Время и мы, № 117-1992

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРЫ И ОБЩЕСТВЕННЫХ ПРОБЛЕМ Восемнадцатый год издания Выходит один раз в три...

Author: Коллектив авторов

50 downloads 720 Views 2MB Size Report

This content was uploaded by our users and we assume good faith they have the permission to share this book. If you own the copyright to this book and it is wrongfully on our website, we offer a simple DMCA procedure to remove your content from our site. Start by pressing the button below!
Report copyright / DMCA form

DOWNLOAD PDF

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРЫ И ОБЩЕСТВЕННЫХ ПРОБЛЕМ Восемнадцатый год издания Выходит один раз в три месяца

НЬЮ-ЙОРК, ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ И МЫ», 1992

И З Д А Т Е Л Ь И ГЛАВНЫЙ Р Е Д А К Т О Р В И К Т О Р ПЕРЕЛЬМАН Р Е Д А К Ц И О Н Н А Я ВАГРИЧ БАХЧАНЯН ЮРИЙ БРЕГЕЛЬ ДЖОН ГЛЭД ЮРИЙ ДРУЖНИКОВ ЛЕВ НАВРОЗОВ ГРИГОРИЙ ПОЛЯК

К О Л Л Е Г И Я

ВОЛЬФГАНГ ЗЕЕВ РУБИНЗОН ИЛЬЯ СУСЛОВ МОРИС ФРИДБЕРГ ВЛАДИМИР ШЛЯПЕНТОХ ЕФИМ ЭТКИНД (зам. гл. редактора)

Представитель журнала в Москве Андрей Колесников 121433, Москва, Малая Филевская ул.,д.54,кв.4 Тел.: 146-36-16 Израильское отделение журнала "Время и мы" Заведующая отделением Дора Штурман Адрес отделения: Jerusalem, Talpiot mizrach, 422/6 Французское отделение журнала "Время и мы" Заведующий отделением Ефим Эткинд Адрес отделения: 31 Quartier Boieldieu, 92800 PUTEAUX, FRANCE Представитель журнала в Западном Берлине Manama Shmargon, Shlosstr 30/30 1000 Berlin (West) 19 OCR и вычитка - Давид Титиевский, август 2010 г. Библиотека Александра Белоусенко

СОДЕРЖАНИЕ ПРОЗА Леонид ИЦЕЛЕВ Протоколы московских мудрецов ПОЭЗИЯ Александр МЕЖИРОВ То, чему названья нет

5

121

ПУБЛИЦИСТИКА. СОЦИОЛОГИЯ. КРИТИКА Эраст ГЛИНЕР Хватит Юрий АЙХЕНВАЛЬД, Александр АХИЕЗЕР «Россия: критика исторического опыта» Алла ГОРЧЕВА Еще одна страница Ефим МАНЕВИЧ Помоги брату своему Лев НАВРОЗОВ Гитлер в Германии и вне ее Илья БЕРНШТЕЙН Стоит в поле черепок Критика о романе Виктора Перельмана «Грехопадение Цезаря»

218

НАШЕ ИНТЕРВЬЮ Ключ к выживанию. Интервью Юрия Дружникова с лауреатом Нобелевской премии Милтоном Фридманом

231

135 147 159 173 189 209

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО Вениамин СМЕХОВ Жила-была Таганка Бенно Вайсер ВАРОН Fin de Siecle Vienna

271

ВЕРНИСАЖ «ВРЕМЯ И МЫ» Лиля ПАНН Железом, обмокнутым в сурьму

285

250

ПРОЗА

_______________________

Леонид ИЦЕЛЕВ

ПРОТОКОЛЫ МОСКОВСКИХ МУДРЕЦОВ* Там, где была идеология, зияет черная дыра. И оттуда веет тревожным космическим холодом. Фазиль Искандер 1

____________________________________________________ Мнения, выражаемые авторами, не обязательно совпадают с мнением редакции © «Время и мы»

ISSN 0737-7061

Андропов посмотрел на меня своими умными карими глазами и медленно поднялся из-за стола. — Рад вас видеть, Геннадий Маркович, — сказал он, пожимая мне руку. Голос Андропова был густой, но не громкий. Когда воз главляешь самую мощную в мире тайную полицию, тебя услы шат, даже если ты говоришь тихо. Движением руки он пригласил меня к журнальному сто лику возле окна. — Располагайтесь, сказал он, улыбнувшись. — У меня сейчас как раз «кафе-паузе». За эти двадцать минут мы все и обсудим. ___________ * Сокращенный журнальный вариант романа. Copyright by Leonid Itzelev.

6

ЛЕОНИД ИЦЕЛЕВ

Пожилая секретарша в гриме Марлен Дитрих молча при несла поднос с кофе и печеньем и удалилась. — Удивляетесь, откуда этот экземпляр? — спросил Андро пов, растягивая свои полные, чувственные губы в саркастиче ской усмешке. — Это Мария Густавовна. Досталась от моего давнишнего шефа Куусинена. Идеальная секретарша. Второй такой не найти. — Что же касается ее строгого вида, — продолжал улыбать ся Андропов, — то вы как писатель, наверное знаете, что женщины таким образом подчас скрывают страсть и темпера мент. У нее был бурный роман с Отто Вильгельмовичем, когда он был президентом Карело-Финской республики. Его глаза, увеличенные толстыми стеклами очков без опра вы, были насмешливо-доброжелательными. — Я вижу, Юрий Владимирович, что кофе вы предпочитаете «по-центральноевропейски», — сказал я, заметив, что на подносе, кроме обычного кофейного набора, стояли два стаканчика с водой. — Я привык так пить кофе в Будапеште. За четыре года работы там послом я во многом изменил свои привычки. — Понимаю вас. В Будапеште прекрасно готовят кофе, может быть, даже лучше, чем в Вене и не хуже, чем в Париже. — Да, Геннадий Маркович, вы повидали мир: высажива лись на изломанный лед Северного полюса, продирались сквозь пылающие джунгли героического Вьетнама, сражались бок о бок с партизанами Лаоса, шагали по гулкой брусчатке затаенно-тихих улочек ночного Мадрида в поисках следов бывших гитлеровцев, скрывающихся от справедливого воз мездия. А я вот хорошо знаю только Будапешт. А сейчас на этой должности я вообще не очень-то выездной. — Я изведал самые горячие точки планеты, повинуясь долгу писателя-коммуниста... — и благодаря командировочным от нашего ведомства, — мягко улыбнулся Андропов. — Не вижу тут противоречия, Юрий Владимирович. Ленин сказал, что хороший коммунист всегда должен быть хоро шим чекистом. В душе я чекист, хотя и не зачислен в штат

ПРОТОКОЛЫ МОСКОВСКИХ МУДРЕЦОВ

7

вашего ведомства. — Дело времени... Геннадий Маркович, хочу вам пору чить очень важное задание. Если вы сможете его выполнить, я постараюсь вас назначить одним из своих личных кон сультантов; подбираю себе группу молодых динамичных лю дей, преданных делу социализма, но в то же время способ ных к недогматическому мышлению. Брежневское руководство привело страну к глубокому экономическому и духовному кризису. Партийно-государственные органы проела язва кор рупции. Болезнь эта не коснулась только КГБ. С вами я могу быть откровенным. Брежнев в полном маразме. Стра ной управляет коллективное руководство. Если после ухода со сцены Брежнева власть не удастся взять здоровым силам — Горбачеву, Шеварднадзе и вашему покорному слуге,— пар тию возглавят элементы, связанные с мафией — Черненко, Гришин и компания. Это приведет к возврату к сталинщине и русскому шовинизму. А вы, как никто другой, понимаете, что за этим может последовать. — Но как я могу повлиять на исход событий? В моем распоряжении только скромный талант журналиста-междуна родника и автора политических романов. — У вас есть талант политического сыщика, в хорошем смысле этого слова, и обширные связи среди западной интел лигенции и русской эмиграции. Андропов вдруг встал, прошелся по просторному, со вку сом обставленному кабинету, похожему скорее на офис ме неджера западного концерна; подошел к окну и стал задум чиво что-то разглядывать. Я сидел в кресле возле другого окна, и, обернувшись, посмотрел в направлении его взгляда. Глава КГБ наблюдал за тем, как по кремлевской площади медленно и валко расхаживали голуби, цветом похожие на брусчатку. Если долго и неотрывно смотреть на них, возникало ощущение, что движется сама брусчатка. Интересно, это мистическое ощущение было только у меня? — Как вы относитесь к мистицизму? — спросил Андропов, продолжая глядеть в окно.

8


— Юрий Владимирович, если вы в состоянии читать мысли ваших собеседников, то всех сотрудников вашего ведомства, а их, кажется, около миллиона, можно уволить и оставить вас одного. — Я имею в виду мистический характер русской души, мессианское предназначение русского народа, — уточнил Ан дропов. — Советский Союз — страна многонациональная. Нас, рус ских, только чуть больше половины. Мы, действительно, построили самое справедливое общество на земле, но ведь его надо защищать и укреплять. А разве русские смогут это сделать одни — без украинцев, узбеков, татар, болгар. Помни те, Ленин говорил: победу можно одержать только в миро вом масштабе. Мне кажется, что сегодня — самый решитель ный момент схватки с империализмом. Наше будущее реша ется в Афганистане, Камбодже, на Кубе, в Анголе, в Эфио пии, в Никарагуа и Сальвадоре. Я думаю, что мы все-таки победим, но только с помощью наших тамошних друзей. Я не считаю, что будущее России — это ее прошлое. Никто так не предает родину, как человек, тянущий ее назад, полагающий — по бескультурью ли, наивности или душевной хвори — что, лишь консервируя прошлое, можно охранить собственную самость. Андропов отошел от окна, вернулся к письменному столу, взял единственную папку, лежавшую на нем, и вновь сел за журнальный столик. — Если победит Черненко с его шовинистами и мафиози, это будет означать отказ от социалистической идеологии. Он достал из папки пожелтевший, вдвое сложенный жур нал. — Советники Черненко уже сейчас ломают голову, чем заменить марксизм-ленинизм. Если распутиным, беловым и прохановым достанется оригинал документа, о котором идет речь в этом журнале, Советский Союз из социалистического государства превратится в русско-фашистскую диктатуру. На первой странице журнала в виде пирамиды было выве дено его название: «ФАШИСТ», N 27, июль 1936. Орган


9

Центрального Исполнительного Комитета ВСЕРОССИЙСКОЙ НАЦИОНАЛ-РЕВОЛЮЦИОННОЙ ТРУДОВОЙ И РАБОЧЕ-КРЕ СТЬЯНСКОЙ ПАРТИИ ФАШИСТОВ. — Слышали что-нибудь об этом журнале? — Да, Юрий Владимирович. Его издавал в штате Коннектикут в тридцатые годы некий Вонсяцкий, провозгласивший себя русским фюрером. Но вот держать в руках этот раритет, честно говоря, не приходилось. — Понимаю ваш жгучий интерес. Я дам вам фотокопию всех страниц журнала, а пока откройте страницу двадцать три, прочтите вот это, обведенное красным карандашом, письмо под рубрикой ПРИВЕТСТВИЯ И ОТКЛИКИ СОРАТНИКОВ И ЧИТАТЕЛЕЙ. «Соратники Австрийского Сектора глубоко сожалеют, что пребывание сор. Вонсяцкого в Вене было столь кратковременным. Эти дни для нас, партийцев, прошли, как сон, оставивший неизгладимое впечатление на каждого из нас. Осталось, может быть, эгоистическое сожаление, что общение с сор. Вонсяцким было кратко и что он опять от нас стал далеким, но духовно он стал к нам ближе, и это, без сомнения, останется навеки. По адресу его здесь можно, не кощунствуя, произне сти слова: «Галилеянин, ты победил!». Горячее слово сор. Вонсяцкого, его призыв, не только нашли отклик в сердцах наших партийных соратников, но и всех русских, слышавших его, заставили пробудиться от спячки; загорелись их сердца, воспылал патриотизм, десятки и сотни вовлекаются в наше фашистское движение, идут твердым и смелым шагом к намеченной цели, держа голову направо, делают равнение на неустрашимого, энергичного и любимого Вождя соратника Вонсяцкого. Мы верим, что недалек тот час, когда в вихре наступающих событий, русским народом будет сметен с лица земли кровавый 3-ий Интернационал, и над Кремлем высоко вознесется свя щенный символ Свастики. Что касается ситуации в Австрии, то должен сказать, что мы находим ся в одной из похабнейших стран мира в отношении русского нацио нал-революционного движения. Однако, невзирая на все трудности и происки внешнего и внутреннего врага, мы мало-помалу делаем наше русское дело. На базе нашей фашячейки мы создали Русский Фашистский Научно-исследовательский Центр, в задачи которого входит изучение русской истории и разработка идейных основ русского фашизма. Недавно один из наших фашкорров обнаружил, что у проживающего в Зальцбурге есаула Избекова имеется пергаментный свиток с древнерусскими текста-

10


ми. Свиток этот Избеков нашел в Белой Веже в 1919 году. Отправившись в Зальцбург, я встретился с есаулом Избековым. Узнав о целях нашего Движения, убеленный сединами воин предоставил в дар нашему Центру «Беловежский свиток» — бесценный манускрипт примерно X века. В настоящее время текст этот мною еще полностью не расшифрован, однако уже сейчас можно сказать, что у наших предков — древних русов — уже в начале Христианской эры было крепкое единое государство. Наш щит был прибит не только к вратам Царграда, но мы еще совершали весьма удачные набеги на Рим. Вот некоторые отдельные отрывки из «Беловежского свитка»: «Протяжение страны Русь — два месяца пути. Страна эта тучная, изобилующая реками и лесами; земля хлеба, вин и елея. Люди там живут каждый под своей виноградной лозой и каждый под своей смо ковницей. В стране Русь процветают торговля и ремесла. Они все гра мотны... Они боятся своих богов...» Проделанная нашей фашячейкой работа доказывает всем нашим сорат никам, что, не ограничиваясь пятачковыми взносами на национальную работу, мы можем сами находить пути, которые принесут пользу нацио нал-революционному движению и тем приблизить сроки национальной революции. Смерть вампиру — кровавому коммунизму! Смерть изменникам Родины, иудам, христопродавцам! Наши фашистские штурмовые колонны сметут вас с нашей дороги, с пути нашего победного шествия. Имя соратника Вонсяцкого, его национал-революционный дух, вселя ется все шире и полнее в души русских людей по ту и эту сторону границы. Выше знамена! Слава России! Начальник связи Центрально-Европейского Сектора ВНРП Федор Калюжный Вена

— В чем конкретика нынешнего задания? — спросил я, возвращая Андропову журнал. — Надо раздобыть этот свиток. — Мм-да. Задание, прямо скажем, непростое. — На самом деле, оно еще сложнее, поскольку, по нашим агентурным данным, за свитком охотится ЦРУ, делающее став ку на силы правой реакции в России. Действуйте осторожно. Вам выделяются неограниченные средства на операцию, но старайтесь валюту экономить. Гостиницы выбирайте средние —


11

не очень дорогие, но достаточно престижные. Храните честь и достоинство советского человека. Вашим прикрытием будет работа в возглавляемом вами «Комитете по возвращению духовных ценностей России». Как, кстати, обстоят дела в этом направлении? — Труп Шаляпина фактически наш. Его сын-антисоветчик скончался, а полоумные дочери уже подписали все бумаги. Но проблема в том, что гортань великого певца хранится в одной из экспозиций Лондона. — Непременно следует вернуть на родину и гортань. Кто еще на очереди? — Планируем возвращение на родину трупов Бунина, На бокова, Рахманинова. Скоро должен умереть балетмейстер Лифарь. Поэт Бродский молод, но слаб здоровьем и одинок. Так что работы хватит. — Да, прекрасную идею вы подали. Вы исправляете ошибки виднейших деятелей русской культуры, не признавших рево люцию и наш строй. Потомки оценят ваш гигантский вклад в сокровищницу русской культуры. Наше духовное наследие сохраняют люди дела — такие как вы, а не кликуши и охот ники за ведьмами. Кстати, люди из Восьмого отдела Управ ления «С» предлагают переломать ноги Нуриеву и Барышни кову за их антисоветские высказывания. Как вы на это смот рите? — Я — против. Это вызовет нездоровую шумиху среди так называемой общественности Запада. Лучше попытаться при влечь подобных знаменитостей на нашу сторону. — Ну что ж, учтем ваше мнение. — Юрий Владимирович, у меня есть еще одна идея. Почему бы не создать «Всемирную ассоциацию политического детектива»? Сотни писателей всего мира творят в этом жанре. Читают эти книги сотни миллионов. Мы будем приглашать этих писателей в Сочи или Варну, вручать им премии, организо вывать экскурсии. Они постепенно откажутся от штампов хо лодной войны и, сами того не замечая, проникнутся идея ми мира и прогресса. — По-моему, прекрасная мысль. Считайте, что я даю на

12


нее добро. — Андропов задумчиво посмотрел на портрет Дзержинского, висевший над его письменным столом. — Чес тно говоря, я вам завидую. Вы породили новый литературный жанр — советский политический роман. В ваших политиче ских хрониках бурление страстей достигает шекспировского накала. Острый сюжет, то есть информация, и чувства, то есть душевное наполнение героев, сплавлены в них так, что не видно швов. Я бы назвал вас большим мастером горячей сварки. Ваши книги — самые популярные в стране. Их глав ный персонаж — разведчик Штиглиц — любимый герой совет ской молодежи. Многосерийный телефильм по вашему сцена рию — «13 мгновений любви» — приковывает к экрану милли оны зрителей... — Вот только для наших критиков я — нелюбимое дитя. Меня или замалчивают или с пренебрежением пишут как об авторе романов о «герое-одиночке». — Если мы смогли воспитать таких одиночек как Штиглиц, это значит, что мы сила совершенно непобедимая. — Андро пов снял очки, откинулся на спинку кресла и задумчиво вздохнул. — Я считаю, что настоящий мужчина должен за свою жизнь посадить дерево, вырастить ребенка и написать книгу. Последнее мне пока не удалось... Дела. — Андропов снова усмехнулся. Улыбка у него была внезапная, меняла лицо, делая очень юным, незащищенным каким-то. — Но иногда бессонными ночами пишу стихи. Вот послушайте одно из моих последних: Мы бренны в этом мире под луной: Жизнь — только миг, небытие — навеки. Кружится во Вселенной шар земной, Живут и исчезает человеки... Но сущее, рожденное во мгле, Неистребимо на пути к рассвету, Иные поколенья на Земле Несут все дальше жизни эстафету*. Эти, быть может, не самые совершенные в мире строки,

исходили из глубин души сидящего передо мной седовласо_____________ * Подлинные стихи Андропова.


13

го человека с печатью хронической усталости на лице. Обла дая редкой в XX веке властью, он волновался, робко погля дывая на меня. Моя сила, сила властителя дум, была мощнее его власти. 2 Даже вблизи голуби казались одного цвета с брусчаткой. Они деловито шагали по площади, без суеты ведя повседнев ную борьбу за жизнь. У каждого из этих существ наверняка своя неповторимая индивидуальность, свой богатый внутрен ний мир, но чтобы выжить, им приходится сливаться с окружающей серостью. Спасительная мимикрия всего живо го? «Гена!» — услышал я возле себя негромкий мужской голос. Я обернулся. Передо мной стоял институтский приятель Кузя, ныне видный военный историк и популярный романист Кузьма Саввич Прохоров. Не виделись мы, наверное, года два. Виски его с тех пор заметно поседели. Но рукопожатие было столь же крепким, а голубые холодноватые глаза попрежнему пронизывали собеседника насквозь. — Я уже минут десять наблюдаю за тобой, — сказал он, расстегивая темный английский плащ-реглан с шерстяной красно-зеленой клетчатой подкладкой: полуденное апрель ское солнце было не по-московски ласковым. — Ты какой-то растерянный вышел из Спасских ворот, невидящим взглядом смотришь в одну точку. Ты что в такой час делал в Кремле? Тебя пригласили на заседание политбюро? — Нас, рядовых, туда не приглашают. — Нас, полковников, тоже, — упредил мой выпад Кузя. Мы оба рассмеялись. — В Кремль, Кузя, меня потянуло за антуражем. Задумал историческую вещь о первых чекистах. — Продолжаешь оставаться летописцем КГБ? — Я не летописец. Сей термин предполагает отстраненность. Я же соглашаюсь на социальный заказ только при условии

вовлеченности в происходящее. В конце двадцатого века

14


писатель перестает быть лишь объектом истории, но становит ся ее субъектом. Я имею в виду, конечно, настоящих, больших писателей. А что касается КГБ, то я обожаю эту организацию. Разведчики по роду своей деятельности первы ми смотрят в глаза фактам. Мера ответственности людей, узна ющих правду первыми, невероятно тяжела. — Что-то я не припомню примеров вовлеченности авторов в описываемые ими события. Разве только Джон Рид, но это исключение. — Современная Латинская Америка создана Маркесом, — сдерживая волнение, заговорил я. — Массовые протесты про грессивной общественности Запада против американской внешней политики вдохновлены Грэмом Грином. Именно он предсказал Вьетнамскую войну в «Тихом американце». Ли берально-центристская интеллигенция Запада идет за Джоном Ле Карре. Пока что он лишь изредка дотягивается до прав ды, как в романе «Городок на Рейне», но я чувствую, что недалек тот час, когда он четко примет сторону Добра в великой схватке современности. — Ты, Гена, оказывается, не только мастер сюжетных хит росплетений, но и ловко запутываешь причинно-следственные связи. Литература не в состоянии преобразить реальность. Исключением являются только три книги: Библия, Коммуни стический Манифест и «Протоколы Сионских Мудрецов». В целом же мы влияем на мир опосредствованно — через души и сердца людей. В этом аспекте твой список можно было бы продолжить, включив в него не только имена литераторов, связанных с разведкой. — Искусство разведчика и писателя сходны. Оба мастера игры; оба — знатоки человеческой природы. В деталях раз работанный сюжет — залог успеха того и другого. Вот только провал писателя и разведчика приводят к разным последст виям. — А ты обратил внимание, Гена, на такую закономер ность: неудачливый писатель редко становится хорошим разведчиком, а провалившийся разведчик, взявшийся за перо, может стать успешным писателем.


15

— Рука писателя повинуется высшей воле. Жизненная неу дача, тем более драма, трагедия — это сигнал от Всевышнего. Если Господь посылает такой знак пишущему, он тем самым избирает его из миллионов смертных. —Ты католик? — Да, — признался я. — Моим крестным отцом был Грэм Грин. Август 1968 года я провел в его доме в Антибе, возле Ниццы, в жарких спорах о вере, свободе и экономических формациях. Я тогда был атеистом и убежденным коммуни стом, сохранившим комсомольский задор. Утром 21 августа я узнал о вводе войск в Чехословакию. Вечером я стал католиком. Мы молча наблюдали, как на здании ГУМа рядом с портретом Брежнева рабочие крепили изображение Андро пова. Столица готовилась к Первомаю. — Этот день был переломным и для меня. — Прохоров задумчиво застегивал пуговицы плаща: переменчивое ап рельское солнце скрылось за тучи. — Дитя сопливой хрущев ской оттепели, я осознал тогда, что интересы Державы и Коммунизма для меня дороже крикливых лозунгов домо рощенных и закордонных длинноволосых лжепророков. Я поднял широкий воротник черной кожаной куртки, куп ленной в прошлом году в Риме у еврея из Ливии в малень ком магазинчике на Виа Дуэ Мачелли. — Собирается дождь. — Засунув руки в прорезные карманы куртки, я до боли сжал кулаки. — Мирно расстанемся сейчас или пойдем в ЦДЛ продолжить политбой? Прохоров достал из «дипломата» японский складной зонт. — Зачем нам политбой? — Зонт раскрылся с громким хлопком. Прохоров взял меня под руку и поднял зонт над нашими головами. — Политбой — это занятие комсомольцев двадцатых годов, а, может быть, репетиция показательных процессов годов тридцатых. Пойдем-ка лучше посидим гденибудь в спокойном месте и обсудим, что будет с нами и страной в восьмидесятые годы. В ресторане «Будапешт» на Петровских линиях Прохоро-

16


ва знали все официанты. В просторном зале, стены которого были расписаны видами дунайской столицы, нас усадили за столик у стены, напротив окна. Время было обеденное, и ресторан был наполнен служивыми людьми из окрестных контор. — Это мой любимый столик, — сказал Прохоров, по-хозяй ски вешая на стул свой пиджак. — Я вижу, ты здесь частый гость. — Это место находится в пересечении моих ежедневных маршрутов. Утром я в Институте военной истории, вторая половина дня — сектор военно-патриотического воспитания Союза писателей. В перерыве здесь подкрепляюсь. После окончания Института восточных языков меня на правили переводчиком в наше посольство в Каире, а Про хоров сразу же пошел по военному ведомству. Близкими друзьями мы никогда не были, но нас сближало ежедневное ношение самого тяжелого в мире груза — груза неопублико ванных рукописей. Полные юношеского задора и окрыленные пьянящим воздухом Оттепели, мы в 1961 году выпустили по книжке. Моя называлась «Дипломатический курьер» — о первых советских дипломатах школы Чичерина. Кузина кни га «На службе Родине» была посвящена царским офицерам, перешедшим на сторону советской власти. В роду у Прохоро ва по отцовской линии все мужчины были военными. Нас это сближало, но не совсем. Моя мать Антонина Сергеевна была приемной дочерью русского прапорщика, погибшего под Перемышлем в первую мировую войну, а в роду у моего отца все мужчины были виленскими раввинами, за исключе нием деда, который был врачом в Войске Польском. Его сын, мой отец Марк Шамес, убежал в пятнадцать лет из родитель ского дома в Варшаве и устроился учеником переплетчика в Вене. Сдав экстерном экзамены на аттестат, он поступил на юридический факультет Венского университета, но так и не успел его окончить, поскольку, увлекшись социалиаическим движением, стал членом меньшевистского ЦК. В Россию вер нулся в апреле 1917 года. Октябрьскую революцию принял, хоть и не сразу. Весной 1919 ушел добровольцем на фронт.


17

После Гражданской служил в Наркомюсте. В день убийства Кирова отец расписался со своей секретаршей. Через год родился я. А еще через год отец убил своего заместителя, застав его в постели с моей матерью. Своей изменой мать спасла отцу жизнь: его посадили по уголовному делу в тюрьму за полго да до начала массовых арестов. Всю оставшуюся жизнь она была ему верной женой. Отца освободили в 1940 году и назначили заместителем прокурора Вильнюса. В войну мы жили в Куйбышеве: отец продолжал работу в Наркомюсте. В конце 1945 мы перебрались в Вену: папу назначили юри сконсультом в советскую комендатуру. В июне 1948 он утонул в Дунайском канале, спасая австрийскую девочку. — Гена, что с тобой? — услышал я голос Прохорова. — Ты уже минут пять не отрываясь смотришь на этот аляповатый фасад Будапешта с моста Елизаветы. Неужели так понравилось? — Да нет, — вздохнул я. — просто вспомнилось кое-что, свои ассоциации. — Понимаю, старик, понимаю, — похлопал меня по плечу Прохоров, и, словно читая мои мысли, продолжил, — отец мой ведь тоже погиб в последние дни войны в Берлине. Сразила шальная пуля какого-то недобитка. Прохоров наполнил наши бокалы токайским. — Давай, Геннадий, выпьем за память наших отцов, отдав ших жизнь за наши мирные будни. — Верно, Кузя, мы с тобой выходим на финишную прямую жизни, которая при всех ее невзгодах, фактически не знала войн. Давай же выпьем за то, чтобы и наши дети жили в мире. — Тревожно мне, когда я думаю о будущем России. — В гуляш Прохоров добавил перца и соли. — Клан Брежнева разграбил страну, хозяйство в упадке, народ потерял веру в социалиаические идеалы. Нашему поколению, как когда-то нашим отцам, выпала честь спасать Россию. — О чем ты, Кузя? — Разве ты сам не видишь? Эпоха Брежнева кончается. Страна на перепутье. Период безвременья продолжаться

18


долго не будет: либо Россия пойдет по чуждому ей западно му пути, либо народ сплотится под знаменем соборности, преображения и социалистической державности. — Сие требует точных дефиниций. — Надо вернуться к корням, к древнерусской красоте, к допетровской истовости, не растеряв при этом социалистиче ских завоеваний. — Если уж возвращаться, то к забытым нами общечелове ческим ценностям. — Имперская идея выше всех общечеловеческих ценно стей. — Я тоже за сильную Россию, Россию Петра Великого, Петра Столыпина и Владимира Ленина. Но я за Россию конца двадцатого века, современную державу, которая будет не задворком Европы, а одним из полноправных хозяев обще европейского дома. — Пребывание в европейском доме не спасет Россию от оснащенных, агрессивных культур Запада. А чтобы попасть в этот дом, нам придется трансплантировать органы из других культур. Народ наш с его инстинктивной приверженностью к самобытности отнесется с враждебностью к подобному обуст ройству. Нам не нужно чужих домов. Сама Россия как общее собирательное понятие является матерью и истинным домом населяющих ее народов. — Значит на смену нынешней стагнации ты предлагаешь иранский вариант: культурную изоляцию и фундментализм? — Я против культурной изоляции, но я считаю, что потре буется какое-то время, чтобы воскресить дух страны живой водой русской идеи. Потоки целебных энергий обмоют наше несчастное израненное тело и взрастят на нем множество утраченных органов — идей, школ, направлений, охвачен ных нашим державно-социалистическим идеалом. Только со циалистический идеал может служить интегральной идеей для нашего полифонического из множества звучаний и песен общества, где у каждого народа своя былая история, свой Бог над головой и свое бескрайнее голубое небо, но общее чувство справедливости, чувство прожитых вместе шестидесяти


19

пяти социалистических лет, скрепивших нас своими трагеди ями и победами в социалистическую целостность. Этот идеал надо наполнить всем богатством нашей культуры и религии, соединить в сложное живое многообразие, созидающее в лоне своем нового человека, новое общество, новую государ ственность. — Сокровенные тайны, высшие неземные силы, — все это было, Кузя. Ты же сам занимаешься трансплантацией чуже родных, да еще смертельно больных органов. Ты призыва ешь к созданию нового человека, но ведь его уже создавали Сталин и Гитлер. Ты знаешь, чем это кончилось. — Для меня идеал нового человека — это советский офицер. Армия — это аккумулятор русской государственной идеи, русской этики служения отечеству. Что же касается твоих намеков на связь моих идей с национал-социализ мом, тот здесь ты проявляешь типичную либеральную близо рукость. Нацизм — это идеология мелких буржуа, в то время как имперское сознание это признак аристократизма духа. Впрочем зачем далеко ходить: несколько дней назад в Москве была демонстрация молодых неонацистов по слу чаю столетия со дня рождения Гитлера. Эти юнцы подражали персонажам из телевизионного боевика «Тринадцать мгнове ний любви», снятого по твоему сценарию... — Кузя, это запрещенный прием, — перебил я Прохорова. — Этих пацанов было несколько десятков. Я не несу ответст венности за их извращенное восприятие, но я с гордостью могу сказать, что мои книги помогли сотням тысяч нор мальных читателей разобраться в дьявольской сущности фашизма. — Возможно, Геннадий, но для общественного здоровья надо не расписывать в деталях портреты нацистов, а возвра щать народу его собственное поруганное и растоптанное прошлое, вылечивать его от генетической амнезии. Мы, писа тели, должны вернуть русскую идею — эту всплывающую заново Царь-рыбу, которую долгие годы били гарпунами, сдирали с нее чешую и загнали в пучину, где она затаилась.

20


— Вот именно, Кузя, русская идея затаилась в пучине, изуродованная и озлобленная. — Нет, Гена, не такой мне видится русская идея. Есть такая икона — Дева стоит, раскрыв руки. Ее лицо, ее сердце, ее лоно открыты. Открыты для солнца, для молитвы, для поругания. Она огромна, она свята, она беззащитна и одно временно защищена своей святостью... Официант принес счет. Мы расплатились, разделив сумму пополам, и вышли на Петровские линии. — Я собирался тебе в ресторане одну вещь показать, — Прохоров открыл «дипломат» и достал ярко-желтый загра ничный конверт, — но заговорился с тобой, а через двадцать минут у меня заседание секции. Вот почитай на досуге. Спасибо за компанию. Звони. Он быстро зашагал, и его коренастая фигура вскоре исчез ла в толпе. Взяв конверт, я почувствовал, что в нем что-то важное, касающееся меня или моих близких. Я зашел в ближайшую подворотню и вынул из кон верта пожелтевшую газетную вырезку: После письма сор. Калюжного в нашу газету, редакция стала получать многочисленные письма с просьбой рассказать подробнее о Русском Фашистском Научном центре, в особенности о рукописном свитке X века. Вот что сообщил нам по этому поводу сам сор. Калюжный. «Жемчужиной нашего немногочисленного, но ценнейшего собрания исторических документов является пергаментный свиток X века, свиде тельствующий о том, что дохристианская Русь была мощным государством с высокой степенью цивилизации и культуры. Как я уже упоминал в своем предыдущем письме в редакцию «Фашиста», текст свитка еще до конца не расшифрован, однако полагаю, что читателям будет интересно узнать об обстоятельствах открытия Избековым этого удивительного до кумента. В 1919 году воин Добровольческой армии есаул Григорий Избеков близ крепости Белая Вежа (которая в прошлом была хазарским городом Саркел) взял в плен комиссара красной банды молодого рыжего очка стого жиденка. Допросив оного и получив важные данные о численности и расположении красных частей, Избеков, выдав жиденку лопату, велел ему копать для себя могилу. Исправно выполняя под дулом нагана приказ Избекова, жиденок выкопал металлический предмет, похожий на


21

трубу. Внутри трубы оказался пергаментный свиток. Увидев, что свиток исписан еврейскими буквами, Избеков швырнул его в жиденка со сло вами: «Заберешь свои дьявольские письмена в свою могилу!» Жид подобрал свиток, поводил пальцем по строкам и сказал: «Ваше благо родие, возьмите лучше этот свиток себе. Это ценнейший документ о дохристианской истории России». В доказательство жид показал рисунок на свитке, изображавший карту Руси, простиравшейся от Каспийского моря до нынешней Германии. Избеков поверил жиду, отпустил его на все четыре стороны, предварительно забрав у него сапоги и документы. Комиссара звали Шамес Марк Соломонович. Ныне он является сотрудником «наркомата» юстиции и личным другом кровавого чекиста Ягоды. Побывавшие в Совдепии лица, рассказывают, что первенца своего, родившегося в прошлом году, Шамес назвал Генрихом в честь другапалача. Слава России! Сор. Калюжный, Вена». 3

Газетная вырезка была без даты и без названия источника. Фальшивка? Возможно. Но это легко можно проверить. В Нью-Йорке в Публичной библиотеке есть фотокопии всех русских эмигрантских изданий, выходивших в Штатах. До пустим, это подлинник. Почему же отец никогда не рассказы вал мне об этом эпизоде? Впрочем, мне было только три надцать лет, когда он погиб. Он говорил со мной о многом, но, конечно же, не обо всем. Рассказ о самых противоре чивых страницах своей жизни, вероятно, откладывал на по том. Надо будет спросить у матушки, правда ли, что меня назвали в честь Ягоды, ведь по документам я действительно Генрих! Но вряд ли мама скажет. Несгибаемая партийка, она в свои восемьдесят шесть лет сохранила коммунистиче скую убежденность и короткую стрижку комсомолки двадцатых годов. Мы безумно любим друг друга, но искренности в нашем общении никогда не было. Вот если бы была жива баба Дуня! Несмотря на хромоту и вечные недуги, это было лучезарное существо, которое просто не в состоянии было сказать неправду. Бабушка умерла в начале шестидесятых, когда так удачно началась моя литературная карьера. В то

22


время я мало интересовался прошлым семьи, а бабушкину истовую набожность лишь снисходительно терпел. О как бы мне проще было сейчас, если бы к Богу я пришел в юные годы, а не зрелым человеком. Баба Дуня провела долгие годы в Оптиной Пустыни — в молитвенном подвиге. Нет, она не ушла в монастырь. Овдовев в двадцать восемь лет, она поселилась в доме на территории монастыря, где жили еще две набожные женщины. Одной из них была Елена Алексан дровна Озерова — бывшая фрейлина императрицы, которая бросила двор ради своего мужа — религиозного писателя отца Сергия, жившего в том же флигеле. В остальной части дома жили больные и калеки. Моя матушка была слабонер вным ребенком, и баба Дуня привезла ее в Оптину Пустынь в надежде на исцеление. Пребывание в монастыре чуда не принесло, но болезненной чувствительностью матери пользо вались местные оккультные круги. Мать служила им медиу мом в спиритических сеансах. (Говорили даже, что однаж ды, по просьбе отца Сергия, она вызвала в Оптину Пустынь Духов Сионских старцев.) В 1915 году хромая баба Дуня познакомилась с красавцем поручиком, лечившимся в со седнем госпитале. Они поженились и он удочерил мою матушку. Через год поручик погиб от пули австрияка. В начале 1918-го года мать из Оптиной Пустыни убежала в Москву и стала одной из первых комсомолок. С бабой Дуней, в те годы уже не встававшей с постели, она восстано вила отношения, когда вышла замуж за моего отца и сама стала матерью. С тех пор и до самой смерти баба Дуня жила в нашем доме. И все же зачем Кузя подсунул мне эту газетную вырезку? Что это — мелкая пакость или большая игра? Мои личные контакты с Андроповым всегда вызывали зависть. В общем-то я привык к многозначительным ухмылкам в ЦДЛ, аноним ным телефонным звонкам. «Стукач... жид... гебешник...» Этот бытовой террор вызывал скорее обратный эффект, заставлял не распускаться, быть собранным, всегда готовым к бою. Самый сильный жизненный стимулятор — это наличие врага. Тысяче летия цивилизации не уничтожили в нас окончательно генов


23

охотников и воинов. А бои предстоят жаркие на невидимой линии конфронтации Добра со Злом. Через два дня отлет в Вену. Надо собрать вещи. Предуп редить Катю. Живем мы, как говорят на Западе, «сепаратно», но поддерживаем контакт из-за Олюшки. Совсем взрослая она у меня стала. Через несколько недель — тринадцать лет. Безумно любит мать. Страдает из-за развала семьи, но стара ется не показать виду. Чувствуется крепкий дедов характер. Отец жены — художник Кустодиев, дед — знаменитый Шишкин. С Катей мы познакомились в начале шестидесятых — вместе работали в молодежной секции Союза писателей. Катя писала стихи для детей, как ее знаменитый дядя. Мы безумно любили друг друга, но к концу шестидесятых что-то стало рваться. После поражения Пражской Весны я стал католи ком. Катя ушла в православие. Однажды она сказала (изви няющимся тоном, но твердо), что хочет в паспорте вернуть себе девичью фамилию. Я скрепя сердце согласился: что поделаешь, времена меняются; наступили заморозки; это во времена Оттепели можно было, оставаясь Екатериной Шамес, делать карьеру. В качестве литературного псевдонима Катя взяла фамилию матери — Гончарова — но литературного успе ха это ей не принесло. Более везучим оказался ее младший брат кинорежиссер Кустодиев. Старший же брат, взяв фамилию прадеда, стал всемирно известным голливудским режиссером Шишкиным. Когда родилась Олюшка, мы оба надеялись, что это существенно скрепит треснувший сосуд нашей любви. Пол училось иначе. Наши различные идеалы мы старались вопло тить в нашем единственном ребенке. Это привело к гносео логической катастрофе: с шести лет Олюшка стала интересовать ся иудаизмом. Дальше детского любопытава эти интересы не шли, но Катя не простила мне дочери-иудаистки; мы разъ ехались; Олюшка живет с нами поочередно. 4 Из аэропорта Швехат в Вену я поехал на электричке. Автобус-экспресс стоил бы на двадцать три шиллинга дороже,


24

а время почти то же. На поезде я добрался до вокзала «Вин-Митте» в центре города, напротив отеля «Хилтон». Ко кетливые решетки его балкончиков оживляли белую модерни стскую коробку здания, напоминая о легкомысленном вели колепии последних лет дунайской монархии. Объездив фактически весь земной шар, я только в двух точках планеты чувствую себя как дома — в Вене и среди партизан Анголы. Там, в Африке, — последний рубеж сопро тивления империализма вооруженному наступлению более передовой общественной формации в лице ангольских пар тизан и их помощников — кубинских барбудос. Я чувствую себя уютно в огне гражданской войны, потому что это одно из немногих мест в мире, где грань между Добром и Злом не расплывчата, а имеет вполне конкретные и ощутимые очер тания. В Вене я чувствую себя дома, потому что это город моего детства, потому что здесь прошли последние счастливые годы нашей семьи. Когда отец утонул в Дунайском канале, нас с матерью тотчас же увезли в Москву; с Веной я не успел попрощаться, и с тех пор ее затейливо изгибающиеся переулочки-gasse снились мне чуть ли не каждый день. Фантасти ческие грезы в духе картин Климта, Шиле и Кокошки пере стали меня тревожить только летом 1959 года, когда я оказался в Вене в составе советской делегации на всемир ном фестивале молодежи и студентов. Сбежав от официальных мероприятий, я, двадцатичетырехлетний, взволнованно бро дил по этому городу, по местам своего детства и отцовской юности, смутно предчувствуя свое незаурядное будущее... 5 Я остановился в недорогом, но приличном пансионе на углу Кохгассе и Альзерштрассе — в Девятом округе или по-местному «бецирке». В начале века в этом районе жил мой отец. На Берггассе, недалеко от дома Зигмунда Фрейда, до сих пор сохранилась переплетная мастерская, где ра ботал папа; хозяин сдавал ему чердачную каморку в том же доме. Поступив в университет, отец продолжал жить в доме


25

переплетчика — до университета отсюда десять минут ходьбы. Интересно, что мой отец, Марк Шамес, во многом повторил судьбу своего отца Соломона: оба в шестнадцать лет убежали из родительского дома, оба учились в венском университете: правда, деду удалось его закончить и стать врачом, а отец лишь два года проучился на юридическом факультете. Рево люция помешала отцу закончить образование; те бурные годы навсегда разлучили Марка и Соломона Шамесов; родители отца так и остались в Польше. Дед стал видным военным врачом; в двадцатые годы они переписывались, а в 1932-ом отца вызвали в ГПУ и предложили прекратить переписку с офицером-белополяком Соломоном Шамесом. В телефонной книге человек по фамилии Калюжный не значился. На венской главпочте Wien 1010 (первая единица означает Вену, вторая — Первый бецирк) мне дали телефонную книгу Зальцбурга. Избековых там не было. На Ратхаусштрассе возле главного здания университета, несколько комнат занимает Институт русской истории. Осно ванный еще в прошлом веке, это один из первых в Европе «кремленологических» центров. В похожей на грузинку полной женщине лет сорока я сразу же распознал библиотекаря. Говорила она с резким венгерским акцентом. О русском фашистском цен тре ничего не знает. «Может быть, вам поможет герр профессор Ямской. Он занимается этим периодом и к тому же говорит по-русски. Профессор здесь будет за втра после обеда; пока посмотрите нашу картотеку». На пожелтевших каталожных карточках названия единиц хранения были выведены коричневой тушью с нажимом и волосяными линиями. Я долго любовался графикой этих строк, напоминавших об уже исчезнувшем мире. Следов фашистского центра в картотеке я не нашел; зато обнаружил, что почти все авторы диссертаций о России носи ли еврейские фамилии. Что притягивало людей из круга Франца Кафки к судьбе чужой и далекой по тем временам страны? В чем метафизика этой вечной взаимной тяги и отталкивания?

26


— ...Ямской Константин Николаевич, — сухо представился профессор, изучая меня своими темными маленькими глаз ками. Он был лет на пять младше меня; грузный брюнет с суетливыми движениями. — Чем могу быть полезен? — Я знаю, что вы занимаетесь восточноевропейской исто рией периода между двумя войнами и хотел бы кое о чем вас расспросить. Позвольте вас пригласить в кафе, где-ни будь здесь поблизости от университета. — К сожалению, я не располагаю временем. Могу вам уделить только минут пятнадцать. Поговорим здесь. Мы сели возле окна в читальном зале, где я вчера просматривал институтскую картотеку. Кроме нас в комнате была худенькая черноволосая студентка, читавшая журнал «Problems of Communism». — Меня интересуют русские архивы предвоенной эмигра ции, — начал я, предчувствуя, что от этого человека помощи я не дождусь. — Я слышал, что здесь, в Вене, было что-то вроде любительского музея, где хранилась уникальная рус ская рукопись X века. — Я ничего о таком музее не слышал. — Назывался он «Русский фашистский научный центр». Мой собеседник вскинул на меня глаза и тут же отвел их, остановив свой взгляд на блокноте и авторучке «Монблан» с золотым пером, которые, теперь это уже было ясно, я приготовил совершенно напрасно. — Я не интересуюсь русским фашизмом, — скороговоркой заговорил профессор. — Моя тема — социоэкономическое развитие бывших составных частей монархии Габсбургов: Венгрии, Чехословакии, Словении и Хорватии. — Когда вы уехали из России? — Я родился в 1939 году в Белграде. В Аварию я попал уже после войны. — Дело в том, что я занимаюсь возвращением русских культурных ценностей, вывезенных за границу... — Я знаю, — резко перебил он меня. — Я читал ваши книги и статьи. Да, это величайшая трагедия, что многие ценности нашей культуры оказались разграбленными, но, позвольте,


27

милостивый государь, какое вы имеете отношение к русской культуре? — Он говорил по-русски почти без акцента, но словарь его был ограничен. Когда ему не хватало слов, он употреблял выражения-паразиты «знаете ли...», «понимаете ли...» и размахивал толстыми руками. — Мое отношение к русской культуре? Вы же читали мои книги, вам этого не достаточно? — В том-то и дело, что, зная ваши книги, я могу с уверенностью сказать, что писатель вы не русский, а русско язычный. Выпросив у западных меценатов несколько картин, вы полагаете, что возвращаете родине ее культуру? Нет, лю безный, вы грабите русскую культуру, копаясь в ее бесценных сокровищах. Вы объявляете себя русским писателем Генна дием Марковым, но почему у вас не хватает смелости признаться, что вас зовут Генрих Маркович Шамес? Зачем вы обманываете русский народ? Золотое перо авторучки я прикрыл позолоченным колпач ком и положил на место, в наружный карман черного кожаного пиджака, который мне привез из Парижа Михаил Ромм. Блокнот я спрятал во внутренний карман. Это заняло у меня семь секунд, после чего я мог смотреть на профес сора с безразличной усмешкой. Мною давно подсчитано: чтобы погасить в себе гнев, требуется семь-восемь секунд; вначале, правда, на это уходило секунд двадцать; собесед ник не мог не обратить внимания на то, как долго я копаюсь в кармане, достав сигарету, мну ее, прикуриваю; всякая задержка темпоритма неестественна; только разве что заикание. Увы, далеко не каждый наделен этим удобнейшим качеством: естественная возможность продумать ответ, пога сить ненужные эмоции, вызвать улыбку или даже сострадание. — Я не обманываю русский народ. Я один из самых популярных в стране писателей. — Вы калечите русские души своими лживыми книгами. Ваши герои бесплотны, потому что в них нет корней, нет русской духовности. Язык ваш вульгарен, это еврейский жар гон, а не русский язык. «Культура», которую создаете вы и вам подобные, имеет такое же отношение к русской культуре,

28


как идиш к немецкому языку. Пишите на своем жаргоне о Тевье-молочниках и Бенях-Криках. Зачем же вы лезете своими нечистыми руками в наши святыни? — В вашем институте все профессора с подобными взгляда ми? — Вы определяете ценность деятелей культуры по их любви к евреям. Вы лучше бы попытались понять, почему выдающи еся русские писатели сурово критиковали евреев. Нет ли в этом вины самих евреев? — Я подумаю и исправлюсь, — продолжал улыбаться я. — Скажите, а когда по-русски пишут киргизы или абхазцы, это не вызывает у вас возмущения? — Таких единицы. Кроме того, прочие инородцы часто ощущают свою духовную причастность к русскому народу. Рус ская культура может принадлежать только русским — это не бумажник с деньгами, который можно переложить из чужого кармана в свой. — Однако вы не очень-то сопротивляетесь, — не выдержал я, — когда из чужого кошелька вам кое-что перепадает. Лучшие литературные издания первой эмиграции финансиро вали евреи и правительство Чехословакии; даже Богослов ский институт в Париже существовал на деньги барона Гинз бурга. Ну, а после 1945 года у русской литературы в изгнании остался только один меценат — Центральное Разведыватель ное Управление. Я встал и до боли сжал кулаки в карманах. — С вами все ясно, профессор. Благодарю за внимание. Ямской тоже поднялся. — И у меня к вам профессиональный вопрос, господин Шамес. Почему вы до сих пор не написали книгу о своем тезке — Генрихе Ягоде? Я повернулся к нему спиной. В чем-то встреча была полезной. Герр Professor доказал, что газетная вырезка не была фальшивкой. Чтобы снять стресс, от Ратхаусштрассе до Ринга я прошел ся спортивной ходьбой. Это заняло три с половиной мину-


29

ты. На перекрестке я долго раздумывал, доехать ли на метро до Карлсплац и поговорить с сотрудниками городского му зея, или бросить все к чертовой матери и сегодняшним поездом вернуться в Москву? — Простите, господин Марков, мне нужно с вами погово рить, — услышал я возле себя женский голос. Возле меня стояла худенькая девушка, которая читала журнал «Problems of Communism» в Восточноевропейском институте. — Часть фондов любительского музея, который вы ищете, во время войны попала в русскую библиотеку в Баден-Бадене. — Вот как? Спасибо. Вы, наверное, еще знаете какие-то подробности? Может быть, заглянем в кафе «Ландтманн». Подземным переходом мы вышли на другую сторону Ринга и сели за столик под полосатым красно-белым зонтиком. Девушку звали Бригитта Гробичек. — Вы коренная венка и вам двадцать два года? Девушка испуганно взглянула на меня и тут же улыбнулась. Улыбка делала ее худое, чуть болезненное лицо по-настоя щему красивым. Такое бывает у добрых, чувственных жен щин. — Славянские фамилии чаще встречаются у венцев, — я заговорил чуть замедленным темпом; иностранцам надо дать несколько секунд для перевода каждой фразы на родной язык, — имперская столица впитывала в себя сотни тысяч инородцев. Но утверждать, что вы венка все же было не сколько рискованно, зато, определяя возраст девушки с именем Бригитта, можно ошибиться не более, чем на два года. Ваша мать назвала вас в честь Брижит Бардо, пик популярности которой приходится на 1960—62 годы. — Вы настоящий детективный писатель. — Бригитта говорила по-русски почти без акцента, грамматически правильно, лишь иногда ошибаясь в словоупотреблении. — Еще могу сказать, что вы изучаете русский язык и литературу. Будь вы историком, ваш русский был бы хуже. На этом мои, полученные дедуктивным методом, сведения кон чаются. — Я покривил душой. По одежде Бригитты без труда

30


можно было определить ее приверженность левым взглядам — свободного покроя темно-зеленое персидского стиля платье с ярко-красной вышивкой, накинутый на плечи пале стинский платок в мелкую темную клетку; девушки консерватив ных взглядов так не одеваются. Короткая стрижка, нарочитая угловатость движений свидетельствовали об увлечении феми низмом. Курила она глубокими затяжками, пальцы заметно тряслись; цвет лица нездоровый, под глазами круги. Кроме табака, конечно, употребляет «травку». — Мне нечего добавить, вы про меня почти все рассказа ли. — Профессор Ямской преподает на вашем факультете? — У нас он читает новейшую историю Чехословакии. Мой второй славянский язык — чешский. На своем семинаре он рассказывал нам о русском университете в Праге и упомянул о любительском музее, существовавшем в Вене. — Почему же Ямской ничего мне об этом не сказал? Опустив глаза, Бригитта глотнула кофе «меланж». Этот сорт готовят только в Австрии — что-то вроде итальянского «капучино», но пикантнее по вкусу. — Он не любит советских. Меня вообще удивило, что он стал с вами разговаривать. Профессор — из семьи белогвар дейца. Русская эмиграция в Югославии была в основном крайне консервативной. — Ямской что-нибудь говорил вам о судьбе древнего рукописного свитка? — Нет, он только сказал, что часть рукописных материалов музея попала в русскую библиотеку Баден-Бадена. Бригитта посмотрела на часы. — Мне нужно домой. Я ночевала у подруги и у меня кошка некормленая. — Я довезу вас на такси. — Спасибо, у меня автомобиль. Машина была запаркована с задней стороны Бургтеатра. Когда мы подходили к месту парковки, Бригитта показала мне едва различимые стертые буквы на фасаде здания штаб-


31

квартиры Социалистической партии Австрии. По-русски там было написано: « П Р О В Е Р Е Н О . М И Н Н Е Т » . 6 Старый, косолапенький «ситроен-утка» дотащил нас до ме щанского Пятнадцатого района, напоминавшего кварталы Ле нинграда возле Витебского вокзала: все эти Серпуховские, Можайские, Бронницкие улицы. Оба района обеих столиц строились в одно и то же время и предназначались для ремесленников. Мы зашли в дом, на облупленном фасаде которого была укреплена вывеска с изображением рубанка и надпись: «ANTON TICHY. IHR TISCHLER MACHT'S PERSONLICH»*. Над деревянными воротами стояла дата постройки — 1882. С тех пор, видимо, дом не ремонтировался. Стертые ступени лестниц были с ажурными железными перилами, лестничная площадка выложена кафелем с цветочным узором. Когда Бри гитта открывала тяжелую деревянную дверь с зарешетчатым стеклянным окном, послышалось жалобное кошачье мяу канье. Мы вошли в кухню. Возле газовой плиты, недоуменно подняв хвост, на меня тревожно смотрела черная кошка с белым пятном вокруг правого глаза. Бросив на пол сумку, Бригитта схватила кошку, прижала к себе, стала целовать. — Blacky, mein Schatz, du bist hungrig...** В ней избыток неразделенной нежности; собак заводят от одиночества; кошек — от потребности в ласке. Пока Бригитта готовила кошке еду, я прошел в комнату. Обстановка была до предела скромной — кровать-топчан, застеленная безворсовым ковром «килим» (именно такой рисунок я часто встречал в Афганистане), старенький обеден ный стол, заваленный учебниками и тетрадями, белый фанер ный платяной шкаф из чьей-то спальни начала века, полки с

_____________ * Ваш столяр сделает это индивидуально (нем.) ** Блеки, мое сокровище, ты голодна...(нем.)

32


книгами в бумажных обложках на немецком, французском и английском. — Хотите кофе? — крикнула из кухни Бригитта. — Я ведь пил «капучино» в кафе; в моем возрасте так часто кофе не пьют. — Я сделаю вам «Латте макьято». По-итальянски это значит «запачканное молоко». Садитесь, все равно где, можете на кровать. Оба стула были завалены книгами и журналами. Я взял с одного из них несколько тонких журналов и сел на топчан. Это были феминистские издания, на обложке которых был изображен женский генетический символ с кулаком вместо крестика. В трех номерах печаталась серия статей, посвя щенных борьбе с порнографией. Статьи сопровождались черно-белыми, но крупными образцами порно-продукции. В журналах было много карикатур на мужчин. Они напомина ли изображения евреев в «Штюрмере»: представители муж ского пола были уродливы, звероподобны, с жалкими, не мощными пенисами. Бригитта принесла поднос с кофе, поставила его возле меня, на покрытый паласом пол и села рядом на кровать. — Это издание экстремистской группы феминисток, — сму щенно сказала она, поставив на журналы фарфоровую кружку «Латте макьято» — подкрашенным теплым молоком. — Одно время я ходила на их семинары, но сейчас я принадлежу к умеренному крылу движения. Несколько секунд мы молча пили кофе. — Вас не шокирует беспорядок в моей комнате? — спроси ла Бригитта, допив кофе. — Наоборот, мне здесь очень нравится. — Я поставил на поднос свою недопитую чашку. — И ты мне нравишься. Я обнял ее и поцеловал. ... Движения ее были резки, судорожны; мне сразу же передалась ее струнная напряженность. Я всячески старал ся ей помочь, но она так и не пришла к ускользающему финалу. — Извини, я тебя, наверное, разочаровала. — Бригитта


33

курила, положив голову мне на живот. — У меня три года не было мужчин, только женщины. Я опять шокирую тебя? Я осторожно приподнял ее голову и поцеловал в пульси рующую жилку на тонкой смуглой шее. — Нет, Амор. Бригитта отшатнулась. — Как... как ты меня назвал? — Амор — «любовь». Так в Латинской Америке обращаются к женщине. Обнаженная, Бригитта села на палас возле топчана. — Не смей меня так называть, слышишь! — Она прикрыла лицо руками и тихо заплакала, склонив голову на ковер. Ее тонкое, вытянутое тело тихо вздрагивало. На правой ягодице три родинки образовали равнобедренный треугольник. Люди с таким знаком, как правило, долго не живут: кончают с собой или быстро сгорают в ненасытной жажде самоуничтоже ния. — Что с тобой, успокойся. — Я целовал ее голову, плечо, спину. Бригитта прижалась ко мне. — Когда я была подростком, мать во второй раз вышла замуж, — шептала она влажными солеными губами. — Отчим был испанец, официант из аргентинского ресторана. Он изна силовал меня, когда мне было четырнадцать лет. — Она опять заплакала. — Он тоже называл меня «Амор». Я воз ненавидела испанцев, итальянцев, греков, евреев. Я связа лась с «бритоголовыми»; это подростки-панки, близкие к неонацистам. Пару месяцев я ходила на их сборища, носила черную кожаную юбку, куртку со свастикой; потом они мне стали противны и я уехала в Париж; устроилась няней в семье банковского служащего; типичная буржуазная суп ружеская чета с двумя маленькими детьми; мальчик и девочка; муж сразу же стал ко мне приставать; в Вену возвращаться мне не хотелось, и он склонил меня к сожительству. Однажды его жена сказала мне: «Я знаю, что ты спишь с моим мужем. Пожалуйста, не надо; он такой против ный; спи лучше со мной». Я стала спать с ними обоими;

34


хозяйка была мне приятнее. Потом я встретила Рене. Мы познакомились с ним в дискотеке. Я его полюбила и пере стала спать с хозяевами. Они не выгнали меня за это; их дети любили меня. С Рене мы встречались год. Однажды он позвонил мне и сказал, что мы должны расстаться, потому что он больше меня не любит, и повесил трубку. Я позвонила ему домой, но автомат ответил, что такого номера больше не существует. Я побежала в кафе, куда он любил ходить. Там я встретила его друга — Жана. Он сказал, что мы не должны больше встречаться, потому что Рене любит не меня, а его — Жана. Я вернулась в Вену, поступила в университет. Сексу альные отношения у меня с тех пор только с женщинами. Ты — первый за эти три года. Она обняла меня и поцеловала в шею. Губы уже были сухие, тремора суставов не чувствовалось. — С тобой хорошо, — она прильнула ко мне. — Мы еще увидимся? — Конечно, любовь. Завтра, во второй половине дня. Утром мне надо сходить в наше посольство, узнать, нет ли для меня почты. Глаза ее просияли. Освещенное ярким внутренним све том, ее лицо вновь стало прекрасным. Женщина — это музыкальный инструмент, но музыку из него умеет извлекать только талантливый композитор, а компози тор — это высшая тайна мира. Даже большие музыканты достают из своего архива музыкальные фрагменты прошлых лет, видо изменяют их, и из этого рождается гармония. Любовь — это творчество, контролируемое дисциплиниро ванной логикой. — Мне пора, любовь, — я поцеловал ее в губы. — Трамвай сейчас ходит редко. Я тебя отвезу. — Поздно, одиннадцатый час. Зачем тебе тащиться через весь город. Я возьму такси. — Это будет стоить тебе шиллингов триста. За эти деньги купи лучше дочери джинсы. Подожди, я приведу себя в порядок. Бригитта накинула халат, взяла с полки огромный старин-


35

ный ключ и вышла на лестничную площадку. Семьдесят про центов венских квартир не имеют «удобств». Такие квартиры — без ванны, а туалеты часто вынесены на лестничные площад ки. Квартира Бригитты была не самой худшей — на кухне она оборудовала душ с холодной и горячей водой. Пока Бригитта приводила себя в порядок, я стал разгля дывать книги на полках. Среди карманных изданий выделя лась брошюра журнального формата. Я снял ее с полки. Это было немецкое издание «Протоколов Сионских мудрецов». Брошюра была издана в Чикаго «Национал-социалистической рабочей партией» США. — Откуда у тебя это? — спросил я, когда Бригитта вышла из душа. — Я же тебе говорила; когда мне было четырнадцать лет, я несколько месяцев водилась с наци. Эту брошюру нам бес платно раздавали. — Кто? — Взрослые люди. Как это говорят, «учили уму-разуму»? Кстати, одним из таких инструкторов у «бритоголовых» был профессор Ямской. Но он меня не помнит. Я тогда была на себя не похожа. К пансиону мы подъехали в начале двенадцатого. — Хочешь подняться? — неохотно пригласил я ее; завтра нужно было рано вставать. — Увидимся днем. Лекции у меня кончаются в три часа. Жди меня в это время там же — у остановки Шоттентор. Пока! Она поцеловала меня в щеку и села в машину. Пока она включала зажигание, под колесами ее «ситроена» промельк нула кошка, похожая на Блеки. 7 По узкой крутой лестнице (такая же была в доме на Конюшенной площади в Ленинграде, где жил мой приятель Андрей) я поднялся на второй этаж. Моя квартира была в конце галереи, выходившей во двор. В гостиной соседей горел свет. Здесь жила красивая молодая пара из провин-


36

ции Форарльберг. Оба они казались как бы сошедшими со страниц журнала «Вог». Она в самом деле была манекенщи цей, а он фотографом. В Вене у них была временная работа. Каждое утро они куда-то уезжали в своем не очень новом, но элегантном красном «порше». Сквозь занавески гостиной было видно все, что происхо дит в комнате. Мои соседи на полу занимались любовью в позе «Осенние дни». В 8.00 за утренним кофе я включил местную станцию УКВ: рок-музыка, новости, сводка службы дорожного движения... Первая новость была о том, что вчера на пленуме ЦК КПСС секретарем ЦК по идеологии, вместо умершего Сусло ва, назначен Андропов. Сразу же вслед за этим сообщением бархатным голосом диктор произнес: «Вчера около полуночи в Пятнадцатом бецирке крупнотоннажным грузовиком был сбит и перевернут автомобиль «ситроен». Водитель автомобиля, двадцатидвух летняя студентка Бригитта Гробичек погибла». В висках застучало: «Гробичек, Гробичек, Гробичек...» и почему-то вспомнилась надпись на фасаде дома Бригитты: «Ваш столяр сделает это индивидуально». 8 За один миг два таких крупных прокола! Бедная Бригит та... Твоя фашизня не оставила тебя в покое. Наивная девочка... Ты надеялась, что Ямской тебя не узнает... Разве дело только в нем? За бритоголовыми пацанами, за черно сотенными профессорами стоят мощные темные силы, которые необходимо одолеть, миленький мой дурачок... Я разыщу твоих убийц, любовь... Идти в посольство уже не имело смысла. Сейчас не до почты. Среди совслужащих на Западе стараюсь появляться только в случаях крайней необходимости. Заранее знаю их заискивающие улыбки, одни и те же вопросы: «Геннадий Маркович, а ваш Штиглиц — реальное лицо?», «Над чем вы сейчас работаете?» При этом все, от шоферов до посла, дико завидуют мне, потому что я могу ездить, куда хочу, общать-


37

ся, с кем пожелаю, не считаю копейки, одеваюсь в дорогих магазинах, но, в отличие от них, искренне люблю свою родину и никогда ее не предам. Как же мне быть, Юрий Владимирович? Продолжать ли поиски свитка после вашего ухода из Комитета? Обидно сейчас все бросать, ведь Бригитта дала мне главную зацеп ку... Ваш домашний телефон всегда у меня в голове, но ведь отсюда не позвонишь: двойной или даже тройной подслух! Через час я был в Швехате. Прошло еще три часа, и я уже стоял в телефонной будке в аэропорту Шереметьево, продолжая начатый мысленно в Вене разговор с Андропо вым. — Не беспокойтесь, Геннадий Маркович, — спокойно про изнес знакомый густой голос. — Продолжайте работу. На новом посту я по-прежнему буду курировать операцию «Бе ловежский свиток», так мы ее теперь будем называть. В связи с новыми обстоятельствами, эта операция приобретает особо важное значение. — Понятно... Юрий Владимирович, видимо, мне придется несколько месяцев заниматься только этим делом. Тогда одна просьба. Дочку мою можно будет взять на это время с собой? — А Екатерина Сергеевна не будет возражать? — Да нет, наоборот, она меня все время журит, что я Олюшку ни разу не брал с собой в поездки. — Пусть девочка посмотрит мир, подучит языки. — Спасибо, Юрий Владимирович... Вы позволите мне про должать вам звонить? — Что за дамский вопрос! Разве переход на другую работу влияет на дружество? Как и прежде, я с радостью буду вашим первым читателем и редактором. — Сегодня тебе исполнилось тринадцать лет, — сказал я дочери, когда мы устроились на втором этаже ресторана «Националь». — Это важная веха на жизненном пути — этап, предшествующий совершеннолетию. Не случайно у като ликов в тринадцать лет совершают обряд конфирмации.

