Знаки бытия

Б. В. Марков ЗНАКИ БЫТИЯ

Санкт-Петербург «Наука» 2001

УДК 10(09)4 ББК 87.3 М26

Редакционная коллегия серии «Слово о сущем» В. М. КАМНЕВ, Ю. В. ПЕРОВ (председатель), К. А. СЕРГЕЕВ, Я. А. СЛИНИН, Ю. Н. СОЛОНИН

ТП-20001-И-№ 6 I5ВN 5-02-026823-2

© Б. В. Марков, 2001 © Издательство «Наука», 2001

ЧАСТЬ 1

ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

ФИЛОСОФИЯ и я з ы к

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ В ФИЛОСОФИИ Проблема языка, объявленная в начале X X в. центральной проблемой философии, похоже, остается таковой и на пороге нового тысячелетия. Язык всегда был и остается предметом пристального внимания человека. Но теперь уже не только фило­ софы, но, пожалуй, все пишущие и говорящие осознают язык как систему, управляющую нами. Слова М. Хайдеггера: «Это не мы говорим языком, а язык говорит нами» принимаются как теми, кто считает его «домом бытия», так и теми, кто использует метафоры «мухоловки», «ловушки» или даже «тюрьмы». И з сред­ ства отображения мира и констатации положения дел, из способа выражения переживаний и чувств язык стал расцениваться как нечто самостоятельное и при этом не только неподвластное человеку, но и весьма упрямое и даже репрессивное по отноше­ нию к нему. «Язык, — говорил Р. Барт, — это плохой слуга, но хороший хозяин». Весь X X век проходил под знаком очень внимательного отно­ шения к языку и осторожного его использования. Уже логические позитивисты указывали на значительное число языковых лову­ шек, в которые попадают не только профаны, но и ученые, и особенно метафизики. Дело не ограничивается софизмами и логическими ошибками, часть которых описал еще Аристотель в «Софистических опровержениях». Соблюдение логико-грамма­ тических правил не избавляет от затруднений, и поэтому програм­ ма логического анализа языка постепенно обрастала дополни­ тельными методологическими нормами, регулирующими значе­ н и е и смысл выражений. Так, е щ е Р. Карнап призывал к необходимости достроить грамматику и логику наукой о «логи­ ческом синтаксисе». Он указывал на тот факт, что существуют правильные, но при этом ничего не значащие и бессмысленные утверждения типа «Эта рыба пахнет голубым». Деятельность «логических эмпиристов» была ориентирована на поиски «иде-

8

Б. В. МАРКОВ

ального языка», свободного от недостатков естественного с л о в о ­ употребления. В сущности, такая же ориентация характерна и для лингвистических и даже этнокультурных исследований. Следы «универсальной характеристики» Г. Л е й б н и ц а и «идеальной грам­ матики» ш к о л ы П о р - Р о я л я остаются в большинстве специальных и ф и л о с о ф с к и х теорий и вряд ли исчезнут в дальнейшем. Трудно представить, к а к возможны рассуждение, к о м м у н и к а ц и я , п о н и ­ мание и перевод без таких ключевых п о н я т и й , к а к и м и я в л я ю т с я «истина», «значение», «смысл», «информация». Поворот в ф и л о с о ф и и я з ы к а в X X столетии вызван о б р а щ е н и ­ ем Л. Витгенштейна к анализу обыденных речевых практик. О н и отличаются от профессиональных я з ы к о в тем, что используют н е одну, а множество языковых игр. Поэтому Витгенштейн з а м е н и л понятие и с т и н ы достоверностью, которую он определил на о с н о ­ ве не научных или метафизических критериев, а н о р м и правил, выступающих формами ж и з н и , установлениями и институтами. В естественном я з ы к е нет универсальных стандартов и с т и н ы , п р е д ­ писывающих, наподобие морального кодекса, некие обязатель­ н ы е действия, которые н а практике все равно не в ы п о л н я ю т с я . Расцениваемые прежде к а к недостатки — нечеткость, бессистем­ ность, многозначность, зависимость от контекста и другие харак­ теристики обыденного я з ы к а — на самом деле оказываются важ­ н е й ш и м и свойствами, обеспечивающими его продуктивность. Отказ от строгих, заранее и к а к бы независимо от речевых п р а к т и к установленных абсолютных критериев значения в пользу к о н т е к ­ стуально переплетенных, взаимозависимых дискурсивных и н е ­ дискурсивных жизненных практик открыл совершенно н о в ы е перспективы проектов э м а н с и п а ц и и перед ф и л о с о ф и е й X X в. Это обстоятельство раскрывалось постепенно, по мере о с о з н а н и я репрессивности единообразных кодексов истины и морали, з н а ­ чения и смысла. Сомнения в безусловной значимости х р и с т и а н ­ ской морали, высказанные Ф. Н и ц ш е , вопрос Л. Ш е с т о в а о праве разума диктовать критерии истинности всем остальным ж и з н е н ­ н ы м п р а к т и к а м , критика научно-технической ф о р м ы р а ц и о н а л ь ­ ности э к з и с т е н ц и а л ь н ы м и ф и л о с о ф а м и — все это породило п о ­ требность в новых методологических программах ф и л о с о ф и и . С о м н е н и е , протест и даже отрицание — всего этого недостаточно, ибо отвергнутое чаще всего возвращается под другим и м е н е м и скрывается за его респектабельным фасадом. Н а п р и м е р , м о ж н о критиковать науку и призывать к возрождению человека на основе гуманистического дискурса. Однако если этот дискурс останется непроанализированным и н е о ч и щ е н н ы м от р е п р е с ­ сивных установок, которыми он заражен в не меньшей степени, чем социально-политический или научно-технический я з ы к и , то возлагать н а него надежды по меньшей мере наивно и о п р о м е т ­ чиво.

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

9

Сегодня интерес ф и л о с о ф и и должен сосредоточиться на гума­ н и т а р н о м дискурсе, который раньше не вызывал н и интереса у серьезных ученых по причине своей «поэтичности», м е т а ф о р и ч ­ ности, неинформативности, расплывчатости, н и подозрения у к р и т и к о в идеологии по причине своей возвышенности и мораль­ ности. Однако постепенно это отношение изменилось: под п о д о ­ зрением оказались не только идеология, но и техника, не только наука, но и литература. Внимательное и осторожное о т н о ш е н и е к литературе вырабатывается далеко не у каждого, кто ее много читает и даже профессионально исследует. Исследователь должен л ю б и т ь свой предмет, чтобы потратить самое дорогое — собствен­ ную ж и з н ь — на его изучение. Поэтому редко кто способен критически и скептически посмотреть на самого себя и предмет своей симпатии, не всякий рефлектирует по поводу л ю б в и , считая ее безусловной и самодостаточной. Н о и любовь не всегда созида­ тельна, и поэтому любое чувство требует такой же бдительности, к а к и п о и с к и истины. К а к н и странно, но чувство и ф о р м а с и м п а т и и оказываются р е ш а ю щ и м и в выборе тех или иных и не только ж и з н е н н ы х , но и профессиональных ориентации. Это обстоятельство со всей силой обнаруживается при п о п ы т к е с о ­ поставления и открытия общего и отличительного в программах анализа я з ы к а Ф. Н и ц ш е , М . М. Бахтина, М . Фуко и Ж . Деррида. Я з ы к имеет самый ш и р о к и й спектр значений и о ц е н о к . В нем видят божественное начало и тайну. Я з ы к к а к символическая система таит в себе загадку человеческого сознания и культуры. Сегодня популярен радикальный тезис: все есть я з ы к . Идет л и речь при этом о символической нагруженности всего, что п р о и с ­ ходит с человеком, — и тогда я з ы к неотличим от с о з н а н и я , действующего к а к п о н и м а н и е и осмысление, — или же я з ы к — это просто ф о р м а ж и з н и в том смысле, что его значения неотде­ л и м ы от упорядочивающих ее институтов и образуют саму систе­ му порядка.

СЕМИОТИКА: СЕМАНТИЧЕСКИЙ И ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ В семиотике я з ы к рассматривается как знаковая деятельность. В качестве з н а к о в выступают не только специальные слова и в ы с к а з ы в а н и я , н о , вообще говоря, любые предметы, созданные человеком или втянутые в круг его интересов и наделенные тем или и н ы м значением, выражающие те или иные о т н о ш е н и я , несущие ту или иную и н ф о р м а ц и ю . Я з ы к может рассматриваться к а к знаковая система, организованная по определенным л о г и к о с и н т а к с и ч е с к и м правилам, которые определяют порядок с о о т н о ­ ш е н и я и взаимосвязей его элементов.

10

Б. В. МАРКОВ

Определение знака и п о н и м а н и е его природы остается н е о д ­ н о з н а ч н ы м . Одни связывают его с наличием з н а ч е н и я , которое ему приписывается, другие, к а к Ф . Соссюр, определяют з н а к к а к единство означаемого и означающего. Искусство ч т е н и я з н а к о в о б ы ч н о связывают с ментальными способностями п о н и м а н и я и интерпретации, однако сегодня многие исследователи о б р а щ а ю т в н и м а н и е н а то, что многие з н а к и функционируют почти автома­ тически и н е проходят ментальную стадию рефлексии. С о в р е м е н ­ ная э к р а н н а я культура м и н и м и з и р о в а л а рефлексию, и з н а к и уже н и к чему, к р о м е знаков, не отсылают. Даже реклама в о с п р и н и ­ мается не к а к знак вещи, а как сама вещь. С е м а н т и к а ставит вопрос о значении и смысле высказываний и их систем и, т а к и м образом, проверяет правильность смысловых связей. З н а к и р а с ­ сматриваются здесь в своей служебной ф у н к ц и и , к а к м е д и у м ы значений, которые в свою очередь выступают продуктами не чисто лингвистических, а и н ы х — познавательных, духовных, ценностных — актов. Парадокс знака — «прозрачность»: будучи материальным, воспринимаемым предметом, он остается к а к б ы в тени и отсылает к значению. С е м а н т и к а к а к наука о знаках и значениях исследует р а з н о о б ­ разные о т н о ш е н и я между н и м и : и м е н о в а н и е , д е н о т а ц и ю , о з н а ч и ­ вание, к о н н о т а ц и ю , десигнацию, и м п л и к а ц и ю , в ы р а ж е н и е , упот­ ребление, интерпретацию, п о н и м а н и е , осмысление. С э т о й целью вводится так называемый семантический треугольник: знак — з н а ч е н и е — предмет, в ф и л о с о ф с к о - э п и с т е м о л о г и ч е с к о м п л а н е претендующий на уточнение п о н я т и я истины. П о н и м а н и е и с т и ­ н ы к а к соответствия наталкивалось н а все большие трудности, к о ­ торые в начале X X столетия и стремились преодолеть, в частности, на основе анализа значения понятий. Так, семантика может быть с о ­ поставлена с другими теориями истины — онтологическим, ф е н о ­ менологическим и герменевтическим истолкованием. Исходными д и н а м и ч е с к и м и силами, способствующими развитию семантики, являются парадоксы именования, значения и смысла. Семантика, возникшая к а к ответ на трудности классической теории и с т и н ы , тем не менее сохраняет старое представление о я з ы к е к а к инструменте м ы ш л е н и я , согласно которому человек сначала думает, а потом говорит и соответственно в о с п р и н и м а е т з н а к и не к а к самостоятельные объекты, а к а к носители з н а ч е н и й . С е м а н т и к а дополняет логико-грамматические правила с м ы с л о ­ в ы м и . Возможны ф р а з ы , удовлетворяющие правилам г р а м м а т и ­ к и , н о п р и этом совершенно бессмысленные типа: «Эта р ы б а пахнет голубым», и, раз м ы чувствуем, что тут не все в п о р я д к е , это означает существование неких неявных правил, у п р а в л я ю щ и х с м ы с л о в ы м порядком высказываний. С т о ч к и зрения здравого смысла л о г и ч н о предположить, что я з ы к к а к знаковая система должен состоять из таких э л е м е н т о в ,

