las mentalidades? Аиде у declinacio'n o/e un fema historlografico, в Ifinerarios de la hisioriografia del siglo XX, упомянутых выше. О новой социальной истории культурных практик см.: Roger Chartier, El mundo со/no repreientaclo'n, Barcelona, Gedisa, 1992 и Au bord de la falaise, Paris, Albin Michel, 1998. u

C M . Bernard Lepetit, Les villes dans la France moderne 1740— 1840, Pans, Albin Michel, 1988, Las ciudades en la Francia moderna, Mexico, Institute Mora, 1996 и книгу под его ред. Les formes de /'experience. Une aufre historire sociale, Paris, Albin Michel, 1995, к тому же Jean Yves Grenier, L'economie d'ancien regime, Pans, Albin Michel, 1996, Jocelyne Dakhlia, Le divan de rois, Paris, Aubier, 1998; Jacques Revel (ред.) Jeux d'echelles, Paris, EHESS-Gallimard-Le Seuil, 1996. 15

См.: Bernard Lepetit «Propuestas para un ejercicio limitado de la interdisciplina», в Iztapalapa, n. 26, Mexico, 1992; «La larga duracion en el presente» в Segundas jornadas braudelianas, Mexico, Institute Mora, 1995, Les Annales aujourd'hui // Review, XVIII, n. 2, 1995. Статью того же Bernard Lepetit и Jean-Yves Grenier «L'experience historique a propos de С. Е. Labrousse» в Annales. Economies. Societes. Civilisafions, XLIV, n. 6, 1989. Статью Jean-Yves Grenier L'histoire quantitative est-elle encore necessaire? // Passes Recomposes, Paris, Autrement, 1995. Издание содержит собрание методологических статей Бернара Лепти, трагически погибшего в марте 1996 г. Его смерть стала большой потерей для четвертого поколения Анналов. 16 См.: H.J. KAYE, Los hisforiadores marxistas briianicos, ed. Zaragoza, Prensas Universitarias de Zaragoza, 1989 и The education of desire. Marxist and the writing of history, New York, Routledge, 1992 (см. нашу рецензию на вторую книгу в Annales. Histoire, sciences sociales, n. 2, 1998). См. также номера журнала Historia social, посвященные Э.П. Томпсону (п. 18, 1994) и Э. Хобсбауму (п. 25, 1996). " См. статьи и интервью в Eric Hobsbawm «El grupo de historiadores del partido comunista» интервью «Comprender la totalidad de la evolucion historica. Conversacion con Eric Hobsbawm, ambedue in Historia social n. 25, Valencia, 1996. См. также статью Хобсбаума «Comments», в Review, I, n. 3-4, 1978. См.: книгу Historia del siglo XX. 1914-1991, Barcelona, Cn'tica, 1995.

Глава 5

137

19

Мы отсылаем к тезисам Перри Андерсона и его книге Е/ Estado absolutists, Ed. El Siglo XXI, Madrid, 1979, а также к Transiciones de la antiguidad al feudalismo, Madrid, Siglo XXI, 1980. " См. спор Перри Андерсона и Э.П. Томпсона в текстах Е.Р Thompson, The poverty of theory, Londra, Merlin Press, 1995 (первое изд. 1978), и книгу Perry Anderson, Teon'a, politic a e historia. Un debate con E.P. Thompson, Madrid, Siglo XXI, 1985, и «Diario de una relacion» в журнале El cielo por asalto, anno 3, n. 6, 1993-1994. 20

Первую панорамную оценку различных направлений устной истории см. в сборнике La historia oral, Buenos Aires, Centro Editor de America Latina, 1991. ?1

Речь идет о малопереводимых, к сожалению, работах группы Raphael Samuel. См. об этом две книги под ред. Raphael Samuel, Historia popular y teon'a socialists, Barcelona, Cn'tica Grijalbo, 1984, и Village life and labor, Londra, Routledge & Kegan Paul, 1982. 22

C M . La formacio'n de la clase obrera en Inglaterra, Barcellona, Cn'tica, 1989 (два тома), список работ см. в Е.Р. Thompson: una seleccion bibliografica // Historia social, n. 18, Valencia, 1994. См. также Carlos Illades, E.P. Thompson (1924-1993) // Estudios sobre el artesanado urbano en el siglo XIX, Mexico, El Atajo, 1997. 23

C M . Carlo Ginzburg Microhistoria: dos о tres cosas que se de ella // Entrepasados, n. 8, Buenos Aires, 1995; Giovanni Levi, Sobre microhistoria // Formes de hacer historia, Madrid, Alianza Editorial, 1993; Eduardo Grendi, Microanalisi e storia sociale» в Quaderni Storici, n 35, 1977 и «iRepensar la microhistoria? // Entrepasados, n. 10, Buenos Aires, 1996. См. различные интерпретации микроистории в работах Anacler Pons и Just о Serna, El ojo de la aguja: , de que hablamos cuando hablamos de microhistoria? // Ayer, n. 12, Madrid, 1993 и их книгу Co'mo se escribe la microhistoria. Ensayo sobre Carlo Ginzburg, Valencia, Fronesis, 2000; Jacques Revel, Microanalisis у construccion de lo social // Entrepasados, n. 10, cit. и Carlos Antonio Aguirre Rojas Contribucion a la historia de la microhistoria italiana, Ed. Prohistoria, Rosario, 2003. Invitacidn a otra microhistoria: la microhistoria italiana // Prohistoria, n. 3, Rosario, 1999. Интересное досье на тему итальянской микроистории в третьем номере Prohistoria. 21

Нельзя путать сложную позицию итальянской микроистории с латиноамериканской микроисторией Луиса Гонсалеса, английской

Историография в XX веке...

138

local history и пр. К сожалению, это все еще остается широко распространенной ошибкой современной историографии. " См. книги Eduardo Grendi, Storia di una storia locale. L'esperienza ligure 1792—1992, Venezia, Marsilio Editori, 1996; / Balbi. Una famiglia genovese fra Spagna e Impero, Torino, Giulio Einaudi, 1997; Giovanni Levi, La herencia inmatehal, Barcellona, Nerea, 1990; Simona Cerruti, La ville et les me'iiers, Paris, EHESS, 1990; Maurizio Gribaudi, Itineraires ouvriers, Paris, EHESS, 1987, список могут продолжить такие авторы, как Oswaldo Raggio, Franco Ramella и т. д. 26

