История человечества. Средняя Азия и Сибирь

УДК 94 ББК 63.3(0) Ш95 Серия «Классическая мысль» Подписано в печать с готовых диапшнтивов 26.0S.2003. Формат ?OxVO /J2 Печать офсетная Усл. печ.л 7.6. Тираж 5100 экз. Заказ 26Н

Ш95 Шурц Г. История человечества: Средняя Азия и Сибирь / Г. Шурц. — СПб.: ООО «Издательство «Полигон». 2004. -204, [4] с.: ил. — (Классическая мысль). ISBN 5-89173-228-9 Кинга представляет собой обзор истории Средней Азии и Сибири до начала XX века. Методология автора строится на базисе антропогеографии и этнофафии, что представляет особенный интерес. Издание предназначено студентам гуманитарных факультетов и всем интересующимся историей.

УДК 94 ББК 63.3(0) Научно-популярное издание

Шурц Генрих ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА Средняя Азия и Сибирь Главный редактор Н.Л. Волховский. Редактор А.А. Санникова. Технический редактор И.В. Eyidaneea. Корректор М.В. Чебыкнна Компьютерная верстка: Ю.А. Федорова. Компьютерная трафика: А В. Аракчеев ЛР ИД №03073 от 23. 10.2000 г. ООО «Издательство «Полигон», 194044, С. -Петербург-, Б Саммсоиие&скиЙ пр., 38/40. Тел.; 320-74-24, тел./факс- 320-74-23 E-mail: polygon го!. ш Издание осуществлено при техническом содействии ООО «Издательство ACT» © ООО «Издательство «Полигон», 2003 При участии ООО .Харвест». Лицензия Д В № 32 от 27. 08. (12. РГ). 220013, Минск, ул. Кульмам, л. I. корп. 3, эт. 4, к. 42. dHCKoe унитарное предприятие «Издательство -"Белорусский Дом печати*. 22001?, Минск, пр. Ф. Скорины, 79.

ПЕРВОБЫТНЫЕ ВРЕМЕНА И НАЧАЛО ИСТОРИЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ СРЕДНЕЙ АЗИИ Не очень давно еще европейские народы не без благоговения обращали свои взоры на обширные азиатские плоскогорья с их сверкающими вечным снегом горными хребтами, их пастбищами, их голыми степями и богатыми растительностью оазисами. Науке, в полном согласии с религией и преданиями стольких народов, удалось, казалось, доказать почти неопровержимым образом, что Средняя Азия была первоначальной родиной человечества, той колыбелью, откуда вышли некогда наши предки, исполненные юношеской мощи, чтобы в конце концов обрести новую родину в Европе, в то время как другие собратья нашей расы спустились с знойную страну чудес — Индию. Этот поток народов, спускавшихся с окаймленных снегами плоскогорий, где эта раса новых властелинов земли мечтательно провела свою юность среди чистого воздуха горных высот, представляет чудесную картину, в которой фантазия поэта, казалось, была в полной гармонии с объективными фактами действительности. Всякое сомнение в истинности этого взгляда, одинаково удовлетворявшего как ум, так и чувство, едва могло рассчитывать на должное внимание. Но неутомимый, вечно прогрессирующий дух исследования, переходя от вопроса к вопросу, от факта к факту, подкопался и под эту, казавшуюся неприкосновенной, святыню, поколебал ее и, наконец, привел к окончательному падению. Пока наука дала еще немного нового взамен, но она все же доказала, что Средняя Азия имеет пока меньше прав на честь считаться колыбелью человечества, чем всякая другая часть земного шара. Меньше всего на название первоначальной родины человечества, рассылавшей все нв-вые и новые потоки кочевников по поверхности земли, может притязать Тибетское плоскогорье, пустынность и суровость которого нам теперь хорошо известны. Но тем не менее прежняя вера в важную роль Средней Азии в древнейшей истории человечества не совсем была лишена основания. До тех пор, пока начало человеческих преданий считалось приблизительным началом истории человечества и пока возраст человечества измерялся всего несколькими тысячелетиями, взгляд, по которому первоначальной родиной человека должно считаться ядро азиатского материка, был довольно близок к истине. Мало того, если мы вместо выражения «родина человека» подставим выражение «родина высшей культуры», то и в настоящее время Средняя Азия заслуживает самого серьезного внимания исследователя. Вокруг этой высокой крепости земного шара раскинулись большим полукругом древние культурные страны, Вавилон, Китай и Индия, и даже начало египетской цивилизации указывает на сходство с азиатскими культурами. Кто верит в существование общего первоначального источника этих высших культур, тот должен искать его в Средней Азии или должен все же допустить, что зародыши высших форм жизни были перенесены через нее во время переселения народов или благодаря торговым отношениям. В более поздние времена значение Средней Азии в истории человечества, конечно, резко изменилось, но не потеряло в своей силе: она уже не является более рассадником культуры, но, подобно вечно пылающему кратеру, рассылает потоки воинственных кочевников, которые до того потрясают землю, что цветущие страны обращаются в пустыни, а блестящие города повергаются в прах. Со времен глубокой древности до настоящего времени Средняя Азия и ее население оказывали самое глубокое влияние на род человеческий. Средняя Азия как арена исторических событий

Средняя Азия — самая континентальная часть земного шара. В географическом отношении она занимает лишенную стоков внутренность Азии; в историческом смысле в состав этого исполинского региона входит также Сибирь и Европейско-Азиатская низменность. В более тесном смысле слова Средняя Азия представляет собой бедное водой и лишенное стоков плоскогорье, которое разделяется прорезающими его с востока на запад горными цепями на отдельные области, Тибет, Восточный Туркестан и Монголию. Эти же горные цепи изменяют местами степной и пустынный характер страны; на их склонах скапливается влага, и поскольку стекающие с них ручьи и реки орошают страну, постольку является возможным земледелие и культура для оседлых народов. Если бы эти водные потоки, вместо того чтобы изливаться в соляные болота или теряться в песках, имели бы выход в морс, они оказывали бы еще более благотворное влияние, так как уносили бы из пропитанной солью почвы излишек растворимых химических веществ и тем сделали бы ее такой же неистощимо плодородной, как и лес Китая. Но эта пустынная суровая земля не оставалась неизменной в течение тысячелетий. В третичную эпоху, которая, быть может, была свидетельницей появления на земле своеобразнейшего существа — человека, там, где ныне тянутся голые равнины Гоби и бассейны Тарима, волновалось море; из него выступали новые горы, и мощные глыбы погружались в глубину его. Когда же море исчезло, и Средняя Азия приняла свой нынешний вид, то много времени еще должно было пройти, прежде чем она обратилась в голую степь, какой мы ее знаем теперь. Ледниковый период, покрывший Сибирь мощными глетчерами, вряд ли способствовал этому превращению. Таким образом, к концу ледникового периода, который в настоящее время должен считаться исходным пунктом исторического исследования в среднеазиатских странах, людские обитатели населяли еще сравнительно обильную влагой, благоприятную территорию, которая лишь постепенно обратилась в голую степь и пустыню. Факт этот очень важен, раз мы хотим выяснить значение Средней Азии для возникновения культуры. Зато осталось неизменным возвышенное положение страны, обусловливающее даже в ее южных пределах умеренный, почти холодный климат и оказывавшее сильное

влияние на население. Средняя Азия в тесном смысле слова частью окаймляется, частью пересекается многочисленными горными цепями, которые, благодаря своему направлению с запада на восток, также оказывают значительное влияние на характер и историю страны и разделяют ее на несколько областей. На юге исполинский вал Гималайских гор так резко отделяет холодное Тибетское плоскогорье от жаркой Индийской низменности, что эти две столь тесно граничащие между собой области оказывали друг на друга лишь слабое влияние, а в политическом отношении никогда не вступали в близкие отношения. Далее к северу Куньлунь со своими второстепенными цепями отделяет Тибет от пустынного бассейна Тарима, который, в свою очередь, замыкается с севера Тянь-Шанем. Все эти три горных вала соединяются на западе в один мощный горный узел, центр которого занимает Памир; таким образом, с этой стороны Средняя Азия совершенно отделена от Туранской низменности. Но и остальная значительная часть внутреннего азиатского плоскогорья, а именно пустыня Гоби и окружающие ее степи, окаймлена огромной дугой горных цепей, из которых назовем на западе Алтай, на севере — Саянские горы и Яблоновый хребет. По ту сторону Алтая простирается Сибирская низменность, которая отделена от низменности Восточно-Европейской лишь Уральскими горами: путь же на северо-восток загроможден громадой гор, заполняющих большую часть Восточной Сибири. Поэтому-то страсть среднеазиатских народов к переселениям меньше всего толкала их в эту сторону. Горные же цепи запада никогда не удерживали надолго потоки кочевников, которые в равнинах Туркестана и Западной Сибири находили достаточно простора для своего развития и укрепления. Движению народов на юг мешали Гималайские горы, с восточной же стороны, наоборот, Китай, хотя и защищен до некоторой степени горами, был открыт напору степных народов. Таким образом, направление горных цепей с востока на запад явственно отразилось и на переселении народов. Но это влияние сказалось не только в крупных передвижениях народов. Всеобщему движению в направлении с востока на запад должны были следовать и менее значительные мирные передвижения в целях взаимного общения, передвижения, которые для роста культуры имеют гораздо большее значение, нежели разрушительные бурные потоки кочующих орд, и которые в стране, предназначенной служить посредницей между восточной и западной культурой, заслуживают полного нашего внимания. У подножия этих длинных горных цепей лежат оазисы, которые делают для путешественника возможным передвижение по безотрадной пустыне бассейна Тарима. Если в древние времена, когда регион был богаче водой, передвижение здесь было менее затруднительно, все же и тогда это движение должно было приноравливаться к направлению горных цепей и сосредотачиваться у их подножий: природа района указывает пути, по которым идет торговля и культура. Исходными пунктами для международного общения являются, с одной стороны, низменности, лежащие на восток от Каспийского моря и тесно связанные с Ираном и более далеким Западом и даже с Индией; с другой стороны — Китай, эта древняя культурная страна Востока. Обстоятельством величайшей важности является здесь то, что горная цепь Куньлунь, пересекающая самое сердце Средней Азии, вместе с своими отрогами и параллельными цепями, Алтык-Тагом и Няньшанем, простирается вплоть до среднего Гоанго, т. е. до плодороднейших частей Китая. Вдоль этих горных цепей, в особенности с северной стороны, тянется плодородная, более или менее хорошо орошаемая полоса земли, делающая возможным развитие земледелия и открывающая путь через ужаса пустыни к бассейну Тарима. Значение этой области, для культуры и истории страны неизмеримо велико. Здесь-то впервые завязалась борьба между настойчивыми китайцами и степными кочевниками; здесь заложен был оплот из укрепленных городов и земледельческих колоний, перерезывавших пастбища беспокойных среднеазиатов и послуживших центром для политического покорения всей Внутренней Азии; здесь же еще в более глубокой древности должен был пролегать путь, по которому двигались впервые посредники между восточной и западной цивилизацией, а, быть может, даже тот народ, который впервые занес культуру в Китай. Далее на запад от провинции Ганьсу, через бассейн Тарима, возможны два пути: один южный, у северного подножия Куньлуня, и другой северный, вдоль южного подножия Тянь-Шаня. Южный путь, направление которого указывается оазисами Чаргалык, Черчен, Кириа, Хотан и Ярканд, в настоящее время почти заброшен; но зато тем важнее путь северный, с оазисами Хами, Тур-фан, Карашар, Куча и Аксу. Оба эти пути сходятся в Кашгаре и ведут через западную горную цепь в Фергану. Начиная от Хами, который служит для Китая ключом к Средней Азии, есть более северные пути, ведущие в Туркестан и южную часть Сибири, в особенности пути по долине Или и вдоль северного подножья Тянь-Шаня к озеру Балхаш. По другую сторону горных цепей, в Туркестанской низменности, лежат торговые города: Самарканд, Бухара, Коканд, Ташкент, обязанные своим процветанием, главным образом, отношениям с Китаем и Средней Азией; города эти являются посредниками в торговых отношениях Востока с Европой, Западной Азией и Индией и вместе с тем центрами богатых областей, орошаемых источниками и горными потоками; они же служат укрепленными пунктами оседлых земледельцев в беспокойной стране кочевников. Но Средняя Азия не является исключительно проезжей дорогой для торговых отношений; она имеет свои собственные продукты, которые привлекают покупателей и увеличивают источники существования населения. Первое место между этими продуктами занимают минеральные богатства: в Восточном Туркестане лежат богатейшие месторождения иадеита и нефрита, которые и до настоящего времени необычайно высоко ценятся в Китае; Алтай богат металлами, которые уже очень рано создали здесь особую