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

11

которые обеспечивают пользователю этой системы эффективное ориентирование и деятельность во внешнем мире. Поскольку я з ы к функционирует не только как средство познания, то в нем н а к о ­ пилось значительное число разного рода непонятных идиом и утративших смысл выражений. Отсюда понятно стремление очис­ тить я з ы к от таких слов, которые мешают ясной формулировке понятий, их четкому пониманию, и оставить л и ш ь такие термины, которые имеют либо эмпирическое значение, либо выполняют служебную (синтаксическую или логическую) функцию в системе языка. Попытка избавить я з ы к от всех неясных или нечетких понятий нередко расценивается как научный пуризм. Н а самом деле она предпринималась для построения искусственных я з ы к о в . С е ­ мантика указывает на неоднозначность естественного языка, на те ловушки, в которые попадаются слишком доверчивые философы, гипостазирующие имена. Примером может служить обсуждение трудностей, связанных с существованием так называемых пустых имен, для спасения которых приходится допускать некоторые м н и ­ мые или отрицательные объекты, в результате чего понятие объекта перестает служить тем главным целям, для достижения которых оно, собственно, и было задумано. Д л я р е ш е н и я парадоксов референции Б . Рассел предложил использовать различие и м е н и д е с к р и п ц и й . И м е н а п р и к р е п л я ю т ­ ся к объектам о т н о ш е н и я м и денотации, а описания — д е с и г н а ц и и . И м е н а означают предметы, а о п и с а н и я выражают и н ф о р м а ­ ц и ю о них. Говорят, что однажды Георг V спросил, является ли В. Скотт автором «Уэверли». Поскольку В. Скотт и автор н а з в а н ­ ного р о м а н а — одно и то же л и ц о , то получается, что к о р о л ь п р о я в и л любопытство в о т н о ш е н и и закона тождества. Н о если учесть, что «В. Скотт» является именем, а «автор „Уэверли"» — о п и с а н и е м , которое раскрывает значение или и н ф о р м а ц и ю об именуемом объекте, то парадокс снимается. Д а н н о е р а з л и ч и е сохраняется, уточняется и применяется в форме р а з л и ч е н и я з н а ч е н и я и смысла, интенсионала и экстенсионала. Е щ е П л а т о н различал п о н я т и я и идеи. П о н я т и я выражают то общее, что есть в предметах, а идеи — некие «ноэмы», идеальные смыслы, выступа­ ю щ и е условиями сознания или п о н и м а н и я . Н а п р и м е р , «чело­ век» — родовое понятие, обобщающее п р и з н а к и человека, о т л и ­ ч а ю щ и е его от животных и других физических тел. Н а п р о т и в , п о н я т и е «человечность» — это идея, выражающая т о идеальное предназначение или смысл, который д о л ж е н и с п о л н я т ь человек. Собственно, это различие и лежит в основе семантики К а р н а п а , к о т о р ы й работал с п о н я т и я м и интенсионала и э к с т е н с и о н а л а . С л о в о может выражать э л е м е н т ы класса и л и множества, н о о н о ж е выражает и внутреннее смысловое значение, задаваемое внут­ р и я з ы к а его ф о р м а л ь н ы м и свойствами. Ф о р м а л ь н о - с и н т а к с и ­ ч е с к и й подход к языку отличает логическую семантику от ф е н о -

12

Б. В. МАРКОВ

менологии, которая, как известно, тоже работала п о н я т и е м и н ­ т е н с и о н а л ь н о е ™ . Центральной проблемой семантики, п о с у щ е с ­ тву, оказывается проблема с и н о н и м и и , решение которой д о с т и ­ гается на основе теории аналитически истинных в ы с к а з ы в а н и й . И м е н н о синонимичность понятий «человек» и «говорящее су­ щество» служит основанием истинности в ы с к а з ы в а н и я «чело­ век — это говорящее существо». Оно является и с т и н н ы м не в силу э м п и р и ч е с к о й проверяемости, а по определению. С е м а н т и к а не ограничивается п о н я т и я м и , н о р а с п р о с т р а н я е т ­ ся на сферу предложений и высказываний. Под п р е д л о ж е н и е м понимается пропозициональная ф у н к ц и я . Если и м я означает предмет или класс, а смысл — нечто идеальное, выступающее условием р е ф е р е н ц и и , то предложение — это ф у н к ц и я т и п а «быть отцом», «быть квадратом», выражающая «событийность» к а к единство идеального и реального. Предложение связывает с м ы с л и истину. Т а к и м образом, удается сохранить смысл и з н а ч е н и е , если под смыслом понимать внутренние связи з н а к о в , а п о д значением — их отношения к означаемому. На самом деле э т о единство является скорее желаемым, чем действительным, и в семантике с н о в а столкнулись прежние программы э м п и р и з м а и рационализма, номинализма и реализма. В атомистической модели я з ы к а предполагалось существова­ ние вне я з ы к а неких автономных вещей и их к о м п л е к с о в , п р о ­ стейших связей, ансамбли которых назывались « п о л о ж е н и я м и дел». О н и могли обозначаться п р о с т е й ш и м и е д и н и ц а м и я з ы к а — атомарными высказываниями. Особенность «положений дел» и их констатации состоит в том, что они могут быть з а ф и к с и р о в а н ы и п о з н а н ы независимо от других высказываний или с о б ы т и й . О н и автономны и могут рассматриваться к а к изолированные и н д и в и ­ дуальные сущности. Важным является также непосредственный характер их связи: элементарные высказывания как бы « п р и к о л о ­ ты» к самой реальности и называются поэтому «протоколами» и л и «констатациями». Для установления их истинности достаточно л и ш ь взглянуть на «положение дел». Высказывание «Цвет этого потолка белый» может быть проверено на основе н а б л ю д е н и я без привлечения какого-либо иного знания. Замысел этой а т о м а р н о й модели очевиден: найти простую процедуру проверки з н а ч е н и я . Важно отметить, что критика этой модели, которая н а с а м о м деле не выполняется, ибо даже самые простые в ы с к а з ы в а н и я о п и р а ­ ются на онтологию, содержащуюся в естественном я з ы к е , тем н е менее не должна устранять само намерение основать в ы с к а з ы в а ­ н и я н а чем-то «внешнем». Отказ от фундамента чреват, к а к это понятно теперь, серьезными последствиями. Н о в а т о м а р н о й модели и с т и н а и значение оказываются н е р а з л и ч и м ы м и . Т а к и м образом, о н а не выполняет тех обещаний, которые и з н а ч а л ь н о давали представители ф и л о с о ф и и я з ы к а . Наоборот, к а к раз в н е й

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

13

наиболее ярко проявляется тот факт, что в основе критериев значе­ ния лежат эмпирические процедуры установления истины. Порази­ тельным образом стало обнаруживаться, что теория истины как соответствия, для замены которой, собственно, и предназначалась семантика, оказалась ее скрытой предпосылкой и условием. Н о и в неэмпиристских программах значение раскрывается на основе п о н я т и я истины. Г. Фреге, разбирая вопрос о смысле и ф у н к ц и и предложений, утверждал, что главным в н е м является мысль, т. е. истинностное значение. О н признавал у знаков, во-первых, идеальные корреляты — означаемое, а во-вторых, к о н к р е т н ы е предметы, участвующие в о т н о ш е н и и р е ф е р е н ц и и . Б. Рассел оставлял «смысл» для обозначения состояний с о з н а н и я , Э. Гуссерль, напротив, порвал с психологизмом и • говорил о «ноэмах», т. е. идеальных событиях. Фреге пытался преодолеть «денотативную» семантику, т. е. такую, в которой ядром значения выступают «сами вещи». Н о тогда опорой значения выступает чистая идея или «смысл». В отличие от него значение определяет­ ся «точкой зрения» и является селекцией существенного. З н а ч е ­ н и е — это «способ данности», или «дескрипция», по Расселу. Оно может меняться от теории к теории, от п о н и м а н и я к п о н и м а н и ю . Я д р о м с е м а н т и к и является т е о р и я р е ф е р е н ц и и , которую м о ж н о определить как знание условий п р и м е н е н и я предиката «истинный» к конкретному предложению, как выявление неких правил или а к с и о м , управляющих употреблением слов. Теория смысла образует своеобразную «скорлупу» вокруг этого я д р а и связывает способность говорящего с суждениями теории р е ф е ­ р е н ц и и . Н а к о н е ц , семантика развивает и собственную теорию действия, о с н о в о й которой является теория речевых актов. Н а вопрос о том, к а к интерпретировать разнообразные с п о с о б ы употребления я з ы к а , семантика дает ответ на основе теории р е ф е р е н ц и и : знать смысл предложения — это значит знать усло­ вия его истинности или метод в е р и ф и к а ц и и . Н о дело в т о м , что различия истинности и ее условий не являются с а м о п о н я т н ы м и и содержат множество невидимых препятствий. Поэтому п о н я т и е и с т и н ы не много дает д л я п р о я с н е н и я понятия з н а ч е н и я , и сегодня этот скепсис доходит до того, что многие предлагают отказаться от этой опоры. Я с н о , что современная теория з н а ч е н и я д о л ж н а учитывать внутренние вербальные связи самого я з ы к а , которые тоже выступают условиями истинности. К а к о в ы п р о ц е ­ дуры разрешимости для условий истинности? Очевидно, что в е р и ф и к а ц и я не п р и м е н и м а к значительной части в ы с к а з ы в а н и й . Т е о р и я речевых актов пытается п о - н о в о м у решить эту проблему. Фреге различал с м ы с л и действие, но видел глубокое п р о т и в о р е ­ чие между н и м и : смысл о н связывал с истиной, а действие с к о м а н д а м и , клятвами, угрозами и т. п. Переходным п о н я т и е м служит «правильность», которая составляет внутреннее условие

14

Б. В. МАРКОВ

истинности высказываний. Но здесь м ы сталкиваемся с допуще­ нием о том, что высказывания каким-то образом «знают» об истинности, ибо заранее выполняют условия ее возможности. Н а то или иное использование, применение высказываний, на то, что значения отсылают не только к идеям или понятиям, но и к действиям, координатором которых выступает язык, указывает прагматика. Общая схема прагматики строится н а т о м обстоя­ тельстве, что знаки употребляются и понимаются в определенном практическом контексте, в рамках социального жизненного мира. Они, конечно, отличаются от сигналов, вызывающих реакции н е ­ посредственно. Слова, которые м ы с л ы ш и м , могут в о с п р и н и ­ маться как команды, просьбы, советы, пожелания и т. п. Конечно, при этом они должны быть поняты. Стало быть, знаки проходят стадию понимания, и поэтому они не свободны от ментальных переживаний. Но важно и то, что понимание связано не только с внутренним, но и с в н е ш н и м планом деятельности. Во-первых, оно не самодостаточно, а замкнуто в цепочку « з н а к — п о н и м а ­ ние—действие». Во-вторых, установление смысла в такой цепи не предполагает открытия идеи или сущности, как это предписывает теоретическая установка. Слова «Молот слишком тяжелый», п р о ­ изнесенные кузнецом, означают для подмастерья необходимость сменить его на более легкий. Семантический треугольник в праг­ матике дополняется отношением «говорящий — с л у ш а ю щ и й » , скоррелированным со схемой действия, в которое они включены. Прагматический аспект языка углубляли не только представители прагматизма, но и Хайдеггер, Гадамер, Деррида, Фуко, т. е. пред­ ставители иных подходов и проектов философии языка.

АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

ЯЗЫКА

Современная аналитическая философия имеет два источника. Один логический, у истоков которого находятся проблемы, под­ нятые в «Пармениде» и «Софисте», разрабатываемые средневеко­ выми схоластами и обсуждаемые Фреге, ранним Витгенштейном («Логико-философский трактат») и Карнапом («Значение и необ­ ходимость»). Главным здесь является стремление найти одно­ значное определение понятий «истина», «значение», «имя» и др. Другой источник — гносеологический, обогащенный особенно И. Кантом, философию которого и пытается по-новому сформу­ лировать аналитическая философия. У. Куайн выявил «две догмы эмпирицизма»: первая — «эссенциализм» — представление, с о ­ гласно которому следует различать, о чем говорят люди и что они говорят об этом. Перевод различных языков возможен п р и усло­ вии выявления сущности референтов терминов того и другого языка. Вторая догма заключалась в том, что такое необходимое

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

15

для перевода аналитическое предложение может быть найдено тогда, когда удастся подтвердить его при п о м о щ и «нейтрального я з ы к а наблюдения», описывающего искомый референт. Вопрос о том, каков критерий того, что м ы действуем под в л и ­ я н и е м опыта или значения, — это вызов самой теории познания к а к таковой, а не какому-либо ее отдельно взятому направлению. Это разрушение теории репрезентации и отказ от теории соответ­ ствия, которые отвечают нашему здравому смыслу, однако требу­ ют невозможного и невыполнимого. О н и предполагают возмож­ ность установить некоторые привилегированные, обладающие особыми гносеологическими преимуществами высказывания, которые выступают констатациями объективных положений дел. Теорию Куайна Р. Рорти расценивает как крен в сторону идеализма. Его «объекты» — это физические м и ф ы . Н о на самом деле теория лингвистической относительности имеет более с и л ь ­ н ы е следствия, так как она н е позволяет вообще поставить вопрос о з н а ч е н и и . Процедура с с ы л к и на объект и определения его теперь оказывается в эпистемологическом о т н о ш е н и и уже не столь р е ш а ю щ е й . Н о допущение интеллектуального каркаса, в рамках которого устанавливаются объекты, сохраняет под другим названием возможность метафизики. Относительность к к о н ц е п ­ туальному каркасу означает релятивизацию наших взглядов к сущности, в какой бы форме она не являлась: к а к бытие, п о з н а н и е или я з ы к . Д а ж е абсурдное допущение о т о м , что объекты делаются п р и п о м о щ и слов и значений, к р и к и о потере бытия не создают н и к а к о й угрозы метафизике. В этом смысле Гуссерль смело в ы н о с и л реальность за скобки, чтобы о н а не путалась под ногами. О д н а к о тезис Куайна, а также п о з и ц и и Куна и П. Фейерабенда подразумевают нечто большее. Они утверждают, что нет в о з м о ж ­ ности найти способ о п и с а н и я прошлого и будущего, кроме к а к в терминах настоящего. Т а к и м образом, н а ш и переговоры я в л я ю т ­ ся единственной гарантией соответствия слов и вещей. X . П а т н э м склоняется в сторону реализма: только реалист может избежать вывода о т о м , что н и о д и н из терминов науки ни на что не указывает. Сведение истинности к обоснованию, п р е ­ доставлению гарантий, легитимации означает релятивизацию п о ­ н я т и я и с т и н ы п о о т н о ш е н и ю к языку. Н о , строго говоря, ф и л о с о ­ ф ы , и м е ю щ и е нечто сообщить о гарантиях, точно т а к ж е , к а к и ф и л о с о ф ы , озабоченные с о о б щ е н и е м и с т и н ы , одинаково н а м е ­ реваются с о о б щ и т ь нечто большее, ч е м обычно говорится о фактах. Что н а м дают п о н я т и я истины и блага и что б ы м ы потеряли, если б ы их устранили? Бблыыая часть н а п и с а н н о г о об истине на с а м о м деле посвящена обоснованию. П о н я т и е и с т и н ы , независимое от о б о с н о в а н и я , нужно для объяснения надежности методов и процедур исследования, для объяснения к о н в е р г е н ц и и последовательности теорий. Если м ы угадываем, когда теоретизи-

16

Б. В. МАРКОВ

р о в а н и е заводит в тупик и дает неверные э м п и р и ч е с к и е результа­ т ы , то для объяснения этого факта к о н в е н ц и о н а л ь н о е ™ я в н о недостаточно. Приходится допускать существование в н е ш н е й реальности. Н о тогда возникает вопрос, как в о з м о ж н ы п р и н ц и ­ п и а л ь н о н о в ы е теории? Н е являются л и разговоры о них п р и к р ы ­ т и е м факта, что вся новизна состоит в р е ш е н и и г о л о в о л о м о к и в с я к и й , кто изобретает действительно новую теорию, заканчивает свою ж и з н ь в сумасшедшем доме? Н а самом деле н у ж н о усом­ ниться и в безумии. Если б ы м ы открыли, что нет н и а т о м о в , н и генов, н и молекул, а только некие сигналы, подаваемые н е в и д и ­ м ы м существом, манипулирующим учеными, то о потере к о н т а к ­ та с м и р о м при этом не шла бы речь. М ы всегда о ц е н и в а л и п р е ж н и е теории, начиная с м и ф о в и натурфилософских п о с т р о е ­ н и й , как л о ж н ы е и путаные описания мира. И в п и с ы в а л и тем с а м ы м их в историю триумфа и победы разума. Н и одно утверж­ д е н и е о м и р е , даже самое невероятное, не является п р и ч и н о й серьезного беспокойства. Однако предположение, что «понятие „плохого о п и с а н и я той же самой в е щ и " представляет сущую чепуху», ведет к отрицанию теории р е ф е р е н ц и и , которая состоит в том, что если м и р зацепляет я з ы к в фактических и п р и ч и н н ы х отношениях, то мы находимся в контакте с ним. Д. Д э в и д с о н указал н а третью догму э м п и р и ц и з м а , а и м е н н о на дуализм концептуальной схемы и содержания, структуры и того, что д о л ж н о быть структурировано. Согласно Д э в и д с о н у , вопрос о том, «как работает язык», не связан с вопросом о том, «как работает познание». О н считает н е в о з м о ж н ы м р е ш и т ь п р о ­ блему з н а ч е н и я на пути выделения и сопоставления атомарных ф а к т о в с атомарными предложениями. Все, чем должна з а н и м а т ь ­ ся ф и л о с о ф и я языка, — это выявлять я с н ы е о т н о ш е н и я между о д н и м и предложениями, кажущимися правильными, и другими, с ч и т а ю щ и м и с я неправильными. Рорти считает, что в а ж н ы м н о ­ вовведением Дэвидсона является преодоление ошибочного пред­ ставления о ф и л о с о ф и и к а к о д и с ц и п л и н е , которая имеет о с н о в а ­ н и я и дает их п о з н а н и ю . Ф и л о с о ф и я не определяет с п и с о к «вечных идей» и привилегированных тем, а участвует в разговоре человечества и концентрирует внимание на событиях-происшест­ виях (революциях или научных открытиях) или н а проблемах, которые формулируют те или и н ы е л ю д и . П р и э т о м нельзя рассматривать эти проблемы как новую формулировку старых проблем. Отсюда центральным вопросом оказывается в о п р о с об изменениях и событиях, который приводит к отказу от н е к о й нейтральной матрицы, позволяющей соотносить, с о и з м е р я т ь и переводить проблемы прошлого и настоящего. 1

2

1 2

Рорти Р. Философия и зеркало природы. М., 1997. С. 212. Там же. С. 195.

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

17

Если открыть «Физику» Аристотеля, то мы найдем там стран­ ные с нашей точки зрения различения и проблематизации. Естест­ в е н н о , м ы сопоставляем его определения с теми, которые дали Н ь ю т о н и Э й н ш т е й н , и, т а к и м образом, не только поправляем Аристотеля, н о предъявляем ему некую претензию за о ш и б к и . П р и э т о м н а м не приходит в голову упрекать греков за их одежду и даже за политические институты и убеждения, а также религи­ о з н ы е верования. Когда дело идет об истории п о з н а н и я , то предполагается существование вещей, обладающих теми или и н ы м и свойствами и качествами. Поэтому столь о ш е л о м л я ю щ и м стало утверждение Куна, что в познании и з м е н е н и ю подлежат представления о том, что такое мир, вещь, качество и т. п. После К у н а и Фейерабенда ф и л о с о ф стал человеком, который не пре­ тендует на изменение значения, а только на его разъяснение. И с т о р и к показывает, как и почему п р о и з о ш е л сдвиг от старых к н о в ы м п о н я т и я м . Нужен л и теперь ф и л о с о ф , которому уже б о л ь ­ ше ничего не остается делать, как только признать его «рацио­ нальным». Н о это нельзя сделать без «инварианта значений», и, т а к и м образом, сохраняется кантовская априорная схема. Д э в и д с о н увязал атаку на репрезентацию с истиной. Прежде всего, о н указал, что определение и с т и н ы как образа (адекватной р е п р е з е н т а ц и и ) подходит для бесспорных утверждений типа: «Снег бел», но совершенно не годится для таких в ы р а ж е н и й , как: « Н а ш а т е о р и я м и р а соответствует ф и з и ч е с к о й реальности», « Н а ш а моральная ф и л о с о ф и я отвечает идее Блага». Эти утверж­ д е н и я и с т и н н ы , если мир содержит вещи правильного сорта и располагает их так, к а к это утверждается в предложении. Н о если кто-то скажет, что таких вещей нет, о н должен предложить альтернативную теорию, которая не была бы семантической. Соответствие не связано с онтологическими предпочтениями и может привязывать слова к л ю б ы м вещам, ибо природа н е имеет предпочтительных способов репрезентации. Д э в и д с о н полагает также, что п о н я т и е «репрезентативной схемы», или «концепту­ ального каркаса», используется для разделения «истины» и «зна­ чения» и поэтому неудачно. О н вводит понятие «альтернативной концептуальной схемы, выражения которой могут быть и с т и н н ы ­ м и , н о не переводимыми в выражения другой концептуальной схемы». Итак, вопрос о том, что является и с т и н н ы м или л о ж н ы м , зависит от п р и н я т и я того и л и иного концептуального каркаса. Н е л ь з я допустить, что кому-то (философу) д а н ы объекты сами по себе и этот кто-то может решать, чьи утверждения являются и с т и н н ы м и . Т а к и м образом, остается другая возможность — о ц е ­ нивать утверждения Аристотеля с точки зрения его собственных 3

3

Дэвидсон Д. Истина и значение. Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 18.

18

Б. В. МАРКОВ

п о с ы л о к , т. е. указывать на о ш и б к и использования собственного п о н я т и й н о г о аппарата. Н о в таком случае м ы не м о ж е м п р и н я т ь р е ш е н и е об истинности утверждений о природе Аристотеля и л и Ньютона. Я з ы к — это язык, нельзя выйти за его пределы, так сказать высунуть голову наружу и убедиться в том, что м ы «правильно» именуем предметы. Когда-то это воспринималось к а к радостное, обнадеживающее открытие. Возник тезис, который был озвучен в семиологии: «Все есть язык». Однако, когда сегодня н а деле из ж и з н и стало исчезать все несемиотическое, когда м ы сами стали элементами системы циркуляции знаков, этот тезис м о ж е т б ы т ь р а с ц е н е н к а к саморазоблачение. После него следует искать пути назад и попытаться вновь найти связи дискурсивного с н е д и с к у р ­ с и в н ы м . И н а ч е , как проверить язык, к а к избежать о ш и б о к ? П о Витгенштейну, хотя «мир» и я з ы к совпадают, все-таки остается нечто «невыразимое», о чем нельзя сказать и м о ж н о л и ш ь п о к а ­ зать. Правда, «мистическое» используется д л я п о с т и ж е н и я н е столько онтологии, сколько этики. Отказ от гносеологических проблем, отрыв языка не только от мира, но и от м ы ш л е н и я и сознания (все это становится элементами самого дискурса) п р и ­ вел к тому, что все стало я з ы к о м , растворилось в нем, н о от этого исчез и сам я з ы к . Куайн объявил физические объекты м и ф о м , а у Рикера не только время, но и внутренние переживания оказались фигурами «рассказывания». Все-таки для я з ы к а необходимо ч т о то нелингвистическое. М о ж н о допустить, что некоторые в ы р а ж е ­ ния — имена, протоколы, констатации, элементарные в ы с к а з ы ­ вания типа: «Цвет потолка белый» к а к б ы зацепляются з а саму реальность. М ы достигаем пределов я з ы к а и опираемся н а в н е лингвистическую способность видеть, к а к обстоит дело в д е й с т ­ вительности. Т а к и м образом, предполагается способность е д и ­ н ы м взглядом охватить я з ы к и м и р если не в целом (ибо э т о мог бы сделать только Бог), то поэлементно и сказать в о т н о ш е н и и простых выражений, «это так» или «это н е так». П о сути, и м е н н о это и выражает определение в е р и ф и к а ц и и у М . Ш л и к а . П о з д н и й Витгенштейн отказывается от «натурализма» в т р а к ­ товке базисных высказываний. В «Трактате» атомарные в ы с к а з ы ­ вания к а к бы приколоты к самой реальности; их и с т и н н о с т ь не вызывает с о м н е н и й , ибо каждый, и м е ю щ и й глаза, с п о с о б е н убедиться в том, что высказывание обозначает непосредственно воспринимаемое положение дел. Такая способность непосредст­ венно видеть и убеждаться в очевидном кажется ему с о м н и т е л ь ­ ной в «Философских исследованиях». П р и н я т и е «обычного» з н а ­ ч е н и я небезопасно. М ы контролируем сложные п р и н ц и п ы , н о арматуру я з ы к а составляют простые неприметные в ы с к а з ы в а н и я типа: «Вот стул», «Цвет этого потолка белый» и т. п. К а ж у щ и е с я е с т е с т в е н н ы м и рубрикации и к л а с с и ф и к а ц и и п р е д м е т о в н а