38


— У евреев тринадцать лет — это уже совершеннолетие, а еврейские девочки считаются совершеннолетними еще на год раньше, — сверкнув карими глазками, выпалила Олюшка. — Мой темно-рыжий лисенок в самом деле взрослеет. Знает чужие болезненные точки. Она будет умнее матери; уже сейчас полна иронии, а ирония — это мудрость; Катя же всегда была тонка, чувавительна, но одномерна. Что же касается красоты, то думаю, что в этом Олюшка мать уже опередила; ее черты лица тоньше, движения более женствен ны. В ней есть непременная основа красоты — вкус. Все прекрасное — акт творческий и даже собственную красоту создаем мы сами. Олюшка удачно прошла период полового созревания. Еще года два назад она была болезненным, слабонервным подростком, как моя мать в ее годы. Жена попрекала меня дурной наследственностью. Олюшка, в самом деле, походила на мою мать, когда та была подростком. У нас в семейном архиве сохранился снимок, на котором хромая баба Дуня запечатлена с одиннадцатилетней до черью; они сидят на траве, в тени деревьев, с фрейлиной императрицы Озеровой, бросившей двор, и еще какой-то женщиной, а чуть поодаль расположился ее муж, благооб разный мужчина в светлой крестьянской одежде — религиоз ный писатель отец Сергий. Фрейлина Озерова что-то читает вслух, баба Дуня и моя матушка ее внимательно слушают, а отец Сергий, подперев голову ладонью, тревожным взглядом в упор глядит в обьектив. — Ты права, для некоторых цивилизаций в тринадцать лет человек считается уже взрослым. — Я сделал вид, что не почувствовал укола. — К сожалению, в конце XX века физио логическое созревание опережает созревание социальное. Тем не менее я все же очень хотел бы, чтобы ты начала ощущать скорый конец детства. Поэтому и пригласил тебя в твой день рождения на обед во «взрослый ресторан». — А подарок ты мне подаришь? — Да, Лыс. Подарком для тебя будет длительная поездка за границу. Через несколько недель мы вместе поедем в Австрию. Там ты будешь учиться в частной закрытой школе,


39

примерно полгода. Ты попадешь в совершенно другой мир, у тебя будут другие друзья, другой язык... Ты согласна? — Конечно, папочка... — Она перегнулась через стол и громко чмокнула меня. — Я тебя люблю больше всех на свете. А где находится эта школа? — Прямо в Венском Лесу. — Правда? Как у Штрауса? Ля-ля, ля, ля-лям-пам-пам, ля-ля-ля-ля... А промтоварные магазины в Венском Лесу есть? Пока Олюшка несла восторженную чепуху, я взглянул в окно. Вид на Манеж был сказочен; яркое майское солнце, пьянящий воздух; в такие дни не страшно ощущать возраст, хоть нет уже того радостного предчувствия, что все впереди, стоит только повернуть в переулок, как сразу встретишь самую прекрасную женщину, о которой мечтал всю жизнь, или мах нешь на Мещеру, к безногому егерю Анатолию Ивановичу... Как-то на охоте я по пьянке пристрелил беднягу... При шлось задобрить органы и написать прозаическую оду добле стным сотрудникам милиции. Книга спасла меня от суда и принесла известность и деньги. Как же давно это было, а в общем-то совсем недавно; сколько всего переменилось с тех пор, Бог ты мой! 9 Маргарет Мюллер, хозяйка пансиона на Кохгассе, встре тила меня как старого знакомого. Она была настолько любез на, что разрешила Олюшке неделю пробыть у меня бесплатно. Однако уже на второй день ее без проблем взяли в Венскую международную школу-интернат, в котором учатся в основном дети аккредитованных в Вене дипломатов. (Заплатил за се местр вперед кругленькую сумму — ровно столько, сколько я получил в прошлом году за лекцию в Гарвардском универси тете, где я объяснял, почему мы были вынуждены выслать Сахарова в Горький). Занятия уже заканчивались, но летом там было что-то вроде подготовительных курсов для поступающих в школу. В интернате оставалось также несколько учеников, родители

40


которых по каким-либо причинам не могли забрать детей на каникулы домой. ...Олюшка вбежала в комнату, бросила ранец на пол и обняла меня. — Папочка, у нас в школе так здорово! Занятия там ведутся по-английски, но нас еще будут учить немецкому и французскому. Сейчас уроков почти нету. Мы плаваем в бас сейне, ходим в лес. — У тебя уже появились подруги? — Со мной в комнате живет замечательная девочка — Анастасья. Ей тоже тринадцать лет, и она настоящая прин цесса. Ее папа — русский князь Эристов. Я его сегодня видела, когда он забирал Настю из школы. Высокий, седой и у него большая красивая машина — «рено 18». Завтра мы с тобой приглашены к ним на обед. — Где работает Настин папа? — В этой... как ее... в Организации Объединенных Наций. — Здесь в Вене? — Да, кажется. А мама с ними не живет, она осталась в Париже. 10 С букетом цветов и коробкой московских шоколадных конфет мы стояли у калитки двухэтажного особняка построй ки начала века в Девятнадцатом, «аристократическом» райо не Вены. Я нажал на кнопку звонка возле медной таблички Fuerst Eristoff. На крыльце появилась юная «Катрин Денев» и с визгом бросилась к нам. Когда мы поднялись на ступеньки крыльца, дверь нам открыл высокий седовласый мужчина лет пятидесяти. — Князь Эристов Юрий Николаевич, — он протянул мне длинную белую ладонь с золотым перстнем на безымянном пальце. — Рад познакомиться. С интересом читаю ваши кни ги. Я большой любитель детективок. В неведомом мне словечке было что-то трогательно забы тое, «старорежимное».


41

Настя, взяв Олюшку за руку, тотчас же увела ее в свою комнату. Эристов по деревянной скрипучей лестнице провел меня на второй этаж, в свой со вкусом обставленный каби нет. Князь подошел к современному «под старину» бару на колесиках. — Давайте за знакомство. Что вы предпочитаете? — Коньяк. — Я тоже. «Мартель»? — Мой любимый сорт. — Как много у нас с вами общего. — С рюмкой в руках Эристов сел в низенькое кресло (семнадцатый век, карель ская береза; желтый, под золото, атлас поистрепался и залос нился, но все еще хранил тайну какого-то странного, види мо, геральдического рисунка). Я сел рядом (стулья тоже обятнуты золотистым атласом, спинки очень высокие, будучи человеком среднего роста, в стуле я просто-напросто утонул). — Дочери одного возраста, жены, живущие отдельно. Кто вы по образованию? — Историк-арабист. Я окончил Институт восточных языков в Москве. — Еще одно совпадение. Я историк-славист, учился в па рижской школе восточных языков. Для французов славян ская культура — это Восток. Я оглядел старинные застекленные книжные шкафы комнаты: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Пруст, Джойс. — У меня такое чувство, что вы тоже человек пишущий. Эристов мягко улыбнулся. — Вы определили это по моей библиотеке? — Последнее слово он произнес с ударением на «о», так было принято до революции. — Лет семь назад я опубликовал по-французски роман о парижанине русского происхождения. — Уже без улыбки продолжал Эристов. — Я писал его пять лет по выходным и во время отпуска. Роман был хорошо встречен критикой, мне даже присудили одну из многочисленных французских литературных премий. Но на читателя это впе чатления не произвело. Было раскуплено только три тысячи

42


экземпляров. Заплатив мне аванс пятнадцать тысяч франков, издатель на моей книге прогорел. Эристов долил себе коньяка. Я ощутил некоторую неловкость из-за своей более успеш ной литературной судьбы. — В моей стране литературный успех складывается иначе, — сказал я в свое оправдание. — Хотите я помогу издать вашу книгу в Москве? Эристов на минуту задумался. — Спасибо. К своему первому роману я уже потерял интерес. — У вас есть что-то еще? — Только в стадии замысла. Недавно в руки мне попал любопытный документ — русский перевод письма Наполеона Павлу Первому. Под его впечатлением у меня возникла мысль написать роман о том, как бы пошло развитие исто рии, если бы в начале XIX века Россия и Франция действо вали сообща. — Безумно интересно! — искренне воскликнул я. — Вот здесь вам успех обеспечен. Но у меня, как у старой архивной крысы, сразу же вопрос. Где вы нашли этот доку мент? — Мне его продал за приличную сумму венский историк, профессор Ямской. Он сказал, что до войны рукопись хра нилась в каком-то эмигрантском любительском музее. В ка честве бесплатного приложения он подарил мне книгу Лютостанского «Талмуд и евреи» и отзыв на нее Великого Князя Михаила Александровича. От неожиданности я поднялся и, чтобы скрыть волнение, подошел к окну. Извилистая улочка замерла в сытом безмол вии. — Понимаю ваше волнение, — сказал Эристов, вставая. — Вам не терпится прочесть этот документ. Он довольно про странен. Так что вначале мы пообедаем, а потом здесь в кабинете вы спокойно его изучите. Прислуги в доме не было. В столовой, обставленной ме белью красного дерева конца восемнадцатого века, еду мне


43

подавала Настя, за Олюшкой ухаживал Эристов. Дважды, под нося мне блюдо, Настя задевала мой локоть бедром. С ее изящной фигурой такая неуклюжесть совсем не вязалась. — Фантастически вкусно, — я вытер губы белой крахмаль ной салфеткой. — Это ты, Настя, так прекрасно готовишь? — Она только учится этому искусству. — Эристов налил мне в бокал «божоле». — По выходным готовлю я сам. — В этой области творчества вы достигли большего успеха, чем я! — Мне было приятно подчеркнуть его приоритет. — В наших странах кулинарный успех складывается поразному. Мы оба расхохотались. — И все-таки где вы научились так прекрасно готовить? — В Алжире. Я служил там в армии. — Папа убивал людей. — Настя сверкнула своими миндаль ными зелеными глазами. Эристов вздохнул, опустив глаза. Олюшка испуганно посмотрела на подругу. — Как убивал? — В жизни не все так просто, Лисенок. — Я положил руку на плечо Олюшке. — В пятидесятые годы в Алжире была война, а Юрий Николаевич был французским солдатом. — Но ведь война кончилась в сорок пятом году, папа! — Ты плохо знаешь историю. — Я только школьница. Я знаю то, чему нас учат. Я же не пишу исторических романов. Настя посмотрела на меня взрослым заинтересованным взглядом и детской скороговоркой произнесла: — Оля мне сказала, что вы написали много интересных книг. Как жаль, что я не читаю по-русски! — Некоторые из них переведены на французский. — Правда? — Настя не сводила с меня внимательных глаз. — Я попрошу маму, чтобы она прислала мне ваши книги из Парижа. Я сел в удобное вращающееся кресло за письменным столом князя, зажег зеленую настольную лампу и принялся читать исписанные старинным почерком листы:

44


«ПРОЕКТ СУХОПУТНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ В ИНДИЮ, ПРЕДЛО ЖЕННЫЙ ИМПЕРАТОРУ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ ПЕРВЫМ КОН СУЛОМ НАПОЛЕОНОМ БОНАПАРТЕ» Господи! Каким же наивным был мир двести лет назад! И почему уже к концу XIX века злоба и нетерпимость все чаще находили место на страницах псевдоученых писаний? В старенькой папке с тесемками лежал плотный пожелтев ший лист с отпечатанным в левом углу грифом:

онских, а туловище — народ иудейский. Проползая в государственные недра, змий этот подтачивает или пожирает все не иудейские государст венные силы, по мере их роста на разных континентах, но особенно в

зуясь всеми завоеванными экономическим путем силами. Так как воз

Александровиче.

врат главы змия мог совершиться лишь по сглаженным развалинам

г.

государственной мощи всех европейских стран, через падение этой

N 1443

мощи, от экономического расстройства и разорения, всюду вносимого

С.Петербург

Сионом через нравственный упадок. Растление, вносимое с помощью

Его Высокоблагородию

жидовок, выдающих себя за француженок и итальянок, которые даже

И. И. Лютостанскому

фиктивно принимают и крещение, потом делаются женами важных лиц,

Далее следовал машинописный текст:

наподобие библейской Эсфири, а при них всегда сопутствуют Мардохеи и производят свою политику в пользу жидовства. Эти-то мнимые францу

Милостивый Государь, Ипполит Иосифович! ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО ГОСУДАРЬ НАСЛЕДНИК и ВЕЛИ КИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ соизволил благосклонно при нять поднесенный Вами труд «Талмуд и евреи», причем ЕГО ВЫСОЧЕ СТВУ благоугодно было поручить мне передать Вам ЕГО искреннюю признательность за Ваше поднесение. Благоволите принять и мою личную глубокую признательность за присланный мне экземпляр Вашей книги. Прошу Вас принять уверение в совершенном моем уважении и искренней преданности. Всегда готовый к услугам Д.Дашков*

Книга Лютостанского в потрепанном кожаном переплете лежала в правом углу просторного письменного стола. Я открыл первую страницу текста. Первая глава называлась: «Объяснение сионского символического змея». Текст начи нался пышной виньеткой, изображавшей амура, задумчиво ___________ * Подлинный текст.

хитростью символического змия. Глава змия изображает мудрецов си

делом стараются внести везде безверие и упадок нравственности, поль

Князе 1902

ских событий разрабатываем и дополняем просвещенными в этом по следователями. Эти мудрецы решили мирно завоевать мир для Сиона, с

заключит в сфере своего круга всю Европу, а через нее весь мир. Первым

и

ноября

Представленный политический план в образе змея, очень древний, был измышлен иудейскими мудрецами в теории, по мере же историче

не сомкнётся возвратом главы змия на Сион, то есть пока этот змий не

Государе Наследнике

7

сосущего указательный пальчик:

предначертаниям плана, до тех пор, пока цикл пройденного им пути

Его Императорском Высочестве

Михаиле

45

Европе, что он должен делать и в будущем, при точном следовании по

Состоящий при

Великом


женки и итальянки являются самыми лучшими носительницами распут ства нравов с места на место...*

Деревянная лестница заскрипела. В кабинете появилась Настя. В руках у нее был поднос. — Папа велел мне принести вам фрукты, — сказала она, поставив поднос на письменный стол. — Слово «папа» она эмфатически выделила. — Спасибо, Настенька, но я уже все просмотрел. Сейчас спущусь вниз. Настя стояла возле кресла, облокотившись о письменный стол. У нее была фигура восемнадцатилетней девушки. Зоркие глаза сверкали иронией. — Пока папа придумает сюжет второго романа, вы уже вставите эти документы в свою книгу. ___________ * Подлинный текст.

46


— Я не воришка. — Писатели вечно друг у друга что-то заимствуют. — Настя села мне на колени. — Меня всегда тянуло к мужчинам возраста папы. — Она погладила ладошкой мою бороду. — Но писателей у меня еще не было. — Настенька, деточка, что же ты делаешь, миленький, сюда же войдут. — Я взял ее обеими руками за талию, чтобы, как ребенка, снять с коленей. Неправильно расценив мое дви жение, она закрыла глаза и застонала. Я обнял ее и поцеловал в покрытую золотистым пушком длинную шею. От нее исходил аромат полевых цветов. От этой полуфранцузской княжны пахло как от русских девушек из центральной России. Что это? Гормональный запах юной женской особи русской расы? Значит, наш генофонд все же окончательно не разрушен? Надо лишь отобрать все генети чески чистое на Востоке и на Западе и создавать новый этнос! — Миленький, но так же нельзя, надо спуститься вниз! — Я никуда от тебя не уйду. Мне с тобой хорошо! — шептала она, облизывая мое ухо. — Оля сказала, что ты в понедельник едешь в Баден-Баден. Я поеду с тобой. — А что скажет папа? — Не беспокойся, я это улажу сама. На следующей неделе я должна ехать к маме в Париж. На машине ты меня довезешь до Баден-Бадена, а оттуда до Парижа четыре часа на поезде. — От Вены до Баден-Бадена восемьсот километров. Ты выдержишь такой путь? — С тобой я все выдержу. 11 Я хотел выехать в семь утра, но Настя попросила, чтобы я забрал ее не раньше девяти. — Отец не должен видеть, как ты меня забираешь: ты будешь смущен, напряжен; папа сразу догадается, какие у нас отношения. Погода была солнечной, дорожное движение оживленным,


47

но без пробок. До Зальцбурга мы доехали за три часа. Возле озера Кимзее я свернул с автобана и вырулил к деревенскому трактиру. Полдень — священное время обеда в Центральной Европе. Я заказал себе бифштекс, Настя — форель. Мы сидели на террасе, возле самой воды. Легкий ветерок плавно покачивал стоявшие на причале яхты. Вода тихо поплескивала. Откуда-то появился лебедь и призывно изогнул шею. «Такая же белая, как у Насти», — подумал я. Как бы читая мои мысли, Настя склонила голову мне на плечо. Аромат ее тела сливался с запахом альпийских лугов, доносившимся с обступающих озеро вершин. — Давай останемся здесь ночевать, — я погладил ее пшеничные волосы, стянутые на затылке голубым бантом. — Тогда я не смогу задержаться в Баден-Бадене. Маме я сказала, что буду в Париже во вторник вечером. До Баден-Бадена мы добрались где-то около шести вечера. В туристском центре на Аугуста-плац по компьютеру мне нашли приемлемую гостиницу (в пределах восьмидесяти марок, в центре, номер на двоих, без ванны и туалета). Гостиница была возле старого вокзала, превращенного в музей. Здесь все осталось, как было, с прошлого века: зал ожидания с массивными черными скамейками, строго-казен ный вокзальный ресторан, внушительные билетные кассы, пер рон с ажурными чугунными фонарями; здесь не было только железной дороги и поездов. Весь городок казался реликтом XIX века, отрезанным от дорог и современного мира. Было ощущение, что я попал туда на машине времени, а не на «ауди-80». В этом заповед нике чудом сохранились дома, планировка улиц, а главное — неторопливая атмосфера всемирно знаменитого курорта. От нашей гостиницы мы за десять минут дошли до оживлен ного перекрестка. Мое внимание привлек стоящий в отдале нии двухэтажный особняк, напоминающий в миниатюре заго родные дворцы русских помещиков.

48


Мы перешли на другую сторону. На стекле окон первого этажа было выгравировано: кафе «Палэ Голицын». Открыв чер ную дубовую дверь с матовыми стеклами, мы оказались в прихожей барского особняка. Еще одни черные двери вели в кафе. По деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. Возле запертой двери висело отпечатанное по-русски и по-немецки обьявление: «РУССКАЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ПОЛИНЫ ВИАРДО ОТКРЫТА ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ ПО СРЕДАМ С 10 до 12, ПО ПЯТНИЦАМ С 16 до 18». — Вот и прекрасно. — Взяв Настю за руку, я повел ее вниз, в кафе. — Мы спокойно проведем здесь целые сутки, а завтра шестичасовым поездом ты поедешь в Париж. Из кафе мы пошли в казино. Это внушительное сооружение никак не вязалось с буквальным значением итальянского слова casino — «домик». «Игорный дом» — это точнее. Бог ты мой, сколько же золотых русских рублей было просажено здесь нашими за сто лет, предшествовавших Октябрьской революции. Русские нахлынули сюда после войны с Наполео ном. Разгромив у Рейна остатки Великой Армии, Александр оккупировал великое герцогство Баденское, бывшее вассалом «узурпатора Европы». В 1813 году русский царь принимал военные парады в Карлсруэ. Императрица Елизавета Алексе евна — в прошлом баденская принцесса Луиза — испытывала противоречивые чувства, оказавшись на оккупированной му жем родине спустя двадцать два года после того, как она ее покинула. Русское засилье в Баден-Бадене продолжалось и после вывода оккупационных войск в 1818 году. Вот что писал об этом курорте Марк Твен в конце прошлого века: «Здешние купцы ненавидят англичан и презирают американ цев... Все они пресмыкаются перед чинами и званиями, ведь генералы и знать — их кумир. Если хотите увидеть, до какой низости может дойти угодничество, попробуйте предста виться баденскому торговцу русским князем». Как гласит мое семейное предание (со стороны отца), моя прабабка Хана Шинковская в шестнадцать лет убежала из


49

родительского дома в Вильне и закрутила в Баден-Бадене роман с каким-то французским журналистом. Говорят даже, что он покончил с собой, когда она его бросила спустя короткое время. ...В игорный зал Настя войти не могла — туда пускали только совершеннолетних. Быть в Баден-Бадене и не поиг рать в рулетку! Видя мои муки, Настя согласилась побыть полчаса в вестибюле. Купив ей в киоске журнал «Мадемуа зель», я устремился в зал, однако, чтобы попасть в святая святых, поначалу надо было заполнить анкету со своими данными, предъявить паспорт и заплатить пять марок за вход. В кассе я купил фишек на сто марок. Стены и потолки многочисленных залов казино были укра шены изображениями лукавых амуров, пышнотелых психей и прочими аллегориями. Автором этого «дизайна» был худож ник Рикье, а спонсором — французский предприниматель Жак Беназе. В 1838 году, когда в Париже азартные игры были запрещены, он переместил сюда нехитрую индустрию азарта. Из зала в зал сновала скучная буржуазная публика в вечерних одеяниях (в этот храм без галстука не пускают). Интересных лиц в толпе не было, за исключением несколь ких проституток-непрофессионалок, наивно рассчитывающих встретить здесь миллионера. Все фишки я поставил на «Черного Джека» и выиграл двести марок. В гостиницу мы вернулись около двенадцати. Комната была довольно большая, но с косой чердачной крышей. Две современные кровати вдоль стен соседствовали с изъеденны ми жучками скрипучими шкафами. В углу возле двери была только раковина, ванна и туалет — в коридоре. Это неудобст во помогало лучше прочувствовать атмосферу минувшего сто летия. Настя вернулась из ванной в красном китайском халати ке с синими драконами. Повернувшись к стене, я сделал вид, что сплю. Она склонилась надо мной, благоухающая и желанная.


50

— Не притворяйся, я знаю, что ты не спишь. Ты боишься, что тебя посадят за совращение малолетней? Успокойся, я же иду на это добровольно. Родители знают, что я веду половую жизнь. У меня было много романов; восемь с половиной, как у Феллини. — Почему с половиной? Бросив халат на пол, Настя нырнула ко мне под одеяло. — Один из них не донес; кончил на мне; Стив Кларк, американец из нашей школы. Ему было восемнадцать лет; высоченный красавец, баскетболист, велосипедист и все такое, но девственник. Эти американцы, they are so prude! Как это сказать по-русски? — Благопристойны, невинны... Так говоришь, восемь с половиной. Не многовато ли в тринадцать лет? — Зато я никогда не участвовала в групповиках! — В чем? — В групповом сексе. — Откуда ты знаешь это слово? — От Оли... Меня и тянет к взрослым мужчинам, потому что я предпочитаю стабильные отношения, а старики привяз чивы и сентиментальны. Мне это нравится. — Так что, Оля участвовала ... в этих... групповиках? — Я попытался произнести эту фразу с безразличием, но горло свела судорога и я закашлялся. — Да, пару раз. Но ты не беспокойся. Серьезных отноше ний у нее ни с кем не было, если не считать того, что она целый год лесбовала с правнучкой Кагановича. 12 Утром Настя обнаружила, что у нее порвался ремешок на босоножках. В поисках новых мы обошли весь город; короткими перебежками — от одного обувного магазина к другому; угодить ее вкусу было трудно; в каждом магазине Настя проводила минут двадцать. Я в это время осматривал достопримечательности квартала. На Софиенштрассе возле почтамта я наткнулся на ту самую гостиницу «Холлендерхоф», где 31 июля 1857 года Толстой случайно встретился с


51

Тургеневым. Просадив все наличные в рулетку, Толстой одол жил у Тургенева большую сумму, но и эти деньги тотчас же проиграл и через несколько дней вернулся в Россию. О, несравненная Софиенштрассе — крохотный уютный буль вар с чугунными фонарями! Если бы эти фонари могли описать все виденные ими эпизоды из истории русской лите ратуры! Сколько раз пробегал по ступеням почтамта Достоевский, телеграфно моля знакомых и родственников выслать деньги, чтобы отыграться. А на другой стороне улицы, в доме номер семь, в нетронутом виде сохранилась старинная аптека; слева у входа — стеклянная вывеска с двуглавым орлом: «ПРИДВОРНАЯ АПТЕКА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА НИКО ЛАЕВИЧА». Еще одна пробежка; обувной магазин «Хирмер» на Гернбахерштрассе, 28. Оставив там Настю, я прошел несколько метров вверх по улице и на углу наткнулся на маленький домик с мемориальной доской. Там было сказано, что рус ский писатель Федор Достоевский жил здесь со своей второй женой Анной Григорьевной. Я вернулся. Настя, счастливая, улыбающаяся, вышла из магазина в новых босоножках, тонко подчеркивающих изя щество ее лодыжек. Будь на моем месте Достоевский, он тотчас бы бросился целовать один за другим пальчики на ее ножках. Ничто так не возбуждало старика, как женская стопа. Анна Григорьевна никогда ему не отказывала в этом удовольствии; у нее были восхитительные лодыжки, но паль цы ног несколько грубоваты. У Апполинарии Сусловой паль чики ног были божественны; один только их вид доводил его до исступления. В сентябре 1863-го Достоевский провел с ней здесь несколько дней по пути из Парижа в Италию. Это было мучительнее, чем каторга; свои пятки Суслова позво ляла ему разглядывать и даже гладить; иногда — целовать. Когда же он, вконец распаленный, просил большего, она резко его отталкивала. Так продолжалось несколько недель. Зато другой русский классик Тургенев здесь в Баден-Бадене испытывал муки Тантала в течение семи лет. Семья Виар-

52


до поселилась на Лихтенталь-аллее в августе 1863 года. Тургенев снял несколько комнат в семи минутах ходьбы от них, в доме печника Герберта Анштетта на Шиллерштрассе, 277. Во Дворе дома была лужайка с деревянным строением — дачей, где Тургенев в утренние часы писал роман «Дым», место действия которого — Баден-Баден. Ежедневно после полудня Тургенев отправлялся в дом Виардо, чтобы погреться в тепле чужого семейного уюта. Он играл с детьми своей возлюбленной, писал для нее либретто комических опер и даже сыграл роль людоеда в оперетте «L'Ogre» в местном театре. Знаменитая певица одаривала одинокого писателя своим обществом, ее муж ради него выучил русский язык и озна комил французскую публику с «Записками охотника». Иван Сергеевич вполне уютно чувствовал себя в их кругу — среди прусской королевской четы, в обществе графа Бисмарка, Ри харда Вагнера и Густава Доре. В дачном домике на Шиллерштрассе Тургенев вел горячие споры с Достоевским, Тютчевым, Анненковым и Гончаровым. Тургенев считал, что он знал и понимал Россию. Остальные же полагали, что в Россию можно только верить. ...На покупки ушел почти целый день. Когда мы вернулись в гостиницу, до парижского поезда оставалось часа полтора. На обед времени не было; в станционном буфете взяли по чашке кофе и по порции сосисок; ели молча. — Поезд придет только через сорок минут и будет стоять здесь четыре минуты. — Настя теребила ручку зеленой дорож ной сумки. — Но ты поезда не жди. Я не выношу прощаний. За эти полчаса со мной может начаться истерика. Мы вышли на дальний перрон. Ее сумку я поставил на пустую скамейку. — Она не тяжелая. Я прекрасно справлюсь сама. Цело ваться не будем. Иди. Я спустился в подземный переход и вышел на первый перрон. Сквозь стеклянный киоск был виден второй перрон и спина Насти, неподвижно сидевшей на краю железной


53

скамейки. Когда подошел ее поезд, я встал и, уже не скрываясь, наблюдал, как она поднялась на ступеньки вагона, поставила сумку в тамбур и рассеянно оглянулась. На расаоянии ее лицо казалось заплаканным. 13 Черную дубовую дверь мне открыл худощавый мужчина лет тридцати двух с белобрысой бородкой клинышком, в потертом коричневом костюме и зеленом галстуке. — Чем я могу помочь вам? — спросил он запинающимся баском. — Я хотел бы ознакомиться с каталогом рукописей вашей библиотеки, — ответил я ему по-русски. — Вы живете в Германии? — мужчина подозрительно огля дел меня чуть выпученными желтоватыми глазами. — Я советский писатель Геннадий Марков. — Ах, вот как! В очередной раз хотите разоблачить «отщепенцев и изменников». — С него слетели остатки любез ности. — Здесь уже был один советский писатель. Он тоже интересовался нашей картотекой; и вот вчера в Штутгарте мне показали вырезку из «Красной звезды» с его мерзкой лжи вой статьей о нашей библиотеке и обо мне лично. — Простите, я ничего не знаю ни об этой статье, ни о вас. Как звали этого писателя, как он выглядел? — Когда он приходил, здесь был другой сотрудник. — Библиотекарь по-детски надул губы. — Вы не могли обо мне не слышать. Я — Бенкендорф-Сидоров. Десять лет назад я был приговорен в Ленинграде к четырем годам мордовских ла герей за участие в Народно-Социальном Монархическом Союзе. — Да, я что-то припоминаю, — соврал я. — Фактически я возглавлял эту молодежную монархиче скую организацию. После освобождения из лагеря я обосно вался в Германии; преподаю русскую литературу в университе те земли Баден-Вюртемберг, и, так сказать, на общественных началах работаю в этой библиотеке.

54


— Как велики ваши фонды? Библиотека представляла собой три просторные комнаты, заставленные стеллажами с пыльными книгами; некоторые полки были полупустые. Здесь чувствовалась атмосфера запу стения и сиротства, которая присутствует в русских эмигрант ских заведениях во всем мире. Бенкендорф-Сидоров вздохнул. — У нас было около двадцати тысяч томов до того, как началась вся эта история. — Какая история? — До того, как из библиотеки стали исчезать самые ценные книги, рукописи и картины. Вы в самом деле не имеете отношения к этой мерзкой статье в «Красной звезде»? — Видит Бог, я ничего об этом не знаю. — Ну тем лучше. Не знаете, так и не надо. — Вы разрешите мне ознакомиться с каталогом? — Его нет смысла смотреть. После последних пропаж фонды надо каталогизировать заново. — Ну, хорошо. Тогда скажите, вы что-нибудь знаете о рукописном свитке десятого века? Я слышал, что он будто бы попал в вашу библиотеку во время войны. — Да, свиток числился в наших фондах, но он исчез еще до того, как я стал работать в этой библиотеке. — Но, возможно, где-то существует его копия? — Копия была сделана «Мировой службой» в 1942 году. — Международной антисемитской организацией, филиалом SS? — Это была организация энтузиастов, разоблачавших козни всемирного союза жидомасонов. Эта дьявольская секта ог нем и мечом насадила в моей стране сатанократическую идеологию. Она травила, как кислотой, традиции и обычаи моих предков, веру нашу православную, предлагая взамен истуканов почище идолов языческих, гнусные нерусские ха ри — вместо святых образов... Я не стал дослушивать этот фашистско-монархический моно лог, повернулся и вышел из библиотеки; черная дубовая дверь хлопнула слишком громко; так нельзя — надо было


55

успеть полностью погасить взрыв эмоций. Толкнув (теперь уже мягко и внешне спокойно) точно такую же дубовую дверь, я оказался в полумраке кафе «Палэ Голицын». Меня потянуло сесть за столик у окна с двумя мягкими креслами, обтянутыми черной, чуть протертой ко жей: вчера мы там сидели с Настей, грядущий день казался заманчиво-прекрасным, и вот в результате еще один прокол. Журналист или, как он сказал, писатель из «Красной звез ды»? Кто это мог быть? Зачем парням из Генштаба наступать мне на пятки? Что они там написали в этой статье? Придется пойти за газетой в здешнее советское военпредство. Баден-Баден — центр французской оккупационной зоны Гер мании и при французском штабе есть представители осталь ных трех великих держав — СССР, США и Великобритании. Я сел на высокий стул за стойкой бара и заказал «мартель». Бармен был мой ровесник, по-видимому, интеллекту ал; да и внешне мы были похожи: он тоже был крепок и коренаст и при Хэмовской бороде; он, правда, повыше рос том и попородистее; ничего не поделаешь, их генофонд никто не разрушал. Бармен, видимо, тоже почувствовал наше сходство и понимающе улыбнулся. Я заказал еще коньяку. — Русский? — без труда определил он по акценту. — Из Парижа? Из Нью-Йорка? Значит, из Тель-Авива. — Из Москвы. — Русский из Москвы? Такие у нас бывают редко. — Да, к сожалению, из-за бюрократической волокиты поезд ки наших граждан за рубеж несколько затруднены; мне повезло больше: я писатель и журналист; приходится много путешествовать, как говорится, по роду службы. Бармен придвинул свой стул ближе ко мне. — Я тоже пишу. Пьесы. Некоторые поставлены здесь на телевидении. В Баден-Бадене есть телестудия. Почти все по стоянные посетители этого кафе — телевизионщики. Черт возьми, почему у нас такое исключено! Что зазорно го в том, что интеллектуал работает барменом или официан том? Кроме хлеба насущного, эта работа дает столько впе-


56

чатлений, замыслов, встреч! — Правда, у нас есть еще один постоянный посетитель. — Бармен хитровато мне подмигнул. — Русский эмигрант, кото рый работает в библиотеке наверху. Бенкендорф-Сидоров приезжает сюда два раза в неделю из Штутгарта, два часа проводит в библиотеке, а потом целый день пьет здесь за стойкой; часто приходится вызывать ему такси, чтобы он не опоздал на последний штутгартский поезд. — Пьет в долг или за наличные? — В долг. Задолжал мне тысячу марок. Сегодня утром в счет долга принес какую-то рукопись. Говорит, что это «эроти ческое письмо Достоевского». Что-то не верится. Хотите по смотреть? Из какого-то шкафчика под стойкой бармен вытащил потер тый портфельчик (черная хромовая кожа, венский дизайн начала века) и вынул из него пластиковую папочку. Я взял в руки пожелтевшие страницы, покрытые нервными дрожащими строчками и нутром почувствовал: это писал Достоевский.


57

Строчки перед глазами задрожали и поплыли. Хана Шинковская была моя бабушка. Я заказал себе еще коньяку. Выпив рюмку, я продолжил чтение. ... По словам Жоли, любовница его была редкой красоты и столь же редкой жестокости и похотливости. Она изменяла ему чуть ли не на его глазах, он все терпел, поскольку любил ее безмерно. И вот она бросила его окончательно, влюбившись в Баден-Бадене в прусского генерала. Порошки доктора Орта Жоли не помогают, и он, по его словам, видимо, скоро покончит с собой. Он признался мне также, что, будучи адвокатом по образованию, написал несколько книг, среди них роман «Les Affames» и памфлет «Диалоги Монтескье и Макиавелли», который он мне тут же подарил и надписал. Идея памфлета возникла у него, когда он прогуливался по набережной Сены в Париже. Он решил разоблачить тиранию Наполеона III в форме диалогов Макиавелли (выражавшего взгляды Наполеона III) с Монтескье, излагавшим идеи «свободомыслия». Книга вышла в Брюсселе в 1864 году, а в 6 5 — о м Жоли был приговорен к 15 месяцам тюрьмы. С тех пор жизнь для него — это цепь сплошных неудач, выносить которые у него уже нет сил.

Баден-Баден 28 июня 1879, суббота

История Жоли произвела на меня тягостное впечатление. Весь день

Hotel d'Adler, комната N 5

я ходил подавленный, ночью не мог уснуть. В этом французе я видел

Бесценная, миллион раз милая Анютка, целую твои ножки, только что

собственное отражение — увлечение в молодости «прогрессивными» иде

получил твое письмо от четверга (12-го). Рад, что все у тебя хорошо и

ями, тюрьма, неудачи, унижения. Возможно, и я пришел бы к его

детки здоровы. Мне же здесь до последней крайности скучно и против

финалу, если б не встретил тебя, ангел мой небесный, спасший меня от

но. Сижу в глубоком уединении. Выхожу гулять все так же, как три года

гибели. Думаю о тебе поминутно, Анютка, тоскую по тебе мучительно!

назад, а скучно до смерти. Вечером в половине восьмого уже ночь

Вечером и ложась спать (это между нами) думаю о тебе до воспаления,

(горы), чуть закат — сырость. Вещи здесь дороги, ничего нельзя купить.

обнимаю тебя в воображении всю (понимаешь?). Ты мне снишься оболь

Из русских хоть есть имен тридцать (по курлисту), но все имена

стительно. Сны мои непристойны, с ночными последствиями, что очень

неизвестные и все — подлейшие рожи.

дурно, ибо все-таки действует на грудь.

Вчера в приемной у доктора Орта познакомился с одним господи

Ты говоришь, что я, пожалуй, пущусь за другими женщинами здесь

ном — на вид моих лет. Умен, как и все французы, но в отличие от

за границей. Друг мой, я на опыте изведал, что и вообразить не могу

большинства из них — добр и чувствителен. Оказалось, что он почти на

другой, кроме тебя. Да и нет в этом отношении ничего лучше моей

десять лет меня моложе, но выглядит больным стариком.

Анечки. Надеюсь, что письмо это ты никому не покажешь.

Узнав, что я русский, он оживился и поведал мне свою историю. Его

Моя бесценная, моя жена и любовница, обещаешься потолстеть —

только что оставила двадцатилетняя любовница — жидовка из Вильны.

вот и прелесть. И здоровья больше и всего будет больше. Дай тебе Бог

Драма эта явилась для него сильнейшим ударом, который он не в

и не для одного того, то само собою и мы спуску не дадим. В этом

силах пережить. Dr. Ort лечит его порошками от приступа глубокой

отношении пора нам встретиться (ух, пора, Анька!). Береги себя, для

меланхолии. Морис Жоли (так зовут француза) слышал о моих книгах

меня береги, для меня и для одного меня. Как хочется поскорее

от своей любовницы, девицы начитанной и для жидовки достаточно обра

мне обнять тебя, не в одном этом смысле, но и в этом смысле до

зованной. Я даже запомнил ее имя — Хана Шинковская...

пожару. Целую тебя поминутно в мечтах моих всю, поминутно взасос. Осо-


58


59

бенно люблю то, про что сказано: «И предметом сим прелестным восхи

Основной фонд библиотеки составили книги, принадлежавшие Тургеневу

щен и упоен он». Этот предмет целую поминутно во всех видах и

и семье Виардо-Гарсиа. Помещение предоставил в своем доме извест

намерен целовать всю жизнь. Аничка, голубчик, я никогда в этом

ный общественный деятель и меценат князь Голицын. Библиотека долгое

смысле ни при каких даже обстоятельствах не могу отстать от тебя, от

время была своего рода островком русской культуры в Германии.

моей восхитительной баловницы, ибо тут не одно лишь это баловство, и

Упадок библиотеки начался с появлением на Западе, как ее принято

та готовность, та прелесть и та интимность откровенности, с которой от

здесь величать,«третьей волны эмиграции» из СССР. Начиная с конца

тебя это баловство получаю.

6 0 - х годов лица, покидавшие Советский Союз, с удивительным однооб

До свидания, ангел

мой (ах, кабы поскорей свидание!).

Целую

разием проставляли в документах в московском ОВИРе «Израиль» в

пальчики ног твоих, потом твои губки, потом опять то, чем восхищен

графе о конечной цели своего путешествия. На самом же деле подавля

и упоен я.

ющее большинство из них направлялось в США, ФРГ и другие страны. Весь твой Федя.

Они держали туда путь в поисках легкой судьбы, шальной наживы, а

P.S. Немного у меня разыгрывается здесь геморрой, который в

нередко и в стремлении заработать на распродаже такого модного во

Петербурге и Руссе совсем почти в последние годы прекратился, а сверх того туг желудок, все от одной только мясной пищи, ни зелени, ни приправы ничего нельзя, все запрещено.

14 В военпредстве меня принял молоденький капитан, толь ко что переведенный сюда из Берлина; прежний персонал отозван в Москву после разразившегося месяц назад сканда ла; деньги, выделяемые генштабом на подписку местных газет, парни из военпредства клали себе в карман, а газеты воровали; ночью газеты вывозят из типографий и бросают прямо возле киосков; наши военные разведчики до прихода киоскеров вытаскивали из пачек по экземпляру. Так продол жалось полтора года, пока их не поймали на месте преступ ления. Вся бульварная пресса ФРГ подняла по этому по воду злобный вой. Персонал военпредства был срочно «эва куирован», а новых людей пока не подобрали. Капитан был явно напуган историей своих предшественни ков, со мной был сдержан и напряжен, даже не пригласил меня в комнату для гостей; подшивку с «Красной звездой» вынес прямо в предбанник; пришлось устроиться за его же столиком дежурного. Статья под заголовком «Мертвые души из Баден-Бадена» была опубликована в номере за 29 мая этого года: «Русская библиотека Баден-Бадена была основана Русским собранием

многих западных идеологических центрах товара, как антисоветизм. Разумеется, такие люди не были в состоянии, да и никогда не помышляли о том, чтобы взять на свои плечи заботу о библиотеке в Баден-Бадене. А если и связывали в какой-то степени с ней свою судьбу, то это была обычная сделка. Бизнес, как любят говорить на Западе. Поэтому неуди вительно, что появление представителей «новой эмиграции»

в ФРГ

совпало по времени с потоком слухов о том, что из библиотеки стали пропадать книги, картины, ценные рукописи. Чтобы лучше разобраться в том, что произошло, остановимся подроб нее на тех персонах, которые стояли «у руля» библиотеки в последний период ее истории. Некоторое время ее директором был некто фон Либхерр, балтийский барон, бежавший от Октябрьской революции в 1918 году в Германию, бывший сотрудник ведомства Альфреда Розенберга, а ныне владелец антикварного магазина в Западном Берлине. Он с успехом вошел в роль эдакого гоголевского городничего, свободно распоряжался имуществом библиотеки и люто ненавидел всех, кому это приходилось не по вкусу. Портрет барона был бы неполным, если не упомянуть и о его пристрастии к водке. Это позволяло нечистоплотным деятелям, кружившим вокруг библиотеки, словно пчелы вокруг банки с вареньем, обделывать свои сомнительные дела. И на редких заседани ях библиотечного собрания ему оставалось лишь в недоумении раз мазывая пьяные слезы, разводить руками: не знаю, дескать, куда поде вались альбомы, иконы, рукописи. Синильного фон Либхерра сменил представитель «новейших» Бен кендорф-Сидоров. Эмигрантская печать называет его «русский национа лист и монархист», что звучит довольно претенциозно. Однако что за этим кроется? В 1972 году Бенкендорф-Сидоров, который в то время носил только вторую часть двойной фамилии, был приговорен советским судом к четырем годам заключения за участие в съемках подпольного

этого знаменитого международного курорта в 1910 г о д у — в год смерти

порнографического фильма «Прощание славянки». Двадцатидвухлетний

знаменитой французской певицы — друга Тургенева — Полины Виардо.

студент Ленинградского университета имени Жданова играл свою непри-

60


стойнуо роль в фуражке и ментике царского офицера. Его партнерша, лица которой в ходе полового акта не было видно, произнесла следующую фразу: «Поручик, милый, я вас не узнаю». На что Сидоров ответил: «Елизавета Сергеевна, завтра германец предпримет атаку, а посему я должен запастись боевым духом». Этот эпизод из кинофильма и послу жил для Сидорова основанием объявить себя активистом молодежной монархической организации. Люди из русских островков напоминают деревья с подрубленными корнями. Для них затруднен, а чаще всего — закрыт доступ к истинно русской культуре. Они теряют глубинную связь с Родиной, лишив себя возможности видеть шедевры из ленинградского Эрмитажа, московского Музея изобразительных искусав имени Пушкина, общаться на совре менном русском языке (одесский акцент иного диктора «Голоса Амери ки» не может вызвать ничего, кроме горького смеха), читать шедевры русской и советской литературы на родном языке...»

М-да, наворотили ребята; неясно только, кто и зачем; статья была подписана «В.Теркин»; под этим псевдонимом в «Красной звезде» идут международные фельетоны, которые пишут разные авторы; впрочем, у меня появилась хоть какая-то наводка, за что им большое спасибо. На главпочтамте я взял телефонную книгу Западного Бер лина (железные стойки с телефонными справочниками всей Западной Германии имеются в любом почтовом отделении страны). Фон Либхерров в городе было четыре: Фридрих, Карл-Хайнц, Иоганна и Вальдемар. Мне показалось, что русский фон Либхерр должен быть Вальдемаром: небось в гимназии его звали Вовкой. Я не ошибся. По-русски он говорил без акцента чуть хрипловатым голо сом пожилого, но еще бодрого человека. Русский писатель? Из Москвы? С московским писателем в последний раз раз говаривал году в 1929. Это был Мих. Осоргин. В Берлине мы жили в одном пансионе. Готов с вами встретиться, но сегодня я на три недели уезжаю в Мюнхен. Там будет общегерманская выставка антиквариата. Меня вы сможете там застать каждый день с десяти до шести. По каталогу найдете стенд моей фирмы «Фон-Либхерр Антиквитетен». В электронном чреве телефона-автомата оставалось три с


61

половиной марки. Я добавил еще две и набрал номер Настиной мамы. — Кто? — певуче ответил женский голос. Такие тонкие, чувственные голоса бывают только у француженок. Иногда кажется, что женщины в этой стране не говорят, а поют мелодии из «Шербурских зонтиков». В каком году появил ся у нас этот фильм? Кажется, в 1966 или в начале 1967-го. Господи, каким светлым тогда еще был мир! — Могу я поговорить с Настей? — Она сейчас у подруги. А кто ее спрашивает? — Я ее друг. Я позвоню ей попозже. Спасибо, мадам. Француженки очаровательны, но они не знают английско го, а на языке бошей с ними лучше не заговаривать. Моя голубая «ауди» была запаркована возле оперы. Вме сте с разодетой толпой я пересек Леопольдплац. В майских сумерках буржуазная публика стекалась к театру. Прощай, всемирный курорт; прощай, загадочный русский островок в центре западной культуры! По Ландштрассе, то есть по проселочной дороге, а факти чески по прекрасному двустороннему шоссе я за десять минут добрался до автобана Е-52 и через три часа был в Мюнхене. В Баварской столице бывать мне приходилось не раз — и когда работал корреспондентом «Литературки» в Бонне и когда собирал материал для памфлета «С чужого голоса» — об идеологических диверсантах радиостанции «СвободаСвободная Европа». В пансионе на Принцрегентенплац комнатенка за тридцать четыре марки в сутки, которую я несколько раз снимал, оказалась свободной. Проглотив крохотную шоколадку, ле жавшую у изголовья постели, я лениво разделся и тотчас уснул. 15 Ежегодная всегерманская выставка антиквариата размеща лась в пятнадцати минутах ходьбы от пансиона. Мрачное, окруженное колоннадой красноватое здание было построено

62


в тридцатые годы, по проекту, согласованному с Адольфом Гитлером. Тогда оно называлось «Дом немецкого искусства» и предназначалось для арийских картин и скульптур, а сейчас здесь чаще всего можно увидеть поп-арт, фотореа лизм, концептуализм... Бог ты мой, каким же подчас далеким от задуманного бывает воплощение человеческих идей! Стенд фирмы фон Либхерра по указателю я нашел без труда. Собственно, стендом назвать его было трудно. Это была гостиная немецкого бюргерского дома первой половины де вятнадцатого века. В углу комнаты в вольтеровском кресле карельской бере зы сидел подтянутый моложавый старик и говорил с кем-то по телефону. Аппарат начала века (дерево, латунь, белая эмаль) стоял возле кресла на ломберном столике. Закончив разговор, человек поднялся. Он был высокого роста, поджарый, но по-стариковски сутуловатый; глаза моло дые, быстрые, пронзительные. — Моя фамилия Марков. Я вчера вам звонил в Берлин. — Да, да. Московский писатель. Присаживайтесь. Шаркающей походкой он сделал несколько шагов, двумя руками взял стул и придвинул его ко мне. — Чем могу быть полезен? — Я слышал, что вы имели отношение к русской библиотеке в Баден-Бадене? — Я даже одно время был ее директором. — Это правда, что там хранился рукописный свиток деся того века? Фон Либхерр внимательно оглядел меня холодными голубыми глазами. — Почему вас это интересует? — Я возглавляю общественный комитет по возвращению русских культурных памятников на родину. В моем распо ряжении некоторые фонды, так что я мог бы дать приличные деньги за эту рукопись. — Вы поверили статье в «Красной звезде»? — фон Либхерр с горечью усмехнулся. — Я старый алкоголик, которому не хватает на выпивку? Не знаю, откуда они это взяли. То есть


63

старый, конечно, мне восемьдесят пять лет; до сих пор выпиваю, но алкоголиком никогда не был. А денег, поверьте, у меня предостаточно. Я специализируюсь на торговле ме белью стиля «бидермайер», которая пользуется огромной популярностью у нуворишей всего мира. Так что дела у меня идут очень неплохо. Кстати, господин писатель, обьясните мне, пожалуйста, почему мебель постнаполеоновской эпохи так притягивает современных плебеев, разбогатевших на торговле подержанными автомобилями, программировании или лечении от херпеса? — Хороший вопрос. Может быть, потому, что эпоха после Наполеона была большим скачком от феодализма к капита лизму, поэтому и сейчас каждый индивидуум, приходящий к капиталу, как бы совершает для себя этот скачок. Вот его и тянет, так сказать, генетически к стилю «бидермайер». — Интересная мысль. Так вот, вернемся к нашей библио теке. Я ее возглавлял с послевоенных лет до прошлого года. Ни книг, ни рукописей не воровал. Наоборот, кое-что дарил библиотеке из своих собственных собраний, а директорский пост оставил, потому что тяжело все же в мои годы два раза в неделю ездить из Берлина в Баден-Баден. — Ну а свиток? Вы что-нибудь знаете о нем? Фон Либхерр зачем-то снял деревянную телефонную трубку и опять положил ее на латунный рычаг. — Свиток исчез из библиотеки в 1972 году, когда на Европу нахлынула так называемая третья волна русской эмиграции, то есть евреи. Думаю, что это исчезновение — дело рук Моссада, израильской разведки. — Причем здесь Моссад? — Эта рукопись проливает свет на сатанинскую сущность мирового еврейства. — Вы ее читали? — Держал в руках, но не читал. Она написана по-русски, но еврейскими буквами. Ее содержание мне пересказал Бискупский. — Нацистский специалист по масонам? — Да, фюрер доверял ему, хотя в целом чистокровных

64


русских не жаловал. — Это правда, что вы служили у Розенберга? — Большевистская пропаганда. С сорокового по сорок четвертый год я работал завотделом партийного строительст ва берлинской газеты «Новое слово». Редактировал ее большой русский патриот и милейший человек Владимир Михайлович Деспотули. В те трудные времена ему удава лось отстаивать независимый курс газеты. — Независимый курс при Гитлере? — Национал-социализм был отнюдь не столь тоталитарен, как большевизм. — До работы в «Новом слове» вы тоже занимались журна листикой? — Короткое время, с двадцатого по двадцать второй год, когда только перебрался из России в Берлин. Несколько пылких русских юношей, среди которых был ваш покорный слуга, основали в Берлине журнал «Луч Света», главным редактором которого был человек старшего поколения Федор Викторович Винберг, настоящий подвижник. В двадцатом го ду, впервые за пределами России, мы опубликовали «Прото колы Сионских Мудрецов», вскоре после этого книга вышла в Берлине по-немецки. Кроме меня, Винбергу помогали в редакторской работе мои ровесники Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий. Оба они решили не ограничиваться разоблачением масонства, но приступить к реальной борьбе с врагами России. 28 марта 1922 года в берлинской филар монии было крупное жидо-масонское сборище под вывеской помощи голодающим Поволжья. На трибуне среди прочих был приехавший из Парижа Милюков. Борк и Таборицкий с пением «Боже, царя храни!» вошли в зал и открыли из пистолетов огонь по трибуне. Все жидо-масоны, в том числе и Милюков, попадали на пол. Единственный из присутствую щих русский человек Владимир Набоков прикрыл бывшего лидера кадетов своим телом и в результате получил смер тельное ранение. Оба героя были арестованы и преданы неправому суду, но в тридцать третьем году освобождены с присуждением персональной пенсии.


65

... Телефонный аппарат на ломберном столике тоненько и пронзительно зазвонил. — Клавдия, наконец-то! — чуть взволнованно заговорил по-немецки фон Либхерр. — Уже двенадцатый час. Ты до сих пор спала? А я уж думал, с тобой что-то случилось. Нет, клиентов пока нет. Через десять минут будешь? Жду. Целую. — Моя секретарша, — смущаясь, пояснил фон Либхерр. — Когда женщина младше тебя на тридцать пять лет, ожидание измены не покидает даже во сне. — У меня с приятельницей точно такая же разница. — Я нежно погладил бронзовый диск телефонного аппарата. — Это, кажется, единственное, что нас с вами объединяет, господин фон Либхерр. Знаете, в свои сорок семь лет я видел немало, но вот звонить по старинному телефону мне не приходилось, а страсть как хочется. Вы позволите мне сделать очень короткий звонок в Париж? Фон Либхерр понимающе усмехнулся. — Только, пожалуйста, не долго. Номер набирать было неудобно. Палец соскакивал с дис ка. Как же они это делали в начале века? Постойте, постойте. Разве в девятисотые годы могли быть диски? Тогда же не было автоматической связи. «Барышня, соедините меня, по жалуйста». Так, стало быть, этот агрегат из дерева и латуни — всего лишь мистификация? Ловко они дурачат людей, но, собственно говоря, в этом и есть смысл искусства — созда вать реальность из компонентов грез. К телефону подошла Настя. — Почему ты мне столько времени не звонил? Я сходила с ума от тоски. Сейчас как раз собиралась выброситься из окна. Ты знаешь, я кажется, влюбилась в тебя. Со мной такого еще не бывало. Когда ты приедешь в Париж? — Завтра, Настенька, — почему-то сказал я и повесил трубку. — Спасибо, сударь, за новые ощущения. — Я поднялся со стула. — Как видите, разговор был недолгим. Старик внимательно посмотрел на меня. На этот раз его взгляд был задумчиво отрешенным и почти добрым.


66

— Вашу приятельницу зовут Анастасья? Русская? — Отец русский, мать француженка. — Не спрашивайте меня, почему, но я вам сказал не всю правду. Институт по изучению масонства и еврейства во Франкфурте-на-Майне в 1942 году сделал фотокопию свитка. Она у меня здесь, в сейфе, но сюда каждую минуту может войти Клавдия, а я ей не доверяю. Не потому, что она меня намного моложе. Вернее, не только потому. Она итальянка, а они нас, немцев, дважды предавали в этом веке. К сожалению, я не могу ее бросить. Она прекрасная любовница и слишком много знает о моем бизнесе. После моей смерти она будет претендовать на наследство... Впро чем, какое вам до всего этого дело... Мы ходим пить кофе в разное время, чтобы не потерять клиентов. В два часа вы меня будете ждать в кафе, прямо в «Хаус дер Кунст» в торце здания. Я принесу вам фотокопию свитка. 16 На моем «роллексе» было 11.33 (купил в Гонконге за триста долларов, но не туфта, настоящие; в Европе такие стоят полторы тысячи баксов; мне уступил их по оптовой цене старик Ли, владелец ювелирного магазина; Комитет поручил мне тогда найти в Гонконге и Сингапуре доверительные контакты для Первого управления; старик здорово нам по мог; беднягу потом замочили китайцы). До встречи с фон Либхерром оставалось два с половиной часа. Вначале надо было сделать рекогносцировку. Кафе было крохотным, но неуютным; единственное во всем здании поме щение, сохранившее тяжелый, давящий интерьер гитлеров ской эпохи. Самое подходящее место для встречи с быв шим нацистом! Четыре черных деревянных столика были пусты. Официанта тоже не было видно. Странно. Я ретировался и в дверях столкнулся с юношей лет двадцати двух. Смуглый, смазливый, с серьгой в правом ухе. В руках у него были сложенные газетные листы розового цвета. Ну да, это тот па рень, что сидел на ступеньке возле входа и читал местную спортивную газету, когда я вошел в кафе. Я его понимаю.


67

Разве средиземноморец может усидеть в мрачных четырех стенах! — Prego, signor, — сказал он, мягко улыбаясь. Я выпил чашечку «эспрессо» и вернулся на выставку. Бог ты мой, сколько же здесь было древностей! С лихвой хва тило бы на несколько десятков наших областных музеев. Но где нам, бедным, взять столько валюты? Фон Либхерр был не единственный, кто оформил свой стенд под старинную комнату. Здесь попадались и другие гостиные, а также кабинеты и даже спальни. А вот и моя слабость — старинные письменные столы. Какая-то гамбург ская фирма предлагала их сразу пять. Мое внимание при влек массивный дубовый стол с зеленым сукном типа, как писали Ильф и Петров, «Гей, славяне». Бескрайние просторы его поверхности лишь подчеркивала малахитовая черниль ница в виде кремлевского царь-колокола и бронзовый за жим для писем, в котором лежал сложенный вчетверо по желтевший лист бумаги. Я развернул его. Текст был написан по-русски. Борису Николаевскому от Марии Дмитриевны Кашкиной, урожденной графини Бутурлиной Милостивый Государь! В 1905 году я вышла замуж за Кашкина, который владел имением в Козельском уезде Калужской губернии. Наше имение находилось в 2 1/2 верстах от Оптиной Пустыни — монастыря, построенного на земле, принадлежавшей предкам моего мужа. С Сергеем Александровичем Нилусом я познакомилась вскоре по сле прибытия в имение и продолжала его видеть все годы, проведенные там. Все эти годы он жил в монастыре. Его считали писателем; свою книгу «Великое в малом» он показывал каждому, с кем знакомился. Настоя телем монастыря был архимандрит Ксенофонт, добрый и честный человек, но совершенно необразованный. Нилус произвел на него впечатление, особенно его впечатлило то, что Нилус обещал посвятить ему свою будущую историю монастыря; после этого Ксенофонт совсем растаял и открыл Нилусу все свои архивы. Причем он не только позволял Нилусу пользоваться архивами, часто он просто отдавал ему документы. Когда об этом узнал мой муж, он был возмущен. «Нилус разграбит весь архив», — бывало говорил он. Мой муж считал Нилуса хитрой и


68

сомнительной личностью, с которой следует быть весьма осторожным. Естественно, что это мнение основывалось не только на любви Нилуса к архивным документам, а на более серьезных вещах. Его частная жизнь также давала достаточные основания для опасе ний. В небольшом доме, примыкавшем к монастырю, с ним жили, кроме его жены, урожденной Озеровой, его первая жена, с которой он не был официально разведен, а также еще одна женщина, — хромоножка с девочкой одиннадцати или двенадцати лет. Говорили, что эта девочка была дочерью

Нилуса.

В

кругах,

близких

к

Нилусу, ее

использовали

в

качестве медиума на спиритических сеансах. Когда мать уезжала, де вочка оставалась с Нилусом. Часто всех их можно было видеть на прогулке. Нилус шел впереди, со своей длинной белой бородой; одетый в белую крестьянскую рубаху, перепоясанную вместо ремня веревкой. По обе стороны от него шли его жены, первая и вторая, заглядывавшие ему в глаза и ловившие каждое его слово. Девочка и ее хромающая мать шли чуть позади. Дойдя до леса, они рассаживались в тени деревьев. Озерова часто представляла какую-нибудь сценку — она обла дала некоторыми артистическими способностями. Первая жена обычно занималась рукоделием. Сам же Нилус лежал на траве — редко когда он что-либо произносил. Мне говорили, что мир, царивший в семье Нилуса, был достигнут не сразу, что сперва, в начале супружеской жизни, Озерова пыталась бун товать. Подробностей я не знаю, но вскоре Озерова сдалась — Нилус умудрялся легко ею управлять. Вся семья жила на ее пенсию. М.К., 1 июня 1934 года.*

Оптина Пустынь... Фрейлина Озерова... Женщина-хромоножка... Так ведь все это есть на старой фотографии в нашем семейном архиве. Так значит, муж Озеровой «отец Сергий» — это Сергей Нилус — пресловутый издатель «Протоколов Сионских Мудрецов»... а девочка-медиум — моя мать... — его дочь? Господи, мало мне груза собственного прошлого? Как же мне вынести такую ношу? Отец моей матери вытащил на свет Божий книгу, ставшую оправданием для убийства шести миллионов человек, моих братьев и сестер по отцу! «Роллекс» показывал только пять минут второго, но ноги сами привели меня к торцу здания. Смазливый итальянчик радостно мне подмигнул и, поднявшись со ступеньки, на ____________ * Подлинный текст; приводится в переводе с английского.


69

которой он сидел, вошел со мной в кафе. Нет, парень, я вернулся сюда не из-за тебя. Улыбка у тебя славная, но, извини, не интересуюсь. Все еще предпо читаю женщин, хотя страданий они приносят больше, чем радости. Но у тебя добрые умные живые глаза. Наверное, ты бы понял меня, если бы я рассказал тебе, что сейчас со мной происходит, но, прости, не могу. Принеси-ка мне лучше виски со льдом. После солидной дозы спиртного душевная боль стала ка заться не столь острой. Чуть покачиваясь, я вышел в туалет — привести себя в порядок перед важной встречей; до нее оставалось тринадцать минут. Внутреннее убранство туалета вполне можно было перене сти целиком наверх — на один из стендов антикварной выставки. Обшитые черным деревом стены, массивные дубо вые перегородки, солидные писсуары строгих конфигураций. Через пять минут балтийский барон, неожиданно проник шийся ко мне непонятными сентиментами, даст мне рулон бумаги и цель моей поездки будет достигнута. Дай-то Бог! За несколько недель слишком много душевных потерь и болез ненных открытий. Невольно взглянув в зеркало на свое одутловатое старею щее лицо, я толкнул тяжелую дубовую дверь. Она со скрипом открылась, а захлопнулась с громким звуком, похожим на выстрел. Я быстро зашагал по темному коридорчику, ведшему в кафе. Опять что-то грохнуло. Действительно, выстрел? Вбе жав в кафе, я увидел прижавшегося к проему двери бледно го итальянца и фон Либхерра, лежавшего навзничь на полу возле столика, где я пил «эспрессо». Рядом появились какие-то люди с встревоженными лица ми. — Полицию, надо вызвать полицию, — кричала девушка в джинсовом комбинезоне. — Телефон-автомат там на углу, — сказал я, медленно попятившись, — я бегу звонить. Выбравшись из толпы, я пересек тротуар и оказался на автобусной остановке. В ту же секунду подъехал пятьдесят

70


пятый автобус. Я вскочил в него и сел на заднее сидение. Когда он тронулся, я оглянулся. Вращая мигалками, пря мо по тротуару подьехали две зеленые полицейские машины. Откуда-то издалека слышался вой других патрульных машин. Я вышел на ближайшей остановке, поймал такси и вернул ся в пансион. — Так быстро уезжаете, вам не нравится в Мюнхене? — спросила игривого вида хозяйка пансиона; моя ровесница, но все еще молодится; бедные женщины, насколько им труднее бороться со временем. — О что вы, мадам, Мюнхен прекрасен; die Weltstadt mit Herz,* но у меня срочные дела в Вене. Моя «ауди» была запаркована возле заброшенного зда ния бывшего театра. Обогнув его полукруглый фасад, я дое хал до центральной кольцевой дороги. Направо был указа тель на Зальцбург. Я повернул налево и через четыре часа был на француз ской границе; визу предусмотрительно взял еще в Москве. На мой паспорт пограничники даже не взглянули: вполне респектабельная «ауди», венский номер, табличка PRESSE в ветровом стекле. До Парижа я добрался к рассвету. 17 Гостиница в восемнадцатом округе стоила двести пятьдесят франков; дороговато, но искать что-либо дешевле не было мочи. Трехчасовой сон восстановил силы. Не дожидаясь завтрака, выбежал на улицу, чтобы позвонить Насте. В ближайшем автомате была оторвана трубка; чувство раз дражения переплелось с ностальгическим теплом; в Германии телефоны-автоматы работают всегда, в Австрии — сломан каждый четвертый, в Италии — каждый вто рой. На сей раз с третьей попытки мне повезло. К телефону подошла Настя.

_____________ * Буквально: мировой город с душой (нем.)


71

— Наконец-то, — вздохнув, прошептала она, — сейчас же приезжай на Сен-Жермен де Прэ. Филипп, друг матери, в десять утра будет нас ждать там в кафе. — Как ты намерена меня представить? — Твоя дочь прислала для меня в подарок книгу. — Я не успею попасть в книжный магазин, а с собой у меня только «Лолита», но ведь не так поймут. — Тогда сделаем иначе. Ты мне просто позвонил, чтобы передать привет от Олюшки, а я решила послать ей книжку «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган. — Тем более, что прабабушка Саган была русской, — доба вил я, вешая трубку. ...Филиппу, другу ее матери, было лет сорок пять; типич ный французский интеллектуал в коричневой замшевой куртке и вельветовых брюках. Они сидели за столиком на открытом воздухе и чинно намазывали маслом круасоны. Настя представила меня. — Рад познакомиться, господин Марков, — на приличном русском сказал Филипп. — Геннадий, зовите меня просто Геннадий, мы ведь в одной возрастной категории. Где так хорошо выучили язык, Филипп? — Я работаю в русском отделе Национальной библиотеки. — Вы знаете, никогда в своей жизни не ходил на службу, всегда был вольным художником, но иногда все же завидую тем, кто, так сказать, по роду занятий, проводит дни среди духовных сокровищ. Такие центры, как французская Нацио нальная библиотека или библиотека Британского музея — это же средоточие мировой духовности и добра. — ... и мирового зла. — Филипп окинул меня ироничным взглядом. — Ведь в нашем собрании есть и злые книги: сочинения Ленина, «Майн кампф», «Протоколы Сионских Мудрецов»... Рассеянно взглянув на Филиппа, я полез за сигаретами. — Да, «Протоколы» доброй книгой не назовешь. Она, кажется, была написана по-французски? Рукопись сохрани лась?