культуру; Тибет и некоторые части Сибири обладают богатыми золотыми россыпями; наконец, поваренная соль, находимая в степях, вывозится в довольно значительном количестве из Монголии в Китай. Из растительного царства Средняя Азия доставляет ревень, который особенно успешно произрастает в Ганьсу и издревле вывозится на Запад как ценное лекарственное средство. В северной части Средней Азии и в Сибири шкуры ценных пушных зверей послужили причиной раннего развития, даже на сравнительно далеком севере, торговых отношений как с Западом, так и с Китаем. Самые же важные продукты как для самих жителей Средней Азии, так и для вывоза доставляет, конечно, скотоводство. Оно то главным образом, делает возможной легкую подвижность степных народов, но оно же ставит их движению определенные границы, ибо кочевник, пока не имеет другого источника для своего существования, может оставаться на более или менее продолжительное время лишь там, где его скот находит себе достаточно пропитания. Но и здесь опять-таки возникает известное ограничение свободы передвижения. Кочевники внутренних частей Средней Азии, которые разводят лошадей, рогатый скот, овец и верблюдов, пользовались самым широким простором, так как степи Туркестана, Западной Сибири, Восточной Европы, Ирана и Западной Азии представляли собой пригодные пастбища для их стад; наоборот же, тибетские пастухи, существование которых тесно связно с существованием яка или монгольского быка, который может жить только в тесно ограниченной области, так же мало могли предпринимать далекие завоевательные походы, как и сибирские оленеводы, которые не могут покидать своих тундр. С другой стороны, доступ среднеазиатским кочующим ордам в Тибет или в Северную Сибирь был затруднителен или даже совсем невозможен: по экономическим мотивам их походы должны были направляться главным образом на восток или на запад, т. е. должны были следовать тем путям, по которым велись торговые отношения. Лишь гораздо позже походы буддийских пилигримов проложили через Среднюю Азию важный путь в направлении с юга на север. Если без знакомства с Средней Азией и ее народами непонятна история прилегающих к ней стран, то еще менее понятна история среднеазиатских степных стран без обозрения окружающих их культурных стран: Китая на востоке, средиземноморских стран на западе и Индии на юге. Слабее всего было в течение долгого времени влияние Индии на степные страны внутренней Азии, хотя она многократно наводнялась ордами кочевников из Средней Азии; политического же влияния она, можно сказать, никогда не оказывала, так как стена Гималайских гор удерживала от воинственных предприятий, для которых, к тому же Тибет по своим природным условиям не являлся особенной приманкой. Попытка совершить поход из Индии в Китай, сделанная Джауна-Магомет-шахом ибн Тог-луком в 1337 г., потерпела неудачу уже у Гималая и осталась единственной в своем роде. Дух же зато и здесь оказался сильнее оружия; огромная теплица религиозно-философского мышления, как можно назвать Северную Индию, постепенно оказала свое влияние на Среднюю Азию и путем распространения буддийского учения властно изменила нрав и склонности кочевников. Здесь, разумеется, имеется в виду, главным образом, отдельные семена, которые переносились через горы и самостоятельно пускали там корни; о продолжительной же связи духовного мира Индии и степных кочевников и речи быть не может. 10 Совсем иного рода отношения Китая к Средней Азии. Горы Западного Китая представляют, правда, известную преграду против вторжения кочевников до тех пор, пока благоприятные стратегические условия поддерживаются достаточно сильной и хорошо организованной армией; преграда эта была сознательно усилена сооружением Великой Китайской стены, но, несмотря на это, она лишь временами оказывалась достаточной. Часто практиковавшаяся Китаем политика вооружать степных кочевников друг против друга и поселять некоторые племена в качестве пограничной стражи в пределах естественной ограды страны приводила временами к тому, что из защитников эти племена обращались в повелителей и действовали заодно со своими среднеазиатскими собратьями. Оружием Китая против степных народов были издревле не столько воинственных дух его жителей или недоступность страны, сколько высокая культура, благодаря которой на плодородной почве возможно было поселение необычайно густого населения. Если даже страна вся или частью поддавалась напору то степных жителей Средней Азии, то тибетцев, то горных племен Восточной Азии, толпы победителей быстро стушевывались среди превосходившего их численностью покоренного населения, а их грубая сила не могла противостоять влиянию высшей цивилизации; кочевники могли захватить политическое, но не духовное руководство. Страны западноазиатской культуры защищены лучше, чем Китай, от напора беспокойных жителей степей. Между Каспийским морем и Гималайскими горами возвышаются горы хорасанские и афганские. Лежащие впереди их плодородные страны по рекам Сырдарье и Аму-дарье, где могли образоваться земледельческие колонии и укрепленные города, составляли аванпосты культуры. Но между Каспийским и Черным морями возвышается как бы намеренно воздвигнутый крепостной вал, Кавказ, отделяющий Западную Азию от южнорусских степей, которые издревле служили ареной кочующих орд. До тех пор, пока эти естественные пограничные стены 11

охранялись, плодородные нивы Западной Азии были ограждены от хищнических и завоевательных нашествий кочевников. Но население Ирана, которое стояло здесь на страже культуры, под конец пало под напором вторжений; в степных областях, которых не лишены ни Иран, ни Сирия, ни Малая Азия, кочевники-скотоводы находили удобные места для поселения, вследствие чего они сохранили дольше, чем в

Китае, свои особенности и только отчасти смешались с покоренными народами. Этим объясняется огромная разница между Востоком и Западом: в то время как Китай всегда только внешним образом покорялся кочевникам, парализуя их в конце концов целесообразной колонизацией степей, древняя культура Западной Азии не устояла перед напором постоянно возобновляющихся нашествий степных наездников, и эти страны надолго подпали под власть Средней Азии. Европа, восточные степи которой переходят без резкой границы в степи Юго-Западной Сибири, не всегда могла устоять против напора орд, выходивших из Средней Азии: гунны проникли вплоть до Атлантического океана, авары и венгры дошли до Франции, монголы достигли Восточной Германии, а волна османов разбилась лишь об укрепленные валы Вены. До сих пор еще в этой части света живут остатки выходцев из Средней Азии в лице мадьяр, турок и многочисленных финских и монгольских племен России. Но Западная Европа, благодаря своему влажном климату, недостатку в обширных пастбищах, благодаря своей народной мощи и своей цивилизации, по крайней мере, недолго терпела от их нашествий и сумела перенять наследие западноазиат-ской культуры. Условия экономические

Достаточно беглого взгляда на географические условия всей Средней Азии, чтобы заметить то глубокое различие в экономических условиях, которое разделяет жи12

телей этой области от жителей соседних стран, кочевников от земледельцев. Рассматриваемые на расстоянии исторической перспективы взаимные отношения между теми и другими представляются непрерывной войной, проявляющейся то в виде бурных нашествий, то в виде упорной борьбы или систематических ухищрений, — непрерывное зрелище крови и разрушений. При ближайшем рассмотрении ужасы этой мрачной картины значительно слабеют, и мы узнаем, что и здесь борьба не всегда была правилом, что потребность обмена и торговых отношений часто заставляла представителей различных хозяйственных форм мирно сближаться и забывать старую вражду. Но и контрасты между хозяйственными формами, по большей части, не были настолько резки, как это можно было предполагать, судя по грандиозности исторических событий, в которых эта борьба проявлялась в исполинских размерах. Большинству кочевников земледелие не совсем чуждо. Можно было бы допустить, что обычай обрабатывать удобные участки земли по берегам рек или в других достаточно орошаемых местах явился впервые следствием хищнических войн с культурными народами: взятые в плен рабы могли употребляться главным образом для земледелия, так как для охранения стад достаточно было собственных членов орды, а промышленная деятельность, самое большее, могла иметь место только в немногих городах Средней Азии. Но, по-видимому, в Азии земледелие древнее, чем скотоводство в степях, и, вероятно, сначала оседлые народы первые частью обратились в кочевников, другие же кочующие племена должны были, несомненно, перейти непосредственно от захватнического хозяйства к скотоводству. Таким образом, возможно, что земледелие некоторых среднеазиатских народов является возвратом к старым хозяйственным формам. Земледелие придает образу жизни большую устойчивость и ослабляет наклонность к хищническим набегам, так как в случае нужды, именно в случае уменьшения количества скота от падежей охотнее прибегают для поддержа13 ния своего существования к земледелию, нежели к грабежу своих соседей. Но нельзя также рассматривать жизнь кочевых народов как беспорядочное странствование: у киргизов, например, летние пастбища составляют общую собственность племени, и каждая семья выбирает себе место по своему усмотрению. Но более удобно расположенные места, пригодные для зимних пастбищ, составляют строго ограниченную частную собственность отдельных семей, и, таким образом, территория племени точно определена. Между количеством скота и размерами пастбищ существует известное соотношение, которое не может быть нарушено: кто увеличивает свои стада, тот должен увеличить и свои пастбища. Таким образом, в действительности и кочевники обнаруживают в своем роде не менее ясно выраженное стремление к земельной собственности и к точному определению границ ее, чем земледельцы. Но при расширении своих пастбищ кочевники гораздо охотнее должны нападать на себе подобных, нежели на культурные народы, которые занимаются земледелием и живут в городах. Кочевой быт ни в коем случае не является такой хозяйственной формой, которую без дальнейших рассуждений можно поставить на место земледелия, точно так же, как пастбища скотовода не могут непосредственно быть обращены в пашни земледельца. Кочевое хозяйство, наоборот, утилизирует преимущественно такие земли, которые не могли бы прокормить оседлых земледельцев. Во время своих постоянных странствований со стадами по сухим, но богатым травой степям кочевник превращает негодную для человеческого употребления растительность обширных обиженных природой областей в молоко и мясо. Земледелец умеет использовать по-своему сухую степь лишь там, где он может снабжать свои поля достаточным количеством влаги; с другой стороны, земля, раз она уже культивирована и должна прокармливать относительно довольно густое население, слишком дорого ценится, чтобы она умышленно была обращена на нужды скотоводства. 14 Правда, один монгольский полководец предложил однажды в эпоху покорения Китая монголами своему князю превосходный план истребления всех китайцев и обращения страну в пастбище; но даже у этих самых диких сынов Средней Азии данная идея не встретила сочувствия. В малых размерах подобные планы

все же приводились в исполнение, хотя вряд ли умышленно, особенно в Западной Азии, где оседлые земледельцы часто совершенно истреблялись во время завоевательных походов, искусственное орошение приходило в упадок, и страна сама собой снова обращалась в степь, по которой кочевники могли отныне беспрепятственно кочевать. Самым главным мотивом, побуждающим скотовода напасть на земледельца, является желание овладеть его движимым имуществом и рабами, а также врожденная жажда войны и страсть к господству,— черты, столь характерные для скотовода-кочевника; сама же земля редко его соблазняет. Когда углубляешься в исторические предания, которые с такой любовью повествуют нам о войнах, убийствах и грабежах кочевников и отражают весь тот ужас, который должны были оставить страшные бурные потоки азиатских кочевых народов в сердцах переживших их, то виновники этих ужасов представляются в самом мрачном свете, и легко склоняешься тому мнению, что это были скорее лютые звери, чем существа, заслуживающие названия «человек». Но такое заключение было бы слишком поспешно: там, где существуют мирные отношения между оседлыми жителями и кочевниками, а это скорее правило, чем исключение, там кочевники выступают в лучшем свете. В той мирной борьбе, какой являются, в сущности, торговля и обмен, преимущества находятся на стороне культурного человека. Но симпатии непредубежденного наблюдателя скорее склоняются на сторону кочевников, хорошие качества которых и являются для них роковыми; и тогда, быть может, станет понятно, почему кочевнику война представляется порой единственным выходом из затруднительного положения. В обоих случаях выступают всегда известные черты характера кочевников. 15 В натуре кочующего пастуха, выросшего в однообразной степи и вынужденного вследствие постоянных перекочевок ограничивать свое имущество немногочисленными, удобопереносимыми пожитками, есть одна простая черта, не лишенная величия. Широкий, ясный горизонт его родины отражается в его уме: цветы фантазии и мысли, которые так пышно распускаются в жаркой Индийской низменности или в роскошных садах Ирана, не находят для себя в степи никакой пищи. Жителю Средней Азии так же присуща трезвая ясность ума, как и выросшему на подобной же почве арабу. Зато эта простота мышления, способная выродиться в ограниченность, дает тем больший простор воле. Непоколебимая сила воли и есть в сущности то оружие, которым кочевники одерживают победы над превосходящими их в умственном отношении культурными народами, довольно часто покоряют их и порабощают; но там, где она неприменима, простой ум кочевника бессилен пред хитростями и уловками культурных соседей. Грубая честность, являющаяся естественным последствием простого независимого существования и всегда присущая кочующим пастухам (еще Гомер называл скифов справедливейшими людьми; Илиада, 13, 5—6), делает кочевников излюбленной жертвой хитрых торговцев в городах, даже мишенью их насмешек. Генрих Мозер превосходно изобразил, как на рынках Туркестана оседлые сарты обманывают и издеваются над киргизами, и признает, что в отношении честности и нравственной чистоты киргизы, несмотря на свои наклонности к грабежу, стоят гораздо выше городского населения. Когда известны те отношения, которыми характеризуется везде общение между кочевниками и оседлыми жителями, то проявления дикой жестокости, которые время от времени позволяют себе победоносные кочевники, не кажутся уже столь непонятными. Вспышки зверства, находящиеся в странном противоречии с обычным мирным, даже добродушным поведением кочевников, имеют часто и другую причину. 16 Жизнь кочующего пастуха не требует того постоянного, правильного применения труда, который круглый год держит в напряжении силы земледельца; но простота его жизни и постоянное пребывание на лоне природы предохраняют его от изнеженности и дряблости. Таким образом, кочевник всегда обладает большим избытком сил, который, быть может, долгое время остается в скрытом состоянии, но лишь только представляется случай для его применения, он внезапно прорывается в бурной, дикой форме; а раз дело начато, оно доводится до конца, в особенности грабежи и убийства. Однако при всей страсти к разрушению, кочевник проявляет при случае и черты великодушия и непосредственной доброты; даже рыцарство не чуждо кочевнику; им славятся народы тюркского племени; эта же привлекательная черта характера сохранилась и у нынешних мадьяр, превратившихся из кочевников в оседлую нацию. Простота и ясность мысли, равно как и сила воли кочевника, объясняют нам, почему он так легко делается властелином оседлых народов, которые частью изнежены культурой, частью крайне боязливы вследствие чрезмерного развития торгового духа или фантазии, частью, наконец, лишены широкого размаха благодаря суровому повседневному труду. Кочевник умеет водворять порядок; невзирая ни на что, он прокладывает себе путь через густую чащу переплетающихся порослей, которые так пышно произрастают на старой культурной почве, и приносит свет и воздух в удушливую атмосферу. Сам он не создает культуры, но косвенным образом способствует ее прогрессу, уничтожая границы между различными странами и создавая мировые государства, бесконечный горизонт которых воскрешает идею о единстве человеческого рода даже там, где эта идея, казалось, совсем заглохла вследствие политической раздробленности и самодовольства. В конечном результате, разумеется, всегда оказывается, что накопленный труд бесчисленных поколений, поскольку он воплотился в культуре, сильнее необузданной энергии кочевников; и даже 17