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

19

с а м о м деле я в л я ю т с я сугубо искусственными, обусловленными культурными кодами и з н а ч е н и я м и . П о в о д о м к углубленному анализу простейших, кажущихся с а м о п о н я т н ы м и выражений стал анализ философских проблем. О н и имеют н е о б ы ч н ы й характер. Ф и л о с о ф ы сомневаются в су­ щ е с т в о в а н и и внешнего мира, души, другого Я . Н а п р и м е р , Авгус­ т и н был озабочен вопросом о сущности времени, а Фреге болез­ н е н н о переживал неудачи п о п ы т о к определить сущность числа. О ч е м эти вопросы? Разве недостаточно, что есть часы, п о к а з ы в а ю ­ щ и е время, и правила математики, регулирующие операции с числами? Витгенштейн считал ф и л о с о ф с к и е проблемы псевдо­ проблемами, в о з н и к а ю щ и м и в результате ошибочного употребле­ н и я я з ы к а . О д н а к о постепенно он признает ф и л о с о ф и ю как равноправную языковую игру и предупреждает только о том, ч т о б ы не путать ее с другими способами использования языка. Действительно, если громко сомневаться в существовании в н е ш ­ него мира на улице или в транспорте, то нетрудно угодить в м е д и ц и н с к о е учреждение. П о н и м а н и е я з ы к а как ф о р м ы ж и з н и трансформирует «игро­ вое» его п о н и м а н и е . В игре есть правила. Их бессмысленно расценивать к а к истинные или л о ж н ы е . В силу многообразия игр и негибкости сознания возможна путаница. Это случается с ф и л о с о ф а м и . Определенные правила игры навязывают н а м гово­ рить о чем-то к а к реально существующем. Есть п о н я т и я , исполь­ зуемые в других играх, где не имеют дела с реальными вещами. Заблуждение ф и л о с о ф о в состоит в том, что они не п р и н и м а ю т во в н и м а н и е различное употребление слов в различных я з ы к о в ы х играх. Н е з а в и с и м о о т т о г о , идеалисты о н и или реалисты, ф и л о с о ­ ф ы п о н и м а ю т слова как и м е н а сущностей. О н и исходят из того, что если слово н и к чему н е относится, то оно л и ш е н о з н а ч е н и я . Н о если о н и не могут указать что-то телесное или реальное, то придумывают «дух», «субстанцию», «абсолют». Есть м н о г о слов, относящихся не к вещам, а к с о с т о я н и я м и д е й с т в и я м . Б ы т ь «смертным», «усталым», «грустным» — это з н а ­ ч и т принадлежать к н е к и м , к а к говорил Делез, бестелесным с о б ы т и я м , которые существуют к а к бы независимо от н а с . «Бе­ жать», «желать», «думать», «говорить» и т. п. — значит и с п о л н я т ь н е к и е и н т е н ц и и . Ч т о значит «я знаю» или «я понимаю»? Витген­ ш т е й н немало усилий приложил для п р о я с н е н и я подобных с о с т о ­ я н и й и старался прежде всего избавить эти в ы с к а з ы в а н и я от натуралистического значения, будь то объективизм или ментал и з м . О н советовал не думать о «понимании» к а к ментальном процессе, ибо и м е н н о это приводит к заблуждению. В ы р а ж е н и я «я понимаю» и «я знаю» не являются с о о б щ е н и е м о «нечто» в н е ш н е м и л и внутреннем. В работе «О достоверности» В и т г е н ш ­ т е й н включил в случаи употребления этих высказываний также

20

Б. В. МАРКОВ

описание чувства личной уверенности. «Я знаю, что это дерево береза», «Я знаю, что это моя рука». Но особый статус такого рода высказываний связывает с тем, что в них нельзя усомниться. «Я знаю, что это истинно» — это как бы предостережение: мы приближаемся к границе сомнений. Если в этом сомневаться, то может рухнуть все остальное. Таким образом, ссылки на знание и понимание в эпистемологии означают не апелляцию к личному опыту, а выражают согласие философа с общепринятыми норма­ ми. Витгенштейн подобно анализирует примеры употребления выражения «Я знаю...», которые показывают, что за «знанием» не закреплено какого-то прочного значения. «Я знаю, что это стул» может сказать слепой. Но в устах зрячего и не буйного это выражение звучит нелепо. Во всех случаях употребления выраже­ ния «Я знаю...» речь идет о выражении согласия с собеседником, о его убеждении, о наличии доказательств. В аналитической философии после появления «Философских исследований» Витгенштейна проблема обоснования такого рода высказываний уже мыслится не как результат соотнесения идей и вещей, слов и объектов, правильность которого гарантируют эпистемологи, а как результат социальной практики и научения языку. Эпистемология не может обойтись без редукционизма и атомизма, и в этом смысле обращение к «Трактату» Витгенштейна необходимо как понимание атомистической картины мира и языка в гносеологии эмпиризма (логического атомизма), а обра­ щение к учению о феноменологической редукции также необхо­ димо для уяснения центрального значения редукционизма в теории познания. Напротив, обращение к социальной практике и коммуникации не требует ни того ни другого. Разговор, опираю­ щийся на герменевтический круг, не включает в себя в качестве предварительного условия договоренности об элементах значе­ ния. Отказ от теории репрезентации, апелляция к социальной жизненной практике, сопровождаемой переговорным процессом, приводит к отказу от метакритики общественной жизни. Витген­ штейн явно попал в тупик при обсуждении природы правил и не смог предложить никаких рецептов для их исправления. Может быть, это и хорошо, потому что опасностей от претензий филосо­ фов на их исправление гораздо больше, нежели от отказа едино­ лично определять то, как должны жить и действовать люди. ОТ Ф И Л О С О Ф И И ЗНАКА К Ф И Л О С О Ф И И СИМВОЛА Действительно, за фасадом истории, которая разворачивалась на наших глазах как победа структурализма над герменевтикой, как господство семиотики, в которой знаки отсылают не к симво-

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

21

лам, а к другим знакам, уже сегодня завязывается сюжет будущей истории, который связан с осмыслением «Философии с и м в о л и ­ ческих форм» Э. Кассирера в контексте современных масс-медиа. Весьма з н а ч и м о , что интерес к этой работе возник не только в среде культурологов, н о и среди тех, кого называют деятелями культуры. Этот двойной интерес предполагает, во-первых, что сами ф и л о с о ф ы я з ы к а приблизились к исчерпанию возможнос­ тей с е м и о т и к и (хотя сегодня еще возрождаются идеи Ч . П и р с а , н о и это, скорее всего, свидетельствует о том, что знаково-семиотическая модель коммуникации уже изжила себя); во-вторых, что н е только специалисты в области средств массовой к о м м у н и к а ц и и , но и потребители сталкиваются с необъяснимой в рамках с е м и о ­ тической модели силой масс-медиа. Парадокс состоит в том, что общественное м н е н и е , этот бог демократической политологии, не является о с н о в о й для решений власти, ибо само формируется ею. П р и э т о м семиотическая — инструментальная — модель м а н и п у ­ л и р о в а н и я с о з н а н и е м не удовлетворяет самих имиджмейкеров, которые, поддерживая м и ф о всемогуществе масс-медиа (сегодня существовать — значит появляться на голубом экране или быть его зрителем), сталкиваются с тем, что созданная и м и техника выходит и з - п о д их власти и подчиняет себе. Н е только главная книга Кассирера, н о и его интеллектуальная э в о л ю ц и я от теории познания и истории науки к ф и л о с о ф и и культуры и человека — свидетельство исканий выхода из кризиса. Если для баденской школы неокантианства обращение к с м ы с л о ж и з н е н н о й проблематике считается чуть л и не органичным, ибо о н и разрабатывали практическую ф и л о с о ф и ю Канта, т о для м а р буржцев, к к о т о р ы м относят Кассирера, занятия культурологией достаточно н е о б ы ч н ы . К о н е ч н о , для этого можно указать и и м м а н е н т н ы е п р и ч и н ы . Тот, кто прочитает его объемистую трехтомую историю познания, увидит в ней «мост» от науки к другому ее берегу — культуре. Сравнение ранних и поздних работ К а с с и ­ рера убеждает в том, что он остался верен своему методу, п о с т р о ­ енному на приоритете ф у н к ц и и перед субстанцией. В « Ф и л о с о ­ ф и и символических форм» и в других работах по ф и л о с о ф и и культуры о н придерживается «деятельного» подхода к и н т е р п р е ­ т а ц и и м и ф а , религии, науки и языка: «Основополагающие п о н я ­ тия каждой науки, средства, которыми она ставит свои вопросы и формулирует свои выводы, предстают уже не пассивными отра­ жениями данного бытия, а в виде созданных человеком интеллек­ туальных символов». Всякая о с н о в н а я ф у н к ц и я духа имеет с познанием л и ш ь т о р е ш а ю щ е е сходство, что ей имманентна изначально творческая, а 4

4

Кассирер Э. Философия символических форм. Введение в постановку проблемы // Культурология. XX век: Антология. М , 1995. С. 165.

Б. В. МАРКОВ

22

не просто копирующая сила. Она не просто пассивно запечатле­ вает наличное, но заключает в себе самостоятельную энергию духа, посредством которой простому наличному бытию придается определенное значение, своеобразное идеальное содержание. Это относится к искусству, мифологии и религии в той ж е мере, что и к познанию: «Все они живут в собственных образных мирах, в которых эмпирически данное не просто отражается, а, скорее, создается по самостоятельному принципу. Все они создают свои особые символические формы, которые если и не аналогичны интеллектуальным символам, то по крайней мере равны с ними по своему духовному происхождению. Каждая из этих форм не сводима к другой, но каждая из них означает определенный духовный способ восприятия, посредством которого конституи­ руется своя особая сторона действительного". Это не различные способы, которыми одно сущее в себе действительное открывает­ ся духу, а пути, которым дух следует в своей объективации, т. е. в своем самовыражении». В этом утверждении заметно резкое отличие кассиреровской деятельной ориентации на духовность от гуссерлевской феноменологии сознания, акты которого характе­ ризуются понятием интенциональности, а не деятельности. «Раз­ личные продукты духовной культуры языка, научного познания, мифология, искусство, религия становятся, таким образом, звеньями одной великой цепи проблем, многообразными метода­ ми, которые имеют отношение к одной цели — преобразовать пассивный мир простых впечатлений, в которых поначалу дух мнит себя пойманным, в мир духовного выражения»** От метода функционального обоснования научных понятий Кассирер пришел к открытию продуктивной роли «символиче­ ской формы» в культуре благодаря восприимчивости к открытиям гештальт-психологии и философии языка, которые в Германии развивались на базе неокантианских идей. Если внимание к результатам этих дисциплин кажется естественным, то занятия Кассирера феноменологией кажутся необычными. Дело в том, что представители неокантианства и феноменологии оказались втянутыми не столько в теоретические дискуссии, сколько в борьбу за профессорские должности, которые в начале века преимущественно и занимали неокантианцы (возможно, это и объясняет тот странный факт, что в своих работах они редко ссылаются друг на друга, более того, ученики резко критикуют своих учителей: например, Хайдеггер весьма негативно расцени­ вает работы Г. Риккерта). Но сегодня, когда феноменологическое и герменевтическое направления, основанные Гуссерлем, Х а й деггером и Гадамером, кажутся уже односторонними, нуждающи5

5 Там же. С. 168-169. 6 Там же. С. 171-172.