См. Carlo Ginzburg, El queso y los gusanos; Mitos, emblemas, indicios, Barcelona, Gedisa, 1994; Historia nocturne, Barcelona, Muchnik, 1991; Occhiacci di legno, Milano, Feltrinelli, 1998; History, rethoric and proof, Hannover, Brandeis University Press, 1999. См. также Carlos Antonio Aguirre Rojas «El queso у los gusanos: un modelo de analisis critico para el estudio de las culturas subalternas», в журнале Prohistoha, n. 6, Rosario, 2002. 27 C M . Walter L. Goldfrank, Intellectual background of Immanuel Wallerstein and his world-system // /Modem Praxis n. 7, Seul, 1988, Orlando Lentini, La scienza sociale storica di Immanuel Wallerstein, Milano, Franco Angeli, 1998. А также комментарий самого Валлерстейна в Harriet Friedmann, Promethean Sociology // Required reading. Sociology's most influencial books, под ред. Dan Clawson, Amherts, University of Massachusets Press, 1998. См. также книгу Carlos Antonio Aguirre Rojas Immanuel Wallerstein. Critica del sistema-mundo capitalista, Ed. Era, Mexico, 2003, и Chiapas, America Latina у el sistema-mundo capitalista // Chiapas en perpectiva histo'rica, Ed. El Viejo Topo, Barcelona, 2002. См. к тому же Immanuel Wallerstein, El moderno sistema-mundial tomi I, II e III, Mexico, Siglo XXI, 1979, 1984, 1998; и Despue's del liberalismo, Mexico, Siglo XXI, 1996, Impensar las ciencias sociales, Mexico, Siglo XXI, 1998. 28 См., к примеру: Hold the tiller firm: on method and the unit of analysis // Comparative Civilizations Review, n. 30, Spring 1994; WorldSystem // A dictionary of marxist thought, 2-е изд., Oxford, Blackwell, 1991, An agenda for world-system analysis // Contending Approaches to Wold-System Analysis, Beverly Hills, Sage, 1983; World-System Analysis // Encyclopedia of Political Economy, London, Routledge, 1999 или статьи «(Desarrollo de la sociedad о desarrollo del sistema mundo?»,

Глава 5

139

«Sistemas histdricos como sistemas complejos», «Llamado a un debate sobre el paradigma», три последние включены в книгу Impensar las ciencias sociales. См. также Immanuel Wallerstein, El moderno sistemamundo, и Giovanni Arrighi, El largo sigh XX, Madrid, Akal, 1999. 29 Детальное объяснение этих феноменов см. в книгах Immanuel Wallerstein, The capitalist world-economy, Cambridge University Press/ Editions de la Maison des Sciences de I'Homme, Cambridge, 1979; The polifics of the world-economy, Cambridge University Press/Editions de la Maison des Sciences de I'Homme, Cambridge, 1984; Geopolitics and geoculture, Cambridge University Press/Editions de la Maison des Sciences de I'Homme, 1991; Despue's del Liberalismo (цит. выше); Utopistica о las opciones histp'ricas del sigh XXI, Mexico, Siglo XXI, 1998; The end of the world as we know it (цит. выше); Immanuel Wallerstein e Terence K. Hopkins, The age of transition. Trajectory of the world-system 1945—2025 (цит. выше). 30

Об этом см. указанные выше книги И. Валлерстейна Abrir las ciencias sociales и Impensar las ciencias sociales. 31 Об этом см. статью Fernand Braudel Marc Bloch a I'honneur // Annales. ESC, Paris, XIV, n. 1, 1959. Здесь же воспроизводится французская версия предисловия проф. А.Д. Люблинской к русскому изданию книги Марка Блока. 32 Это объясняет, например, интересную критику и дружеский спор с четвертым поколением Анналов. См. тексты Youri Bessmertnij, «Les Annales vues de Moscou», в Annales. ESC, Paris, XLVII, n.1, 1992, а также Youri Bessmertnij, Bernard Lepetit, Jean Yves Grenier, «A proposito delle nuove Annales» и Aaron Gurievich, Invitation аи dialogue. Lettre aux historiens francais, in «MSH. Informations», Paris, n. 64, 1990. 33

К сожалению, труды этого нового немецкого направления истории стали переводиться систематически только недавно. См. Jurgen Kocka, Historia social у conciencia histo'rica en Ed. Marcial Pons, Madrid, 2002 и Historia Social. Concepto, Desarrollo, Problemas, Ed. Alfa, Barcelona, 1989, а также Reinhart Kosellecker Futuro pasado, Barcelona, Paidos, 1993, L experience de I'historire, ed. EHESS-GallimardLe Seuil, Paris, 1997, Los estratos del tiempo: estudios sobre la historia, Ed. Paidos, Barcelona, 2001, Aceleracion, prognosis у secularizacio'n, Ed. Pre-textos, Valenza, 2003, и, вместе с Hans-Georg Gadamer, Historia у hermene'utica, Ed. Paidys, Barcelona,, 1997. См. также статью Walter

Историография в XX веке...

140

L. Bernecker La historiografia alemana reciente // Historia contemporanea, n. 7 , 1992. 34

См. книгу Matthias Middell e Steffen Sammler, Alles Gewordene hat Geschichte. Die schule der Annales in ihren texten, и вышеуказанную книгу Alf Ludtke, Historire du quotidien, Paris, Maison de Sciences de I'Homme, 1994 (особенно статью Hans Medick Missionaires en bateau?. Les modes de connaissance ethnologiques: un defi a I'histoire sociale»), а также статью Michael Wildt, Los talleres de historia en Alemania: un analisis al final de la posguerra alemana // Taller d'historia, n. 4, Valenza, 1994. 35 Об этом см. статью Alan Knight Latinoamerica: un balance historiogra'fico // Historia у grafi'a, n. 10, 1998. См. также статьи Carlos Antonio Aguirre Rojas, «La recepcion de la historiografia francesa en America Latina. 1870-1968», «La recepcion del» Metier d'Historien» de Marc Bloch en America Latina» и «Fernand Braudel у la historia de la civilizacion latinoamericana» // Itinerahos de la historiografia del siglo XX.

Глава 6

Методологические уроки новейшей западной историографии ...контр-история < ... > — это дискурс тех, кто не имеет славы или, потеряв ее, пребывает сейчас в безвестности и забвении Мишель Фуко, Генеалогия расизма, 1976

Набросав пунктирными линиями конфигурацию обшей картины современной западной историографии, отметив ее наиболее сильные центры, а также и перспективные новые направления, стоит вернуться к рассмотрению методологических вкладов четырех «сильных полюсов» западной историографии за десятилетия, прошедшие после фундаментальной культурной революции 1968 года. Это стоит сделать не только для того, чтобы получить представление о главных историографических течениях, которые, как прямые наследники великой культурной ломки 1968 года, выработали и предложили новые способы исторического исследования, авангардные методы, популярные сейчас во всем мире, но также и для того, чтобы уточнить, каковы сегодня основные формы и модели той истории, которая изучается и преподается как историческая дисциплина лучшими и наиболее продвинутыми сторонниками подлинно критической истории на большей части нашей планеты. Хотя фундаментальные эпистемологические и методологические уроки истории историографии последних десятилетий с олимпийским спокойствием игнорируются позитиви-

142

Историография в XX веке...