72


— Если бы она сохранилась, криминалисты без труда определили бы фальшивку, как это было несколько дней назад с «дневниками Гитлера», которые опубликовал «Штерн». Ну, а пока нет данных спектрального анализа оригинала, по-прежнему находятся желающие верить в по длинность «Протоколов». Эта книга продолжает выходить во всех странах мира; ее суммарный тираж превышает тираж Библии; самая читаемая книга, написанная русскими людь ми. — Разве точно известно имя ее автора? — Есть свидетельства очевидцев. «Протоколы» компилиро вали по заказу шефа заграничной агентуры царской охранки Рачковского два его агента Головинский и Манасевич-Мануйлов. Между прочим, творили они здесь в Париже, в Национальной библиотеке. А вы говорите «мировое добро». Настя черпнула ложечкой клубничное мороженое. — Филипп, ты настоящая библиотечная крыса. Почему ты всегда говоришь только о скучных вещах: какие-то дневни ки, протоколы... Филипп взглянул на свою подругу. В течение всего разговора мадам Эристов не произнесла ни слова, только улыбалась грустновато-застенчиво. — То, что скучно тебе, может быть интересно другим, — с назиданием произнес Филипп. — Ну вот и обсуждайте с господином Марковым наедине то, что вам интересно, а здесь будем говорить о любви. — Тебе еще рано говорить о любви, — Филипп опять посмотрел на свою приятельницу. — В твоем возрасте о ней можно только читать. «Первую любовь» Тургенева ты читала? — Да, мне понравилось, но моя любимая книга про любовь — «Здравствуй, грусть». Я ее даже взяла с собой, чтобы подарить моей подруге Оле — дочери господина Мар кова. — А нам, действительно, неплохо бы встретиться вдвоем, Филипп. Меня интересуют подробности о создании «Протоко лов». Не далее как вчера я узнал, что их издатель Сергей Нилус — мой дедушка.


73

— Ого! — Филипп присвистнул. — Малопочтенное у вас родство. — Это был полубезумный фанатик и мистик. Я читал некоторые его сочинения... бред. Могу дать вам их про смотреть. Сегодня вечером вы свободны? Я приглашен в один дом... Может быть, вы слышали, модельер Мишель де Микелис? Там будет несколько русских. Он обожает Россию и будет рад, если я приведу еще одного гостя из Москвы. — Филипп, а я? — Настя застучала ложечкой о пластмас совый столик. — Почему ты мне никогда не говорил, что знаком с де Микелисом? — Потому что у тебя на губах еще молоко не обсохло, — улыбнулся Филипп и более серьезным тоном добавил, — вытри мороженое с губ. Глядя на меня, мадам Эристов что-то спросила своим тонким певучим голосом. — Мама хочет знать, бывали ли вы раньше в Париже, — перевела Настя. — Был два раза, но давно, в конце шестидесятых. — Можно я покажу господину Маркову Париж? — сказала Настя, обращаясь почему-то к Филиппу. — Вы с мамой ведь не любите долгих прогулок, а по Парижу надо ходить только пешком! Мы будем долго гулять и в перерывах есть много мороженого. Мадам Эристов догадалась, о чем говорит Настя; пере глянувшись с Филиппом, она улыбнулась и кивнула. — Ну, как я сыграла свою роль? — спросила Настя, когда мать и Филипп, распрощавшись с нами, удалились. — Любому актеру легче всего играть самого себя. — Такой я была лет до десяти, может быть, до одиннадцати, потом сразу повзрослела. — После того, как стала заниматься любовью с мальчика ми? — Отчасти. Я по-другому стала на себя смотреть, когда прочитала «Лолиту» Набокова. — Стало быть, литература все-таки преображает мир! — подумал я вслух. — Не знаю, как насчет мира, но на отдельных индивидуу-

74


мов книги влияют. — Она внимательно посмотрела на меня взглядом взрослой влюбленной женщины. — Что мне делать, Геннадий? Я не могу без тебя жить. Я сжал под столом ее тонкую длинную ладонь. — Что мы можем делать?.. Стараться почаще быть вместе. — А дальше? — Перспектив у нас мало. — Женись на мне. — Официально я не разведен. — Так разведись. Будем жить в Париже или Вене. А Олюшке я заменю мать. Я рассмеялся и, не удержавшись, поцеловал ее в щеку. Своими губами она поймала мои губы и долго не выпускала их. — Ты что, мы же на улице, — покраснев, сказал я, вырвав шись из ее объятий. — Но мы на парижской улице, — она положила мне голову на плечо, — здесь ничто никого не удивляет. 18 С Филиппом мы встретились в половине восьмого у Эйфелевой башни. Мишель де Микелис жил где-то поблизо сти; минут через семь мы оказались возле его оранжевой виллы начала века. Филипп нажал на кнопку звонка, возле которой не было никаких табличек с полагающимся указанием имени вла дельца: признак очень богатого дома. Через минуту с фигурного крыльца спустился высокий ху дощавый мужчина лет пятидесяти. — Салют! —помахал он рукой Филиппу и быстрыми шагами направился к калитке. — Мишель де Микелис, — чуть смущенно улыбаясь, сказал он, пожимая мне руку. — Геннадий Марков, писатель из Москвы, — по-английски представил меня Филипп. — Очень приятно, — продолжал по-английски де Микелис, — у меня сегодня русский вечер. Прошу вас в дом.


75

В элегантной гостиной, обставленной мебелью «арт-нуво», расположились четверо мужчин. Одного из них я тотчас узнал. Это был Сергей Годунов — московский художник с посредственным талантом, но шумной славой. Он стоял возле размещенной на двух стульях копии своей нашумевшей картины — «Миф XX века». — Здравствуй, Геннадий, — сдержанно приветствовал меня Годунов. В его больших голубых глазах появился холод ный блеск. В Москве последние годы он старался меня избегать, а ведь были хорошими знакомыми, пока он не примкнул к «русской партии». — Я вижу, вас представлять не нужно, — улыбнулся хозя ин дома. — С господином Годуновым я знаком не был, — продол жал де Микелис, — а вот его друга я знаю давно, поскольку мы — коллеги. Позвольте представить, директор московского дома моделей Валера Сизов — «красный Диор» или «посол советской моды», как называют его наши газеты. Мне подал руку хрупкий мужчина лет тридцати пяти с простоватым русским лицом, в клубном пиджаке, джинсах и пикейной жилетке, расшитой красными петухами. — А это писатель Альберт Яблоков, — указал де Микелис на блондина в белом смокинге, обнимавшего длинноногого красавца негра в черном кожаном костюме. Оба размести лись на двухместном диванчике. Яблоков поднялся и протянул мне крепкую сухонькую ладонь. — Рад с вами познакомиться, товарищ Марков, — почти восторженно сказал он, глядя на меня близорукими глаза ми сквозь круглые очки a la Джон Леннон. Года три назад он опубликовал скандальную книгу «Я — педик», в которой надрывно и откровенно рассказал о своей любви к негритян скому юноше, ради которого бросил красавицу-жену с двумя белокурыми близнецами. Книга стала бестселлером в русских анклавах Америки, Европы и Израиля; впервые по-русски был описан гомосексуальный оральный секс. Через год ле вое издательство в Париже выпустило книгу по-французски

76


под названием «I fuck you, America», поскольку в ней много было антиамериканского пафоса. Стотысячный тираж книги позволил Альберту перебраться в Париж. — Вы читали мою исповедь «Я — педик»? —Ленноновские очки не могли утаить беззащитности этого человека. — Читал. Яркая книга, с сильным социальным запалом. — А это мой друг из Нью-Йорка Джим. После выхода моей книги в Америке он тоже прославился; из уличного торговца кокаином на 42-ой улице превратился в одного из самых знаменитых манекенщиков Нью-Йорка. Джим оценивающе оглядел меня с ног до головы и кокет ливо улыбнулся, обнажив два ряда белоснежных зубов. Яблоков взял меня за руку, подвел к диванчику, усадил рядом со своим любовником, а сам сел на пол. — Товарищ Марков,— быстро заговорил он, поглаживая мою щиколотку, — я не понимаю, куда смотрят органы. Поче му Юрий Владимирович позволяет Годунову разъезжать по всему миру со своими кичевыми картинами, пропагандирую щими махровый антисоветизм? Я положил ногу за ногу, отчего рука Яблокова, подпрыг нув, повисла в воздухе. — Простите, Альберт, но вы забыли, наверное, про ваши антисоветские стишки, которые вы распространяли в начале семидесятых годов в самиздате в Москве; забыли, что, на звавшись евреем, выехали по израильской визе из СССР и выплыли в Нью-Йорке? — Да, я много экспериментировал в литературе и в сексе, но душа у меня была спокойна, потому что всегда чувствовал: страна, где я родился, предохраняет меня ментально своей могучей имперской тенью. Живя в логове мирового империализма, я верил, что в случае локального или гло бального пожара старые крепкие полковники Советской Ар мии наденут свои сапоги и шапки, влезут в танки и восстано вят справедливость. Каменнолицые офицеры КГБ, сверхмужи ки, смогут противостоять амбициям вульгарных янки на полное владение нашей планетой. — М-да, Альберт, читая ваш роман-исповедь гомосексуа-


77

листа и наркомана, я не представлял себе, что ее автор на самом деле апологет Советской Армии. Яблоков до боли сжал мою голень. — А вот умные полковники из главного политуправления еще в Нью-Йорке оценили мою верность армейскому духу. — Вы составляли сводки для военного атташе? — усмехнул ся я. — Нет, — Яблоков снял очки и кончиками пальцев правой руки поправил локоны возле виска. — Я стал нью-йоркским корреспондентом газеты «Красная звезда». От неожиданности я топнул ногами об пол и придавил Яблокову руку. Взвизгнув по-бабьи, он стал зализывать ушиб. — Так, значит, это вы были автором военно-политических корреспонденций под подписью «Барклай де Толли»? У ме ня создавалось впечатление, что их автор — кадровый воен ный. Откуда это у вас, ведь вы даже не служили в армии? — Я сын и внук солдата и в душе сам солдат. — В Париже вы продолжаете сотрудничать с «Красной звездой»? — Я стал профессиональным писателем и у меня нет времени регулярно посылать материалы, но я остаюсь их специальным корреспондентом в Западной Европе. — Париж — скучное место для спецкора «Красной звезды», Франция ведь не участвует в военной системе НАТО, — осторожно произнес я. Яблоков еще раз подул на ушибленную руку и постарался с вызовом глядеть на меня снизу вверх: — От Парижа до немецкой границы — четыре часа, а там Баден-Баден, миленький городок... Рулетка... а я человек азартный. Неужели этой падали они поручили статью о библиотеке? Почему? — Я стараюсь, чтобы редакция давала мне самые трудные задания, — продолжал он, глядя на меня глазами уличной шпаны, подвалившей ночью к прохожему. — Я пытаюсь под нять мораль советского народа в трудный момент истории. — Вы, кажется, даже не взглянули на картину Годунова? —

78


Филипп положил мне руку на плечо. — О ней столько писали наши газеты, но я здесь не вижу ничего выдающего ся; срисованные с фотографий изображения великих людей — слева хороших, справа — плохих. Хорошие сгруппирова лись под сенью Иисуса Христа, плохие — в тени небоскре бов и масонского треугольника. Свое плачущее одухотво ренное лицо художник изобразил в крайнем левом углу рядом с Николаем Вторым и Столыпиным. — Этот шедевр я видел много раз в Москве, — я хлопнул себя по лбу, — но только сейчас меня осенило: Годунов украл идею с обложки пластинки «Битлз» «Sgt. Peppers Lonely Hearts Club Band». Филипп на секунду задумался, видимо вспоминая дизайн знаменитой пластинки, и расхохотался. — А ведь верно, там даже есть общие персонажи: Карл Маркс, Голда Меир и сами «Битлз». — Сейчас я проведу один эксперимент, — сказал Филипп, выходя из комнаты. Минуты через три он вернулся с той самой пластинкой «Битлз». — Господин Годунов, — спросил Филипп, обращаясь к художнику, который стоял рядом с хозяином дома и тыкал пальцем в зловещее изображение Моше Даяна на своей картине. — Вам нравится оформление этой пластинки? Годунов мельком взглянул на диск и, перекрестив живот, отвернулся. — Чур меня, чур, изыди, сатана. Он заметался по комнате, отчаянно крестясь, расшвыри вая по пути мебель. Опустившись на корточки, он стал сворачивать огромный текинский ковер. Свернув и отодвинув его в сторону, Годунов повернулся лицом к картине и стал молиться на нее, периодически ударяя лбом об пол. До став из нагрудного кармана кусок мела, он очертил на паркете ровный круг, вынул из бокового кармана иконку с собственным изображением в образе Святого Сергия Радо нежского и с криком: «Здесь ты меня не возьмешь!» грохнулся головой об пол и затих.


79

Сизов невозмутимо подошел к телу Годунова, прислушался к его дыханию и, передернувшись, отвернулся. — Опять Сергей Петрович перебрал, — со вздохом сказал он. — Странное дело — а ведь на родине не пьет, — развел он руками. — Годунов гений, а с ними это бывает. Геннадий Маркович, французов мне неловко об этом просить, а вы все-таки наш, помогите мне довезти Сергея Петровича до гостиницы. — Видите ли, я еще должен здесь задержаться; мсье Филипп принес мне кое-какие бумаги. — Не беспокойтесь, Валера, — вмешался в разговор Фи липп, — Мишель хоть и француз, но душевный человек. Пусть господин Марков прочтет материалы, которые я ему принес, а часа через два Годунов отоспится и придет в себя. — Ну спасибо, — Сизов прослезился. — Тогда и я немного посижу, я ведь Годунова не могу оставить, он мне как старший брат или даже отец. Это ведь Сергей Петрович из меня человека сделал: ну кто я был? — модельер в ателье рабочей одежды. Он меня в Рязани нашел, привез в Моск ву, продвигал, протаскивал. Связи у него — будь здоров — на самом верху. С его помощью мне поручили разработать новую форму сотрудников КГБ, которая бы избавила их от кителей, сковывающих движения. — А как мы с ним познакомились! Он у нас в Рязани выступал в ДК медработников. Я к нему после выступления подошел; разговорились о русском искусстве, о русской одежде, очень ему понравились тогда мои мысли. Я считаю, что русскую женщину надо одевать иначе, чем европейку: она должна быть облачена в широкие развевающиеся одеж ды, она всегда — загадка, таинственная незнакомка и не должна прочитываться. Вот с этих слов наша дружба и началась. Сергей Петрович — сложный человек, врагов у него много, да и мне в нем не все нравится. Правильно про него сказал Владимир Солоухин: «Он как дрожжи, в чистом виде его есть нельзя, но он нужен для России». — Чем же это он так нужен России? — не выдержал молчавший все время Яблоков, — он же лубочный сюрреа-


80

лист, русопятая пародия на Дали. — Дали, извлекая на полотна сюр, — повторяя чьи-то слова, произнес Валера, — рассек кистью космос, Годунов рассек кистью историю. — Кого это вы цитируете, Солженицына? — Яблоков поднял ся с пола и по-петушиному вытянулся. — Историю рассек не Годунов, а Ленин... Джим, уже поздно, пошли... Товарищ Марков, я и вам бы посоветовал идти домой и не связы ваться с этой компанией. Было еще не поздно — начало одиннадцатого. Марсель и Филипп, взяв спиртное, поднялись в кабинет. Валера задремал возле ног своего покровителя. Я уселся в глубокое кожаное кресло возле камина и достал пластиковый мешок с материалами, которые мне при готовил Филипп. В мешке лежал толстый том и два коротень ких письмеца, каждое в одну страницу. На бумажной облож ке книги значилось: Сергей Нилус «На берегу Божьей реки» Записки православного Я перелистал книгу. Это было нечто вроде дневников, выписок из книг и рассказов Оптинских старцев, долженству ющих доказать грядущий конец света. На отдельных листочках были ксерокопированные отрывки из чьих-то писем: «Я жила тогда в Париже. Головинский явился ко мне с визитом. Я приняла его как человека, с матерью которого я была хорошо знакома; но мне не было тогда известно, что он служит в тайной полиции. Однажды он показал мне и нескольким приятелям сочинение, над которым он работал с Рачковским и Мануйловым. Он сказал, что книга эта имеет целью установить существование обширного еврейского загово ра против общего мира. Единственным средством бороться с этим заговором было, по его мнению, выселение всех евреев из России. Мы посмеялись над этим проектом; но Головинский, по-видимому, очень гордился своей работой. Мне неоднократно пришлось видеть эту рукопись. Она была состав лена на французском языке и писана рукой, но разными почерками, на желтоватой бумаге. Помню отчетливо, что на первой странице было ог-


81

ромное синее чернильное пятно. Позднее я узнала, что рукопись эта целиком включена Сергеем Нилусом в знаменитую книгу, напечатанную в типографии Красного Креста в Царском Селе. Княгиня Радзивилл, Бруклин, февраль 1921»* «Головинский очень гордился своим делом. Он часто хвастался им. Он

приходил

в дом

кн.

Радзивилл

на

Champs Elysees

прямо

из

Национальной библиотеки, где делалась компиляция, имея при себе рукописи. Помню тот раз, когда он пришел с законченной рукописью, помню, она была на французском языке, но писана разными почерками. Она была на желтоватой бумаге и перевязана белою лентою. На первой странице было большое синее чернильное пятно. Я антисемитка. Когда я услышала про «Сионские Протоколы» и про читала о них, я немедленно раздобыла себе эту книгу. Мне тогда не приходило в голову, что она может находиться в какой-либо связи с моими парижскими друзьями. Но как только я раскрыла книгу, я немедленно сказала себе: «А, я вижу моего друга Головинского!» Не подлежит сомнению, что документ Головинского и «Протоколы» — одно и то же. Генриетта Херблетт, Нью-Йорк, февраль 1921 »**

По деревянной скрипучей лестнице ко мне спустился Филипп. — Ну как, разочаровал дедушка? — Белиберда какая-то. — Эта белиберда в конечном итоге стала основой нацист ской пропаганды. Начитавшись Нилуса и Винберга, Альфред Розенберг разработал нацистскую идеологию. — Так значит, Сергей Нилус — твой дедушка, — хрипло и невнятно произнес Годунов, поднимаясь с ковра, — за это тебя можно уважать, хотя сам ты жидо-марксистское говно. — Ну не злись, не злись, — продолжал он, принимая позу лотоса. — Хочешь поедем со мной в Вену, в Сецессионе будет моя персональная выставка, у меня там есть друг — редактор журнала «Набат». Он мне рассказывал, что после войны ему в руки попали материалы какого-то русского люби тельского музея в Вене и там что-то было про Сергея ____________ * Подлинный текст. ** Подлинный текст.


82

Нилуса. Я достал из кармана «Голуаз», подошел к годуновской картине, остановил свой взгляд на изображении Перуна Гро мовержца с эсэсовскими молниями в правой руке и щитом со свастикой — в левой и, выдавив из себя максимум безразличия, сказал: — Согласен, поехали. 19 В машине Годунов был разговорчив и дружелюбен. Да, я борюсь за сохранение русской национальной культуры, но это не значит, что я против других национальных культур. Я обьездил весь мир и везде спасал от гибели культурные памятники. Во Вьетнаме тамошние партократы обвиняли ме ня в связях с американским империализмом за то, что, используя свои связи, не допустил уничтожения буддийско го храма X века. На меня вешают ярлык антисемита, забы вая, что у меня есть друзья-евреи и что в Биробиджане я оформил в местном театре спектакль «Тевье-молочник» по Шолом-Алейхему. Именно в борьбе за национальные куль туры народов всего мира я вижу служение русскому делу, ибо русская идея — это всемирная отзывчивость. Я слушал Годунова, не перебивая. Почти всегда сталкива юсь с ним в заграничных поездках. В 1973 в Сантьяго мы даже жили в одной гостинице; ночами Альенде наговаривал мне интервью — последнее в его жизни, — а Годунов в это время писал его портрет. Нет, не для спасения памятников архитектуры посылают его во все уголки мира, а для установ ления контактов и доверительных связей с высшими слоями общества. Писатели и художники — удобнейшая подстава для разработки обьекта интереса; даже знаменитый ученый выхо дит лишь на ограниченный социум, для представителей же нашей братии, особенно с шумной скандальной славой, от крыты все без исключения двери. Заночевали мы в дорожной гостинице возле Штутгарта. Выехали оттуда в девять утра, а в третьем часу дня уже приближались к столице Альпийской республики, как теперь называют Вену. Когда-то это был имперский город Кайзерштадт,


83

центр Священной Римской Империи Немецкой Нации, про стиравшейся от Карпат до Адриатики. В середине XIX века Вена была вторым по величине городом Европы — после Парижа; и вот теперь — столица стиснутой в горах малогаба ритной республики. Надо признать, что австрийцы, как и англичане, сравнительно безболезненно выкарабкались изпод развалин своих империй. Что им помогло — план Маршалла? Европейская ассоциация свободной торговли? или, может быть, чувство юмора — в разной степени, но присущее обеим нациям? В австрийцах мне нравится соче тание немецкого трудолюбия и аккуратности с нашим славян ским разгильдяйством. Последнее качество вынуждает жить беднее немцев, но придает больше веселости их душе. Нали чие у австрийцев чувства юмора чувствуется сразу же после пересечения немецко-австрийской границы: уличная и при дорожная реклама становится остроумной, живой, динамич ной. Как немцы рекламируют свои сигареты? Помещают фото графию миловидной молодой женщины с подписью: «Я курю с удовольствием»; помню Вену 1978 года: по Рингу ходили трамваи, вдоль вагонов которых красными буквами была начертана реклама сигарет «Мильде Сорте», мягкий сорт. (Жизнь и так тяжела. Мягкий сорт). Но больше всего я люблю рекламу минеральной воды «Ремерквелле». Она ме няется несколько раз в сезон и всегда изображает различ ные варианты любовного треугольника. «Ремерквелле ожив ляет чувства!» — гласит девиз этого продукта. С автобана мы свернули на автомагистраль, идущую вдоль котлована линии метро U-4. Подземка была прорыта еще в XIX веке, когда на австрийском троне восседал Франц Иосиф Первый, венским городским головой был Карл Люгер, а мой дедушка Соломон Шамес на медные деньги учился медицине в Венском университете. Замелькали городские кварталы, и Годунов прервал свой монолог; возвращение в знакомый город — это как встреча с приятелем; ее ждешь с внутренним трепетом — каков ты теперь, дружище; при этом перемены-то мы больше всего боимся в самих себе.


84

Я включил приемник. В кабину ворвалась ритмичная ме лодия, полная одновременно оптимизма и грусти: Live is life when we all feel the power. Live is life, come on, stand up and dance! Live is life, when the feeling of the people, Live is life is the feeling of the band.* Молодцы австрийцы; жив в них еще дух Моцарта; группа «Опус» заслуженно пробивает себе дорогу к первой двадцат ке мировых шлягеров. Годунова я довез до отеля «Европа» на Ринге. Его спон сор мог позволить такую роскошь; организатором его выстав ки был крупнейший в Австрии банк; директор — личный друг Годунова. В скромный пансион на Кохгассе я возвращался не без некоторой тоски. Почему у меня нет таких богатых спонсо ров? Каждую тысячу долларов у начальства надо выжимать, выпрашивать, умолять... Обрыдло. В коридорчике-галерейке я столкнулся с молодой сосед кой из Форарльберга. Лицо ее распухло и покрылось пят нами, жакет не сходился на животе. Сразу вспомнились ее занятия любовью в позиции «осенние дни». Да, в роскошном отеле такой эмбриогенез не пронаблюдаешь. 20 Утром мы должны были идти в редакцию журнала «Набат». Помещалась она где-то возле французского посольства, и мы договорились, что я буду ждать Годунова в сквере на Шварценбергплатц у памятника советскому солдату. К месту встречи я пришел минут на пятнадцать раньше. В ожидании Годунова стал разглядывать памятник. В центре комплекса на вершине стелы по стойке смирно стоял советский солдат со знаменем в правой руке и щитом в виде советского герба, который он

________________ * Жизнь Жизнь Жизнь Жизнь

есть жизнь, если чувствуешь силу; есть жизнь, вставай, давай пустимся в пляс, есть жизнь, если чувство рок-группы, есть жизнь, это чувство толпы.


85

придерживал левой рукой возле голенища сапога. На мра морном основании стелы был высечен текст приказа Сталина от 13 апреля 1945 года по случаю взятия Вены. За стелой была полукруглая колоннада, которую венчала надпись: «Вечная слава героям Красной Армии, павшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками за освобождение наро дов Европы». С задней стороны основания стелы было высе чено: Славься отечество наше свободное, Дружбы народов надежный оплот! Знамя советское, знамя народное Пусть от победы к победе ведет! И рядом: «Отныне над Европой будет развеваться великое знамя свободы народов и мира между народами». /СТАЛИН/

— Извини, что опоздал, — сказал запыхавшийся Годунов, — я успел забежать в Сецессион, а там, оказывается, еще не все готово к выставке; вернисаж сегодня в шесть вечера, а главная картина моей жизни «Миф двадцатого века» еще не установлена; холст немалый — шесть на три, надо все прокон тролировать. Давай так сделаем: я тебя Емельянову пред ставлю и вернусь в Сецессион. Миновав французское посольство, мы завернули в пере улочек, где меж пышной эклектики 80-х годов XIX века приютилась модерная пятиэтажная коробочка из белого мрамора. Среди множества вывесок у крыльца с козырьком бросилась в глаза кириллица — НАБАТ Русский Журнал. На лифте мы поднялись на последний этаж. Годунов нажал на кнопку звонка, возле которой было приклеено набранное славянской вязью название журнала. Дверь нам открыл грузный сутулый человек лет шестидесяти пяти. При виде Годунова его мрачное одутловатое лицо засияло, они пожали друг другу руки и обнялись. — Валентин, может быть, ты слышал, это Геннадий Марков — знаменитый автор политических романов. Емельянов окинул меня вдруг потускневшим взглядом. — Вы что, дружите? — недоумевающе спросил он у Годунова.


86

— Валентин Емельянович, не удивляйся, — Годунов поло жил Емельянову руку на плечо. — Мы — люди цивилизован ные; политические противники обязательно друг друга долж ны по головам дубасить, что ли? Геннадий к тебе, можно сказать, за помощью пришел: помнишь, ты мне как-то гово рил, что в пятидесятые годы к тебе в руки попали документы из русского центра в Вене? Геннадия интересуют материалы, связанные с Сергеем Нилусом, который приходится ему дедом. — Не может быть! — глаза Емельянова блеснули, — вы внук Сергея Нилуса? — Да, по материнской линии, причем я узнал об этом только несколько дней назад. — В общем, господа, вы уж тут сами разбирайтесь в вашем родстве, а я побегу в Сецессион, — заторопился к выходу Годунов. — Сергей, ты куда? — схватил его за руку Емельянов, — мы же два года не виделись, поговорим хоть пару минут. Обняв Годунова за плечи, Емельянов повел его в соседнюю комнату. — Извините, господин Марков, — любезно сказал Емелья нов, закрывая за собой дверь, — klein Moment; можете пока посмотреть наши последние номера там на полке. Я огляделся. Просторная комната была заставлена стелла жами с русскими зарубежными изданиями. Было много жур налов: «Грани», «Мосты», «Новый журнал», тоненькие кни жечки «Часового» — «органа связи русского общевоинского союза», монархическая газета «Наша страна», выходящая в Буэнос-Айресе. На отдельном стенде были все выпуски жур нала «Набат», отличавшиеся хорошей бумагой и многоцвет ной обложкой от прочих эмигрантских изданий. Я взял последний номер и начал листать его с последней страницы. Под рубрикой «Короткие сообщения» там была помещена заметка: ОБРЕЗАНИЕ

ПАПЫ

РИМСКОГО

Наш нью-йорский корреспондент со ссылкой на достоверные источники сообщает, что в синагоге Пентагона состоялся тайный обряд обрезания


87

папы римского. В связи с секретностью церемонии, на ней присутствова ло только минимально допустимое, по иудейским канонам, число лиц мужского пола — так называмый «миньян», или кворум. Вот полный список участников

мероприятия:

верховный

раввин

США

Шиндлер,

Генри Киссинджер, Александр Яковлев, Говард Фаст, Майкл Дуглас, Симон Визенталь, Грегори Пек, Эли Визель, Бруно Крайский и Георгий Арбатов. Процедуру осуществлял сам раввин Шиндлер. Обнаженного папу рим ского на коленях держал Генри Киссинджер. Шиндлер подал римскому первосвященнику бокал красного вина с примесью крови христианских младенцев. Когда папа римский блаженно заснул, Шиндлер оттянул его крайнюю плоть и отрезал хирургическим скальпелем, продезинфициро вав рану спиртом. Рана, между тем, продолжала кровоточить. Тогда Георгий Арбатов, склонившись перед спящим папой на колени, стал зализывать рану. Минут через пятнадцать кровотечение прекратилось. Все присутствующие выпили по бокалу красного кровавого вина. Об резанный папа римский продолжал спать. Те же достоверные источники сообщили нашему корреспонденту, что спустя месяц в городе Чарльстон, в главном масонском храме всего мира папа римский совершил черную мессу перед алтарем сатаны. В Чарльстон он был доставлен в обстановке глубочайшей секретности на борту самолета американских ВВС. На черную мессу в Чарльстон при были все члены американского правительства, ведущие сенаторы и конг рессмены, а также виднейшие масоны всего мира. Среди них — Лех Валенса, Вилли Брандт, Андрей Синявский, Генрих Белль, Эжен Ионе ско и другие. Кульминационным пунктом мессы явилось низложение римским пер восвященником своей папской тиары к подножью статуи Люцифера, на три ступени ниже костей и черепа гроссмейстера тамплиеров Якоба де Молэ. На обнаженную голову папы раввин Шиндлер сразу же надел ермолку. Затем папа на коленях подполз к черепу Молэ и трижды поцеловал его. Черная месса явилась заключительным актом официального подтвер ждения главой римской католической церкви ее безоговорочного под чинения престолу Великого Архитектора Вселенной, то есть Люциферу — Сатане.

В комнату вошли улыбающиеся Годунов и Емельянов. — Все, Валентин, бегу, — сказал Годунов, пожимая Емель янову руку, — посодействуй, коллеге, чем можешь, — добавил он, кивнув в мою сторону. Емельянов сел за редакторский стол под портретом Столы-

88


пина. — Чем могу вам помочь, сударь? Он явно старался походить на представителя первой эмиграции, однако какой-то неуловимый флер советского офи цера сталинской школы все же присутствовал в нем. — Годунов сказал, что вы имели дело с документами из русского фашистского центра в Вене. — Знаю про такой центр. В пятидесятом году американцы поручили мне разбирать некоторые материалы из этого со брания. — Вы так давно на Западе? — В 1948 году, будучи советским офицером, я бежал в американский сектор в Вене. — Среди материалов, которые попали к вам, был рукопис ный свиток десятого века? — Нет, у меня были другие документы, в том числе, свя занные с вашим дедушкой, а свиток к тому времени уже отправили в русскую библиотеку Баден-Бадена. Там он хра нился до 1972 года. — Куда же он делся потом? — После убийства израильской команды на Олимпийских играх в Мюнхене, в Германии распоясалась израильская агентура, поэтому директор библиотеки фон Либхерр решил переправить свиток в более надежное место. — Куда? — Этого я не знаю. — Вы были знакомы с фон Либхерром? — Одно время мы были в тесном контакте. Он даже обещал выделить средства для зарождающегося тогда журнала «Набат», но потом мы разминулись; мне показались подо зрительными его контакты. — В Париже я узнал о его трагической гибели. — Это дело рук МОССАДа. Мне говорили, что в свитке было нечто такое, что вдребезги разбивало всю доктрину сионизма. — Как можно разбить идею национального возрождения какого-либо народа?


89

— Внук Сергея Нилуса — сионист? Вот уж подлинная насмешка судьбы! Вашему деду принадлежит величайшая за слуга по преданию гласности планов мировой сионократии. Я горжусь, что в моем архиве есть машинописный подлинник предисловия Нилуса к одному из изданий «Протоколов». Емельянов достал из нижнего ящика письменного стола красную папку с надписью «Documents» и вынул оттуда два пожелтевших листка: «В 1901 году мне удалось получить в свое распоряжение от одного близкого мне человека рукопись, в которой с необыкновенной отчетли востью и яркостью изображены ход и развитие всемирной роковой тайны еврейско-масонского заговора, имеющего привести отступнический мир к неизбежному для него концу. Лицо, передавшее мне эту рукопись, удостоверило, что она представляет собой точную копию-перевод с по длинных документов, выкраденных женщиной у одного из влиятельней ших и наиболее посвященных руководителей франкмасонства, после одного из тайных заседаний «посвященных» где-то во Франции, этом оживленном гнезде франкмасонского заговора. Эту-то рукопись под об щим заглавием «Протоколы собраний Сионских Мудрецов» я и пред лагаю желающим видеть, слышать и разуметь. Впервые рукопись эта увидела свет только в конце 1905-го года, во втором издании книги моей «Великое в малом и антихрист, как близ кая политическая возможность». Один Господь знает, сколько мною было потрачено от 1901-го по 1905-й год тщетных усилий дать им движение с целью предварения власть имущих о причинах грозы, уже давно собиравшейся над беспечной, а теперь — увы! — и обезумевшей Россией. Но большинство русских людей к разоблачениям еврейских планов отнеслось скептически-насмешливо, как к любому сенсационному пустяку. Сомнение

в

подлинности

«Сионских Протоколов»

не

вызвало даже

серьезной попытки к их проверке. И это в тот грозный час, когда все усилия тайных и явных, сознательных и бессознательных слуг и работ ников антихриста, близ грядущего в мире, устремлены теперь на Россию. Причины понятны, цели известны; они должны быть известны и всей верующей и верной России. За веру, за Царя, Православные, за Дом Пресвятой Богородицы, за родину-мать, святую землю русскую! Сергей Нилус, 21 января 1911 г.»*

____________ * Подлинный текст из книги Записки православного».

Нилуса

«На

берегу божьей

реки.

90


— Судьба часто дает нам не тех предков, — снисходитель но глядя на меня, сказал Емельянов. — Я бы гордился таким дедом. Интересно, а по линии отца кто были ваши предки? — Раввины из колена Данова. Емельянов крякнул: «По фамилии Марковы, что ли?» — Марков — мой литературный псевдоним. Настоящая моя фамилия — Шамес. Емельянов опять крякнул. — Марк Шамес не приходится ли вам родственником? — Это мой отец. Вы его знали? — Мы вместе служили в советской комендатуре в Вене и вместе бежали к американцам... — Как ... бежали к американцам? Мой отец погиб, спа сая тонущую австрийскую девочку! — Про девочку я ничего не слышал, — раздраженно сказал Емельянов, — я знаю только, что вместе с вашим отцом мы переплыли Донау-Канал в районе Фридрихсбрюке и оказа лись в американском секторе Вены, в Восемнадцатом бецирке; с того берега канала — Двадцатый бецирк был оккупирован советскими — раздались выстрелы. Дело было ночью, мы сдались американскому военному патрулю, а утром нас раз везли по разным военным базам американской зоны Авст рии; меня подвергли допросу и проверке под Зальцбургом, а дальнейшая судьба вашего батюшки мне неизвестна. В этот момент у меня, наверное, был такой несчастный вид, что Емельянов, глядя на меня, прослезился. Он, похоже, собирался произнести какие-то слова утешения, ког да в дверь позвонили. — Кто там? — спросил он по переговорному устройству. — Это я — Христиан. Я — только что с аэропорта. — Это мой друг, Христиан Гуни, — пояснил Емельянов, — издатель кипрского еженедельника «Демос». В комнату вошел господин с усиками, возраста Емельяно ва, похожий одновременно на французского актера и турец кого торговца. — О, у вас гости, — растерянно сказал незнакомец, увидев


91

меня. — Не беспокойтесь, я сейчас ухожу, — заторопился я к выходу. — Очень жаль, очень жаль, — Гуни пронзил меня свои ми холодными черными глазами. — Валентин Емельянович, спасибо и... прощайте, господа. Моя машина была запаркована возле французского по сольства, но я прошел мимо нее, пересек покрытую брусчат кой площадь и, совершенно обессиленный, сел на скамейку. Прямо передо мной был фонтан, справа — в неуклюжей позе застыл бронзовый советский солдатик. Как же так, папа? Почему ты бросил нас с мамой и бежал к американцам? Разве ты не знал, что ты значишь для нас? Ведь нам было так трудно без тебя. Мне до сих пор без тебя трудно, папа... Слезы застилали глаза, а я почему-то упорно вчитывался в текст надписи на гранитном постаменте: Гвардейцы! Вы честно служили отчизне От стен Сталинграда вы к Вене пришли Для счастья народа вы отдали жизни Вдали от родимой советской земли. Слава вам храбрые русские воины Ваше бессмертье над вами встает Доблестно павшие Спите спокойно Вас никогда не забудет народ.

21 Сентябрь в центральной Европе, как правило, теплее ленинградского августа. Отдельные теплые дни бывают даже в октябре. Вот таким по-летнему теплым октябрьским днем я сидел с девочками на Шведенплац и угощал итальянским мороженым. Они наперебой рассказывали о школьных впе чатлениях. Оказывается, обе влюбились в нового препода вателя истории профессора Уилкинса. — Представляешь, папа, он прекрасно говорит по-русски. — И у него русская жена. — И он знаком с Солженицыным.

92


— И тоже живет в Вермонте. — И он ужасно красив: высокий, широкоплечий, русоволо сый, настоящий Илья Муромец. — И он пишет книгу о Сергее Нилусе и даже разыскал еще нигде не опубликованный его дневник. Естественно, что уже в понедельник утром я был в каби нете Уилкинса. Он согласился встретиться после уроков в квартале винных погребков, расположенном недалеко от школы. Уилкинс, действительно, был похож на русского красавцабогатыря. Говорил он на прекрасном выученном русском с легким акцентом, причем даже не американским, а скорее каким-то верхневолжским. — Извините за банальную фразу, — начал я, пригубив из зеленого бокала вина, — откуда у вас такой прекрасный русский? — Мидборо-колледж в Вермонте, Джорджтаунский универ ситет и полгода стажировки в Воронеже, там же я и женился на однокурснице; так и живем в любви и согласии. — Он почесал окладистую бороду. — У нас трое детей: Ермолай, Епифан и Алевтина. — Жена работает? — Преподает русский язык и литературу в нашей церковно приходской школе, ну и, разумеется, много занимается с детьми. — Они хорошо говорят по-русски? — Вполне, как и все дети, посещающие нашу воскресную школу. Я преподаю там русскую историю. Кроме того, я — регент церковного хора. — Почему вы решили перебраться в Вену? — Только на год. Мне надо закончить книгу о Сергее Нилусе, пишу ее второй год; мой академический отпуск в университете кончился летом, вот я и решил воспользовать ся возможностью поработать в Международной школе; часов у меня здесь мало, времени много и европейские архивы


93

под боком. — Оля сказала мне, что вы раздобыли дневник Нилуса. — Да, несколько неизвестных страниц. — Как же вам это удалось? — Я нашел его в Берлине... — Сердце у меня екнуло: я уже знал, как он закончит эту фразу, — ... у торговца антиквариа том фон Либхерра. — Как он к нему попал? — С тридцать пятого по сорок четвертый год дневник хранился в русском фашистском центре в Вене, а после войны попал в русскую библиотеку Баден-Бадена. Фон Либхерр был ее директором... ну и сами понимаете. — Я раз общался с фон Либхерром, — осторожно произ нес я, — непонятный старик. За пятнадцать минут разговора с ним я не смог разобраться, то ли он хитрая лиса, то ли погромщик, то ли благородный персонаж из романов про шлого века. — Я знал его чуть лучше. Это была сложная личность. Отрицательных качеств у него было предостаточно, но он был сентиментален и однолюб. Вы знаете, что году в двадцать пятом у него был роман с «Анастасией», той самой, что обьявила себя дочерью Николая Второго. После их разры ва он пытался покончить с собой. Так вот, оказывается, почему старик размяк, когда услы шал, что я звоню Насте! — Это правда, что в русской библиотеке Баден-Бадена в свое время хранился рукописный свиток X века? — Я держал его в руках незадолго до того, как он исчез в 1972 году. — Вы его читали? — Текст написан еврейскими буквами. В принципе, можно было найти к нему ключ, но тема эта в то время меня не очень интересовала. — Меня она как раз интересует. Не представляете, куда мог исчезнуть свиток? — Могу только сказать, что другие древние рукописные тексты фон Либхерр продавал за хорошие деньги православ-

94


ному монастырю Св.Пантелеймона на Кипре. — Ничего о таком не слышал. — Это один из первых православных монастырей. До 1917 года он получал поддержку русского правительства. Сейчас принадлежит греческой православной церкви, из русских монахов там остался только один древний старец. Кстати, в монастыре хранится рукопись «Протоколов Сионских Муд рецов». Попала она туда интереснейшим образом. Ее обнару жил еврей... да, да ... польский еврей... беженец. Вы слыша ли, конечно, о расстреле энкаведистами в Катыни под Смо ленском тысяч польских офицеров; среди них было не сколько сотен евреев; один — выжил: пуля чудом не попала в него. Он прикинулся мертвым, пролежал с трупами до темноты, потом выполз, скрывался в лесах, ушел к партиза нам, а в сорок пятом через Польшу бежал на Запад, оказался в лагере ди-пи в Германии, а оттуда через Кипр эмигрировал в Палестину. — Так как же к нему попали «Протоколы Сионских Муд рецов»? — Дело в том, что до расстрела польских офицеров держа ли в различных лагерях на западе России, в том числе в монастыре в Оптиной Пустыни, превращенном после револю ции в концлагерь. Этот самый еврей и еще десяток офицеров попали в Предтеченский скит, в котором когда-то жили по следние хранители рукописи «Протоколов» — иеромонах Даниил Болотов, известный художник-портретист, а после его кончины в январе 1909 года — монах отец Алексий, бывший инженер. Так вот этот еврей-офицер обнаружил под полови цей тетрадь и, будучи человеком образованным, сразу по нял, на что он наткнулся. Эту тетрадь он хранил на себе постоянно. — Кто вам рассказал всю эту историю? — Палестинский араб, который убил этого еврея в Иеруса лиме во время войны за независимость. Этот араб жив до сих пор и живет на Кипре. Его фамилия Гуни. А польского офицера звали Соломон Шамес. Меня передернуло... Мой дед.


95

Прошло минуты полторы, пока я смог почти нормальным голосом спросить: — Как же этот Гуни узнал все о человеке, которого он убил? — Он забрал документы и бумаги убитого, а история с «Протоколами» была описана Шамесом по-немецки в пись ме, которое лежало в его кармане. Личные бумаги Шамеса Гуни передал в палестинский архив, а рукописи «Протоко лов» подарил монастырю Св. Пайтелеймона. 22 Кипрскую визу пришлось прождать три недели. В Ларнаку я прилетел 6 ноября, в три дня. Через час такси меня доставило до центра Никосии. Номер в отеле «Нептун» был вполне на европейском уровне. Приняв душ, я позвонил единственному своему знакомо му на Кипре — Коле Гагаузову; когда-то в молодости мы вместе бурно проводили время. Отслужив во флоте, Коля поступил на экономический факультет Института международ ных отношений и после его окончания был направлен на работу в «Судоимпорт». Дослужившись до неапольского представителя этой конторы, он попал как-то на большой дипломатический прием в советском посольстве в Риме по случаю годовщины Октябрьской революции. Там он познакомился с Афродитой Конради — единствен ной наследницей крупнейшей в мире империи по торговле сухофруктами. Начался бурный роман, скрепленный совмест ной страстью к кораблям и спиртному. К тому времени Коля был глубоко женат и имел двоих детей. Перетрусившее судоимпортное начальство вернуло Колю в Москву. В Первом управлении люди оказались умнее: там было решено продол жать разработку объекта и довести дело до свадьбы. Жена Коли — Лена — быстро получила развод и трехкомнатную квартиру, государство ей выплачивало алименты в размере полной Колиной зарплаты. Свадьбу начали играть во Дворце бракосочетания, а закончили в красном уголке министерства судостроения; присутствовал сам министр, его замы и люди из

96


Первого управления, игравшие роли родственников жениха. Коле и Афродите был выделен «пентхаус» в правительствен ном доме (соединены две трехкомнатные квартиры и пере оборудована крыша). Однако Афродита предпочитала жить у себя дома. Домов у нее было много — в Неаполе, во Флориде, на Майорке, в Лозанне, — и все же самым люби мым был ее дом на Кипре. Возможно, здесь играло роль ее имя; говорят, ей, в самом деле казалось, что она родилась из морской пены. Моему звонку Коля искренне обрадовал ся. Обещал завтра утром приехать ко мне в Никосию. Вилла у них была в Пафосе, на западном побережье, в трех часах езды от столицы. В десять утра Коля уже был в моем номере — загорелый, подтянутый; алкоголическая припухлость лица удачно скры валась дорогой косметикой. — Какого черта тебя занесло в эту дыру? — Я в очередном поиске. Разыскиваю древний рукописный свиток. След уходит в монастырь Св.Пантелеймона. — Ну так это недалеко от нас. Завтра я тебя туда отвезу. Тебе, наверное, надо к отцу Григорию. Он там у них ведает древними бумажками. — Почему завтра? — Сегодня у меня дела по работе в Никосии. — Разве ты здесь служишь? — В Центре подыскали для меня синекуру. Я заведую советским культурным центром в Никосии и еще курирую еженедельник «Демос» — самое массовое издание на грече ском языке. — Конечно, я слышал про «Демос»; советская пресса часто его цитирует. Гагаузов улыбнулся. — Вот в этом моя работа и заключается. Газета считается независимой, на самом же деле ее целиком финансирует Отдел активных мероприятий. В основном она распростра няется, конечно, в Греции, а здесь просто удобнее все держать в руках. На Кипре у нас все схвачено. Наша агентурная сеть — наивысшей плотности. Нынешний министр


97

иностранных дел — наш человек. Тем обиднее, когда случа ются проколы. Редактор и издатель журнала, некто Гуни, палестинский араб-христианин, который живет здесь десятки лет. Для нас он неплохая крыша — очень богат, известен своими правыми взглядами. Его отец в войну симпатизиро вал Гитлеру, как многие арабы. Сам он отличился в арабоизраильской войне 1948 года, собственноручно убил кучу евреев. Расчет Центра оказался правильным — с каждым днем у газеты росли тираж и влияние; все шло как по маслу; провели несколько весьма удачных активных мероприятий по доказательству подрывной деятельности империалистиче ских центров против стран социализма и всего прогрессив ного человечества. Мы сообщили всему миру, что лобковая вошь была выведена в секретных лабораториях Пентагона; опубликовали «приказ командования НАТО» от июня 1968 года о подготовке к вторжению войск НАТО в Чехословакию в августе того же года; нам удалось «раздобыть» пищевой технологический стандарт американской фирмы «Юнайтед Фуд» на производство мясных консервов из индийских священных коров, похищаемых пакистанскими агентами на улицах индийских городов и деревень. Последнее мероп риятие было наиболее успешным, бурные антипакистанские и антиамериканские волнения в Индии чуть не привели к новой войне между Исламабадом и Дели и к разрыву дип ломатических отношений между Индией и США. И тут где-то месяц назад в правой кипрской прессе поя вилась статья некоего Акашиса, редактора местной коммуни стической газетенки. Этот ублюдок, которого мы всю жизнь кормили, обиделся, что мы вложили миллионы не в его жалкий листок, а в солидную престижную «Демос». Он откры тым текстом заявил, что «Демос» — крыша КГБ. Гуни, конечно, возмутился и подал на него в суд, но, сам понимаешь, история скверная и чем все кончится, неизвестно. Мне надо с Гуни кое-что обсудить. Это займет часа два, можешь пока прогуляться по городу. — Вчера я уже весь город обошел пешком. Мне было бы интереснее познакомиться с Гуни. Я задумал один сюжетец

98


про арабо-израильскую войну. Ты мне позволишь старика полчасика попытать наедине? — Но только не больше тридцати минут, и с тебя десять процентов гонорара в твердой валюте. Редакция «Демоса» находилась в крупном по-кипрским масштабам пятиэтажном здании, облицованном белым мра мором. Кабинет издателя занимал чуть ли не весь послед ний этаж. Блондинка-секретарша мило улыбнулась Гагаузову и что-то произнесла по-гречески. «Это мой друг юности, — порусски ответил Коля, — Катрина сама выучила русский, но стесняется на нем говорить». Смущенно улыбаясь, блондинка провела нас в кабинет шефа. Громадное помещение было украшено гравюрами XIX века, изображавшими виды Палестины. Из дальнего конца кабинета нам навстречу с распростертыми объятиями направился Гуни. Обняв Гагаузова, он протянул мне руку: — Господин Марков, приветствую вас на гостеприимной кипрской земле. — Так вы, оказывается, знакомы? Чего же ты меня разыгры вал? — шепотом спросил Гагаузов. — Я один раз мельком его видел в Вене и тут же забыл. Кто же думал, что он меня запомнит. — Ну ладно, твои дела меня не интересуют, — едва слышно произнес Гагаузов по-русски и громко по-английски доба вил, — Господа, я на полчаса вас оставлю. — Я тоже рад вас видеть, — сказал я, когда Гагаузов затворил за собой дверь. — К сожалению, в Вене наша встреча была такой короткой; тогда я ничего не знал о вашем героическом прошлом: я имею в виду ваше участие в войне с сионистами. Оказывается, в Иерусалиме вам достался цен ный трофей — оригинал знаменитых «Протоколов Сионских Мудрецов». Глаза Гуни ностальгически затуманились. — Это было в первый день войны. Врагу удалось вытеснить нас из Русского Подворья, почти без жертв с их стороны. Я


99

был снайпером и прикрывал наше отступление. Вот тогда-то в библиотеке Подворья я и подстрелил эту парочку Шамесов. — Как парочку? — Судя по документам, это были отец и сын. Я даже помню их имена: отца звали Соломон, а сына — Марк... Господин Марков, вы меня слышите? Вам плохо? Вы что-то побледне ли... Вас интересует дальнейшая судьба «Протоколов»? Я передал их в монастырь Св.Пантелеймона, в Пафосе. — Ах вот как, спасибо, большое спасибо, господин Гуни. Извините, что я отнял у вас столько времени. Вас, я знаю, ждет господин Гагаузов. Перед глазами у меня все плыло, пол шатался. Каким-то чудом я добрался до туалета, закрылся в кабине, сел на крышку унитаза, прислонил затылок к стене и так сидел не знаю, сколько времени — может быть, минут десять, может — полчаса. На дрожащих ногах я добрел до умывальника, сполос нул лицо, покрытое холодным потом, взглянул на себя в зеркало: в лице не было ни кровинки, но я уже был в состоянии спуститься в холл. Полулежа в глубоком кресле, я ждал Гагаузова, моля Бога, чтобы он задержался подоль ше. Прошло, наверное, часа два. Мыслей все это время у меня не было. Была только боль в сердце и застрявшая как пластинка фраза: «Почему, папа, ведь мы с мамой тебя так любили?» До Пафоса мы добрались, когда уже смеркалось. Вилла «Афродита» внешне напоминала знаменитое «Лас точкино гнездо» в Крыму. Внутреннее убранство дома похо дило на выставку дорогого кича: в основном это была под делка под ампир. Вспомнился старик фон Либхерр, сделав ший состояние на страсти нуворишей к «бидермайеру»: отец Афродиты начинал с лавки инжира в Неаполе. Афродита ждала нас в столовой, где все уже было готово к ужину. Круглый красного дерева стол был накрыт на троих. Афродита мало отличалась от своих фотографий в разделе

100


светской хроники женских журналов: худая, миниатюрная женщина с некрасивым, но страстным лицом, чувственным ртом и волевым подбородком своего отца. Отличие заключа лось в том, что она была абсолютно пьяна. — Наконец-то вы приехали, — сказала она, протяги вая мне руку для поцелуя, — а то я от нетерпения вся из лифчика вылезла. Я невольно взглянул на ее плоскую грудь, не нуж давшуюся в бюстгальтере. — Ну что вы туда так недоуменно смотрите, это просто такой покрой платья, скрывающий мои обьемы. Черное в блестках платье было тщательно гофрировано в лифе, дабы создать видимость полноты форм. — Афродита, ну не смущай гостя так сразу, дай ему прийти в себя с дороги. — Настоящего мужчину привлекательная женщина смутить не может, она его может только возбудить. Генри, — обрати лась она ко мне, — вы русский-русский или какой-нибудь... Я не знаю, армянин или грузин? Ваш облик как-то не ассо циируется у меня с представлением о русских. Вот Ник, — продолжала она, указывая на Гагаузова, — типичный, как мне казалось, русский: высокий блондин с татарским лицом; я всегда мечтала попробовать такого, но русские мне не по падались, и вот я встретила Ника и влюбилась. В Москве у нас был медовый месяц в этой жалкой трущобе, которая считалась там правительственным домом. Я сбежала оттуда, потому что у меня был понос от советских продуктов, но там мы были счастливы, а здесь он чем-то озабочен, напряжен, он трахает меня не чаще раза в неделю, а мне нужно каждый день и по нескольку раз. Афродита заплакала, размазывая по лицу краску. — Дорогая, ты устала, может быть, пойдешь спать? — вкрад чиво сказал Гагаузов. — Молчи! Если я сейчас пойду спать, то только с твоим другом или с Клавдией. Она погладила бедро обслуживавшей нас горничной, пышнотелой гречанки лет семнадцати.

101


— Если бы не нежность Клавдии, — продолжала она, не отпуская руки от бедра девушки, я бы окончательно сошла с ума. Я ей так благодарна, так благодарна. Она не может пожаловаться на мою скупость, правда Клавдия? Я ей пода рила точно такой же подсвечник, как этот, только этот позо лоченный, а у нее — из чистого золота. Я впервые обратил внимание на три подсвечника, стояв ших на столе, выполненных в виде раскрытого влагалища. — Это точная копия моей вагины, — сказала Афродита, протягивая мне свой подсвечник. — Возьмите, я его вам дарю. Левой рукой я нехотя взял подсвечник. — Гена, пойдем. — Гагаузов поднялся и взял меня за правую руку. — Не могу больше видеть это блядство. Он отвел меня в мою комнату на втором этаже. Из окна был прекрасный вид на бухту Пафоса, но я, раздеваясь, почему-то не сводил глаз с влагалища Афродиты. — Извини, старик, что тебе пришлось выслушивать всю эту херню. Я хоть терплю это по долгу службы, а тебе зачем страдать? — Гагаузов уверенно вел машину по прибрежному серпантину. — Не комплексуй, я все понимаю. С Ленкой контакт под держиваешь? — Ну а как же? Пишу ей по диппочте, посылки ей и детям шлю. Соскучился я по ним, пацан уже школу скоро заканчи вает. Слушай, Гена, у тебя же громадные связи. Нажми там на соответствующие клапаны. Пусть Центр меня отзовет. Сил моих больше нет. — Поговорю, Коля, кое с кем, поговорю. Ты, главное, не раскисай. 23 Монастырь Св.Пантелеймона тоже напоминал крымское «Ласточкино гнездо». Он был вырублен в нависавшей над морем скале еще в пятом веке и вскоре стал пристанищем трех православных святых.

102


Машину мы поставили на узкой, плохо заасфальтирован ной площадке, рядом со стареньким, разбитым пикапчиком, видимо, принадлежавшим обители. Ко входу в монастырь вела узенькая крутая тропинка. Мы долго стучали в массив ные деревянные ворота, пока не послышалось гулкое шар канье деревянных сандалий о каменные плиты. Зашевелился засов, дверь со скрипом отворилась, и нам наваречу вышел бородатый монах неопределенного возраста в черной заса ленной рясе. Довольно долго Гагаузов обьяснял ему что-то по-грече ски. Монах неохотно односложно отвечал, потом после некоторого раздумья повел нас за собой; молча указав рукой на каменную скамью в тени виноградника, он удалил ся. Вскоре двое молодых монахов привели под руки древ него высохшего старика, похожего на Анастаса Микояна в последние годы жизни. Точно таким запомнился он мне в Ленинграде в 1976 году, на международной рыбной выставке ИНРЫБПРОМ; немощный сталинский сатрап беспомощно пе ребирал ногами, будто крутил педали велосипеда; его факти чески несли рыбный министр Ишков и замминистра Рытов, казненный впоследствии за махинации с икрой. — Дедушка, — обратился к монаху Гагаузов. — Этот человек приехал к вам специально из Москвы. Один из молодых монахов что-то сказал по-гречески и Гагаузов стал кричать прямо старику в ухо, — он разыскивает свиток десятого века!.. ... найденный в Белой Веже! — закричал я ему в другое ухо. Старик зашамкал губами, долго смотрел на меня потух шим левым глазом (в правом было бельмо) и вдруг взгляд его сверкнул. — Знаю, знаю я тот свиток из Белой Вежи. Много сказано там о грехах наших. — Вы его сами видели? — Как же не видеть? Дважды приходил ко мне в руки,


103

первый раз в 1919 году, аж в самой Белой Веже, второй раз году в семьдесят втором... спрятал я его, как того просил немец фон Либхерр, убоявшийся мести народа израильско го. — Так где же сейчас свиток? — Отдал я его, сынок, отдал. Во искупление грехов моих перед народом еврейским, отдал раввину Людмирскому. — Где он живет? — На Святой Земле, в граде Иерусалиме. — Вы сказали, что в девятнадцатом году тоже видели эту рукопись? — Как же не видеть? Я же ее сам и нашел в Белой Веже, вернее сказать, не я, а еврей-комиссар, которого я расстре ливал. — Шамес? — Шамес, Шамес... так звали его. — Старик внимательно на меня посмотрел и уверенно добавил: — А ведь ты его сын. Я так оторопел, что невольно кивнул головой. Старик вдруг повалился со своего стула на землю и стал целовать мне ноги. — Прости, прости меня народ еврейский за все деяния, противу тебя направленные. — Да что вы, дедушка, вы не виноваты передо мной, наобо рот, вы же спасли моему отцу жизнь. Да и не могу я себя целиком причислить к еврейскому народу, ведь мать моя — русская, внебрачная дочь Сергея Нилуса. Старик перекрестился. — Не упоминай имени этого злодея, расчистившего своей сатанинской книгой дорогу Антихристу Гитлеру. Здесь в своей келье храню я эту мерзость, чтобы отдать ее сыну израильского народа, дабы народ этот у себя запрятал ис точник зла, погубивший шесть миллионов его невинных де тей. Старик что-то зашептал, обращаясь к монахам, они удали лись и через несколько минут принесли старинный кованый сундук. Дрожащими руками старик извлек из глубин своей рясы


104

железный ключ. Монахи открыли замок и подняли крышку сундука. Знаком старик показал мне, что я могу заглянуть в сундук. Там лежала тетрадь в клеенчатом переплете и тоненькая брошюра. Я раскрыл тетрадь. На первой странице было огромное фиолетовое чернильное пятно, далее следовал французский текст, написанный разным почерком. Я положил тетрадь на место и взял в руки брошюру. Это был оригинал книги Жоли с автографом автора. — А эта книга как к вам попала? — Мне подарил ее в Галиполи сын генерала Головинского, истинного автора «Протоколов». Головинскому же ее пода рил его тогдашний начальник Рачковский, получивший ее из рук самого Федора Михайловича Достоевского. — И все это я могу взять? — Возьми, возьми, сын мой, освободи мое сердце от тяжести греха. Много, много зла доставил я еврейскому народу, в войну гражданскую, в русской фашистской партии, активистом ее состоя. Благородную и великую нацию еврейскую я мысленно благословляю и прошу у нее прощения за все мои прегрешения, и никогда ничего дурного ей не желаю и считаю первой на свете по значению. Главным образом, за лоно Авраамово. Пусть мировая еврейская община в об мен на эти книги обеспечит в вечное пользование моей семье частою фермою в пять десятин хорошей земли, пять коров, десять кур, петуха, собаку и лошадь, и чтоб я ел вечную сметану, яйца, творог, всякие сласти и честную фарши рованную щуку. Верю в сияние возрождающегося Израиля и радуюсь ему. 24 В телефонной книге Иерусалима Людмирский был только один — Александр. В адресе значился квартал Гило, заселен ный преимущественно новыми эмигрантами. Адрес имел странное обозначение Гило 222/2 — ни дома ни улицы. На


105

расстоянии квартал походил на крепость. Таким он и был на самом деле — еврейская крепость на арабской террито рии. После получаса поисков я наконец нашел квартиру Людмирского. Дверь мне открыл бородатый человек лет сорока, невысо кого роста, с одутловатым лицом пьющего мужчины. Низким хрипловатым голосом он что-то спросил меня на иврите и тут же переспросил по-русски: — Вы к кому? — Мне нужен Александр Людмирский. Я советский писатель Геннадий Марков. — Не может быть. Вы тот самый Марков? Как вы попали в Иерусалим? — Специально, чтобы встретиться с вами. Он провел меня в комнату, заваленную книгами, рукопи сями и пустыми бутылками. В правом углу висело несколько безвкусных современных икон. — Извините за неналаженность быта, — сказал он, сбрасы вая со стула грязное белье. — От меня неделю назад ушла подруга. — Я к вам с Кипра. Отец Григорий сказал, что вы украли у него рукописный свиток десятого века. — Старпер врет. После крещения я решил посетить право славные монастыри на Кипре: мечтал об Афоне, но денег на Грецию не хватило, а Кипр все же под боком. В Святом Пантелеймоне монахи привели меня к старцу Григорию, сказали, что я русский еврей, живущий в Иерусалиме. Ста рик вдруг обезумел, упал мне в ноги и стал просить проще ния за грехи перед еврейским народом. Потом он вручил мне какую-то рукопись, брошюру и свиток. Я взял только свиток, вернувшись домой, прочел его и понял, что его надо спрятать и никому не показывать. — Что же в нем такого страшного? — Это мерзкий русофобский документ. Я полагаю, это апок риф, составленный сионскими мудрецами в Хазарии; очеред ная утка еврейских пропагандистов, направленная на диск редитацию русской истории. Вы знаете, что трехсотлетнее ха-

106


зарское иго было на самом деле более жестоким, чем иго татарское. Да и татарского ига как такового не было, за татарскими войсками стояли отряды евреев-работорговцев и то, что называется монгольским нашествием, на самом деле было первым вторжением еврейского капитала. А если взять «смутное время», когда во главе государства стоял самозва нец Лже-Дмитрий Второй, из сохранившихся документов те перь ясно — единственной целью его правления было бро сить Россию в войну с Турцией, чтобы отнять у нее Палестину и создать там еврейское государство. — Вы всегда придерживались подобных взглядов? — К сожалению, я созрел только в Израиле. Дома в Киеве я был наивным юнцом, полагавшим, что если соседские паца ны называют тебя жидовской мордой, значит тебе, действи тельно, уготована еврейская судьба. С начала семидесятых годов я вел борьбу за выезд; подписывал письма протеста, проводил голодовки, меня таскали в КГБ и я чувствовал себя героем. Я даже посещал занятия в московской ешиве. В большом количестве я писал стишки, которые по форме ничем не отличались от графоманских публикаций в разделе поэзии журнала «Юность», а по содержанию были откровен ным подражанием Бялику. В семьдесят втором году я до бился разрешения на эмиграцию и убедился, что Израиль — это вязкая, прилипчивая страна, что меня окружают люди с чуждой мне ментальностью, что если это и есть евреи, то я к таковым себя не отношу. Теперь моя единственная мечта выбраться отсюда, но как это сделать без специальности, без денег. Я работаю ночным сторожем и пишу статьи по право славному богословию, которые здесь никому не нужны... — Свиток находится у вас дома? — Да. — Я его у вас куплю. Сколько вы за него хотите? — Мне нужно десять тысяч долларов, чтобы через адвоката получить американские бумаги. Мечтаю в Штатах поступить в духовную семинарию. — Сейчас я вам выпишу чек на эту сумму, но получить вы ее сможете только в венском Дунайском банке или в Нико-


107

сии, в филиале Белградского торгового банка. — Все понятно. Сейчас я принесу свиток. Людмирский полез в кладовку в прихожей и вытащил запыленную рваную спортивную сумку. Чихнув, он извлек из сумки пергаментный рулон и раз вернул его, текст был написан таинственными древнееврейски ми буквами. — Жаль, что без переводчика я не смогу это прочитать, — вздохнув, сказал я. — Переводчик вам не потребуется, ведь текст на русском языке. Я вам составлю ключ. На клочке бумаги Людмирский быстро набросал два стол бика букв: слева — еврейские, справа, кириллицей, — звук, который эта буква передает. — Вот вам в виде сервиса бесплатное приложение к свитку. И тогда попутно еще одна просьба: вы не могли бы протол кнуть мои богословские тексты в «Журнале Московской Пат риархии»? — Без проблем. 25 От дома Людмирского до автобусной остановки пешком надо было идти минут пять вниз с горы. По проезжей части пустынной дороги идти было легче, чем по каменистому тротуару. Услышав сзади звук автомобильного мотора, я по сторонился; мимо меня проехал белый «Рено-4». Добрав шись до остановки, я обнаружил, что машина стоит чуть поодаль от навеса с эротической рекламой купальников. Лицо рыжебородого человека за рулем показалось мне по дозрительным, я остановил проходившее мимо такси и че рез десять минут был в отеле. Приняв душ, я со свитком под мышкой вышел на балкон, с которого была видна панорама старого города и улица Кинг-Джордж под ногами. Лучшего антуража для чтения по добного текста, чем сумеречное небо над семью холмами Священного Города, трудно было себе представить.


108

«...И отправился Израиль со всем, что у него было,

пришел


В стране Русь процветают торговля и ремесла. Они все грамотны, и

в

Беэр-Шеву, и принес жертвы Богу отца своего Исаака.