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

23

мися в дополнении другими техниками философского анализа, использование кантианцем Кассирером феноменологического метода и трансформация его в ходе применения к объяснению культуры оказываются весьма интересными. Философия симво­ лических форм Кассирера, бывшая достоянием учебников, вновь стала актуальной, о чем свидетельствуют недавнее переиздание его работы и дискуссии вокруг нее в Германии, где, казалось бы, окончательно возобладала феноменологическая школа. «Символическая форма» мыслится Кассирером как универса­ лизация «внутренней формы» — понятия, с которым работали гумбольтианцы. Это понятие вводилось ими для объяснения сходства, связи слов и вещей. Оно предлагалось как альтернатива рациональной грамматике и теории звукоподражания. Язык не похож на вещи и в то же время не является произвольной знаковой системой. Их глубинная связь и раскрывается в теории «внутренней формы». Согласно В. Гумбольту, звуковой знак представляет собой материю для процесса языкообразования и он подобен мостику между субъективным и объективным. С одной стороны, звук произносится человеком с целью выражения знака, а с другой — как слышимый — является частью окружающей нас действительности. Мы воспринимаем звуки одновременно как «внешнее» и «внутреннее», как энергию «внутреннего», объекти­ вирующуюся во «внешнем». Исходя из этого, Кассирер настаивал на единстве логического и чувственного и отвергал как сенсуа­ лизм, так и рационализм в философии языка. «Если современная философия языка, чтобы найти свою точку приложения в фило­ софском рассмотрении языка, выдвинула понятие „внутренней языковой формы", то вполне допустимо предполагать и искать аналогичную „внутреннюю форму" и в религии, в мифологии, в искусстве и научном познании. И эта форма обозначает вовсе не сумму или объединение задним числом отдельных явлений этой области, а условный закон их строения». Творчески развивая эту мысль, лежащую в основе неокантианской философии познания, он писал: «Познание, язык, миф, искусство — все они ведут себя не просто как зеркало, которое отражает образы данного бытия такими, какими они на него попадают, но все они являются не индифферентным посредником, а скорее источниками собствен­ ного света, условиями видения и началами всякого формообразо­ вания». В то же время понятие внутренней формы постепенно утрати­ ло свою ясность, и примером тому является русская «философия имени». Во многом благодаря этой непонятности семиотика и структурализм были положительно восприняты культурным со7

8

7 Там же. С. 172.

8 Там же. С. 186.

Б. В. МАРКОВ

24

обществом. В противоположность герменевтике, с к л о н н о й к субстанциалистской интерпретации «внутренней формы» к а к выра­ ж е н и я самой «сути дела», Кассирер считает главной ее ф у н к ц и о ­ нальную роль. Указывая н а приоритет ф у н к ц и и перед предметом, субстанцией, о н полагал, что р е ш а ю щ и й вопрос заключается в том, пытаемся л и м ы понять функцию из структуры или структуру из ф у н к ц и и . Приоритет функции перед субстанцией, д е я т е л ь н о с ­ т и по о т н о ш е н и ю к предметности остается р е ш а ю щ и м и в п о с л е д ­ ствии. П о д о б н о тому как в истории науки Кассирер обращал в н и м а н и е не столько на накопление фактов, сколько н а э в о л ю ­ ц и ю п о н я т и й н о й формы, н а историю развития п о н я т и я о п о н я ­ т и и , т а к и в истории культуры он обращает в н и м а н и е на с в о е о б ­ разие той и л и и н о й символической ф о р м ы культуры. Возражая Леви Брюлю и другим антропологам, рассматривавшим п е р в о ­ бытное с о з н а н и е как исток научного, он писал: «Мир м и ф а — не просто продукт настроения или случая, он имеет свои ф у н д а м е н ­ тальные з а к о н ы формообразования, которые действуют во всех своих особых проявлениях». В своем труде Кассирер р а с с м а т р и ­ вает многообразные акты сознания от простых впечатлений и в о с п о м и н а н и й до сложных представлений и фантазий и везде указывает н а приоритет ф о р м ы , которая выступает с в о е о б р а з н ы м законом их протекания. Такие ф о р м ы , будучи продуктом т в о р ч е с ­ тва сознания, не являются произвольными, о н и выступают ф о р ­ мами понимания мира. Я з ы к , м и ф , религия понимаются К а с с и р е ром как функции, на основе которых происходит структурирова­ ние, формообразование, организация бытия. Очевидный синкретизм ф и л о с о ф и и символических ф о р м , к о ­ торый прежде расценивался как недостаток, сегодня, н а п р о т и в , воспринимается к а к преимущество. Действительно, после К а с с и рера развитие гуманитарных наук пошло путем д и ф ф е р е н ц и а ц и и и к о н ф р о н т а ц и и различных методов и техник исследования. Семиотика, герменевтика, феноменология, структурализм, п с и ­ хоанализ •— все о н и мыслились* как н е п р и м и р и м ы е н а п р а в л е н и я , каждое из которых, претендуя на универсальность, стремилось доказать свою эффективность. Между тем сегодня всем я с н о , что наибольшего э ф ф е к т а достигает тот, кто способен использовать ту и л и иную технику для р е ш е н и я тех проблем, для которых о н и пригодны. Свою задачу Кассирер, критикующий образную теорию с о з н а ­ н и я и я з ы к а , тем н е менее формулирует к а к о б о с н о в а н и е и реабилитацию понятия репрезентации применительно к знаку. П р и э т о м о н вынужден искать равновесие между теорией о т р а ж е ­ н и я , которая настаивала на наличии сходства, адекватности п о н я ­ тий и вещей, и теорией обозначения, которая исходила из чисто 9

9 Там же. С. 180.

Ч. 1. ЗНАКИ, Я З Ы К , ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

25

ф у н к ц и о н а л ь н о г о — условного характера связи слов и вещей. П о д в л и я н и е м з а н я т и й культурными символами Кассирер м о д и ф и ц и ­ рует свой п р е ж н и й «фикционализм» и признает необходимость возвращения к «естественной» символике. Причиной тому я в л я ­ ется не столько наглядность, образность я з ы к а искусства, сколько интенсивность культурных символов. О н и являются стимулами действия п о - и н о м у , чем понятия, которые фиксируют истину и таким образом помогают нам ориентироваться в ситуации, подст­ раиваться к ф а к т а м и законам окружающего мира. Художествен­ ные, р е л и г и о з н ы е символы воздействуют на нас не через и н ф о р ­ м а ц и ю , а по-другому, через переживание. Отсюда интерес К а с с и ­ рера к ф и л о с о ф и и ж и з н и . С и м в о л ы , возникающие к а к продукты ж и з н е н н о г о опыта, — например мировоззрение, отличаются от результатов головной работы, от спекулятивных идей тем, что они замкнуты на почву народной ж и з н и . О н и вырабатываются не столько интеллектуалами, сколько народом, который и является, как говорил Бахтин, первичным автором мировоззрения. С и м в о ­ л ы культуры обладают внутренней интенсивностью и воздейству­ ют н а с о з н а н и е п о м и м о рефлексии, которая связана с п о з н а н и е м и обоснованием. Вместе с тем Кассирер был интеллектуалом и тем более, став и з г н а н н и к о м , н и к а к не мог превратиться в почвенника. В э т о м его отличие от Хайдеггера. Свою задачу он видит в том, чтобы раскрыть дух н е к а к машину рефлексии, которая определяет практическое р е ш е н и е или нравственный выбор тем, что дает объективную и н ф о р м а ц и ю . Н е стоит переоценивать ее роль. П р е с т у п н и к тоже тщательно собирает и н ф о р м а ц и ю и осуществ­ ляет целерациональные действия, как, например, Раскольников. Однако нравственная оценка его поступка осуществляется п о и н ы м к р и т е р и я м , нежели рациональное решение задачи. Р а с ­ к о л ь н и к о в и сам кается не в том, что он совершил небрежность и оставил следы преступления. Свой поступок он осознает к а к нравственное преступление против другого человека, которое искупает р а с к а я н и е м . Кстати, тут возникает интереснейший в о ­ прос о том, что такое вообще р о м а н Достоевского «Преступление и наказание». Поставим вопрос по-современному: не способство­ вал л и он п о я в л е н и ю новых Раскольниковых, а если нет, то к а к р о м а н Достоевского убеждает нас в силе нравственной заповеди «Не убий!». Действительно, в отличие от Толстого Достоевский не увлекается п р я м ы м нравственным осуждением своего героя. И все-таки читатели согласны в том, что чем-то, в о з м о ж н о своей тональностью, энергетикой эстетических образов, р о м а н не толь­ ко н е вызывает ж е л а н и я кого-либо убить, но, напротив, с и л ь н е й ­ ш и м образом отвращает от этого. Художественный я з ы к обладает собственной внутренней энергией, и слово в романе является не столько носителем и н ф о р м а ц и и , сколько речевым действием.

Б. В. МАРКОВ

26

Разумеется, Кассирер не был первооткрывателем перформативности языка и тем более создателем теории речевых действий, но то, что он восстановил значимость гумбольтовского определения языка как эргона и энергейи — это очень значительный поступок. Поскольку философия символических форм не сводится н и к интеллектуалистской, ни к почвеннической позициям, возникает вопрос о том, как же Кассирер обосновывает силу, присущую символам? Н е относясь к создателям теории иллокутивных актов, о н исходил из того, что основой и источником энергетики симво­ лической формы является сам дух. Старую идею «пневматиков» он выражает на современном языке. Кассирер в отличие от М . Шелера не считает дух бессильным и не сводит его к хитрости, как Гегель. Дух конструирует идеи, которые имеют чувственное содержание. Кассирер говорит «о двойственном характере духов­ ных конструкций, о их связи с чувственным, которая заключает в то же время свободу от чувственного». Чувственное обладает силой воздействия, однако остается единичным, духовное, н а ­ оборот, является общим, но остается абстрактным. «Символиче­ ские знаки» не обладают и н ы м бытием, кроме значения, и сила исходит не извне, а изнутри их самих. Кассирер понимает я з ы к не как репрезентацию внешнего, а как внутреннюю систему разли­ чий, задающую целостность происходящего. Я з ы к воздействует на сознание благодаря тому, что он выступает носителем духовно­ го содержания, которое представляет собой не отражение, а формирование явлений. Задачу «Философии символических форм» о н формулирует следующим образом: «...если вся культура выражается в творении определенных символических форм, о п ­ ределенных идеальных образных миров, то цель философии за­ ключается в том, чтобы понять их фундаментальную формообра­ зующую роль». В другой работе Кассирер дал еще более яркую формулу своего понимания «символической формы»: «Произведения языка, п о э ­ зии, изобразительных искусств, религии становятся „монумента­ ми", знаками воспоминания и памяти человечества. О н и „про­ чнее бронзы", потому что они состоят не только из физического материала, но выражают нечто духовное, которое, как только попадается родственным и восприимчивым субъектам, в любой момент может освободиться от своей материальной оболочки и вызвать новое действие». Оценивая роль философии с и м в о л и ­ ческих форм Кассирера в подготовке современных представлений о языке, можно сказать, что она была важным промежуточным этапом перехода от натуралистических интерпретаций энергийной силы знаков в духе теории звукоподражания или экспрессив10

11

Ю Там же. С. 208. Кассирер Э. Логика наук о культуре // Избранное. М., 1998. С. 138.