стской историей, до сих пор доминирующей в широких областях национальных историографии всего мира, но эти уроки, вместе с уроками марксистской истории и вкладом французского направления Анналов периода 1929-1968 годов, образуют неотъемлемую методологическую базу, которой должен обладать каждый по-настояшему критический историк, желающий быть на высоте нашей эпохи. Посмотрим, каковы уроки историографии последних десятилетий, представленные этими новыми или обновленными течениями.

Первый урок, который мы можем извлечь из всей историографии после 1968 года, ассоциируется с исследованиями французского направления Анналов, особенно их «четвертого поколения», или четвертого интеллектуального проекта, - с 1989 года до настоящего времени1. Известно, что после 1968 года течение Анналов претерпело радикальное изменение по отношению к типу истории, продвигаемому между 1929 и 1968 годами, о котором мы писали выше2. Между 1968 и 1989 годами Анналы занимались сомнительной, аморфной и мало существенной по своей проблематике «историей ментальностей». Лишь некоторые исследования были посвящены более серьезным и значительным темам, но в основном это была история методологически эклектичная, без четких теоретических принципов, которая принимала абсолютно любую историческую перспективу при условии, что она имела отношение к «ментальностям»3. Ясно, что к критической истории можно лишь немногое отнести из той тематики, которая была включена в историю ментальностей третьего поколения Анналов. Первый урок французской историографии последних двух десятилетий- это новая модель истории культуры, которую выдвинуло четвертое поколение Анналов, модель социальной истории культурных практик, характеризуемая также как новая культурная история социального. По сравнению с самодо-

Глава 6

143

статочным субстантивизмом исторических исследований ментальностей. которые порой доходят до открытого и осознанно10 идеализма, как. например, в работах Филиппа Арьеса, эта история, напротив, прилагает усилия для того, чтобы представить ее как обновление материалистическую, обновление социальную историю культурных феноменов4.

Как следствие, будучи тесно связана с работами Роже Шартье, эта социальная история культурных практик предлагает нам анализировать каждый культурный продукт как «практику» и, следовательно, анализировать специфические материальные условия ее производства, ее форму существования, реальное распространение и циркуляцию. Как, например, в случае с историей книги, которая изучает не только ее интеллектуальное содержание, но и способы ее производства, процессы работы издателей, материальную композицию текстов и форму презентации в «книге как объекте», а также способы чтения и восприятия разными читателями, которые ее потребляют и используют в определенную эпоху. Действительно, история культуры, увиденная как синтез разных «практик», является историей материалистической в лучшем смысле слова. Эта история культуры глубоко социальна: она рассматривает условия культурного производства и культурные практики как прямой результат собственно социальной активности. Действительно, сама практика чтения, общность представлений, культурное поведение определенного класса или социальной группы, модальность построения дискурса - все эти проявления культуры всегда производятся, принимаются и воспроизводятся специфическим обществом в определенном историческом контексте, что обязывает нас при объяснении каждой культурной практики или возможного культурного феномена всегда начинать с отсылки к этому социально-историческому контексту. Новая модель культурной истории, которая, хотя и находится в настоящее время в процессе построения, а, точнее, готова вотвот отделиться от своей оригинальной матрицы, которой и была история книги и чтения, с тем чтобы трансформироваться в бо-

144

Историография в XX веке...

лее общую модель культурной истории, могла бы, возможно, в будущем произвести и предложить несколько интересных и полезных перспектив для современных критических историков Второй урок, еще более привязанный к историографии четвертого поколения Анналов, - это отстаивание другой социальной истории, стремящейся заново реконструировать сложную диалектику между индивидом и структурами, или между социальными агентами (как индивидуальными, так и коллективными) и более глобальными социальными контекстами, в которых они развивают свою деятельность5. В такой форме, пытаясь пойти дальше теоретических схем, которые в течение десятилетий принижали индивидов до роли простых «марионеток», чья социальная деятельность жестко детерминирована со всех сторон социальными структурами, четвертые Анналы предлагают оценить активную и конструктивную роль этих действующих лиц, которые не только создают и воплощают социальные структуры как продукт их действий и взаимоотношений, но также располагают определенным пространством свободы в своей повседневной жизни, постоянно выбирая между различными альтернативами и модифицируя с помощью своего опыта те социальные структуры, которые, несомненно, устанавливают конкретные пределы их возможных действий. Таким образом, возвращается подход намного более динамичный и сложный, рассматривающий социальных агентов как творцов и воспроизводителей структур, а сами структуры как задающих границы их действий. Исходя из того, что структуры и люди постоянно взаимодействуют и влияют друг на друга в процессе взаимной трансформации, четвертые Анналы оказываются способны продемонстрировать не только подвижный и меняющийся характер детерминации, осуществляемой структурами в отношении агентов - она может быть всеобъемлющей, фатальной и односторонней, но может выступать лишь в самом общем виде, как тенденция, а иногда открывать широкий спектр возможностей. - но и всегда активное, динамичное и креативное воздействие агентов на структуры, ими же

Глава 6

145

выстроенные, постоянно их поступками воспроизводимые или. при определенных условиях и в определенные исторические моменты, модифицируемые, в том числе и радикально6. Речь идет о другой социальной истории, которая преодолевает представление о вездесущей и всевластной структуре, влияющей на пассивно восприимчивого агента, и противопоставляет этой позиции свое понимание человека как демиурга структуры и мира, редуцирует структуру до простого «фона», вспомогательного и маргинального, и пытается реконструировать то сложное воздействие, которое идет от индивида или группы к контексту, и — обратно. Восстановление сложной диалектической связи между социальными субъектами и ситуациями или средствами их действия позволила скорректировать деформированные версии объективной и структуралистской истории, которые процветали в недрах вульгарного марксизма и вне его до культурной революции I968 года и низвели индивида или социального субъекта до простого «носителя своего классового положения» или прямого выражения социальной структуры. Восстановление диалектики взаимовлияний агентов и структур позволяет гарантировать рост истории по-настоящему критической, которая может развиваться в разных направлениях и оказывается применимой как к культурной истории, так и к истории экономической, демографической, политической, социальной и пр.

Третий урок после 1968 года для критической историографии ассоциируется с ростом разных движений и групп, квалифицируемых обычно как «современная британская марксистская и социалистическая история»7. Речь опять-таки идет об отстаивании социальной истории, понимаемой, правда, прежде всего, как многосторонний процесс возвращения в историю народных классов и угнетенных групп. Восстановление. задуманное на разных уровнях, в одном случае раскрывается как вос-

146

Историография в XX веке...