самый дикий степной народ в конце концов вынужден склониться перед властью мысли и незаметным давлением высшей культуры. Доисторические времена

Историческая перспектива, в которой обыкновенно события, близкие нам, представляются исполински великими, а более отдаленные — всегда менее значительными, естественно должна давать особенно неверные

картины относительно стран, которые крайне малодоступны были доисторическому исследованию: огромные периоды времени почти совершенно стушевываются, и события, которые были решающими для всего человечества, при отсутствии каких бы то ни было непосредственных данных могут быть восстановлены лишь в крайне бедных чертах. Таким образом, начало развития человечества должно волейневолей остаться без рассмотрения. Если первоначальной родиной человечества была Юго-Восточная Азия, как это заставляет предполагать открытие Дюбуа (1894 г.) на о. Ява Pithecanthropus erectus'a, то оно могло уже в очень давние времена расселиться отсюда по всей остальной Азии; но сказать что-нибудь определенное по этому вопросу не представляется возможным. Доказано, что в Сибири человек был современником мамонта. Но опыт связного изложения истории человечества в настоящее время может начаться лишь с конца ледникового периода, так как с тех пор более не происходило уже таких крупных изменений климата и устройства поверхности земли; все возрастающее высыхание Средней Азии и пр. само по себе, правда, достаточно крупное явление, но оно ни в коем случае не может сравниться с исполинским явлением природы — ледниковым периодом. Народы Средней Азии и Сибири представляют в различной степени смешения два главных типа, которые мы находим и в Европе; расу длинноголовую, предки которой, быть может, были первоначально в родстве с негра18

мп, но которая приобрела на севере светлый цвет кожи и отчасти белокурые волосы, и расу короткоголовую, также с относительно светлым цветом кожи, наиболее чистыми представителя которой мы должны считать в настоящее время монголов и северных китайцев. Кроме того, как доказывают доисторические находки в Европе и древнейшие сведения о Китае и Японии, местами была распространена карликовая раса, которая, однако, мало-помалу исчезла среди других рас и не оказала никакого влияния на культуру. Зато тем важнее было отношение длинноголовых племен к короткоголовым. В настоящее время в Средней Азии решительно преобладает тип короткоголовой, но этому предшествовало несколько важных ступеней развития. По окончании ледникового периода север Европы и Азии заполонили, по всей видимости, народы длинноголовые, которые вообще преобладали в обеих частях света, за исключением некоторых областей Средней Азии. Остатками этих долихоцефалов служат, вероятно, айны на о. Хоккайдо и Сахалине, далее енисейские остяки, сохранившие среди народов монгольских и финно-угорских идиомов свой древний язык, и другие обломки вымерших сибирских народов; на юге, уже в Тибете, длинноголовые весьма заметно выделяются среди смешанного населения. Некоторые из этих длинноголовых первобытных народов Северной Европы и отчасти Азии под влиянием климата стали светловолосыми и голубоглазыми; их мы встречаем и теперь еще в большом числе в Сибири и даже в Средней Азии. По всей вероятности, длинноголовость, а также темный цвет кожи были общими признаками первобытного человечества. Если белокожие народы выработались под влиянием климата, то короткоголовая раса представляет, быть может, разновидность, происхождение которой можно объяснить облегчением борьбы за существование, обусловленным ростом культуры. Аналогию этому мы находим в мире домашних животных, где та же основная причина приводит к самым различным изменениям, к испо19 линскому или карликовому росту, шерстистости волос, различной окраске шерсти и т. п.; весьма обыкновенной формой изменения служит укорочение черепа, так называемая голова мопса у собак, коз, лошадей, свиней, даже у золотых рыбок. Человечество также должно было пережить такой период, когда изменения подобного рода были возможны, пока постепенно исключительное преобладание работы мозга не явилось препятствием для дальнейших изменений и не укрепило уже установившихся различий, поскольку они не сглаживались до известной степени вследствие последующих смешений. В настоящее время организм не приспосабливается более к новым задачам: мозг придумывает для него новые орудия и средства защиты; столь же мало оказывают свое изменяющее влияние созидающие силы организма на его материю, .но дух разряжает избыток сил в танцах, играх, искусствах. Верно ли это или нет, во всяком случае еще в ранние времена в Азии образовалась короткоголовая раса, заселившая на протяжении исторических времен большую часть этой части света, равно как и обширные области Европы. Первоначальной родиной этой расы должна была быть внутренняя Азия, но возникла ли она в Тибете, как полагает Карл Евгений Уйфальви, или в Монголии, как с большим правом утверждает, А. Кейн, или, наконец, еще западнее, в Туркестане или даже в Иране, этого пока нельзя установить. От этой-то расы, кажется, исходят ростки высшей культуры. Действительно, первый проблеск достоверных исторических знаний указывает нам на западе и на востоке Азии, в Вавилонии и в Китае, на короткоголовое население как на носителей культуры, которые, по основным своим чертам находятся между собой в тесном родстве и властно приводят к заключению, что некогда существовала связь между этими народами или по крайней мере, между их цивилизациями. Их культура покоится на возделывании земли при помощи плуга и на скотоводстве, стало быть, на тех же основах, как и наше современное хозяйство. Что здесь не может быть и речи о естествен20

ных приобретениях, которые неизбежно делались каждым прогрессирующим народом, доказывается примером культурных народов Америки, которые, не зная ни плуга, ни скотоводства, остались при способе возделывания земли мотыгой, хотя во всех других отношениях их сельское хозяйство стояло на высокой

ступени развития. В Восточной, как и в Западной, Азии пшеница первоначально была самым главным хлебным растением. Точно так же и скотоводство, которое вначале ограничивалось исключительно разведением рогатого скота, обнаруживает совершенно сходные черты в обеих областях: в древней Вавилонии, как и теперь еще в Китае, рогатый скот служил исключительно рабочим и убойным скотом; молоко же в пишу не употреблялось. Этим резко отличаются эти два культурных народа от комадов, прервавших впоследствии взаимную связь между западом и востоком, ибо существование кочующего скотовода покоится главным образом на молоке его стада. По-видимому, к тому времени, когда обе культуры еще соприкасались между собой или только что стали возникать на обшей первоначальной родине, уже разводили лошадей; но и тут обнаруживается особенность: лошадью не пользовались для верховой езды, точно так же, как и употребление лошадиного молока, этого любимого напитка скифов и монголов, совершенно не было известно. Другой, общей обеим древним культурам особенностью служит знакомство с медью и бронзой, так что мы должны считать короткоголовые расы также изобретателями обработки металлов. Это также важно и для Европы: и сюда в ранние времена, следуя направлению Альп, переселились с востока короткоголовые племена, распространившие знакомство с отливкой бронзы вплоть до Британии. Другой сходный культурный поток достиг юга Сибири, где богатые медные копи и золотые россыпи Алтая способствовали появлению своеобразной культуры бронзы. Со временем исследование доисторических времен прольет больше света на все эти отношения, в особенности когда станут возможными на китайской по21 чве раскопки в широких размерах; сравнительное языкознание и исследование мифов также должны будут принять участие в этой работе, и, быть может, удастся достигнуть поразительных результатов. Укажем, например, хотя бы на сказание о драконе, встречающееся и на Востоке, и на Западе, но в Китае, повидимому, в более древней форме, усматривающей в крылатой небесной змее благодетельное божество, между тем как на Западе более молодые божества света представляются большей частью в победоносной борьбе с драконом облачным и грозовым. Если первоначальная родина культуры и не в Средней Азии, то все же связь между обеими древнейшими культурами должна была завязаться через эту страну: из этого сразу становится понятным огромное значение Средней Азии в истории человечества. Впрочем, выражение «первоначальная родина культуры», быть может, слишком поспешно; возможно, что отдельные приобретения древнеазиатской культуры могли появиться в различных местах, пока не произошло взаимного ознакомления с ними и объединения. Но если действительно существовала первоначальная родина, то она вряд ли находилась в Восточной Азии, так как местообитание первобытного китайского населения в Северном Шень-си, следовательно, в ближайшем соседстве с проходом Ганьсу, равно как и известные предания, указывают на вторжение с Запада, исходным пунктом которого Фердинанд фон Рихтгофен считает оазис Хотан. О происхождении же первобытных короткоголовых обитателей Вавилонии, сумерийцсв, мы пока почти ничего не знаем. Итак, можно с некоторой уверенностью сказать только следующее; в Средней Азии или в смежных с ней западных странах образовалась древняя культура, основанная на земледелии, скотоводстве и знакомстве с бронзой; носителями этой культуры были народы короткоголовой расы. Под влиянием этой культуры увеличилось количество населения, так что переселение и колонизация могли идти по различным направлениям. Благодаря этому 22

стало возможно влияние на народы как северной, так и южной длинноголовой расы и приобщение их к этой высшей культуре. Египетская культура является лишь отпрыском, хотя и очень древним и самостоятельным, культуры вавилонской. По-видимому, влияние древней среднеазиатской культуры отразилось и на юге: уже в доарийской Индии мы находим разведение рогатого скота без молочного хозяйства. Там, куда не проникало влияние этой культуры, господствовала старая захватническая форма хозяйства: охота и собирание съедобных растений или, в лучшем случае, возделывание земли мотыгой, которое должно считаться предварительной ступенью земледелия. Этот первый период завершается приблизительно к концу IV тысячелетия до н. э. Происхождение кочевого быта

Мнение, что земледелие древнее кочевого быта, противоречит, правда, обычному взгляду, по которому собирание готовых продуктов природы, скотоводство и земледелие считаются правильными ступенями развития, следовавшими одна за другой. Но этот взгляд, так долго стоявший на пути к здравому пониманию именно древнейших вопросов культуры, уже давно поколеблен и, наконец, благодаря превосходным трудам Эдуарда Ганса, совершенно оставлен. Первые земледельческие народы, разрыхлявшие землю плугом, были также и первыми скотоводами. Мы не хотим этим сказать, что с самого начала и рогатый скот, и лошади приручались с сознательной целью употреблять их как рабочий скот; сравнительное народоведение учит нас, что и в настоящее время первобытные народы, приручая различных животных, прежде всего удовлетворяют свою потребность в забавах и общительности, а потом уже думают об использовании животных для своего хозяйства. Нельзя исключать и религиозных мотивов, которые могли дать первый толчок к укрощению зверей. Конечно, усматривать в давнишнем обычае кастрировать быков особенное дока23