хотя язык отцов они забыли, но пользуются еврейским письмом. Они боятся своих богов, но храмов не строят; идолы их стоят под

И сказал Бог Израилю в видении ночном: Иаков! Иаков! Он сказал:

открытым небом. Домами молитвы служат у них бани; там они бьют себя

вот я. Бог сказал: Я Бог, Бог отца твоего; не бойся идти в Египет; ибо там произведу от тебя народ великий.

ветками березы, стенают и кричат. Жертвенное место у русов — предбан ник; там они ставят страву всяким божествам. Нет отважней воинов, чем русы. Их полчища внушают страх и трепет

Я пойду с тобой в Египет; Я и выведу тебя обратно. Иосиф своею рукою

у соседей. Их отряды доходят до моря Норманнов, по реки Дуна и

закроет глаза твои. Иаков отправился из Беэр-Шевы; и повезли сыны Израилевы Иакова, отца своего, и детей своих, и жен своих на колесницах, которые послал

до самого Рима, их ладьи ходят по Великому морю, огибающему всю сушу. Так жили русы, пока не появился у них царь по имени Святослав.

фараон, чтобы привезти его. И взяли они скот свой и имущество свое, которое приобрели в земле Ханаанской, и пришли в Египет, — Иаков и весь род его с ним. Сынов своих и

109

внуков своих с собою, дочерей своих и внучек

своих, и весь род свой привел он с собой в Египет.

Он

собрал

все

войско свое,

коней

и

всадников,

всех в

полном

вооружении, большое полчище в бронях и со щитами, всех вооружен ных мечами и пошел на хазар. И многие народы пошли с ним, все сидящие на конях, сборище великое и войско многочисленное. Истин

Вот имена сынов Израилевых, которые вошли в Египет с Иаковом,

но в тот день произошло великое потрясение на земле хазарской.

отцом их, вошли каждый со всем домом своим: Рувим, Симеон, Левий

Встрепетали рыбы морские и птицы небесные, и звери полевые и все

и Иуда, Иссахар, Завулон, Вениамин, Дан и Неффелим, Гад и Асир. Вот имена сынов Вениамина: Бела и Бехер и Ашбел; Гера и Нааман, Эхи и Рош, Муппим и Хуппим и Ард.

пресмыкающиеся, ползающие по земле, и все люди, которые на лице земли, и обрушились горы и упали утесы и все стены пали на землю. Так тучная земля хазар стала пустыней.

Когда же вошел Вениамин в дом сына своего Роша, он узнал, что тот

Когда же вернулся Святослав в Киев, появился ему ангел во сне и

поклоняется солнцу и идолу Ваалу. Жена же его и служанки ее осквер

сказал: «Ты, внук Роша, истребил братьев своих и превратил их страну

няли себя идолами тех, к кому ни пристращались. Блудили они и с

в пустыню. Испытующий сердца и исследующий помыслы ниспошлет возмез

египтянами, измяты были груди их; растлевали египетские юноши, всад

дие на тебя: колено твое отныне будет иудейским.»

ники и областеначальники сосцы их и изливали на них похоть свою.

Стряхнул с себя сон Святослав, пошел поклониться Ваалу, но идол

Проклял Вениамин сына своего Роша и ушел Рош с рабами и слугами

не снял тяжести с сердца его. Заплакал Святослав, слезы застлили взор

по морю из страны Египетской в страну Гога и Магога. Привез Рош в ту землю слуг своих и остаток свой и идолов Ханаан ских. Рош умножил себя, подчинил себе все народы от земли Ашкеназ до земли Тогармы. Другие народы стали называть эту землю Русь, а колено Роша русами. Море же, на берегу которого жили русы, назвали Русским. Все народы, прозванные Русью, стали поклоняться идолам Ханаан ским: Ваалу, называемому Белесом, Хересу, называемому Хорсом, Ашима

его, соль разъедала глаза его. И тут кто-то омыл чело его и глаза его ключевой водой. Открыл глаза Святослав и увидел девушку неземной красоты. «Кто ты?» — спросил Святослав. Она ответила и сказала: «Я — Малка, дочь Натана, раввина из Любеча. А еще меня зовут Малуша Никитична». Возлюбил ее Святослав и открыла она наготу свою. Вошел он в ее девственное лоно и она понесла от него. Прослышав про это, Ольга, мать Святослава, разгневалась и изгнала Малку из Киева во Псков. Там у Малки родился сын Владимир. Стал

Нергалу, называемому Симарглой, — и многим другим. По всей земле

он князем Новгорода.

расставили русы своих идолов. Главный же идол у них — Велес, который

Владимира брат его матери Дабран, сын Натана, прозванный Добрыня

Правил же Новгородом вместо малолетнего

есть фаллос с человеческим лицом. Называют же себя русы — Велесовы

Никитич. По своему сложению и равномерности членов был он на вид

внуки.

богатырь и настоящий красавец. Правил Добрыня Никитич Новгородом

Протяжение страны Русь — два месяца пути. Страна эта тучная,

до возмужания Владимира. Учение проходил Владимир за морем, в

изобилующая реками и лесами; земля хлеба, вина и елея. Люди там

землях немецких и франкских. Когда же вернулся он в Русскую землю,

живут каждый под своей виноградной лозой и каждый под своей смо

он стал царствовать в Киеве. Там явился к нему ангел во сне и сказал:

ковницей.

«Искупи вину дедов своих и отца своего. Примири Русь с верой отцов

110


своих. Пусть не будут русы более отступниками. Будешь ты первым кесарем Руси, признавшей Всевышнего. Не будет в мире царств, равных Руси. Будет жить это царство тысячу лет. Во вторую же тысячу лет будет великий исход евреев из Руси, подобный египетскому. И это будет конец Русского царства».

Когда я прочел рукопись, над Иерусалимом опустилась мгла: было видно только звездное небо и подсвеченные контуры старого города, окруженного средневековой стеной. В этот момент, как никогда остро, я ощутил присутствие высшей, незримой, управляемой нами силы. Я заглянул вниз: на улице Кинг-Джордж появились праз дные вечерние прохожие; чуть правее от главного входа гостиницы был запаркован белый «Рено-4». С балкона пятого этажа можно было различить, что за рулем сидит рыжеволо сый человек. После яркого средиземноморского солнца осеннее вен ское небо казалось мрачным и серым, хотя день был солнечный и для здешних широт вполне теплый. Сегодня как-никак одиннадцатое ноября! Господи, четыре дня назад был праздник — шестьдесят пять лет Октябрьской революции; не первый год я встречаю его за пределами родины; здесь он воспринимается иначе, но все равно радостно, но вот чтобы совсем забыть о нем — такое со мной впервые. Что со мной происходит? Неужели я не переживу обрушившиеся за эти месяцы удары судьбы и сломаюсь? Перестану радоваться жизни, сопьюсь, не смогу писать? Нет, нет, только не это, писать — это и значит для меня жить! Геннадий, держись, твоя главная книга еще не написана, а командировка еще не завершена. Свиток и рукопись «Протоколов» надо как-то довезти до Москвы; через диппочту такое не пошлешь, не доверяю; Юрию Владимировичу результаты командировки вручу лично. Будет ли он доволен? Свиток-то, как оказалось, совсем не о том! С другой стороны, разве от меня можно требовать изме нений древнего текста, который я с таким трудом разыскал? Пусть наши идеологи решают, публиковать его или нет.


111

Подружка «ауди» ждала меня в многоэтажном гараже аэропорта Швехат. Приятно возвращаться в город, где тебя кто-то ждет. Нет, в Швехате меня ждали не только автомобили: через боковое стекло я увидел, что у меня на хвосте сидит «вольво», а за рулем в ней все тот же рыжебородый тип, который пас меня в Иерусалиме. Там он появлялся только дважды. На автобусе с туристской группой я спокойно добрался до Хайфы, а оттуда на пароме вернулся в Ларнаку. На все это ушел день, в течение которого я немного пришел в себя, особенно после четы рех часов морской глади. В голове и на сердце все как-то утряслось. Глядя на голубое небо и вдыхая средиземно морский воздух, я перебирал иерусалимские впечатления и решил, что «Рено-4» просто означал рутинное наблюдение агентов «Шин-Бет» за редкими в этой стране советскими людьми. В любом другом случае они могли хотя бы сменить марку машины. «Рено-4» в израильской армии выполняет ту же роль, что «газик» — в советской. И вот теперь опять этот рыжебородый. Темно-синяя «вольво» свидетельавует о серьезности намерений и средств моих оппонентов. Ехать в пансион сейчас опасно. Ничего не остается как свернуть на Симмеринг и потом по Ренвегу добраться до советского посольава, где я все-таки буду в безопасности. На главной развязке возле Гросс-Швехата я собирался свернуть на автобан 10А, но появившийся впере ди трейлер загородил мне дорогу к нужному повороту и я вырулил на пустынное шоссе, которое шло вдоль железнодо рожного полотна. Впереди меня тащился другой трейлер. У железнодорожного шлагбаума сзади меня вновь оказался тот трейлер, который загородил мне сьезд с автобана. Зажи мая меня как в тисках, оба грузовика дотащили меня до пустыря между товарной станцией и кладбищем и там остано вились. Возле кирпичной кладбищенской стены я заметил темно-синюю «вольво». Рыжебородый приближался ко мне; его коренастая фигура показалась мне знакомой. Он остано вился метрах в пяти от меня и знаком показал, чтобы я


112

вышел из машины; я покачал головой; он повернулся в сторону трейлеров и что-то крикнул: из кабины одного из грузовиков выпрыгнул долговязый шофер и открыл заднюю дверцу кабины, где обычно спят водители-сменщики. Обеими руками он вытащил за подмышки лежавшую на сиденье свя занную женскую фигурку. Подхватив ее на руки, он понес ее в мою сторону. Увидев, что это Настя, я выскочил из машины. Последнее, что я запомнил — это страшный удар в затылок и солоноватый привкус крови на губах. 26 Очнулся я в каком-то темном подвальном помещении. Солнечный свет пробивался через два узких окошка, в которых мелькали ботинки и туфли прохожих. Спина и затылок дико ныли; я попытался пошевелиться и обнаружил, что привязан к старому массивному дубовому креслу стиля «арт-деко». Напротив меня, облокотившись о стол, заставленный каки ми-то коробками, приемниками, магнитофонами и видеокас сетами, стоял коренастый рыжебородый человек и, улыбаясь, пил из банки кока-колу. — Ну что, Гена, очнулся? — по-русски спросил он, убавив громкость приемника, передававшего рок-музыку. Голос его мне показался страшно знакомым, но боль в затылке не позволила напрячь память. Стоявший передо мной человек стал медленно отклеивать усы, бороду, начал снимать парик... — Кузя! — вырвалось у меня. — Ну слава Богу, Гена, а то я уж боялся, что ребята тебе что-то в голове повредили. — Зачем тебе этот маскарад и вообще весь этот спектакль? — Для твоей же пользы, Гена. — Выпусти меня отсюда. Я хочу пить. — Не бойся, выпущу. Сперва немного поговорим. Прохоров откупорил банку кока-колы и поднес к моему рту. Жадно выпив все до дна, я глубоко вздохнул и, закрыв


113

глаза, спросил: — Где Настя? — В школе. С ней все в порядке. Никто ее не собирается похищать. У нас не было другой возможности вытащить тебя из машины. — Что с Олей? — Учится. Ждет твоего возвращения. — Где мой «дипломат»? Прохоров вытащил из-под коробок мой чемоданчик; зам ки его были сбиты: на пол упали свиток, клеенчатая тетрадь и брошюра. — Молодец, прекрасно справился с заданием Юрия Вла димировича. — Прохоров нагнулся, поднял все три предме та с пола и положил их обратно в «дипломат». — Ты должен вернуть все это мне. — Я постарался произ нести это как можно тверже, но язык не слушался, и эта фраза сделала меня еще более жалким. — Тебе это повредит и Андропову тоже, — участливо сказал Прохоров. — Вчера, точнее уже позавчера — сейчас утро — умер Брежнев... Как раз когда ты вояжировал из Хайфы на Кипр. Генеральным секретарем будет избран наш человек, Григорий Романов, и Андропову твоему хана. Так что отдай нам по-хорошему твои игрушки, и мы тебя не тронем. Раз решим даже писать детективы и дачу в Крыму не отнимем. — Кто это «мы». — Русские патриоты. — А разве Юрий Владимирович не русский патриот? — Твой Юрий Владимирович Андропов на самом деле — Хаим Гиршевич Майзель, послушное орудие всемирного ма сонского правительства. — О, Кузя, пощади! — с трудом выдавил я из себя. — А вы щадили нас все шестьдесят пять лет, когда подми нали нас под собой? Вы никого не щадили, вы подчинили себе весь мир, но теперь вашему царству приходит конец. Вашего послушного ставленника Брежнева, женатого на пле мяннице Мехлиса Гольдберга, больше нет. Теперь наша цель — не допустить к трону Андропова, ведь до сих пор

114


реальная власть была у него. Его назначение на пост пред седателя КГБ в 1967 году было решающей победой темных сил. Целью его так называемой «борьбы с сионизмом» был перевод еврейства из опоры режима в оппозицию и сплоче ние вокруг сионистов социальноактивной части народа. Огра ничения для евреев в государственных структурах были рассчитаны на радикализацию евреев. Андропов планомерно формирует идеологическую структуру будущего раскола обще ства. Одной рукой он создает в политлагерях оппозиционную идеологию и инфраструктуру, а другой пестует ее будущих лидеров, таких, как Рой Медведев. Непристойное и тошно творное восхваление маразматика Брежнева было сознатель но продуманной тактикой. Социально активная часть русской интеллигенции, мучительно искавшая выход из искусственно созданного брежневского маразма, оказалась пораженной юдофильством и сплочена вокруг Сиона. Национально-патри отическая часть общества оказалась обеднена пассионарным элементом и не смогла возглавить антикоммунистическое движение. Офицеры КГБ, занимавшиеся борьбой с сиониз мом, не могли не понять, что являются частью сионистской структуры. Бросаясь к Андропову за разъяснением, они встречали его ироничный взгляд из-под очков и делали свой жизненный выбор. Разобравшись в чем дело, здоровые силы в КГБ, опираясь на армию (а ее гниль фактически не задела), решили убрать Андропова с нашего пути. Операцию мы начали готовить давно, еще в начале семидесятых годов. Привлекли заграничную агентуру ГРУ. Наш давнишний агент фон Либхерр изъял Беловежский свиток из библиотеки в Баден-Бадене. Андропову подбросили на стол отрывки из свитка, где говорится о величии государства русов и их развитой цивилизации. Андропов клюнул на эту наживку и привлек тебя к поиску свитка. Лучшей кандидатуры, чем ты, трудно себе представить: полуеврей, подбрасывающий в сво их детективах либеральные идейки с согласия Андропова... Ну и, кроме того, сын невозвращенца... — Почему в Комитете никто не говорил мне о побеге отца? — Историю замяли еще в 1948 году. Дело в том, что


115

начальник твоего отца был собутыльником Василия Сталина, служившего тогда в Берлине. Диктаторский сынок велел все документы о побеге Шамеса и Емельянова уничтожить, а в газете группы войск появилась заметка о том, что два совет ских офицера утонули в Дунайском канале, спасая австрий скую девочку. В КГБ нет никаких следов о побеге твоего отца, но у меня есть по этому делу пухлое досье. Прохоров нагнулся и достал с пола толстую папку. — Я собрал ее сам, по своим собственным каналам. Как видишь, к операции «Свиток» мы очень хорошо подготовились. Ты помнишь отца стопроцентным советским патриотом. Видимо, таким он и был, в меру сил жида в буденовке. Я тебе зачитаю один любопытный документ из этой папки: «Начальнику Особого отдела 13 мая 1948 года я шел по Рингштрассе в сторону штаб-квартиры советского командования в Вене, расположенной в отеле «Империал». Вдруг из проезжавшей мимо машины меня окликнул начальник медчасти майор Рапопорт, сидевший за рулем: «Марик, садись в машину, будешь десятый». Не понимая, в чем дело, я сел в машину и увидел там трех своих знакомых офицеров инженерных войск. Когда я спросил, куда мы едем, они заулыбались и сказали «там увидишь». Мы приехали на квартиру Григория Шнейдера, капитана из политуправления. Когда мы зашли в комнату, Шнейдер надел пилотку, поверх нее талес и, раскачи ваясь, начал читать молитву по случаю создания государства Израиль. Остальные восемь человек (себя я не считаю) повторяли слова молитвы за ним. По еврейским религиозным законам для вознесения молитвы необходим «миньен», то есть кворум в десять человек; для этой цели организаторы этой провокации и взяли меня с улицы. Считаю свое присутствие на этом шабаше совершенно случайным. Майор Шамес Марк Соломонович».

Далее следует список участников молебна. Но этот донос твоему отцу не помог. Друзья-особисты сообщили ему о готовящемся аресте. Вот тогда-то он и решил бежать к аме риканцам, потом попал в Зальцбург, потом — лагерь ди-пи в Мюнхене и лагерь еврейских беженцев в Фамагусте. Там он встретился со своим отцом — твоим дедом. Слушать историю моей семьи из уст Прохорова было невыносимо.

116


— Почему вы убили фон Либхерра? — Он слишком много знал о сотрудничестве нацистов с большевиками. Наше государство теперь будет русским на циональным, и мы очень тщательно должны оберегать чи стоту русского знамени. Фон Либхерр знал, что пивной путч Гитлер совершил с помощью ГПУ, а посредниками между ними были русские офицеры, завербованные чекиста ми. Нам не нравились его участившиеся контакты с немец кими спецслужбами. У нас были опасения, что вскоре он начнет «говорить». — Статью в «Красной Звезде» о библиотеке в Баден-Бадене написал ты? — Да. Тебе надо было дать правильную наводку. — А чем вам помешала Бригитта? — Самые опасные для нас люди — разочарованные левые экстремиаы. Таких легко вербуют западные спецслужбы. Нам нужно было оградить Ямского. Он — наш человек. — Что ты от меня хочешь? — Хороший вопрос. К сожалению, операцию со свитком мы затянули. Предполагалось, что ты привезешь свиток в Москву, предъявишь все Андропову, напишешь о своих поисках очередной детектив, русская патриотическая печать на Запа де поднимет кампанию протеста против пропаганды сионист ских фальшивок, порочащих русскую историю и дискредитиру ющих имя Федора Михайловича Достоевского. Кампания найдет отклик в бульварной западной прессе. Контролируе мая патриотическими силами в КГБ газета «Голос Родины» изложит суть эмигрантских претензий к Маркову, потому на эту тему появится статья в «Литературной России», начнется возмущение общественности и по Андропову будет нанесен сильнейший удар. Но в связи со смертью Брежнева и оже сточенной борьбой за власть в Кремле, времени на долго срочную кампанию у нас нет. Свиток сегодня же должен быть в Москве и предстать перед членами Политбюро... Думай. Прохоров открыл банку с пивом и усилил громкость радиоприемника, из которого доносились шлягеры из филь ма «Флэшданс». Вдруг после фразы «She's a maniac, maniac,


117

maniac...» мелодия оборвалась и диктор взволнованно про изнес: «Москва. Сегодня здесь состоялся внеочередной пленум ЦК КПСС. Участники пленума почтили память Леони да Ильича Брежнева. Пленум рассмотрел вопрос об избра нии Генерального секретаря ЦК КПСС. Генеральным секре тарем ЦК КПСС единогласно избран Юрий Владимирович Андропов». Прохоров выронил банку. Пиво брызнуло ему на брюки и залило ботинки. Не замечая этого, он невидящим взглядом продолжал смотреть на радиоприемник. — Развяжи меня, — резко сказал я. Быстро восстановив реакции, Прохоров вынул из кармана швейцарский складной нож с красной рукояткой и разрезал веревку. — Дай мне пить. Прохоров торопливо протянул мне банку с пивом. Я попытался ее открыть, но онемевшие пальцы не слушались. Кузя услужливо открыл банку. Залпом выпив пиво, я бросил пустую банку к его ногам. — Значит так, — начал я, вытирая губы ладонью, — все содержимое моего «дипломата» я везу в Москву; Юрию Владимировичу я отдаю свиток; рукопись «Протоколов» и брошюру Жоли я оставляю в своем архиве. О ваших играх против Андропова я буду молчать, но твои люди должны молчать о моих отношениях с Настей. Выждав секунду, я добавил: — Досье отца ты отдашь мне, идет? — Идет. — Как мне отсюда выбраться? — Мы на Мексико-плац, в одном из магазинчиков, торг ующих всякой мишурой для речных моряков и туриаов из Остблока. Среди лавочников много наших людей. В начале семидесятых пара тысяч советских евреев рванули из Изра иля в Вену в надежде вернуться в СССР. Мы организовали их шумные пресс-конференции, осуждающие империалистиче скую политику Израиля, но назад никого не пустили. Самым настойчивым мы говорили: возвращение надо заслужить.


118

Многих мы очень удачно использовали на, так сказать, подсобной работе: они проводили демонстрации против ней тронной бомбы, помогают нам превращать рубли в валюту, ну а главным образом предоставляют обширную информацию об эмигрантах в Европе и Америке. — Где моя машина? — Она запаркована у самого входа в лавку. Обеими руками я взял «дипломат» (из-за сбитых замков крышка не закрывалась) и направился к двери. — Гена, ты забыл попрощаться. Будь вежлив, нам еще предстоят встречи на этой земле... Ключ от твоей машины у меня. Я обернулся, взял у него ключ. Прохоров нагло улыбался. 27 «Ауди», действительно, была запаркована у самого входа в лавку, над которой была укреплена вывеска: DAWID MOWSESCHWILI. WAREN ALLER ART».* Я включил стартер и, не обращая внимания на светофоры, рванул на Кохгассе. В комнате меня ждала Настя. Жадно целуя меня, она плакала. — Живой, живой, главное, что ты живой! Я думала, что они тебя убили, когда ты свалился на землю после удара по голове. — А что они с тобой сделали? — Не беспокойся. Они действовали вполне корректно. Ну, правда, связали меня, когда похищали на улице возле школы, а потом, после того, как ты вышел из машины, развя зали и отвезли сюда к тебе. — У них был ключ? — Да. — Надо поскорее убираться отсюда. — Куда?

_____________ * Товары всех видов (нем.)


119

— В Москву. — А как же я? — Я возьму тебя с собой. — Я думаю, что я не смогу жить в России. — Возможно. Но я поеду туда не надолго, месяца на два-три. Нужно будет нажать на кое-какие рычаги, и я смогу получить работу за границей, предпочтительно в Европе, корреспондентом газеты или телевидения и... мы будем долго вместе. — Когда ты думаешь возвращаться в Москву? —Желательно завтра. — Останься еще на один день... ради меня, чтобы побыть вдвоем. Проведем ночь в Майерлинге. Это замок под Ве ной, где наследный принц Рудольф и его возлюбленная баронесса Мари Ветсера совершили двойное самоубийство в 1889 году. Мы там должны поклясться друг другу в вечной любви. Это священное место для влюбленных. Там люди не могут лгать. — Пару лет назад в одной венской бульварной газете промелькнула заметка о том, что принц Рудольф и баронесса Ветсера инсценировали самоубийство, а сами бежали в Рос сию и жили в глухой деревне на Украине, и незаметно умерли уже после революции. Я даже собирался написать об этом книгу. — Ты живешь в мире своих литературных замыслов. — В голосе Насти послышались капризные нотки, — а я просто живу, как все заурядные люди. А для заурядных людей Майерлинг — это символ настоящей большой любви. Настя готова была заплакать. Я обнял ее. — Разумеется, мы поедем в Майерлинг. Просто я хотел поделиться с тобой своими прежними литературными задум ками. После того, что со мной произошло за эти полгода, я не представляю, о чем и как я теперь буду писать. Я принял душ, переоделся, бросил в сумку смену белья и рубашку, и мы направились к выходу. На лестнице Настю с ног до головы оглядела соседка из Форарльберга. В левой руке она держала крохотного ребеночка, а правой — спуска-

120


ПОЭЗИЯ

_____________________

ла по ступенькам коляску. Господи, как летит время! Каза лось, еще вчера они с мужем на полу занимались любовью в позе «осенние дни». В машине я включил приемник. Диктор сообщил, что город Набережные Челны переименован в Брежнев и что группа «Опус» вышла на третье место в списках «топ-твенти» в Америке. Переполненный национальной гордостью, диктор предложил соотечественникам еще раз прослушать популярную мелодию: And you call, when it's over, you call it should last. Every minute of the future is a memory of the past. Cause we all gave the power, we all gave the best. And everyone gave everything and every song everybody sings. Then it's live, live is life, live is life, live.*

Александр

МЕЖИРОВ

ТО — ЧЕМУ НАЗВАНЬЯ НЕТ 1 Извини, что беспокою, Не подумай, что корю. Просто, Коля, я с тобою Напоследок говорю. 2

_______________ * И ты молишь о прошлом, чтоб длилось всегда. Но что было с тобой, не уйдет никуда; Наше прошлое с нами, наше прошлое в нас; И каждый день, что ждет тебя — это только миг, что пришел из «вчера». Жизнь есть жизнь, жизнь есть жизнь, жизнь есть жизнь, жизнь.

Только в поезде идущем Или в самолете мчащем Чувствую себя живущим Человеком настоящим, По теперешним законам Даже и не породненным, Слишком занятым собой, (лишком занятым дорогой Утомительно пологой,

122

Неожиданно крутой. Бесплацкартной, угловой Полкой, и своей убогой Жизнью долгой поездной, Где насмешку и хулу Даже и не замечая, На грохочущем полу С кружкой поездного чая В зимнем тамбуре стою, Силясь вспомнить жизнь свою. Жизнь, которая убога. По которой шел, как мог. 3 У войны — войны не много, Только пыль из-под сапог. Видно выписали рано... Недолеченная рана Мне покоя не дает, Ноет, и какой-то ратник Подсадил меня в телятник, Взгромоздил меня народ В поезда и в эшелоны. Всенародно взгроможденный, Еду медленно на фронт. Недоисцелен в Субботу Волжскими госпиталями, Прямо в транспортную роту Попадаю на работу По уходу за конями. По второму эшелону, По второму рубежу, Соблюдая оборону,

АЛЕКСАНДР МЕЖИРОВ

ТО — ЧЕМУ НАЗВАНЬЯ НЕТ

Ковыляю, но хожу, Чтобы, по приказу, вскоре, Рану выходив кой-как, Угодить туда, где море Со свечами в маяках, Где почти что круговая Оборона, где кривая Фронтовая полоса, Где над ней гремят, пылая, Фронтовые небеса, Где в короткие затишья В голове писать начну Первые четверостишья Про войну... не про войну... Если не было такого, Если даже память лжет, Было это, как Исход Из Египта мирового. 4 Было это или нет, Несущественно, пожалуй, Был какой-то срок немалый, Больше трех военных лет, В Лету канувших, не в Лету. Было... не было... Важней Ощущенье, вера в эту Первую реальность дней. И моя ли в том вина, Что жалею, что война, Что меня убить забыла, — Что куда милей она Мне, чем то, что после было, Что военная страда Показалася тогда

123

124


Мессианским двум народам Моисеевым Исходом, Что почти никто не смог Осознать за этот срок. Что Исхода никакого День победный не сулил. Кроме бремени земного И бесчисленных могил. Да и мало кто заране, Победив на поле брани. Понял, что в его сознаньи Побежденный победил. Кончилось и началось... И в конце концов пришлось. Привелось проститься, Коля Тряпкин, истинный поэт, — Потому что получилось То, чему названья нет. Получилось, виноваты В том, что взорван Храм Христа Иудеи—супостаты. На которых нет креста. Превратили рай в харчевню. Трезвый край и в пьянь и в рвань. Раскрестьянили деревню. Расказачили Кубань.

Неужели жизнь для вида Прожили и ты и я. Превратив Псалом Давида В бормотуху бытия. Не сужу — не Судия, — И на старческую ярость. На страдальческую старость Твой псалом спишу скорей. Чем тебе в вину поставлю Или чем тебя ославлю. Ничего, что Петр — еврей, — Ты воспел его когда-то. Не бывает виновата Музыка, — и двери в рай Открывает. Но, прощай...

Получилось, что некстати Мне попался тот журнал. Где прочел твое "Проклятье" И поэта не узнал. Или, может быть, оплошка Эта белая обложка. Под которой только тьма Черная и вопль "Проклятья" Против иноверца - татя,— Строки твоего псалма.

Унесу в котомке тяжкой Только 5-ую статью. Ты в кафешке за рюмашкой Досидишь тоску свою. С милой Музой откровенен Ты бывал по мере сил. Был не Клюев, не Есенин, Не Архангел Гавриил. Ни Захарию о Сыне Ты не благовествовал. Никаких вестей Марии Никогда не подавал. Но поэт — не справа-слева — Ты Заступницей храним В небе своего напева. Звуков райских Серафим. Твой напев туда возьму я. Чтобы на Земле Святой, И горюя и ликуя,

125

126


Слышать, Коля, голос твой, У олимов полунищих Вымогая на пропой На пороге синагоги. Как на паперти скупой.

Многое на свете видел. Много где на свете был. Никого не ненавидел. Не обидел, не забыл. Знал, что все за всех ответим. Всех любил, не разлюбив. Только этим, только этим. Только этим был и жив. Даже тех, кто нелюбовью Мне ответил на любовь. Потому что обнаружил, Что во мне другая кровь. Таня мной была любима. Разлюбить ее не смог, А еще любил Вадима Воспаленный говорок. Даже если это бредни. Даже если просто бред. Даже если в день последний Ничего другого нет. Даже если не по крови, А по слову состою И прописан в русском слове За особенность свою. За терпенья кругового Мандельштамову смолу. Привкус дыма и несчастья, — Деготь совестный труда, — Навсегда — не навсегда, — Сохрани в арийском иге. Неспособном созидать Положительных религий Собственную благодать. Сохрани в арийском мире За трансцендентальный гул Псалмопевческой псалтыри.

Много дней промчалось зряшных, Нашу молодость губя. Но имеется загашник. Несомненно, у тебя. Что в загашнике — не знаю. Только знаю — что-то есть. Может быть, еще услышу От тебя благую весть. От равнины ветер веял Там, где я так долго жил. Верил в то, во что не верил, Вере истово служил, И прислуживал неверью, А теперь стою за дверью, К прошлому повернут вспять. Продолжая повторять: "Мне была Россия — мать" И оплакивать потерю, Иноверующий тать И славянофил — подспудно... Принимать решенье — трудно. Тяжелей — не принимать... 5 На суде Судья Всевышний Спросит строго у меня. Что любил, что ненавидел, И ему отвечу я. Что любил коней и море, Память этих дней и горе.

127

128

Ах, зачем с пути свернул И поверил, что простили, Сам не знаю... Знать, пора Трудным росчерком пера Положить пределы тайне, Выраженной в бормотанье, Дописать и сразу сжечь Лихорадочную речь Одного из малых сих, Вложенную в бедный стих, Непричастный благостыне, Повествующий в унынье Об извечной героине — О толпе... Да, я и сам Осквернял торговлей Храм, Оскверняемый поныне Преступившими порог... Воплем небо сотрясал, Лиру чуждую Исайя В круг пророческий вовлек, И была Глава Шестая Озаглавлена "Пророк". И не молкнет голос в Храме, Полном светлых риз краями, И дозавершить дела Срок пришел. Необходимо Рукописи сжечь дотла, Не оставить даже дыма От земного бытия... Сам же я сказал, что я Постоянный представитель Малых сил, не Промыслитель Осененный высотой, Не пророк и не святой, Но в тебя не верю, гласность



Вижу всю твою напрасность, Неестественность твою, Безусловную опасность, Уголовную статью. Я не жду от жизни чуда, Но, рассудку вопреки, Извлекаю из-под спуда Стародавние стишки, — То, что в оттепель не веря, Раздраженно сочинял Марк Валерий Марциал. 6 Вспоминаю что-то вроде, Что-то сам не знаю что, Что никак не на пленэре И нисколько не Ватто, Что Россия вся, как плаха, От Ивана Калиты, Собирателя Гулага, На которой я да ты, Ты да я — и век от века Кровью плаха залита, И 101-ая верста — Историческая веха. За 101-ою верстой. Где живет народ б о л ь ш о й , Там же проживает м а л ы й Со своей большой виной, Потому что он виновен, Что греховен род людской. Но один какой-то случай В память врезался, запал,

129

130

Я его на всякий случай По привычке записал. Случай необыкновенный, Хоть и вроде бы простой, Что случился предвоенной Незапамятной зимой, — Как по улице Никитской Снеги белые мели, И к писателю коллеги Сотрапезничать пришли, Выпить водки, а не чая, Закусить и покурить И, крамолу исключая, Обо всем поговорить, И, сердца друг другу тронув, Уронить слезу на стол, И меж них Андрей Платонов Тоже ужинать пришел. Под венецианской люстрой Стол по-зимнему накрыт, Всяческие разносолы Возбуждают аппетит, Туго скатерть накрахмалена, И Кустодиев, Шагал На стене заместо Сталина... Только кто-то вдруг сказал, К сотрапезникам добрея: "Все ж приятно, что меж нас Нет ни одного еврея". И никто ему в ответ Не сказал ни да, ни нет. Только встал Андрей Платонов, Посмотрел куда-то в пол И, не поднимая взгляда, К двери медленно пошел,



А потом остановился И, помедлив у дверей, Медленно сказал коллегам: "До свиданья. Я еврей". Воротить его хотели, Но не вышло ничего. Кланяюсь его уходу, — Поклонился бы народу, Что неполон без него. Даже если этот случай Не переживет века, — Подноготную любую Обнажит наверняка, Потому что правдой жизни Правит правда языка. Но за то, что вместе с ним Не ушел в метельный дым, Принял на душу не малый Грех за то, что не ушел, Не покинул этот стол, Этой пиршественной залы, — За великие вины /После мира и войны/, В угол каменной стены Славной родины сыны, Опыт выказав немалый /Суперпрофессионалы/ Трижды бросили меня. И кромешных трое суток, Сразу потеряв рассудок, Пролежал в застенке я. А за что? За то, что шало И прилюдно, прямиком Югославского Маршала Окрестил в 48-ом

131

132

Резидентом на Балканах, Отщепенец и подранок, Взносы принеся в партком. А потом сказал, что скопом За Рублева одного Передвижников великих Всех отдам до одного. А за что? За то... И все же Не за это... Произвол Произволом. Так за что же? А за то, что не ушел На Никитскую, в летучий Горностаевый снежок, — И за то, что этот случай В памяти не уберег. Был я молод, как-то выжил, Кое-как на волю вышел, Но на воле воли нет... И уж если был впервые Недобит в Сороковые, То теперь, на склоне лет, И заточку, и кастет Надо к этому прибавить, Чтобы опыт углубить, Надо все-таки добить, Чтобы родину прославить. 7 Помню, как читал когда-то Перед самою войной Канта из Калининграда, Книгу Логики Большой, Что от зла добра немало На земле проистекло От добра проистекало


ТО — ЧЕМУ НАЗВАНЬЯ НЕТ Обязательное зло, Без которого свобода Невозможна. Такова /Вне добра и зла/ природа И по-своему права. /Что же до императива, Мысль веков превращена В шапку, в заголовок броский На газетной полосе, Чтиво кооператива... Договорная цена... Открываются киоски, Чтобы прочитали все. На заблеванные стогны Выволокли задарма Выстраданную веками Мысль верховного ума/. Но и это все — схоластика Потому, что по Москве Уж разгуливает свастика На казенном рукаве. На двери, во тьме кромешной, О шести углах звезда Нарисована поспешно, — Не сотрется никогда. Темная заходит злоба За неоохотный ряд, — И кощунственно молчат Президенты наши оба. И в молчанье — христиане. Уклонились от родства С тем, кто Савлом был сперва, Стал создателем Христовой Церкви и ее основой. Только высится глава Храма, где цари короной

133

134


_____________ ПУБЛИЦИСТИКА. СОЦИОЛОГИЯ. КРИТИКА

Венчаны, и в электронной Вилле северной молчит Православной веры щит, Мрачный летописец, словно Знать не ведает о том, Что отец его духовный Уж зарублен топором. Или, может быть, об этом Что-то скажет он потом. К мученическому сану Не причислен был Отец. Но возлег ему на рану Мученический венец. 8 Все, быть может, всех убили, А не тот убил того. Но узнать о том у пыли Лагерной возможно, или Не узнать ни у кого. 9 Может... Сам не знаю... Все же... Если б слово хоть одно Ты, поэт по воле Божьей, Произнесть решился... Но Что теперь... Простимся, Коля Тряпкин — истинный поэт. Неужели Божья воля То — чему названья нет.

Эраст ГЛИНЕР

ХВАТИТ 1 Передо мной только что прочитанная «Экономика Катаст роф»— книга Доры Штурман и Сергея Тиктина*. Панорама катастроф, описанных по все еще скудным данным, убийствен ная. Как будто и так уже знаешь немало, но, оказывается, когда со всех сторон обступают страшные тени, пейзажи гибе ли и разорения, картины гибели сотен тысяч и миллионов, то ощущение непредставимой по масштабам катастрофы исто рии уже не может пройти. С ним надо жить и оно, почти только оно, окрашивает видение будущего. Пессимистическое видение! И все-таки, книга заканчивается оптимистической надеж дой: рынок! Насколько же сильно магическое влияние рынка на об щество? Многократно говорилось, что статистически общество — это _____________ * Overseas Publications Interchange Ltd, London, 1991.

136

ЭРАСТ ГЛИНЕР

«большая система». Действительно, общество состоит из мно жества единиц — людей, поведение которых нельзя ни точно предсказать, ни точно учесть. Следовательно, статистическое описание становится потребностью. Но, мне кажется, само по себе это тривиальность. Нетривиально то, что общество, прежде всего, динамическая система, подчиненная зако нам, которые не возникают как статистические средние. Более того, стандартная теория больших систем к обществу вообще непосредственно не применима, так как влияние отдельных лиц на поведение общества может быть совершенно различ ным по силе (один, скажем, принц, а другой — нищий). Поведение общества более или менее определенно не потому, что это среднее от хаотического поведения множе ства лиц (превращаемых статистикой из «единиц» в «нули»), а потому, что оно создается социальными обратными связя ми. Эти связи превращают общество в организованную само приспосабливающуюся систему, которая ведет себя как еди ное целое. Это целое имеет мало общего с «большой систе мой», которая однообразна в пространстве и времени — скорее «большая пустыня», чем арена исторического разви тия. Ближайшей аналогией для общества является не, ска жем, газ из огромного множества одинаковых молекул, а скорее организм, закономерно развивающийся, как и обще ство, благодаря огромному множеству обратных связей. Статистичность подавляется. В типичных ситуациях общество действует «разумно».

ХВАТИТ

137

лицистов, доказавших, что советский строй как социальная структура, нежизнеспособен и должен пасть. И несмотря на воистину титанические масштабы насилия, он действительно пал, причем в терминах исторического времени почти мгновенно. В этом-то мгновенном падении и состоит сегодняшняя трудность. Никто не ожидал, что аналитическое, «книжное» предсказание окажется столь эффективным. Все усилия были направлены на критику строя, и по инерции они все еще направлены на то, чего уже не существует. А теории постсо ветского периода и в помине нет. Лучшие западные специ алисты теряют уверенность, столкнувшись с постсоветской действительностью в натуре. Советские диссиденты, никогда не бывшие скорыми и едиными в своих суждениях, были просто захлестнуты потоком гласности, нивелировавшей зна чение слова. Они невольно уступили свое место на соци альной арене функционерам «советского периода», ставшим самыми ярыми поборниками прав человека и демократии. Но оказалось, чтобы сыграть IX симфонию прав человека, надо иметь партитуру. Зато браконьерам, желающим ловить рыбку, подыхающую в мутной воде постсоветской истории, достаточно было иметь ржавый крючок. Куда ж привела Россию извилистая дорога катастроф? 2 Вот сегодняшние* сообщения информационной програм мы 1-го канала московского телевидения: Министр экономики России: После «отпуска цен на энергоносители, цены на товары и продукты возрастут на 5070%. В феврале объем промышленного производства в Рос сии упал на 1 2 % . Основная опасность сейчас — неплате жеспособность промышленных предприятий. Правительство рассчитывает на займы за границей (как и встарь, айда к

На уровне индивидуума обратные связи возникают как условные рефлексы, формируя высшую нервную деятельность человека. Она в миниатюре воспроизводит структуру общества, а также и (усвоенные воспитанием) табу и мифы, присущие окружению индивидуума. Взаимодействие между людьми про исходит на этой основе. В конечном счете, этим создаются все остальные — социальные — обратные связи, охватывающие группы индивидуумов, а в пределе и все общество. Этим создается структура общества.

______________

То, что общество — динамическая система, показывают многие работы, в частности, и работы исследователей и пуб-

* Это написано 18 марта 1992 г. Но я почти уверен, что в день, когда журнал выйдет из печати, телевизионные новости отразят ту же картину упадка, неуверенности и прострации.

138


варягам?). Конституционный суд России, в связи с предстоящим референдумом в Татарии о независимости, решил: должны быть приняты срочные меры для сохранения целостности России (не правда ли, мысль чисто юридического плана?). Комментатор: в Татарии добывается 23 % советской нефти и расположен крупнейший автостроительный завод КамАЗ. Тата рия награждена орденом Дружбы народов(!). Ельцин: глав ное действовать «аккуратно, постепенно и дружелюбно». Представители краев и областей России, за исключением Татарии и Чечни, парафировали сегодня Федеративный дого вор. (В чем он состоит, комментатор забыл сказать. Да и зачем? Ведь и власти забыли обсудить его в печати. Или в эпоху демократии «не обсуждают»?) Демократический Союз, поддержавший Ельцина на его пути в кремлевский кабинет Горбачева, потерял большинство в парламенте. (Но мавры уже сделали свое дело). Ельцин: вопросы, которые предстоит рассмотреть на встре че глав в Киеве, в основном, военного характера. Они хорошо подготовлены. (Старый боевой конь! Но хорошо бы иметь в правительстве и клячу для сельского хозяйства). Комментатор: Существует проблема безопасности Рос сии(?). Раньше Восточная Европа была первым эшелоном обороны (не первым ли эшелоном нападения?). Белоруссия и Украина — вторым (ничего себе!). Теперь эти эшелоны потеряны. Западный, северо-западный и южный рубежи Рос сии не прикрыты. А для создания обороны нужно время! Поэтому быстро вывести войска из Прибалтики нельзя (насту пит литовское иго?). Комментатор: После вывода войск из Восточной Европы, на территории России оказалось 250 000 офицеров и пра порщиков с семьями, но без квартир. (О солдате ни слова. На гражданке ему, видимо, на все про все хватит и демо билизационной шинели второго срока). В парламенте Белоруссии: «Экономика стала заложницей политики, ведущей к развалу Содружества». Шахтеры Солигорска и автомобилисты Донецка бастуют.

ХВАТИТ

139

Требования: почти пятизначная зарплата. Бурбулис: «Нам сегодня прежде всего нужно согласие, гражданский мир и способность защищать интересы друг друга перед общей программой реформ». А это из сегодняшнего телефонного разговора с Петербур гом: «Я получаю в месяц 700 рублей. Килограмм масла (его называют сливочным) стоит 150 рублей, килограмм сахарного песка 90 рублей, круглый белый 7 рублей. Марка на письмо за границу стоит 5 рублей. Но письмо за границу нельзя теперь опустить в почтовый ящик. Его надо сдать в окно на Главпочтамте. Для этого надо простоять три часа в очереди». Это типичный, хотя и случайно выбранный день. Мы представляли себе падение советской власти, как яв ление апокалипсическое, как падение с полки Большой Со ветской Энциклопедии. Вместо этого мы неожиданно видим «апокалипсис день за днем», как будто страницы рвутся по кусочкам острыми когтями кота Бегемота, изучающего неле пый смысл, который приобретает случайно остающийся текст. Этим ползучим апокалипсисом «советский народ», ко нечно, обязан тактике Михаила Сергеевича Горбачева, который говорил одно и не делал другое. Он оказался как бы в роли булгаковского кота Бегемота. (Впрочем, кот мог творить «вранье от первого до последнего слова»*, а М.С. не мог обходиться без полуправды). Последним актом, придавшим его образу действий абсо лютную законченность, было поддержанное им запреще ние компартии. Совсем в духе этого валяющего дурака, но хитроумного Бегемота, акт запрещения был на са мом деле актом «отпущения грехов». Он снял ответст венность с самих членов партии. Без лишнего шума, они вдруг оказались вне ее ликвидированных рядов, законопослушными русскими патриотами. Вместо сивухи, под запретом оказалась пустая бутылка. Вправе ли кто-нибудь поставить эту тактику в вину Гор бачеву? Ни при каких обстоятельствах. Тактика достигла ____________ * М.А.

Булгаков,

Мастер

и

Маргарита,

гл.

24.


140

цели: погребла советскую систему «полностью и окончатель но». Погребла без кровавой гражданской войны, которая в хрупкий ядерный век могла стать фатальной. Эта цель никогда не была бы достигнута, если бы горбачевская «пе рестройка» не была разрушением. Но не удивительно, что сохранив людей, гротескная пере стройка оставила у власти сивушную номенклатуру, со всеми ее келейными замашками, с презрительным недоверием к тем, кто умирает сегодня, со всеми ее навыками заговорщически «готовить решения». Оправившись от шока, номенклатурная бюрократия обнаружила еще неопределенную, но реальную власть в своих руках и поняла, что ее безопасность, как и необходимость оттереть от кормушек рядовых членов пар тии, требуют поскорее отделаться от всех старых «властных» (как сейчас выражаются грамотеи) структур. Министерства, ве домства, разные службы, вместе с их за годы поднаторевшими рядовыми служаками, часто продолжали интенсивно трудить ся, не зная, что их уже нет. Но их уже не было. Без них развалился и созданный попранной волей народной, единый могучий Советский Союз. Осколки могущества порасхватали номенклатурные нули, ставшие на местах маленькими едини цами. Как принято говорить, «ничего не изменилось». На самом деле, проблема в том, что тем временем хлеб кончился, а ничто не появилось, если не говорить о бес цветной обветшавшей американской порнографии, принятой восторженной молодежью за сексуальную революцию. 3 Поставим вопрос: после того, как советская политическая система бескровно убита, неизбежен ли полный экономиче ский и социальный развал всего и вся? С экономической точки зрения ответ, я думаю, безус ловно отрицателен. Просто необходима аккуратность: уби рая одни обратные связи, надо вводить другие, выполня ющие аналогичные функции. Например, последовательно осуществлять приватизацию, скажем, на основе акционерной идеи, чтобы ослабевающую узду компенсировать ответственно-

ХВАТИТ

141

стью перед акционерами, а план сверху — инициативой снизу. Сохранить на разумный срок (год?) установившуюся кооперацию, поддерживая ее не административными мера ми, а финансовой ответственностью акционерных предприя тий. Промышленные НИИ и КБ переключить на выполнение заказов предприятий и промышленных объединений по реконверсии от плана к рынку. И т.д. Но фактически, на месте отпавших связей оставалась пус тота. Пока функционирует социализм, Одни боятся гибели голодной, Другие власть боятся потерять, И этот вечный двигатель народный, Как в спину штык, вперед нас призван гнать*. Но коль скоро в процессе «перестройки» социалистиче ская власть сникла, термин «вперед» перестал значить чтолибо определенное. Общество могло только метаться в стра хе. Перестав быть целенаправленным принуждением, страх перестал удерживать экономику в нише выживания. В этих метаниях родился спасительный миф рынка** как универсального регулятора экономики, и сразу стал козырем в политической игре. Власть, кажется, не заботило, что гово рить о рынке вне конкретных социальных отношений, тради ций и экономики просто бессмысленно. Если, например, для определенности вспомнить о станов лении рынка в США, то здесь были: население (эмигранты), практически полностью занятое производительным трудом, свободным от опеки сверху; деловая честность как норма социальной морали, на основе которой судебными прецедентами постепенно создава_______________ * Я узнал впервые эти строки, как безымянный лагерный фольклор. Потом я узнал кое-что об их авторе из статьи В.Кагана, Время и Мы, N 56, 1980, стр. 212. ** Стоит ли упоминать, что рынок, на чью магическую силу так уповает ельцинизм, пока что есть еще и рынок предприятий, принадлежащих единственному хозяину, который неспособен оплачивать труд эксплу атируемых им людей?


142

лись правовые нормы; предпринимательство, не отягченное ни сословными ни постпартийными привилегиями, сразу обеспечивающими эко номически весомой социальной группе привилегированное положение на рынке, и этим искажающее и регулирующую функцию рынка и саму рыночную идеологию. Экономическое развитие США сопровождалось появлени ем разнообразных финансовых институтов, стимулирующих индивидуальную активность, и изощренного законодательства, определяющего кодекс конкурентных рыночных отношений. Рынок остался свободным не в большей степени, чем отдель ный индивидуум, права которого ограничены тем, что такими же правами должен пользоваться каждый*. Но, тем самым, этот рынок стал рынком равных прав и возможностей, а не рынком сбыта награбленного. Так было в США. Стимулятором и регулятором экономики рынок, однако, является не всегда. Нужна, по крайней мере, психоло гия предпринимательства, существующая и как господствую щий обычай, и как основа гражданского законодательства. Так например, несомненно, что одна из причин неэффек тивности рынка в Южной Америке — социалистическая пси хология, разделяющая религиозные и мирские ценности и возвышающая первые над вторыми. Другие очевидные при чины: преобладание земельной собственности, не вовле ченной в рыночные отношения, коррупция, меняющая сам характер деятельности, доставляющей богатство и власть. Рынок теряет свои регулирующие функции. 4 Рынок — это необходимый, но далеко не всегда эффек тивный экономический институт. Какие же, интересно, осно____________ * Так, в этой стране уголовно наказуемо получение и исполь зование внутренней информации, т.е. информации о сторонней деловой активности (других фирм, правительства и т.д.), если эта информация недоступна всем конкурентам. Я думаю, в СНГ внутренняя информация, наоборот, основа становления постсоциалистического буржуа.

ХВАТИТ

143

вания у философии ельцинизма предполагать, что рынок будет работать в сегодняшней России? Чем он сейчас является там, кроме арены спекуляции общественным достоянием, ставшим выморочным имущеавом? И не правительство ли, вздувшее цены намного выше затрат на производство, играет ведущую роль в спекулятивной экономике? На чем же основывается ельцинская отчаянная решимость спасти Россию, дав ей рынок — любой ценой? Что, собственно, стоит за идеей рынка, недоступного для рядовых покупателей? Страна, как груда мусора, сброшена в пропасть в расчете, что на дне пропасти почему-то бьет живительный ключ рыноч ной экономики. Если предположить, что перестроечные дея тели стремились перейти к рынку возможно быстрее и безбо лезненнее, то этому помешал ряд их решающих ошибок: А. Перестроечные власти сконцентрировались исключи тельно на пряничных посулах — одним из излюбленных принципов социалистического руководства обществом. Но времена, когда это могло вызвать энтузиазм, прошли. Дозарезу необходимы были новые мощные социальные обратные связи — новый механизм, поддерживающий функционирова ние экономики без кормчего со штыком, прикрытым фиго выми речами, написанными «негром»-референтом. Необ ходима была народная самодеятельность. Единственный путь к этому, я думаю, состоял в превра щении практически всех предприятий и отраслевых объе динений (включая сельскохозяйственные) в акционерные, причем так, чтобы контрольный пакет акций оставался в руках работников предприятия (индивидуальная доля собственности) и у самого предприятия (коллективный па кет). Тогда в решение проблем экономики и управления было бы вовлечено практически все дееспособное населе ние страны и прославленная русская смекалка! Б. В угаре перестроечного словоговорения, аппарат уп равления промышленностью был дезорганизован. Была утеря на инфраструктура экономики и утрачены практически незаме нимые «рядовые» специалисты, хорошо знающие кооперацию в промышленности, людей и ресурсы. Из динамической систе-

144


мы, обьединенной обратными связями, экономика стала превращаться в «большую систему», в нагромождение невза имодействующих частей. Между тем, информация — стержень современной экономики. Поэтому использование старых уп равленческих структур — обладателя многообразной инфор мации — это едва ли не главное условие успеха. Старый аппарат играл бы центральную организующую роль, будучи преобразован в посреднический, оплачиваемый предприяти ями за конкретные услуги, и превращаясь в товарные биржи и консультационные фирмы. Вместо этого, предоставленный самому себе, этот аппарат породил клики, которые предлагают навынос все, что можно вынести, и присваивают то недвижи мое, что сулит большие доходы. (Остальное, обычно требую щее больших капитальных вложений, остается, видимо, для приватизации рабочими и служащими). В. Преобразования в сельском хозяйстве должны были быть опережающими, чтобы реорганизация промышленности, с неизбежными безработицей и хаосом, не проходила на пустой желудок, вызывая прострацию и волнения. Фактически же непроизводительная структура сельского хозяйства так и осталась замороженной. Властям теперь нечем кормить дух преобразований. Вместо отваги свободного предпринимате ля, наступивший голод, изматывающие очереди и боязнь завтрашнего дня рождают у населения только заискивающую предприимчивость раба, ищущего что бы поесть сегодня. Г. Законодательная деятельность властей являлась попыт кой предвидеть и строго регламентировать неизвестные бу дущие экономические процессы и отношения. Правовое обслуживание создающейся рыночной экономи ки, конечно, абсолютно необходимо, но оно должно быть гибким и творческим. Естественно было бы создать сеть ар битражных судов разных уровней, которые принимали бы решения на основе общих принципов и прецедентов. На этом пути вместо права для бюрократов было бы создано право для народа.

ХВАТИТ

145

5 Муза истории когда-нибудь скажет, были ли эти ошибки сознательной политикой, оставившей время, чтобы немногие могли богатеть на фоне всеобщего обнищания. Превращение скромных советских бумажников в несгораемые сейфы было даже не сверхприбылью, ибо исходный капитал, как прави ло, экономически был тождественным нулю. Что ж, может такой и должна быть поступь экономики, которой приходит ся пятиться на сотню с гаком лет назад? Но выделяя перечисленные ошибки среди многих дру гих, я, фактически, хотел охарактеризовать конструктивный путь, который, по самой своей природе вел бы к предприни мательству, регулируемому не властью себе на уме, а рын ком. По характеру этот путь очень напоминал бы... колони зацию России своим собственным населением! При этом, будучи самоуправляющейся, естественно возникающая эконо мика была бы, в основном, вне политической игры. Может быть, это экономическая утопия? Может быть. Но это шанс, тогда как рыночная экономика, создаваемая без формирования социальной среды, которая только и делает рынок эффективным инструментом, это не шанс, а утопия. Гораздо вероятнее, что внутренняя колонизация — это не экономическая, а политическая утопия. В руках, занятых одновременно многими государственными делами, включая главное — крепко держаться за государственное кресло, чем она может быть, кроме утопии? Может ли власть, являющая ся пережитком коммунистического мышления, придти к идее доверить экономику народу? Вспомните! «Идеология при вносится в массы». «Упустить командные высоты смерти подо бно...» Говорят, каждый народ заслуживает свое правительство. Это значит, что правительство Ельцина, с его благими наме рениями и неблагими путями, либо переродится, чтобы стать адекватным уровню своей страны, либо рухнет. Конечно, сейчас на российском горизонте не видно пол итических фигур, поэтому на политической арене вовсю ре-

146


звятся пешки, имитирующие повадки ферзей. Нет и партий, за душой которых было бы что-либо большее, чем магическая сила слов, годных, чтобы критиковать, но слишком неконкрет ных, чтобы управлять. Но в эту эпоху безвременья сущест вует и традиционная миллиардная арена для диспутов — квартирные кухни, где, за чашкой ли цветочного чая или за стаканом водки, «притягательность безоружной истины» (Па стернак) превращается в общественное мнение, которое, со зрев, выйдет на улицы и поднимется до самых вершин опу стившейся власти. Это ознаменует и появление на обкарнанной территории страны нового лидера. Вопрос о будущем — это в первую очередь вопрос не о рынке, а о лидерстве. Настолько ли интеллектуальный и нрав ственный потенциал народа упал, что просто некому стать во главе в принципе возможного процесса обновления? Я ду маю, что ситуация как раз обратная. Это уровень правитель ства (может, имея в виду распад страны, стоит сказать «пра вительств»?) настолько пал, что оно уже не может кооптиро вать в свой состав ум и достоинство. В свою очередь, ум бессилен в окружении правящих дельцов. Может ли исто рия преодолеть этот двойной барьер? К сожалению, вся планета как бы еще живет в предысторический период, когда понятие гуманизма уже появилось на Земле, но не как господствующий принцип, а скорее как беззащитная реакция на массовые жестокость и насилие. Перед этой реалией окажется и будущий лидер. Господи благослови, чтобы он не пытался мановением руки вновь взвить Россию на дыбы!

__________________________________________________

«РОССИЯ: КРИТИКА ИСТОРИЧЕСКОГО ОПЫТА» Диалог между ученым Александром Самойловичем Ахиезером и писателем Юрием Александровичем Айхенвальдом

Противопоставление России и Европы было традиционным отправным пунктом для русской историософии. В коммунистической Стране Советов от этого отправного пункта легко можно было через пересыльные тюрьмы добраться далеко — до самого Магадана. Однако и в этих условиях историософия существовала. Яркий (и не единственный!) тому пример — работа Александра Ахиезера, экономиста, социолога и историка. Двадцать лет назад он начал исследование исто рических путей России, отнюдь не рассчитывая на публикацию своих результатов. В то время был популярен (и сейчас, впрочем, далеко не изживший себя) «научно-патриотический» подход к отечественной исто рии, ничего доброго науке не суливший и принудительно превращавший всякий анализ в апологию русского исторического опыта. Трехтомный труд Александра Ахиезера «Россия: критика историче ского опыта», изданный в 1991 г. Философским обществом СССР, проти-

148

ЮРИЙ АЙХЕНВАЛЬД, АЛЕКСАНДР АХИЕЗЕР

востоит этой тенденции. Апологии он не содержит. «Критика» же в данном случае — это размышление, рефлексия. Автор не противопостав ляет Россию и Запад. Главное в его работе — сближающее сопоставление Европы и России. Ученый констатирует, что модернизация сейчас охва тывает весь мир, традиционалистские общественные структуры теряют спо собность воспроизводить себя. В ходе их модернизации возникают промежуточные общества. Исторически уникальным вариантом промежу точного общества, по определению Александра Ахиезера, является и современная Россия. Тяготея к либеральному нравственному идеалу цивилизованного общества, Россия, однако, находится в промежуточ ном положении: от традиционного общества она во многом ушла, а к обществу либеральному, модернизированному еще только приближает ся. И этот путь нередко оборачивается для людей трагедиями. Я предлагаю читателям запись своей беседы с А. Ахиезером о некоторых основных положениях его труда, связанных с современно стью.