становление народных масс и социальных групп в роли действительных творцов общественных изменений, а в других случаях вырастает в проект сохранения голоса и памяти этих групп как основных источников для исторического познания. Третья точка зрения рассматривает положение этих составляющих большинство классов в качестве отправного пункта для анализа всего общества в его целостности. Эта позиция защищает историю, перевернутую вверх дном, в которой именно точка зрения «тех, кто внизу» определяет формы восприятия и анализ интенсивности, способов и конкретного хода противостояния и борьбы классов во всем ее многообразии и со всеми возможными результатами. Таким образом, один из первых вариантов этого сложного процесса возвращения народных классов в историю проходит в виде глубокой переоценки действительной роли народных классов и угнетённых групп в качестве реальных протагонистов и творцов исторической драмы. На этом положении, которое, как известно, было впервые выдвинуто Марксом, настаивали британские историки-марксисты, выступившие против английской позитивистской истории, которую они старались преодолеть. Так появилась новая мощная волна опирающихся на данное положение и вдохновленных английской социалистической историографией работ, которые были нацелены на реконструкцию истории рабочего класса, выяснение роли крестьянских движений, опыта и борьбы трудящихся, изучение и анализ самых разных маргинальных групп, а также многочисленных монографий о народной культуре, сознании рабочих, мировоззрении крестьян и различных маргинальных групп и социальных слоев". Широкая совокупность исследовательских перспектив в истории всех социальных классов и многочисленных социальных движений вновь завоевала авторитет после 1968 года и остается вплоть до сегодняшнего дня одной из самых плодородных почв для дальнейшего развития критической историографии во всем мире.

Глава 6

147

Второе важное направление в британской социалистической истории предлагает прямое восстановление голоса и памяти народных классов как инструмента и источника построения исторического знания. Действительно, если именно народные классы делают реальную историю, тогда логично утверждать, что они должны писать историю и вырабатывать собственный исторический дискурс, нацеленный на то, чтобы объяснить их действия, их борьбу и их особую роль в глобальных социально-исторических процессах9. Таким образом, следуя идее о том, что наука история должна «дать голос» угнетённым и сделать так, чтобы все слушали этот голос, систематически восстанавливая его в элементах самого исторического знания, британская социалистическая история пыталась предоставить механизмы для восстановления и ассимиляции памяти действительных главных героев реальной истории, прибегая для этого к технике устной истории, а также создав знаменитые history workshops или «лаборатории истории», где сами рабочие, жители округа или участники того или иного социального движения, крестьяне определенного района, объединив свои способности и специфические знания, работали с историками-»профессионалами», чтобы описать или переписать историю соответственно класса или района, движения или местности. Эта радикальная история, включающая рабочие массы в качестве генераторов и создателей собственного исторического знания, была обращена и воспринята практически всеми современными антисистемными движениями: движениями феминисток и пацифистов, рабочим движением, движением против атомной энергии, движениями студентов, крестьян, антифашистов, туземцев, урбанистов, различными территориальными и локальными движениями. Третья версия этой истории, вытекающая из двух предыдущих, выстраивает каждую возможную историю как «историю снизу», то есть историю, хотя и занимающуюся анализом господствующих классов или культурой элиты, ролью государства

148

Историография в XX веке...

или рынка, или нации, но всегда- со специфической точки зрения, т. е. с позиции и перспективы анализа самих народных масс, рассматривая лидеров с точки зрения масс, государство с точки зрения общества, доминирующую культуру с позиции народной культуры, эксплуататоров и господствующие классы с позиции их жертв, проникая в механизмы рынка, начав с производства, или объясняя феномен «нации» сточки зрения нормального и обычного гражданина. Предлагая изучение каждого исторического феномена «снизу вверх», британская социалистическая историография стремится преодолеть и традиционную английскую позитивистскую историю, всегда возвышающую Государство, политизированную, заботящуюся о героях и великих людях и игнорирующую народные массы, и предлагает изучать историю с точки зрения народных масс, начиная с того, как именно эти подчиненные классы чувствовали, жили и воспринимали, в конкретной форме, все исторические события, явления и процессы, начиная с повседневных и тривиальных до более эффектных и ярких10. Такой подход абсолютно противостоит традиционной позитивистской концепции, которая всегда без какой-либо критики приводила лишь точку зрения победителей и правящих классов. Для этого же варианта британской социалистической истории речь идет именно о том, чтобы вновь изучить все исторические факты, ситуации и процессы, начиная с мировидения крестьян и рабочих, тружеников и маргиналов, то есть всех социальных классов, чьи взгляды и специфические представления почти никогда не принимались в расчет предыдущими историками. Четвертая линия рассматриваемой нами историографической перспективы отстаивает оригинальную концепцию «моральной экономики масс». Эта концепция, сформулированная Эдвардом П. Томпсоном, предлагает очень интересный инструмент для критической истории классовой борьбы и народных движений". Действительно, напоминая о том, что эта классовая

Глава 6

149

борьба существует не только в кульминационные и зрелищные моменты революции, народного восстания, взятия Бастилии или Зимнего дворца, но всегда и постоянно, эта концепция предлагает реконструировать некий механизм, или «барометр» народной чувствительности, устанавливающий в данный каждый момент, что. с точки зрения самих народных масс, терпимо и что нетерпимо, что справедливо и что несправедливо, что можно ещё принять - по сравнению с тем. что вызовет народный гнев, всеобщее волнение и негодование; механизм, который во всех особых исторических ситуациях создавался исходя из традиций, истории, обычаев и представлений каждой группы или класса, в каждой ситуации или момент истории. «Моральная экономика» народных масс управляется их реальными лидерами и истинными представителями, но она должна быть изучена, проанализирована и тщательно реконструирована хорошим критическим историком, если он действительно хочет конкретно и подробно понять классовую борьбу и социальную историю, которую старается объяснить. Фактически без этой рентгенограммы «моральной экономики масс» было бы трудно понять, почему возмущение, мятеж, восстание и даже революция случаются точно в конкретный момент, ни раньше, ни позже, и почему народные выступления и классовая борьба привели именно к такому, а не иному финалу.

Четвертый методологический урок вытекает из вклада итальянского течения микроистории. Эта историографическая перспектива, которая родилась как непосредственный резонанс культурной революции 1968 года, восстановив и одновременно превзойдя все традиции социальной истории Италии после 1945 года, в 1970-е и 1980-е годы объединится вокруг признанного сегодня журнала Quaderni storici. Отстаивая определенно прогрессивную позицию и левые взгляды, группа критических историков итальянского происхождения стала разрабатывать

150

Историография в XX веке...