зательство того, что рогатый скот приручался прежде всего в религиозных целях, значило бы заходить слишком далеко; гораздо проще принять, что неукротимые самцы рогатого скота становились благодаря этой операции более покорными и легче приучались к тяжелой работе с плугом; все жестокосладострастные культы, которые впоследствии связаны были с этим обычаем, возникли лишь гораздо позже. До тех пор, пока приручение рогатого скота и позднее лошадей было тесно связано с земледелием и пока молоко самок не употреблялось в пищу, о кочевом быте не могло быть и речи. Лишь употребление молока дает возможность целым народам основывать свое существование на обладании стадами, не слишком задерживая их размножения чрезмерно частым убоем животных; оно же делает впервые возможным утилизирование сухих степных областей, обращая их даже в источник благосостояния и могущества. Но природа обитаемых областей и пастбищ вынуждает отныне эти племена к постоянным правильным кочеваниям и тем придает всей их материальной культуре черты подвижности и легкости, а их характеру — смесь беспокойства и жажды нападений, которая в их истории является постоянной резкой чертой. Эта новая хозяйственная форма, кочевничество, не могла, однако, возникнуть внезапно: ей должно было предшествовать разведение таких животных пород, которые дают постоянно и притом в изобилии молоко. А это опять-таки результат долгого воспитания, так как сами по себе самки дают лишь столько молока, сколько необходимо для первоначального вскармливания детенышей, после чего этот источник пропитания временно совершенно исчезает. Трудное и продолжительное дело воспитания молочных пород рогатого скота, а потом и лошадей, достигнуто не короткоголовыми культурными народами, из числа которых китайцы и в конце XIX в. не употребляют молока, а, по-видимому, народами длинноголовыми. И действительно, мы видим на севере номадов, говорящих на арийском языке, а на юге номадов, говорящих на семитском языке, представляющих экономические и политические державы. Культура Китая осталась сне их влияния; уже по этому одному номадизм должен был возникнуть в степях Западной Азии и Восточной Европы, а не в Средней Азии. Древнее шумерийское культурное государство, Вавилония, уже за 3000 лет до н. э. покорено было семитскими номадами; затем победители и побежденные постепенно перемешались и впоследствии выступили на арену истории под именем вавилонян. Другие семиты твердо держались кочевого пастушеского быта, который так поэтически изображен в древнейших библейских рассказах. Еще грандиознее было первое появление на исторической сцене арийских номадов. На старый спорный вопрос о происхождении арийцев, в сущности, невозможно ответить, так как вся постановка вопроса неправильна: в нем переплетаются два совершенно различных вопроса, а именно вопрос о происхождении блондинов, или, по крайне мере, белокожих длинноголовых, большинство которых в настоящее время пользуется арийскими диалектами, и вопрос об исходном пункте арийского языка. О первом вопросе мы уж говорили: белокожие долихоцефалы представляют человеческую расу, которая под влиянием холодного климата образовалась из расы длинноголовой, распространившейся со времен делювия по всей Европе и большей части Азии. Первоначальный же арийский язык, как установлено учеными-языковедами, Должен был, наоборот, возникнуть в низменности Восточной Европы. Отсюда легко прийти к заключению, что именно возникновение кочевого быта и вызванные им переселения объясняют отчасти необычайное распространение арийских диалектов. При этом нужно принять во внимание еще одно обстоятельство: так как номадизм разнился из земледелия, пройдя предварительно через Целый ряд промежуточных форм, то вначале он редко появляется в полной чистоте, как хозяйственная форма, основанная исключительно на скотоводстве, но всегда еще более или менее бывает связан с земледелием. 24

25

Этим объясняется, почему древние кочевые народы при всей своей подвижности обладали также большой способностью к приспособлению и не обязательно тяготели к степям и обширным пастбищным территориям; там, где скотоводство не вполне удовлетворяло, на первый план выступало земледелие, как впоследствии при возрастании населения в Западной Европе или в гористом Иране. Примечательно, что в племенных преданиях кочующих скифов плуг и ярмо упоминаются как наиболее ранние предметы собственности и что две с половиной тысячи лет тому назад из скифских степей при посредничестве греческих торговых городов в Крыму вывозилось огромное количество хлеба. Великие исторические деяния, с которыми выступили на сцену арийские кочевые народы, суть покорение и ари-зирование Ирана и Индии. Волна народов в III тысячелетии до н. э., по-видимому, перекатилась из Восточной Европы через Туранскую степь на юг и наводнила прежде всего Восточный Иран до долины Кабула, где открывался выход, через который часть арийцев устремилась в Индию, заселенную темнокожими длинноголовыми. Значительное количество кочевников осталось в степях Восточной Европы и Западной Сибири, где они известны уже по древнейшим греческим источникам под именем скифов. Вероятно, под скифами в более широком смысле подразумевались все кочевые народы большой европейско-азиатской низменности, между которыми, надо думать, были и народы неарийского языка; но в более тесном смысле название это относится к кочующим скотоводам этой области, говорившим на иранском диалекте и тем обнаруживавшим свою принадлежность к оттесненным далее на юг иранцам и индийцам. С иранцами, как доказано, были в родстве саки, массагеты, сарматы и сколоты.Существование этих племен, хотя они и занимались отчасти земледелием, основывалось главным образом на обладании стадами животных, между которыми рогатый

скот и лошади служили преимущественно для обеспечения молоком. Долгое время скифы не обнаруживали наклонности проникнуть в гористые страны Балканского полуострова или пробираться через Кавказ в область ассиро-вавилонской культуры; а Иран был усеян их собственными сородичами, перешедшими там постепенно к оседлому образу жизни. Зато на восток они распространились очень далеко, быть может, даже за Алтай, и там другие народы переняли их хозяйственные формы. Белокурые кочевники встречались и позднее в большом количестве в западной части Средней Азии. Кочевой быт получил дальнейший сильный толчок благодаря изобретению верховой езды на лошади. Дикая лошадь, по-видимому, приручена была коротоголовыми культурными народами уже в раннюю эпоху, хотя, без сомнения, позднее, нежели рогатый скот, и употреблялась для перевозки тяжестей. Китайцы также издавна знакомы были с лошадью, употреблявшейся для перевозки боевых колесниц, как у вавилонян; но все же это не столь уже глубокая древность: египтянам, к которым она перешла от кочующих гиксов, она раньше была неизвестна. Для запряжки в телеги она и раньше употреблялась кочевниками, пока они не познакомились с искусством верховой езды и благодаря этому сделали огромные успехи в быстроте передвижения. Были ли арийские индийцы при своем вторжении знакомы с верховой ездой, все еще вполне точно не установлено; но это уже во времена Гомера скифы были наездниками, не подлежит сомнению. Железо стало известно кочующим племенам позже, нежели оседлым культурным народам. Когда в царствование Кира иранские массагеты вели свои войны с персами в области нынешнего Туркестана, они знакомы были только с медью и золотом; и то, и другое они получали из рудников Алтая, а, быть может, из древней области металлургии Кавказа. Вследствие великого переселения арийцев связь меж-ДУ древними культурами Востока и Запада совершенно прервалась, если она вообще существовала в то время. Отныне китайская цивилизация получила дальнейшее самостоятельное развитие, хотя она и не оставалась со26 27

вершенно неподвижной и недоступной внешним влияниям: то, что проникало впоследствии в Китай опасным путем через территории кочевых народов Средней Азии или морским путем, вокруг Индокитая, было слишком ничтожно, чтобы оказать глубокое влияние. Извне китайскому народу приходилось напрягать все силы, чтобы то оттеснять номадов, наступавших на его границы, то поглощать их и, наконец, путем систематически выдвигаемых к границе земледельческих колоний раздроблять их и делать более миролюбивыми. Номады, с которыми китайцам приходилось вести борьбу, не были кочующими скотоводами арийского языка, но представителями короткоголовой расы, или монгольского племени, названного так по имени одного выступившего в позднейшее время воинственного народа. Древнейшая история Китая ничего не сообщает о борьбе с номадами, но лишь о борьбе с силами природы и разве только о столкновениях с первобытными обитателями, стоявшими еще на ступени захватнического хозяйства. Как бы ни были невероятны и неопределенны отдельные из этих древнейших преданий, но отсутствие каких бы то ни было повествований о набегах кочевников, которые впоследствии стали чем-то повседневным и при позднейшем искусственном восстановлении истории вряд ли могли бы быть забыты, является в высшей степени знаменательным признаком. С другой стороны, при исследовании раннего появления арийских и семитских кочующих скотоводов на Западе обнаруживается тот замечательный факт, что хозяйственные формы кочевого быта перешли с Запада на Восток и здесь были усвоены короткоголовыми народами Средней Азии сравнительно поздно. Знакомство с разведением рогатого скота и лошадей, а также, как доказал Отто Шрадер, с телегой существовало у арийцев раньше, чем у у рал о-алтайцев и монголов. Народы, перешедшие к кочевому быту, не были, конечно, такими культурными народами, как китайцы и вавилоняне; это были отрасли короткоголовой расы, которые в скудно одаренных природой странах оставались непричастными к культурам народов, живших в более благоприятных условиях, а вели довольно жалкое существование в степи в качестве охотников и собирателей растений. Что среднеази-аты действительно должны были непосредственно перейти от захватнического хозяйства к кочевому быту доказывает слабая склонность к земледелию, присущая большинству народов Средней Азии, и большое значение охоты и собирания ягод и кореньев для пропитания скотоводческих народов Средней Азии. Далее на севере, где разведение рогатого скота и лошадей уже мало вознаграждает труд, многие народы и поныне остались при чисто захватническом хозяйстве, другие лишь позднее стали приручать северного оленя и тем сделали возможным особого рода номадизм и в Северной Сибири. Существовал ли у среднеазиатских кочевников бронзовый период, хоть сколько-нибудь продолжительный, или они перешли непосредственно от каменного периода к железному, еще не выяснено; однако последнее вероятнее для большинства народов Средней Азии, за исключением, конечно, древней области бронзы в Южной Сибири и в смежных с ней областях.

СРЕДНЯЯ АЗИЯ СО ВРЕМЕНИ ПОЯВЛЕНИЯ МОНГОЛЬСКИХ КОЧЕВЫХ НАРОДОВ Общий обзор

Источники. Те же затруднения, которые мешают изучению истории других малокультурных народов, стоят также на пути исследования населения Средней Азии: мы не можем опираться на исторические предания самих этих народов, но мы вынуждены довольствоваться главным образом сообщениями их культурных соседей. Прав-

Да, искусство чтения и письма распространилось постепенно и в Средней Азии, не раз даже тут возникали само28

29 стоятельные письмена; но именно это последнее обстоятельство послужило препятствием к тому, чтобы литературные памятники распространялись за пределы ограниченных территорий и тем были бы предохранены от гибели. Поэтому-то остатки среднеазиатской исторической литературы весьма скудны и ограничиваются для древнейших времен несколькими надписями на могильных и победных памятниках, каковы могильники Орхона, которые для истории тюрков являются неоценимым сокровищем. Все остальное мы вынуждены черпать почти исключительно из сообщений восточных и западных соседей, китайцев и народов Западной Азии и Греции. Так как в истории Китая отношение его к среднеазиатским народам играло постоянную роль и так как китайские историки отличаются строгой деловитостью, то китайские источники являются самыми надежными и важными, а для древнейшей истории монгольских номадов и действительно единственными. К сожалению, характер китайского языка и письмен сильно затрудняет сравнительное исследование: названия народов и местностей никогда не встречаются в настоящем виде, но всегда приспосабливаются к китайскому способу произношения, вследствие чего они часто поразительно искажены и исковерканы. Иногда при помощи других источников или путем филологических умозаключений можно восстановить первоначальную форму; но часто эти вспомогательные средства оказываются недействительными, и ничего более не остается, как оставить в силе китайское название. Самым ранним сообщением с Запада о состоянии Средней Азии является «Arimaspeia» Аристся, которая появилась, по-видимому, в VII в. до н. э. и послужила одним из важнейших источников для Геродота. Несмотря на поэтическую оболочку этого произведения, в основе его, по-видимому, лежит действительное путешествие, приведшее автора по старому среднеазиатскому торговому пути к бассейну Тарима. 30

Отношения Китая к кочевникам. То обстоятельство, что первые известия о среднеазиатских кочевниках мы находим только в китайских источниках, естественно объясняется тем, что волнения, возникшие после появления и организации воинственных кочующих племен монгольско-тюркского языка и потрясшие малопомалу большую часть Азии, раньше всего должны были болезненно отозваться в Китае. Богатый, легкодоступный Китай так же привлекал к себе кочевников, как сладкие плоды привлекают ос; когда же он отражал нападения, то кочевники, конечно, направлялись в другие места, и тяжелые удары передавались от племени к племени вплоть до самых отдаленных стран. Но Китай в истории кочевников играл роль не только мишени для диких разбойничьих набегов: он послужил в то же время и школой, в которой они впервые ознакомилсь с зачатками государственности и с преимуществами общественности. Можно положительно сказать, что если бы не пример организованного исполинского государства Китая, среднеазиа-ты долго еще, а, быть может, и навсегда остались бы на ступени мелких разъединенных племен, неспособных совершить ничего великого, и не достигли бы той ступени культуры, которая необходима была для выполнения их исторической задачи. Уже с самых ранних времен мы видим китайцев деятельными организаторами кочевников; еще для монголов Китай был образцом, которому они обязаны тем, что могли организовать свое огромное мировое государство и управлять им. Номады же, со своей стороны, отплатили за эти благодеяния черной неблагодарностью разбойничьими — набегами и нападениями на мирную Срединную империю, и на колоссальное зло, причиненное ими Китаю, конечно, нельзя смотреть, как на случайное кровопускание, которое могло только сослужить службу перенаселенному Китаю. Но справедливость требует не забывать и того, что на изнывавший под гнетом однообразного труда китайский народ полные энергии династии кочевников оказывали благотворное возбуждающее действие, что в периоды вырождения 31

под влиянием кочевников вновь оживало уважение к мужским добродетелям, храбрости, верности и справедливости. Эти благоприятные стороны общения с кочевыми соседями оказали свое действие на Китай, конечно, лишь косвенно и постепенно; главная же задача Китая всегда заключалась в том, чтобы удерживать беспокойных обитателей степей подальше от земледельческих областей и всячески их укрощать и сделать безвредными. Неблагородные средства, как употребление отравленных стрел или отравление колодцев в степи, при случае применялись иногда китайскими полководцами; не было, естественно, недостатка и в лжи и в обмане. Но эти некрасивые средства стушевываются перед крупными мерами защиты и нападения, при помощи которых китайская цивилизация в конце концов осталась победительницей. Одни оборонительные меры в виде содержания на границе больших плоходисциплинированных масс людей или сооружения пограничных крепостных валов сами по себе представляли только слабую временную гарантию. Прежде всего необходимо было приобрести влияние на беспокойные степные народы и воспользоваться ими всеми способами в интересах Китая. Таким образом, мы видим китайскую дипломатию озабоченной прежде всего тем, чтобы импонировать грубым номадам своим могуществом и своей более высокой культурой, прививать им новые потребности, смягчать их нравы и, наконец, связывать их владетельные династии родственными узами с Китаем. Они добились того, что постепенно высшим честолюбием степных князьков стало — получить пышный китайский титул и жениться на китайских принцессах. Эти родственные связи давали,