Юрий Айхенвальд Ю. А. С Вашей точки зрения, темпы движения России к современному цивилизованному либеральному обществу за медляют РАСКОЛ, который Вы рассматриваете как существен нейшую в русской истории социально-философскую категорию. Именно «категорию», потому что, имея исторические корни, русский раскол, оторвавшись от этих корней, обособился, стал трудно объяснимым, сущностным явлением российской жизни. У Вас говорится не только о расколе как религиоз ном движении, но и о раскольном антагонизме между «образованным слоем» горожан и деревенской общиной с ее уравнительной психологией; между «начальством» и «народом», всегда противопоставлявшем себя начальству; между неспособными к соглашению партийными группами. Русские расколы идут в разных направлениях, и общество крошится на противоборствующие локальные группы. Трещины раскола проходят и по отдельным людям. В ходе этого междоусобия и в обществе, и в человеке возникают, разуме ется, перемены, — но чаще всего как победы и поражения, а не как результаты эволюционного развития и размышлений. Поэтому вместо переходов налицо перевороты, резкие пере оценки с минуса на плюс и с плюса на минус, — «инверсии»,

«РОССИЯ: КРИТИКА ИСТОРИЧЕСКОГО ОПЫТА»

149

как Вы это называете. Вчерашнего Бога пускают, оскверненно го, вниз по реке; нынешнего Бога ждет судьба вчерашнего, ибо развитие идет путем полярных переоценок, а «медиа ция», срединность, которая в странах, где раскол преодо лен, господствует, в России, стране промежуточной культуры, оказывается бессильной перед инверсионной переоценкой ценностей. Практика раскола, т.е. потенциального междоусобия, по рождает инверсионную «логику» — «логику» прорывов и па тетических жестов (даже когда речь идет о таких прозаи ческих вещах, как рынок), «логику», для которой спокой ное рассуждение, вообще рефлексия, противопоказаны: всегда нужно выбирать «одно из двух». Эта непримири мая двоичность — свойство архаического сознания, по рождающего столь же архаические представления о мире. Сознанию человека общины, идентифицирующего себя со всеми остальными, присуще такое, «манихейское» по типу, деление всего на «доброе», «наше» и «злое», «чужое», зато несвойственны рефлексия и медиация, без которых современные либеральные общества не могли бы существо вать. Разве не являются апологией междоусобия, раскола, строки знаменитой песни Булата Окуджавы: ...Какое б новое сраженье Ни покачнуло шар земной, — Я все равно паду на той, На той единственной, гражданской, И комиссары в пыльных шлемах Склонятся молча надо мной. Романтизация междоусобия не поддается разумному объ яснению; между тем многих, как и меня, глубоко трогали эти строки. Для сознания россиян, даже и принадлежащих к образованному слою, междоусобие, раскол, слишком часто имели почти магическую притягательную силу. И вот о рефор маторе Петре I, разорившем страну поборами, начавшем, в сущности, необьявленную войну против большинства населе ния, говорят как о великом государе. Точно так же роман-

150


тизировали советские писатели сталинскую войну с деревней. Русский патриотизм именно в силу вечного раскола россий ской жизни постоянно оказывался чреват гражданской вой ной. Ю. А. Но не кажется ли Вам, что на наших глазах это констатированное Вами положение меняется? После того, как «тотем», земной бог Сталин, был низвергнут, — нового «тотема» не возникло. В людях стал все больше разви ваться прагматический оппортунизм: дома человек мог са мым резким образом осуждать Ленина и большевиков, на партийных собраниях голосовать за предложенные «свер ху» резолюции, а «медиатором» между этими противопо ложными крайностями было убеждение, что, хотя Октяб рьская революция была, видимо, преждевременной, и на место «кремлевских мечтателей» пришли кремлевские без дарности, но дело сделано, и теперь надо улучшить сущест вующее положение там, где это возможно. Во главе пере стройки оказались люди именно этого склада. И вообще за тридцать с лишним лет, прошедших после XX сьезда КПСС, большинство населения оказалось вне поля действия офи циальной пропаганды. В результате ликвидация КПСС про шла без волнений и протестов со стороны абсолютного большинства населения, развенчание недавнего кумира, Ленина, вызвало возмущение тоже у небольших групп. При этом в России памятники Ленину по большей части уже не трогают. Все это непохоже на «инверсионную» реакцию. Процитированные выше строки Окуджавы при всей их пле нительности — все-таки вчерашний день российского созна ния. Ваш труд по этим двум параметрам — роли раскола и инверсии в истории российской — скорее освещает вчераш нее положение дел, чем трудности грядущего. А. А. Да, можно говорить о глубоких изменениях в массовом сознании. И все-таки инверсия как главный эле мент принятия решений себя не изжила. При исследовании того, как принимаются решения на всех уровнях, мы видим одно и то же: в каждом значимом принятом решении зало жена мина, которая заставляет тех же людей это решение


151

изменить. Трудно назвать какое-либо серьезное решение высшего органа власти, — будь то правительство или Верхов ный Совет России, — которое сразу же после его принятия не было бы частично дезавуировано, частично изменено либо на том же уровне, на котором оно принималось, либо на следующем уровне. Пример тому — приватизация торговли в Москве. Налицо хаотические попытки повернуть принятое решение в противоположную сторону. И это производит впе чатление бесконечного процесса. Это феноменальный факт принятия решений, которые я называю «хромающими реше ниями». Наше общество не доросло до принятия продуман ных, широкомасштабных, последовательных решений. Сейчас мы просто напуганы нашей предшествующей историей и ведем себя осторожно. Мы выбрали либеральные формы, чтобы оградить себя от последствий наших собственных инверсий, наших собственных решений последних семидесяти лет. Рас кол принимает скрытые формы, очень опасные. Ю. А. Но где же Вы видите в «хромающих решениях» инверсионность? Инверсионность — это метания из крайно сти в крайность. А «хромающие решения» могут возникать как результат чрезвычайной, может быть, и чрезмерной осто рожности. И причем тут раскол? А. А. В расколотом обществе одно из проявлений этого раскола в том, что никакое решение по значимому вопросу не может стать общепринятым, невозможен консенсус, де мократическое согласие, при котором в плане личном могут быть и несогласные, но они все же идут на компромисс, более или менее устраивающий всех. Для расколотого обще ства такой общей меры найти невозможно. В сознании са мих людей, только что принявших решение, тут же возникает сомнение, инверсионный рывок в противоположном направ лении, потому что раскол проходит глубокими трещинами по внутреннему миру каждого человека, начинают действовать факторы, которые игнорировались при принятии решения. Ю. А. То есть двойственность, тайная оппозиционность, которую я расценивал как присутствие в человеке разумной срединности, медиации, на самом деле может оказаться

152


внутренней психологической расколотостью, порождающей «хромающие», непоследовательные решения? Стало быть, «оппортунист — прагматик» в силу прежней своей социальнопсихологической природы не может и в изменившихся условиях стать решительным и последовательным реформато ром? А. А. Повторяю: самая неуверенность, лежащая в основе «хромающих решений» — результат раскола в умах и душах тех, кто эти решения выносит. Общество же не оспаривает этих «хромающих решений» потому, что само неспособно принимать решения единые и значимые. Ю. А. Но сейчас принято решение о переходе к рыноч ной экономике. С этим все согласны. А. А. Советская экономика — это псевдоэкономика по существу своему: это огромное хозяйство, оно было автарки ческим, самодостаточным. В нем не было рынка и торговли, а шло распределение. Главный рычаг этого хозяйства — дефи цит. Вся система хозяйственных отношений основывалась на том, что деньги — второстепенны, а основное — владение дефицитом: стеклом, трубами, иконами, пропиской — букваль но всем. Наше общество — сложнейшая система связей по обмену этих дефицитов. Держателем дефицита было государст во. Оно распределяло дефицит; чтобы сохранить систему, заставляло производить дефицитные товары год от году больше (правда, это перестало у него получаться). Теперь хозяи ном, распределителем дефицита может оказаться предприни матель. А ему нужна прибыль. Что проще: повысить цену на дефицит или увеличивать количество и повышать качество дефицитного продукта? Прежде всего повысить цену. И преж ние государственные служащие, ныне самостоятельные пред приниматели, будут повышать цены на свой дефицит. А товаров в продаже от этого не прибавится. Попытка ввести свободные цены в обществе, где господствует система монополии на дефицит и нет конкуренции, — чистое безумие. В сущности, это тоже инверсионный ход. Государство, абсолютный держатель дефицита, — вот кто раньше заботился о потребителе, обеспе чивая одним — пайки, другим — пайки. А теперь кто будет


153

защищать интересы потребителя? Новый «псевдорынок», ры нок монополистов, будет «рынком» для богатых. Вот тут-то и возможен социальный взрыв, когда инверсия сметет все, чего достиг сегодня русский либерализм. Вообще рынок не везде приводит к изобилию. Рынок — условие необходимое — но не достаточное для этого изобилия. Ю. А. Во всех цивилизованных обществах государство определенным образом влияло на рыночные отношения. Я думаю, что и прежде, и теперь главным врагом либеральных реформ в России была и остается некомпетентность властей. Она, а не раскол и склонность к инверсии, определяла «хромающие решения». Для российских властей во все времена была характерна неспособность учитывать социаль ный результат экономических решений. Вот и нынешние «де мократы» у власти, «демократы» из вчерашней номенклатуры, не хотят замечать социальных последавий от собственных неосмотрительных мер. Дело тут в близорукости и своекоры стии, а не во внутреннем расколе, определяющем неспособ ность принимать значимые решения. Лучше в судорогах биться. Бредить при смерти в ночи. Чем вчерашнего убийцу Взять в домашние врачи. Не помню, чьи это строки, но они про нас: сейчас врачуют народное хозяйство его убийцы из административной и пар тийно-хозяйственной номенклатуры. Это не в их возможно стях. А. А. Но почему и сейчас общество выдвигает на руково дящие посты некомпетентных лиц, — вот вопрос! Физически в России всегда существовали умные, просвещенные люди. Но к власти они, как правило не приходили. Борис Ельцин, например, может быть благороднейшим человеком, он во время неудавшегося путча вел себя очень достойно. Но вот он говорит: «Я подам в отставку, если наш план экономиче ских реформ не удастся». То есть: «Если у меня ничего не выйдет, то я вас всех брошу, уйду с капитанского мостика,

154

ЮРИЙ АЙХЕНВАЛЬП, АЛЕКСАНДР АХИЕЗЕР

раз тонущего корабля спасти не могу». Разве это постановка вопроса для серьезного политика? Он должен иметь запас ной план. И он, и его «команда». Нет, нет, система просто не терпит компетентных лиц. Царь Соломон — примем его за эталон мудрости — либо сошел бы с ума, либо отказался бы здесь от руководства, пока его не свергли. Здесь нужен не мудрец, а ловкий человек, который умел бы не выполнять собственных решений. Специфика большевизма в том, что он умел принимать эти «хромающие решения», а интеллигенты, противостоящие большевизму, были на это неспособны: они были последовательны, и в этом была их утопичность. А раскол, который проник до глубин, который вдоль и поперек крошит общество, требует не последовательности, а способно сти менять собственные решения. Поэтому большевизм, кото рый сам является психологическим следствием многовеко вого раскола, исторически уникален. Он впервые в истории создал организационную и идеологическую основу «хромаю щих решений». Однако этот порядок относительно быстро (за 70 лет) себя исчерпал. Ю. А. Не кажется ли Вам, что раскол, о котором Вы говорите, был все-таки в значительной мере следствием чрез мерного давления властей на население этой страны? Рус ские властелины могли быть злыми или добрыми; но все циклы развития России протекали в рамках единоличного более или менее деспотического правления, при этом пра вители, проводя реформы, режим личной власти хотели со хранить. Поэтому ни один из либеральных циклов не был доведен до конца: власть пресекала его в ходе развития, пугаясь своих собственных начинаний. А. А. В оценке роли высшей власти я расхожусь и с Вами, и с большинством историков. Эта деспотическая власть в действительности оказывалась бессильной реализовать свою волю. В русских государях и генсеках мне видятся фигуры трагические. Кого ни возьми — налицо крушение идеалов у этих людей. Александр I был либерал, но не нашел никого, кто смог бы поддержать его идеи. Дело не в Сперанском или «молодых друзьях» царя. Не было более широкой социаль-


155

ной опоры. Николай I говорил, что не он, а столоначальники управляют Россией, и после поражения в Крымской войне этот государь, видимо, покончил с собой. Александр II был убит в момент попытки либерализации страны. Ленин кончил жизнь фактически в заключении; на смену ему шло поколе ние людей, готовых управлять всегда только самыми крайни ми средствами. Горбачев жив, — но уже сейчас можно говорить о трагичности этого человека. Когда мы смотрим на русскую историю, то мы видим много крови, много насилий со стороны власти. Это порождает иллюзию ее могущества. Да, налицо могущество власти в насилиях и разрушениях. Но причина этих насилий — бессилие высшей власти осуществить какие-то конструктивные решения, сдвинуть страну к каким-то существенным изменениям, существенно снизить уровень дезорганизации общества. Мы считаем, что Петр I пытался вырвать эту страну из отсталости, в какой-то степени так оно и было. И его зверства были вызваны отчаянием, что ему это не удается. Сталин пытался идти путем индустриализации, — пусть то была псевдоиндустриализация. И Сталин показал свое пол ное бессилие. Он оставил не ту страну, которую хотел оста вить, а общество, которое само себя постоянно разрушало, — саморазрушающееся общество. Русское государство всегда было слабо в плане позитивных мер. И это не было случай ностью. Это отражало глубокий консерватизм общества, его большинства, его «критической массы». И попытки власти не удавались. Слабость власти отражала расколотость общества. Властители понимали необходимость реформ, но они виде ли, что реформы неожиданно приводят к совершенно деструк тивным процессам. В ходе реформы 1861 года были подо рваны основы государственной власти: помещик перестал от вечать за налоги, перестал быть одновременно государствен ным чиновником. Власть вдохновлялась отчасти идеей сла вянофилов, что у свободного крестьянина все пойдет пре красно. А в результате реформы крестьянин стал все больше замыкаться в своей общине. Государственные нужды — налоги — его ничуть не занимали, власть оставалась чуждой. При этом крестьяне не выдвигали никакой государственной аль-

156


тернативы. Крестьянское движение не имело никакой собст венной политической программы. Крестьянский мир просто замыкался в себе. Возникал локализм, разрушительный для общества. Важно отметить, что крестьяне продавали больше, чем покупали: деньги были нужны прежде всего для того, чтобы платить ненавистные подати, а жить крестьяне стара лись натуральным хозяйством. Правительство оказалось пе ред перспективой полного разрушения общественной и госу дарственной жизни. Эта проблема, к сожалению, игнорирует ся историками. Реформа, между тем, не привела и к осво бождению крестьян. Крестьяне находились в крепостной зависимости не только от помещиков, но и от общины, а от этой зависимости они вовсе не хотели избавляться. Община начала бурно возрождаться в конце прошлого века. Это привело к поражению столыпинской реформы, которая пыта лась общину разрушить, выдвинуть фермера на первый план. Столыпинская реформа захлебнулась в 1912 г. Постоянная борьба крестьян за уравнительность сбрасывала одну фрак цию активного, богатеющего крестьянства за другой. Это при вело к тому, что крестьяне оказались беззащитными перед перспективой коллективизации. Они загнали в ловушку самих себя, а Сталин воспользовался этой ситуацией и создал трагическую систему, опираясь на уравнительные настроения самого крестьянства. Ю. А. Но сейчас в деревне никто уже не мечтает вернуть ся к натуральному хозяйству. Более того: деревня активно тянется к городской цивилизации. Сейчас у деревенских жителей совсем другие потребности, чем во времена Столы пина. А. А. Но остался такой социально значимый фактор, как лютая зависть соседа. Во времена Столыпина для охраны тех, кто хотел выделиться, при переделе земли приходи лось посылать войска. Думаете, сейчас будут милицию посы лать? Ю. А. Милицию скорее пришлось бы посылать против местных аграрных начальников, которые всеми силами ме шают реформе на селе, в частности, выделению фермеров.


157

А. А. Начальство — начальством, но есть такое понятие, как историческая инерция. Новая модель сельского хо зяйства должна «соблазнить» некую «критическую массу» лю дей. Беда наших реформаторов в том, что они не учитывают колоссальной инерционности исторического опыта России. Россия развивалась как антирыночная страна, во всяком случае, страна очень ограниченных рыночных отношений. Стремление потреблять здесь всегда опережало потребность в совершенствовании труда, воспроизводства, способных удовлетворить потребителя. Последние семьдесят лет произ водство расширяли по государственным планам, из-под пал ки. Думая о будущем, этого нельзя упускать из виду. Ю. А. А как Вы полагаете, процесс восстановления хри стианства в России — ведь христианство сближает эту страну с христианскими по культуре странами Запада — будет способ ствовать ее модернизации? А. А. Этика протестантизма помогает развитию экономики и рынку, этика православия к рынку индифферентна, а то и враждебна. Еще Бердяев писал, что славянофилы напрасно отождествляли христианское сознание с сознанием русской общины. Христианизация страны — это было бы прекрасно. Но решение крупных социальных проблем в России шло неза висимо от Церкви. Катастрофа, происшедшая с Церковью при большевиках, — доказательство ее малого влияния на мас сы. Я три года жил в деревне, в Тульской области. Там было много разрушенных церквей. Меня всегда интересовало: кто разрушал, как разрушали. Я видел какое-то глубочайшее рав нодушие к этим церквам. У людей преобладало утилитарное отношение: можно ли устроить склад, мастерскую. Все превра тилось в развалины не в момент каких-то экстремистских действий, а в ходе повседневной хозяйственной деятельно сти местных колхозов, без всякого злого умысла. Порази тельно было равнодушие к этим вещам, потрясающее равно душие! Ю. А. Картина неутешительная... И все-таки, не кажется ли Вам, что с нашими прогнозами, прогнозами людей пенсион ного или предпенсионного возраста, происходил парадокс:

158


мы всегда и с полным на то основанием — особенно после оккупации Чехословакии — пророчили худшее; прогнозы эти как будто сбывались. Но никто не ожидал того, что произошло после прихода Горбачева к власти, — думаю, что и сам Горбачев. Это значит, что в обществе были силы, могущества которых мы не учли. Как нередко бывает с осторожными людьми, отчетливо видящими опасность, мы ее, эту опас ность тотальной победы партдеспотизма в России, преувели чивали. Не стала ли эта боязнь будущего дурной привычкой нашего поколения? А. А. Люди боятся своего недавнего прошлого, — это хорошо, но этого мало. Наряду с расколом и инверсией определенный опыт медиации накапливался, конечно, в на шем обществе. Вообще этот опыт накапливался в русской культуре — и возникали в области литературы, например, потрясающие явления. Однако накопление позитивного опы та, если оно концентрируется в некоторых ограниченных анклавах, социальных группах, может повлечь катастрофи ческие последствия для общества, что особенно очевидно на примере усиления борьбы за уравнительность, начавшей ся в деревне еще в девятисотые годы. Положение в обществе обостряется в связи с ростом дискомфортного состояния, связанного с вынужденными сдвигами в образе жизни, с ухудшением экономической ситуации. Нельзя доводить лю дей до крайности. Иначе инверсионный взрыв смахнет все — и нас, и наши книги. Опять останется ничто — или почти ничто, с которого мы в пятидесятые годы и начинали. Наши прогнозы не могут не учитывать периодически вспыхивающие массовые стремления все перечеркнуть и все начать с нача ла. Ю. А. Даже если это случится, даже если в России возник нет новая деспотическая система — а ведь это и есть то самое начало, с которым мы так давно уже пытаемся покон чить, — мы должны оставить материал, новые тексты, которые потом помогут кому-нибудь в поисках и раздумьях. Наде юсь, что Ваш труд «Россия: критика исторического опыта» окажется исследованием, полезным во все времена. И все же, хотя мрачные прогнозы могут оказаться верными, у меня тоже есть основания для надежды.

____________________________

Алла ГОРЧЕВА

ЕЩЕ ОДНА СТРАНИЦА «Перековка» Деда моего, Алексея Титова, первого в районе председа теля сельсовета, расстреливали, по семейной легенде, и красные, и белые. Первый раз, выбравшись из ямы чудом, он дошел до подворья троюродного брата, где его спасли и укрыли. Жена его, моя бабушка Ольга, тайно прийдя на свидание с мужем, изо всей крестьянской силы двинула его по лицу: почему он приполз к Марии, а не к горбатой Феньке, которая к краю села ближе и на язык строгая. Смеялись мы над этой сказкой вместе с дедом, который, впрочем, ничего не отрицал. В общей сложности отсидев 17 лет до и после войны, он вернулся домой с окончательно разрушенным здоровьем. А когда его дочь, моя мать, вернулась в свою очередь из лагеря, затеяли они почему-то разговор о лагерной газете. — Ну, — сказала мать, — в ней-то всегда праздник. Не знала я тогда, что эта фраза застрянет в моей памяти на всю жизнь. Когда несколько лет назад партийный журнал «Коммунист» написал, что белое пятно нашей истории, кро-

160

АЛЛА ГОРЧЕВА

ме всего прочего — лагерная печать, у меня впервые возник к этой теме интерес. Двадцать лет занимаясь теорией журналистики, я и понятия не имела об этой печати. Мне стало неинтересно все — я мечтала увидеть лагерные газеты. Оставим в стороне тернистый путь получения разрешений, анкет и подписок о неразглашении. В моих руках драгоцен ное свидетельство эпохи, надежно укрытое ото всех, спря танное в самые что ни на есть спецхраны, — газета «Пере ковка», родоначальница советской лагерной периодики, ро дившаяся в 1931 г. на строительстве Беломоро-Балтийского канала. Идея-фикс первого в мире государства рабочих и крестьян состояла в том, чтобы перековать в коллективной мясорубке принудительным трудом «сырые массы заключен ных» и двинуть их на строительство новой жизни. «Пере ковка» — первая газета, которая наряду с политическим и культурно-идеологическим воспитанием, идейно взнуздывала, насиловала заключенных, выжимая из полуголодной, разде той и разутой многотысячной массы промфинплан. Интересна и во многом непонятна судьба первого ее редактора. Сбежав из Канской тюрьмы (Енисейская губерния) в 1911 г., Сергей Алымов до 1917 г. работал в Австралии, в Союзе русских эмигрантов. Что он там делал? Возвратившись через Китай (а злые языки говорят, что там он содержал публичные дома) на родину, он прямиком угодил на Солов ки, где собрал команду и стал выпускать совершенно новую для всего мира газету. Он опоэтизировал принудительный труд, обожал свое детище, его называли «великим певцом великой стройки». Сталину его стихи, видимо, очень нрави лись, потому что после смерти Алымова в 1948 г. личным распоряжением вождя его вдове и детям была установлена пенсия. Архив С. Алымова содержит огромное количество стихов — его собственных и поэтов-заключенных. Поэмы, рассказы, письма, пьесы — все это любовно собиралось Алымовым. Отдельная единица хранения — альбом чуть больше ладош ки с песнями заключенных. Старательно украшенный различ ными рисунками и виньетками автором Николаем Ворони-

ЕЩЕ ОДНА СТРАНИЦА

161

ным, он был затрепан. Видно, часто читали его зэки, не исключая и Алымова. Мне кажется, атмосфера едва ли не реформаторства владела мыслями редактора. В этой школе «переработки» тысяч нарушителей он хотел занять свое ме сто. Как в руках часового винтовка/ Неизменно тверда и чиста,/ Так же твердо и ты, «Перековка»,/ Никогда не сходи ла с поста! — писал он в своей газете. Примечательна «Перековка» не только тем, что знамено вала тип лагерной прессы. Она преуспела в воспитании лю дей. Она внушала заключенным, оторванным от всякой инфор мации, что они живут в прекрасных условиях (рассказы об ужасах капиталистических тюрем появлялись почти в каж дом номере), работают в самой свободной стране мира, что они строят не просто канал, а бессмертное творение рук человеческих. Газета поощряла и организовывала демонстрацию чувств к каналу. Руководители ОГПУ, «славные чекисты» С.Фирин, М.Берман, Я.Рапопорт, печатаясь почти ежеднев но, называли канал не иначе, как «любимый». С. Алымов, вероятно, разделял эти чувства. В красивой рамочке выделе но выступление начальника ГУЛАГа М.Бермана, который ска зал в апреле 1934 г.: «Надо сказать прямо и твердо, что это строительство без горения, без энтузиазма, без того, чтобы отдать всего себя, — нельзя построить, притом в такой короткий срок. Тут надо зажечься для того, чтобы преодо леть огромнейший обьем работ в двухгодичный срок. Мы с вами обязаны построить канал к весне 1936, какие бы трудности перед нами не были!» И тут же Алымов разразился статьей о том, что наш «любимый» канал в 2 раза длиннее Суэцкого, но тот капиталисты, не умеющие строить, воздвигали 3 тысячи лет, а мы свой возведем за год! Не было бы ничего удивительного, если бы эти исполнен ные страстного горения строки появились в любой из совет ских газет времен пятилетки — «Правде», или например, «Гудке», примечательно, что они были обращены к рабам, вооруженным тачкой и лопатой, падающим с ног от непо сильного труда. И все они должны были «зажечься» для

162


того, чтобы «преодолеть огромнейший объем работ». Такие герои, пишет «Перековка», встречались на каждом шагу, га зета пестрит примерами героизма, самоотверженности... Нет, пожалуй, даже эти понятия слабы для выражения того, что делается в душах людей. Заключенный поэт Гарник Шагинян восклицает на страницах газеты: Куб за кубом землю выни мая/ Строим мы республику свою./ Тачка! Тачка! Ты ведь понимаешь?/ Тачка! Пой, как я тебе пою! Нет, они были не просто газетные писаки. Они выполняли задачу — быть пропагандистами, агитаторами, организаторами нового, прогрессивного. Став в заключении инженерами че ловеческих душ, они создали новую фигуру «рабкора», то бишь лагкора — и те, и другие проводили в жизнь планы отца и учителя. Рабы, они призывали любить свое рабство, пре небречь условиями человеческой жизни, быть выше матери альных расчетов. То есть — принудительный труд, как и хотелось вождю, — надо было любить. Известно, что Сталин никогда не был против морального поощрения зэков: он готов был дать каждому орден, но только не сокращение срока заключения. Лагкоры культивировали чувство единства, родства со своей каторгой. Газета почти ежедневно публико вала материалы о том, что освободившиеся люди, бывшие заключенные, не хотят возвращаться домой, потому что дол жны достроить «любимый» канал. Жены разводились с мужь ями, которые стыдились того, что жена — зэчка. Газеты должны были дать понять, что родилась новая, ни на кого истори чески не похожая социальная группа людей, воспевающих свое рабство. Когда листаешь страницы «Перековки», чувству ешь, что нет никаких нравственных преград, которые бы не переступили эти люди. Семья, нация, оставленные на воле дети — все ничто перед сладким сознанием своего рабства. «Перековка» воспитывала своих лагкоров постоянно. Вот несколько лозунгов: «Лагкоры! Разоблачайте притаившихся агентов классового врага! Выводите на чистую воду тех, кто пытается нанести удар нашему строительству!», или: «Разобла чайте лодырей и лентяев! Лентяй — тот, кто выполняет нормы на 100%!», «Классовый враг — тот, кто ворует!», «Лагкор! Ты


163

обязан зажечь энтузиазмом широкие массы лагерников!» Как видим, эти коммунистические невольники в своих корреспонденциях и заметках должны были стать доносчиками, клеймящими позором своих же товарищей-рабов, таких же, как они сами. Они должны были стать как бы надсмотр щиками, толкающими людей на дыбу каторжной работы. Надо сказать, что генерация редакторов ГУЛАГа была очень немногочисленной. Позже, во время войны, в их состав перестали брать зэков, а только вольнонаемных. Такие редактора, как Дзеговский, Малиновская, Барсаков — стали золотым фондом ГУЛАГа. Их перебрасывали из одной газеты в другую, они закрывали собой лагерные кадровые амбразуры, они писали беспрерывно и ухитрялись при этом никакой информации не давать. Но опыт «Перековки», на чавшей свою газетную жизнь с прославления рабства, был непременным атрибутом работы всех лагерных редакторов, вплоть до недавних времен. Над созданием такого человеческого материала и работа ла «Перековка», достигшая на строительстве канала МоскваВолга тиража в 30 тыс. экземпляров. Довольно любопытная ситуация: каждые пять лет страна переживала жесточайший бумажный кризис, сотнями закрывались газеты и журналы, в том числе центральные. Но никогда, ни на один день не прерывался поток лагерной прессы. Все для гулаговской прессы откуда-то находилось. Поистине печать — самое ост рое оружие партии. Двуликий Янус В западной печати уже стало общим местом — объяснять успехи сталинской индустриализации невиданным по разма ху использованием рабского труда. Но было бы ошибкой сводить все только к хозяйственной стороне дела. То есть в конечном итоге создание мощной и военизированной экономики ставилось во главу угла, ГУЛАГу тут отводилась первостепенная роль. В таком контексте само название ве дущей лагерной газеты «Перековка» (в стране выходило еще

164


с добрый десяток газет под таким названием) приобретает роль своего рода двуликого символа. С одной стороны, если верить газете, это — «перековка» классового врага в человека нового общества, строителя новой жизни. Все это, конечно, для внешнего потребления: для читателей-лагер ников, для писателей-инженеров человеческих душ. Вспом ним, как проливал слезы М.Горький, наблюдая за картина ми перековки строителей канала Москва — Волга, как вос хищались Вс.Иванов и В.Шкловский процессом перемалы вания людей! Я уверена, что писатели не притворялись, они верили увиденному. Или что писал о романтике лаге рей тот же А.Макаренко. Но был у этого понятия «пере ковка», этого двуликого Януса, и другой, воистину зловещий смысл, хранившийся, естественно, за семью печатями. Это — превращение нормального, психически здорового чело века в морального урода и раба, способного воспевать свое собственное рабство. В этом и заключалась реальная функция лагерной печати. Не думаю, что истории известен подобный беспрецедентный опыт изничтожения человеческой души с помощью блудливой возвышенной фразеологии. Лишь единицы из когорты лагерных журналистов избежали нравственной деградации. У С. Алымова был заместитель — Борис Глубоковский. На воле, до своего заключения, он редактировал журнал «Рампа и жизнь». Я читала его, на мой взгляд, это — интеллигентное, высоконравственное изда ние. Внимательно просмотрев всю подшивку «Перековки», я не нашла в публикациях Глубоковского никакого восторга по поводу рабской жизни. В условиях соловецкого заключе ния он сумел издать книгу «49» — свои наблюдения над бытом, характером, особенностями языка уголовников. К 1935 году в лагерях ОГПУ и НКВД издавалось уже более двухсот газет и журналов для заключенных. Коммуни стический призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» более не украшал первые страницы лагерных газет. Вместо него появились два других: сталинское изречение «Труд — есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!» и «За пределы лагеря не распространять».


165

О языке лагерной печати можно сразу сказать две вещи: беспрерывно встречается слово «любовь» и армейская лек сика. Любовь в самом высоком, то есть государственном смысле: любовь к народу, стране, партии, социализму, к каналу, пятилетке, и особенно к родному учителю и вождю. В мире, где лились потоки крови, где разрывалась связь поколений, где вытаптывалась сама человеческая душа, в этом мире, слово «любовь» становилось ключевым. Прослав лялись не только вожди, но и начальники-чекисты из НКВД. Многочисленные массы заключенных были поделены на бри гады и отряды, каждый из которых носил имя одного из чекистских начальников или другого вождя. Но в этой любвеобильной гулаговской прессе невозможно было встре тить слово «любовь» в изначальном человеческом смысле. На любовь в ГУЛАГе было наложено железное чекистское вето. Многолетняя подшивка «Перековки» ни разу не упомина ет об этом чувстве. Любовь к противоположному полу, да еще в условиях лагеря, обьявлялась распущенностью, сожи тельство жестоко каралось, как буржуазный предрассудок. Дети как выражение заботы о будущем поколении принима лись как должное, но не как результат любви, не разрешен ной начальством, — в этом смысле любовь была доказатель ством распутства и моральной деградации. Переписка полит отдела ГУЛАГа изобилует примерами гонений на личный состав ВОХРа за сожительство с зэчками. Перековка милли онов ни при каких условиях не допускала ничего челове ческого — все было скрыто за бездушной фразеологией. Однако, если внимательно вглядеться в страницы лагер ных изданий, то не так уж трудно ощутить боль и страдания людей. Их истинную жизнь и настроения выдавали фотогра фии. Вот снимок многоярусного барака — и бесконечное количество голов на ярусах. Или огромная очередь за «премблюдом» — это ударники получали за хорошую работу два пирожка с повидлом. А лица, лица! Провалившиеся глаза, печать бесконечной тоски и страдания... И вот еще: бесчисленное количество заметок о вшах, которые буквально

166


заедали людей. Заключенные предпочитают ночевать и в дождь, и в ветер у барака, чем отдавать себя на растерза ние насекомым. Но ведь и до «Перековки» в стране были тюремные газеты и журналы. Сделаем шаг назад и вспомним о них. О князе Ухтомском К началу 20-х годов первый «укос» российской обще ственной элиты уже сидел в тюрьмах. Дворяне, священни ки, чиновники — более 60 тысяч человек. Из них добрая половина инакомыслящих — «каэров». В местах заключе ния еще пользовались осколками царских тюремных сво бод: крестьянам разрешались отпуска на сельхозработы сроком до трех месяцев, в тюремных мастерских зэки выполняли заказы и сами доставляли их заказчику, в клубах при тюрьмах репетировались спектакли, в которых рядом с осужденными появлялись их близкие родствен ники. В лучших традициях российского милосердия на тюремной сцене почти каждый месяц появлялись Ф.Шаля пин, И.Москвин, звезды мировой величины, а тюремные журналы писали рецензии на эти выступления. Имелись даже тюремные кабаре, которые начальник главного управ ления мест заключения Е.Ширвиндт запретил, как рассад ник буржуазных чувств, особенно, когда были «сальные телодвижения». Работали школы, читались лекции, доклады, нередко на узко научные темы. С 1920 г. интеллигенция в тюрьмах получила разрешение выпускать газеты и журна лы и бросилась издаваться. Исполненные от руки в не скольких экземплярах, часто на стеклографе, гектографе, эти газеты волнуют непосредственностью, зарисовками быта, еще не испорченными тотальной цензурой. Заключенные сами писали в свои газеты, верстали, печа тали, распространяли их в тех городах и поселках, где отбывали свой срок, и тем самым приносили нищающим


167

тюремным ведомствам хоть какой-то доход. На эти изда ния можно было подписаться с воли, а соловецкие жур налы выписывались даже из-за границы. Правда, первые страницы изданий были заполнены разглагольствованиями о классовом подходе и борьбе пролетариата — рождался тот коммунистический слэнг, который уже вовсю царствовал в вольных изданиях. Но зато на оставшейся площади тюркоры и камкоры (тюремные и камерные корреспонденты) писали, о чем им хотелось. Были тут воспоминания о прошлой жизни, ностальгические стихи, исповеди и пока яния. Наивный князь Ухтомский, который сидел в Вятке и участвовал в организации тюремного журнала «За желез ной решеткой», очень обрадовался, что у заключенных есть свой журнал. Редактировал журнал инспектор мест заключения Ю.Бехтерев, который считал, что пресса в ус ловиях несвободы должна стать утешительницей. Ухтомский так и написал в передовой статье: «Выражаю крик души и надежду, что журнал станет утешением». Пока Бехтерев был на месте, журнал увеличивал тираж, рассылался по всей стране. Бехтерев заботливо его опекал. Затем он был пе реведен в Москву на повышение, и весь номер журнала, выпущенный в день его отъезда, был заполнен словами уважения и благодарности к этому человеку. Пожалуй, это впервые в истории ГУЛАГа, когда заключенные сожалели о своем начальнике и благодарили его за то, что он «об легчал» им жизнь. Переехав в Москву, Бехтерев орга низует тюремную печать по всей стране, считая, что она должна стать доступной всем сословиям, сидящим в тюрь ме. Так продолжалось до тех пор, пока в тюремно-лагерную издательскую жизнь не вмешался Андрей Януарьевич Вы шинский. Как-то на глаза ему попался номер журнала «За железной решеткой» с публикациями князя Ухтомского. Журнал привел Вышинского в бешенство. Он усмотрел во всех этих элегических писаниях, грустных стихах отсут-

168


ствие единственно верного классового подхода, что в ла герном журнале печатается «заклятый враг» Советской вла сти князь Ухтомский, который расхолаживает массы заклю ченных. «Мы знаем Вышинского как организатора процессов 1938—39 гг., как палача, проводника сталинской идеологии чисток. Он отправил на тот свет тысячи людей. Однако менее известен он в другой своей ипостаси — как идеолог «перековки» миллионов заключенных, как инициатор ис пользования прессы для оболванивания людей, сидящих за решеткой. «Мы объявляем новый взгляд на тюрьму», — писал он. И отныне заключенные, как все на воле, должны были ударно работать, жить в нечеловеческих условиях, но ощущать себя строителями нового общества. Вышинский организовал выпуск уникальной книги «От тюрем к воспитательным учреждениям», где юрист В.Шестакова дала обзор лагерной прессы. Никаких стенаний, пе реживаний и страданий — мы все вместе, дружно идем на строительство нового общества. Что же касается князя Ухтомского с его надеждами и гуманными идеалами, то в журнале он больше не печа тался. Я пыталась найти какие-то следы его пребывания в Вятке. Но пока ничего не получилось...

Шаг налево, шаг направо Тюремный забор отделял лагерь от воли чисто условно: жизнь была одинакова по обе стороны. И когда читаешь лагерную прессу, поражаешься ее сходством с изданиями на воле. Слепое копирование. Если бы не знать, что государство любой ценой засекречивало многомиллионную армию рабов, то мог бы возникнуть вопрос: зачем вообще эта пресса запрещалась к выносу? И там и здесь — одно и то же: промфинплан, социалистическое соревнование, па фос пятилеток, любовь к вождю. И только от фотографий нельзя было оторвать глаз — маски, ни одного живого


169

лица. В этом, впрочем, была своя закономерность. В мире, где эта печать издавалась, другой она не могла быть. Живое слово, живая мысль, способная вызвать в душе отклик, несет в себе классовую опасность. С довоенных времен в лагерных газетах нельзя было указывать: дис локацию лагеря, почтовый адрес, какие-либо географиче ские точки, реки, горы, города, поселки. Выработался спе цифический стиль, главная особенность которого — запол нить газету и ничего не сказать, кроме процентов выра ботки. Универсальный текст этот звучит так: «Бригада, воз главляемая Петровым, успешно и по-боевому выполнила задание по копке картофеля». Этот же текст в донесении политотдела: «По колено в воде и снегу заключенные уби рали картофель и добивались высоких производственных показателей». Из этих сообщений никогда не поймешь, что дело было на БАМе в 1946 году. И, наконец, о газетах для личного состава ВОХР. От казавшись от царских званий и сословий, Советская власть тут же ввела свои. В издательской деятельности ГУЛАГа это проявилось особенно ярко. Там, на воле, каждый желающий мог, скажем, выписать газету «Правда», независимо от социального происхождения. В тюрьме же газеты издавались для строго обозначенной аудитории, и эти информационные потоки не должны были перемешивать ся. Вот одна из газет для вольнонаемных «За темпы и качество», выходила в 1938 — 1941 гг. для работников Амурского строительства. Ее также нельзя было выносить с территории лагеря, читать полагалось только на работе. В одном из номеров за 1941 г. читаем следующее: «В лагере есть детдом, где содержится 99 детей. Их родители погибли в огне революции». Но были газеты, что издавались для вольнонаемных и заключенных одновременно — с целью «развертывания между ними социалистического соревнования». Выходили

170


и специальные газеты для колоний «малолетних преступ ников». Была пресса и для администрации лагерей, работ ников ОГПУ и НКВД — ее нужно было не только читать внутри лагеря, но и не оставлять на столе, а прятать в сейф под ключ. Вот, например, до сих пор засекреченный журнал «Бюллетень НКВД. Детские колонии». Я прочла всю подшивку этого журнала до 1948 г. Разъяснение докумен тов партии и НКВД, опыт работы с малолетними преступни ками, перековка юных уголовников-рецидивистов — все те же знакомые темы. Но главное — и в вохровской прессе — опять же труд. И подвиг, героический подвиг вохровца. Начальство по нимало, что стрелки, несущие охрану лагерей, не больно высокого образования, и поэтому в газетах постоянно повторялись несколько клише: нести охрану заключенных патриотично, необходимо быть бдительным, выполнять ус тав любой ценой. Вот снимок немолодой усталой женщины. Газета сообщает: стрелок охраны ИТК N 6 в Башкирии Шевченко зимой 1941 г. на лыжах более 120 км, в мороз около 50 градусов, преследовала «опасного» беглеца. Выследила, привела об ратно в лагерь. Конечно, восторгается корреспондент, она получила награду, но не ради нее она старалась, а «пред анно соблюдая устав». В газете Севвостлага — очерк о стрел ке охраны Федоренко, который за год задержал 24 беглеца и предотвратил «диверсии на двух электростанциях Дальстроя». Шаг налево, шаг направо — стреляю без предупрежде ния... Вохровцы — особая группа, стоящая между начальст вом и лагерной массой, оторванная от семей, годами не видящая своих детей и родителей, представляла к концу войны предельно усталую, озлобленную массу. Один факт: когда пришло после войны разьяснение, что демобилиза ции для них не будет, среди охранников началась эпи демия самоубийств. Была создана даже специальная ко миссия, которая пришла к выводу о «низкой политико-вос-


171

питательной работе». Для демонстрации уровня тех, кто занимался воспита нием охраны, приведем письмо замначальника политот дела ГУЛАГа подполковника Рыбакова, написанное им в 1949 г.: «В связи с запросами некоторых замначальников охраны по политчасти о том, чем заниматься в системе политзанятий после изучения биографии тов. И.В.Сталина, политотдел ГУЛАГа разъясняет: там, где закон чено изучение биографии тов. И.В.Сталина, организовать повторное изучение пройденного материала». Конечно, охране жилось лучше, сытнее, но и она была подобна бесправному, угнетенному скоту, на который не распространялись законы. Переписка ГУЛАГа хранит траге дию многих судеб. Вот, например, донесение начальника политотдела Ивдельлага. Он докладывает, что стрелок И.И.Нарожный, находясь на гауптвахте, написал на стене: «ВОХР — ярмо деспотизма». В донесении не оспарива лось написанное, однако сообщалось, что стрелок аресто ван и предан суду. Так что в этой бесконечно дремучей среде нет-нет да и раздавался живой человеческий голос — раздавался, чтобы тут же быть задушенным, задавленным в этом царстве смерти. Кажется, уже все известно нам про сталинский ГУЛАГ. Но идут годы. Открываются архивы. И мы узнаем все новое и новое. О сокрушительной силе зла. И безмерной сла бости человека.

____________________________

172

___________________________________________________

Виктор ПЕРЕЛЬМАН

ТЕАТР АБСУРДА Комедийно-философское повествование о моих двух эмиграциях. Опыт антимемуаров СОДЕРЖАНИЕ: ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РОДИНА, ТЕКСТЫ И Я Нью-Йорк; Правительство в изгнании; Шинау; Израиль; Бейт-Бродецкий; Рувен Веритас и другие; Снова Нью-Йорк; «Свободный мир»; Мой иностранный паспорт; Дядя Сол; Под знойным солнцем Тель-Авива; Что нужно бедному ев рею?; Дом, в котором я жил. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗАЛП «АВРОРЫ» Инженер Сэм Житницкий; «Оплот Израиля»; Мы жили... Мы ждали; Судьбоносный день; Сага о черемухе. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. НАХМАНИ, 62 Мой Атлантик-Сити; Лорд Шацман и его персонал; Про Мейерхольда и Ворошилова; Странная штука — жизнь; Ле фортовская одиссея; Ленин-Бланк и наша эмиграция; Мать и мачеха; Пир победителей; Облака плывут, облака. Книгу можно заказать в редакции «Время и мы». "TIME AND WE", 409 HIGHWOOD AVENUE LEONIA, NJ 07605, USA Tel. (201) 592 - 6155 Цена книги 10 долларов. В книге 254 стр.

___________________________________________________

Ефим

МАНЕВИЧ

ПОМОГИ БРАТУ СВОЕМУ «Нe суди превратно пришельца... Помни, что и ты был рабом в Египте...» Второзаконие 23:17 Новый 1992 год мы с женой встретили в Тель-Авиве у друзей. Скромная по американским понятиям квартира, хотя и купленная недавно за 220 тысяч долларов, была полна гостей, наглядно демонстрировавших, как действует израильский «плавильный» котел. Сабры (рожденные в стра не), ватиким — старожилы, приехавшие 20 и 40 лет назад, совсем свежие репатрианты — олим, что означает «восходя щие», ибо идущие к Иерусалиму «восходят» к нему. Все мы происходили из разных стран и говорили с непохожими акцентами на древнем языке, объединявшем нас. Старожилы одеты подчеркнуто свободно и элегантно, новички сохраняют чопорный советский костюм и галстук. Мы приехали в Израиль после почти пятилетнего отсутст вия. За эти годы страна отстроилась, появились новые, со временные автострады, изобилию и изяществу товаров в витри нах центральных тель-авивских улиц Дизингоф и Алленби

174

ЕФИМ МАНЕВИЧ

могут позавидовать многие города мира. Повсюду стало за метно чище, и израильтяне шутят по этому поводу: «Приеха ли русские профессора и подмели Израиль». Действительно, израильская мусорная гильдия по своему составу могла бы посостязаться с иной Академией наук. Говорят, что Париж и Неаполь сгорают от зависти к Тель-Авиву, где теперь на каждом углу стоит уличный музыкант, исполняющий для про хожих иногда целые кантаты. Израильтяне говорят, что каж дый советский еврей, спускающийся по трапу самолета в аэропорту Бен-Гуриона несет в руках скрипочку. Но если у него нет скрипочки в руках, не волнуйтесь, значит, рояль едет в багаже. Когда-то обучать детей игре на музыкальном инструменте считалось в Израиле роскошью. Теперь музы кальное образование стало общедоступным: за гроши можно купить советские музыкальные инструменты и за копейки мож но нанять учителя музыки — выпускника советской консерва тории. Мы прожили в Израиле почти 12 лет, приехав в конце 1972 г., предварительно просидев в Москве год в качестве отказников. Последние восемь лет мы живем в Америке, где нас часто спрашивают: «Как израильтяне отно сятся к новоприбывшим?» Невозможно ответить на этот воп рос однозначно, потому что сами понятия «израильтяне» и «новоприбывшие» не имеют четких границ. В 1972 г. нас поражали непонимание и взаимная неприязнь, возникшие между «ватиким» — старожилами, приехавшими в страну из Восточной Европы всего каких-то 20 лет назад и новыми репатриантами. На новогоднем вечере, с которого я начал свой рассказ, то же взаимное неприятие царило между русскими евреями, которых разделяли лишь наличие или отсутствие пятнадцати-двадцатилетнего стажа пребывания в стране. Вспомнился старый припев «кше ану бану» — «вот когда мы приехали», — который безмерно раздражал нас в 72-ом году. Теперь уже эту фразу часто повторяли репатри анты 70-х годов, сами претерпевшие в свое время немало обид от ватиким. Но даже самый поверхностный экскурс в прошлое показывает, что история эта повторилась уже не в первый раз.

ПОМОГИ БРАТУ СВОЕМУ

175

Забытая заповедь Еврейская традиция, уходящая корнями в глубь тысячилетий, требует гуманного отношения к пришельцу. Националь ная травма, пережитая евреями во время египетского пле на, побудила их сформулировать специальные законы обра щения с иноземцем. «Дай ему взаймы и, когда будешь давать, не должно скорбеть сердце твое...», — призывает Тора (Второзаконие 15:10). Традиция повелевает, таким образом, не просто протянуть руку пришельцу, но и помочь ему с открытым сердцем, от всей души. Но, если взвесить еврейские грехи на протяжении поколений, именно упомянутая запо ведь, пожалуй, окажется самой пренебрегаемой. Когда народ оказывается разделенным на долгое время, неизбежно возникает отчуждение между его частями. Ярким примером может служить случившееся в Германии: за 40 лет жизни по разные стороны барьера западные немцы развили чувство превосходства по отношению к восточным собратьям, на которых западные смотрят подозрительно и недружелюб но. В свою очередь восточные немцы считают западных рав нодушными и заевшимися, не желающими поступиться ничем ради помощи своим нуждающимся собратьям. И это — на род, объединенный общим языком, культурой и традициями. Так что же говорить о евреях, разделенных двумя тысяче летиями диаспоры, говорящих на разных языках, несущих за собой различные обычаи и нравы! Начало нового еврейского «ишува» — поселения в Пале стине берет в России ранних 80-х годов прошлого века, когда группа молодых идеалистов из движения «Билу» ре шила переселиться на Святую Землю. В период 1904—1914 гг. из границ Российской империи вышла так называемая «вто рая алия», давшая стране костяк ее будущего руководства. Именно в этот период два фактора наложили отпечаток на лицо будущего Израиля: во-первых, в новом ишуве господст вовала социалистическая идея, и поэтому все 29 лет после создания еврейского государства в нем безраздельно прави ли предствители рабочего движения; во-вторых, абсолютное

176


большинаво населения страны составляли малообразованные ремесленники и крестьяне, натерпевшиеся от угнетения и погромов, которым чужда была изысканная культура эманси пированного европейского еврейства. Израильские социалисты не были бы самими собой, если бы не мечтали о создании «нового человека». Их идеал был полной противоположностью еврею из гетто: высокий и силь ный сабра, лишенный комплексов, умеющий постоять за се бя. Известный израильский писатель Амос Оз изобразил то ли портрет, то ли сатиру на этот идеал в нашумевшем рассказе «О мягком и нежном». В этом рассказе-монологе фермермошавник излагает свое кредо: «Если бы наши милые, симпа тичные предки поменьше писали книг о любви к человечеству и не шли в газовые камеры с пением «Шма Исраэль», а вовремя вернулись бы сюда и сами вырезали бы тут — только не падайте со стула! — пусть не шесть миллионов, пусть один миллион, как ты полагаешь, что бы с нами сделали? Вот именно: нам посвятили бы одну-две неприятных страницы в учебниках истории и обзывали бы нас разными нелестными именами. И все! Зато сегодня нас было бы здесь 25 милли онов! И наши писатели были бы живы и писали бы не менее замечательные романы, чем Гюнтеры Грассы и Генрихи Бел ли, — о нашем чувстве вины, о нашем стыде и раскаянии». Основатель еврейского государства Давид Бен-Гурион не признавал критериев индивидуализма. Будучи убежденным социалиаом, он рассматривал людей как «массу», как «чело веческий материал», который должен был быть использован для строительава государства. По иронии судьбы первым «человеческим материалом», попавшим под опеку Бен-Гуриона, были широко образованные, по-европейски культурные немецкие евреи, спасавшиеся от Гитлера. Конфликт между немецкой алией и палеаинским ишувом был неизбежен. Вот как Арнольд Цвейг, прибывший в Палестину с волной немец ких репатриантов, описал свои впечатления в письме к Зигмунду Фрейду: «Факты повседневной жизни, механизм цивилизации, работающий со скрипом, — это центральная проблема страны. Мы не готовы отказаться от наших стандар-


177

тов, а страна еще не готова дать их нам. И ввиду того, что старожилы по-праву гордятся тем, что уже создано, а мы справедливо обижаемся из-за всего, что недостает нам — возникает много трений». Эти трения начинались в повсед невной жизни, в которой чопорные немецкие евреи получи ли прозвище «еки», и продолжались, например, в сфере медицинского обслуживания, где возникла борьба врачей из Германии против бюрократии, противостояние либераль ного индивидуализма и социалистического коллективизма. Трения между ишувом и олим еще более обострились, когда в страну в конце 4 0 - х годов начали прибывать евреи, уцелевшие в Катастрофе. В то время ответственные за абсорб цию новоприбывших жаловались на то, что лишь считанные израильтяне согласны были принять своих родственниковолим. Попытки включить приехавшую молодежь в израиль скую армию привели к печальным результатам. Израильский писатель и журналист Том Сегев так рассказывает об этом периоде в своей книге «Седьмой миллион»: «Командиры низшего ранга обижали и унижали новых олим: их считали малодушными, трусливыми солдатами, находящимися в пле ну прошлого». Писательница Ехудит Гендель сказала однажды на телевидении: «В то время в стране существовали как бы «две расы»: одна — сабры, всемогущие боги, которым дано было право родиться в кибуце или Тель-Авиве. И вторая, низшая, раса людей, на которых смотрели свысока, у которых будто был какой-то дефект, они как бы носили горб — и это были люди, приехавшие после войны». Однако эта «низшая раса» очень быстро избавилась от своего «горба», произош ло это тогда, когда в страну начали прибывать репатрианты из арабских стран «Второй» Израиль Израиль 70-х годов, который встретил нас на пороге алии, был благоустроенной современной страной. Но в ней существовал, как его называли, «второй Израиль» — со старыми домами, грязными подъездами, разваливавшимися на

178


ходу автомобилями и нередко пустым желудком. В подавля ющем большинстве жителями этих районов были выходцы из арабских стран — сефарды, с многодетными семьями, живу щими в тесных, давно не ремонтированных квартирах, не давние репатрианты, так и не оправившиеся от массовой абсорбции пятидесятых годов. Они населяли так называемые «города развития», где трудно было получить работу и не существовало никакой надежды, создав семью, обзавестись жильем. Скучающая молодежь слонялась по улицам, обра щалась к преступности и проституции. По странному стечению обстоятельств, 95 % заключенных в израильских тюрьмах были сефарды, и их девушки преобладали на панели. 85% сефардов находились в двух самых бедных группах насе ления Израиля. Десять лет назад лишь 17,5% студентов были сефардами, хотя выходцы из арабских стран составляли 55,9% населения страны. Такое неравенство возникло из-за того, что в социалисти ческом руководстве страны преобладали ашкеназийские евреи — выходцы из Восточной Европы, в том числе и вчерашняя «низшая раса» — послевоенные олим. Многие из них виде ли в сефардах угрозу старому Израилю, или как они его называли, «нашему Израилю». В 1983 г. Дэвид Шиплер писал в корреспонденции из Израиля для газеты «Нью-Йорк Таймс» о сефардских евреях: «Они и их отцы все еще хранят горечь унижения с тех времен, когда они сюда приехали, в большинстве своем в конце 40-х годов и начале 50-х, ступив на Землю Обетованную только для того, чтобы быть опыленными ДДТ, втиснутыми во временные пала точные лагеря, а затем получить распределение в бесплод ные «города развития» в пустыне, где многие их дети и внуки по сей день влачат бесцветное полунищее существова ние». На протяжении десятилетий в Израиле господствовала ашкеназийская культура, и многие сефарды испытывали стыд за свое происхождение. Известный израильский поэт, происхо дящий из семьи марокканских евреев, Эрез Битон вспоми нает: «Выходцы из Европы хотели создать здесь новый стиль


179

существования, поэтому они стремились забыть еврейский образ жизни, который они считали анахронизмом. В кибуцах они пытались привить западные моральные ценности». Сефарды не придумали и не вообразили себе ашкеназийский снобизм. Во время заседания Парламентской комис сии Кнессета по вопросам образования были приведены некоторые выдержки из высказываний учителей израильских школ. Один из них, например, заявил своим ученикам-сефардам: «Вы — отбросы квартала Атиква. Ваши родители рабо тали с мусором и принесли с собой его вонь из арабских стран». Другой сказал своей ученице: «Ты будешь проститут кой, как и твоя мать». Реакцией сефардской молодежи на свое приниженное по ложение становился социальный экстремизм, волнения, пе риодически вспыхивавшие в разных районах страны. В са мом начале 70-х годов выходец из Ирака Кохави Шемеш создает движение «Черные пантеры». После воинственных демонстраций, сопровождавшихся актами насилия, тогдаш ний премьер-министр Голда Меир, брезгливо поморщив шись, назвала членов нового движения «несимпатичными». Впрочем, это заявление не помешало железной леди Израи ля использовать недовольство сефардов против русской алии.

Русские идут! В конце 60-х — начале 70-х годов в Израиле была очень популярна киносерия «Луль» (курятник), в которой участво вали известный в то время комик Ури Зоар (ставший впос ледствии ортодоксальным раввином) и эстрадный певец Арик Айнштейн. Одна из их киноминиатюр имела следующий сюжет: из морских волн выползает обессиленный узник концлагеря, чудом уцелевший в Катастрофе. На берегу его встречает корен ной израильтянин, который после некоторого раздумья на чинает размахивать руками, порицая новичка. Едва тот вы ползает на берег, как из пучин появляется йеменский ев рей с бородой и в причудливых одеждах. И вот уже оба

180


стоящие на берегу машут руками и клянут новичка. Так повторяется многократно, с польскими, румынскими и про чими евреями, пока из воды не показывается грузинский еврей, олицетворяющий волну 70-х годов. Никто уже не замечает его. Вся толпа, стоящая на берегу занята разма хиванием рук и ругательствами. Грузинский еврей сначала недоуменно смотрит на них, потом нерешительно начинает им подражать, и в конце концов все вместе шлют ругательства в пустынные волны, из которых уже никто не выходит... Израиль начала семидесятых годов резко отличался от той страны, которая абсорбировала первые волны алии. Суще ственно возрос жизненный уровень. Строительство шло пол ным ходом. Значительная финансовая поддержка мирового еврейства облегчала абсорбцию новых репатриантов. Русская алия 70-х годов обещала стать баловнем израильского общества, которое впервые за время своего существования имело возможности — и материальные и моральные — успеш но абсорбировать новоприбывших. И хотя в материальной сфере абсорбция 70-х годов в общем и целом протекала успешно, ошибки и издержки времен немецкой алии были повторены снова. Получив материальное обеспечение, кото рое и не снилось их предшественникам, «русские» неожи данно стали козлом отпущения, на которого сваливали всю вину за социальное неравенство в стране, как будто оно родилось год или два назад. Немецкие евреи припомнили, как они мостили дорогу, «поляки» и «румыны» вспоминали бараки, в которых их селили по прибытии. Сефардские евреи забыли на время свою нелюбовь к кибуцам и направили всю силу своего гнева против новых репатриантов. Значительная часть их недо вольства была справедливой. Они спрашивали: «Почему мы, отслужив в армии, не можем получить жилье и создать семью, а эти, едва приехав и ничего не дав стране, уже живут в новых просторных квартирах? Почему мы ездим в старых автомобилях («тарантах», как их называют в Израи ле), а у олимовских домов парковки полны дорогих машин лучших марок? Почему их дети по приезде идут учиться


181

бесплатно в университеты, а наши зачастую не могут даже позволить себе закончить гимназию?» Весь парадокс тогдаш них отношений состоял в том, что эти, в общем-то справед ливые вопросы задавались не правительству, а самим нович кам, которые не могли нести никакой ответственности за создавшееся положение. На каждом шагу новый житель стра ны мог услышать от старожила обидные фразы типа «Ты живешь за мой счет» или «Кто тебя сюда звал? Кому ты здесь нужен?». Были пущены в ход и «черные пантеры», которые портили олимовские автомобили и творили прочие безобра зия. Русская алия стала успешно исполнять роль громоот вода. Вспоминается наш первый год в Израиле: тесная времен ная квартира, снятая внаем, с протекающей крышей и неис правной канализацией, нелегкая жизнь семьи с двумя детьми на одну скромную зарплату и в то же время — радость от встречи с Израилем. Однажды в маршрутном такси я разговорился с подростком из марокканской семьи, кото рый тут же изложил мне весь набор жалоб, вероятно, услы шанных дома: и что новые олим получают все бесплатно и что их семья вот уже пятнадцать лет живет в развалюхе, а у нас у всех новые квартиры, полученные в подарок; и что они платят налоги, а мы нет, и прочее и прочее... А в это время такси неслось мимо Савьона — нового городка с фешенебельными виллами израильских нуворишей, сколотив ших свои миллионные состояния, главным образом, за счет Шестидневной войны. Мой собеседник как бы не замечал этих недосягаемых для его воображения вилл — его взор был устремлен на другую сторону дороги, где стояли железо бетонные коробки, населенные советскими репатриантами. В Израиле трудно найти человека, который был бы против алии. Но тут же бытует поговорка: «Мы любим алию, но не любим олим». Существуют люди, у которых пережитые горести и трудности смягчают сердце и переполняют его желанием помогать всему миру. Таких людей очень много в Израиле. Но еще больше тех, кто ожесточается и начинает мстить каждому встречному за свои былые мытарства. А молодежь в

182


любой стране вообще эгоистична, лишена чувства сострада ния. Уже в первые годы алии советских евреев и старожилы и новички почувствовали, что отношения не складываются. Израильтяне считали, что «русские» капризны и получают слишком много льгот. Новички обижались на враждебное отношение к ним, обвиняли старожилов в зависти и непони мании. Среди израильтян появились десятки, сотни добро вольцев, которые бескорыстно, не щадя времени, пытались помочь новым репатриантам. Именно они, эти славные, не много наивные старички-идеалисты скрасили первые годы пребывания в стране для многих олим. Они, прожившие в стране по 50 лет, зачастую занимавшие в прошлом немало важные посты и имевшие обширные связи, буквально прихо дили в отчаяние, сталкиваясь с бездушной бюрократической системой абсорбции. Можно представить себе, до какого состояния эта система доводила вновь прибывших, не знав ших языка и порядков страны! Вопрос о роли бюрократии в израильской общественной жизни заслуживает отдельного рассмотрения. Новые гражда не Израиля по прибытии не могут и шага ступить без помощи государства. Старожилы тоже не защищены от бюрократическо го произвола, однако именно вновь прибывшие становятся его главной жертвой. Израильская бюрократия — это полит изированное, идеологическое образование, призванное рас пределять общественные средства тем, кто с ее точки зрения является полезным для ее политических целей: чем более политически полезен человек, тем больше благ ему отпуска ется. Если человек бесполезен для бюрократии, или, чего доброго, принадлежит к противоборствующей партии, он не получит ничего, даже то, что ему положено по закону, будет отвоевано с большими трудностями. Первые 29 лет в Израиле безраздельно господствовало социалистическое движение, члены которого составили и кос тяк бюрократии. Согласно их идеологической концепции, Израиль оказывал милость новоприбывшим, согласившись принять и абсорбировать их. Поэтому израильский чинов ник — пакид всегда выступал в качестве благодетеля, снизо-


183

шедшего до нужд просителя. Опрос, проведенный в конце 60-х годов среди израильских чиновников, показал, что почти 70% из них не отвечают на приветствие посетителя и не предлагают ему стула. Но даже среди различных бюрокра тических заведений Министерство абсорбции, ведающее при емом новых олим, всегда отличалось и отличается своим беспримерным равнодушием и халатностью. В 1976 г. Уильям Венерер, бывший председатель Клуба президентов еврейских организаций США, советник прези дентов Никсона и Джонсона, репатриировавшись в Израиль, дал интервью газете «Гаарец». В этом интервью У. Венерер сказал: «Израильское Министерство абсорбции является полным и окончательным воплощением самых немыслимых видений Кафки... Мне сегодня, слава Богу, 63 года. Я иско лесил весь свет, стараясь помогать евреям где только можно, но нигде не сталкивался с такой узколобостью и бюрократией, какая царит в Министерстве абсорбции в Изра иле». В 1977 г. к власти в стране пришло, не без активной помощи новых олим из России, правительство Ликуда. За пятнадцать лет своего руководства Ликуд заменил верхушку израильской бюрократии «своими» людьми, однако положе ние не только не изменилось к лучшему, но во многих отношениях даже ухудшилось. При Ликуде произошла «сефардизация» органов управления, что само по себе следует признать положительным фактором. Но во всем, что касается абсорбции алии, наступило резкое и заметное ухудшение, поскольку к политическому и идеологическому факторам те перь добавился еще один — этнические разногласия. Трудно ожидать от чиновника-сефарда, дети которого, да и он сам, чувствуют себя обделенными государством, сочувственного от ношения к новому оле. Недооценка этого фактора уже не раз сокрушала видных борцов за алию. Когда Натан Щаранский прибыл в Израиль и создал свой «Сионистский форум», он поначалу счел изра ильскую бюрократию малозначительным фактором. «В конеч ном итоге, речь идет о стране, где каждый может проявить

184


собственную инициативу, где гражданин не зависит от бюрок рата и может просто не обращать на него внимания, не замечать его», — заявил Щаранский в интервью израильско му радио (цитируется по газете «Новое Русское Слово» от августа 89 г.) Несмотря на всю наивность этого заявления, Щаранского можно было понять: он сраведливо полагал, что в нормальном демократическом государстве на бюрократию можно найти управу. Чего Щаранский, видимо, тогда не понял, так это то, что в Израиле бюрократия и есть государ ство. Надо, однако, отдать должное его политическому чутью, поскольку очень скоро он изменил эту точку зрения на диаметрально противоположную. В феврале 90 г. Щаранский приезжает в Америку и там, в интервью корреспонденту газеты «Исраэль Шелану» Дафне Барак знаменитый диссидент признает: «Сегодня наш враг — не КГБ, а наша бюрократия»*. Итак, основная масса общества проявляла по отношению к «русским» холодное равнодушие или тихую враждебность. В октябре 72 г. израильская газета «Маарив» поместила статью Моше Хазани, который писал: «Может быть, мы просто слишком провинциальны, слишком довольны самими собой, избранники среди всех наций, нам нет равных, и поэтому зачем нам приглашать нового оле на вечеринку старожилов? А может быть, мы чувствуем себя жалкими и приниженными в обществе людей широкого мира? А может быть, и то и другое верно? Ведь такова уж провинция. С одной стороны, она считает себя пупом земли, а с другой — теряется перед каждым». Однако «русские» упорно вгрызались в израиль ское общество, учили язык, завоевывали положение и долж ности. Появились смешанные браки, и вскоре мы с женой выдали наших обеих дочерей замуж за сабр. С годами разногласия стерлись, чтобы иногда напомнить о себе в ____________ * Не лишне будет заметить, что во время визита в Израиль в декабре прошлого года мы имели возможность познакомиться с той метамор фозой, которую претерпел «Сионистский форум» Щаранского. Став ча стью израильского истеблишмента, он прибрел его основные бюрокра тические черты, воплотив в своем разветвленном аппарате многие кафкианские видения.


185

весьма неожиданной и оригинальной форме. Однаждды на ша маленькая, рожденная в Израиле внучка спросила мою дочь, покинувшую Москву в четырнадцатилетнем возрасте: «Мама, а правда, что ты приехала из России?» Услышав положительный ответ, малышка безапелляционно заявила: «Ну, вот и возвращайся обратно к себе в Россию». Очарова тельный народ эти сабры!

Круг замкнулся Вслед за алией 70-х годов наступил спад, когда даже из числа тех немногочисленных евреев, которые покидали СССР, лишь считанные единицы отправлялись в Израиль. Никто, конечно, не мог предвидеть последствий перестройки и невиданного взлета алии 90-х годов. Характер этой алии резко отличается от волны 70-х годов, когда в Израиль рвались, в основном, идеалисты, имевшие глубокую связь с еврейскими традициями и культурой. Нынешний поток — это алия, которую трудно даже назвать еврейской, настолько сильно эти люди были ассимилированы на родине. Преследуя сугубо экономические и социальные цели, многие из них видят в Израиле лишь промежуточную станцию, и поэтому гораздо более неприхотливы, чем алия 70-х годов. Видя профессоров, подметающих улицы, музыкантов, играющих на тротуарах израильских городов за милостыню, инженеров, обслуживающих клиентов на бензоколонках, израильтяне в общем и целом довольны нынешней алией. Нечастые случаи проявления враждебности со стороны старожилов, если и случаются, то носят все тот же шкодливый характер: где-то могут сильно побить «русского» подростка, кому-то поцара пают машину. Однако ситуация изменилась принципиально: впервые часть израильского общества поставила под вопрос саму целесообразность алии, одной из фундаментальных ос нов еврейского государства. Двадцать лет спустя, израильские «черные пантеры», оформившись в более массовое движение «кварталов бедноты», снова выступили против своего мнимого врага. Пару лет назад их лидер, выходец из марокканских

186


евреев, Ямин Свиса официально отправил Михаилу Горбаче ву телеграмму с просьбой «приостановить» алию в Израиль. Вместе с депутатом Кнессета Эли Бен-Менахемом Свиса собрал своих сторонников в лекционном зале Кнессета, где провозгласил, что алия евреев из России — это «наказание для государства Израиль». Эти слова были встречены апло дисментами. Далее Ямин Свиса сказал: «Зачем мы будем фальшивить и говорить, что мы встретим советских евреев с распростертыми объятиями? Это будет ложь». Следом за Свисой выступила представительница тель-авивского квартала бедноты Кфар-Шалем Захава Коч, высказавшая убежденность в том, что «государство Израиль, все еще не абсорбировав шее алию 1948 г., не сможет принять в 90-х годах совет ских евреев». Неутомимый основатель движения «черных пантер» Кохави Шемеш снова оседлал любимого конька, выдвинув на выборах в Кнессет свой партийный список, требующий полного запрета алии из СНГ. Впрочем, никакого запрета и не потребовалось. Израильское руководство не испытывает необходимости регулировать алию в законодатель ном порядке, полагаясь на ее саморегулирование. Как и в 70-е годы начала работать «обратная связь», опрокинувшая все прогнозы относительно приезда советских евреев. Мно гие новые олим оказались в Израиле в затруднительном материальном положении, что само по себе не ново. Одна ко, в отличие от алии 70-х годов, которая старалась как можно быстрее вжиться в общество, значительная часть нынешней волны категорически отвергает израильский жиз ненный уклад, который выталкивает олим, не позволяя им добиться успеха в новой стране. Случай д-ра Владимира Добрускина, прибывшего в Изра иль из Ленинграда осенью позапрошлого года, проливает свет на истоки этого неприятия. Будучи в России признанным специалистом в области ведения химической войны, д-р Добрускин оказался в Израиле накануне войны в Персид ском заливе. Имея ряд важных изобретений в области противохимической защиты, он изучил систему израильских бомбоубежищ и герметических комнат, найдя их абсолютно


187

непригодными для защиты от газовой или химической атаки. Проработав много лет в советских закрытых институтах и хорошо зная советскую технику, угрожавшую Израилю, д-р Добрускин предложил израильской армии и системе граж данской обороны усовершенствованный «коллективный» про тивогаз, опробованный в России, где его можно было заку пить по очень низкой цене. В данном случае речь не шла о музыканте или человеке экзотической профессии. Владимир Добрускин мог быть использован в области, имеющей для Израиля жизненно важное значение. Однако после полутора лет безуспешных попыток найти себе применение д-р Добру скин решил вернуться в Ленинград. И не потому, что ему этого хотелось: «Я эмигрировал из России из-за антисеми тизма, — говорит он. — Там мы были гражданами второго сорта, а здесь в Израиле мы просто дерьмо. Наша гордость растоптана, люди вместо больших ожиданий получили чувство неполноценности. Они даже не чувствуют, что они граждане». И далее д-р Добрускин рассказывает печальную историю о том, как он выполнял черновую работу, получая за нее жалкие гроши; как работодатели обманывали его самого и государство, наживаясь на льготах, положенных новым олим; как скрывался от него хозяин мастерской, чтобы не платить ему за тяжелый труд. Но главное — абсолютное равно душие официальных лиц, не скупившихся на обещания и не ударивших палец о палец, чтобы трудоустроить столь ценного для страны специалиста. Покидая Израиль, д-р Добрускин не предъявляет ни к кому претензий, считая свою неудачу личным провалом. Вместе с тем, умный и образованный человек, серьезный ученый, он в состоянии оценить общее положение в области абсорбции и положение новых олим. «Проблема состоит в том, что к ним относятся как к «чело веческим массам» и не видят того тяжелого кризиса, в котором они оказались. Нужны общественные коллективы, хо тя бы пенсионеров, которые отнеслись бы к олим с большей теплотой, наставляли бы их. Все, кого я знаю, пребывают в страшном отчаянии. Тяжелейшая атмосфера. Правительство говорит, что оно привезло олим в страну и дало им крышу

188


над головой. По большому счету это правильно, но этого недостаточно для продолжения алии. Новые жители попросту надломлены». Однако несмотря на драматичность ситуации, положение олим из СНГ ничуть не тяжелее, чем у репатриантов преды дущих волн. И очень часто они чувствуют себя лучше своих родственников и друзей, оставшихся на родине. Можно с уверенностью сказать: пройдут годы, и все образуется, и каждый устроится в новой стране. Путь этот нелегок, он сопряжен с потерями и страданиями, но это — единственный путь, который пока что практически освоен Израилем. Бен-Гурионовское видение алии как движения «масс» и «челове ческого материала» позволило абстрагироваться от страда ний конкретного человека, приносимого в жертву идее, пар тии, народу. Вероятно, упомянутый выше мошавник из расска за Амоса Оза был прав: на гуманизме государства не со здашь. Да, коренной израильтянин абсолютно не похож на свое го собрата-оле, и поэтому нечего удивляться, что первона чально между ними возникает непреодолимая пропасть. И лишь прожив в стране десять-пятнадцать лет, вчерашний новичок плавится в котле израильского общества. Каков же он, этот сплав? Писатель Джордж Микеш дает нам портрет нового еврея, рожденного из различных рас и народов, далеких культур и обычаев: «Сабра, живущий в государстве, добившемся выдающихся успехов в области сельского хо зяйства и военного дела, посредственных результатов в сфе ре искусства и литературы и проявивший полную неспособ ность в области коммерции и банковского дела, есть новый тип человека, разновидность иного типа живого существа, отличающегося от своего родившегося в Европе предка». С точки зрения истории, это и есть главный итог, который в веках заслонит страдания и жертвы отдельной личности.