в качестве первого эвристического инструмента новой критической истории методологическую процедуру «смены шкалы». Эта

процедура дает возможность модифицировать специфическую «шкалу» или «масштаб» исторического анализа и отстаивает преимущества микроисторической шкалы или «микроисторического универсума» как возможной новой «экспериментальной площадки» для работы историков, большинство которых продолжают заниматься объяснением крупных и глобальных макропроцессов'2. Итальянские микроисторики критикуют ограниченность различных закрепившихся в социальных науках и в историографии XX века макроисторических моделей, которые абстрагируются от анализа особых случаев и единичных исторических опытов. В то же время итальянские микроисторики защищают эту смену масштаба и систематическое возвращение на уровень микроистории не для того, чтобы отказаться от уровня общего и от макроистории - как это делают большинство локальных или региональных историков-традиционалистов или позитивистов, - а чтобы обновить и обогатить ее, реформируя путем более сложным и тонким, начиная с экспериментальной аналитической работы, выполненной на уровне микроисторического универсума. Суть этой микроисторической процедуры и смены шкалы фактически состоит в полном восстановлении всего цикла, который составляет сложную диалектику макроистории с микроисторией. Для этого одна или несколько центральных гипотез из общепринятой объяснительной макроисторической модели подвергаются испытанию и проверке на выбранном единичном примере микроистории, который, служа «тестом» или «точкой эксперимента» этих общих гипотез, в конце концов всегда их модифицирует, обогащает, усложняет, а иногда и полностью отвергает, чтобы затем переформулировать. Таким образом, открывается возможность и даже необходимость возвращаться на макроисторические или общие уровни, отталкиваясь от результатов «микроисторического эксперимента».

Глава 6

151

чтобы предложить новые общие гипотезы или новые макроисторические модели - более тонкие, сложные и способные действительно описать различные конкретные исторические ситуации, к которым они относятся13. Такая процедура изменения шкалы коренным образом отличается не только от традиционной и общепринятой локальной или региональной истории (например, от «мексиканской микроистории» Луиса Гонсалеса), но и от «истории анекдотов», «мелких событий» и т.п. Кстати, это приём может быть использован в будущем, чтобы попробовать обновить эти локальные и региональные истории и истории, основанные на анекдотах, которые в подавляющем большинстве случаев сводятся к чистому описанию - тщательному, максимально полному и, в конечном счете, ни с чем не сопоставимому - локальных и региональных фактов и случаев в изолированно рассматриваемых микроисторических универсумах, к банальным описаниям в духе плохой позитивистской истории. Пятый урок, также относящийся к итальянской микроистории и напрямую связанный с микроисторическим методом, это те возможности, которые исчерпывающий и интенсивный анализ микроисторического универсума открывает перед способным историком. Действительно, сократив шкалу анализа и взяв за объект изучения «экспериментальное пространство» в форме места, случая, индивида, произведения или сектора выбранного класса, можно осуществить практически полный анализ документов, источников, свидетельств и всех элементов, доступных в этом микроуниверсуме, а также множества различных смыслов, которые заключены в совершаемых этими персонажами или сообществами действиях, практиках, отношениях и процессах, или в изучаемой микроисторической ситуации В отличие от чисто макроисторических исследований, которые выбирают один или несколько элементов тотальности, а затем их изучают, «спрямляя» факты, случаи и ситуации, на примерах иллюстративных и/или представляющих общие

152

Историография в XX веке..

тенденции, — что, безусловно, необходимо (если они не впадают в уже упоминавшуюся ошибку - «очищение» общей модели от эмпирических ссылок и навязывание её как жесткой и обязательной в приложении к конкретным реальностям), анализ микроисторического казуса позволяет, напротив, сохранять исчерпывающий кругозор и исследовать практически все уровни реальности, все аспекты и взаимосвязи ситуации, сообщества или исторического персонажа. При желании можно, например, восстановить всю сеть отношений какоголибо индивида на протяжении всей его жизни или все связи, союзы, браки и разногласия всех семей маленькой деревни, или же образ жизни, занятия, семейное положение, культуру поведения, политические взгляды той или иной группы рабочего класса, или все многочисленные социальные контексты создания и социального бытования какого-либо интеллектуального труда и т. д14. Исследование, покрывающее все измерения исследуемой микрореальности, даёт также возможность произвести более интенсивный анализ свидетельств и различных источников, дать исчерпывающий анализ, раскрывающий смысл всех исторических фактов в рамках данной исторической проблемы и умножающий перспективы ее изучения и «точки наблюдения», чтобы постараться выстроить в истории то, что антрополог Клиффорд Гирц назвал «насыщенным описанием». Такое описание синтезирует, соединяя в объяснительную схему, самые разные способы видения данной ситуации или проблемы, с точки зрения каждого вовлеченного в нее действующего лица и социального агента. Исчерпывающий и плотный анализ «микроисторического пространства» непосредственно подводит историка к горизонту глобальной истории, к тому всеобъемлющему видению, о котором мы ранее говорили. Последний урок, преподанный итальянской микроисторией после 1968 года, утверждает важность признания, культивирования и применения «парадигмы косвенных улик», или «уликовой парадигмы» в истории 15 , что особенно необходимо,

Глава 6

153

когда предметом исследования являются факты и проблемы, относящиеся к истории народных масс, угнетённых групп, побежденных в различных исторических баталиях, и вообще всех «жертв» исторического процесса, история которых всегда замалчивалась, затемнялась, была маргинальной и даже уничтожалась в разных формах. Речь идет о подходе, реализованном в попытке Карла Гинзбурга восстановить элементы, составляющие народную итальянскую и европейскую культуры XVI века, но не с точки зрения господствующих классов, а так, как они видятся самим народным массам, что он и определил как «парадигму косвенных улик», основанная на расшифровке косвенных исторических данных. Для такой работы историк должен специально готовиться, он должен уметь обнаружить и интерпретировать многочисленные косвенные улики, которые сохранились в процессах расшифровки, фильтрования, деформации, частичной консервации и новой записи истории господствующими классами, и которые позволяют постигать народные представления по их следам или косвенным проявлениям, которые, будучи правильно прочитаны и интерпретированы, обнаруживают систематически замалчиваемые и подвергающиеся маргинализации реальности народной культуры. Если исходить из факта, что народные массы не могли ни читать, ни писать вплоть до недавнего времени, можно понять, что документов по их культуре мало, а иногда их просто нет. Если к этому добавить, что историю всегда делают победители, из этого явно следует, что всё, что дошло до нас о народной культуре, является только и прежде всего точкой зрения господствующих классов на культуру классов, которых они угнетали и эксплуатировали, т. е. точкой зрения тех, кто не может адекватно понять эту культуру, и, к тому же упрощает, деформирует, искажает, пропуская через отнюдь не объективные и пронизанные тенденциозностью фильтры, со своей собственной позиции класса-гегемона. Поэтому все, что дошло до нас от народной культуры, преимущественно устной и всегда отрицае-

154

Историография в XX веке...