конечно, при случае кочевым властелинам удобный предлог вмешиваться в споры из-за престолонаследия и даже самим домогаться императорского титула; но, в общем, это все же служило на пользу Срединной империи. Другой задачей китайской политики было натравливание кочевников друг против друга и за спиной какого-ни-

32 будь притеснителя поднимать против него новых противников. Это стремление послужило отчасти причиной того, что Китай завязал связи с весьма отдаленными от него народами, что косвенно опять-таки способствовало распространению китайской культуры и торговых отношений. Другой, более опасный способ одоления одних кочевников при помощи других заключался в том, что более мелкими ордами китайцы заселяли саои же собственные пограничные области, и им поручалась защита страны от их же братьев-кочевников. Огромное множество среднеазиа-тов было этим путем мало-помалу приобщено к культуре и в конце концов поглощено. Но довольно часто эти охранители границ вступали в союз с нападавшими и благодаря своему знакомству со страной становились вдвойне опасными, или же они стремились к политическому влиянию внутри страны; из таких орд вышли многие китайские династии, и распадение на феодальные владения, которое так долго подвергало опасности единство Китая, в значительной мере должно быть приписано им же. Продолжительная победа китайской культуры над кочевниками была возможна, естественно, лишь тогда, когда переходили от обороны к наступлению. Вооруженное наступление, самое большее, могло и должно было, впрочем, служить лишь подготовительной ступенью к действительной упорной культурной работе; без этой последней действие его было лишь преходяще: в степи исполинские армии Китая погибали, и рассеянные ими кочевники вскоре опять появлялись у границы империи с жаждой добычи. Совсем иначе обстояло дело, когда по стопам армии или же самостоятельно появлялись в степи выносливые земледельцы, которые основывали в благоприятных пунктах многолюдные колонии и укрепленные города и тем клали верное основание для китайского владычества. К основанию таких колоний побуждало не столько перенаселение Китая, которое в древности не было так сильно, как в настоящее время, сколько, в гораздо большей степени, желание приобрести политическое влияние на степь: принудительная колонизация преступниками встречается уже 23;iK.

33

очень рано и доказывает, что трудное дело, для которого могло не оказаться достаточно добровольцев, старались осуществлять по определенному плану. Естественно, что; раньше всего и успешнее всего колонии основывались вдоль оазисов и древнейшего торгового пути по северному склону Куньлуня; без сомнения, особенно побуждало к этому желание обезопасить торговлю и вступить в непосредственные отношения с обитателями оазисов, лежавших в бассейне Тарима. Интересы торговли не были, однако, единственным основанием, побудившим впоследствии столь миролюбивый Китай продолжать свое движение вперед вплоть до Каспийского моря, но и здесь решительно выступало желание продолжить пределы китайского владычества по ту сторону области степей, чтобы тем приостановить беспокойные нападения кочевников. Подобные же побуждения вынудили Россию проникнуть из Сибири в Туркестан и остановиться лишь по ту сторону области кочевников, у персидской и афганской границы; только таким путем явилась возможность радикально подчинить кочующие орды. Смешение народов в Средней Азии. В самой Средней Азии возникновение кочевого быта с его жаждой войны и подвижностью способствовало в высшей степени смешению народов. Об этом свидетельствуют уже данные языка: подобно тому как в более древние времена под влиянием кочевой жизни распространился на запад арийский язык, так впоследствии в Средней Азии и далеко в Сибири и Европе получила господство монгольская и финно-угорская лингвистические группы. Природа безграничных степей, в которых народы скапливаются и перемешиваются подобно облакам пыли, отражается здесь на фактах исторических. Самостоятельные народности могли сохраниться разве только в ущельях немногих гор. Если же какой-нибудь народности удавалось некоторое время развиваться беспрепятственно, то в конце концов под натиском окружающих народностей она неизбежно подвергалась разложению и растворялась в другой народности с тем, чтобы впоследствии подвергнуться вместе с этой последней той 34

же участи. Незначительные племена увлекают за собой другие, нарастают подобно лавинам и в конце концов дают свое имя огромной народности, образовавшейся из смешения различных составных частей; народы, пред которыми дрожал мир, распадались, подобно лопающимся мыльным пузырям и бесследно исчезали из книги истории. Факт тот, что население Средней Азии в лингвистическом и этническом отношениях становилось все однообразнее, что названия народов стали обозначать все менее и менее своеобразные группы человечества. Новые различия возникали только под влиянием культуры и благодаря смешению с другими расами на окраинах среднеазиатских степей. Раньше всего подобные смешения произошли, естественно, там, где арийские кочевники граничили с монгольскими и где впоследствии иранские земледельцы утвердились в туркестанских пастбищах; здесь арийские народности потеряли много в смысле пространственного развития своего языка, но зато оказали сильное влияние на расу монгольскую в отношении антропологическом. В Сибири древняя длинноголовая раса многократно смешивалась с монгольской расой. Что же касается лингвистического родства монголов тибетцами и жителями Индокитая,

то оно не имеет ничего общего, с этими позднейшими событиями, но может служить указанием на существовавшую очень раннюю связь, не поддающуюся в настоящее время более точному определению. Характерным указанием на эту связь служат названия неба и небесного божества (китайское tie'n, древнетюркское tengri), вновь вынырнувшее на островах Полинезии под названием Tangaroa и, видимо, занесенное туда из Южной Азии волной малайских народов. Гунны

Племя монгольских кочевников, впервые политически объединившееся и беспокоившее в течение многих веков Восточную Азию, согласно китайским источникам, носило название хиун-ну (Hiung-nu). Сходство этого названия 35

с именем гуннов, наводнивших впоследствии Европу и открывших начало великого переселения народов, давно уже было замечено, и уже Жозеф де Жугне (1721—~ 1800гг.), первый истинный исследователь истории Средней Азии (Histoire generale dcs Huns, des Turcs, des Mogols и des autres Tatares occidentaux, 1756—1758гг.), признал гуннов родственниками или потомками хиун-ну; однако лишь в последние годы Фридриху Гирту удалось обосновать это предположение основательными доводами. Поэтому и древних хиун-ну (Hiiin yiin, Hiiin yo) следует называть, несомненно, более правильным названием гуннов; в индийском эпосе они фигурируют как Ни па, в Авесте как Hunavo, в греческих источниках как Punoi и Unoi. В лингвистическом отношении этот народ стоял в близком родстве с появившимися позднее тюрками. Государство гуннов образовалось в нынешней Монголии за 1200 лет до н. э., а именно благодаря, как кажется, одному высокопоставленному китайскому беглецу, создавшему по примеру своей родины из разрозненных орд зачатки объединенного государства. Еще в предшествовавшем столетии отдельные из этих орд производили набеги на Китай, но не были в состоянии добиться крупных успехов. Со времени объединения гуннов и в особенности с воцарением Чжоуской династии в Китае (1122 г. до н. э.), ознаменовавшего вместе с тем и начало феодального строя, опасность стала возрастать; существовала ли какая-либо зависимость между войнами с кочевниками и возникновением феодального земельного строя, трудно утверждать при существующей скудности источников. Первый царь из династии Чжоу Вуван поддерживал еще мирные отношения с гуннами, боявшимися могущества вновь окрепшей под его владычеством империи и старавшимися завоевать его расположение подарками; с ослаблением власти императора набеги гуннов возобновились с новой силой. В 910 г. был опустошен Северный Шаньси; спустя несколько десятилетий гунны, укрепившиеся в самом сердце Шаньси, были изгнаны оттуда армией, которой 36

предводительствовал лично сам император. Подобные же события повторялись и позднее. По-видимому, в Китае было тогда еще достаточно пастбищных территорий, привлекавших кочевников на продолжительное пребывание там, и мы видим, что и впоследствии во внутреннем Китае оседали мелкие кочующие орды. За 700 лет до н. э. гунны проникли до Шаньдуна, в 650 г. они опустошили Чили, и вторжение их в раздробленную феодализмом, неспособную к решительному сопротивлению страну продолжались до тех пор, пока, наконец, в 220 г. повелитель государства Цин (Ch'ln) под именем Ши Хуанди (246—210 гг. до н. э.) не преобразовал его снова в настоящую единую империю, значительно усилил свою власть и отныне выступил решительно против кочевников. При помощи сильной армии он изгнал гуннов из Ордоса, расположенного внутри северной дуги р. Хуанхэ, игравшей важную роль как сборный пункт для вторжения кочевников. Новые владения были обеспечены военными колониями, а собственно Китай был защищен от вторжений хищнических орд исполинским сооружением Великой Китайской стены. Зачатки Великой Китайской стены существовали уже на границе некоторых более ранних феодальных государств; Ши Хуанди соединил их в одну оборонительную линию, которая тянулась от побережья Желтого моря до порта Гань-су и должна была положить конец нашествиям гуннов, если бы ее заботливо содержали и хорошо защищали. И на первых порах она до известной степени выполняла свою задачу. Она служила причиной того, что нашествия гулнов направились теперь в другие стороны и косвенно потрясали отдаленные части Азии; но смуты, наступившие в Китае тотчас после смерти Ши Хуанди, вскоре совершенно уничтожили всю пользу этого огромного сооружения. Тогда-то именно могущество гуннов под предводительством энергичных полководцев получило новый толчок. Эпохой Ши Хуанди начинается в истории важный период еще и потому, что этот император, благодаря вс37

ликому сожжению книг, почти уничтожил древнейшую китайскую литературу, так что из предшествовавшей ему эпохи дошли только очень скудные и сухие сведения. Лишь после него источники становятся обильнее. Более точных данных об устройстве государства гуннов мы узнаем уже в эпоху, следовавшую за смертью Ши Хуанди; тогда взоры китайцев с боязливым вниманием направились на растущее могущество соседних кочевников. Новый рост государства гуннов произошел во время управления Метэ (Маодунь, Бактур или Багатур), отец которого Думань (Деумань) распространил уже свою власть от Северной Монголии до Ганьсу. Метэ, который должен был быть исключен из числа законных наследников, убил своего отца при помощи преданной ему кучки войска и вскоре сумел вновь воскресить древний воинственный дух своего народа. Он нашел территорию гуннов замкнутой с двух сторон могущественными соседями: на востоке тунгусские племена, родственные корейцам, тунху или ву-хуань (Tunghu или Wu-hwan), основали сильное государство и

чувствовали себя настолько сильнее гуннов, что в случае насильственной перемены правления требовали большого вознаграждения за свой нейтралитет; на северо-западе, у Алтынтага, жили юе-чжи, кочевой народ тибетского происхождения, являвшийся посредником между торговлей Китая с Западом и тождественный, быть может, с древними исседонами. Тунху, введенные в обман мнимой уступчивостью Метэ, впервые подверглись нападению и были рассеяны (в 209 г. до н. э.}; они удалились в горную страну нынешней Маньчжурии. Из татар же сянби (Sien-pe, Hsien-pi; тунгусы), живших восточнее и также терпевших от нашествий гуннов, одна часть переселилась в Корею и Японию. На востоке море ставило непреодолимые преграды дальнейшему движению народов; на западе же, где отныне гунны бросились на юс-чжи, толчки этого движения могли передаваться очень далеко. Юе-чжи под натиском своих противников прежде всего убегали в самые отдаленные 38 части своей страны, в бассейн Тарима (177 г. до н. э.). После смерти Метэ они сделали попытку вновь овладеть этой страной, но потерпели от его преемника новое страшное поражение, приведшее к распадению народа (165 г. до н. э.): меньшая часть нашла себе местожительство к югу от Няньшаня; ядро же народа, «великие юе-чжи», направилось не к югу, но последовало указанному самой природой западному направлению; будучи вытеснены из бассейна Тарим, они перешагнули через Тянь-Шань и искали убежища в пастбищах великой Азиатско-Европейской низменности, этой древней арены скифских номадов. В ИссыкКуле они натолкнулись на пастушеский народ иранского происхождения шэ (she), который под их могучим напором должен был искать убежища в Фергане. Гуннам между тем удалось овладеть частью СевероЗападного Китая и Восточной Сибири. Для подчинения кочевых племен при этом применялся способ, нечуждый другим среднеазиатским народам-завоевателям и бывший главной причиной необыкновенной смешанности среднеазиатов в этническом отношении: покоренные племена не вытеснялись и не облагались податью, а до известной степени инкорпорировались победителями, так как женщины распределялись между этими последними, а молодых людей размещали по войскам. По своему характеру и образу жизни гунны представляли собой народ, существование которого хотя и основывалось на скотоводстве, охоте и отчасти на земледелии, но в котором воинственные наклонности являлись преобладающими. Способная к войне молодежь стояла на первом плане, старики мало ценились; кто не убил, по крайней мере, хоть одного неприятеля, не ставился ни во что. Те приемы борьбы, которые решали впоследствии исход сражений между западными гуннами и монголами, а именно внезапный натиск конных лучников, мнимое бегство и град стрел, под которым падали на месте неосторожные преследователи, также развит был уже у древних гуннов, равно как и деление войска на два крыла. Этот военный строй сохранялся и в мирное вре39 мя: вождь — шанью, который до известной степени управлял центром, имел двух подчиненных ему сановников — туки (дуки), из которых один начальствовал над восточным крылом армии и страны, а другой — над западным; в этой организации, присущей и позднейшим крупным государствам кочевников, снова заметно сказывается влияние восточно-западного направления Средней Азии. Туки и некоторые другие высшие сановники обязательно набирались из числа родственников шанью, которые вместе с немногими представителями других семейств держали в своих руках действительное управление государством. После смерти Метэ (170 г.) могущество гуннов возросло. Юе-чжи были совершенно разбиты, а узуны, один из белокурых кочевых народов Средней Азии, были вытеснены на запад из своего местожительства в Ганьсу, а впоследствии, следуя по стопам юе-чжи, прогнали этих последних с берегов Иссык-Куля далее на юг. Таким образом, благодаря гунннам область распространения монгольского языка и расы значительно расширилась. Опаснее всего возрастающее могущество государства гуннов было для Китая, границы которого опустошались; с тех пор, как тибетские номады, жившие в западных горах, вступили в союз с гуннами, и те предпринимали свои хищнические походы по взаимному соглашению с ними, границам Китая стала, по-видимому, угрожать еще большая опасность. Одни только оборонительные меры были недейственными; чтобы освободиться от своих притеснителей, китайцы должны были выступать по старой дороге из Ганьсу к бассейну Тарима, занять здесь твердые позиции, разъединить области южных номадов от северных и в то же время покорить себе необходимые для войска гуннов опорные пункты и места отдыха к югу от Гоби. Таким путем и западная торговля, успехи которой зависели раньше всецело от капризов кочевников, должна была подпасть под влияние Китая. Энергичный император By Ди (140—187 гг.) сделал все для осуществления этого грандиозного пла40