11

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

27

ной теории, которая делала акцент на междометиях, к теории речевых актов. Ее значение также видится в том, что она долгое время оставалась одной из немногих концепций, противостоящих бихевиористской и прагматистской теориям знаков. Суть языка Кассирер видел в иносказании и указывал на метафорическую природу слова. Раскрывая символ как «живую метафору», он считал его ядром слова и медиумом, обеспечивающим понимание различных языков. Опираясь на синкретизм символа, он раскры­ вал язык как единство познавательного и ценностного, чувствен­ но-образного и логико-понятийного, эмоционального и рацио­ нального — словом, дискурсивного и недискурсивного. В своем фундаментальном труде Кассирер описал эволюцию символиче­ ской формы от мифа д о понятия как развитие функций выраже­ ния, изображения и значения, единство которых реализуется в языке. Значение слова выходит за рамки информации, содержа­ щейся в его понятийном определении, оно не исчерпывается и контекстом практического применения. Символическое значе­ ние слова отсылает к культурным смыслам, выражающим целост­ ность духа. Реконструкция присвоения и использования этого символического капитала в технологиях современной культуры является одной из важных и сложных проблем.

ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ В бихевиоризме язык рассматривается как сигнал, стимулиру­ ющий в конкретной ситуации сообразные правилам действия. П о идее он выступает как медиум, т. е. остается прозрачным и сам по себе не значимым. Он не должен вызывать какого-либо самосто­ ятельного аффекта (удовольствия, как в поэзии или в музыке, рефлексии, как в науке или в философии, экстатического видения и мистических переживаний, как в религии). Слова и предложе­ ния суть вспомогательные средства деятельности, ее необходи­ мые орудия. Они содержат информацию о цели и результате, о средстве и условиях протекания эффективного действия. Язык — это схема действия. Бихевиористы и прагматисты вовсе не хотели сделать практику зависимой от языка. Они учитывали воздейст­ вие слов на говорящего, но, как и Хайдеггера, их заботила прежде всего внелингвистическая сфера. Язык должен не определять, а обслуживать деятельность. Но коль скоро существуют желания и влечения, страдания и удовольствия, то все это выражается в языке в формах приказа, угрозы, просьбы или мольбы. Они воздействуют на сознание эмоциональным образом. Но, строго говоря, эмоциональное вос­ приятие слов нельзя назвать «действием», ибо такое автономное переживание языка прерывает цепочку практических действий.

28

Б. В. МАРКОВ

Н а п р и м е р , прочитав на табло о прибытии поезда из П а р и ж а , на к о т о р о м приезжает жена, м о ж н о задуматься об этом п р е к р а с н о м городе, испытать ностальгические переживания и при э т о м п р о ­ зевать встречу. Угрозы и п р и к а з ы , о б в и н е н и я и о б е щ а н и я отличаются от н а р р а ц и й тем, что действуют на нас. От говорящего, а н е от «объективного положения дел» зависит, выполнятся и л и нет угрозы и о б е щ а н и я . Проблема в том, что их нельзя п р о в е р и т ь по рецептам теории соответствия, которые к тому же не годятся и для с о о б щ е н и й . Т о , что обещают, может и не случиться, а поверить о б е щ а н и ю н у ж н о тогда, когда его произносят. Н е только слуша­ ю щ и й , н о и говорящий не знает о том, исполнится ли о б е щ а н н о е . Во в с я к о м случае не следует путать сообщение о фактах, и с т и н ­ н о с т н ы е высказывания (такие, которые могут быть п р о в е р е н ы наблюдением или и н ы м способом) с о б е щ а н и я м и и к л я т в а м и , которые скорее говорят о намерениях субъекта осуществить п о ­ ставленную цель, чем о действительном свершении. М о ж н о ли сводить речевые акты к ц е н н о с т н ы м в ы с к а з ы в а н и я м ? С к о р е е наобюрот, о ц е н к и являются разновидностью речевого акта. Разу­ меется, есть связь между и с т и н н ы м и и ц е н н о с т н ы м и в ы с к а з ы в а ­ н и я м и , н о сначала необходимо указать на их п р и н ц и п и а л ь н о е различие. Намерение, желание, целеустремленность и т. п. н е могут быть проверены независимо от переживающего эти состояния субъек­ та. К о н е ч н о , выражая их, говорящий сообщает, и н ф о р м и р у е т о том, что он действительно переживает. Т а к и м образом, в о п р о с о «значении» таких сообщений можно поставить к а к в о п р о с о соответствии используемых ф о р м грамматических н а к л о н е н и й действительным переживаниям и намерениям говорящего. Речевые акты м о ж н о рассматривать к а к основу для к л а с с и ф и ­ к а ц и и некоторых типичных и фундаментальных речевых игр, например: дискурс обещания у Н и ц ш е с его с п е ц и ф и ч е с к и м и фигурами (кто смеет обещать?); дискурс любви или ф и г у р ы л ю б о в н о й речи, тонко описанные Р. Бартом; дискурс ж е л а н и я , в ы я в л е н н ы й З . Ф р е й д о м и Ж . Лаканом. Рассуждение об истине оказывается отдельной языковой игрой. К а к в случае с искусст­ вом не следует путать вымысел с реальностью, так ж е нельзя смешивать правила одной я з ы к о в о й игры с правилами другой. Д л я названия системы этих правил и их п р и м е н е н и я м о ж н о использовать понятие «коммуникативной стратегии», п о н и м а я ее к а к совокупность форм и приемов, при п о м о щ и которых г о в о р я ­ щ и й доносит свои намерения д о слушателей. Тогда проблема значения ставится и решается по о т н о ш е н и ю к разного рода играм. Н а п р и м е р , сообщение и с т и н ы тоже может рассматривать­ ся к а к речевой акт. Его индексом, вероятно, и служит в ы р а ж е н и е «Я знаю, что...», которое оказывается н е п о н я т н ы м в т о м случае,

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

29

если м ы исходим из п о н и м а н и я единственной языковой игры по правилам теории соответствия. Итак, если попытаться соединить теорию я з ы к о в - и г р и теорию речевых актов и к тому же попытать­ ся д о п о л н и т ь ее п о н и м а н и е м я з ы к а как ф о р м ы жизни, то полу­ чится весьма непростая конструкция. Если я обещаю или клянусь говорить правду и только правду, то критерием значения обеща­ ний и с о о б щ е н и й к а к речевых актов является не соответствие внешнему п о л о ж е н и ю дел, а соответствие моему намерению или состоянию уверенности. П р о б л е м а т и к а значения речевых актов упирается в решение проблемы и с к р е н н о с т и говорящего. К а к убедиться в том, что говорящий искренен? Нельзя л и ввести какой-либо формальный индекс? С одной стороны, существует форма выражения и с к р е н ­ ности: « И с т и н н о , говорю я Вам, что...». С другой стороны, нет н и к а к и х к о н в е н ц и о н а л ь н ы х правил для выражения искренности и тем более для как бы автоматической реализации ее к а к з н а ч е н и я о б е щ а н и я и намерения. В силу трудностей с установле­ нием значимости речевых актов на основе внутренних состояний и п е р е ж и в а н и й говорящего субъекта, на которые указывал еще Л. Витгенштейн в своей критике ментальных состояний, будто бы непрестанно сопутствующих речи, вероятно, основание их з н а ч е ­ н и я стоит пытаться искать вовне. Действительно, д о п у щ е н и е ментального состояния искренности в качестве д и с п о з и ц и и ока­ зывается недостаточным в том о т н о ш е н и и , что говорящий не всегда может выполнить на практике свои намерения потому, что или н е обладает достаточными мужеством и терпением, или не может преодолеть сложившиеся условия и м е ю щ и м и с я для д о с т и ­ ж е н и я поставленных целей средствами. Кажется, что круг з а м ы ­ кается. Нет н и к а к и х оснований принимать во внимание намере­ ния и о ц е н к и , так к а к они зависят от объективных обстоятельств, которые и д о л ж н ы приниматься во в н и м а н и е при оценке з н а ч е ­ ния в ы с к а з ы в а н и й , в том числе и так называемых речевых актов. Но этому сопротивляется сам я з ы к , в котором огромное к о л и ч е с ­ тво в ы р а ж е н и й используется для выражения м н е н и й и намере­ н и й , и человеческое поведение, на которое оказывают влияние о б е щ а н и я и угрозы. В противоположность феноменологии аналитическая ф и л о ­ с о ф и я п о н и м а е т «истинность» не как очевидность опыта с о з н а ­ н и я , а к а к достоверность правил я з ы к а , закрепленных и н с т и ­ тутами. В статье «О природе и н т е н ц и о н а л ь н ы х с о с т о я н и й » Дж. С ё р л ь пытается скоррелировать речевые акты и и н т е н ц и о нальные состояния (вера, страх, надежда, желание, любовь, н е н а ­ висть, с и м п а т и я , неприязнь, сомнение, удивление, удовольствие, восторг, у н ы н и е , гордость, раскаяние, скорбь, огорчение, в и н о в 12

1 2

Философия. Логика. Язык. М., 1987.

Б. В. МАРКОВ

30

ность, наслаждение, раздражение, замешательство, о д о б р е н и е , п р о щ е н и е , враждебность, привязанность, ожидание, гнев, восхи­ щ е н и е , презрение, уважение, негодование). Однако п о п ы т к а р е ­ ш е н и я п р о б л е м ы обоснования речевых актов ссылками н а и н т е н ц и о н а л ь н ы е с о с т о я н и я оказывается весьма затруднительной. С. К р и п к е в статье «Загадка контекстов м н е н и я » приводит т а к о й пример. Пьер, ж и в у щ и й во Ф р а н ц и и , слышал, что Л о н д о н к р а с и ­ в ы й город. Отсюда можно сделать вывод: П ь е р считает, что Л о н д о н красивый город. Позднее он переезжает в А н г л и ю и поселяется в малопривлекательной части Л о н д о н а и н е выезжает за ее пределы. Английский он изучает п р я м ы м методом, о б щ а я с ь с ж и т е л я м и квартала, и в ходе этого усваивает, что Л о н д о н некрасивый. Отсюда другой вывод: Пьер считает, что Л о н д о н некрасивый город. П р и этом он не меняет своего «французского» представления о Лондоне, ибо считает, что место, где о н ж и в е т , и город его мечты — это совершенно разные в е щ и . Очевидно, что оба искренних высказывания исключают друг друга. К а к п р е о д о ­ леть это затруднение? Можно ли сказать, что П ь е р и з м е н и л свое мнение? Нет. По-французски он совершенно и с к р е н н е считает Лондон к р а с и в ы м (Ьопйгез е§1 }оЩ, а п о - а н г л и й с к и — н е к р а с и ­ вым (ЬопЗоп 1зп4 рге1у). Но о н не видит в э т о м противоречия, т а к как считает эти города разными. Т а к и м образом, получается, что у него вообще нет никакого м н е н и я , он совершенно и с к р е н н е считает оба утверждения и с т и н н ы м и . Более того, противоречие допускает не П ь е р , а м ы , ибо видим противоречие в т о м , что П ь е р как носитель французского я з ы к а считает Л о н д о н к р а с и в ы м , а как .носитель английского считает его некрасивым. И т а к , м ы н е можем ответить н а вопрос, считает Пьер Л о н д о н к р а с и в ы м и л и некрасивым. О б ы ч н ы й способ п р и п и с ы в а н и я м н е н и й субъекту оказывается я в н о недостаточным. М ы имеем дело с двумя н а б о ­ рами правил, т. е. с двумя я з ы к о в ы м и играми, каждая из которых описывает ситуацию по-своему. Идет ли речь п р и этом о р а з н о м наборе д е с к р и п ц и й в описании имени? М о ж н о л и решить п р о б л е ­ му с помощью различия имен и описаний? К р и п к е делает вывод: подобно тому к а к всякая теория и с т и н ­ ности сталкивается с парадоксом лжеца, т а к и всякая т е о р и я контекстов м н е н и я сталкивается с подобной загадкой. Если р о д и ­ тель, з н а ю щ и й о тождестве утренней и вечерней звезды (Венера), разбудит утром ребенка и, показывая на утреннюю звезду, скажет: «Эта звезда называется „вечерней"», то будет л и он п р а в и л ь н о учить ребенка языку? Работы последнего времени, н а п и с а н н ы е представителями аналитической философии, все больше н а п о м и н а ю т к н и г и п о этике. Кажется, что центральной проблемой логической с е м а н 13

1 3

Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 18.