мой и устраняемой из официальной истории, - это косвенные знаки, следы или элементы, внешне, для поверхностного взгляда, незначительные, а в реальности чрезвычайно важные и многое открывающие критическому историку, обладающему особым «нюхом» и воспитавшим в себе внимание к косвенным уликам, способность их вычитывать и адекватно интерпретировать. Поэтому Карл Гинзбург, объясняя «парадигму косвенных улик», прибегает к игре, находя схожесть в деятельности историка, с одной стороны, и, с другой стороны, в работе, например, детектива или психоаналитика, в расследовании судьи или же в диагнозе хорошего врача, или в экспертизе искусствоведа, который может сделать правильную атрибуцию картине неизвестного художника Во всех этих случаях речь идет об умении работать с косвенными доказательствами, когда, оттолкнувшись от элементов, только кажущихся второстепенными или незначительными, - улик, оставленных виновным, противоречий или лакун в показаниях свидетелей, симптомов болезни или же повторяющейся и абсолютно индивидуальной манеры рисовать ноготь, ухо, волосы или складки одежды, удается открыть и установить скрытую реальность, доступ к которой затруднен, но которую, в конце концов, пытливый исследователь может «ухватить» и расшифровать16. Такое знание косвенных доказательств, кроме того, является одним из видов тысячелетнего традиционного народного знания, знания народных масс, которые воспринимают мир через ежедневный опыт и внимательное наблюдение за окружающей средой; например, способность прочитывать и адекватно интерпретировать косвенные доказательства, как это делают охотники, моряки, лесники, шаманы и народные целители. Знания, опирающееся на хорошо изученные и правильно интерпретированные косвенные доказательства, являются драгоценным инструментом не только для разработки трудных тем, оказывающих «сопротивление» историку, тем, которые плохой историк-позитивист просто игнорирует, но также полезны для

Глава 6

155

развития настоящей критической истории, которая реконструирует элементы народной истории, но всегда с точки зрения жертв.

Седьмой важный урок историографии после культурной революции 1968 года связан с широко распространенной концепцией «миросистемного анализа» (world-systems analysis), которая появилась в С Ш А в конце 1960-х годов и укрепилась за последние десятилетия во всём мире. Главным представителем этого критического подхода, открыто признающим влияние на него работ Маркса, является И. Валлерстейн - директор известного Центра Фернана Броделя при Бингхэмтонском университете. Этот центр можно считать наиболее важной территорией репродукции и распространения данной концепции по всему миру17. Таким образом, седьмой урок имеет отношение к парадигме, утверждающей, что любой феномен, факт или процесс, произошедший за последние пять веков, может быт объяснен только в рамках анализа планетарного единства мировой капиталистической системы. Другими словами, для объяснения любого социального феномена истории капитализма последних пятисот лет необходимо раскрыть его связи со всей мировой капиталистической системой. Для этого подхода всегда неадекватны, а иногда просто запутывают действительное положение вещей концепции, которые стараются втиснуть социальные феномены в определённые рамки или объяснить их с точки зрения таких понятий, как «нация», «государство, «общество» или любой комбинации из этих терминов, как, например, нациягосударство, национальное общество или общество-государство. Фактически, заявляя, что настоящая среда, в которой происходят все капиталистические процессы, это пространство половины или даже всей планеты, в зависимости от эпохи, эта концепция отстаивает существование глобальной динамики

156

Историография в XX веке..

(постоянной и реальной в течение последних пятисот лет), которая является конечной детерминантой всех событий и явлений в рамках мировой капиталистической системы18. Таким образом, речь идет не о простом «суммировании» или «прибавлении» «внешних факторов», или вненациональных, к «внутренним факторам», национальным или государственным, в определённом «обществе», что всегда делается, когда внешние факторы рассматриваются как просто второстепенные дополнения к внутренним, в то время как нужно инвертировать и радикально трансформировать обычные объяснения и интерпретации, ставя в центр наших гипотез и моделей наднациональную динамику глобальных тенденций мировой системы, динамику, которая только затем может быть конкретизирована в различных отдельных региональных, национальных и локальных динамиках. Признание изменения в глобальной мировой системе в качестве генерального объяснения, ставит перед нами следующие вопросы: во-первых, относится ли изучаемая проблема или тема к центральной или к полупериферийной, или же к периферийной зоне мировой системы, и произошло ли изучаемое явление в восходящей или же в нисходящей фазе цикла Кондратьева, во-вторых, о господствующих циклах держав мировой системы, и в третьих - о фазе, периоде или моменте в общей жизненной траектории мировой системы. Ответ на эти вопросы даст нам, исходя из этой концепции миросистемного анализа, первые необходимые координаты для конкретного объяснения анализируемой исторической проблемы19. Восьмой урок, также связанный с «миросистемным анализом», имеет отношение к необходимости заново критически переосмыслить форму организации системы гуманитарных знаний вообще и, в частности, существующей сегодня эпистемы в универсуме так называемых социальных наук. Проецируя потребность в подлинно глобальной или всеобщей истории на историю различных дисциплин или наук, сторонники «миросистемного анализа» резко критикуют актуальную дисциплинар-

Глава 6

157

ную конфигурацию знаний о социальном и ее архаическое разделением наук, которые представляются как автономные - таких как экономика, антропология, политология, история, география, социология, психология или лингвистика. Перспектива «миросистемного анализа» направлена против расчленения социальных знаний, которое всё больше их парализует и ограничивает, она пытается «открыть» социальные науки, воссоздать «унидисциплинарность» знания о социальном на основе единой глобальной эпистемологии и выстроить «социально-историческую науку», которая должна будет заменить такие дисциплины как антропология, экономика, политология, история, социология и т. д. 20 Пересматривая и оспаривая специфические эпистемологические разделения, создающие эту разрозненную и фрагментированную модель современных социальных наук, эта концепция, разработанная частично И. Валлерстейном, показывает, насколько бесполезно и неприемлемо отделять прошлое от настоящего, политику от социальных проблем, а последние - от экономики, так же как отделять анализ европейской цивилизации от изучения неевропейских культур и цивилизаций. Эти искусственные разделения, которые всё больше парализуют и ограничивают понимание социальных проблем, являясь оправданием существующей дисциплинарной конфигурации, мы должны преодолеть, чтобы открыть дорогу к новым горизонтам «унидисциплинарности» науки, к чему спонтанно идут все новаторские концепции и течения, возникшие в последнее время в рамках существующих социальных наук. Итак, приглашая к серьезному пересмотру сложившейся системы социальных наук, И. Валлерстейн объясняет кризис, переживаемый сейчас этой всё еще господствующей эпистемой, кризис, который не может быть разрешен в рамках междисциплинарного или мультидисциплинарного, ни даже с помощью трансдисциплинарного или плюридисциплинарного подходов, которые подразумевают и некритически относятся к самому принципу разделения науки на различные дисциплины, счи-

158

Историография в XX веке...