на, завязал отношения с юе-чжи и узунами, угрожал, таким образом, гуннам с тыла и вынудил их, наконец, после ряда победоносных сражений отступить к северу Монголии (120 г.). Этим был сделан первый шаг к движению на запад, и этим же начался новый период во внешней политике Китая. Царство гуннов еще долгое время держалось на севере и даже простиралось еще далеко на запад; но его былое величие уже кончилось. Нашествия соседних народов и споры из-за престола потрясли постепенно государство, пока, наконец, в 50 г. до н. э. оно не распалось на две части, южную и северную, из которых первая признала китайское верховенство, между тем как вторая еще долго сохраняла свою независимость. Преходящие успехи не могли уже остановить нападения могущества гуннов, так как отныне китайцы могли с успехом выдвигать южных гуннов против северных и подстрекать другие кочевые народы к нападению на окруженное врагами северное государство. Наконец, в 84 г. северное царство гуннов не устояло против

нападений, в которых принимали участие и сибирские народы, в особенности одно из племен вновь окрепших тунгусов, сяньби; часть гуннов бежала на запад, где им предстояли блестящие успехи; остальная часть рассеялась или растворилась среди сяньби, которые отныне заняли большую часть Монголии. Южные гунны держались дольше то как подданные или союзники китайцев, то как их противники или как приверженцы разных претендентов на престол. С 142 г. наступил конец и южному государству гуннов, но не влиянию этого народа на судьбы Китая: мало-помалу гунны, освоившись с китайской культурой, начали оказывать на него влияние политическое, и, наконец, на троне Поднебесной, или обломков, на которые она распалась, время от времени восседали императоры гуннского происхождения. Но они уже не правили как князья-кочевники: по своим поступкам и образу мышления они превратились в настоящих китайцев. 41 Западная часть Средней Азии и прилегающие к ней страны

Так как кочевой быт в западной части Средней Азии древнее, чем в восточной, то великие переселения кочевых народов закончились там гораздо раньше, чем в этой последней. Приблизительно уже за тысячу лет до основания государства гуннов арийские кочевые народы заняли уже Иран и Индию; но тут же их движению был положен известный предел. Иранцам не удалось проникнуть на запад в вавилонскую низменность; они, напротив, должны были ограничиться своей новой родиной и, благодаря влиянию оседлого населения, жившего здесь до них, а также благодаря древней месопотамской культуре, они малопомалу становились оседлыми, не теряя, однако, сразу воинственных черт своего прежнего пастушеского быта. Таким образом, смешанный с иранским народ, образовавшийся из иммигрировавших арийцев и первобытного населения, стал оплотом Западной Азии против дальнейших притоков номадов. Толчок, данный наступательным движением номадов, встретил преграду в населении, прочно осевшем на своей земле; иранцы не были вытеснены напиравшими ордами далее на запад, но, наоборот, великое переселение народов пришло в состояние равновесия. Когда мидяне и персы достигли господства над всей Западной Азией, они уже были всецело в сфере влияния западной культуры и не в состоянии были иранизи-ровать вновь покоренные страны. Этим объясняется то, что в течение более тысячелетия об арийских номадах Западной Азии вообще едва упоминается; ассиро-вавилонские источники ничего о них не знают; точно так же мало сведений дошло о них и до китайцев. Не обошлось, вероятно, дело без войн и передвижений народов; но они, без сомнения, не носили того грандиозного характера, как переселения в Индию и Иран. Мало-помалу появление короткоголовых кочевых народов в собственно Средней Азии оказало свое влияние именно в том смысле, что отодвинутые далеко на во42

сток скифские орды частью растворились, частью были оттеснены на запад; эти толчки волнообразно передавались потом дальше. Последним следствием самого могущественного толчка было вторжение киммерийцев в Малую Азию около 700 г. Это был кочевой народ фракийского происхождения, пасший свои стада к северу от Дуная. На них бросились скифы (сколоты), которые, опять-таки были теснимы сарматами; первой причиной этого движения, быть может, можно считать проникновение гуннов на запад, которые к тому времени уже давно основали государство и не только открыто нападали на Китай, но и двигались на запад. Из Малой Азии и Армении киммерийцы угрожали Ассирии и при этом пришли в соприкосновение с надвигавшимися с востока мидянами. Более определенные исторические данные, появляющиеся вместе с основанием мидийско-персидского государства, сразу, же рисуют нам оседлых иранцев в борьбе с номадами; то, что персы выставляются тут стороной нападающей, домогавшейся захвата территории кочующих скотоводов, мнение мало обоснованное, объясняющееся недостаточным пониманием греческими историками положения Персии, в особенности восточной ее части. В действительности же полусказочный поход Кира против массагетов (530 г.) и точно установленный поход Да-рия против скифов (515 г.) были только попыткой напасть на вечно беспокойных соседей в их собственной стране и тем обезопасить свои границы; в особенности в основе похода Дария мог лежать план — вызвать сильное смятение среди кочевых народов и напасть на них с фланга, помешать их отступлению и, таким образом, окончательно их покорить. Персидское государство было слишком кратковременно, чтобы оно могло выполнить такое огромное предприятие, для которого требовалось упорное терпение китайского народа: попытка Дария, обеспечившего все же персам нижнее течение Дуная, не повторялась более. Наоборот, доказательством того, что скифы хорошо знали слабые стороны персидского государства, служит воз43

никший у них позднее план вторжения в персидские владения чрез кавказский перешеек, для чего старались заручиться помощью спартанцев, которые должны были однд-временно произвести нападение на Малую Азию. Колонизация, которая одна только обещала действительные успехи, тем энергичнее, по-видимому, и легче шла из Восточного Ирана, что большинство номадов, как и персы, было иранского происхождения. На берегах Сырдарьи и Амударьи, т. е. в Бактрии и Согдиане, рано образовались государства с иранской культурой, которые впоследствии соединились политически в Персией, хотя они вряд ли оставались долго в полной зависимости от нее. Благодаря походу Александра Великого (327 г.) они вступили в более тесный союз с новым мировым государством этого властелина и тем подготовили возникновение греко-иранского

культурного государства, бактрийского царства, образовавшегося в эпоху селевкидов (250 г. до н. э.) и обнаруживавшего немалую жизненную силу. Царство это, подобно древней иранской Бактрии, было аванпостом против вторжения кочевников. По отношению к кочевым народам оно тоже оказалось достаточно сильным, и лишь нашествие среднеазиатского пастушеского народа не арийской расы впервые прорвало эту твердую плотину, защищавшую Западную Азию и Индию. Этот новый поток народов, появившийся в 160 г. до н. э., несомненно, был вызван на этот раз, по крайней мере, косвенно, гуннами. Кочевой народ узунов оставил свое место обитания на границах Китая и спасся от владычества гуннов бегством на запад. Следуя по дорогам, шедшим по Тянь-Шаню, и перебравшись, наконец, через эти горы, он достиг Иссык-Куля, где еще раньше завоевали себе территории выселившиеся юе-чжи. Теперь эти последние вынуждены были отступить, но они не двинулисо опять на запад, куда воинственные скифские племена преградили им дорогу, а направились к югу, к Бактрийскому царству, тогдашние внутренние раздоры которого были им, как соседям, хорошо известны. И действительно, северная Бактрия, страна по р. Сырдарье и Амударье, досталась им без труда, осталь44

ной же части греческого государства к югу от Гиндукуша удалось пока удержать свою независимость; в Западном и Среднем Иране образовалось Парфянское государство (с 250 г. до н. э.), с успехом перенявшее роль пограничной стражи против кочевников. Но если Иран оставался недоступным для юе-чжи, то они, по крайней мере, не позволили преградить себе на долгое время путь в Индию, которая издавна оказывала магическую привлекательную силу на все завоевательные народы. Южная часть Бактрийского государства продержалась еще приблизительно лет сто. Потом (в 25 г. до н. э.) Коцуло Кадфиз (Гю Цзю Цзё), объединивший пять племен, на которые распались юе-чжи, покорил нынешний Афганистан; этим прежде всего открылся путь к индийским владениям Бактрийского царства. В 10 г. до н. э. его преемник Гуэмо Кадфиз, или Кадаф проник в Северо-Западную Индию и тем положил начало индо-скифскому царству; отныне юечжи фигурируют в истории под именем индо-скифов. Впоследствии их неоднократно смешивали с белыми гуннами, или эфталита-ми, с которыми они не имеют ничего общего. Тот факт, что Бактрия, вплоть до границ Средней Азии, и значительные части Индии были тогда соединены под одной властью, безусловно, много способствовал тому, что индийское влияние, в особенности процветавший тогда в Индии буддизм, проложил себе путь на север; вообще Индия вступила в более тесные непосредственные отношения со Средней Азией. Спустя пятьдесят лет после основания индо-скиф-ского царства буддийская пропаганда достигла уже Китая. Государство юе-чжи показало стойкую жизненную силу и пало лишь в 579 г. до н. э. Бассейн Тарима (Восточный Туркестан)

Бассейн Тарима и восточно-западная торговля. В то время как большая часть Средней Азии только с появлением кочевых народов приобрела более значительное, хотя в основе и разлагающее влияние на историю и культуру 45

человечества, бассейн Тарима, называемый также Восточным Туркестаном или Высокой Татарией, гораздо раньше и притом совсем в другом отношении заслуживает внимания историков. Хотя самая значительная часть равнины, замкнутой между Тянь-Шанем, Памиром и Куньлунем, представляет настоящую страну степей и пустынь, но благодаря горным потокам, из которых самые могучие изливаются в реку Тарим и в Лоб-Нор, образовался целый ряд плодородных оазисов, могущих давать пропитание многочисленному оседлому населению, и цепь этих оазисов, тянущихся у подножия гор, представляет в то же время стоянки для торговых отношений. Вероятно, раньше оазисы были многочисленные, а лежащие между ними пустынные полосы менее пустынны. Таким образом, бассейн Тарима мог служить в древности мостом между культурами Восточной и Западной Азии, а, быть может, служил даже настоящей дорогой народов и видел в своих плодородных областях даже более высокую культуру. Ключ ко многим тайнам древности зарыт под знойными песками Восточного Туркестана. Таким образом, древние торговые отношения через бассейн Тарима должно рассматривать как остаток прежней культурной связи, которая сохранилась при возрастающем опустении страны и при появлении враждебных культур кочевых народов. Поэтому те, которые желают, напротив, видеть в номадах с их беспокойной подвижностью первых споспешников торговли, забывают, то они никогда не обнаруживали сильно выраженного пристрастия к торговле, хотя, по примеру других, неоднократно убеждались в пользе торговых отношений и охотно занимались торговлей. Кочевник как таковой не склонен к накоплению тяжелых ценностей, как делает городской купец в своих складах; лучшим его богатством всегда остаются стада, размеры которых, в свою очередь, зависят от наличия необходимых пастбищ. Поэтому и в бассейне Тарима настоящих купцов издавна можно было встретить скорее среди оседлых жителей оазисов, хотя безопасность и успех сообщений зависели от благосклон46

ности номадов, и порой благодаря большим переселениям и завоеваниям кочевников снова открывались закрытые до того времени торговые пути и снова завязывались отношения между странами, долгое время остававшимися чуждыми друг другу. Древнейшим вполне достоверным предметом торговли, которая велась через бассейн Тарима и которая вызвала оживленные отношения между Восточной и Западной Азией, был шелк. Разведение шелковичного червя является весьма древним достоянием китайского народа; супруга императора Хуанди славилась как