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

31

тики становятся проблемы искренности и доверия, вежливости и справедливости. Это обусловило и новый ренессанс «Тракта­ та» Витгенштейна, который с самого начала, жалуясь на непра­ в и л ь н о е его в о с п р и я т и е , з а я в л я л , что э т о книга по э т и к е . 10 лет спустя в своей «Лекции по этике» он указал на несоеди­ нимость дискурсов науки и морали, но отметил, что с уваже­ нием относится к попыткам написать книгу по этике, хотя она и кажется ему опасной и «подобной взрыву бомбы», книгой, которая, будь о н а возможной, уничтожила бы все остальные к н и г и . Судя п о « Ф и л о с о ф с к и м исследованиям», терпимость Витгенштейна распространяется и на другие «языковые игры», такие к а к религия и даже магия. В противоположность искате­ л я м «идеального языка», который бы «зацеплялся» за реаль­ ность (выражения которого имели бы прочные значения и с ­ т и н н о с т и ) , он считает, что н и один я з ы к не обладает и с т и н ­ н о с т н ы м з н а ч е н и е м . В работе «О достоверности» очевидные в ы с к а з ы в а н и я обосновываются не как истинные, а к а к п р а в и лосообразные. К о н ц е п ц и я «языков-игр» дополняется тезисом о том, что я з ы к является «формой жизни». Н о что такое «жизнь» у Витгенштейна — идет л и речь о ф и л о с о ф и и ж и з н и , об экзистенции или о дильтеевском «пере­ ж и в а н и и ж и з н и к а к ф о р м ы самой жизни», о хайдеггеровской «заботе» и «бытии к смерти» или же о «герменевтическом р а з ­ говоре», к о т о р ы й , п о Гадамеру, является удачным соединением теории и ж и з н е н н о й практики? Конечно, понимание Витгенш­ тейном ж и з н е н н о й практики формально не подходит ни под одно из перечисленных определений. С одной стороны, он п о н и м а е т ее чисто инструментально и даже пользуется в ы р а ­ ж е н и е м «дрессура», когда описывает научение языку. Взрослые ничего н е доказывают маленьким детям, а действуют либо и м ­ перативно, к а к «основоположники», либо говорят: делай так, когда подрастешь, узнаешь почему. С другой стороны, «осно­ вания» у взрослых функционируют не к а к обсуждаемые и п р и ­ нимаемые на научном форуме положения, а как ритуалы. И м е н н о это и дает повод рассматривать сообщество ученых н а ­ п о д о б и е с о о б щ е с т в д р е в н и х п л е м е н со с в о и м и о б ы ч а я м и . Т а к и м образом, к витгенштейновскому п о н и м а н и ю «жизнен­ н ы х п р а к т и к » н а и б о л е е б л и з к и м кажется п о н я т и е дискурса Ф у к о , к о т о р ы й понимает его в тесной связи с «дисциплинар­ н ы м и практиками» и объединяет с понятием «стратегии», к о ­ т о р а я обретает к л ю ч е в о е з н а ч е н и е в методе д е к о н с т р у к ц и и Деррида. Ответ на вопрос о том, как входит ж и з н ь в аналитическую ф и л о с о ф и ю , предполагает долгое разбиратель­ ство в о з м о ж н о с т е й п е р е ч и с л е н н ы х п р о е к т о в . Д у м а е т с я , что аналитическая ф и л о с о ф и я пытается дать свой ответ н а вызов «жизни» и «человеческого». И этот ответ, при всех трудностях

32

Б. В. МАРКОВ

теории речевых актов определить значение высказываний об «интенциональных состояниях», которые так.или иначе оказы­ ваются этическими, вполне сопоставим с ответами, даваемыми в русле герменевтики. Конечно, аналитические философы не ставили прямой вопрос: «Что есть жизнь?». Скорее, этот вопрос вставал по мере того, как падала уверенность в универсальности «идеального языка», в основе которого лежал очищенный и формализованный язык науки. Изучение естественного языка поставило исследова­ теля перед многообразием языковых игр и признанием их специ­ фических правил, не связанных с поисками истины. Прежде всего встал вопрос о признании «человеческого», которое элиминиру­ ется в объективирующей установке. Не является ли жизнь тем общим, что связывает людей, языки которых задают несоизмери­ мые онтологии. Вряд ли такое допущение оправдано. Язык может определять и понимание жизни. Строго говоря, не только миры, но и формы жизни являются разными у носителей разных «язы­ ковых каркасов». Однако при всей «логичности» куайновского парадокса приходит мысль о том, что если мы способны признать несоизмеримость, то это уже шаг к пониманию другого. Стало быть, именно разговор между носителями разных культур, пред­ ставителями разных национальных языков может стать основой их понимания.

ЗНАЧЕНИЕ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ З Н А К И ЕГО Д В О Й Н И К Понятие интерпретации уже давно стало общепринятым. Нет ничего необычного в признании того обстоятельства, что даже чувственные данные и внутренние переживания являются про­ дуктами интерпретации. В эмпирическое описание нашего мира включаются внеэмпирические — общефилософские, общенауч­ ные, ценностные предпосылки. Философия интерпретации само­ определяется как продолжение критической традиции, которая сложилась после Канта. Согласно ей, мир не дан нам непосредст­ венно и исходным является понимание отношений человека к миру, к другим и к самому себе. Эти отношения являются отношениями интерпретации, которые задаются процедурами схематизации, конструирования, формирования, проецирова­ ния, селектирования и т. п. активной познавательной деятель­ ностью. Таким образом, «интерпретация» относится к основным философским понятиям.

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

33

О т н о ш е н и е интерпретации представляет собой основу или вид контекстуальное™ и даже интерконтекстуальное™. Это зна­ чит, что м и р дан или, точнее, задан всегда в определенном контексте, в ситуации, во времени. Отсюда возможны р а з н о о б ­ разные способы интерпретации одних и тех же «положений дел». Творческий интерпретативный процесс может быть охарактери­ зован к а к п о п ы т к а феноменально различать, идентифицировать или реидентифицировать нечто как определенное нечто, п р и л о ­ жить к нему некие предикаты, осуществить описание, сконструи­ ровать взаимосвязи, классифицировать различия и таким образом установить о т н о ш е н и я с системой м н е н и й , убеждений и з н а н и й . Интерпретативная активность включена в эту игру самым н е п о с ­ редственным образом, ибо благодаря ей значение знаков устанав­ ливается исходя из более общей практической перспективы или более ш и р о к о г о мировоззренческого горизонта. И м е н н о внутри его осуществляется различение части и целого, особенного и всеобщего, а также происходит включение знака в контекст в р е м е н и , ситуации и целеполагания. Контекст представляет собой к а к бы задний план возможных миров интерпретации. К о н ц е п ц и я действительности, согласно принципу лингвистиче­ ской относительности, зависит от грамматических, семантиче­ ских и и н ы х правил той или и н о й используемой для о п и с а н и я мира я з ы к о в о й системы. Все, что в процессе интерпретации индивидуализируется или обобщается, описывается или о б ъ я с н я ­ ется, зависит от возможностей принятой системы языка. Поэтому границы интерпретации являются одновременно и границами нашего м и р а и смысла. Проблема интерпретации не исчерпыва­ ется герменевтическим истолкованием смысла, ибо нацелена прежде всего на выявление логико-синтаксических о т н о ш е н и й между з н а к а м и . Г. Абель различает три ступени интерпретации: 1) истолкова­ ние и п р о я с н е н и е в процессе формирования, объяснения и о б о с ­ нования гипотез и теорий; 2) выявление предварительных допу­ щ е н и й ( к о н в е н ц и и , культурно-исторические н о р м ы и традиции), образующих базис общезначимых понятий интерпретации; 3) и с ­ пользование логических понятий и категорий, а также п р и н ц и п о в индивидуализации. Основу интерпретации составляет горизонт практического, опытного, проверенного и обоснованного з н а н и я . От употребле­ ния п о н я т и й «существование» и «объект» зависит различение существования от несуществования, физических объектов от других сущностей. Точно так же п р и н ц и п ы индивидуализации действуют в ходе о п и с а н и я мира как существующего здесь и 14

АЪе1 О. ^ а з 131 1п1ефге1:атлоп$рЫ1о5орЫе? // 2еюпеп ипс! 1п1егрге1а1юп. РгапкшП а т Мат, 1994. 8. 17—18. 14

2 Б. В. Марков

34

Б. В. МАРКОВ

теперь. Поскольку каждый человек в процессе интерпретации категоризирует и индивидуализирует объекты, постольку всякий определенный мир тем самым — интерпретированный мир. Это предполагает, что категориальные и индивидуальные средства опи­ сания могут использоваться по-разному. Такая возможность часто остается в тени и не осознается, поэтому мир, интерпретированный посредством обиходного языка, считается «естественным». Любая истолковывающая интерпретация отталкивается от общего понима­ ния мира. В случае конфликта меняют не мировоззрение, а интер­ претацию. Но если последняя варьируется, то меняется понимание мира, например, если признается существование прежде не наблю­ даемых феноменов, даже если при этом еще не затрагиваются нормы естественного языка. Попытка изменять горизонт и практику интер­ претации переносит как бы в другой мир. Выбор языка — это выбор интерпретации. Прежде чем решить «X есть У» — истинное или ложное высказывание, мы должны понимать условия истинности выражения и установить его се­ мантические признаки. Основная проблема истины состоит в том, как эксплицировать различие между практикой — тем, что называют зависимостью истины от норм, ценностей, перспекти­ вы, с одной стороны, и нередуцируемостью предиката «истинно» к какой-либо практике, значимым нормам и ценностям, с другой стороны. Естественно, тут речь идет не о формальной дефиниции истины, а о прояснении самого понятия истины. Например, высказывание: «Земля плоская» считалось долгое время оправ­ данным, хотя не было истинным. Но это не означает, что Земля изменила свою форму. Проблема в том, что оправдание оказыва­ ется временным, историческим, а истинность — это вневремен­ ное свойство высказывания. Внутренняя истинность суждения должна восприниматься в перспективе «как бы». Мы действуем так, как будто функции наших интерпретативных знаков являют­ ся прозрачными и понятными, как будто предпосылки интерпре­ тации нами обозримы и контролируемы. Хотя ни одна из них практически невыполнима, однако расхождение между объектив­ ным ходом вещей и интерпретацией решается в определенном контексте и с учетом конкретных целей.