_____________________________

Лев НАВРОЗОВ

ГИТЛЕР В ГЕРМАНИИ И ВНЕ ЕЕ Если жившие при Сталине объясняли свою любовь к нему страхом перед НКВД—МГБ, то немцы после поражения Гитле ра в 1945 году еще более склонны объяснять свое выраже ние в любви к нему страхом перед Гестапо. Я не жил в Германии 1933—1945 годов, но я собираю немецкие источ ники, и один из наиболее ценных — Конрад Гайден, — он боролся против Гитлера с 1920 года, эмигрировал в 1934 и опубликовал о нем книгу в Швейцарии в 1936 году, а затем в США в 1944 году. Гайден пишет, что Гитлер утверждал: его «государство — это лучшая демократия», которая выражает «волю народа». И Гайден отмечает, что в этой пропаганде было больше правды, чем полагали даже сами пропаганди сты: «...Не сила армии, полиции, судов, а так называемая «воля народа» тиранически подчиняет себе незаметно, но эффективно, волю индивида. Пойманный в эту волю народа или в общественное настроение индивид выносится на гребень прилива этой воли и настроения или затягивается вглубь

190

ЛЕВ НАВРОЗОВ

волной отлива. Такова человеческая природа, и самое со вершенное общественое устройство преодолеть ее полностью не в состоянии»*. В своей книге, содержащей 788 страниц, Гайден уделяет Гестапо не более двух, а описывая всеобщую веру в Гитлера и его Reich, Гестапо он вообще не упоминает: «Даже те, кто боролся самым беспощадным образом про тив национал-социализма до его прихода к власти, теперь лицезрели его воочию как действительность, а в дейавительности есть огромная притягательная сила. Самая жгучая ненавиаь к Гитлеру не могла заслонить величия-грандиоз ности происходящего, и никакие убеждения не могли за глушить торжеавующий ритм марша в песне Хорста Весселя (поэта и музыканта, убитого коммунистами в 1930 году Л.Н.). Действительность происходящего вызывала восхище ние даже против воли восхищавшегося; преклонение перед величием-грандиозностью даже врага приводило тех, кто преклонялся, к безобразному ослеплению и раболепию. На полеон, тяготевший над Германией в течение более века как кошмар величия-грандиозности соседней иностранной держа вы, наконец, явился во плоти в Германии, словно созданный в ответ на ее чаяния. Судьба, которая похитила у Германии победу в 1918 году, теперь вернула ее, или, по крайней мере, пока что немцы могли ее непрерывно праздновать». (Гайден писал эти строки до первого поражения Гитлера — зимой 1941 года — Л. Н.)**. Заглянем в единомыслие «чистокровных немцев» с 1933 года до первого поражения Гитлера зимой 1941 года. Оно может быть определено таким образом: «Вся история человечества — это борьба наций за сущест вование, не менее беспощадная, чем борьба за существова ние биологических видов. Например, несколько наций Ев ропы с XVI по XIX вв. установили мировое господство с помощью сотен войн с целью захвата территорий по всему ___________ * «Der Fuhrer», переиздание 1969 года, Beacon Press, стр. 569. **Там же.

ГИТЛЕР В ГЕРМАНИИ И ВНЕ ЕЕ

191

миру. Но если история пойдет своим нынешним ходом, желтая раса, мусульмане и негры будут господствовать над белой расой, а евреи, французы и славяне — над чистокров ными немцами, лучшей частью белой расы, способной отстоять ее существование. Например, в 1928 году Россия выпу скает 4,2 миллиона тонн стали, то есть не больше, чем в 1913 году! Но если история пойдет своим нынешним ходом, огромная Россия будет выпускать 200 миллионов тонн стали в год, а крошечная Германия не сможет прыгнуть выше четверти этой цифры. Конечное военное превосходаво ог ромной России над крошечной Германией неизбежно. Поэ тому Германия должна вмешаться, пока не поздно, в ход истории и забрать у России ее необъятное и угрожающее Германии жизненное пространаво, расчленить эту огромную империю и освободить заодно ее нерусские народы от рус ского господства, как Наполеон в свое время освободил Польшу, за что его имя вошло в польский национальный гимн. Для этого Германия нуждается в Наполеоне, гениальном полководце, и этот Наполеон XX века — Гитлер. Какой только поэт не воспевал Наполеона даже в странах им побежден ных! Чем же наш Гитлер хуже? Тем, что он немец, а немцев все остальные нации ненавидят: германофобия во всем ми ре общеизвестна! А мировая пролетарская революция Ленина? Разве это не мировое господство русско-еврейско-польско-грузинских вождей этого всемирного заговора? Между прочим, и Ленин говорил, что Россия плюс Германия — это победа (в данном случае Ленина) в мировом масштабе. Именно Ленин (вопре ки Троцкому и Сталину) двинул слабую Красную Армию на завоевание Польши, с прицелом на Германию, как это он сам красноречиво объяснял. В России и Германии в нача ле 30-х годов распевали песню с припевом: «Два мира сошлися в последнем бою, /Наш лозунг — всемирный Совет ский Союз». Таково было единомыслие «чистокровных немцев», и сам же советский политико-культурный истеблишмент начала 30-х

192


годов бросил кристалл в этот перенасыщенный раствор. Когда в России началось раскулачивание, то шустрые последователи Эйзенштейна, «великого советского кинорежиссера», броси лись снимать эту «героическую страницу революционной борьбы мирового пролетариата против буржуазии». А в на чале 30-х гг. была склонность подчеркивать роль евреев в руководстве, дабы показать, что падение Троцкого, Зиновье ва и полуеврея Каменева отнюдь не привело большевиков к отказу от пролетарского интернационализма. Хотя эти доку ментальные фильмы вскоре исчезли, Геббельс успел их приобрести и показать избирателям Германии. Когда кулаки и городская буржуазия Германии посмотре ли эти советские документальные фильмы, они решили, что никто их не спасет, кроме Гитлера. И вторглись они в Россию 22 июня 1941 года, чтобы уничтожить раз и навсегда угрозу их жизни, а заодно получить землю и другую собст венность в России. Такова борьба за существование в исто рии: либо русские или евреи раскулачат немцев, либо немцы — евреев и русских. Как выразился опять же Ленин: «Кто кого?» Гитлер стал канцлером Германии законно, и его строй был официально объявлен венцом истории Запада и, прежде всего, Германии, взяв из нее все лучшее: и капитализм, и социализм, и культуру, и народность, и военное искусство. Так думали единомыслящие «чистокровные немцы». А что касается мировой политики, то Германия, в их представле нии, лишь продолжала военно-политическую историю Запада, разве лишь с более трезвых, ясных, научных позиций XX века, и с учетом национальных интересов Германии, которую Англия, Франция и Россия лишили жизненного пространст ва.

Темные стороны прогресса Но как насчет темных сторон строя? Конечно, история — это, с точки зрения «чистокровных немцев», беспощадная борьба наций за существование. Но что значит уничтожение


193

около шести миллионов «европейцев еврейского происхож дения» по сравнению с ежесекундной гибелью триллионов особей и даже целых видов в борьбе за существование в природе? Но все же уничтожать безоружных мирных жите лей, многие из которых неотличимы от чистокровных немцев или австрийцев? Что говорит по этому поводу Гайден? Неиз вестно, является ли Гайден «чистопородным немцем»*, то есть, все ли его известные предки — лютеране, или же среди них есть немец (немка) иудейского вероисповедания. Во всяком случае, Гайден посвящает антисемитизму Гитлера много гневных страниц. Так, он с возмущением пишет о том, что для немцев еврейского происхождения «в школах всех типов была установлена норма в 1,5%**. Немцы же еврейского происхождения составляли 1% населения, и, конечно, многие «чистокровные немцы» приветствовали «норму для евреев». По этому поводу Гитлер сказал, высту пая 28 ноября 1935 года, «что евреи, составляющие мень ше 1% населения, пытались монополизировать культуру и буквально заполонили умственные сферы вроде права и ме дицины». Но что говорит Гайден об их уничтожении? Дело в том, что даже ему, эмигранту, знающему Германию Гитлера, как, может быть никто, мыслителю, борцу с 1920 года против Гитлера, которого он называл новым Чингисханом, ничего об этом не было известно, хотя его книга о Гитлере была издана в 1944 году. Массовое уничтожение «европейцев еврейского проис хождения» пошло полным ходом только в 1942 году, когда Гитлер понял, что, возможно, он проиграл войну, пощады ждать ему от победителей не приходится, и надо связать своих подчиненных кровавой порукой, чтобы они его не ___________ * Современное понятие нации является «мифом XX столетия». Чисто кровными считается те, чья родословная прослеживается дальше второго-третьего колена, в то время как дворяне, Николай II и даже Ленин оказываются инородцами. См. об этом мою статью «Миф XX столетия: «нации» и «расы» в современном мире» в журнале «Друж ба народов», август 1992 года. **«Der Fuhrer», стр. 588.

194


выдали англосаксам, заработав себе таким образом проще ние за его счет. Лучшей кровавой порукой было уничтожение «лиц еврейского происхождения» в континентальной Евро пе, ибо в странах английского языка они не позволят своим правительствам простить кого-либо, обагрившего себя кровью, даже если тот трижды предаст Гитлера. Но, например, Геббельс в этой кровавой поруке не участвовал, ибо Геб бельс никак не мог выдать Гитлера англосаксам — в конце концов, он был ведь лишь шелкопер, чернильных дел мас тер. И в 1943 году он пишет в своем дневнике (2 марта) о том, что «наконец-то мы выпихиваем евреев из Берлина». Куда? На Восток, в Польшу, откуда они, якобы, и пришли. Словом, он тоже ничего не знал. Конечно, можно было догадываться, разузнавать, соображать. Но ведь подобное инакомыслие нигде не встречается часто. Много ли жителей сталинской России ломало голову над тем, каковы действи тельные условия жизни в трудовых лагерях Сталина и не являются ли они лагерями смерти от голода, холода и непосильной работы? Согласно всеобщей вере в США, установившейся вскоре после второй мировой войны, многие объясняли всеобщую любовь к Сталину отсталостью России от Запада. Сравните русскую деревню около ста лет назад в гениальном изображе нии Чехова и деревню в Германии на фотографиях (по скольку гениального ее изображения в литературе не было, а фотография уже появилась). Жизнь русской деревни по Чехову: вся семья в одной комнате (изба) с печью посередине, пьянство, скверносло вие, избиваемые жены, «гулящие девки», дикость (христиан ская религия почти неизвестна), грязь, нищета, голод, веч ная тяжелая работа. На фотографиях немецкой деревни того времени двух этажные каменные (на мой вкус, безобразные) дома — город ская, мещанская, благополучная и добропорядочная жизнь (хотя, если бы существовал немецкий Чехов, то, возможно, мир так же содрогался бы от ужаса, как он содрогался, читая описание Чеховым русской деревни).


195

Германия была одной из двух сердцевин западной куль туры. Второй ее сердцевиной была Франция, но в области образования Германия первой трети XX века далеко опере дила Францию. В частности, с 1918 года в Германии сущест вовали две сети школ, где одаренные дети из нуждающихся семей и сироты учились по расширенной программе и со держались за счет государства, причем одна сеть школ была гуманитарной, делая упор на историю, литературу и вообще искусство, а также языки, а другая сосредоточивалась на науке и технике. Германия была самой прогрессивной страной мира, если под прогрессом понимать прогресс науки и техники, а также «цивилизованность» в смысле роста городских удобств и вообще всего городского образа жизни. Наконец, следует отметить, что «социал-демократы» Герма нии, исповедовавшие «демократию» в современном запад ном смысле этого слова и «демократический социализм», получили на выборах в парламент в 1928 году 30% голо сов, то есть вдвое больше, чем любая другая партия. И вот в этой самой прогрессивной (передовой, развитой) стране мира, возник во второй трети XX века общественный строй, не отличимый от строя «нищей отсталой России» после 1917 года, от Золотой орды XIII столетия или Китая III века до нашей эры. Какой удар по всеобщей европейской вере во всесторон ний, необоримый прогресс с Западом во главе! Ведь эту всеобщую западную веру не разделяли лишь мыслители-оди ночки: Джон Стюарт Милль, а позднее Бердяев и Хаксли. Как же всеобщая западная вера восприняла этот сокруши тельный удар?

Гитлер: урод или красавец? Лучшим примером представляется мне секретный доклад о Гитлере американской разведки (OSS) 1943 года. Во-первых, это был официальный (правительственный) документ, предназ наченный для верхов, и, следовательно, признанный, так

196


сказать, резать правду-матку. Во-вторых, вне Германии именно разведка должна была знать о Гитлере больше, чем кто-либо другой вне окружения Гитлера. В-третьих, доклад был написан при жизни Гитлера. А, в-четвертых, этот доклад был рассекречен, издан в 1972 году в виде книги и получил восторженные отзывы всего политико-куль турного истеблишмента США. Так, восторженное послесловие 1972 года к этому докладу было написано одним из веду щих американских специалистов по Гитлеру, профессором Робертом Уэйтом, а другой ведущий американский специа лист по Гитлеру, Джон Толанд заключил: «Захватывающий и значительный труд, помогающий разгадать величайшую загад ку нашего века». Прежде всего, секретный доклад разведки остановился на внешности Гитлера. В водевилях, злодея всегда играл самый некрасивый актер-комик (а героя — первого любовника — главный красавец труппы). Современные всеобщие верова ния, духовные единообразия, конформизмы находятся на уровне массовой культуры, то есть водевиля XIX века. Поэтому стадный или массовый образ Гитлера вне Герма нии — это образ водевильного злодея-комика или даже просто комика. Для современного массового большинства Запада и России он не отличался от Чарли Чаплина потому, что оба они носили усики по моде 10-х — 30-х гг. Чаплин сыграл также и комического злодея Гитлера в своем фильме 1940 года «Великий диктатор». После вторжения Гитлера в советскую Россию ее население видело Гитлера только в карикатурах или как комического злодея в клоунадах в кинохронике. Ибо Гитлер — это враг. А враг — это злодей-комик, который, прежде всего, комично безобразен. Вот и в секретном докладе читаем: «У него широкие бедра и сравнительно узкие плечи (по хож на «бабу» — Л. Н.). Мускулы у него дряблые, ноги короткие, тонкие и кривые, последнее он пытался скрыть с помощью сапог, а теперь скрывает с помощью длинных брюк.


197

У него тяжелый торс и впалая грудь до такой степени, что, говорят, ему приходится подкладывать вату под мундир»*. Но, конечно, особенно уродливо у злодея-комика лицо: «Он — бесформенный, у него почти нет лица, его облик — карикатура, и, кажется, он состоит из одних хрящей, без костей. Он суетлив и болтлив, не умеет себя держать и неуверен в себе»**. Но самое значительное — это судебная экспертиза в 1923 году, профессора Макса фон Грубера «самого выдающегося евгениста в Германии», как не без гордости представляет его доклад: «Лицо и голова — низшего типа, помесь, не чистая порода; низкий покатый лоб, урод ливый нос, широкие (то есть славяно-монголоидные — Л. Н.) скулы маленькие, (то есть монголоидные — Л. Н.) глазки темные (то есть не немецкие — Л. Н.) волосы. Выражение лица — не власть имеющего, а человека, возбужденного до бредо вого состояния***. Конечно, если бы этот «самый выдающийся евгенист в Германии» был бы сторонником Гитлера уже в 1923 году, то «низший тип» (подлежащий уничтожению, как непородистый скот?) был бы для него «тип еврея». Но так как в 1923 году наш евгенист против Гитлера (да и кто такой был тогда Гитлер — уличный социалист-смутьян, которого упрятали в тюрьму?), то этот «низший тип» не «тип еврея», а «тип монголоида», «тип славянина» или «тип русского». А это вполне приемле мо, коль скоро доклад презназначен для чистокровных американцев, которые считают себя англосаксами, хотя сме шение в США всех в мире наций происходит у всех на глазах. В «типе еврея» правоверный евгенист в Германии эпохи Гитлера указал бы прежде всего на огромную величину и, следовательно, злодейско-комическую уродливость носа, ес ли, конечно, это «типичный еврей». Что значит «типичный еврей», «типичный немец», «типичный русский» или «типич____________ * «The Mind of Adolf Hitler», Basic Books, стр. 51. **Там же, стр. 52. **Там же.

198


ный англосакс»? Как всякая «нация», лица, которые считают себя или считаются евреями, — это смесь бесконечного числа различных этнических потоков, что вытекает хотя бы из той же Библии. У одного из этих потоков носы были больше, чем у этнических потоков, составивших европей ские нации*. Эту этническую составляющую и называют «типичной» якобы в научном смысле, но на самом деле в смысле водевильно го типажа. Тот лишь «типичный еврей», кто годится на роль злодея-комика в водевиле для немцев, русских, англосак сов и других неевреев. Разумеется, многие представители каждой «нации» полагают, что для роли злодея-комика не обходим «типичный», то есть, наиболее безобразный пред ставитель враждебной им нации, а для роли героя-любовни ка никто не подойдет лучше, чем «типичный», то есть наибо лее красивый, на их взгляд, представитель их собственной нации. У китайцев есть кличка, не менее презрительная, чем «жид» у русских. Это — кличка «большенос», которую они прилагают и к русским. У многих русских — небольшой нос, благодаря угро-финским и татаро-монгольским потокам. Но, конечно, с китайцами даже русским соперничать в миниатюр ности носа трудно, и, естественно, многие китайцы считают свои крошечные носики (и глазки-щелки) за признак высшего типа породы, красоты и благородства, а русских — уродливы ми отклонениями от этого идеала. Точно так же, многим русским и западным европейцам не дают покоя более круп ные, чем у них, носы «типичных евреев». Но профессор евгеники Макс фон Грубер в 1923 году никак не мог рас пространяться о якобы слишком большом носе Гитлера (что же, выходит, «наш» профессор — против евреев, то есть

_____________ * В конце XIX — начале XX века началось изучение исчезнувшей цивилизации хеттов, живших во втором тысячелетии до нашей эры, в частности, в Палестине, до прихода в эту страну евреев Библии. У хеттов — «типичный еврейский нос». На всех сохранившихся хетт ских барельефах у них «огромный», с точки зрения европейца, нос «буквой шесть»: барельефы напоминают «антисемитские карикатуры».


199

заодно с Гитлером?). Поэтому он ограничился лишь замеча нием об общей уродливости его носа, как бы намекая, что в согласии с его якобы широкими скулами, нос у него тоже монголоидный, славянский или русский, то есть безобразный с точки зрения чистопородного или чистокровного германца или англосакса. Все сказанное с тех пор по поводу внешности Гитлера в странах английского языка, во Франции или в советской России мало отличается от этого «образа врага», то есть безобразного водевильного злодея-комика. За тридцать лет после смерти Гитлера в Германии опубликовано 50 тысяч серьезных (или притязающих на серьезность) работ о нем и его Reich'e. Ничтожная часть этих работ переведена на английский язык. А на русский и вовсе почти ничего! В то же время англоязычные специалисты по Гитлеру произвели множество своих собственных телепрограмм, статей и моно графий, создав свой образ Гитлера как водевильного злодеякомика, который мало отличается от образа Гитлера, в свое время созданного, например, Эренбургом, причем, видимо, искренне. В 1923 году, когда профессор Грубер представил свою судебную экспертизу, Гитлеру было тридцать четыре. Как он выглядел? Вне Германии этого почти никто не знает, да и в Германии это знают немногие. Фотография Гитлера 1923 года имеется в архивах. Но кто же будет рыться в архивах? Знания в XX веке поступают в большинстве случаев из вто ричных источников, и, прежде всего, телевидения. А телеви дение, используя старую кинохронику, показывает Гитлера в возрасте, скажем, пятидесяти лет; увы, в отличие от вечно прекрасных дам, мы, мужчины, не выглядим в пятьдесят лет так, как мы выглядим в семнадцать или даже в тридцать четыре. Итак, передо мной фотография Гитлера 34 лет. Однако, прежде чем ее обсуждать, посмотрим, как молодой Гитлер виделся современникам в те годы. Доктор философии Геббельс (он блистал в восьми лучших университетах Германии) относился первоначально к Гитлеру

200


враждебно, будучи секретарем противника Гитлера, Грегора Штрассера. Да и вообще острый язык Геббельса не щадил Геринга или Риббентропа и после 1933 года. Так вот, 28-лет ний секретарь Штрассера, неутомимый женолюб, отнюдь не склонный к восхищению мужской красотой, а тем паче муж ской красотой своих политических противников, поражен именно красотой Гитлера.«Огромные голубые глаза,— записы вает Геббельс в своем дневнике 6 ноября 1925 года. — Как звезды». Красота или безобразие — у мужчин, во всяком случае, — слагается не только из черт лица, но и, скажем, умения или неумения интересно говорить, причем само лицо говоряще го может преображаться, становясь «интересным», вдохно венным и даже неотразимым или же наоборот, глупым, фаль шивым, отталкивающим. Недаром доклад американской раз ведки 1943 года отмечает, как часть безобразия Гитлера, его полнейшее неумение себя держать, и в частности, его суетли вость и болтливость. И вот, в одном зале выступают Геббельс и Гитлер. Сначала говорит философ-искусствовед-историк-журналист-редактор Геббельс с высоты своих восьми университетов. Потом гово рит Гитлер, бывший капрал без всякого формального образо вания, самоучка. Геббельс записывает в своем дневнике 23 ноября 1925 года: «Потом заговорил он. Каким я показал ся себе ничтожным!» Утверждалось, что знаток немецкой классической музыки Гитлер (он мог просвистеть оперу Вагнера без единой фаль шивой ноты) строил свои речи на основе классической музы кальной композиции и, в частности, четырехчастной симфо нии. «Какая острота ума, — пишет Геббельс в своем дневни ке. — А ирония, юмор, сарказм, глубина, страсть, ярость!» В результате Геббельс оставляет братьев Грегора и Отто Штрассеров и переходит на сторону Гитлера, и в этом выборе сыграл роль прежде всего облик Гитлера, включая его уме ние говорить так, что сверхинтеллектуал Геббельс показался себе ничтожеством.


201

Ева Браун вполне могла бы прослыть и русской красави цей. На 23 года моложе Гитлера, она стала его любовницей или возлюбленной, когда он не был еще главой государства, а был всего лишь «политиком», причем Ева политикой со вершенно не интересовалась. Как это часто бывает, для нее Гитлер в возрасте 55 лет был все тот же, некогда встреченный ею молодой красавец, который пленил даже своего противни ка Геббельса с первого взгляда. «Mein liebes Tschapperl, моя милая лапушка! Прошу тебя, не волнуйся», — пишет ей Гитлер после покушения на него в 1944 году. «Geliebter, любимый, — отвечает она ему. — Ты ведь знаешь, и я много раз тебе говорила, что я не буду жить без тебя». И действи тельно, в 1945 году она прилетела на самолете в осажден ный Берлин, чтобы обвенчаться и умереть вместе с ним. Когда Фидель Кастро был на Западе в моде, Барбара Уолтерс, мило шепелявившая ведущая американского телеви дения, которая получала три миллиона долларов в год, кокетливо прошепелявила, что она хотела бы стать его лю бовницей. Пожить с ним месяц-другой на роскошном курор те, а? Какая у него модная роскошная борода! А шевелюра! Не то что дурацкие усики Гитлера или его пробор! Помните усики? Ох, умора! Вылитый Чарли Чаплин! Однако усики и пробор такого фасона в 20-х и 30-х гг. были модными по всей Европе, а также в России. Вспомним «электротехника Жана», который понравился Марусе в стихотворении Мая ковского: «Понравился Марусе один с недавних пор, на фабренные усики, расчесанный пробор». Чаплин шаржировал лишь модного молодого человека того времени. Так или иначе, немцы в то время не рассматривали политических деятелей как «сексуальных партнеров». Уже к началу 30-х гг. многие из них видели в Гитлере невидан ную, неземную, божественную красоту нового Иисуса Христа (хотя сам Гитлер относился к христианству с презрением, которое он почерпнул у Ницше). Теперь взглянем на фотографию Гитлера 1923 года. Воз можно, таким был «электротехник Жан», который понравил ся Марусе. С ее точки зрения, он был похож на кинообраз

202


европейского поэта, писателя или художника с демониче ским взглядом рокового красавца-мужчины того времени. В водевилях XIX века или «в кино», Гитлер вполне мог бы играть героя-любовника, а на роль злодеев-комиков внешне никто бы не подошел лучше, чем некоторые специалисты по Гитлеру, хотя, конечно, в жизни они отнюдь не злодеи, а лишь посредственности, выражающие общепринятую точку зре ния. Фотография Гитлера 1923 года так же далека от «массово го» западно-советского образа водевильного злодея, как она далека от стадного немецкоязычного образа нового Иисуса Христа с глазами, как звезды, спасителя белой расы.

Гений или бездарность Разумеется, водевильный злодей-комик не только комич но безобразен, но и средоточие всех пороков, в частности, он и круглая бездарность. Круглая бездарность — это, безус ловно, порок в XX столетии (герой-любовник должен быть талантлив, чтобы зарабатывать много денег, да жить-поживать, добра наживать). По мнению американских специалистов, если бы у Гитлера был талант, например, в живописи, он стал бы преуспевающим художником. А отсутствие у него таланта они доказывают тем, что он не стал преуспевающим художником. Видимо, специ алисты по Гитлеру — во всяком случае, американские, — воображают, что Ван Гог, Сезанн или Гоген преуспели чуть ли не со школьной скамьи и стали жить-поживать, добра нажи вать. Впрочем, ведь они — специалисты по Гитлеру, а не по живописи первой половины XX века. Кроме того, бедность в США — это порок. Поэтому злодей Гитлер возник из порока, а его бедность возникла из другого порока: бездарности. И не преуспев ни в какой области, бедствуя и не находя никакого другого выхода, Гитлер стал злодеем. Возникает и другой вопрос, который ни один специалист по Гитлеру, насколько мне известно, не задавал. Если Гитлер круглая бездарность, то как же назвать всех политических


203

деятелей стран английского языка, Польши, Франции, Норве гии, Бельгии и Голландии? В течение шести лет Гитлер создал военную машину, которая щелкала страны, как орешки, и если бы он не напал на огромную Россию, в которой вскоре увяз, Англия последовала бы за Францией. А что же политические деятели этих стран? Вплоть до Мюнхенского соглашения 30 сентября 1938 года они уверяли себя и весь свет, что Гитлер стремится к миру, а само Мюнхенское соглашение, по которому Гитлер занял стратегические районы Чехословакии без единого выстрела, было отпраздновано во всех «запад ных демократиях» (кроме Чехословакии) как величайшая победа дела мира, ставшая возможной благодаря миротвор честву Гитлера. Если Гитлер круглая бездарность, то они тогда вообще «полные кретины». Если же они не «полные кретины», а всего лишь посредственности, то значит, Гитлер — гений, но, конечно, не в области живописи первой половины XX века, а в области тиранической власти и военно-политических захватов. Гениальность — это редчайшая способность, которая на блюдается, скажем, в одном случае на миллион или милли ард родившихся в мире. И, как всякая способность, гени альность может быть в любой области, причем гений в одной области может быть посредственностью во всех осталь ных. Жители России, окончившие гимназию или советскую среднюю школу, цитируют вот уже доброе столетие пьесу Пушки на «Моцарт и Сальери», утверждающую, что гений и злодейст во несовместны. Изречение бессмысленно. Гений — в какой области? Ведь гений может быть в области, которая сама по себе есть злодейство. Гений злодейства. Да, Гитлер, как и Сталин, был гений в области тиранической власти, хотя оба уступают Чингисхану, сметавшему с лица земли народы с деловитостью ученого, стерилизующего пробирки в окиси эти лена. Можно было бы сказать, что бывают гении добра и гении зла. Моцарта исламские фундаменталисты считают гени ем зла, а восьмисотлетие со дня рождения Чингисхана отмечалось в 1955 году в Китае как национальный праздник.

204


Гениальность Гитлера в области тирании и военно-полити ческих захватов большинство немцев воспринимало как его военно-политическую гениальность, бесконечно ценную для Германии, которую он превратил за шесть лет из страны, страшившейся стать советской колонией, в первую военную державу мира. Между 1935 годом и первой неудачей в войне зимой 1941 года большинство населения Германии полагало, что история послала ей еще невиданного военнополитического гения. Что такое Наполеон по сравнению с ним в области военного искусства? Ведь бог войны Наполе он лишь заставил отступить полчища русских, а Гитлер фарш из них сделал, миллионы пленных, куда там Наполеону!

Немцы? Низшая раса! Однако водевильный злодей Гитлер в массовом восприя тии вне Германии — не только комический урод и круглая бездарность, но еще и психически больной. Хотя советское восприятие делало упор на «классовом анализе», а не на «психоанализе», Сталин называл Гитлера бесноватым. Тут то же противоречие, не замечаемое правоверными. В жизни (а не в водевиле) Гитлер умертвил 12 миллионов мирных жителей. Казалось бы, достаточно, чтобы осудить его как 12 миллионов раз преступника. Не тут-то было. Каждый амери канский эксперт вот уже почти полвека тщится доказать, что он был психически болен. Но если он невменяем, тогда он, наоборот, невиновен. Ан нет! В водевиле злодей — и преступ ник, и психически больной одновременно. Как во времена европейского средневековья, когда полагали, что и преступ ник, и психически больной одержимы бесами («беснова тые»), а потому вполне совместимы в одном лице. Возьмем в качестве примера опять доклад американской разведки 1943 года, который был встречен с таким восторгом американским культурным истеблишментом в 1972 году. До клад описывает психополовую ненормальность Гитлера, кото рая объясняет и его самого и все происходящее в Герма нии. Доклад отмечает, что «мало кто догадывается» об истин-


205

ном положении вещей. Но что может быть скрыто от глаз американской разведки? Психополовая болезнь Гитлера за ключается в его желании, чтобы женщины мочились на него и он бы пил их мочу. Правда, ни в то время, ни за истекшие полвека не поступило никаких разведывательных или иных данных, которые бы подтверждали эту роковую страсть Гитлера. Но психоанализ не нуждается ни в каких эмпирических, экспериментальных или вообще фактических подтверждениях. Заключения выводятся из самого психоа нализа как непререкаемой истины (наподобие учения Ари стотеля в средневековой схоластике), а все известные данные под нее подгоняются или используются в виде догадок, натяжек или просто выдумок. Те, кто вырос в России с 1918 по 1991 гг., знают, как это делается на примере «классового анализа». Но только в психоанализе простор для воображе ния ничем не ограничен. Скажем, американская разведка открыла, что Гитлер не пьет пива. Отчего же? Да неужели не ясно? На что пиво похоже? Поняли? Желает подавить в себе ужасное психополовое извращение. Тут я должен огор чить американскую разведку. Пиво Гитлер пил, хотя и с низким содержанием алкоголя. Как и в классовом анализе, в психоанализе все данные, ему противоречащие, отбрасыва ются. Любимый способ — тот же самый, что и в классовом анализе: логическая ошибка, которая называлась, например, в старых российских гимназических учебниках логики: argumentum ad hominem. Так, критик классового анализа при Сталине немедленно обвинялся в буржуазном классо вом происхождении, которое и обьясняло его критику, тем самым ее опровергая. Точно так же, критик психоанализа немедленно обвиняется в Нью-Йорке в том, что он сам страдает от психополового извращения, которое и объясня ет его критику, тем самым ее опровергая. Дело в том, что мало кто из нью-йоркских фрейдистов, будь то психиатры или «работники культуры», знает логику в объеме гимназии в России до 1917 года. Это в большинстве своем полуграмот ные, примитивные, но бесконечно самодовольные обыватели, по сравнению с которыми Маршак — это Леонардо да Винчи,

206


и которые напоминают скорее новоиспеченных «советских марксистов» 20-х и начала 30-х гг. Живи они при тиране, они бы сгноили в психиатрических больницах все челове чество, кроме тирана и самих себя, а потом бы принялись сводить психоаналитические счеты друг с другом. В глазах нью-йоркских «работников культуры» стремление Гитлера пить мочу исчерпывающе объясняет его поведение. Его целью было уничтожение евреев. А почему? Элементар но! Гитлер ненавидел в себе свое стремление пить мочу. А моча — это грязь. Евреи же низших классов в Германии жили в грязи. «Таким образом, еврей стал символом того, что Гитлер ненавидел в себе»* (то есть, стремление пить мочу-грязь). Иначе говоря, Гитлер подавлял в себе стрем ление пить мочу с помощью уничтожения около шести мил лионов европейцев «еврейского происхождения» (я не го ворю «евреев» потому, что некоторые из этих европейцев не считали себя евреями и не желали, чтобы их считали таковыми). Если в единомыслии при Сталине утверждалось что-либо более нелепое, то мне таковое неизвестно. Итак, Гитлер был комичным уродом, круглой бездарностью и психически больным (бесноватым). Но почему же тогда 31 июля 1932 года в самой цивилизованной, культурной и прогрессивной западной стране за партию Гитлера проголосо вало почти вдвое больше избирателей, чем за любую другую партию? Почему 30 декабря 1933 года Гитлер стал совершен но законно канцлером Германии, а большинство в рейхстаге поднесло ему диктатуру на блюдечке? Почему 90 процентов населения Саара проголосовало 13 января 1935 года за воссоединение с Германией Гитлера? Нам доступны в архивах SD (Sicherheitsdienst) агентурные сведения о том, что говорили немцы в частных разговорах о Гитлере. В конце 1944 года Мартин Борман прекратил собирать эти агентурные сведения. Дело в том, что и в конце 1944 года немцы жаловались на жизнь и бранили в частных разговорах все и всех, но только не Гитлера: он оставался ____________ * «The Mind of Adolf Hitler», стр. 187.


207

гением-божеством, ни в чем не виноватым, всегда правым. Даже после все более явных поражений 1942, 1943 и 1944 года, все более разрушительных бомбардировок Германии и все более тяжелых лишений. А виноваты во всем были враги Германии, и прежде всего, евреи стран английского языка, евреи-большевики и русские свиньи-большевики, шедшие у них на поводу. Бывают водевили и с плохим концом: герой — первый любовник (Гитлер) погибает, а злодеи-комики (евреи) торжест вуют. Ну и что? Зрители льют слезы. Ева Браун могла бы сказать Гитлеру: «Смотри, что ты натворил! Черт с ними, с евреями! Но сколько ты принес горя нам, чистокровным немцам! Какой позор! Какое несчастье! Русские свиньи берут Берлин! Ну так и околевай теперь в окруженном ими Берлине!» Но нет, она бросилась в Берлин, чтобы умереть вместе с ним, героем — первым любовником, погибающим от рук злодеев-комиков. И тут нельзя сказать, что это, мол, отсталая, нищая, полуазиатская и еще недавно поголовно неграмотная Рос сия, Азия, Африка. Это ведь Запад! Доклад американской разведки 1943 года дает, поэтому, следующее объяснение. Дескать, да, это Запад, но это ведь немцы, а не американцы. Прежде всего, мужчины немцы — женоподобны в психополо вом отношении. «Большинство немцев не подозревает об этой скрытой стороне их психики и станут яростно отрицать ее наличие, если сообщить им о ней»*. Но в психоанализе отрицание и означает доказательство: пациент пытается пода вить и скрыть свои психополовые извращения. А почему женоподобность мужчин немцев так существенна? Каждая речь Гитлера — это «половое нападение» на его женскую и женоподобную аудиторию: изо рта его льется как бы моча, «грязь», которой немки и женоподобные немцы упиваются. Но позвольте! Ведь это у Гитлера было стремление пить мочу! А теперь оказывается все наоборот! Психоаналитиков врасплох не застанешь: ____________ * «The Mind of Adolf Hitler», стр. 208.

208


«Непрерывный поток «грязи», который он изливает на свою «женскую» аудиторию (то есть на немок и женоподобных мужчин — Л. Н.) является обратным процессом по отношению к его мазохистским извращениям, в котором удовольствие возникает потому, что женщины изливают «грязь» на него. Даже функции физических органов являются в этом случае обратными. Рот, который в обычных условиях является ор ганом приема и поэтому связан с торможениями и запре тами, превращается, наоборот, в орган, через который «грязь» извергается»*. Иначе говоря, психически болен не только сам Гитлер, а и вся «немецкая раса», у которой «расовое» психополо вое извращение. Таким образом, американский доклад ни чем не отличается от самых нелепых антисемитских текстов в Германии эпохи Гитлера, но только вместо «европейцев еврейского происхождения», «неполноценной расой» ока зываются немцы, которых, видимо, следует всех заключить в психиатрические лечебницы. Следует заметить, что лица не мецкого (а не англосаксонского) происхождения составляют самую большую этническую группу в Соединенных Штатах, но многие из них стали, естественно, выдавать себя за англо саксов после первой, а еще больше после второй мировой войны. В Нью-Йорке можно встретить тысячи евреев, но как бы не существует ни одного немца. Поэтому в США открытие американской разведки, что немцы психически больны пото му, что они немцы, не вызвало возражений. В то же время это открытие спасло всеобщую веру во всеобщий всесторонний прогресс человечества с Западом во главе.

_____________ * Там же, стр. 207—208.

_____________________________

Илья

БЕРНШТЕЙН

СТОИТ В ПОЛЕ ЧЕРЕПОК... «Лежит в поле лошадиная голова. Прибежала мышка-норышка и спрашивает: — Терем-теремок: Кто в тереме живет?» Так начиналась известная всем сказка «Теремок» до революции. И никого (ни издателей, ни родителей, ни, нако нец, детей) не смущало, что действие сказки разворачивается вокруг и внутри лошадиного черепа. Знаменитый Георгий Нарбут в не менее знаменитой серии иллюстрированных де тских книг издательства Кнебеля создал запоминающийся образ недолговечного жилища мышки — «норышки», лягушкиквакушки и иже с ними. Куда же исчез череп (в варианте А.Н.Афанасьева — лошадиный остов) из современных де тских* изданий этой сказки? И откуда появился образ те ремка в псевдорусском стиле? Начав задаваться вопросами «Куда исчез?» и «Откуда появился?» при сравнении современных и «прежних» (ли бо нынешних «академических») детских книг, остановиться _____________ * Т.е. не научных (таких, как «Литературные памятники»).

210

ИЛЬЯ БЕРНШТЕЙН

трудно. Откуда появились в финале сказки о Красной Шапоч ке бравые охотники, вершащие над волком скорый, но спра ведливый суд и спасающие легковерных бабушку со внучкой? Авторский вариант кончается съедением Красной Шапочки. Правда, после этого следует изящное стихотворение, не сколько снижающее трагизм ситуации. Что-де молоденьким девицам надо быть особенно осторожными, так как кавалеры зачастую под нежными речами и прочими приемами ухажи вания скрывают волчью сущность. Но и это моралитэ исчезло из сказки. Почему другая, не менее знаменитая сказка Шарля Перро «Спящая красавица» обрывается, не дойдя до середины? Ведь у Перро сказка фактически начинается с пробуждением Спящей Красавицы. Она выходит замуж за разбудившего ее принца и рожает ему сына и дочь, после смерти отца принц становится королем и уже в этом качестве уезжает на войну, вдовствующая королева-мать, оказавшись людоедкой, решает в отсутствие сына полакомиться внучатами, в дело вмешивается благородный слуга и т.д. Такой детский триллер. Однако все эти удивительные события в советских детских изданиях отсутствуют. К этим вопросам примыкает еще один, смежный: каким образом к разряду детской литературы оказались отнесенны ми книги, написанные вовсе не для детей (яркий пример — «Путешествия Гулливера»), подвергшиеся для этого «перера ботке» и «адаптации», зачастую до неузнаваемости? Зато мно гие истинно детские произведения, составляющие «золотой фонд» мировой литературы, оставались непереведенными и неизданными (книги Джона Толкиена и Клайва Льюиса, Френка Баума, Гью Лофтинга и т.д.). «Золушка» как школа полового разврата До сих пор исследователи не оставляют попыток разо браться в душах создателей «первого в мире государства рабочих и крестьян». Много говорилось о психологиче ских нюансах, тонкостях их мировоззрений. Укажу еще одну их особенность: все они — и отцы-основатели, и их

СТОИТ В ПОЛЕ ЧЕРЕПОК...

211

помощники и подручные — были людьми вопиюще дурного вкуса. Это, безусловно, сказалось в области политической (человек с хорошим вкусом просто не в состоянии совер шить некоторые поступки, они оскорбляют его эстетическое чувство), в области же всякого рода художеств это обстоя тельство стало определяющим. Кто был в ленинское время главным специалистом по культуре и образованию? А.В. Луначарский — жалкий графо ман, создатель курьезных в своей беспомощности пьес. Правда, в первые послереволюционные годы вопросами лите ратуры ведали все же профессионалы (Валерий Брюсов, напри мер), в редакциях и редколлегиях заседали люди с заслу женным авторитетом. Однако вскоре «лафа» кончилась, «ку харка» научилась управлять и властно заявила свои права. С собой она принесла свои представления об изящном, представления не деревни (т.е. «народа»), не города («интел лигенции»), но пригорода, Марьиной Рощи.* Конечно, ей не нравилась «лошадиная голова» — это так неизящно, грубо. То ли дело домик васнецовский! Облагораживающему влиянию цензуры подверглись и «Приключения барона Мюнхгаузена». Казалось бы, что мо жет быть невиннее этих занимательных историй? Ан нет, и знаменитому барону случалось грешить против благопристой ности. Чего стоит хотя бы неизвестная, к счастью, нашим детям история о нападении на Мюнхгаузена огромного медведя в тот момент, когда он посредством ножа разбирал затвор своего ружья (кстати, действие происходило в Рос сии). От страха и неожиданности барон поспешил забраться на дерево, выронив при этом нож. Представьте себе: барон — на дереве с бесполезным ружьем в руках (без ножа его не соберешь, а нож лежит внизу), медведь же потихоньку на это дерево взбирается. Какова коллизия? Есть от чего утратить присутствие духа. Но не таков наш барон. «Я направил струю жидкости, _____________ * Очень точно отозвался о Людмиле Зыкиной журналист, имя которого я, к сожалению, позабыл: Зыкина — певица Новых Черемушек.

212


которая в минуты страха у человека всегда имеется в изо билии, прямо на черенок моего ножа. Царивший в то время жестокий холод мгновенно заморозил струю, так что через несколько мгновений от черенка протянулась сосуль ка такой длины, что доставала до нижних ветвей дерева. Ухватив удлинившийся черенок, я без труда, но с большой осторожностью подтянул нож к себе». Нет нужды говорить, кто вышел победителем из этого поединка. Припоминается еще один случай столь же удачного применения собственной мочи другим широко известным героем. Речь идет о Лемуэле Гулливере. В «детском» ва рианте истории его путешествий отсутствует целая сюжетная линия (весьма важная для понимания сути происходя щего): история взаимоотношений Гулливера с императрицей лилипутов. Царственная особа ненавидела отважного путе шественника, стремилась погубить его, а главной причиной этого был не совсем стандартный способ тушения пожара в ее покоях, к которому вынужден был прибегнуть Гулливер, когда все стандартные способы оказались неэффективными. «Накануне вечером я выпил много превосходнейшего вина.., которое отличается сильным мочегонным действием. По счастливой случайности я еще ни разу не облегчался от выпитого. Между тем жар от пламени и усиленной работы по его тушению подействовали на меня и быстро обратили вино в мочу; я выпустил ее в таком изобилии и так метко, что в какие-нибудь три минуты огонь был совершенно потушен...» О судьбе «Путешествий Гулливера» надо сказать особо. Тут дело не в изъятых по причине «неблагопристойности» эпи зодах (не удержусь и приведу еще один, из «великанской» части Путешествий: рассказ о бесцеремонности фрейлин импе ратрицы Бробдингнега, которые «раздевались донага, меняли рубашки в моем присутствии... Это зрелище совсем не со блазняло меня и не вызывало других чувств, кроме отвра щения и гадливости; когда я смотрел с близкого расстоя ния, кожа их казалась страшно грубой и неровной, разно цветной и покрытой родимыми пятнами величиной с тарелку, а волоски, которыми она была покрыта, имели вид толстых


213

бревен, обойду молчанием остальные части тела... Самая красивая из этих фрейлин, веселая шаловливая девушка шестнадцати лет, иногда сажала меня верхом на один из своих сосков и заставляла совершать по своему телу другие экскурсии...»). Дело в другом. Переработка «для детей» тек стов, изначально для них не предназначенных — дело рискованное, особенно когда автор уже не может вступиться за свое детище. Мало того, что извращается замысел (мне нелегко представить себе книгу более далекую по замыслу от детей, чем «Путешествия Гулливера»), так еще за этой книгой прочно закрепляется репутация «детской», и, повзрослев, читатель уже не возвращается к ней. К тому же ее «взрос лый» вариант практически не издают, и книга в ее подлинном виде исчезает, подмененная «адаптированной» версией. Кроме борьбы за соблюдение приличий, советский изда тель детской книги озабочен тем, как бы не переборщить со страданиями героев, с описаниями жестокостей и зверств. Зачем ребенку страсти «Спящей Красавицы»? Вообще представления о взаимоотношениях «писатель — читатель» у советских издателей детской книги было несколь ко гиперболизировано. Это, мол, во «взрослой» литературе писатель — пописывает, читатель — почитывает. У детей все иначе. Книга сразу накладывает неизгладимый отпечаток на неокрепший детский ум и психику. Расскажет, к примеру, бабушка внуку на ночь про колобка, утром глядь — а внука и след простыл. «От бабушки ушел, и от дедушки ушел...» А интимная сфера? Как сможет юный читатель (слушатель) объ яснить себе, зачем «на кровать слоновой кости положили молодых и оставили одних»? Или понять, что и куда «ца рица молодая, дела вдаль не отлагая, с первой ночи понесла»? Все это очень опасно. В двадцатых годах существовала даже педагогическая школа, основанная на принципах изъятия сказок из детско го чтения. Корней Чуковский отдал много сил борьбе с ней, о чем рассказал в главе «Борьба за сказку» в своей книге «От двух до пяти» (эта глава почему-то отсутствует в большин стве изданий). Приведу из нее одну лишь цитату.

214


«В Ростове-на-Дону некто П. (уж не Передонов ли) тиснул в ту пору статью, где грозно осуждал знаменитую сказку о Мальчике-с-Пальчик за то, что в ней изображены людоеды. Должно быть, он полагал, что ребенок, прочитавший эту сказ ку, вырастет и сам людоедом. — Почему вы питаетесь человеческим мясом? — в ужасе спросят у него окружающие. — Мне в детстве прочитали сказку о Мальчике-с-Пальчик. А в Чкалове какой-то Булгаков так прямо и напечатал на белой бумаге, что волшебная сказка — это школа полового разврата, потому что, например, в сказке «Золушка» злая мачеха, которая из одной только потребности мучить насы пает своей падчерице золы в чечевицу, есть, несомненно, садистка, а принц, приходящий в восторг от башмачка бед ной Золушки, есть замаскированный фетишист женских но жек!»

Доктор Айболит и доктор Дулитл Корней Иванович Чуковский послужит переходным мости ком ко второму вопросу — проблеме авторских прав. В русской послереволюционной литературе для детей сложилась традиция, можно даже сказать — возникла литературная шко ла, объединенная двумя «фирменными» художественными приемами. Они просты и изящны, и в совокупности составля ют гармоничное целое, подкрепляя достоинства и устраняя недостатки друг друга. Первый из них состоит в переработке хорошей «импорт ной» детской книжки и последующем издании полученного продукта с новым названием и авторством. Второй же заклю чается в недопущении издания оригинала на русском языке. Что в данном случае понимается под переработкой? Извест ны примеры, когда произведение действительно «снимается в ноль», т.е. заимствуются и сюжет, и герои. Пример — прозаический вариант «Доктора Айболита» или «Волшебника Изумрудного города». В таком случае об источнике сообща ется (хотя бы в послесловии некоторых изданий). Само


215

собой разумеется, что ни «Доктор Дулитл» Гью Лофтинга, ни « Волшебник из страны Оз» Френка Баума шансов увидеть свет в доперестроечные времена не имели. Но детская литература устроена иначе, чем «взрослая». Слог, всякие стилистиче ские «примочки» здесь такой роли не играют, даже сюжет сам по себе не так важен. Важна некая идея, антураж. Ну, например: современный подросток случайно вытаскивает из воды сосуд с заключенным в нем джинном (Томас Гатри, «Медный кувшин»). Или: городок, где живут маленькие такие человечки, один — врач, другой — художник, а третий — бездельник и недотепа (длиннейший американский книгосериал про Нодди). Если идея удачна, то ее можно разрабаты вать очень долго. На Западе так и делается: серию про страну Оз продолжает уже третий писатель. У нас наследники Волкова пока не объявились. Но так как никаких сомнений относительно собственных Платонов у россиян нет, появления «Незнайки в стране ниндзя» долго ждать не придется. В чем, собственно, ничего дурного не будет.

Гулливер для начальства Может возникнуть резонный вопрос: вот автор говорит — то убрали (по цензурным соображениям), это вырезали... А сам цитирует, цитирует. Из каких таких источников эти сведения? Ответить и просто, и сложно. Просто перечислить: это, мол, издание такого-то года такого-то издательства, а это — вовсе другого года и т.д. Но ведь нужно тогда объяснить, как и почему в таком-то году в таком-то издательстве появилось издание, в котором вопреки традиции приводится полный текст, указывается настоящий автор. А это вопрос большой статьи, многих знаний. Я же попробую рассказать об этом не греша против истины, но коротко. Золотой век российского книгоиздания пришелся на 2 0 — 30-е годы. Лучший пример — издательство «Academia», выпу стившее в тридцатых и «полного» Гулливера, и «Мюнхгаузе на» Иммермана, и «настоящего» Робинзона Крузо (еще

216


одна прекрасная книга, известная нам только в «переска зе» Корнея Чуковского), и многое, многое другое. Да как еще выпустило! Здесь годятся только превосходные степени: Гулливер, скажем, был издан в прекрасном переводе, с великолепными комментариями и классическими иллюстраци ями Гранвиля, где, кстати, момент тушения пожара изобра жен во всех подробностях. Один только штрих. Исследова тель и собиратель «Academia» Марк Рац приводит воспоми нание сотрудницы издательства: «[Директор] А.Короленко бе гал по магазинам, разыскивая одному ему ведомую ткань цвета океанской волны для переплета книги». Конечно, и «Academia» отдала дань времени. Часть тира жей предназначалась для подарков начальству, и эти экзем пляры отличались не только оформлением. В каталоге «Academia» (Москва, «Книга», 1980 г.) под номером 321 значится «Книга тысячи и одной ночи» в восьми томах. В описании пятого тома читаем: «Том 5-ый. Ночи 434—591, 640 страниц, 15300 экземпляров. Дополнительно «Ночь 584», 4 страницы, 150 экземпляров». Не знаю, к сожалению, что же произошло в 584 ночь, странно лишь, что убрав ее из основного тиража, издатели не изменили название. Дру гой пример. Номер 79: «П. Браччолини. Фацетии. 1934 г., 356 страниц, 5300 экземпляров». Номер 80: «П.Браччоли ни. Фацетии. 1934 г., 444 страницы, 300 экземпляров». Но так ли важны эти примеры? Исчезло издательство в 1937 году, и библиофильская легенда так объясняет причи ну этого: «Задумала «Academia» издать Макиавелли «Госуда ря» и «Историю Флоренции». Увидел в этом Сталин намек нехороший и прихлопнул в момент». Может, и врет легенда, но даром такие легенды не складывают.

Вместо эпилога Один из лозунгов эмиграции третьей и четвертой волны — «Уезжаю, чтобы почувствовать себя свободным». История со ветского книгоиздания хорошо иллюстрирует давно сделанный человечеством вывод: свобода — суть состояние внутреннее.


217

Была ли когда-нибудь в России большая свобода слова и печати, чем сейчас? А между тем книгоиздание медленно умирает, при том что книг издается все больше и больше. Не стоит кивать на то, что, мол, цензура «рынка» оказалась пожестче партийной. Хорошие книги не издаются прежде всего потому, что не пишутся. Замолчали авторитетные «вла стители умов», в самые раззастойные годы писавшие свободно и талантливо. Где они? Профессорствуют на Западе, ориентиру ются на спрос, так же как и «талантливая молодежь». А как же свобода — непременное условие творчества? Ради бога, люди хотят жить лучше, я сам хочу жить лучше, но ведь и в прежние времена автор, сочиняя «непроходимую» книгу, себе худа не желал. Но «пальцы просятся к перу, перо к бумаге» и т.д. В 1937 году «Academia» была «слита» с Гослитиздатом, а подготовленные, но не изданные ею книги через много лет вышли в издательстве «Наука», и с этого началась прослав ленная серия «Литературных памятнков», захлебывающаяся ныне в бурных волнах рыночной экономики. «Опыты» Монтеня, «Речи» Демосфена, «Жизнеописания» Плутарха, «Ан налы» Тацита... Где вы, нынешние издатели, способные продол жить этот список? Но придет, придет и их время. То-то почитаем...

____________________________________________________

КРИТИКА О РОМАНЕ ВИКТОРА ПЕРЕЛЬМАНА «ГРЕХОПАДЕНИЕ ЦЕЗАРЯ» Лев АННИНСКИЙ « П О Б Л И Ж Е К НЕБУ»? Кролчерова соната Два слова о подзаголовке. Конечно, я далек от мысли сопоставлять писателя Арка дия Кролчера с писателем Львом Толстым. Но Кролчер сам предпослал своему роману эпиграф из «Крейцеровой сона ты». Что кажется вызывающим не только само по себе, но еще и потому, что переклички прямой вроде бы и нет. У Толстого речь идет о земной мерзости эроса, о животном заземлении любви, а Кролчер, напротив, пишет о тех, кто устраивается поближе к небу. При всей сексуальности его героев, волочащихся чуть не за каждой мимоидущей юбкой (Кролчер ни своих похождений не стесняется, ни похож дений своего главного героя), в них есть, конечно, некая сублимация духа, переход низменного непосредственно и сразу в воздушное. Когда мужик хватает бабу на руки и

КРИТИКА О РОМАНЕ «ГРЕХОПАДЕНИЕ ЦЕЗАРЯ»

219

бегом несет ее куда-нибудь... не обязательно в постель, можно и через лужу на улице или к воде на пляже, причем этот ритуальный отрыв греховного тела от земли повторяется в каждом лирическом эпизоде, — то тут уж, конечно, явный порыв в небо, и он куда важнее погружения в плоть. Я даже подозреваю, что эротическая неутомимость кролчеровских греховодников есть не что иное, как компенсация какой-то сложной, тонкой, неуловимой их «воздушности», непрерывно требующей именно такой компенсации. Разумеется, это и чревато. Человек у Кролчера всегда может «споткнуться на бабе». Хотя для сюжета это всего лишь спусковой механизм. Движется-то сюжет не эротикой — эротика лишь замещает вакуум духа. В чем, собственно, и заключается для меня наиболее интересное открытие (или самооткрытие) А.Кролчера. Ибо оно имеет отношение к нашему общему состоянию. Независимо от того, отвалил ли наш человек за бугор или остался при родных осинах. От себя не убежишь. Тем более с бабой на руках. Да и бежал-то недалеко — до воды. Ну, может, искупаться было приятно в теплых водах Черного моря. Однако по скольку дело происходило во времена холодной войны, то пограничники озорника схватили. Дело пошло наверх, баба немедленно дала соответствующие показания, и бедняге при паяли стремление бежать в Турцию. Вместо Турции он получил Потьму, где и отбыл ссылку тихо и кротко, ибо понимал, что за попытку продать со ветскую женщину в турецкий гарем (как он ей в шутку обе щал, когда нес ее к морю) или посредством дальнейшей эмиграции на историческую родину усилить израильскую во енщину (а это уже совсем не шутки, и он этого не обещал, но все равно: вытекало) — за такие вещи во время оно могли дать и вышку. Фантастика? Полнейшая. Между «хулиганством на воде» и заговором против державы нет разницы. Подписывай прото кол, падла, а то на тебя есть и еще документики! Реальности нет, есть документики. Цепочки слов на бумаге. Мы — в невесомости. Мы — люди воздуха. Конечно, роман А.Кролче-

220

ДВЕ РЕЦЕНЗИИ

pa — вещь, по окраске весьма еврейская, и у героя его, как он сам пошутил, «паяльник в полгазеты» (речь идет о газетной карикатуре). Но вот между крылатым определением Шолом-Алейхема, обозначившим качества определенного эт нического меньшинства в старой России («люди воздуха»), и огромным массивом коренного населения той же России, как ни странно, обнаруживается-таки общее. О чем Борис Парамонов сказал в «НГ» так: русские — главные евреи в своем отечестве. На своей земле — как на чужой. Изгои, временщики, поденщики, прохожие залетные, сезонные. Чу жие. Земля ничья, и мы — в воздухе. Вот это — самый страшный, самый пронзительный смысл рассказанной Аркадием Кролчером истории. Истории людей, висящих в невесомости и потому охотно меняющих одну беспочвенность на другую. Там уж неважно, кто как закончит: это вопрос случая. Дойдет ли бывший «узник Сиона», российский писатель-дис сидент, герой громкого политического скандала при отъезде из СССР до положения американского бомжа, копающегося в отбросах? Или тихо испустит дух перед персональным компьютером, на который успеет записать свой роман? Вер нется ли обратно в СССР (и сразу — на верхний этаж гостиницы «Россия» — поближе к небу)? Или махнет-таки в Израиль? Скитание все равно не кончится, и места своего человек не найдет. Место — это и есть главный пункт, вокруг которого идет драка. Все ищут место. Но не на земле. В воздухе. В эфире. Буквально — на радиостанции «Свободный мир». Сотрясать воздух, колебать волны, функционировать в невесомости. Вещать, стричь купоны, получать проценты. Проценты, купоны, акции, чеки, велфэр, счет, биржа, ставка на везение, вылет в трубу. Когда доходит до дела, выясняется, что ни вещатели, ни писатели, ни вообще «завы» (то есть сотрясатели воздуха и материализаторы слонов) Америке не требуются, а требуют ся... подметальщики общественных туалетов (я бы сказал все-таки «уборщики», но Кролчеру виднее — он все-таки пишет там, а я читаю тут). Но и подметальщиками норовят


221

стать негры, причем владельцы сортиров предпочитают-таки негров: во-первых, когда негр имеет работу, это ослабляет расовое напряжение, и, во-вторых, русский эту сортирную работу все равно как следует не сделает: он будет халтурить, ловчить, отлынивать, трепаться, выводить «словесные кренде ля». И в конце концов заляжет в койку и станет смотреть в потолок (то есть сквозь потолок — в небо). Тогда у меня вопрос: причем тут вообще эмиграция? Мы и у себя дома, в России, норовим делать то же самое... «делать» — слово решительно неловкое в этом контексте, разве что придать ему то значение, в каком один эстонский профессор обьяснил Г.Гачеву: «Вы, русские, научили нас делать ничего». — «Ничего не делать?» — переспросил Гачев. — «Нет! — уточнил эстонец. — Именно: делать ничего!» Что же делает наш соотечественник? Пишет. Роман века. Историю жизни. Хронику своей души. Наверное, и в Потьме, где он отбывал административную ссылку за свои шалости с девахой ввиду берегов Турции, тоже писал. Только не про ссылку. Про это в романе ни слова. Да и как про ссылку напишешь? Глядишь, и выйдет подража ние Рыбакову. Кролчеру неинтересно описывать, как он жил в Потьме. Ему интереснее, как писатели и артисты сходятся потрепаться в «Арагви» или в каком-нибудь ЦДЛ. Домжуровские лорелеи ему интересны. Поэтесса Михайлова, завы вающая басом: «Я с Сатурна на Марс лечу и кричу, и кричу, и кричу...» Признаться, я над этой Михайловой поломал голову, кто же это имеется в виду? Кролчер, надо сказать, хоть и сидит за своим компьютером в Штатах, но в дым отечества укутан прочно, и, отвалив из отечества бренной плотью, отвалить из отечественной литературы духом не помышляет. Весь тут! О чем свидетельствует имя его главного героя (включайте лите ратурные ассоциации): Цезарь Семенович Семенов. Узнали? Другой герой (включайте ассоциации исторические) — Дантон Шаевич Голощекин. Поняли, чей сын? Еще в романе имеет ся аспирант Алекс Золотусский, из чего ясно, что А. Кролчер и критиков отечественных забыть не может.