покровительница шелководства. Для самих китайцев вывоз шелка на запад не имел, по-видимому, никакого особенного значения, на то указывает умалчивание об этом древнейших источников. Судя по этому, торговля должна была вестись, главным образом, чужеземцами, стремившимися путем обмена к приобретению этого высоко ценившегося произведения Китая, между тем как сами китайцы долгое время оставались равнодушными к продуктам обмена, сознавая, что могут вполне обходиться и без них. Но тем более фантазия западных культурных народов интересовалась таинственной восточной страной, производившей драгоценный шелк, и попытки познакомиться с ней поближе начались очень рано. Так, уже Геродот мог опираться на описание одного путешествия, в котором сообщались сведения хотя и не о самом Китае, но о пути, по которому велась торговля шелком, и о положении дел в бассейне Тарима: это именно «Arimaspeia» Аристея, появившаяся в VII в., вскоре после похода киммерийцев. Несмотря на фантастическую оболочку, сообщение это, как доказал Вильгельм Томашек, основывается на действительных исследованиях и путешествиях. Иссе-доны, к которым проник Аристей, действительно существовали; весьма вероятно, что они жили в бассейне Тарима. Западными соседями исседонов были массагеты, следовательно, иранский кочевой народ, кочевавший со своими стадами в Западном Туркестане. Название иссе-доны, по-видимому, иранского происхождения, и, веро47

ятно, было дано этому народу, который сам себя называл иначе, купцами, бывшими по большей части иранского происхождения; этим также объясняется, почему китайские источники не знают этого названия. Исседоны, были, вероятно, отраслью тибетского племени, которое некогда было распространено гораздо севернее, чем теперь; может быть, они тождественны или были в родстве с позднейшими юе-чжи, которые впервые были изгнаны из своих местообитаний в бассейне Тарима гуннами. Но трудно допустить, чтобы во времена Аристея население бассейна Тарима было однородного происхождения. Скорее всего, тибетские исседоны, которых иногда называют также скифами, были кочевым народом, который простирал свое господство и над областью оазисов; в этих оазисах жили, вероятно, и остатки древнейших носителей культуры, подобно тому, как и теперь города Восточного Туркестана заселены очень смешанным населением. Длинноголовые иранцы, пришедшие в эту страну в качестве торговцев или переселившиеся сюда в качестве земледельцев, вероятно, уже в очень ранние времена перемешались с давно осевшими здесь короткоголовыми и с племенами тибетских номадов. Северными соседями исседонов Аристей называет аримаспов, воинственный кочевой народ, производивший, по-видимому, частые вторжения в бассейн Тарима. Без сомнения, под ними подразумеваются гунны, с которыми мы уже познакомились, как с притеснителями Китая; во II в. до н. э. они коренным образом изменили положение дел в Восточном Туркестане, вытеснив юе~чжи на запад. Оседлое население оазисов осталось, вероятно, в значительной степени вне влияния этих передвижений. Замечательны также сообщения Аристея о войнах аримаспов с хранителями золота, грифами, жившими к северу от них; эти «грифы», несомненно, алтайские народы, носители древней южносибирской бронзовой культуры и строители тех гробниц, в которых и в новейшее время еще продолжали находить множество золотых украшений. Таким образом, картина деятельности воинственных древних 48

гуннов, этой кочевой «закваски народов», развертывается во все стороны: на востоке неутомимые сыны степей беспрестанно врываются в плодородные равнины Китая, на юге они направляют свои хищнические набеги против носителей среднеазиатской экспедиционной торговли, тибетских номадов и жителей оазисов бассейна Тарима, а на северо-западе они предпринимают воинственные путешествия к промышленным народам Алтая. Великое путешествие гуннов, потрясшее Европу до основания, является только могучим продолжением этих древнейших битв за власть и добычу. Описывая обстоятельно исседонов и аримаспов, Аристей в то же время смешивает, по-видимому, китайцев с гиперборейцами, этим мирным народом, жившим на самом краю света; по крайней мере, сообщаемые им сведения, точный текст которых не дошел до нас, почти совпадают с позднейшими описаниями серов. Местности и торговые станции в бассейне Тарима, о которых упоминает Аристей, частью можно узнать в существующих еще и в настоящее время населенных пунктах; но что не все из них могут быть восстановлены, можно судить по тому огромному числу засыпанных песком городов, которые недавно были исследованы Свен Хеди-ном. Другим средством к определению служат сведения, сообщенные македонским купцом Маэсом, или Титиа-ном, в I в. о станциях восточноазиатского торгового пути. От Самарканда дорога эта вела в Фергану; оттуда доходила до «каменной башни» и долины Кизилсу; у выхода последней, в области Казна, лежал важный торговый город, без сомнения, нынешний Кашгар, которому естественное благоприятное положение издавна давало преимущество перед другими городами бассейна Тарима. Скифскому Исседону, вероятно, соответствовала нынешняя Куча, важнейший торговый пункт живущих к северу от Тянь-Шаня тюркских племен; Асмира, вероятно, нынешний Хами (Гамул). Первый китайский торговый город в области Ганьсу, до которого доходили караваны с запада, нынешний Сучжоу, по мнению Томашека, прсд49 ставляет древний Дрозах. В политическом отношении более значительные торговые города пользовались, конечно, известной самостоятельностью, хотя, с другой стороны, дорожа безопасностью путей сообщения, они не могли оказывать энергичного сопротивления кочевникам. До некоторой степени различные

превратности в отношениях кочевников к земледельцам и горожанам отражались, вероятно, также и в бассейне Тарима: то одерживала верх грубая сила, то более утонченная культура. Большое значение для этой культуры имела связь с Индией, связь, начало которой теряется во мраке; Восточный Туркестан сделался, таким образом, тем мостом, по которому индийская цивилизация и в особенности индийская религия проникли частью в Китай, частью в остальную часть Средней Азии, чтобы произвести со временем перемены в характере и образе жизни народов внутренней Азии. Перемены в торговых отношениях. Торговля, направлявшаяся по длинному среднеазиатскому пути, который по протяженности и опасностям не имел себе равных в мире, не могла производиться всегда с одинаковым постоянством; внешнее влияние и внутренние неурядицы должны были приводить к тому, что отношения то усиливались, то ослабевали или почти совсем прекращались; сами формы торговли подвергались изменениям. И действительно, поскольку мы можем следить вообще за ходом событий, мы видим постоянные перемены: меняются пути, служившие главными артериями сообщения, меняются способы торговли и, наконец, товары, которыми взаимно обменивались Восток и Запад, не всегда одни и те же, или же к старым товарам присоединяются новые. По основному своему свойству торговля ищет себе путей там, где она встречает наименьшее сопротивление. Это сопротивление, действие которого выражается в опасностях и издержках транспорта и до известной степени поэтому поддается точному учету, может проявляться двояким образом: в виде естественных препятствий и в виде посягательств человека. И те и другие находятся 50

во взаимной связи: опасному и трудному пути будет оказано предпочтение перед самой лучшей дорогой, если она подвергается частым разбоям, если она обременена чрезмерно высокими пошлинами и обставлена всякими другими неудобствами. В Средней Азии, с одной стороны, к услугам торговли между Восточной и Западной Азией были различные пути, и где, с другой стороны, номады всегда готовы были непосредственно грабежом или посредственно путем пошлин грабить купцов, торговые отношения, понятно, чаще меняли свои пути, чем об этом сообщают находящиеся в нашем распоряжении источники. Господство гуннов на севере, без сомнения, значительно способствовало запустению северных путей и ограничению торговых отношений путями, лежащими в бассейне Тарима; войны аримаспов с исседонами имели отчасти целью обеспечить за первыми торговую монополию. После изгнания юе-чжи, которые, весьма возможно, тождественны с исседонами, во власти гуннов был и северный путь через бассейн Тарима, между тем как на юге дороги были во власти тибетских номадов, кианов. Из отчета, представленного в 122 г. до н. э. Чжан-цянем своему императору By Ди после исследования путей и способов сообщения, явствует, что торговля сосредотачивалась тогда всецело на юге и направлялась через Сычуань и Цайдам к южной окраине бассейна Тарима, так как на севере путь преграждали гунны, а в средней части бассейна Тарима — кианы. Эти благоприятные обстоятельства много способствовали тому, что китайцы должны были выйти из своего прежнего равнодушного отношения к степным народам. Гораздо большее и притом неблагоприятное влияние на среднеазиатскую торговлю должно было иметь открытие новых отношений между Китаем и прочими культурными странами по совершенно иным путям. Правда, попытки вступить с Индией в непосредственные отношения через Тибет и тем, по крайней мере, устранить для индийских товаров необходимость идти окольным путем через бассейн Тарима, не удались, несмотря на то что 51 император By Ди принимал для этого различные меры и что в небольших размерах торговые отношения между Индией и Тибетом должны были существовать задолго до него. Но тем сильнее развилась впоследствии морская торговля, когда после завоевания Южного Китая расстояние между китайскими и индийскими гаванями значительно сократилось. Замечательно, что настоящий рост морской торговли наступил лишь во II в., когда китайцы снова потеряли господство над среднеазиатскими дорогами. Перемены должны были произойти также в способах торговли. Торговля между отдаленными странами может производиться двояким способом: либо каждое племя последовательно передает товары на границе другому, пока, наконец, после многократного обмена они не достигнут своей конечной цели, либо представители одного или нескольких народов делают торговлю с отдаленными странами своей профессией и проделывают со своими товарами весь путь; возможно при этом допустить, что на протяжении одной части торгового пути преобладает караванная торговля, на другой — экспедиционная. По среднеазиатским дорогам предпочтение оказывалось то одному, то другому виду торговли, смотря по обстоятельствам. Но экспедиционная торговля древнее караванной, требующей широкой постановки дела. Действительно ли она производилась местами, как повествуют древнейшие западные источники, в простой форме «немой торговли», или полусказочным серам приписывались обычаи, которые практиковались в других местах при отношениях с первобытными народами, это трудно выяснить. Судя по характеру отношений Китая к внешнему миру, китайцы как деятели торговли с отделенными странами должны были выступить поздно, между тем как купцы иранского происхождения всегда стремились захватить в свои руки караванную торговлю по всему пути. Противниками непосредственных торговых отношений между Востоком и Западом являлись, естественно, номады, в особенности гунны, которые скорее готовы были 52 привести в запустение все дороги, чем отказаться от крупного барыша при экспедиционной торговле.

Трудность и отсутствие безопасности для торгового сообщения приводили к тому, то в различных местах возникали крупные складочные пункты, служившие в то же время рынками для окружающих народов, таковы Самарканд в Западном Туркестане, Кашгар — в Восточном. Заметнее всего торговые перемены сказались на самих объектах торговли, на товарах. Частично вывозились продукты самой Средней Азии: нефрит, ревень, мускус и золото, как в Китай, так и на Запад, и в Индию; главным же образом торговое оживление в древнейшее время поддерживалось пристрастием западных народов к китайским товарам. Затем в предметах вывоза из Китая и в товарах, которые мог предлагать в обмен Запад, произошли различные перемены. Самым важным и наиболее ходовым товаром был, безусловно, шелк; древнейшие западные источники называют китайцев серами, «людьми шелка». Трудно определить, когда могла возникнуть торговля шелком и шелковыми материями. Поразительно, что Аристей, по-видимому, совсем не упоминает об этом, но после того как Вильгельм доказал, что некоторые места Библии, относящиеся к VI в. до н. э. (Иез., 16: 10, 13 и Ис., 49: 12), упоминают о китайцах и шелковых материях, то этому обстоятельству нельзя придавать никакого значения. Сам факт существования оживленной торговли с Китаем едва ли был бы объясним, если бы на дальнем Востоке не существовало уже тогда такой сильной приманки, как шелк. Значительная часть шелковых материй, по-видимому, шла в Финикию, где их окрашивали в более яркие цвета или переделывали в полушелковые материи, которые снова пускались в оборот. Вывоз шелка из Китая должен был неизбежно получить чувствительный удар, лишь только удалось привить культуру шелковичного червя и в других странах, чего нельзя было предотвратить. И действительно, культура шелка постепенно распространилась по направлению древнего торгового 53

пути: движение китайцев на Запад перенесло в 140 г. до н. э. культуру тутового дерева и шелковичного червя в Туркестан, после чего эта страна постепенно стала важным местом вывоза шелка. Персам новая культура также не оставалась чуждой; одно время Персия, производившая сама шелк и овладевшая дорогами в Китай, захватила даже почти всецело в свои руки торговлю шелком. Лишь в 557 г. византийцам удалось ввезти яички шелковичного червя и таким образом подорвать персидскую монополию. Благодаря этому, естественно, начался новый значительный упадок вывоза шелка из Китая; и только гораздо позже, когда европейские государства завязали с Китаем торговые отношения морским путем, и благодаря более дешевым морским фрахтам цены на шелк упали, китайский шелк снова стал широко конкурировать на рынке. Другую группу товаров, которые вывозились на Запад, составляли разные сорта лака и глазури. Некоторые сорта восточноазиатских лаков и теперь еще пользуются самой лучшей славой; торговля ими должна была издавна быть очень выгодной. Вероятно, лакированные деревянные изделия также стали уже рано вывозиться, как в новейшее время они снова вывозятся в огромных количествах из Японии. Совсем иначе обстоит дело с теми двумя товарами, которые впоследствии приобрели величайшее значение для китайской торговли и в известном смысле заступили место шелка, на который спрос стал слабее, а именно — с фарфором и чаем. Фарфор если не был изобретен, то, по крайней мере, стал изготавливаться в Китае в более или менее значительном количестве лишь в VII в., между тем как гончарное искусство было там известно с древнейших времен. Чай приобрел значение в самом Китае лишь в IV в.; и много времени прошло пока его оценили за границей и пока он стал именно для номадов Средней Азии необходимым напитком, что до известной степени поставило эти беспокойные племена в зависимость от Китая. 54