ЯЗЫК И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ Понятие языка предполагает интерпретацию, которая регули­ рует и ограничивает условия применения знаков, контролирует их значение и устанавливает референцию. Вопрос о референции затрагивает отношения знаков, мышления и мира. Достигается единство между ними посредством ментальных процессов, про­ исходящих в голове, или как-то иначе? Отношения референции

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

35

п р и н ц и п и а л ь н о отличаются от причинности. Хотя говорят об обусловленности значения знаков объектами и событиями, п р о ­ текающими в мире, но не в смысле п р и ч и н н о й связи. Теория причинности не дает ответа на вопрос о том, как знаки обуслов­ лены миром. Вопрос о причинности (почему?) отличается от вопроса об интерпретации (как?). Более того, все аспекты п р и ­ чинности ( в н е ш н я я , внутренняя, приспособительная) сами зави­ сят от той или иной интерпретации. Объекты не возникают благодаря слову, однако зависят от интерпретации. Л ю б о й я з ы к включает в себя правила и способы описания окружающего мира. Без интерпретации языка м ы не знали б ы , каковы значения, референты, условия осуществления и семантические п р и з н а к и используемых высказываний. Р е ф е р е н ­ ция и экстенсиональность даны вместе с соответствующей и н т е р ­ претацией нашего языка. Конечно, описание происходит всегда конкретно и, стало быть, эмпирически, но это не умаляет ц е н н о ­ сти интерпретации, которая раскрывает общие предпосылки — горизонт, необходимый для с п е ц и ф и к а ц и и явлений. М о ж н о спросить, откуда берется этот горизонт, но ответить на него можно, только исходя из позиции внутреннего участника комму­ никативного процесса. Отношение к употреблению языковых выражений определяется тремя моментами: 1. Если знаки на практике функционируют беспроблемно, их значимость не вызывает сомнения. Вопрос об этом возникает в том случае, если беспроблемное функционирование знаков на практике нарушается и мы спрашиваем об отношении знаков к действительности. 2. З н а ч е н и е и референция естественных знаков определяются не аналитически (как в формализованных языках), а благодаря практическому о б р а щ е н и ю с конкретными предметами. 3. В действительном языке и в м ы ш л е н и и есть прагматически обусловленный момент: когда мы уверены, что н а ш и выражения соответствуют действительным положениям дел, мы уверены, что «это так». Это и есть точка перехода от интенсионала к э к с т е н с и оналу. Благодаря этому происходит уточнение референции. Х о р о ­ шим п р и м е р о м является дискуссия относительно флогистона — кислорода. Поскольку кроме познавательного отношения к миру и н т е р ­ претация ссылается на социальную обусловленность референции, постольку не выглядит неожиданным предложение X . П а т н э м а и С. К р и п к е истолковывать причинные отношения как отношения интерпретации. Р е ш а ю щ и м при этом является стремление к порядку, на основе которого вводимая референция расценивается как идентичная. П р и ч и н а возникает вместе с интенцией упорядо­ чивания *мира, которое необходимо для интерпретации. П о с л е д ­ няя выступает, к а к у Канта, в роли организующей способности

36

Б. В. МАРКОВ

суждения. Прежде чем устанавливать причинные отношения, должен быть решен вопрос о референции, и, таким образом, причинные цепи оказываются интерпретативными цепями. П О Н И М А Н И Е И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ Вопрос о понимании знаков и языка обсуждается в рамках интерпретации. Знаки другого, особенно представителей другой культуры, должны восприниматься на основе определенных предпосылок: во-первых, знаки должны восприниматься именно как сообщения, а не просто как шум; во-вторых, собственные стандарты логики и истины не должны проецироваться на выра­ жения чужого; в-третьих, необходимо зафиксировать порядок речи и логическую форму предложений другого; в-четвертых, отдельные знаки должны восприниматься с учетом своеобразия способа их употребления в чужой культуре; в-пятых, необходимо идентифицировать семантические признаки (значение, референ­ ция) выражений чужого; в-шестых, должны быть установлены пропозиции, которые чужой придает своим выражениям. Реконструкция понимания как интерпретации действий и фактов включает следующие моменты: а) в интерпретации пони­ мания имеют место не только когнитивные, но и иные — эстети­ ческие и этические компоненты; б) понимание не тождественно «вчувствованию», а интерпретация не сводится к компьютерному аналогу интенциональных состояний; в) не существует общего за­ кона или алгоритма понимания; оно всегда является индивиду­ альным искусством, которому нельзя научиться чисто теорети­ чески; г) удачное понимание — это не совпадение собственной интерпретации с внутренним состоянием другого, а соответствие ее сети интерпретаций другого, которая в данное время считается другим субъектом нормальной; д) нельзя сводить выражения дру­ гого к собственному интерпретативному горизонту; е) понимание связывает нас не дефинитивно или законосообразно, как элемен­ ты множества, но всегда прагматически; ж) мы сами должны не ждать, а заботиться о понимании и предлагать его другому; з) по­ нимание не является однотипным, и существует большая разница между пониманием научной гипотезы и религиозной веры. Философская проблема не в том, чтобы различать понима­ ние от непонимания, а в том, чтобы понять то, что мы пони­ маем. Обычно мы понимаем непосредственно, и это является предпосылкой всего остального, но мы не всегда можем дать отчет в том, как это делаем. При этом теоретическое объясне­ ние не выходит за рамки языка. Удавшееся понимание всегда остается в сфере отношений знаков. Понимание в широком смысле можно рассматривать как процесс, который не выходит

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

37

за пределы сети условий возможности интерпретации. Главной нитью его является «понимание понимания» не в духе метапонимания, а в том, что «внутреннее понимание» переходит в процесс интерпретации. Непосредственное понимание — п о ­ граничный случай интерпретативного п о н и м а н и я , как знаков без о б ъ я с н е н и я . О н о имеет место, например, п р и п о н и м а н и и выражения чужого лица. Неверно сказать, что воспринимают сначала л и ц о , потом его выражение. Наоборот, оно в о с п р и н и ­ мается сразу как веселое или грустное. Введение различий бла­ годаря интерпретации представляет собой переформулирование значения того, что понимается в знаках. Поскольку другой д о л ­ жен акцептироваться не только на основе н а ш е й собственной оптики и п о н я т и й н о г о аппарата, постольку м ы должны д о б и ­ ваться резонанса интерпретаций.

ВРЕМЯ, ЗНАК И

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

Н а ш о п ы т м и р а упорядочен временем. В нем м ы имеем дело с о т н о ш е н и я м и длительности, одновременности, последователь­ ности. П о с л е Канта встал вопрос о природе временности, которая уже не может быть приписана, как некая объективная длитель­ ность, с а м и м вещам. В интерпретации, собственно, и происходит реорганизация объектов как временно упорядоченных. К а н т о в ское учение о схематизме хорошо иллюстрирует этот аспект интерпретации. Не вызывает трудностей признание того, что вещи обладают устойчивостью, хотя наделены т а к и м и качествами, к о т о р ы е могут изменяться. Трудность в том, что чувственные д а н н ы е нашего внутреннего опыта воспринимаются, с одной стороны, как следующие друг за другом во времени, а с другой стороны, как поток или становление. Это усугубляется тем, что ни су­ ществование, ни длительность не являются предикатами зна­ ния. О с н о в н о е противоречие, состоящее в том, что предметы мыслятся как устойчивые и изменчивые одновременно, р е ш а ­ ется н а основе ф и л о с о ф и и интерпретации. Интерпретация с о ­ держит в числе своих базисных категорий понятие времени, которое, в свою очередь, предполагает не только изменчивость, но и устойчивость мира, что интерпретируется как сохранение вещи п р и и з м е н е н и и ее качеств. К определению знака нельзя подходить так, чтобы выбрать среди и м е ю щ и х с я наиболее подходящее. Традиционное опреде­ ление з н а к а опирается на онтологию значения, которая сегодня уже становится проблематичной. С одной стороны, наблюдаемые «факты», на которые опирается верификационистская модель, расцениваются как научные м и ф ы , с другой стороны, значения,

38

Б. В. МАРКОВ

как продукты ноэматических актов сознания в феноменологии или к а к переживания «сути дела» в герменевтике, сами опираются на д о ф и л о с о ф с к и е и вообще дотеоретические структуры повсе­ дневной ж и з н и . Ф и л о с о ф и я знака остается в сфере перехода от знака к знаку, в сфере интерпретации. «Интерпретация» и «знаки» — это главные понятия, при помощи которых мы п о н и ­ маем мир после метафизики. П р и этом по о т н о ш е н и ю к и н т е р претационизму и философии знака понятие ориентирования оказывается определяющим. Ориентирование к а к основа нашего п о н и м а н и я мира протекает не только в ф и л о с о ф с к о й , н о и в повседневной ф о р м е как интерпретация. Ориентироваться нужно не только в общем понимании мира, но и в политике, э к о н о м и к е , коммуникации, морали, а также в конкретных в е щ а х . Понятие «интерпретация» нацеливает на то, чтобы понимать нечто как нечто. Традиция интерпретации, таким образом, навязы­ вает поиски «двойника», ибо одно нечто интерпретирует на основе другого. Интерпретационизм предполагает удвоение, чтобы преодо­ леть его. М и р нашей повседневной жизни — всегда интерпретиро­ ванный мир. Вопрос состоит в отличии моей интерпретации от интерпретации другого, и решение которого предполагает допуще­ ние нечто третьего. Это и приводит к необходимости выделения разных уровней интерпретации. Но даже на самом глубоком уровне предпосылки интерпретации сами остаются интерпретированны­ ми, предполагающими «нечто», что интерпретируется. Это «нечто» остается непостижимым, оно — чистое предположение. И нельзя решить, является ли оно предпосылкой нашего понимания мира, или предпосылка является всего лишь понятием понимания мира. Абсолютный мир первого и последнего «нечто», который был раньше «истинным» миром метафизики, оказывается производным мира интерпретации. Он есть тень метафизики, которая остается и в интерпретационизме. Понятие интерпретации с утратой тени утратило бы свою идентичность. В и н т е р п р е т а т и в н о м конструктивизме острота п р о б л е м ы идентичности притупляется. Н а ш мир оказывается в н е м не непостижимым, а уже интерпретированным, исходя из п р а к т и ­ ческих потребностей, и потому п о н я т н ы м . Т а к и м образом, речь идет о прагматическом повороте в интерпретационизме. П о э т о м у возникают вопросы: кто интерпретирует, кто действует? Это проблема субъекта в интерпретативном конструктивизме. К о н с т ­ рукты сами предполагают интерпретацию, которую они д о л ж н ы конституировать. Интерпретант использует их и каким-то обра15

16

17

1 5

См.: Ытоп /. РЬПозорЫе с!е$ 2ею11еп. ВегПп; №\У Уогк, 1989. См.: Стратегии ориентации в постсовременности. СПб., 1996. &е§ттег IV. \УекаЪкигшп§5кип21:. Опеп1лешп§ ёигск 2ею11еп //2ею11еп шк! ЫегргеШюп. РгапкГиЛ а т Мат, 1994. 5.125. 1 6 17

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

39

зом уже их знает. Это снова ведет к удвоению: конструкт интер­ претации выступает как конструкт и конструктор. Он оказывается собственной тенью и не может ее утратить, если хочет сохранить идентичность. Онтологическое удвоение «нечто» сменяется в интерпретативном конструктивизме эпистемологическим удвое­ нием «кто». Т а к и м образом, ф и л о с о ф и я интерпретации сохраняет своего двойника. Ф и л о с о ф и я знака, наоборот, преодолевает двойственность, позволяет исчезнуть тени «как». Н о это связано с изменением обычного представления о знаке. П о д «знаком» понимается такое нечто, которое выражает другое нечто. Здесь сохраняется указан­ ная онтологическая двойственность. В ф и л о с о ф и и знака знак определяется как то, что понимается, причем таким образом, что не возникает вопроса о том, как мы это понимаем. Ф и л о с о ф и я знака отсылает в вопросе о значении знака к другим знакам. Если мы п о н и м а е м знаки непосредственно, мы не нуждаемся в д в о й ­ нике, если мы не понимаем непосредственно, а спрашиваем о значении, то и щ е м не двойника, а другой п о н я т н ы й знак. Ф и л о ­ софия интерпретации исходит из того, что п о н и м а н и е знака возможно без интерпретации, и это дает повод сказать о конце интерпретации п о н и м а н и я . Последние знаки уже не имеют тени.

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ И

ПЕРЕВОД

Важные аспекты интерпретации раскрываются в ходе р е ш е ­ ния проблем перевода текстов на чужой я з ы к . В этой связи заслуживает в н и м а н и я тезис У. Куайна о невозможности перево­ да. Он приводит п р и м е р изучения чужого я з ы к а европейским антропологом, который, указывая на предметы, спрашивает або­ ригенов, к а к о н и называются на их языке. Таким образом ему удается составить словарь, необходимый для п о н и м а н и я чужого языка. О д н а к о , замечает Куайн, радикальный перевод невозмо­ жен. Слову «гавагайя» в словаре антрополога соответствует «кро­ лик», но, строго говоря, эти слова относятся к различным с у щ н о ­ стям. У нас к р о л и к мыслится как элемент множества, представи­ тель определенного класса, входящего в подвиды и виды живого. У них к р о л и к — нечто вроде идеи Платона, которая существует в единственном числе и реализуется как ф е н о м е н в том или и н о м поле восприятия. Тезис Куайна вызвал ш и р о к и е дискуссии в аналитической ф и л о с о ф и и и привел к интересным результатам, в частности к тезису Д. Девидсона о невозможности радикальной и н т е р п р е т а ц и и . Убежденность в неосуществимости абсолютно18

1 8

У/огЗз апё ОЩесйопз. Еззауз оп Ше ^огк ог* \У.У.