222


Так чего ухилял через океан? «Ухилял — в другие миры». Вообще в другие. А из других — опять в другие. Агасфер. Вечный жид. В космосе. В тексте. В невесомости. Заземли его — места себе не найдет. Спроси его: где твоя родина? — подумает, что издеваешься. — Какая родина?! — Ну как же, у всякого человека и у всякого народа должна быть своя родина... — Ну, конечно, — иронически поддакнет наш очаро ванный странник: — «у гусского — Госсия, у евгейского — Изгаиль...» Насчет «гусского» мы кое-что уже выяснили в связи с Потьмой. Я ведь недаром лесковское словцо употре бил: у нас таких странников-небожителей полно. Но насчет «Изгаиля» давайте довыясним. На исторической родине у Агасфера просыпается прямо-таки ярость: как, мировой народ, народ Книги превращается в заурядную нацию с провинциально-патриотическими замашками?! Увы, так. «Узник Сиона», бегущий из СССР от антисемит ского кошмара, намерен в Израиле заниматься тем же, чем занимался в бывшей цитадели мирового коммунизма: он собирается «сражаться и писать». Но в Израиле не надо сражаться — там надо служить в армии либо платить за армию, то есть работать, то есть, простите, «в стоградусную жару грузить банки с огурцами». — Но я человек творческий, — говорит наш небожитель. — Мне нужны средства, чтобы писать книги и издавать их. — А в Эрец Израель, уважаемый, все люди творческие... — Но я писатель! — А в Эрец Израель все писатели... — Но зачем тогда звали?! — Никто вас не звал, уважаемый, а если не нравится, пожалуйста, обратно в Русию... Хорошо тому, кто, отвтыкав положенное (отгрузив «банки с огурцами»), способен сесть во дворе и стучать в домино. «Как в Чернигове», — замечает кто-то из старожилов, по давности лет несколько путая «Русию» с суверенной Украи ной. — «У, бля, дупель! У, бля, пусто!» — гудит новоиспе-


223

ченный израильтянин, ничего вокруг не замечая. Счастли вец! А если кто так не может? Тому — плохо. Что ни напишет — почитать некому: все сами пишут, все норовят свое тебе почитать. Чуть вспорхнет душа — тут ее реальность и подрежет. А с кого спросишь, если ты интроверт и внешняя реальность тебя не интересует? Не с кого спрашивать. Так что жизни нет, есть космос. В кровати, на кухне, в ванной. Космос — там, за потолком. «Нет ничего более условного, чем интервал между нача лом и концом человека». ... Грустную книгу написал Аркадий Кролчер. Эта книга — отнюдь не об эмигрантах и не об эмиг рации. Она о том, что гонит людей в эмиграцию: внешнюю, внутреннюю, тотальную. Это книга о нашей круговой фатальной беспочвенности. Так что хорошо, что роман Кролчера не пропал после кончины автора, а долетел до наших палестин. Прочтем с пользой. И еще два слова: о том, как он до нас добрался. После того как Аркадий Ноевич умер прямо перед компьютером в подвале своего дома в Джерси-Сити, обна ружился отпечатанный экземпляр его хроники. Читать ру копись никто не стал, ее просто выбросили. Компьютер по шел с молотка вместе с дискетами. Потом эти дискеты про давались в качестве чистых на распродаже домашней утва ри. По случаю их купил Виктор Перельман, редактор жур нала «Время и мы» (тоже, между прочим, уроженец Мос квы и тоже некоторое время гражданин Израиля). Он и обнаружил на дискетах текст. Потом издал его. Издал в Нью-Йорке под названием «Грехопадение Цеза ря» и под своим именем. То есть использовал А.Кролчера, как Гоголь использовал Рудого Панька, а Пушкин — Белкина. Недавно Перельман был в Москве, вкушал воздух гласности, хотел напечатать роман у нас, но, к изумлению своему, не мог понять, куда девалась бумага. («Независимая газета»)

224


Ирина МУРАВЬЕВА

НЕУЖЕЛИ ЭТО И ЕСТЬ ВСЯ НАША ЖИЗНЬ? По привычке мы относим термин «лишние люди» к прошло му веку, и встает перед глазами скучающий Онегин с его равнодушным «двойным» лорнетом, и нервозный Печорин, от нечего делать мучающий невинных людей, и белокурый Об ломов в засаленном стеганом халате. Но — подождите! Ведь все они выглядят наивными подро стками, чистосердечными детьми по сравнению с теми насто ящими лишними, с теми взрослыми лишними, которых вы плеснула на житейскую поверхность середина российского XX века. Ибо в это время гоголевские гиперболы перестали быть художественной метафорой и гротескная природа вещей обнажилась в ее ежедневной буквальности. Герои новой книги Виктора Перельмана «Грехопадение Цезаря», если вы столкнетесь с ними на улице или в мага зине, не остановят вас своею исключительностью. Их мелкие страсти, их усики, пьяное дыхание и множественный страх (властей, семейных разоблачений, тяжелой эмиграции, без денежья) и составляют, в сущности, окружающую нас жизнь. Как же сложилась, просуществовала — и более того! — продолжает существовать жизнь, в которой так мало свежего воздуха, такой острый недостаток тепла и света? Чем она подменила эти, ставшие романтическими, величины? Роман «Грехопадение Цезаря» — подробный перечень этих подмен. Являя собой своеобразную анатомию быта и психологического состояния литературной и окололитератур ной московской интеллигенции шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов, не скупясь на сатирические краски и пользуясь всеми приемами «натуральной школы», этот ро ман на последней глубине своей оборачивается плачем и криком отчаяния, напоминая ту брошенную в море закупо-


225

ренную бутылку, которая ждет, чтобы ее выловили, освободили от налипших ракушек и водорослей и прочли запрятанный в ней смятый листочек: «врачам... Джерси... Сити... госпиталя... Каждому... кто... будет... иметь... отношение... к... настояще му... делу...» Человек пишет исповедальный роман. То, что он запомнил из всего прожитого и уносит с собою в могилу. Жизнь, начавшаяся днями, запечатленными поблекшей фотографией, на которой «шоколадный рахитик в панамке» прижимается к голому отцовскому животу на крымском песке, описала не мыслимую дугу в пространстве и погребла героя в подвале собственного дома американского пригорода Джерси-Сити, притиснула его морщинистое старое лицо к компьютерному экрану, чтобы заново ожить на этом черном квадратике с прыгающими желтыми буквами — «Стоит мне прикоснуться к душам моих героев, как я погружаюсь в сюрреализм и фантастику. Все вместе: и прошлое, и настоящее, и жизнь и нежизнь — все в одном потоке: то я — узник Сиона и владелец дома в границах Большого яблока, то — мои персонажи, встающие из пепла...» «Встающие из пепла» не вызывают большого уважения: они нравственно надорваны, циничны, затравлены обстоятельствами, из которых пытаются выплыть всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Как рыбы, попавшие в глубокую мутную воронку советской и вся кой иной действительности, они беспомощно широко разевают рты, ежесекундно заглатывая огромное количество мути, тины и сгнивших водорослей, отплевываются, ловят воздух, попа даются на крючки и, судорожно извиваясь, пытаются спа стись... В их жизни подменено все: любовь — неустанным механическим сексом, творчество — дешевыми подделками, дружба — страхом остаться наедине с собой. Все продано, пропито. Выжжено. Вытравлено. Автор не оставляет читателю ни островка, на котором он мог бы перевести дыхание, почувствовать под ногами твердую почву, закинуть голову вверх — увидеть небо. Странные превращения преследуют нас на протяжении всей книги: прожженная литературная дама вдруг, «на проверку», оказы-

226


вается юной девственницей, прячущей под толстым слоем косметики детские черты, а под толстым слоем цинизма невра стеническую беспомощность и подлинную влюбленность; при торный красавчик из московской редакции выплывает священ ником Православной Русской Церкви в Америке, бывший гебешник трансформируется в прогрессивного деятеля горба чевской перестройки и рассказывает простодушным американ цам, что «долгие годы работал в Комитете партийного контро ля и, нечего греха таить, даже высший суд партии в годы брежневщины допускал перегибы». Писатель не щадит никого. Романтически-высокая картина мира, та, где любят, плачут, уважают, где с юности лелеют идеалы и не расстаются с ними даже в старости, — эта картина мира начисто опровергнута книгой. Я, может быть, назвала бы ее фарсом, пародией, злейшей сатирой на человеческую жизнь, если бы за этим не стояла кровоточащая или, поль зуясь словом Достоевского, «надрывная» основа существова ния. Разобщенность людей — на мой взгляд, основная тема, которая определяет «подводное» течение происходящего. Разобщенность — жгучая, чудовищная, непредставимая. Та ошеломляющая нелюбовь, маскирующаяся то любовью, то дружбой, которая страшнее любой болезни. Та степень при вычной жесткости, которая делает жизнь похожей на гранит ную глыбу. Стучи ладонями, колоти головой, царапайся ног тями — бесполезно. Я приведу один небольшой пример из сферы «любовных отношений». Герой романа Цезарь Морчик перед отъездом в эмиграцию заходит к женщине, с которой у него когда-то был роман. Женщина эта уже неизлечимо больна, но Це зарь ни о чем не догадывается, она тоже не жалуется, и слов, чтобы сказать ему что-то настоящее, у нее просто нет. «Напрасно ждавшая его Михайлова в тот несчастный вечер уже не в силах была подняться, прислушивалась к скрипу парадного, кусала подушку и восклицала: «Еж твою мать! Где же он?» И проклинала себя. За что проклинала? За чижи ки-пыжики, за шутки-прибаутки и ведь ни разу не сказала ему


227

главного, вот за что! Не было в их жизни ничего прекрасного, один только космос. В кровати, на кухне, в ванной. В благодарность за это Цезарь приговорил ее к высшей мере: никогда не называл по имени, а лишь по фамилии: Михайлова да Михайлова, в космосе так было занятнее». И потом: «Ну, пгощай, Михайлова», «Не Михайлова, а Машенька...» — поправила она его. «Ну, да, Машенька» — согласился он и поразился ее белому, как мел, лицу». К героям этого романа легко обратимы слова Бердя ева: «Скажите, положа руку на сердце, скажите перед собой, скажите перед своей глубиной, перед высшей правдой, что для вас подлинно есть? Все давно уже превратилось у вас в призрак и мираж, в быстротечную и обманчивую игру человеческих страстей и интересов. И нет у вас, давно уже нет онтологических, бытийственных основ жизни». Наверное, так. И, кажется, вся книга Виктора Перельмана именно об этом. Но сам собою задается вопрос: что же делать слабому человеческому разуму, бедной душе человеческой, если она брошена в мир, где задолго до ее появления уже осуществились все возможные подмены? Где уже нарушились основы? Хорошо, если ты силен, великодушен, отмечен талантом; а что делать, если ты обыкновенный, средний человек, не гений, не «герой», не «мореплаватель», даже не «плотник»? «Кто будет заниматься прозой жизни? — восклицает Аркадий Кролчер, от лица которого идет повествование. — Так ведь человек слаб, вот в чем все дело». Слабому человеку все время хочется убежать. Куда? Неважно. Куда-нибудь. И как можно быстрее. Оттого и начинаются перемещения в этом жестком, как гранитная скала, неотзывчивом мире: Россия, Израиль, Америка, опять Россия...

228


Нет корней у души, нет земли под ногами, есть только слезы, страх и смерть. И еще оставлена Богом возможность вывернуть себя наизнанку: «Большинство авторов пишут из ненависти к окружающему миру, я пишу из нелюбви к себе. В этом источник моего творческого вдохновения: выворачивать перед миром собственную изнанку. Кажется, в планетарном масштабе этим занимается сегодня Россия. Я действую на уровне души, безо всякой, впрочем, осмысленной задачи: просто, подобно герою Кафки, засовываю душу в машину для экзекуций и, наблюдая себя, испытываю наслаждение». Печорин тоже наблюдал за своей душой, но — куда Печорину... Рядом с ним ведь жили, дышали, смахивали слезы и Максим Максимыч, и черноглазая Бела, и белокурая Вера с родинкой на левой щеке... А здесь ничего. Пустота. Космос. Мужчины, у которых нет основ жизни, начисто забыли и о простой жалости к находящейся рядом женщине, и о простой ответственности за нее. Мир перевернулся: теперь сильные женщины взваливают себе на плечи хилых огромных красавцев с нафабренными усиками и проди раются с любимой, неверной ношей сквозь пустой расшатанный космос. Иногда, надорвавшись, они умирают, и, наскоро простившись с их прахом, осиротевшие партнеры пускаются на поиски новых ощущений. На первый взгляд, этот роман слегка хаотичен и словно бы перегружен деталями и лицами, словно бы захлебы вается он от невозможности сжать в обьем компьютерной дискетки всю эту рыхлую, расползающуюся жизнь с ее любовницами в джинсовых костюмчиках, заботливыми женами, дурными страстями, доносами, старыми большеви ками, проститутками-девятиклассницами, молодчиками, прыг нувшими из редакционных служащих прямо в православ ные священники.


229

И ко всему этому добавьте пыльный, жаркий, тяжко вращающийся земной шар, который они топчут своими каблуками: комитеты партийного контроля в Москве, израильская разведка, русский ресторан в Нью-Йорке. Много всего: и времени, и людей, и пространства. Я не думаю, что эта внешняя хаотичность и перенасыщен ность вредят роману, напротив, они-то и выявляют его своеобразную жестокую музыку. В этой музыке нет гармонии, она не успокоит сердце, не настроит его на философскую созерцательность. Но, прослушав ее до конца, вам, может быть, захочется сжать голову руками и со страхом спросить себя: «Неужели это и есть вся наша жизнь?» («Русская мысль»)

______________ НАШЕ ИНТЕРВЬЮ

230 ______________________________________________________

Вышел в свет роман Виктора Перельмана „Грехопадение Цезаря". Роман написан от лица бывшего московского журналиста, пережившего все прелести советской системы и оказавше гося на склоне лет в эмиграции. Герои романа — выходцы из среды московской богемы, — оказавшись в Америке, мечутся в поисках места под солнцем: мы видим их в русских рестора нах Бруклина, в подозрительных, полууголовных бизнесах, погруженными в иллюзорные эмигрантские мечтания. То там то здесь мелькают знакомые лица, слышатся родные голо са... Другая сюжетная линия — жизнь самого автора, чело века острого и умного и вечно униженного из-за неустрой ства жизни, из-за своего еврейства и к тому же из-за... своей сексуальной неполноценности — тайный недуг, который не изменно проходит через всю его жизнь. И вот в эмиграции он решает как бы взять реванш и обессмертить себя произведе нием, в котором выскажет всю правду о себе. О загубленной в сталинском лагере молодости, о жене, о своих несчастных связях с женщинами, об эмигрантском окружении. Ро ждается горячечная исповедь человека, неизвестно зачем прожившего жизнь и решившего эпатировать читателя выво рачиванием самых темных, болезненных закоулков своей души: род мазохизма, который странным образом скраши вает его последние дни. Все остальное мы узнаем из самого романа, который, возможно, и введет читателя в тяжелые раздумья по поводу „проклятых вопросов" жизни, но вряд ли оставит его равнодушным, когда он закроет последнюю страницу. В книге 320 страниц. Цена - $ 16. Заказы и чеки высылать по адресу: „Time and We" 409 Highwood Avenue Leonia, New Jersey 07605, USA

______________________________________________________

Милтон ФРИДМАН

КЛЮЧ К ВЫЖИВАНИЮ Интервью Юрия Дружникова с лауреатом Нобелев ской премии Милтоном Фридманом Должность этого человека в приблизительном русском эквиваленте звучит скромно: старший научный сотрудник. Он служит в Гуверовском институте проблем войны, революции и мира Станфордского университета в Калифорнии, а работает часто дома. Однако к этому улыбчивому пожилому джентльмену, сидящему в поношенной ковбойке за огромным столом, загодя записываются на прием министры экономики и финансов с разных континентов (пока, к сожалению, кроме представителей тех государств, что возникли на территории бывшего СССР). Случается, ему звонят и главы государств. Он не открывает Америк. Он, можно сказать, весьма осторожен в советах, но, как показывают факты, если его советам не следуют, экономи ческая ситуация в стране не улучшается, а подчас ухудшается. Упрощен но говоря, почему-то он знает, как надо, и знает, как не надо. Его зовут Милтон Фридман, он один из самых авторитетных в мире экономистов. Семь лет назад, накануне перестройки, о которой тогда никто не предполагал, лауреат Нобелевской премии Милтон Фридман дал интер вью журналу «Время и мы» («Правительства против свободного рынка».

232

МИЛТОН ФРИДМАН

N 86, 1985). В связи с нынешней ситуацией в России редакция решила обратиться к Милтону Фридману снова. С профессором Фридманом беседует член редколлегии журнала Юрий Дружников.

Ю.Д. Вас можно поздравить с победой. Идеи, которые вы разделяете и проповедуете, оказались сильнее идей Маркса, Энгельса и Ленина, вместе взятых, не говоря уж о тысячах их последователей в теоретической и практиче ской областях. Коммунизм превратился из утопии в ре альность в СССР, в омут оказались втянутыми страны Вос точной Европы, Китай, государства Африки и Южной Аме рики, — и вот мы наблюдаем коллапс этого монстра. Удов летворены ли вы развитием событий? М.Ф. Это не моя победа. И не мои идеи. Принципы эти были сформулированы Адамом Смитом в 1776 году. За два столетия с лишним они доказали свою жизненность во всех странах мира. А затем подтвердили свое преимущество пе ред идеями Маркса и Ленина. Много людей, как например Хайек, предвидели, что система окажется неэффективной, не сможет нормально функционировать. И это вообще не побе да, но, я бы сказал, ощущение удовлетворения. Прежде всего радостно видеть, как большая часть мира получила возможность стать свободными обществами. Это с гуманитарной точки зрения. Однако с научной точки зрения проблема смотрится несколько иначе. Маркс был ученым, и я отношусь к нему как к ученому серьезно. Но он ничего не понимал в политических науках, и я считаю его очень плохим политиком. Как ученый он сделал несколько обос нованных открытий. Нет, не насчет социалистической системы, как ни странно. Он ничего не сообщил нам конкретного насчет коммунизма. Марксов научный анализ касался только капитализма. Маркс высоко ценил капитализм за его продук тивность и эффективность. Это отразилось даже в проповедях «Коммунистического манифеста». Но как только Маркс пере шел от реальности к прогнозам и занялся предсказаниями относительно развития капитализма, он потонул в ошибках. Он предсказал кризис капитализма, ведущий к гибели. Он предсказал полное обнищание рабочего класса в передовых

КЛЮЧ К ВЫЖИВАНИЮ

233

капиталистических странах, которое сегодня звучит пародий но. Известно, что суть развития науки в проверке гипотез. Своим развитием наука либо подтверждает, либо опровергает гипотезы. Наука отвергает те гипотезы, которые в столкновении с практикой оказались неработоспособными. Волею историче ской судьбы гипотезы Маркса оказались проверенными бо лее основательно, чем какие-либо другие в истории разви тия общества, и были аргументированно опровергнуты. Выхо дит, Марксу не повезло. Впрочем, многие гипотезы оказыва ются несостоятельными. Прогресс в мире происходит благо даря тому, что ошибочные предположения отсеиваются. Трагедия Маркса и его последователей состоит еще и в том, что его ложная гипотеза была использована в искажен ном виде. Сделали это фанатики, которые вывернули его проекты наизнанку, а потом превратили в свою религию. Затем гипотеза проверялась не как предмет научного тестирова ния, но как миф. С другой стороны, Адам Смит еще в 1776 году создал гипотезу, что рынок развивается свободно, в результате чего увеличивается доход и растет благосостоя ние индивида, а значит, и общества. Смит показал, как система взаимосвязей между людьми может совершенство ваться на основе делового свободного соглашения. Это ключ к развитию общества. Ю.Д. Значит, свершилось неизбежное, безжизненная идея потерпела крах. В чем трудность переходного периода, по-вашему? В том, что нет новой гипотезы или в том, что старая еще не окончательно похоронена? М.Ф. Ни в том, ни в другом. Коротко говоря о сути дела, мы наблюдаем провал попытки контролировать экономику из одного центра. Многие страны пытались превратить тоталитар ные и авторитарные режимы в системы со свободным рынком. Испания после Франко, Португалия после Салазара, Чили — до Пиночета и после Пиночета. Но насколько я понимаю, еще ни одна страна с коммунистическим режимом не завер шила успешно трансформации в нормальное общество, то есть из тоталитаризма в общество со свободным рынком. И по-мо-

234


ему, в России такой переход совершить значительно труднее, чем в странах вроде Испании или Чили. Причина в том, что в подсоветских странах нет развернутой системы частного собственничества. Нет системы законов, касающихся рынка и частной собственности. Точнее, были да сплыли. В тоталитарных или авторитарных странах вроде России нет базы для перехода, отсюда и трудности. Вот почему я считаю, что чисто с научной точки зрения нынешняя ситуация являет собой захватывающий воображение эксперимент. Не терпится увидеть, что произойдет. И поскольку это экспери мент — имеется значительное число вариантов выхода из ситуации. Разные варианты в восточноевропейских странах — Чехословакии, Польше, Венгрии и пр. Даже внутри бывшего Советского Союза разные варианты в разных республиках. Восточноевропейские государства и даже чуть-чуть При балтика находятся в лучшем положении. Они не были в полном смысле слова тоталитарными странами. Диктатура к ним пришла извне, держалась не так долго, как в Советском Союзе. Коммунисты разрушили многое, но что-то в интересую щей нас области сохранилось. Общества этих государств не забыли основополагающих капиталистических структур. Таким образом, движение в правильном направлении там проис ходит глаже, легче, увереннее, чем на так называемой од ной шестой части земного шара. В принципе, я не поверю никому из тех, кто пытается предсказать развитие событий в России, кто уверяет, что знает правильный маршрут. Мы знаем точку, куда надо прийти. Но на вопрос о том, как переместиться из этой точки в ту, Бог не дал ответа. Невозможно предвидеть, какие конкретные обстоятельства возникнут. Нет пока ни исторического опыта, ни оснований быть российским пророком. Ю.Д. Но ведь опыт, хотя и половинчатый, был в самой России... М.Ф. Помните, сколько лет прошло, пока коммунизм по чувствовал себя сильным? Весь этот период был разрушитель но тяжким. За разрухой последовал НЭП — и это был результат разочарования коммунизмом, попытка (насколько


235

серьезная — другой разговор) вернуть капитализм. Идея абсолютно противоречила идеологии, но Ленин и вся его гоп-компания на это пошли, понимая, что другим путем из болота не выбраться. Попытка сразу оказалась очень успеш ной. Быстрый успех был потому, что общество еще не забыло капиталистические структуры, существовавшие до Октябрьского переворота. Новая экономическая политика была шаг за шагом урезана и разрушена — на это потребовалось семь-восемь лет. Другими словами, если говорить о сроках, потре бовалось семь-восемь лет для ее хоть какого-то становле ния и уничтожения, — от относительно свободного рынка до почти полного отсутствия рынка. Коммунизм и тоталитаризм отняли три четверти столетия на свое строительство. Теперь надо вернуться к исходному состоянию. Нет оснований те перь предполагать более высокие темпы роста свободного рынка. Ю.Д. Считаете ли вы, профессор Фридман, происходящее сегодня в российской экономике хаосом или там видится разумное начало? М.Ф. Если позволите, я заменю «или» на «и»: там хаос и в нем проступает разумное начало. Там сейчас страх децентрализации. Люди остановились и задумались: да ведь это очень сложно! Как мы можем быть уверены, что каждый человек получит молоко и хлеб утром без разнарядки ЦК? Получит ли каждый газету утром? Ведь кто-то должен решить, как это сделать. Кто-то должен быть рационально организо ван для этого. Адам Смит в свое время предположил, что для этого у каждой вещи просто должна быть цена. И каждый должен иметь право на частную собственность. Но сложности, которые надо преодолеть, давят. Позвольте, я расскажу одну историю, которая хорошо прояснит мою позицию. В 1980-м я был в Китае и у меня состоялся ланч с министром распределения товаров. Он стремился встретить ся со мной, поскольку собирался в поездку в США. Он хотел выспросить у меня, кого ему следует повидать. И он спросил: «Кто именно в США главный ответственный за рас пределение товаров?»

236


Я стал думать, как же ему лучше объяснить, кто именно главный ответственный. И я сказал: «Поезжайте в Чикаго. Заходите на биржу. Заберитесь на балкон и смотрите вниз. И вы увидите несколько сот людей, суетящихся у экранов. Вот они и есть главные ответственные за распределение това ров». Ю.Д. Смешно! М.Ф. И грустно — для таких, как китайский министр. В идеале никто не должен вести вперед капиталистическую стра ну, включая Соединенные Штаты, — страна сама идет по пути прогресса. Влияние правительства может быть большим или меньшим, «процент социализма» выше или ниже. Но ключе вая идея остается. Она доказала свою жизнеспособность повсеместно. Ю.Д. Между прочим, вы были в России? М.Ф. Конечно. Это было в 1962 году, при Хрущеве, я провел там три недели, более чем достаточно. Два аспекта потрясли меня больше всего: неэффективность советской си стемы и ее бесчеловечность. Нищета сквозила через показу ху во всех областях жизни. Ученые, к которым я обращал ся, иногда говорили мне: «Не разговаривайте с нами, а то нам потом будет плохо». Они боялись иностранца. А ведь тогда был не высший уровень бесчеловечности, как вы пони маете, высший — это массовые концентрационные лагеря. Но тот уровень, который я увидел, тоже был отвратителен. Ма ленький эпизод показал истинную подоплеку централизации. У меня был русский переводчик, оканчивавший филфак МГУ. Я спросил его, что он собирается делать после окончания университета. Он ответил: «Они мне еще не сказали». Ю.Д. В то время это было нормально. Я сам вынужден был поехать в какую-то дыру преподавать. М.Ф. Знаю, что нормально! Это-то и удручало. Личная инициатива была нонсенс, государство решало за человека все. Ю.Д. Вернемся к нынешней ситуации в России, к людям и экономическим проблемам сегодняшнего дня. Оказалось, что свободу печати и самовыражения обрести легче, чем


237

экономическую свободу и благополучие. Я не экономна, но... М.Ф. Вы русский писатель, профессор Дружников, и я понимаю, что, живя в Америке, вы испытываете боль за происходящее там. Кроме того, литература в сегодняшней России оказалась заложницей экономики. Судьба книг и журналов, то есть ваш прямой контакт с русским читателем на родине, даже судьбы русской культуры в целом зависят не от благих намерений правительства, пусть даже и демокра тически выбранного, а от целесообразных акций в области экономической. Конечно, прошлое давит. Мы много знаем и много гово рим о физических потерях этой страны, о числе жертв коммунизма, как ни крути, превышающем, по последним дан ным 70 миллионов, не считая жертв нескольких войн. Труднее подсчитать социальные и экономические потери, — этого, кстати, еще никто как следует не сделал. Как же выби раться из трясины? Ленин и Сталин реализовали гипотезу Маркса середины 19-го века. Она провалилась, и, следова тельно, надо вернуться к гипотезе Адама Смита 18-го века, которая, по-видимому, будет теперь осуществлена. На сегодня все развитые общества в мире, так сказать, адамосмитовскив. Но не полностью, а часто смешанные, с добавкой того или иного процента социализма или государст венной собственности, государственного капитализма. Замечу, что чистое адамосмитовское общество на сегодня я бы кон статировал в одном месте на земном шаре: это — Гонконг, особенно в период до недавних трагических событий в Пекине. В Гонконге не было госконтроля, не было субсидий для экспорта, не было торгово-промышленных ограничений. Наци ональный доход увеличивался в год на 10 процентов. Все было близким к чистому гипотетическому адамосмитовскому свободному обществу. Результат был грандиозный. Население Гонконга, состав лявшее пятьсот тысяч к концу второй мировой войны, через тридцать-сорок лет достигло пяти миллионов. Все продолжа-

238


лось бы, по-видимому, в таком же успешном духе, если бы не вал китайской эмиграции, который захлестнул свободный и процветающий Гонконг после мрачных событий в Пекине. Но есть в мире еще две точки аналогичного, почти адамосмитовского типа: Сингапур и Тайвань. И хотя они не смог ли полностью обеспечить свободу предпринимательства, все же степень свободы рынка в этих местах достаточно высока, и они держатся достаточно стабильно на мировой арене, хотя и не достигают таких торговых показателей, как Гон конг. Ю.Д. Извините, но я снова хочу вернуть ваше внимание ближе к русским проблемам. М.Ф. Еще не догадались? Я и говорю о России. Ю.Д. Если я правильно понял, вы намекаете, что марк сизм в России надо заменить на адамосмитизм? М.Ф. Не намекаю, а говорю об этом в лоб. Это наиболее важный на сегодня и, пожалуй, единственный для бывших советских республик урок. Я говорю: не берите Соединенные Штаты как модель для подражания. Не берите Швецию как модель для себя. Такого рода страны превращаются в соци алистические. США сегодня становятся социалистической страной. Ю.Д. Вы не шутите? М.Ф. К сожалению, не шучу. Да, у нас был почти свободный рынок в течение ста лет. Потом государство постепенно стало управлять примерно десятью процентами национального до хода. Сто лет нам пришлось потратить, чтобы выстроить част ный сектор. Он стал крепким и эффективным. А затем частный сектор был вынужен поддерживать неэффективный государст венный сектор. И несмотря на то, что это сравнительно небольшой государственный сектор, ставить под него подпор ки за счет частного сектора непроизводительно и бессмыс ленно. Для такой социалистической страны как Россия, если она серьезно хочет выбраться из канавы, расположенной на обочине мировой дороги, модель социализирующихся Соединенных Штатов просто опасна. Позвольте мне высказать еще и следующую мысль. Пере-


239

ход России из одной системы координат в другую должен быть осуществлен самой Россией. Перемены в жизни быв ших советских людей должны совершить сами эти люди. Пришельцы, какие бы они ни были опытные и богатые, за них это не сделают. Они не скажут, делайте то-то и не делайте того. А если и скажут, из этого ничего не получит ся. В свое время комиссары (большевики-то в массе ни чего не понимали, поэтому я говорю «комиссары»), — так вот, комиссары распоряжались, и мы видим, что из этого получилось. Российскую империю развалил на части и по губил не коммунизм как таковой, а центральное планиро вание, и оно может погубить любую, даже самую богатую страну. Людям данной страны надо встать на ноги и делать дело без всяких указаний и поводырей. Дело это, как уже гово рилось, известно с 18-го века. Надо вернуться к частной собственности, и чем скорее это будет сделано, тем лучше. Это выход из тьмы на свет, я уверен в этом на все сто процен тов. Повторю то, что невероятно важно: ключ России к выжи ванию, а затем к процветанию — частная собственность, и ничего больше. Все, чем они сейчас занимаются помимо этого, — очевидное толчение воды в ступе. Что бы власти там сейчас ни обещали народу, либерали зация цен не имеет смысла, если освобожденные цены кем-то контролируются, подправляются, удерживаются, регу лируются. Ю.Д. Вы мне давеча говорили, что вас просят — то из Чехословакии, то из Румынии, то еще из какой-либо страны бывшего Восточного блока: «Дайте нам три карты, скажите по пунктам, что мы должны делать сначала, что потом?» Даете вы им три карты? М.Ф. Ладно, так и быть, открою страшную тайну. Но это не три карты, а три слова. Формула состоит из трех слагаемых перехода страны к благополучию. Первое — это приватизация. Второе — приватизация. И наконец, третье — это тоже прива тизация. Ибо только это, как уже сказано, фундаментальный ключ к двери в свободное общество.

240


Решив пойти на приватизацию собственности, вам придется пережить определенные потери. Процедура нелегкая, как показывает опыт других стран. Скажем, в Перу большинство крестьян было лишено земли, сельское хозяйство там пле лось на уровне убогого феодализма, примерно как в совет ской России периода Сталина. И важной частью реформы, которую Перу предстояло пройти, было провозгласить, утвер дить и осуществить передачу земли и другой собственности в руки производителя. Это оказалось для них почти непрео долимым. Но хотя приватизация — единственный ключ, имеется мно го вариантов перехода к ней в зависимости от истории, состояния экономики, традиций и прочих аспектов, харак терных для каждой данной страны. Ю.Д. Не в моих правилах говорить комплименты, но вы один из крупнейших в мире специалистов по финансам и банковским системам. Что в этой области кажется вам оши бочным в политике нынешнего русского правительства? М.Ф. Одновременно с приватизацией собственности долж ны появиться свободные цены. Абсолютно свободные, пони маете! Я вижу на вас очки. Это ваша собственность, но я хочу, чтобы эти очки стали моей собственностью. То есть я хочу их купить. Они нужны вам самому, впрочем, вы продадите их, если цена будет соответствующая. Я согласен дать вам за них сто баксов. Вы согласны их продать. И тут вдруг вмешивается правительство и заявляет: «Нет, вы не имеете права продать свои очки за сто долларов. Пятьдесят — и ни цента больше!» Спрашивается, в этом случае ваши очки — это ваша собственность или нет? Получается, прави тельство накладывает лапу на вашу собственность: оно контро лирует вашу собственность и предлагает вам отдать половину ее задарма. Выходит, в рамках русского мышления, что такое правительство наполовину большевистское — комиссары ведь забирали сто процентов собственности даром. Итак, частная собственность обеспечивается свободными ценами. И если даже у вас есть такая собственность, факти чески у вас ее нет, если нет свободных цен и нет свободной


241

оценки. Происходит катастрофический процесс в России (и, само собой, в остальных странах бывшего Советского блока) — инфляция рубля. Идут горячие дискуссии там и здесь, как сделать этот несчастный рубль конвертируемым. А ведь это не проблема. Рубль может стать конвертируемым очень просто завтра утром. Единственное, что вы должны сделать, это уста новить закон, запрещающий продавать и покупать рубли по установленным сверху ценам. Сегодня их продают и покупа ют по установленной цене. А рубль может стать конвертируе мым только без ограничения цены на него. Ведь и доллар не мог бы быть конвертируемым, если бы его цену зафикси ровали. Ни фунт, ни франк, ни марка не могли бы быть конвертируемыми, установи на них фиксированную цену. Что бы обменять франки на доллары, я должен сперва узнать, какая свободная рыночная цена на франк сегодня. Таким образом, пока что, несмотря на все потуги русско го правительства и его умных консультантов, рубль ни на йоту не приблизился к конвертируемости. Фактически между народные финансовые операции Россия по-прежнему полно стью контролирует. Русское правительство все еще не спускает глаз с долларов, которые бывшие советские граждане держат в руках внутри страны и даже за границей. Рубль — раб. Ю.Д. Но ведь на черном рынке, насколько я знаю, мож но купить и продать и рубли, и доллары. Разве это не свободная цена, о которой вы говорите? М.Ф. Конечно, нет. Во всех такого рода ситуациях (они не раз имели место в истории) цены черного рынка оказыва лись выше реальной цены денег. Цены на черном рынке вздуваются ценами, установленными искусственно. Значит, единственный путь к конвертируемому рублю, отменить все такого рода ограничения. Ю.Д. Я внимательно прочитал ваше интервью, данное семь лет назад журналу «Время и мы». Вы сказали тогда (я делаю обратный перевод с русского), что «советская экономика настолько неэффективна, что разреши там сво бодную рыночную систему — и через месяц практически

242


каждый будет жить лучше, за исключением партаппаратчи ков». Можете вы сказать, что в России уже есть рынок? Какой вы видите сегодняшнюю ситуацию? М.Ф. Меня беспокоит, что фактически происходит, и еще больше беспокоит, что может произойти. Все ничтожные зако ны и постановления, касающиеся частной собственности, со чиненные в предыдущие годы — это, как мы в Америке говорим, junk, ненужные бумаги, включая правила, можешь ты или не можешь покупать и продавать валюту. Надо обра тить внимание на людей, готовых начать бизнес. Одна из наиболее важных ступеней сейчас в этой области — это закон, говорящий: любой человек, желающий основать бизнес, мо жет это сделать свободно, вне зависимости от того, вовлечено в это государство или нет. Не надо печься при этом о конституции и других веко вых законодательных актах. Просто следует разрешить сво бодную деловую жизнь. Возьмите сельское хозяйство, наи более очевидное место для реформы. В семидесятых годах в Китае фактически решили вернуться к частному фермерству. Им не хотелось называть эту систему словами «частная собственность», и коммунистические эзопы назвали это «сис темой личной ответственности». Но как бы они это ни назва ли, пускай даже личной ответственностью, они дали индивиду кусок земли на сколько-то лет. В результате продукция сель ского хозяйства в Китае через пять лет удвоилась. Вот как быстро наступают изменения, если правительство делает ре альные шаги к частной собственности. То, что происходит в России, как я вижу это из-за рубежа, происходит на тормозах. Заметьте, я не говорю быстро или медленно, я говорю «на тормозах». Пословица гласит: нельзя стричь овцу каждый день на миллиметр. Это касается и экономической реформы. Ее надо осуществить в массовом масштабе. Очевидно, политически сие было невоз можно, было заморожено и еще не произошло. Выходит, я был неправ, когда предполагал, что шаг будет сделан устав шим от централизма обществом сразу. Но я почти не сомне ваюсь, что если они все-таки свернут этот камень с места, он


243

покатится в правильном направлении быстро. Для этого необходимо сделать возможным каждому жела ющему легально основать свой бизнес, разрешить каждому легально покупать иностранную валюту в любом размере. Колхозы разделятся на частные фермы. Как я сказал, ре зультат будет быстрым. В течение предыдущих лет, как мы с вами видели, многие экономисты там, не говоря уж о политиках, пытались получить результат, не сдвинув камень с места. Провал очевиден. Ю.Д. Какими вам видятся трудности? Что мешает сдвинуть, наконец, сей камень? М.Ф. Не что, а кто. Это номенклатура, старая бюрократия. Русские газеты сами теперь открыто пишут об этом. Власть аппаратчиков опустилась, как снег с елки. Они теперь висят тяжелым грузом не на верхних ветках, а на нижних. Впрочем, и на верхних еще висят. Посмотрите, как они приватизируют сельское хозяйство. Эти несчастные энтузиасты, которым уже пообещали надел земли, вынуждены идти на поклон к районным монстрам, и те начинают водить их за нос даже в том случае, если у них есть разумное указание сверху. И тут мы подходим к очень чувствительному момен ту. Никто не хочет потерять свою работу и свое место в обществе, особенно, если это место насиженное. Сейчас си туация с бывшими административными кадрами в России, насколько я понимаю, очень острая. Коммунисты во мно гом виноваты. Говорят, их надо судить. Был Нюрнбергский процесс, теперь, может быть, Московский? Но по всей стра не, опережая узаконение правительством, происходит, так сказать, не полностью легальная приватизация в весьма широком виде. Кто впереди в этой области? Конечно, номен клатура, люди, у которых положение, связи, опыт. Они и раньше были абсолютными циниками по части идеологии и использовали ее как средство удержания власти. Теперь это отброшено, и приватизация для них едва ли не единствен ное средство удержаться на плаву. А для части таких людей и реальный способ приложить к реальному делу свои орга-

244


низаторские способности, — то, чего они были лишены раньше (глупо это отрицать). Номенклатуре раньше принадлежала го сударственная собственность, которую теперь они правдами и неправдами пытаются превратить в свою собственность. При этом цены, которые они устанавливают сами для себя, чтобы выкупить эту государственную собственность, конечно, заниже ны. Ю.Д. Правильно ли я понимаю, куда вы клоните? Вы рассматриваете этот процесс как позитивный, не так ли? Я и раньше, еще при старом режиме, считал, что виновата орга низация, то есть партия, КГБ, их надо судить публично, а что касается отдельных коммунистов в этой организации, то среди них были откровенные мерзавцы и люди внутренне порядочные, готовые к переменам, но не имевшие возмож ности их осуществить. М.Ф. Вы — о политике и морали, а я — о чистой эконо мике. Сейчас главное — приватизация. Хуже или лучше, но процесс должен идти. В нем спасение нации, российского общества. Стало быть, худший (или, скажем, морально нечи стый) процесс приватизации выгоднее, чем стояние на месте на одной ноге. И в этом смысле я говорю, что коммунисты, номенклатурщики, аппаратчики, устремившиеся в частный биз нес, — это хорошо, полезно. Это нормально. Они люди и хотят жить лучше. Конечно, негативные аспекты налицо: об ман, утаивание средств, заначенных у народа в прошлое время, покупка собственности не за реальную цену и пр. Без сомнения, это принадлежит народу. Но если коммунисты хотят добровольно превратиться в капиталистов, пускай пе рековываются. Ю.Д. А все же есть уже нормальный рынок в России или еще нет? М.Ф Там всегда был рынок, даже в самые жесткие пе риоды. Иное дело, что значит — нормальный. Когда вы жи ли в России, вы могли пойти на рынок и купить продукцию частного сектора. Но под контролем государства это госу дарственный рынок, хотя всегда были элементы частного рынка. Всегда были элементы добровольной кооперации


245

между людьми. Даже Самиздат, в который вы как писатель были вовлечены, был элементом независимого от государст ва взаимодействия между интеллектуалами. Ю.Д. Не слишком ли расширено такое толкование рынка? М.Ф. По-моему, нет. Как объединены во всем мире люди, вовлеченные в науку? Как развиваются языки, скажем, рус ский язык? Комиссары вроде Ленина и Сталина пытались давать указания, каким он должен быть, а язык развивался вопреки их поучениям. В каком-то смысле то, что развива ется на основе добровольного соглашения между людьми, включая идеи, — это рынок. Рынок есть взаимозаинтересован ность. Суть рынка в том, что люди собираются и достигают соглашения. Важно лишь, в каком состоянии люди на рынке. Они там индивиды, втянутые в отношения по своей собствен ной воле, или им кто-то поручил это делать? Отсюда частный рынок или государственный. Иными словами — свободный рынок или контролируемый. Для примера возьмем Соединенные Штаты, Калифорнию, место вроде Беркли. Там существует так называемый rent control — контроль за арендой. Цена на снимаемое помеще ние установлена когда-то и не должна повышаться. Это не свободный рынок, а государственный. Рынок, но контролируе мый. В России вы идете в магазин, где все цены зафиксиро ваны правительством. О каком свободном рынке можно говорить? Этот контролируемый рынок, естественно, перетекает в черный рынок. И конечно, там всегда был черный рынок. Катастрофа, если весь рынок в стране превращается в черный рынок, — такой риск сейчас в России есть, в каком-то смысле они двигаются в этом направлении тоже. То, о чем я говорю, есть свобод ный частный рынок. По сравнению с доперестроечными вре менами, когда вы там жили, степень наличия такого рынка, конечно же, возросла. Но этот рынок еще очень далек от настоящего свободного частного рынка. Цены у них фиксиру ются, разве они свободные на нефть, на сталь? Государствен ный указующий перст все еще гуляет по рынку. Словом, сегодня Россия может похвалиться небольшим участком на

246


своем рынке, который действительно свободный. И этот уча сток в переходный период своего рода лакмусовая бумажка происходящего. Если пятно увеличивается, положение улуч шается, экономика оздоровляется. Ю.Д. В прошлый раз, судя по опубликованному интервью, вы сказали, что Черчилль и Бегин были хорошими политика ми и плохими экономистами, наделали много глупостей, ухудшив экономическую ситуацию в Англии и в Израиле. Что в этом плане вы думаете о Горбачеве и Ельцине? М.Ф. Думаю, что Горбачев — великолепный политик, и он это доказал. Его слабое место — чрезмерная вера в социа лизм. Теперь это звучит почти как анекдот: не социализм плохой, а плохие люди строили его неверно. Но он верит в анекдот. В этом вроде бы различие между ним и Ельциным. Последний, кажется, понял, что социализм оказался неэф фективен, неперспективен, словом, крайне нежелательная си стема жизни. Выходит, Ельцин пошел в понимании происхо дящего в России значительно дальше Горбачева. Он понял, что спасение в свободной рыночной системе. Но это инс тинкт, без знания, как это делать. Я бы не сказал, что Черчилль и Бегин полностью прини мали свободный рынок. Они делали ошибки то и дело. Когда Черчилль снова стал премьер-министром после второй ми ровой войны, перед ним возникла проблема установления контроля за обменом иностранной валюты на английский фунт стерлингов. Ему дали плохой совет, установили контроль и замедлили восстановление экономики в стране. Такая же штука случилась с Бегином. Горбачев стал делать неправильные шаги один за дру гим, едва объявил о перестройке. Помните, как он начал экономическую реформу с запрета алкоголя? Потом был провозглашен госконтроль за качеством продукции на предприятиях, потом еще какая-то нелепица... Значит, Горбачев принадлежит к той большой группе политиков, которые в экономике профаны. О мудрых экономических шагах Ельцина я пока тоже не слышал. Ю.Д. Раньше вы критиковали израильское правительство за


247

экономические просчеты. А сейчас? М.Ф. Ситуация в Израиле ныне не только не лучше, но еще хуже. У меня были там разговоры с администрацией относительно уменьшения правительственного вмешательства в частный бизнес. Они выслушали и ничего не изменили. По-моему, то, что происходит сейчас с русской эмиграцией в Израиле, — трагедия. Причина в том, что Израиль продол жает свою социалиаическую политику. Конечно, маленькому государству трудно так беспрецедентно резко увеличивать свое взрослое население. Но почему у них проблема с жильем? Потому что у них тот самый rent control. Строительство домов обходится вдвое дороже, чем это должно быть по израиль ским же ценам. Государственная монополия на бетон при водит к тому, что из-за бюрократических проволочек они строят втрое дольше, чем могли бы. Моя цифра приблизи тельная, но назову ее: шестьдесят процентов национального дохода маленькой страны съедает бюрократия. Чудовищно! И, конечно, я их критиковал за это не только здесь, но и открыто у них. Ю.Д. В России ситуация кажется, с одной стороны, отчаян ной: голод, гражданские войны, немыслимая инфляция. С другой стороны, хотя и много бедных, особенно среди интеллигенции и пенсионеров, говорить о катастрофе — это вроде бы сгущение красок. Много людей пустилось в бизнес, за деньги можно купить практически все, а у деловых людей деньги есть. Магазины полны продуктов... М.Ф. Во всех таких случаях, а я их на своем веку исследовал множество, официальная статистика — плохой ис точник информации о том, что происходит. Статистика эта основывается на данных в основном государственного секто ра. Даже точные цены трудно узнать. Люди, делающие деньги, фальсифицируют доходы и укрываются от налогов. В Польше уже ряд лет развивается рынок, и нет его реальной статисти ки. А государственная статистика сейчас показывает, что все ужасно. Если учесть мнения разных категорий населения, то на сегодня в одной стране существует несколько разных экономических картин одновременно. Мы с женой были в

248


Варшаве полтора года назад, и там это предмет многочислен ных анекдотов. Насколько я могу судить, Россия двигается в правильном направлении. Медленнее, чем хотелось бы, но двигается. Ю.Д. А все-таки как долго это становление будет продол жаться? М.Ф. Понимаете, все составляющие — неопределенны. Каж дая зависит от других, другие — от каждой. Никто не может предсказать. Если бы они ускорили процесс либерализации экономики, как они ускорили процесс либерализации по литической, тяжелый период стал бы короче. Если они будут медлительны, как сейчас, это будет долго и мучительно. Ю.Д. Стало быть, наиболее чувствительная болевая точка экономического развития России сейчас — взаимодействие между правительством и свободным предпринимательством. Что бы конкретно вы сделали, будь вы на месте русского правительства? М.Ф. Вы пишете роман несколько лет, а хотите, чтобы я вам в пять минут указал, где в данном случае зарыта собака экономического развития огромной страны? По моему мне нию, первое, что русскому правительству необходимо, — это установить промежуточный обменный курс рубля, такой, кото рый будет широко приемлем. Такой шаг будет самым перспек тивным и называется currency board. Выпустить новый рубль, назначив местом его выпуска Женеву, а не Москву. Базой нового рубля будет, ну, например, часть американского доллара и две немецкие марки. Единственное место, где новый рубль может быть создан — Женевский институт, в котором три международных директора и два русских дирек тора. Таким образом, правительство России не сможет мани пулировать с новым рублем. После этого правительство раз решает обмен этого нового рубля, как любой человек поже лает, по любой цене на старые рубли. Я не могу вдаваться в технические подробности, — у вас не хватит терпения меня слушать. Хочу только сказать, что эта операция успешно осуществлялась много раз в разных странах, включая ког да-то и Россию. Этот рубль будет обмениваться на другие


249

валюты, значит это будет твердый рубль. Но обмен твердого рубля на мягкий должен производиться на основе свобод ных рыночных цен. И это одна из самых неотложных вещей, которые Россия может осуществить сейчас. А о важнейшей: приватизировать, приватизировать и еще раз приватизиро вать, — я уже говорил. Ю.Д. Я член союза скептиков. Считаете ли вы, что в этой неустойчивой ситуации в России остается опасность вер нуться к тоталитаризму? М.Ф. Да. Конечно, есть! Ю.Д. Не думаете, что дело зашло так далеко, что обратно хода нет? М.Ф. Я не политический эксперт, и хотел бы ошибиться, но ситуация, насколько я могу судить по доступным мне источникам, очень рискованная. В отличие от вас, я не принадлежу к союзу скептиков, но я тоже скептик. Коммуни сты все еще могут сделать попытку, националисты тем более. Может взрасти авторитаризм и на капиталистической основе, хотя такая комбинация в России кажется менее всего вероятной. Для такой комбинации частная собственность и свободный рынок в стране должны быть значительно больше укреплены. А за этот период в России окрепнут демократия, правовые институты. Так что не будем терять надежды.

______________

Вениамин

ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

СМЕХОВ

...ЖИЛА-БЫЛА ТАГАНКА Рассказ актера Вениамина Смехова Начало В кабинете главного режиссера Театра на Таганке Юрия Петровича Любимова расписаны все стены. Первые надписи появились где-то в 1965 году. Таганка родилась за год до этого и, начиная с 65 года, стала кумиром многих цените лей искусства. Тогда-то и появились первые автографы на стенах любимовского кабинета. Приведу некоторые из них. Георгий Товстоногов: «Таганка — это всегда заноза в мозг!» Алексей Арбузов: «Видимо, отсель будут грозить шведам!» Петр Капица: «В театре Любимова смотрел все вещи, мне никогда не было скучно!» И еще и еще. Что же значила Таганка в те теперь уже далекие дни. Прежде всего это было зрелищно интересно и остро по мысли. Это было честно. Это

... ЖИЛА-БЫЛА ТАГАНКА

251

отличалось от других театров оригинальностью сценического языка. Театр выделял хороший вкус в литературе — и в классике и в современности. И, наконец, все, что мы показы вали, было смелым откликом на происходящее в жизни. Как же встретили Таганку в те годы? В искусстве и литера туре новое имя редко встречают фанфарами, скорее, наобо рот. Вспомним появление Окуджавы: кем он был? Какой-то там «выскочка с гитарой»! Или «полупьяница» и «полухули ган» Высоцкий, — кем были они для тонких ценителей 60-х годов? Не будем удивляться, что и у Таганки не было попутного ветра. Впрочем, наших коллег не так уж и трудно было понять. На место устойчивого и стабильного (теперь это называется «застойное») является подвижное, непохо жее, вызывающее. С первых же дней это театр бунта. Бунта молодых актеров, не желающих работать в русле так называ емого «закрытого театра» — театра подсмотренной жизни, подсмотренной правды. Никакого занавеса, никаких дотошно правдоподобных декораций и павильонов. Театр вымысла. И в то же время театр активного обращения к зрителю как к партнеру. Любимов откровенно и талантливо заимствовал тра диции уличного, скоморошьего театра, обратился к практике Вахтангова, Мейерхольда, Брехта, к американскому мюзик лу. Спектакли Таганки шли в забытом, праздничном режиме, «предосудительном» соседстве с эстрадой и даже студенче ским капустником. Актеры не скрывали: «Да мы знаем, что вы зрители, что вы заплатили деньги, и мы не дадим вам скучать или отдыхать в ваших креслах. Все, что на сцене, все важно — и ритм, и пластика, и песни, и стихи, и цвет, и музыка...» Такой была Таганка в первые свои годы. Она и сегодня продолжает существовать, и ее зал нередко бывает полон. Но это уже не тот театр, нет того зрительского прекло нения и восторга, без которых в те годы не представляли Таганку. И вот парадокс: в прошлом театр как бы жил насто ящим, а в настоящем он живет прошлым. Говорят, у театров свой возраст жизни, называют обычно 10—15 лет, дарованные им Богом. Театр на Таганке прожил с 1964 года по 1984, пережив, как видим, все традиционные сроки. Биография

252

ВЕНИАМИН СМЕХОВ

театра несколько раз подходила к финишу или к обрыву, но, как увидим ниже, всякий раз он выживал. Возникает вопрос, как вообще в такой рабской, тоталитар ной стране могло существовать это исключительное явление? Нет, я не имею в виду наш театр, как политический феномен, столь часто вызывавший страх у власть предержащих. Если вспомнить, что были за времена и какие идеи провозглаша лись с нашей сцены, страх этот не так уж трудно понять. Но думаю, что в будущем о Таганке станут больше всего говорить как об уникальном художественном явлении. Это в ней главное, и именно это, думаю, оставит след в истории культуры. Каким же был путь нашего театра? Несомненно, самыми счастливыми были первые годы. Мы работали взахлеб, сломя голову, без оглядки на материальные и бытовые условия. Эта работа была как праздник души, во имя театра, во имя зрителя. Нам было наплевать на то, что мы никакие не «заслуженные» не «народные» и никогда ими не станем, что нас ненавидят партия и правительство, было у нас нечто куда более ценное, это прежде всего неповторимое ощущение свободы. Сегодня мы играем Шекспира, завтра Мольера, послезавтра Трифонова, мы сумеем сплести из стихов Возне сенского или из хроник Шекспира такое, что обманем всех идиотов, и в небывалой художественной форме донесем до зрителя радость узнавания самых важных и дорогих ему идей. Пусть это была работа на износ, но ведь только же знаком плюс — шли мы все выше и выше, на фоне абсолютного неблагополучия наших материальных дел. Зато и награда была куда более высокой, чем у других: ни к кому не ходили такие зрители; так, как нас, никого не хотели видеть наши замечательные современики со всех концов света. Трудно сказать, сколько это могло продолжаться. Возможно очень скоро энтузиазм истощился бы. Но грянули события в Чехословакии, и у театра наступило «второе дыхание».


253

Исключение из правил В истории театра так было не раз, когда его ненавистники и враги сами того не подозревая, помогали нам выжить. Вскоре после оккупации Чехословакии, пошли слухи о раз гоне театра, о готовящемся процессе над главным режиссе ром. И тогда впервые пришли на выручку замечательные бойцовские качества Юрия Петровича Любимова, — о харак тере этого выдающегося режиссера и человека я еще буду говорить, а пока о его роли в сохранении Таганки. Я не знаю никого, кто бы мог предпринять такие блестящие такти ческие шаги для того, чтобы театр поддержала практически вся творческая элита араны. Вот тогдашний круг наших дру зей: академик Капица, Шостакович, Можаев, Тендряков, Фе дор Абрамов, Параджанов, Шнитке, Евтушенко, Вознесенский, Владимов, академик Флеров, Войнович... Но это еще не все — в тяжелый для театра час Любимов нашел свои и даже сегодня еще не вполне проясненные ходы к верхним эшелонам власти. Ему, как когда-то Мая ковскому, Бабелю, Зощенко, как нынче Окуджаве, Вознесен скому, Ахмадулиной, Искандеру, Трифонову, Тендрякову по могали и снизу и сверху. Кто знает, что было бы дальше, если бы не проявили желания нам помочь такие, напри мер, люди, как Евгений Матвеевич Самотейкин, референт Брежнева, кажется, единственный настоящий интеллектуал в команде этого состарившегося на высшем посту власти полуде била. А что было бы с Высоцким, если бы дети членов политбюро не крутили его пленки в своих домах? Я думаю, не удержался бы и «Современник», и Тарковский с его «Андреем Рублевым», если бы не помощь наших друзей в верхах. Такие вещи часто наблюдались в те годы: сосущест вование антигуманного правления и вполне гуманного, че ловеческого сочувствия к непреходящим ценностям культу ры. Снизу нас поддерживала растущая в обществе потребноаь в свободе. Правила этого общества были против нас. Таганку спасали исключения из правил. Для того, чтобы органы власти не похоронили театр (который Демичев, Гри-

254


шин, Фурцева, Зимянин трудолюбиво и страстно уже довели до похоронной черты), нужно было, чтобы умно, вовремя и с «хорошим» комментарием на стол Брежневу легло письмо Любимова. Без поддержки сочувствующих такое письмо в лучшем случае дошло бы до вестибюля на Старой площади. С другой стороны, все это, конечно, красноречиво говори ло об обществе, в котором мы жили, когда не нормы спра ведливости, не талант и заслуги людей, но капризы бездарных правителей определяли их жизнь и судьбы. Благодаря письму Любимова, Таганку на время оставили в покое, при этом Любимов ни на миллиметр не отступил от честного художественного существования. Но, если говорить не о политической, а о художественной жизни Таганки, то к 68 году нельзя было не почувствовать, что мало-помалу истощаются ее возможности как уникального коллектива. И уж казалось, что на исходе отпущенный Богом срок. Но жизнь в осаде не могла не сыграть своей роли, добавив что-то очень ценное и к художественному опыту театра. В начале 70-х годов появляются «Зори здесь тихие», давно уже названные замечательным творением Любимова, появля ется «Гамлет», который трудно принимался в Москве, а потом получил «гран-при» на международном фестивале и вернулся победителем в Москву. Именно в те годы укрепля лась система двойного авторства спектакля — Любимова и художника Давида Боровского. Каждый из них работал са мостоятельно и сугубо по-своему, но в то же время этот замечательный тандем приносил все более поразительные результаты. Итак, благодаря давлению сверху к концу 70-х годов театр выжил, но шло время, и та же проблема старения вставала снова и снова. Дело было и в Любимове, ибо оставаться столько лет новатором сложно даже для гениаль ного режиссера. Но прежде всего дело было в труппе. Ме нялась жизнь ее ведущих актеров. Мы становились старше, обрастали семьями, у нас появлялись дети. Жизнь брала свое, и мы уже не могли так легко отказываться от дополни тельных заработков. Актеры были ведь только люди, они


255

хотели иметь квартиры и машины, они шли в кино, на телевидение, давали концерты. Любимов это считал предатель ством, не желая утруждать себя мыслью, что это был, в сущности, нормальный порядок вещей. Все шло параллель но: жизнь театра и жизнь актеров, театр потрясал зрителей, а жизнь актеров была жизнью обычных людей. Пиком этого времени и для многих неожиданностью стал спектакль «Мастер и Маргарита». Он еще за 10 лет до премьеры задумывался как некое итоговое произведение. Были люди, которым не нравилась эта вещь, были такие, кто бредил этим спектаклем. Мне лично кажется, это мог быть идеальный заключительный аккорд, если бы судьба опять не подарила театру новое дыхание.

Черная магия на Таганке Известно, что человеческое сознание склонно к стереоти пам. Применительно к истории Таганки они мало что могут прояснить — нельзя было сказать, что такие-то годы ознаме нованы сплошными взлетами, а такие-то были временем неу дач. Все шло сложно и неоднозначно — и успехи, и срывы, и отношение к нам верхов, которые, давно расставшись с какими-то принципами и идеалами, научились действовать более гибко, хотя и по-прежнему сообразно своим классо вым, партийным интересам. Так, смирившись к середине 70-х годов с популярностью театра, они все чаще заигрывали с ним, решив испробовать другую политику. Кнут уже был, теперь решили попробовать политику пряника. Любимова стали подкармливать. Перед труппой распахнулись двери на Запад — актеры побывали во Франции — это было полтора месяца замечательных театральных вечеров. Любимов стал много ставить за рубежом (хотя об этом и не писали советские газеты). Нет, это не был либерализм, — ненависть к нам брежневских сатрапов была так велика, что они сами же и сорвали собственную игру. В 77 году выходят подряд статьи, которые снова вернули театр в осадное положение, — во-первых, статья в «Правде»

256


против «Мастера и Маргариты». «Взгляните, — писала «Прав да», — с чем выходит театр к шестидесятилетию Советской власти — с «Черной магией на Таганке», — таким был ее заголовок, вторая статья принадлежала одному из лидеров таганоненавистничества Александру Борисовичу Чаковскому. В его статье звучала лютая ненависть к неразрешенной сверху свободе — театр позволил себе роскошь быть незави симым, быть самим собой. Чаковский открыл страницы «Литературки» для любой матерщины в адрес Таганки. А когда Любимов позволил себе в ноябре 77 года выступить в ком мунистической «Юманите», — то это и вовсе поставило власти перед выбором: «Что делать? Продолжать давать пряник? Или признать, что сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит?» И Чаковский публикует статью «Точки над «i», где пытается разделаться с Любимовым, перепечатав брань нескольких низкопробных французских газет, не назвав ни их политического курса, и не сказав, разумеется, того, что это была ничтожная капля в море похвальных рецензий. Затем в «Правде» последовал новый разнос — теперь уже громили всю троицу — Любимова, Шнитке и Боровского за непоставленную еще «Пиковую даму». Таким образом, в оче редной раз Таганку снова загнали в привычный для нее окоп. И ее главный режиссер, недокормленный, недоухоженный снова оказывается на положении полудиссидента — он ставит «Дом на набережной» — спектакль и в художествен ном, и в политическом отношении очень сильный (по запре щенной тогда повести Трифонова), ставит «Три сестры» в новом, присущем Таганке стиле. И все же, несмотря на очевидные достижения, Таганка снова приближалась к своей последней черте. Стоял 80 год. Надо представить ситуацию того времени. Театр уже немолод, он устал и одновременно его лидеры закормлены, отчасти захвалены. Любой только что поступивший актер может заработать кучу денег, выехав куданибудь на гастроли. Достаточно обьявить, что это артист Таганки, как на него собирается целый зал. (Увы, это хорошо знают эмигранты из России, столь часто разочарованные по добными «налетами»). Но театр, о котором мы говорили, театр


257

по гамбургскому счету к этому времени явно выдыхается. Казалось, на этот раз конец неминуем. И снова судьба! В конце 80 года умирает Высоцкий. Те, кто был тогда в Москве, помнят, каким потрясением для всех явилась его смерть. Трагичнее всего она отозвалась на Таганке. Сдаться, сойти на нет выглядело в этой обстановке как предательство. Это уже не было влиянием политики, помогавшим дважды Таган ке выжить. Теперь это была инъекция совести. Так вот, благодаря этой нравственной инъекции, когда труппа не могла остаться равнодушной к уходу из жизни лучшего сво его актера, рождается два шедевра — это «Владимир Высоц кий: вечер памяти» и «Борис Годунов». Оба вызвали жесто чайшую реакцию властей, и не только властей. На этот раз их поддержали и некоторые наши коллеги. Как это ни прискор бно, но зависть оказалась сильнее разума. Многие из акте ров и режиссеров, в том числе и очень знаменитые, и не пытались ее скрыть: «Как это возможно? Видно, у Любимова большая рука в Политбюро, у него нет ни званий, ни орде нов, он не имеет ничего, а театр по-прежнему гремит, каж дый спектакль — это событие. Благодаря чему все это? Кто его поддерживает?» А давление сверху не ослабевало, даже усилилось. И снова рождается в коллективе беспокойство — что час грядущий ему готовит. Возлагались надежды на при шедшего к власти Андропова, который по наивным расчетам Любимова должен был поддержать театр — Таганка, мол, станет козырем в его борьбе с аппаратчиками и чиновника ми от искусства. Любимов был полон планов, хотел ставить Чингиза Айтматова «И дольше века длится день», «Театраль ный роман» Булгакова, в третий или четвертый раз взяться за «Самоубийцу» Эрдмана. Но все это так и осталось мечта ниями, ничто не могло предотвратить кончину театра. А вскоре разразилась и драма самого Любимова, но прежде, чем ее коснуться, коротко о его личности.

258


Гениальный синтезатор Из уст Любимова сегодня мы часто слышим, что он «запад ный режиссер», никогда не имевший отношения к большеви кам и их режиму. На самом деле это, конечно, не так. Прошлое его, «как у всех». Он был членом партии, был парторгом, был завтруппой и одним из заметных помощни ков Рубена Симонова, получил Сталинскую премию и заслу женного артиста за «Первые радости» Константина Федина, за «Молодую гвардию» Фадеева, где он сыграл Олега Кошевого, за горьковского Егора Булычева. Объяснить скачки в био графии высокоталантливых людей, как правило, невозможно. Поэтому лучше назвать здесь слово «метафизика» и успоко иться. Метафизично было появление гениального режиссера Любимова, но характер его таланта особенный. Если взять общий случай театрального режиссера от Акимова до Мей ерхольда и представить его работу, то выглядит она, вероят но, так: идея возникает в голове, записывается на бумаге и воплощается на сцене — актерами, художниками, композито рами. Любимов — новый тип театрального постановщика, он — собиратель, его спектакли рождались после того, как ему в его открытые, очень цепкие и высокоталантливые локаторы, ушные раковины, сообщалось всеми, кого он опрашивал, буквально все — все, по поводу литературы, событий истории, возможностей актеров, по поводу того, например, кто должен быть Иешуа и каким хотят видеть Воланда, кто такой Гамлет и кто такие Розенкранц и Гильденстерн. Это все наговарива лось сообща и далее он собирал то, что слышал, и синтези ровал в метафизическом открытии на сцене. Любимовский талант — это талант синтезатора, талант искры в автомобиле. Каким образом из сведений, взятых из разговоров, из разного рода впечатлений, из кухонных толковищ, из газет и журналов в его голове вдруг возникала единственная в своем роде режиссерская установка — «будет только так, а не иначе!» — объяснить совершенно невозможно. Я уже как-то рассказывал, как зарождался спектакль о Маяковском «Послушайте!» — он был на тему «власть и


259

художник» и потому одним из самых трудных по прохож дению. В этом спектакле я выступал и как актер, и в своем втором качестве как литератор. Был 1966 год, я писал сцена рий и диву давался. Может быть, я был наивен, но мне показалось, что мой кумир, мой учитель Любимов, на са мом деле ничего не знает, он не разбирается в поэзии, не знает о жизни поэтов, все это ему наговаривали вокруг (кроме меня — молокососа, влюбленного в поэзию) — Эрд ман, Вольпин, Марьямов, Капица, Шостакович, Карякин, Евтушенко, Межелайтис, Окуджава, Давид Самойлов, Слуцкий. А он только сидел и слушал. Тогда и пришел час моего прозрения: я понял, что Любимов все это мастерски «отда ривает» на сцене и сочиняет спектакль единственным обра зом, как не умел никто. В этом и состояла его необычайность. Знает ли он сам о ней? Думаю, догадывается, но если вы сейчас раскрутите его на разговор, то услышите что-то совсем другое. Оказывается, он все сочинил сам, и вокруг ему только мешали. Каждый из актеров эгоистично хотел играть Маяковского, а он настаи вал, чтобы играли только пятеро. Актеры зажрались. Актеры ленивы. И театр без него бы погиб. Это он один выдумывал и материал и способ игры, это он учил художника Давида Боровского, как надо все делать, композитора Юрия Буцко, какую именно музыку писать для спектаклей «Зори здесь тихие» или «Мать». Возможно, он искренне так считает, и мы не будем злословить на эту тему, потому что сегодня превыше всего наша благодарность ему: в то двадцатилетие, когда люди или пугались, или уходили от действительности, или сдавались, или занимались в театре нормальным совет ским подхалимажем, он был почти единственным, кто не сделал ни одного ложного шага, а создавал на сцене по-на стоящему честные и оригинальные художественные произве дения.