тая его законным и полезным и стремясь лишь исправить некоторые «плохие» его последствия без радикальной трансформации самой системы. И, напротив, в перспективе «миросистемного анализа» лишает легитимности существующее разделение дисциплин, выстраивая на новой основе другую форму изучения социального, а именно унидисциплинарную эпистему для познания общественного человека во времени. Настоящий кризис, переживаемый социальными науками, можно сегодня преодолеть только при условии устранения фрагментарности дисциплин и возвращения к той цельной унидисциплинарной перспективе социального анализа, которая существовала в первой половине XIX века, как, например, у К. Маркса. Это новое унидисциплинарное видение должно синтезировать все достижения и открытия, произведенные фрагментированными социальными науками за время своего полуторавекового развития. Вклады, внесенные всеми науками, и особенно историей, должны играть центральную и самую важную роль, помогая выяснить механизмы преемственности и прерывности, а также глубинные связи социальных феноменов с труд21 но постижимой и вездесущей темпоральностью .

Таковы, вкратце, главные уроки, преподанные основными современными направлениями в общей панораме исторических исследований, уроки, которые, несомненно, используют критические историки. Ясно, что нельзя называть себя «историком», не представляя хотя бы этого списка авторов, парадигм и предложений, представляющих современные концепции, соответствующие самым актуальным методам, используемым в увлекательной работе историка, в которой продолжает слышаться заданный Марком Блоком более шестидесяти лет назад, но и сегодня не потерявший смысл вопрос: для чего нужна история? Как новый современный сфинкс муза Клио ставит перед нами эту трудную загадку, на которую, несомненно, способны отве-

Глава 6

159

тить только те, кто хорошо знает и систематически культивирует важный раздел истории - историю историографии, а с ней и критическое исследование фундаментального проблемного направления - историографии «долгого XX века». 1

О четвертом поколении Анналов см.: Bernard Lepetit, «Les Annales aujourd'hui» // Review, vol. XVIII, n. 2, Binghamton, 1955 и Carlos Antonio Aguirre Rojas, La escuela de los Annales. Ayer, hoy, manana, Ed. Montesinos, Barcelona, 1999. Существует французское издание этой книги: L'histoire conque'ranfe. Un regard sur I'histographie francaise, Ed. L'Harmattan, Paris, 2000; в эту книгу включена также обновленная библиография. 2

На эту тему, помимо уже цитированного выше издания, см.: Carlos Antonio Aguirre Rojas, Os Annales e a historiografia francesa. Tradicoes criticas de Marc Bloch a Michel Foucaulf, Ed. Universidad de Maringa, Maringa, 2000, Fernand Braudel und die modernen Sozialwissenschaften, Ed. Leipzig Universitaet Verlag, Leipzig, 1999, Tempo, Duracao, Civilizacao. Percursos Braudelianos, Ed. Cortez Editora, Sao Paolo, 2001 у Braudel о Mundo e о Brasil, Ed. Cortez Editora, Sao Paolo, 2003. 3

О критике истории ментальностей см.: Fernand Braudel, «A manera de conclusion» // Cuadernos Poltiicos num. 48, Mexico, 1986, G.E.R. Lloyd, Las menialidades у su desenmascaramienio, Ed. Siglo XXI, Madrid, 1996, Carlo Ginzburg, El queso у los gusanos, Ed. Muchnick, Barcelona, 1981, Francois Dosse, La historia en migajas, Ed. Alfons el Magnanim, Valencia, 1988, и Carlos Antonio Aguirre Rojas, « ,.Que es la historia de las mentalidades? Auge у declinacion de un tema historiografico» // Ifinerarios de la historiografia del siglo XX, Ed. Centro Juan Marinello, La Habana, 1999. 4

См.: Roger Chartier, El mundo como representacion, Edtorial Gedisa, Barcelona, 1992; Libros, lectures у lectores en la edad moderna, Ed. Instituto Mora, Mexico, 1995; и Аи bord de la falaise, Editorial Albin Michel, Paris, 1998. 5

Об этом проекте социальной истории см.: Bernard Lepetit, La historia pren els actors seriosament? // Manuscrits, n. 14, Barcelona, 1996 и составленную им книгу: Les formes de /'experience. Une autre histoire sociale, Ed. Albin Michel, Paris, 1995

Историография в XX веке...

160 6

Об этом см.: Bernard Lepetit, Carnef de croquis. Sur la connaisance historique, Ed. Institute Mora, Mexico, 1995. 7 О британской социалистической историографии с м . : H.J. Kaye, Los historiadores marxistas brita'nicos, Ed. Prensas Universitarias de Zaragoza, Zaragoza, 1989 и The education of desire. Marxist and the writing of history, Ed. Routledge, New York, 1992, a также номера 18 и 25 журнала Historia Social, посвященные соответственно Э.П. Томпсону и Э. Хобсбауму. ' Мы обращаемся к произведениям таких самых известных историков как Родни Хилтон, Кристофер Хилл и Эрик Хобсбаум. Об этом см.: Eric Hobsbawm, El grupo de historiadores del Partido Comunista // Historia Social, n. 25, Valencia, 1996, где описывается происхождение и начало деятельности авторов первого варианта марксистской историографии. * Мы говорим о работах группы журнала History Workshop. См. об этом книги: Raphael Samuel, Historia popular у teon'a socialista, Ed. Critica Grijalbo, Barcelona, 1984 и Village life and labor, ed. Routledge & Kegan Paul, London, 1982 и Samuel, Theatres of Memory, Ed. Verso, London-New York, 1996. См. также статьи: Raphael Samuel, Venticinco anos de talleres de historia en Gran Bretana // Taller de historia, n. 4, Valencia, 1994 и Desprofesionalizar la historia (intervista a R. Samuel) // Historia oral, Ed. Centro Editor de America Latina, Buenos Aires, 1991, i Q u e es la historia social? // Historia Social, n. 10, Valencia, 1991 и La lectura de los signos // Historia contemporanea, n. 7, Bilbao, 1992. 10 Главным представителем этого типа истории является Э.П.Томпсон. См. библиографию его основных работ: E.P.Thompson: una seleccion bibliografica // Historia Social, n. 18, Valencia, 1994. 11 Об этой оригинальной концепции «нравственной экономики масс» см. самую важную книгу Томпсона: Edward P. Thompson. La formacio'n de la clase obrera en Inglaterra, Ed. Cn'tica, Barcelona, 1989 (2 vol.), а также его очерк La economia 'moral' de la moltitud en la Inglaterra del siglo XVIII // Tradicio'n, revuelta у conciencia de clase, Ed. Critica, Barcelona, 1979. Стоит обратить внимание также на его очерк: La economia moral revisada // Costumbres en Comu'n, Ed. Cn'tica, Barcelona, 1995, и на книгу: Thompson. Obra Esencial, Ed. Critica, Barcelona, 2002.

Глава 6

161

12

О проекте «итальянской микроистории» см. нашу книгу: Carlos Antonio Aguirre Rojas Contribucio'n a la hisforia de la microhisfoha ifaliana, Ed. Prohistoria, Rosario, 2003. См. также: Anaclet Pons e Justo Serna, El ojo de la aguja: «de que hablamos cuando hablamos de microhistoria? // Ayer, n. 12, Madrid, 1993, и Сото se escribe la microhisforia. Ensayo sobre Carlo Ginzburg, Ed. Frdnesis, Valencia, 2000, Jaques Revel Microanalisis у construccidn de lo social // Entrepasados n. 10, Buenos Aires, 1966, Bernard Lepetit, Architecture, geographie, histoire: usages de I'echelle // Geneses, n. 13, Paris, 1993 и Carlos Antonio Aguirre Rojas, Invitacidn a ofra microhistoria: la micrihistoria italiana // Transverso, n. 1, Mexico, 2001. Стоит также посмотреть материал, посвященный теме «итальянской микроистории» в: Prohisforia, п. 3, Rosario, 1999. 13

Чтобы измерить вклад этого микроисторического процесса, стоит познакомиться с основными методологическими текстами этого течения. См.: Carlo Ginzburg, Microhistoria: dos o tres cosas que se de ella, Giovanni Levi Sobre microhistoria // Formas de hacer hisforia, Ed. Alianza Editorial, Madrid, 1993 и Edoardo Grendi, Microanalisi e storia sociale // Quaderni storici, n. 35, 1977 и (.Repensar la microhistoria? // Entrepasados, n. 10, Buenos Aires, 1996. u

См.: Edoardo Grendi, Storia di una storia locale. L'esperienza ligure 1792-1992, Ed. Marsilio Editori, Venezia, 1996, и / Balbi. Una famiglia genovese fra Spagna e Impero, Ed. Einaudi, Torino, 1997, Giovanni Levi, La herencia inmaterial, Ed. Nerea, Barcelona, 1990, и Centro e periferia di uno Stato assoluto, Ed. Rosemberg e Sellier, Torino, 1985, Maurizio Gribaudi Itineraires ouvriers, Ed. EHESS, Paris, 1987 и Simona Cerruti, La ville et les metiers, Ed. EHESS, Paris, 1990. Michel Bertrand De la familia a la red de sociabilidad // Revista Mexicana de Sociologia, anno LXI, n. 2, 1999 и il libro coordinato da Maurizio Gribaudi, Espaces, Temporalite's, Stratifications, Ed. EHESS, Paris, 1998. 15

Мы обращаемся к статье Карло Гинзбурга: Carlo Ginzburg Indicios. RaHces de un paradigma de inferencias indiciales // Mitos, emblemas, indicios, ed. Gedisa, Barcellona, 1994, которая явилась самым важным текстом по исторической методологии за последние тридцать лет. Из многочисленных откликов на эту статью см.: Carlo Ginzburg // Quaderni di Storia, n. 11, 12 и 14, за 1980 и 1981 гг.; Ginzburg Intervencion sobre el paradigma indiciario // Tentativas Ed. Universidad Michoacana, Morelia, 2003.

Историография в XX веке...

162

" См.: Carlo Ginzburg, cfr. El juez у el historiador, Ed. Muchnik, Barcelona, 1993, Rapporii di forza. Storia, retorica, prova, Ed. Feltrinelli, Milano, 2000, El inquisidor como antropologo // Tentativas, Revisar la evidencia: el juez у el historiador // Hisfoha, n. 38, Mexico, 1997 и Carlo Oinzburg e Adriano Prosperi, Giochi di Pazienza, Ed. Einaudi, Torino, 1975. 17

Для первого знакомства с «миросистемным анализом» см. очерк в электронном журнале: Walter L. Goldfrank Paradigm Regained? The Rules Of Wallerstein's World-System Method // Journal of WorldSysfem Research, vol. XI, n. 2, 2000 на сайте http: / /csf.Colorado.edu/ [wsr. Harriet Friedmann, Promethean Sociology // Required reading. Sociology's most influencial books, Ed. University of Massa-chusetts Press, Amhert, 1998, и нашу книгу Carlos Antonio Aguirre Rojas, Immanuel Wallerstein: Critic a del sistema-mundo capitalista, Ed. Era, Mexico, 2003. Синтез творческого пути И. Валлерстейна см. в книге: Orlando Lentini, La scienza sociale storica di Immanuel Wallerstein, Ed. Franco Angeli, Milano, 1998. 18 См. об этом: Immanuel Wallerstein, Hold the tiller firm: on method and the unit of analysis // Comparative Civilizations Review, n. 30, Spring 1994; World System // A Dictionary of Marxist Thought, 2 ed., Ed. Black well, Oxford, 1991, An agenda for world-system analysis // Contending Approaches to World-System Analysis, Ed. Sage, Beverly Hills, 1983, World-System Analysis // Encyclopedia of Political Economy, Ed. Routledge, London, 1999, и Impensar las ciencias sociales (цит. выше). См. также: Carlos Antonio Aguirre Rojas, Immanuel Wallerstein: Critica del sistema-mundo capitalista (цит. выше). См. об этом: Immanuel Wallerstein, Hold the tiller firm: on method and the unit of analysis // Comparative Civilizations Review, n. 30, Spring 1994; «World System» // A Dictionary of Marxist Thought, 2 ed., Ed. Blackwell, Oxford, 1991, An agenda for world-system analysis // Contending Approaches to World-System Analysis, Ed. Sage, Beverly Hills, 1983, World-System Analysis // Encyclopedia of Political Economy, Ed. Routledge, London, 1999, и Impensar las ciencias sociales (цит. выше). См. также: Carlos Antonio Aguirre Rojas, Immanuel Wallerstein: Critica del sistema-mundo capitalista (цит. выше). " См.: Immanuel Wallerstein, The capitalist world-economy, Cambridge University Press/Editions de la Maison des Sciences de

I'Homme, Cambridge, 1979, The politics of the world-economy,

Глава 6

163

Cambridge University Press/Editions de la Maison des Sciences de I'Homme, Cambridge, 1984, Geopolitics and geoculture, Cambridge University Press/Editions de la Maison des Sciences de I'Homme, Cambridge, 1991, The essencial Wallersfein, Ed. The New Press, New York, 2000, El legado de la sociologia, la promesa de la ciencia social, Ed. Nueva Sociedad, Caracas, 1999, Despue's del liberalismo, Ed. Siglo XXI, Mexico, 1996, Uiopisfica о las opciones histo'ricas del siglo XXI, Ed. Siglo XXI, Mexico, 1998 e Conocer el mundo, saber el mundo: el fin de /o aprendido, Ed. Siglo XXI, Mexico, 2001. 20

По этому вопросу, помимо книг И. Валлерстейна: Immanuel Wallerstein, Abrir las ciencias sociales, Impensar las ciencias sociales и Conocer el mundo, saber el mundo: el fin de /o aprendido, упомянутых ранее, см. также его очерки: La storia delle scienze sociali, Ed. CIICH - UNAM, Mexico, 1997,