260


Уход Сегодня многие задаются вопросом, как и почему Люби мов оказался на Западе? Находятся такие, кто пытается все объяснить какими-то лукавыми и тщательно скрываемыми причинами его бытового жизнеустройства. Дескать, ему было выгодно оставить после себя след борца с советской властью, а на самом деле он хотел просто хорошо устроиться на Западе, с маленьким ребенком и женой-венгеркой, которая видеть не хотела московские улицы и московских милицио неров. Мне кажется, что все это сыграло предпоследнюю роль. Правильнее считать, что тут было совпадение ряда причин и факторов. Как я очень хорошо помню: здесь и уничтожение корейского авиалайнера, накалившее общую си туацию, и постановка Любимовым в Лондоне «Преступления и наказания» с омерзительной выходкой советского диплома та, и тяжелая болезнь нервного происхождения самого Любимова, которую отказывались лечить даже в Венгрии и ему нашли врача в Лондоне, и его обращение, обеспокоен ного собственной безопасностью, к лондонской полиции с просьбой защитить его. Одно находило на другое. Но сразу хочу отметить, что не было тут никакого разрыва со страной и властями. Все было исполнено в лучших традициях совет ского законопослушания. Он написал письмо начальнику управления культуры, что не отдыхал три года, что у него нервная экзема и он просит разрешить ему на полгода остаться в Лондоне. Я все это хорошо помню. Театр как раз вернулся из гастрольной поездки в Омск. И мы были ошара шены не столько его просьбой об отдыхе в Лондоне, сколь ко тем, что в своем интервью лондонской «Таймс» он решил ся высказать правду, которую мы все давно знали. Сейчас смешно слышать — за что на него так обрушились, он, видите ли, упомянул нехорошим словом двух партий ных руководителей: назвал Демичева химиком, а Зимянина — Геббельсом. Несомненно, все это могли простить, Олег Ефремов и похуже произносил слова. Но он был «свой». А от Любимова они просто устали. И потому больше не захоте-


261

ли действовать пряником — появление в театре «Годунова» и «Вечера Высоцкого» ясно говорило, что он не будет смиряться. Сейчас есть соблазн обрушиваться на него, обвинять его в «обыкновенности», и он дает для этого достаточно поводов. Но, если попробовать быть объектив ным, то следует признать, что даже среди самых смелых и выдающихся людей нашей культуры мало кого можно назвать, кто бы вел себя так достойно, как в те дни Любимов. Итак, в конце 83 года он принимает решение подписать контракт самостоятельно, без обычного участия советских органов культуры. Затем Громыко распространяет по всем посольствам требование найти, изловить Любимова, объяс ниться и вернуть назад. Его не могут найти. И одновремен но знавшие его люди поражаются как мудро он себя ведет, никого и ни к чему не призывает, не смыкается ни с какими силами, не рубит каната. В тех условиях сделать ошибочный шаг было куда легче, чем правильный. Любимов делает пра вильные шаги. Единственная тема, которая звучит во всех его выступлениях — «Культуру губят сами руководители куль туры!» Его не оставляет надежда, что ему поможет Андропов, который собирается созвать пленум и вытолкнуть Демичева, Шауро и Зимянина, то есть всех главных врагов Любимова, и он своими выступлениями поможет ему. Никто не знал, что уже коротки дни Андропова, что он доживает в Кунцевской больнице свои последние несколько месяцев. А Любимов наивно надеялся, друзья ему слали какие-то письма, вну шали надежды. Это была воистину драма, когда большой художник, против собственной воли оказавшийся на чужби не, изо дня в день ждет возможности вернуться на родину. А театр переживал болезненные дни. Актеры были безгра нично преданы Любимову, который не отвечал им взаимно стью. Создавая собственную версию событий, он, похоже, не был заинтересован поднимать на щит своих актеров. Каза лось, ему было мало того, чего он достиг. Я слышал запись его интервью в Бостоне, где на вопрос: «Ну как там ваши актеры?» — последовал ответ: «Да что там говорить! Актеры все одинаковы, они в любой момент готовы продать и пре-

262


дать своего режиссера». На самом деле от всех нас ждали «повторения пройденного», того, что в свое время было со Станиславским и его любимцами-актерами, так было с Мейер хольдом, было это и с Михаилом Чеховым, и с Лобано вым, предательствам «во имя любимой родины» несть числа. Естественно, ожидали, что и мы легко найдем выход из положения: «Да, скажем мы, до такого-то времени Любимов был советским режиссером, он нам помогал, а теперь он предал театр и решил заняться своим личным устройством». Но этого от нас так и не услышали. Театр остался верен его создателю. Труппу всячески пробовали уговорить, устрашить, расколоть, но ни один актер не изменил своему режиссеру. На сегодняшний день все это выглядит загадкой, но так было. Любимов и Эфрос Оглядываясь в прошлое, я все чаще прихожу к заключе нию, что Эфрос и Любимов были людьми одного типа. В режиссуре главным для обоих была интуиция. И тот и другой не принадлежали к интеллектуальной элите, то есть оба были «обыкновенными людьми» и судить о них возможно лишь на их территориях. Территорией Эфроса был театр на Малой Бронной, территория Любимова — Таганка. Как получилось, что один из самых лучших режиссеров Анатолий Василье вич Эфрос согласился придти на место ушедшего Любимова? Это черзвычайно болезненный вопрос. Чтобы объективно не него ответить, надо представить характер Эфроса и ситуацию, в которой он оказался. Прежде всего это был человек, далекий от политики, но как раз эту его «далекость» и сумели хорошо использовать политики. Надо сказать, что и на сцене Эфрос уходил от политиче ской злободневности. Он занимался главным образом клас сикой, хотя в угоду местным вкусам и поставил несколько производственных пьес. Жизнь его складывалась непросто. Создатель уникального режиссерского стиля, награждаемый поровну и кнутом и


263

пряником, в конце 70-х годов он переживал серьезный кризис. На родной сцене Театра на Малой Бронной — неуда чи. На спектакли ходят все меньше, о них все реже пишут. Зная Эфроса, нетрудно представить, сколь сильно было уяз влено его самолюбие. Самолюбие большого художника и в то же время обыкновенного человека. Наверху прекрасно знали, что в семьдесят пятом году Любимов категорически не принял «Вишневый сад», поставленный Эфросом на Таган ке, и Эфрос насмерть разругался с Любимовым. Теперь, когда им потребовалось, как клин клином, выбить Эфросом Любимова, они не замедлили этим воспользоваться. И Эф рос дал на это согласие — при живой «Малой Бронной» и при живом Любимове. Актерам Таганки постарались объяснить, что в создавшей ся ситуации Эфрос для них лучшая фигура. Хотя бы потому, что он приходит к ним в тяжелый час, когда папа-Любимов их бросил. Он такой же, как Любимов, левый художник, он также много страдал от властей, к тому же он с успехом поставил в Таганке «Вишневый сад». Последнее, конечно, было большой натяжкой, вспомнить хотя бы, что этот спек такль не пришелся по душе Любимову и уже поэтому приход Эфроса не мог вызвать восторга. К тому же все знали, что Любимов театра не бросал, и, наконец, самое главное, из чьих уст произносились эти слова утешения? Все это лишь внешне выглядело пристойным, на самом деле, это было старо, как мир: Эфроса так же вульгарно подкупали, как когда-то Фадеева, Тихонова, Тихона Хренникова. Но Эфрос не просто купился. В небезызвестных органах была продела на многосложная работа, чтобы он это сделал тихо, тайно, никого не предупреждая и чтобы ни в коем случае не советовался предварительно с актерами Таганки. А как это воспринял Любимов? Он встретил все мертвым молчанием, и все интервью его на время прекратились. Он был уверен, что подобное можно проделать с кем угодно, но только не с Эфросом, поскольку Эфрос был таким же настрадавшимся человеком, как он сам. Это все равно, что предствить Таи рова пришедшим на место изгнанного Мейерхольда, как я

264


в свое время писал в журнале «Театр». В той же статье мной высказывалось предположение, что очень возможно, что Эфроса пригласили на место Любимова гораздо раньше. То есть в Лондоне еще только началась история с любимовским «Преступлением и наказанием», а на Старой площади уже обсуждался этот план у зав.культотделом ЦК Шауро. По-видимому, Эфросу было выгодно пойти на этот шаг, чтобы поднять свой пошатнувшийся авторитет в искусстве и полу чить, наконец, собственный театр. Он постоянно деклариро вал, что не желает иметь дело с политикой и скандальными спектаклями, подразумевая любимовский репертуар. Другое дело, актеры Таганки — на словах он обожал любимовский театр, на деле холодно рассчитывал свой завтрашний день. В этой ситуации к нему и приходит «добрый дядя», по поводу которого не было двух мнений у интеллигентных людей, и предлагает: «Давайте договоримся, сугубо между нами, что мы, когда сочтем это нужным (это будет после смерти Андро пова и прихода Черненко), оставляем Любимова со всей его чернухой на Западе. Пусть он делает все, что захочет, мы ничего плохого о нем не скажем. А вы, придя в театр, можете назвать себя даже другом Любимова. Ваш приход будет выглядеть в высшей степени благородно, вы придете спасителем, вы будете ставить все, что захотите, вам будет создан режим полного благоприятствования». Вот тут и надо учесть уязвленное самолюбие Эфроса. Любимов-то на Западе купается в лучах славы, а кто он, Эфрос, которого окружение считает гораздо более талантливым, чем Любимов? Помнится, как перед приходом Эфроса нас вызывает начальник Управ ления культуры и говорит: «Значит так, с сегодняшнего дня имя Любимова не имеет отношения к искусству, а имеет отношение только к политике. Вы меня правильно поняли? Имя Любимова вычеркивается из всех афиш, газет и т.д. Вы не виноваты, вы замечательные актеры. Примите Эфроса, и вы будете ездить за границу, будете иметь все». Но пока это еще разговоры, хотя они и вызвали у нас бурю возмущения. Мы пошли искать истину не у начальства, а напрямую у тех, с кем нам не разрешали никаких контак-


265

тов — у Любимова и Эфроса. И вскоре поняли, что мы окружены, что до Любимова, как до бога, не добраться, а Эфрос намеренно закрылся и на вопросы не отвечает: «Нет, ничего не знаю, ни в какую Таганку не перехожу!» Это продолжается в течение двух недель. В создавшейся обста новке мы тактически поступили довольно мудро, как я счи таю. Мы срочно предложили «им» своего кандидата. На вечере Булата Окуджавы, в Политехническом музее, стали собирать подписи под прошением театра вплоть до возвра щения Любимова назначить председателем художественного совета Николая Губенко, который после смерти Высоцкого ушел из кино и сыграл в театре несколько прежних своих ролей. И мы вместе с Давидом Боровским понесли это письмо наверх, к Демичеву, министру культуры. Там нам было сказано: «Губенко, конечно, кандидатура хорошая, но главное сейчас, товарищи, сохранять спокойствие». А еще через несколько дней нас вызвали в Управление культуры: «Вы заинтересованы, чтобы театр продолжал жить? Тогда сде лайте так, чтобы все было тихо и достойно. С завтрашнего дня главным режиссером вашего театра назначается Анато лий Васильевич Эфрос». Мы потрясены: как это возможно? Он же все время отказывался! Мы пытаемся что-то невнятное возражать. На лице пригласившего нас сочувствие: «Вы же сами знаете, как я люблю Любимова, как я хотел, чтобы он вернулся. Мы сделали все, но, к сожалению, он сейчас болен, он мечется, а на сегодняшний день, чтобы не случилось самое неприят ное и нам не закрыли ваш театр, мы нуждаемся в вашей мудрости. Вы ведь взрослые люди, а это очень сложная история. Там, наверху, будут разбираться в ней, а вы должны понять, какую тяжелую ношу берет не себя Эфрос!» (То есть вы должны уважать вводимые в ваш театр танки...) Таким образом предупрежденые о «предстоящей оккупа ции» 20 марта 1984 года мы должны были встретить Эфроса аплодисментами. Все планы были сорваны — не было ника ких аплодисментов и не было произнесено ни одного слова. Один из нас, Юрий Медведев, все же не выдержал и сказал:

266


«Вы хотите нас убедить, что сегодня праздник, а мы знаем, что мы присутствуем на похоронах театра». Это было в присутствии Эфроса, который глотал таблетки, тут же сидела в растерянности целая группа начальников, никто такого раз вития событий не предвидел. А у Эфроса всем в ответ была единственная фраза, одна и та же, которую он, видимо, отрепетировал: «Я вас хорошо понимаю, это ваше сегодняш нее настроение, и не требую никаких знаков любви, но, поверьте, что придет время, и вы согласитесь, что все это было абсолютно правильно». Справедливости ради, надо заметить, что мужества актеров хватило ненадолго. Уже через месяц, когда были названы будущие спектакли и роли, весь этот разработанный наверху арсенал средств стал срабатывать и началась обычная серия подхалимажа. Вчерашние обожатели Любимова начали но сить будерброды главной актрисе Эфроса, пришедшей вместе с ним. У меня в душе все переворачивалось, когда те же фразы, выражающие обожание Любимова, теперь переадресо вывались на худсовете Эфросу, когда я видел согбенные спины тех, кто спешил выразить восхищение его жене, его секретарям. Но по большому счету все же можно сказать, что «ворвавшиеся на танках оккупанты» просчитались... даже относительно самих танкистов. Потому что Эфрос ведь не выбрал для репертуара «Малую землю» Брежнева, хотя это был ближайший путь к его славе. Не получил он и обещан ных регалий, ему дали какой-то незначительный орден. А к тому времени изменился климат в стране, к власти пришел Горбачев. Постскриптум Начиная с 1986 года верхи уже потеряли надежду, что репертуар Любимова будет снят. Его спектакли давали слиш ком большие сборы, чтобы от них отказаться, однако они продолжали идти без упоминания его фамилии — случай сам по себе уникальный. Целый театральный репертуар шел ано нимно. Естественно, это уродливое положение как-то должно


267

было разрешиться. И вот появляются некие странные предве стники новой оттепели. Первый из них — разговоры о пригла шении из-за границы Любимова, чтобы он работал в новом здании театра. Эфрос — в старом, а в малом здании — Анатолий Васильев. Планы эти широко обсуждались. Имя Любимова не сходило с уст. Последнее, видимо, очень угнетало Эфроса, а не поведение актеров, как пытались пред ставить в «Литгазете». Это ложь, что актеры «убивали» Эфроса. Актеры были послушны, как всегда. Последняя статья Эфроса называлась «Я снова влюблен» и касалась таганковской труппы. Он говорил, что потрясен любимовской школой. Всю жизнь он на нее смотрел со стороны и не понимал. Теперь эта школа поражала и радо вала Эфроса, но сам себя он уже не мог чувствовать счастливым. С ним перестали вежливо разговаривать навер ху, его опекунов снимали с работы, его главный опекун Зайцев, первый зам Демичева, с ним очень грубо обошелся — за неделю до смерти. Это был тот самый Зайцев, из уст которого Эфрос получал обещания, а теперь в присутствии директора и парторга он заявил Эфросу, что его работы не оправдали возлагаемых на него надежд. Как уже сказано, через неделю Эфрос умер от разрыва сердца. Конечно, тем, кто командовал культурой, было выгодно и после смерти Эфроса уничтожить Таганку. Вскоре пошли слухи, что воз можно театр возглавит жена Эфроса, она будет осуществлять художественный надсмотр и сделает театр музеем Эфроса. Между тем, спектакли «нового времени» стали снимать на телевидении, записывать на радио. А Любимов после смерти Эфроса снова замолчал. Опять никакой реакции, так же, как и после его назначения. Вообще, Любимов и актеры Таганки — это особая тема. За все эти годы от него не последовало в адрес актеров ни одного сочувственного слова. Существует на этот счет крайнее подозрение — что Любимову и невыгодно было, чтобы театр продолжал жить. Почему? Да потому что эта часть жизни им была уже прожита, а тащить на себе театр дальше, быть ответственным за людей, которые в тяжелый момент оказались

268


истинно преданными — хотел ли он этого? Тем не менее, как только забрезжила возможность его возвращения — в театре начался праздник! К главному режиссеру уже давно шли петиции и письма, одно из которых вынудили даже подпи сать Эфроса, который явно боялся Любимова. По воспоми наниям Аллы Демидовой, он однажды сказал: «А что будет, если Юра вернется, он же очень грубый человек, как он со мной поступит?» Демидова ответила: «Не беспокойтесь, Ана толий Васильевич, мы это возьмем на себя». Думаю, что актеры действительно не дали бы его в обиду. И вот, прошла вечность, — целый год — и, наконец, состоялась встреча театра и Любимова. Правда, не в Москве, где находилась Таганка, и не в Иерусалиме, где «подвизался враг страны Советов». Театр играл в Мадриде анонимный спектакль «Мать» и туда же прилетает Любимов, пренебрегший ради этого гастролями Габимы с его спектаклем где-то в Венесуэ ле. Он появляется в черных очках, чтобы скрыть слезы, и происходит сцена, которую мне даже спустя время трудно описать. Итак, Богу было угодно наградить театр тремя жизнями: первой жизнью — до 68-го года , второй — до 77-го и затем после смерти Высоцкого продлить ее еще на два года. Все происходит довольно элегантно: главный режиссер и отец театра Любимов изгоняется из страны, и театр закрывают, при звав одного из выдающихся его коллег. И вот-вот старую вывеску сменит новая. Так и должно было закончиться. Но Богу было угодно, чтобы произошел еще один праздник на нашей улице — героическими усилиями Николая Губенко, ставшего-таки избранным худруком, Любимов возвращается в театр. На 10 дней, которые и есть постскриптум нашей исто рии. Понятно, что эти десять дней, в мае 1988 года, пре вратились в сплошной праздник. Реальностью стало то, во что никто из нас не дерзнул бы поверить. Любимова каждый день таскают на телевидение, на разные встречи, повсюду ему раду ются, его приветствуют. Но не дано обыкновенному человеку уразуметь божьего промысла. Да, так, очевидно, и надо было


269

«красиво» закончить. Достойно жили — достойно бы и уйти. Приехал бы Любимов, благословил открытие «Бориса Годуно ва», благословил бы возобновление «Кузькина», премьеру «Высоцкого» и отдал бы кому-нибудь театр как лабораторию. Ах, если бы жить всегда по здравому смыслу! И Любимов вознамерился театр продолжить, хотя и он уже был другой, и мы другие, и времена пришли новые. Историю нельзя было повернуть вспять. А от Любимова, будто и не миновала целая эпоха, шли к актерам все те же претензии: «Вы — сытые, вы выхолощенные, всюду используете имя Таганки!» И вернувшись в 89 году с двойным гражданством, он так и не сказал спасибо актерам, трудами которых был создан Театр на Таганке. Я ему об этом однажды напомнил: «Ведь ничего от вас не убудет и ничего не требуется, вы, живущий в Иерусалиме, на которого спустилась благодать Высшего осоз нания, ну скажите спасибо хоть раз». Он, как всегда, отшутился: «Ой! Ты такой сентиментальный, тебе главное сло ва. Это все ваши еврейские дела! Хотя что я говорю? Я ведь теперь сам еврей!» 23 апреля 1989 года состоялся наш последний, двадца типятилетний юбилей с сочиненным мной по этому поводу спектаклем-капустником. Все счастливы. В зале сидят те же любимые люди. Видимость перспективы всех воодушевляет. Любимов собирает расширенный худсовет — и Карякин, и Зингерман, и Юрий Афанасьев и Чередниченко... Почти все они — вчерашние диссиденты, а сегодня народные де путаты — дают советы, что ставить в первую очередь, что во вторую. Любимов молниеносно ставит спектакль «Пир во время чумы» — грандиозное, конечно, название для наше го времени. Играют лучшие актеры, спектакль признается очень интересным по режиссуре. Зал аплодирует, но это уже не «тот» успех. Затем уговаривают его, опять же мол ниеносно, поставить «Самоубийцу» Эрдмана и снова та же реакция — хорошо технологически, интересно по идее, но поспешно, сыро, зрители снова аплодируют, но на этот раз ничто не напоминает прошлое.

270


____________________________________________________

На этом и заканчивается история, которую я озаглавил «...Жила-была Таганка». Не верьте сплетням о кухонных сварах, о коммунальной драме в ее коллективе. Это исто рия обыкновенных людей и в то же время это история Театра, история искусства. Вероятно, оттого она так нам дорога и оттого будут ее помнить «любезные» потомки. Вермонт. Август 1992 года Рассказ Вениамина Смехова записан В. Александровским

Бенно Вайсер ВАРОН

FIN DE SIÈCLE VIENNA Еврейский мемуар Фамилия моя Вайсер — немецко-еврейская, с немецкого переводится как «мудрец». Я попытался проследить зависи мость между этой фамилией и рядом моих профессиональ ных занятий. Получилось вот что: Мудрец знает, что он говорит. Профессор говорит, что знает. Журналист говорит, чего не знает. Оратор не знает, что говорит. Дипломат не говорит того, что знает. Я вырос в Вене, и это оказало на меня большое влияние. Вена меня сформировала. Я прожил четыре цивилизации, но остался венцем. Подобно многим тамошним моим сверстни кам, в четырнадцать лет я был, разумеется, поэтом, в сем надцать — актером, в двадцать один — драматургом, в двад цать четыре — романистом. Если снять о моей жизни кино фильм, то звуковой дорожкой этой ленты будет, в общем,

FIN DE SIÈCLE VIENNA

272

классическая музыка. Ни один композитор не задевал столь ких струн в моей душе, как Моцарт. Ни один романс не волновал меня так, как Lied Шуберта, этот совершенный сплав мелодии и лирики. Это моя Вена привила мне удивительно настойчивое стремление быть все время geistreich, ориги нальничать и острить одновременно. Скажи мне врач, что смерть моя близка, я, вероятно, ответил бы так: «А знаете, это напоминает мне один анекдот» (истому венцу всюду мере щится анекдот) — и стал бы рассказывать, в чем там соль. А пробей час произнести на смертном одре отлитые в афоризм последние слова, можете не сомневаться, они содержали бы, по меньшей мере, один каламбур, которым восхища лись бы по обе стороны Дуная. Я покинул Вену в 1938 году вследствие разногласий во взглядах с г-ном Гитлером. Мне не хватило трех месяцев, чтобы стать доктором медицины и тем самым исполнить завет ное желание моей еврейской мамы. В Америку я приехал не имея степени, как Вайсер вульгарис. Гестапо украло у меня все, кроме моего акцента. Как и у многих экс-австрийцев, у меня сложное отноше ние к моей бывшей родине. Даже живя в Вене, Зигмунд Фрейд и Карл Краус испытывали к ней род любви-ненависти. «О нашей дорогой бесконечно и столь же ненавистной» Вене изгнанником писал Шёнберг. Хотя раны нанесла им Вена двадцатого столетия, подходить к Вене довоенной с меркой той боли и обиды, что довелось испытать впоследст вии, будет наверное несправедливо. Во всем мире празднование Нового года, если иметь в виду ТВ и радио, кровно связано с Веной. Действительно, какой же Новый год без вальсов Иоганна Штрауса. Но эти вальсы пробуждают в памяти отнюдь не образ современной Вены. Нет, это дань уважения к Вене доброго старого време ни и памятник веселой Вене (gay Vienna), где английское словечко «gay» пока еще означает только «веселый», тому городу, где в Хофбурге все еще царствует император Франц Иосиф, а не Курт Вальдхайм, да простится мне это выраже ние, восседавший в императорском дворце.

273

БЕННО ВАЙСЕР ВАРОН

Fin de siècle означает, конечно, «конец столетия». Мы тоже живем в конце столетия. Но, поскольку о нашем времени никто не говорит fin de siècle, это словосочетание навечно прилепилось к девятнадцатому веку, и только к нему, и лишь в связи с одним определенным географическим мес том: Веной. Что же сделало именно венский fin de siècle таким из ряда вон выходящим? Телевидения тогда еще не существовало, мыльных опер тоже не ставили. Зато была — Династия! И какая! Более 600 лет — такова протяженность в истории Габсбургской монар хии. К 1900 году среди правящих особ не оставалось никого, кто бы царствовал так долго, как император Франц Иосиф, — целых пятьдесят два года. И у него еще было шестнадцать лет в запасе. Его странствующей по свету супруги Елизаветы дома вечно не бывало. Она подсунула мужу актри су Бургтеатра Катарину Шратт, до виллы которой он добирался через боковую дверь в стене своей резиденции — Шёнбрунна. Катарина стряпала ему его любимые блюда, приперчивая их пикантными сплетнями. Было ли в их долгой связи нечто большее? Я в этом не уверен. К восьмидесятилетним стар цам добродетель входит без стука. Пикантные сплетни? Ладно. Вот, например, эрцгерцог Отто, племянник императора, однажды пересек вестибюль отеля «Sacher» в чем мать родила, если не считать армейской фуражки и шпаги на боку. Это не помешало его сыну Карлу сделаться преемником императора, хотя в ряду престоло наследников он шел всего-то третьим по счету. Но — первый покончил жизнь самоубийством, а второго прикончил терро рист. Поэтому венцы прозвали третьего «Карлом Внезапным». Он же изволил именовать себя Карлом Первым, а на деле оказался Карлом Последним. Выражение fin de siècle подразумевает декаданс. Одно прогнило тогда несомненно — это монархия. Обьяснение кроется, видимо, в титуле Франца Иосифа. Как только его ни величали — императором Австрии, апостольским королем Венгрии, королем Бельгии, Далмации, Хорватии, Славонии,


274

Галиции и Лодомерии, Иллирии; королем Иерусалима, вели ким герцогом Тосканским и Краковским, герцогом Лотарин гии, Зальцбурга, Штирии, Каринтии, Крайны и Буковины; ве ликим князем Трансильвании, маркграфом Моравии, гра фом Тироля... Как говорят немцы: «Слишком красиво, чтобы быть правдой», по крайней мере, в эпоху растущего нацио нализма. Франц Иосиф, который, начиная с восемнадцати лет, не прочел ни одной книги, если не считать воинского устава, был счастливым исключением в своем подверженном всевоз можным напастям семействе. Поговаривали даже о некоем роке, висящем над Габсбургами. Помните великую испанскую армаду, сокрушенную англичанами? Бедный испанский ко роль Филипп II, возглавлявший сей катастрофический поход, был из Габсбургов. А Мария Антуанетта («Пускай едят пирож ные!»)? Ее век изрядно укоротила гильотина. Тоже ведь из рода Габсбургов. Потом еще Максимилиан, император Мек сики, казненный командой, наряженной для расстрела. Он был младшим братом Франца Иосифа и, не имея прав первородства, должен был брать, что дают. Максимилиан со стоял в родстве с Бонапартами (Наполеон, разгромив А в а рию, подцепил жену из Габсбургов — Марию Луизу). Луи Бонапарт (Наполеон III) полагал, что делает Максимилиану великое одолжение, предлагая ему непыльную императорскую вакансию в далекой Мексике. Затем, супруга Франца Иосифа, уже упоминавшаяся императрица Елизавета — была убита итальянским анархистом в Женеве. Отчего в Женеве? Же нева не Вена, а Вену она терпеть не могла. Единственный сын правящей четы, кронпринц Рудольф, покончил с собой (Вена стала тем самым мировой столицей самоубийств). Рудо льф был в подавленном состоянии оттого, что его отец не выказывал ни малейшего желания преставиться и освободить местечко на троне. Новым кронпринцем стал племянник императора Франц Фердинанд. Он поехал на Балканы инс пектировать армейские маневры на правах представителя короны. В Сараево предполагалась короткая остановка. Всем известно, чем закончилась эта экскурсия. В Конкорде, штат

275


Массачусетс, говорят — «выстрел на весь мир». В Сараево прозвучал стартовый пистолет первой мировой войны. Мировую бойню привела в движение одна из многих этнических дрязг — раздиравших эту империю. Лидеры других этнических групп, «осиное гнездо», как выразился один кафешантанный остряк, преспокойно рассиживались по вен ским кафе. Самой большой этнической общностью были австро-германцы. Но даже они не выказывали стопроцентной ло яльности по отношению к Габсбургам, так как многие из них тяготели к Германии. Шутники уверяли, что единственным доподлинным австрийцем был сам Франц Иосиф — и еще галицийские евреи. Почему именно галицийские? Потому что это были неассимилированные евреи. Что же до ассимилиро ванных венских, то эти, будучи старожилами, воображали себя немцами. Этнические группы имели своих представите лей в парламенте, которые, словно гремящие вразнобой оркестры, тянули каждая свою мелодию, пока император не положил конец этой какофонии, отослав всех по домам. Марк Твен, написавший репортаж с одной из таких парла ментских сессий, находил их весьма забавными, но после выстрелов в Сараево всему пришел конец. И когда язвитель ный Карл Краус, присяжный венский критик всего и вся, окрестил свой родной город «залом ожидания конца света», то был не просто очередной его афоризм. Две мировые войны, первая и вторая, доказали правоту этого знобящего пророчества. Но что сказать о славе Вены fin de siècle? Гиганты музы кальной Вены Гайдн, Моцарт, Бетховен и Шуберт скончались задолго до того, как наступила заря нового, двадцатого сто летия. Но благодаря им, вероятно, половина музыкального ассорти, предлагаемого и сегодня в концертных залах всего мира, имеет марку «Сделано в Вене». Иоганн Штраус-сын, чье семейство превратило раз-два-три простенького сельско го Landler в покоривший весь мир вальс, умер в 1899 году. Кстати, он бывал в Америке. На концерте в Бостоне, с по мощью 100 субдирижеров, управлял оркестром в 20 тысяч музыкантов, получив сказочное вознаграждение в 100 000


276

американских долларов. (Долларов девятнадцатого века, а не сегодняшних зеленых конфетти.) Его спросили, как ему понравился этот опыт. Он ответил: «No ja, в конце концов, мы начали и кончили разом». Истинным композитором Вены fin de siècle был Густав Ма лер. Неумолимо стремившийся к пределу совершенства, он однажды на репетиции гонялся за кулисами за провинив шимся в чем-то тенором, а когда перепуганный певец запер ся в туалете, стал колотить в дверь кулаками, выкрикивая: «Так вы еще и трус!» Претендуя на должность директора Венской оперы, Малер вынужден был написать: «С точки зрения нынешней ситуации в Вене, думаю, будет нелишне упомянуть, что, в соответствии с давним своим замыслом, я перешел в католичество». «Нынешней ситуацией» было заявле ние Козимы Вагнер, вдовы Рихарда Вагнера, что она не позволит еврею дирижировать операми ее мужа. (Удивитель но, что крещение Малера ее удовлетворило, ведь Вагнер был одним из идеологов расистского антисемитизма. Христианин юдофоб предлагал один выход: еврей может переменить веру. Но кому под силу изменить свое происхождение?) Малер был фанатиком. Он не разрешал ставить на афишах или в программках имена дирижеров, включая и его соб ственное. Его жена Алма до замужества сочинила несколько Lieder. «Одного композитора в доме вполне достаточно!» — заявил ей Малер. И Алма стала коллекционировать мужей из числа знаменитостей. Алма Малер Гропиус Верфель. Ее испепеляющая любовная связь с Кокошкой к женитьбе, однако, не привела, потому что она уже была к тому време ни замужем. Том Лерер обессмертил роковую встречу Малера с Алмой в несколько необычном двустишии: Густав Малер вскричал: «Какого рожна! Это das Fraulen, которое мне нужна». Обложенный со всех сторон венскими антисемитами, Ма лер принял предложение поехать работать в Нью-Йорк, но впоследствии вернулся в Вену, чтобы умереть. Арнольд Шён берг сказал в посвященном ему панегирике: «...великий художник должен быть наказан при жизни, чтобы затем

277


снискать восхищение». Шёнберг знал, что он говорит. На исполнении его и Альбана Берга композиций публика стала смеяться и ши кать. Присутствовавший при том Малер повернулся к одно му из недовольных и сказал: «Не смейте свистеть, когда я аплодирую!» Человек, узнав Малера, глумливо ухмыль нулся: «Я освистываю ваши симфонии тоже». Венские завсегдатаи концертных залов могли терпеливо слушать программу, длившуюся до четырех часов кряду, но были враждебны ко всяким новшествам. Шёнберг, Берг, фон Веберн явились пионерами атональности. Шёнберг развил язык музыки, основанный на 12-тональной системе. На од ном из его концертов слушатели устроили драку: модернисты и антимодернисты в бельэтаже и на галерке перепрыгивали через стулья, отвешивая друг другу оплеухи. В духе тех дней Шёнберг тоже должен был креститься. С приходом Гитлера к власти он бежал из Германии во Фран цию. И первым делом попросил раввина принять его обрат но в лоно иудаизма. Потом он поехал в Америку. Бостон ские зимы были чересчур холодны для него. В полумиле от моего дома в Бруклайне (район Бостона) стоит здание, на седьмом этаже которого есть дощечка с надписью: «В 1933 году эта квартира стала первым пристанищем в Америке венского композитора Арнольда Шёнберга». Он отправился дальше, в Калифорнию. Голливуд хотел заказать ему партитуру к «Земле» Перл Бак. Он запросил 50 000 долл., но «Метро Голдвин Майер» нашла эту сумму чрезмерной. А жаль! Мы лишились шёнберговского экзерсиса на тему китайских мело дий и инструментовки. Излагая биографии Малера и Шёнберга, я вкратце коснул ся того, что в то время эвфемистически называлось «еврей ским вопросом». Присутствие в ту пору в Вене около 150000 евреев и их господство в ее культурной жизни способство вали тому, что Вена fin de siècle стала местом необычайного расцвета талантов и гениев. Почему же именно в эти не сколько десятилетий на рубеже веков произошел подобный взрыв? Потому что в 1848 году, на первом году своего


278

правления, Франц Иосиф дал австрийским евреям свободу. До тех пор вклад евреев в художественную и научную жизнь Вены был несущественным. И разве могло быть иначе? По всей Габсбургской империи евреи жили в гетто, род их занятий был ограничен тем, что дозволяло им христианское большинство, им было отказано в каком бы то ни было светском образовании. С четырехлетнего возраста еврейских мальчиков посылали в начальную религиозную школу — хе дер, где они зубрили на память — по-древнееврейски — длинные отрывки из Ветхого Завета. Какова бы ни была самоценность этого упражнения, память детей получала не обыкновенную тренировку и к тому же они начинали читать двумя годами ранее, чем их сверстники в нееврейских начальных школах. Подрастая, они овладевали талмудиче ской техникой — задавать вопросы, толковать написанное, комментировать и вести дебаты. Должно быть, громадная трата времени, если кто-нибудь из них, конечно, не выбирал карьеру раввина, и однако, для шлифовки ума — в качестве подготовки к будущей деятельности — это было великолепное дело. Так продолжалось веками, что не могло не оставить свой след. В сравнении с этим средняя школа была сущим пустяком, детской забавой. Между 1860 и 1900 годами еврейское население Вены выросло с 6000 до 147 000, что составляло уже 9 процентов столичных жителей. Семьи Фрейда, Крауса и Цвейга пришли из Богемии и Моравии, Герцли явились из Венгрии, Роты (романист Йозеф Рот) — из Галиции, моя семья родом из Буковины (Кафки, между тем, остались в Праге). В то время как большинство венских детей среднюю школу не посещало, еврейские ходили все. Их родители страстно желали дать своим детям образование, которого они сами были лишены. К 1900 году 30 процентов учащихся мужских средних школ и 50 процентов школьниц были евреями. Еврейские учащие ся готовили себя к овладению более высокими ступенями образования. Как заметил один ошеломленный наблюдатель, «впечатление было такое, будто они 2000 лет только и дела ли, что готовились к экзаменам». Они ужасно спешили. Ведь

279


им надо было наверстать упущенные столетия. Вскоре они составили ровно треть студентов университета и четверть — Технического института. К началу нашего века большинаво венских адвокатов и 60 процентов врачей были евреи. Они занимали большинст во клинических кафедр в Медицинской школе и соаавляли большинство в медицинских директоратах городских боль ниц. Главный армейский хирург, лейбмедик императора и акушеры придворных дам тоже были евреями. Вена сдела лась Меккой медицины. Разными путями съезжались сюда на лечение короли и шейхи. Многие из базисных методик, общепризнанных в наши дни, были изобретены или разрабо таны в ходе исследований в венской Медицинской школе. Упомяну только определение групп крови и резус-фактора, местную анестезию глаза, терапевтическое применение рентге новских лучей (важное и сегодня для лечения рака), гид ротерапию, лечение гормонами, шоковую терапию, тесты на туберкулез и дифтерию, психоанализ и т.д. Евреи добились также успехов в военной области. Из еврейской среды вышло вдвое больше генералов и адмира лов, чем в пропорциональном отношении к остальному на селению. Евреи глубоко проникли в такую профессию, как журналистика, причем одновременно в двух ипостасях — и как писатели, и как предприниматели. Однако Вена fin de siècle была прежде всего феноменом в сфере искусств. Что же происходило в этой изящной области? Малера и Шёнберга я уже упоминал. Один из самых тщательно оберегамых венских секретов состоит в том, что Штраусы, короли валь сов, были отпрысками еврея — хозяина гостиницы. Иоганн Штраус-отец и трое его сыновей блюли заветы еврейской рели гии не больше, чем многие из тех, кого я перечислил выше, но они были евреями по происхождению. Евреями были также Фриц Крейслер, Бруно Вальтер и многие сочинители легкой музыки и знаменитых венских оперетт. Евреями были и Адольф Зонненберг, великий актер своего времени, и Макс Рейнхардт, величайший режиссер и постановщик публичных зрелищ. Вместе с поэтом Гуго фон


280

281


Гофмансталем он основал Зальцбургский фестиваль искусств, который копируют и которому подражают во всем мире, и где до сих пор ставится моралите Гофмансталя «Federmann», эта его pièce de résistance. Витгенштейны были христианами уже два поколения, но они гордились своим еврейским происхождением. Папа Витгенштейн являлся своего рода Круппом или Карнеги австрийской металлургии. Его сына Людвига считают одним из самых плодотворных мыслителей нашей эпохи. Другой его сын, Пауль, пианист, выступал с концертами; во время пер вой мировой войны он потерял руку; Равель сочинил для него «Концерт для левой руки». Карл Краус был верховным жрецом немецкого языка. Стефан Цвейг — мастер коротких новелл и биографий, в свое время самый переводимый автор в мире. Артур Шницлер — плодовитый драматург, кото рый любил венцев как они есть. Даже сегодня три или четыре его пьесы ежегодно ставятся на венских сценах. Феликс Зальтен, которого я знал лично, автор «Бемби-Оленя», пи сатель-романист Якоб Вассерман, поэт и драматург Рихард Бер Гофман и Йозеф Рот, автор романа «Марш Радецкого».

но, что однажды я напишу книгу «Мои беседы с Зигмундом Фрейдом». Евреи, прибывавшие в Вену волна за волной, были чуточку слишком умными и находчивыми, чтобы это пошло им во благо. Если талант, быстрота ума, настойчивость и случайный гений могут быть обращены против их обладателей как опре деленной группы людей, то венские антисемиты были правы. Кстати, слово «антисемитизм» как таковое было создано не сколькими годами ранее неким Вильгельмом Марром, гер манцем. Разница между юдофобством старого пошиба и анти семитизмом состояла в том, что первое сосредоточивалось на евреях как религиозной общности людей, но при этом предлагало спасательный люк — переход в другую веру, кре щение. И многие действительно им воспользовались, отой дя от еврейства. Несколько десятков лет тому назад было научно установлено, что если бы не обращение в иную веру и убийства на протяжении столетий, то сейчас в мире насчи тывалось бы 200 млн. евреев. Антисемитизм, однако, носит вполне расистский характер — для настоящего антисемита нет такого еврея, который может перестать быть им.

Мой друг и коллега профессор Гарри Зон из университета Брандейс составил перечень, насчитывающий 600 еврейских писателей-венцев. Можно заполнить целые страницы именами евреев, которые внесли свой вклад в самую блистательную главу венской культуры, — ученых, филологов, актеров театра и кино. Позвольте мне добавить сюда шестерых: Зигфрид Маркус, изобретатель первого автомобиля; философы Эдмунд Гуссерль и Мартин Бубер; отец-основатель австрийской соци ал-демократической партии Виктор Адлер и ее идеолог Отто Бауэр; наконец, Зигмунд Фрейд, который не нуждается в рекомендациях. В те годы, когда я изучал медицину, я жил на Берггассе — той самой улице, где жил и Фрейд. Он часто ходил на вечернюю прогулку в район Рингштрассе. Идя ему навстречу, я почтительно его приветствовал: «Guten Abend, Herr Professor». Он легонько касался своей шляпы, ответствуя: «Guten Abend». Это повторялось неоднократно. Не исключе-

В Вене первым практикующим антисемитом был Георг Риттер фон Шёнерер, даровитый вожак черни. Избранный в парламент, он разгуливал по улицам с шайкой отъявленных головорезов, которые орали что есть мочи на всех углах: Was der Fud' glaubt ist einerlei. In der Rasse liegt die Schweinerei. (Кто на еврея молится, тот сам такой. Еврея раса делает свиньей.) Однажды Шёнерер, запойный пьяница, устроил погром в редакции одной газеты, которой владели евреи. Он ворвался со своим сбродом в помещения, зверски избивая «этих писак, еврейских свиней» и ломая и кроша типографское оборудование. Погромщик, однако, просчитался. Издатель подал жалобу, и полицейские служаки императора Франца Иосифа препроводили буяна в тюрьму. Более того, импера тор лишил Шенерера дворянского звания и запретил ему на


282

пять лет пребывание в государственных, муниципальных и общественных учреждениях. Георг фон Шёнерер сник. Между тем, проделки Шёнерера вдохновили Карла Люге ра, пришедшего к антисемитизму не из религиозных пред убеждений и не на почве расовых теорий или зависти либо обиды личного свойства, но из чисто политического расчета. Как политик Люгер держал нос по ветру, а ветры дули антисе митские. Он был необыкновенно хорош собой. Красавчик Карл (der schöne Karl) жил по-холостяцки с двумя старшими сестрами, что делало его обьектом вожделений каждой вен ской старой девы. Он был великим оратором, причем как на верхненемецком, так и на простонародном венском диалек те. Он также обладал чувством юмора. Однажды его сторонни ки бросили ему упрек в том, что он якшается с несколькими евреями. Люгер отбрил их фразой, которая стала крылатой: «Я сам определяю, кто еврей, а кто нет!» В 1895 году он возглавил список христианских социалистов на венских му ниципальных выборах и одержал внушительную победу. Но Франц Иосиф любил своих евреев и чувствовал отвращение к люгеровскому антисемитизму. Когда муниципальный совет Вены избрал Люгера своим главой, император воспользовал ся правом вето. (Фрейда это так растрогало, что он нарушил свой обет не прикасаться к сигарам и выкурил одну, правда, в собственное удовольствие.) После ряда вето в течение двух лет Люгер был наконец принят императором. Аудиенция прошла без свидетелей и длилась целый час. Вскоре импера тор утвердил его избрание, и Люгер стал лучшим городским головой, которого когда-либо имела Вена, — и напрочь забыл о своем антисемитизме. (Либералы числили его отъяв ленным лицемером. Карикатуристы рисовали Люгера в центре еврейского пасхального застолья — седера.) Преданный забвению Шёнерер, покаранный и очистивший ся Люгер — все это были бы случайные эпизоды в жизни Вены, если бы не то влияние, которое они оказали на двух людей. Одним из них был Теодор Герцль, первоклассный журналист и второстепенный драматург. Когда он воочию увидел тот подъем, с которым его сограждане венцы отпраздновали

283


внушительную победу на выборах антисемита Люгера, он ут вердился в мысли о необходимости создания собственного еврейского государства. Так Вена стала колыбелью сионизма. С другой стороны, некий молодой бродяга, провалившийся на вступительном экзамене в Венскую школу изящных ис кусств, находился под сильнейшим впечатлением того, как Шёнерер и Люгер воспользовались идеями антисемитизма. Бродягу звали Адольф Гитлер, и он писал в «Майн кампф»: «В Вене я усвоил точку зрения и политический подход, с которыми никогда больше не расставался». Эта точка зрения, расистский антисемитизм, стала оплотом нацизма, именно нацистская идеология и привела ко второй мировой войне. Так Вена стала инкубатором Освенцима тоже. В 1985 году Венский университет, где пятьюдесятью года ми ранее я должен был зубами вырывать свое право прак тиковаться на вскрытиях в анатомическом театре, пригласил меня выступить на симпозиуме. Свою речь я закончил на эксцентрической ноте. Я сказал: «Гитлер хотел стать художни ком, но провалился на вступительном экзамене. Герцль хотел аать первоклассным драматургом. Его пьесы ставились на сцене, однако, сравнив их с пьесами Артура Шницлера, он должен был согласиться, что его собавенные сочинения не более чем макулатура. Что за чудная мысль, — заключил я. — Как много потерял бы еврейский народ, пиши Герцль пьесы получше, и от сколь многого было бы избавлено человечество, будь у Гитлера подлинный талант живописца». По завершении симпозиума я обедал с его организато ром, профессором д-ром Норбертом Лезером из престижно го венского Института Больцмана. После рюмки вина видный академик сделал мне следующее признание: «Профессор Ба рон, — сказал он. — Пятьдесят лет назад я был бы номером двадцатым в моей специальности. Сегодня же я неоспоримо первый». Честное признание честного человека. Немного самоуни чижительное, конечно, но абсолютно искреннее. Что оно означает? А то, что полвека назад в Вене жило 200 тысяч евреев. Теперь их там горсточка, в основном пришлые, и


284

едва ли академики. Вот почему, как следует из ремарки Лезера, он имел шанс стать номером первым. Идея симпозиума по случаю 125-й годовщины со дня рождения Теодора Герцля принадлежала Лезеру. Отсюда мысль о том, что он антисемит, показалась бы невероятной. Однако не удивиться я не мог. Разве не комфортнее быть первым, нежели двадцатым? Не в этом ли объяснение тому, отчего Вена отнюдь не скучает по евреям? Вена fin de siècle — последнее мерцание императорского блеска, последний вальс монархии, закат и сумерки опре деленного образа жизни и традиций. Когда после первой мировой войны занавес поднялся вновь, Австро-Венгрии больше не существовало. Австрия занимала седьмую часть территории бывшей империи, а по числу жителей составляла одну восьмую численности населения прежнего государства, и была захудалой, убогой, унылой и разделенной страной, влачившей жалкое существование. Демократические начина ния Первой Республики были остановлены несколькими дня ми гражданской войны с последующей диктатурой, австрофашизмом и аншлюсом, что превратило страну в провинцию Третьего рейха под названием Ostmark. Настала эра нациз ма, еще одна мировая война была проиграна, затем — четырехсторонняя оккупация, Staatsvertrag, Вторая Респуб лика и, наконец, мир и процветание. Слава старой доброй Вены вся в прошлом. Условия, вызвавшие былой расцвет, повториться не могут. Когда-то Вена была местом встречи гениев. Это все еще прекрасный причудливый город, но за последние пятьдесят лет он дал миру только два имени, обретших международный резонанс, — и тот и другой полити ки, и оба по-своему неаппетитные — рефлекторный враг Изра иля Бруно Крайский и бывший наци Курт Вальдхайм. The creative frenzy is gone. So are the Jews. (Неистовство творения ушло. Евреи тоже.)

ВЕРНИСАЖ «ВРЕМЯ И МЫ»

Лиля

____________________________

ПАНН

ЖЕЛЕЗОМ, ОБМОКНУТЫМ В СУРЬМУ «Святи боже которого нету страшный вечный которого есть». Алексей Цветков, «Эдем» Владимир Некрасов — художник не без имени, но явно заслужива ющий известности много большей. Сам он определяет направление своего творчества — полушутя — термином СОЦНЕОЛИТ, очевидно, под разумевая, что социализм переселил его народ (а он — художник-пор третист своего народа) в эпоху неолита. В эту эпоху или другую искусство любую жизнь вытаскивает из ямы на свет гармонии, сколь режущим он поначалу ни казался бы. Вот и такую жизнь тоже: «Родился на окраине Новосибирска. Детство провел среди загажен ных сараев. Длинный, каменный, трехэтажный дом, все коммунальные квартиры которого, а также подвал, были битком набиты жильцами. Туалетов дом не имел вовсе. Лютой зимой сараи засыпало снегом. Иногда снега наметало до третьего этажа. Каково-то было жильцам в подвале?.. Летом мы ходили к далекой свалке у городской больницы. Там мы копались в окровавленном мусоре, добывая «золотую бумагу» — свитки алюминиевой фольги. Дележ сокровищ сопровождался драками. Вскоре все сараи, кусты и дома увивались этой фантастической лентой. А в воздух взлетали десятки горстей и охапок черной тонкой дорожной

286

ЛИЛЯ ПАНН

пыли, знаменуя праздничный фейерверк. Солнце меркло от этой пыли... Осенью разливались моря грязи, которые преодолевались с помощью ходуль. Часто мы сходились на битву посреди огромной лужи. Человек десять сцепившихся в драке, стоя на ходулях, мотаются из стороны в сторону. Потом медленно валятся в жидкую грязь... И много всего такого. А дальше еще пуще...» Из этой жидкой грязи, из «всего такого» и из того, что «пуще» — и вынырнул художник разряда преобразующих, «перевертывающих». «Пе ревертывает» он не столько запечатленное зло, страдание, унижение. Скорее, это трансформация уродства в жизни в тяжелую, странную, с трудом объяснимую словами красоту в искусстве. Я говорю о знаменитых «железнодорожных бабах» Владимира Не красова — четырехруких (и в каждой паре рук по лопате) и четырехгрудых, согнувшихся над рельсами существах, эквивалентных двум чело веко-лопатам?! И о «сумчатых женщинах» — с младенцем в придачу к лопатам. И о женщинах-лодках, перевозящих пассажиров в раскрытой полости своего живота. И о женщинах, ковыряющих лопатами землю и одновременно оседланных их коллегами на железной дороге в адском соитии. Не только о женщинах. О безногих мужиках, избивающих ангелов своим оружием — костылями — за то, что кормилица-железная дорога лишила их ног. Обо всей этой копошащейся на железнодорож ном полотне неистребимой жизни — каком-то вечном танце полузверейполумашин... Уже в Америке, куда он переселился в 1976-ом году в 37 лет, пока еще был жив Шостакович, Некрасов стал всерьез обдумывать идею созда ния ... балета под названием «Ремонт железной дороги». Художник, наверное, был прав, что только композитор трагического видения и мощной творческой смелости мог быть соавтором его, мягко говоря, необычного проекта. Пока он искал путей к Шостаковичу, композитор умер. Замысел остался только на бумаге, но эта «бумага» — ценнейшие и оригинальнейшие рисунки, акварели, гуаши. Балет не состоялся на сцене — пока! (не сомневаюсь, что когда-нибудь он будет создан, как недавно был поставлен балет на темы живописи Босха), но он опреде ленно состоялся на полотнах Некрасова — на их третьих плоскостях. Ошеломленная идеей Некрасова преобразовать мир «чугунки» в танец и акробатику на шпалах, я вспомнила о другом художнике — художнике слова — тоже превращавшем тяжесть жизни в легкость искус ства. Поезд «Москва — Петушки» — с его железнодорожным балетом внутри — каким-то чудом промчался и по сибирским железным дорогам Владимира Некрасова. А пассажиры «Баржи» (есть у Некрасова такая картина, где на огромной барже встречаются многие его герои: женщи ны-кентавры, работяга, совершающий обряд «обстригания ногтя» или парящий с чувством ноги после работы, и многие другие обитатели

ЖЕЛЕЗОМ, ОБМОКНУТЫМ В СУРЬМУ

287

барака), наверняка, были митричами и семенычами, сопровождавшими Веничку в его последней — несостоявшейся — поездке в Петушки. Твор чество и писателя, и художника можно увидеть восходящим к фено мену русской юродивости, балансирующей между смехом и плачем, между кощунством и преклонением. (В работе «Избиение ангелов» это наследие особенно ощутимо.) Или пускай лучше Венедикт Ерофеев опре делит творческий метод художников этой группы крови: «Не смех со слезами, но утробное ржание с тихим всхлипыванием в подушку, траге дию с фарсом, музыку со сверхпрозаизмом, и так что это было б исподтишка и неприметно. Все жанры слить в один, от рондо до пародии, на меньшее я не иду» (Из записных книжек 1972 г.) В некрасовской графике с ее легкой, танцующей, безумной линией, сплошной трагикомич ностью, непременной лиричностью и проявляется этот ерофеевский жанр — «от рондо до пародии». Глядя на особо мрачные полотна Некрасова типа «адского соития», я вспоминаю, как Венедикт Ерофеев в ответ на мой вопрос, все ли герои его новой пьесы (увы, так и незаконченной) погибнут — как в «Вальпургиевой ночи» — улыбнулся: «Я всегда... их всех... убиваю». Художник судит человека не менее Страшным судом, чем Бог. Ему он говорит: «Ты наградил меня даром художника. Так гляди же, каково в действительности зло, страдание, уродство». Правда порождает красоту — или ею и является. Она сложна и ускользает от словесного анализа на третью плоскость холста, необхо димую для художника, работающего в жанре «от рондо до пародии». Не на всех картинах Некрасова, однако, надо искать третью плоско сть, ибо в его живописи есть и «святый боже которого нету» — потому что он все-таки есть, и многие работы художника соревнуются с Ним в воплощении простой, элементарной, не покинувшей даже барак — основ ное место действия его мистерий — красоты бытия. Загадочно прекрасен простой женский торс на небольшой картине — в нем сила и незащи щенность одновременно, теплота — суть женственности. Не будь худож ник ею так умилен, затоплен, пронзен — никогда бы не сотворил он своих железнодорожных баб — мадонн эпохи соцнеолита. «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему».

288

289

290 291

292

293

294

295

296

297

________________________________

КОРОТКО ОБ АВТОРАХ ЛЕОНИД ИЦЕЛЕВ. Родился в Ленинграде в 1945 году. Эмигрировал в 1978 году. Автор драматической дилогии «Мечтатели» (персонажами которой являются Ленин, Гитлер, Сталин, Троцкий, Бухарин), сатирической биографии Коллонтай, пьесы «Ельцин», а также ряда рассказов. В настоящее время живет в Мюнхене АЛЕКСАНДР МЕЖИРОВ. Родился в 1923 году. В 1941 году окончил среднюю школу и вскоре после выпускного вечера был призван в армию, участвовал в боях на Западном и Ленинградском фронтах. После войны в Москве выпустил более пятидесяти стихотворных сборников, критических и литературоведческих статей. В годы нынешних реформ Александру Межирову была присуждена Государст венная премия СССР и Государственная премия Грузии. ЭРАСТ ГЛИНЕР. Родился в Киеве. С трех лет жил в Ленинграде. В 1940 году поступил в Ленинградский университет. Участник войны. Вернулся в университет в 1944 году. Вскоре после войны был арестован и сослан в сталинские лагеря. Специалист в области общей теории относительности. В 1975 году разработал вместе с друзьями математические модели общества, пытаясь понять, был ли путь страны от Октября до развитого социализма неизбежен. В настоящее время живет в США.

ЕЛЕНА ГЕССЕН (1942—1992) 22 августа умерла от рака Елена Самуиловна Гессен, критик, литера туровед, переводчица. Еще неделя — и она могла бы отпраздновать свое пятидесятилетие. После нее осталось около 80 печатных работ. Осталась ее семья, множество друзей в разных странах. Она начала писать в конце пятидесятых, и литературная ее работа не прерывалась до самых последних дней. Те, кто начинали одновременно с нею в Советском Союзе, должны помнить, каково было — сказать свое слово, без лжи, в тогдашних условиях. Те, кто жили рядом с нею последние годы в Бостоне, знают, что надо было ей преодолеть, чтобы, не изменяя при званию и судьбе, продолжать свою работу. Преданность русскоязычной культуре и мужество не подвели ее ни разу. Когда уходит из жизни человек, мы смутно понимаем, что вместе с ним исчезла какая-то часть нашего духовного мира. Мы мучительно гадаем, чему мы могли научиться только от нее, что могли усвоить и потеряли безвозвратно. Я думаю, она унесла с собою неистощимое мужество. Мужество быть. Александр Грибанов

ЮРИЙ АЙХЕНВАЛЬД. Родился в 1928 году. В 1953 году студентом Московского педагогического института имени Потемкина был аресто ван, получил 10 лет ссылки, а в 1955 году был реабилитирован. В 1957 году окончил Педагогический институт имени Ленина в Москве и до 1968 года работал в школе, откуда был вынужден уйти потому, что подписал письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова. К этому времени уже выступал со статьями и рецензиями в московских газетах и журналах, а в театре «Современник» шла в его переводе героическая комедия Э.Ростана «Сирано де Бержерак». Начиная с 1973 года, на Западе выходят две книги стихов и прозы «На грани острой» и «Високосный год». В 1982 и 1984 годах в издательстве «Чалидзе пабликейшен» было опубликовано двухтомное исследование Айхенвальда «Дон Кихот на русской почве». В СССР до последнего времени печатались только театроведческие работы, а сейчас начинают публиковаться стихи. АЛЕКСАНДР АХИЕЗЕР. См. Вступительную заметку Ю. Айхенвальда. АЛЛА ГОРЧЕВА. Родилась в 1941 году, окончила факультет журналистики и аспирантуру, кандидат филологических наук. Препода вала русский язык в странах Африки и Китае. Постоянно выступает на страницах газет, автор ряда работ о печати ГУЛАГа. В настоящее время преподает на факультете журналистики МГУ.

298 ЕФИМ МАНЕВИЧ. Родился в 1937 году в Москве. Окончил Московский энергетический институт. В 1969 году защитил кандидатскую диссертацию. В 1972 году репатриировался в Израиль. В настоящее время живет в США. Регулярно выступает на страницах журнала «Время и мы». ЛЕВ НАВРОЗОВ. См. «Время и мы», номер 115. ИЛЬЯ БЕРНШТЕЙН. Родился в 1967 году. По образованию програм мист. Автор статей по проблемам культурологии. Коммерческий директор консультативно-информационного центра «Коинбер». МИЛТОН ФРИДМАН — лауреат Нобелевской премии по экономике (1976). Почетный профессор экономики Чикагского университета и сотрудник Гуверовского института. Ведущий представитель Чикагской экономической школы, автор таких книг, как «Капитализм и свобода», «Теория ценообразования», «Доллары и дефицит», «Свобода выби рать», «Тирания статус-кво» и многих других. Член американской Национальной и ряда иностранных академий. С 1966 по 1984 г. — экономический обозреватель еженедельника «Ньюсуик», автор и ведущий многосерийной телевизионной передачи «Свобода выбирать». ВЕНИАМИН СМЕХОВ. Родился в 1940 году. Окончил Щукинское театральное училище. Один из ведущих актеров театра на Таганке. Снимался во многих кинокартинах. Наибольшую популярность приобрел после фильма «Три мушкетера». Постоянно сочетает актерскую деятельность с литературной, автор многих статей и эссе в журналах «Театр», «Огонек» и др. В последние годы ведет большую режиссерскую работу в театральных коллективах Израиля, Германии и Соединенных Штатов Америки. БЕННО ВАЙСЕР ВАРОН. Бывший посол Израиля, ныне профессор факультета религии и истории Бостонского университета (США). Писал стихи по-немецки, романы по-испански, пьесы по-английски. Сотруд ник ряда газет и журналов. Его автобиография «Исповедь счастливого еврея» вскоре выйдет из печати.

299

SUMMARY OF TIME AND WE (VREMYA I MY) No.117 LEONID ITSELEV, «The Protocols of the Elders of Moscow». A political thriller dealing with events in Russia and in the West in the Andropov years. The narrators is a Moscow writer who is abroad on an assignment from the Soviet secret police to find documents on Russian fascism and anti-Semitism outside the Soviet Union. ALEXANDER MEZHIROV, «That Which Has No Name». A lyrical long poem by one of modern Russia's best-known poets. ERAST GLINER, «Enough!» A topical essay on the problems of economic reform in Russia. The nomenklatura which had political power in its hands is grabbing economic power in the process of current privatization, while the condition of the working people continues to deteriorate. YURI AIKHENVALD, «Russia: a Critique of Historical Experience». A dialogue with the scholar Alexander Akhiezer. ALLA GORCHEVA, «Yet Another Page». The press in the GULAG. The author offers new, previously unknown information about the wide network of local newspapers in the Soviet labor camps, and the role of these newspapers in so-called «educational work» among the prisoners — in fact, in strengthening the slave system of Stalinist camps. EFIM MANEVICH, «Help to the Brother». An article about contemporary emigration to Israel from the former USSR, the problems faced by new immigrants in recent years, differences between new arrivals in Israel at different times, and internal conflicts in Israeli society. LEV NAVROZOV. «Hitler in Germany and abroad». Historical essay. ILYA BERNSTEIN, «A Little House Stood in the Field». An essay on children's literature in pre-perestroika years. MILTON FRIEDMAN, «The Road to Survival». Vremya i My editorial board member Yuri Druzhnikov interviews the Nobel Prize-winning economist about the course of reforms in today's Russia. VENIAMIN SMEKHOV, «Once Upon a Time There Was Taganka.» A former actor of the Taganka Theater in Moscow describes life in the most popular theater of pre-perestroika Russia, pressures from the regime, problems and conflicts within the company, the factors that contributed to Taganka's meteoric rise, and the slow dying of the theater in the last few years. BENO WEISSER WARON, «Good old Vienna: A Jewish Memoir». A historical essay on Vienna's past and its outstanding contribution to world culture, including many little-known facts of the participation of Austrian Jews to the development of European and global culture.

301

300

Агентство ,,24''(ATF) — деловой партнер в м и р е бизнеса, рекламы, издательской деятельности. • Наша фирма будет рада оказать Вам помощь в сборе и анализе инфор мации о событиях в России и странах СНГ. Мы занимаемся редакционноиздательской деятельностью, предоставляем рекламные, сервисные, продюссерские, представительские услуги. • Агентство „24"(ATF] окажет Вам помощь в поиске партнера для бизнеса, мы готовы предоставить Вам эксклюзивную информацию о деловом и финансовом потенциале Вашего партнера в России, провести маркетин говые исследования. • Мы выпускаем экономический бюллетень "Рынки на Востоке" на немец ком языке и распространяем его по подписке среди деловых кругов Гер мании, а с августа 1992 г. предполагается издание его на английском языке для Южной Кореи, Америки и некоторых стран Европы. • Кроме того, Агентство „24"(ATF) готовит специализированные информа ционные обзоры о событиях в России и СНГ, выполняет эксклюзивные заказы на подготовку интервью, репортажей, аналитических статей для газет, журналов, информационных агенств, ТВ. Мы работаем в тесном контакте с лучшими журналистами страны, корреспондентами газеты "24" и ИТАР-ТАСС. • Агентство „24"(ATF) предлагает художественно-графическое оформле ние оригинал-макетов книг, брошюр, календарей, и другой печатной продукции с дальнейшим полиграфическим исполнением в типографиях с бумагой. • Наша фирма готова взять на себя организацию курсов и семинаров русского языка, обеспечить учебными пособиями и квалифицированными преподавателями. • Агентство „24"(ATF) поможет Вам провести в России выставку, конферен цию, переговоры, обеспечит досуг. • Предлагаем Вам сотрудничество во всех, заинтересовавших Вас областях нашей деятельности.

Наш адрес: 103009, Москва, Тверской бульвар 10-12, Россия. Тел.! 292-36-09, 2 9 2 - 3 0 - 9 1 . Факс: 203-30-49.

302

303

______________________________________________________

______________________________________________________

В Р Е М Я И МЫ ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКТ ЖУРНАЛА ЗА 17 ЛЕТ ИЗДАНИЯ, С № 1 ПО №115 На страницах журнала печатались такие выдающиеся совре менные писатели, как Сол Беллоу, Артур Кестлер, Олдос Хакс ли, Эфраим Кишон, А.Б. Иошуа и многие другие. Среди его авторов — известные писатели современной России и русского зарубежья: Василий Гроссман, Лидия Чуковская, Вик тор Некрасов, Владимир Войнович, Василий Аксенов, Иосиф Бродский, Семен Липкин, Инна Лиснянская, Юз Алешковский, Владимир Марамзин, Александр Зиновьев, Аркадий Львов. В разделе публицистики выступают: Андрей Синявский, Ефим Эткинд, Дора Штурман, Лев Наврозов, Амоз Оз, раввин Адин Штейнзальц, Борис Шрагин и др. С именем журнала «Время и мы» связано появление в русской литературе целого созвездия талантливых имен: Фридриха Горенштейна, Бориса Хазанова, Зиновия Зиника, Юрия Карабчиевского, Феликса Розинера. Большой популярностью у читателей пользуется раздел «Из прошлого и настоящего», где были опубликованы воспоминания о Бунине, мемуары Марии Иоффе (бывшего секретаря Л. Троц кого), Самуила Микуниса (в прошлом генерального секретаря компартии Израиля), письма Лескова, переписка Николая Милю кова, дневники Ольги Берггольц. Журнал высоко ценится среди либеральной интеллигенции со временной России, откуда редакция постоянно получает письма и рукописи. С т о и м о с т ь п о л н о г о к о м п л е к т а ж у р н а л а — 1186 д о л . Для п о д п и с ч и к о в — с к и д к а 15% Тот, к т о приобретает комплект журнала, в качестве п о д а р к а получает п о л н ы й к о м п л е к т к н и г и з д а т е л ь с т в а «Время и мы». Заказы и чеки высылайте по адресу: Time and We 409 Highwood Avenue. Leonia, NJ 07605, USA

______________________________________________________

Ж У Р Н А Л « В Р Е М Я И М Ы » — 1992 УСТАНОВЛЕНЫ СЛЕДУЮЩИЕ УСЛОВИЯ ПОДПИСКИ: С т о и м о с т ь г о д о в о й п о д п и с к и в США — 59 д о л л а р о в ; с ц е л ь ю э к о н о м и ч е с к о й п о д д е р ж к и р е д а к ц и и — 69 дол ларов; д л я б и б л и о т е к — 86 д о л л а р о в . Цена в р о з н и ч н о й п р о д а ж е — 19 д о л л а р о в . Подписка оплачивается в американских долларах чеками американ ских банков и иностранных банков, имеющих отделения в США, и высылаются по адресу: «Time and We». 409 HIGHWOOD AVENUE, LEONIA, NJ 07605, USA TEL: ( 2 0 1 ) 5 9 2 - 6 1 5 5 ПОДПИСНОЙ ТАЛОН Фамилия Имя Адрес Подписной период . Прошу оформить подписку на журнал «Время и мы» на год. Высылать с номера Журнал высылать обычной (авиа) почтой по адресу:

Подпись...........................................................................................................

______________________________________________________

304 Отвегнутые рукописи не возвращаются и по их поводу редакция в перепику не вступает. Редакция осуществляет стилистическую правку рукописей без дополнительного согласования с авторами.

MAIN OFFICE 409 Highwood Avenue, Leonia, NJ 07605 (201) 592-6155

Набор, изготовление оригинал-макета выполнило «Агентство "24"» (ATF) 103009, Москва, Тверской бульвар, 10-12 Тел.: 292-36-09, факс: 202-92-85. OCR и вычитка - Давид Титиевский, август 2010 г. Библиотека Александра Белоусенко

На первой странице обложки коллаж Вагрича Бахчаняна. На четвертой странице обложки: Владимир Некрасов эскиз к балету «Ремонт на железной дороге».

Время и мы, № 117-1992

Recommend Documents