Если Китай был в состоянии во всякое время доставлять товары, которые для западных народов были в высшей степени привлекательными, то издавна возникал важный вопрос, что можно было предлагать взамен самодовольному Китаю и сходной с ним в этом отношении Индии? Индия и Китай не нуждались совсем или в весьма незначительных размерах в товарах, которые им доставляли европейские и западноазиатские купцы; их вывоз мог возмещаться единственным товаром, ценившимся в восточных культурных странах, — благородными металлами. Следствием этого было то, что золото и серебро стекались в огромных количествах в Индию и Восточную Азию, но зато это отнимало у западной торговли необходимые орудия обмена. Плиний Старший вычислил, что ежегодная потеря, которую терпела от этого Римская империя, равнялась 20 миллионам марок, из которых Индия поглощала около 12 миллионов. Запад не мог в течение долгого времени оплачивать свой вывоз из Востока одними драгоценными металлами, место которых рано или поздно должны были занять произведения высокой культуры и промышленности; весьма характерно при этом, что именно древние финикийская и сирийская индустрии доставляли продукты для вывоза в Восточную Азию, что вместе с тем служит доказательством высокой древности меновой торговли. Если между товарами, ввозимыми в Китай, на первом плане стояли материи, то высокую ценность придавало им не ткацкое искусство, хорошо знакомое и китайцам, а искусство красильное, благодаря которому даже издержки далекого транспорта не казались слишком великими. Понятно, что финикийские пурпурные материи, которые славились на всем Западе и на которые существовал большой спрос, старались сбывать и на Восток. А к окрашенным материям присоединялся еще более высоко ценившийся в течение долгого времени товар — стекло, которое также в совершенстве изготавливалось на сирийских фабриках. Судя по китайским источникам, до тех пор, пока искусство изготовления стекла не было знакомо китайцам, стек-

55 ло ценилось на Востоке наравне с драгоценными камнями и соответственно этому оплачивалось. Но подобно тому, как торговле шелком по среднеазиатскому пути был нанесен удар распространением шелководства в Персии и Восточной Римской империи, так и ввоз стекла в Китай упал с того момента, как вместе с распространением этого товара распространилась, в конце концов, и тайна его производства; это случилось в V в., следовательно, лет за сто до знакомства Византии с шелководством. Понятно, что при среднеазиатской торговле обменивались не только вышеназванные товары: Китай доставлял временами большое количество железных товаров, а также шкуры, попадавшие в Китай отчасти благодаря торговле с Сибирью, отчасти как дань кочевых народов, а Запад ввозил пряности, драгоценные камни и т. п.; кроме того, поток индийской торговли в бассейне Тарима вливался в русло восточно-западной торговли. Но эти товары не могли поддерживать цветущего состояния обмена, коль скоро потребность в важнейших объектах ее уменьшалась или совершенно исчезала. Китайцы как завоеватели бассейна Тарима. Как мы видели, потребность Китая в торговых отношениях была первоначально незначительна: иностранцы устремились в Срединную империю, чтобы приобретать дорогие китайские товары; китайцы же довольствовались тем, что выменивали различные иностранные произведения, без которых они, в крайнем случае, свободно могли обходиться. Но это благоприятное положение Китая не могло долго продолжаться: постоянный усиленный вывоз должен был привести к тому, что развилось нечто роде экспортной индустрии, т. с. шелк, лак и т. п. производились в большем количестве, чем это требовал внутренний китайский рынок. Если внезапно прекращался вывоз, тогда и для Китая возникали серьезные последствия. Кроме того, с течением времени Китай все же привык к некоторым заграничным товарам, без которых он уже не мог обходиться, в особенности к пряностям и кореньям 56

Индии и Аравии; и в этом отношении всякое замешательство в торговле должно было чувствоваться сильнее. Самый серьезный момент такого замешательства наступил тогда, когда гунны наголову разбили юе-чжи и замкнули бассейн Тарима, а на юге дороги беспокоили некультурные тибетские орды. Отрезали ли гунны окончательно торговые пути или парализовали торговлю чрезмерными пошлинами, во всяком случае положение стало невыносимым, и китайцы вынуждены были оказать противодействие, лишь только во главе их стал энергичный государь. Еще и другие соображения вынудили их двинуться на бассейн Тарима. Китай сознавал, что угрожавшее ему все возраставшее могущество номадов можно было сломить лишь при условии, если утвердиться у них с тыла и в то же время посредством хорошо укрепленной этапной линии разделить страну степей на две части. И в этом случае старый торговый путь через бассейн Тарима представлялся естественной линией передвижения, причем торговые города сами собой являлись опорными пунктами. Так, при императоре By Ди в 125 г. до н. э. была сделана первая попытка снова открыть среднеазиатский торговый путь и вместе с тем сломить чрезвычайно усилившееся могущество гуннов. Союзников Китай искал при этом в непримиримых врагах гуннов, юе-чжи, овладевших тогда как раз Северной Бактрией и Согдианой и таким образом державших в своих руках западные выходы бассейна Тарима. By Ди послал к ним своего полководца Чжан Цяня (Chang-Ch'en), но дорогой он был взят в плен гуннами, и попал к юе-чжи лишь спустя десять лет, а после тринадцатилетнего отсутствия вернулся в Китай. Своей главной задачи — заключить союз с юе-чжи и условиться насчет совместного нападения на гуннов — он не мог выполнить, так как успехи юе-чжи в Бактрии дали будущим планам этого народа новое, нежелательное для Китая направление; зато он привез в Китай много сведений о западных странах и Индии. Попытки By Ди завязать на этом основании отношения с Индией через Тибет 57

не удались. Зато предпринята была энергичная борьба с гуннами, причем китайцы сознательно держались в своих военных действиях старого торгового пути: проход Юмюнь был занят и обеспечен военными колониями, а власть гуннов ослаблена многократными ударами, пока, наконец, они не были вытеснены из бассейна Тарима. Торговля снова расцвела, с той только разницей, что теперь и китайские караваны и миссии тянулись на Запад и завязывали там политические отношения, раньше всего с народом ань-си (Anhsi), под которым мы, следуя Фридриху Гирту, должны понимать парфян. Самым крайним восточным пунктом парфянского государства была тогда, как кажется, Маргиана (Мерв, Мулу китайских источников); китайцы, следовательно, без сомнения, проникли до этого места. Многие мелкие государства бассейна Тарима, а, быть может, и местности, лежащие еще западнее, вступили в более тесные политические отношения с Востоком и частью признали владычество Китая. Непосредственные же китайские владения лишь в 108 г. были продолжены до Лоб-Нора, т. е. до восточной окраины бассейна Тарима и защищены крепостями. Впоследствии китайские войска проникли вплоть до Кашгара (в 101 г. до н. э.). Но господство китайцев в бассейне Тарима никогда не было прочно, хотя они многократно заключали союз с узунами против гуннов; могущество последних было еще слишком сильно, чтобы допустить продолжительное присоединение мелких государств Восточного Туркестана и уйгуров к Китаю. С каждым успехом или поражением гуннов в борьбе с Китаем усиливалось или ослабевало влияние их на бассейн Тарима и на западную торговлю. Но и другие кочевые народы Средней Азии вмешивались в тамошние дела. Бездетный царь маленького государства Ярканд (Шаоче) назначил своим наследником одного из сыновей царя узунов. Жители Ярканда

поле смерти своего властелина с согласия китайского императора Сюань Ди вызвали этого принца из Китая, где он 58 воспитывался, и передали ему царское достоинство, чем они надеялись одновременно обеспечить за собой покровительство узунов и китайцев (в 64 г. до н. э.). Но брат покойного царя при помощи гуннов вскоре сверг с престола нового властелина, будто бы выказавшего себя или действительно бывшего жестоким императором, и убил его. Вслед за этим появилось китайское войско, убившее, со своей стороны, похитителя престола и посадившее именем Китая нового правителя, который, по-видимому, и утвердился там. С течением времени влияние Китая в бассейне Тарима стало ослабевать. В начале I столетия могущество Ярканда возросло настолько, что царь мог простереть свое владычество на весь бассейн Тарима, после того как его желание, чтобы Китай признал его правителем Восточного Туркестана, было отклонено (в 33 г.). Просьба других угнетаемых мелких государств и запретительная система торговли, введенные царем Ярканда, вынудили будто бы Ши Цзу к наступлению; однако война с Яркандом была предоставлена главным образом гуннам, которые с переменным успехом теснили это новое государство о бассейне Тарима. Лишь в 72 г. началось второе великое движение китайцев на Запад. Желание иметь открытое сообщение с Западом усилилось тогда благодаря введению буддизма, нашедшего себе путь в Китай через бассейн Тарима. Миссия, посланная самим Мин Ди, вторым императором из позднейшей, или восточной династии, к юе-чжи, вернулась в 65 г. и сообщила более точные сведения о буддизме, после чего император возымел желание воздвигнуть в своей столице статую Будды и стал выражать к новому учению особое расположение, не оказывая ему вес же предпочтения пред учением Конфуция. Главной же причиной нового движения против Запада было, без сомнения, то, что южные гунны, вновь соединившись с северными, препятствовали движению и окончательно привели в расстройство и без того неудовлетворительное положение дел в бассейне Тарима. Различные китайские войска выступили в 72 г. против гуннов, между про59 чим одно, под предводительством генерала Бань Чао, по старинному торговому пути в бассейн Тарима. Появление этого выдающегося полководца и дипломата тотчас решило победу китайского влияния на местные мелкие государства, которые все терпели от необеспеченности торговли и господства воинственной политики гуннов. Но на этот раз китайцы не довольствовались своей легко доставшейся им добычей: до них тем временем дошли сведения, что на Западе находится могущественное государство, Дацин, мировая Римская империя. Замечательная взаимно-притягательная сила крупных государств, которая вытекает, в сущности, из самых основных условий их существования и которая вынуждает их мало-помалу поглощать все лежащие между ними мелкие государственные единицы и тем создавать для себя твердые ясные границы, эта сила начала обнаруживать свое действие и здесь, хотя, в виду громадности расстояний, их отделявших, здесь едва ли возможно было достигнуть успеха в этом отношении. Точных сведений о состоянии Римской империи китайцы никогда не имели. Фридрих Гирт доказал, что они до известной степени знали лишь ее восточную часть и принимали Антиохию за столицу империи. Появившееся же впоследствии название для Римской империи, Фулинь, относится, по-видимому, наоборот, к Вифлиему и указывает, следовательно, лишь на христианскую веру позднейших римлян. Поход же Бань Чао, приведший его почти до самых границ политического влияния Рима, был совершен лишь спустя несколько десятилетий после покорения бассейна Тарима. Бань Чао перешагнул через горный вал, лежащий в западной части бассейна, перерезал владения юс-чжи и достиг, наконец, Каспийского моря, откуда он послал разведчиков дальше на запад, чтобы подготовить нападение на Римскую империю. Но полученные им неблагоприятные сведения и преклонный возраст побудили его вернуться в Китай, где он и вскоре умер. Политическое значение его завоеваний было велико, но не могло быть продолжительно: многочисленные мел60

кие государства, которые перед лицом его армии отдались под покровительство Китая, должны были волейневолей идти своим путем и вступать в соглашение с другими своими могущественными соседями, коль скоро Китай перестал оказывать им действительное покровительство. Доходов, которые Китай извлекал из западных областей в виде дани, подарков и пошлин, было далеко недостаточно для покрытия огромных расходов. Сверх того, старая китайская политика, и слышать не желавшая о расширении владений за пределы древних границ и придававшая мало значения развитию торговли, вскоре подняла голову. Уже в 120 г. Китай был склонен отдать назад все свои владения по ту сторону прохода Юмюнь, и лишь по совету одного из сыновей Бань Чао удержали, по крайней мере, этапную дорогу вплоть до бассейна Тарима. Возникшие вскоре после того продолжительные смуты в Китае задержали окончательно всякое более или менее значительное внешнее его движение; к тому же значение сухопутной торговли пало с расцветом морской торговли. После этого мелкие государства бассейна Тарима долгое время вели спокойное существование скорее под влиянием Индии, чем Китая. Западные гунны

Движение китайцев на запад, несмотря на отважный план Бань Чао напасть на Римскую империю, было движением мирным и в общем благоприятным распространению культуры. Гораздо более зловещими стали дела, когда силы среднеазиатских номадов начали искать исхода в Западную Азию и Европу. Северная часть

Индии уже попала в руки юе-чжи; приближалось время, когда значительная часть Европы задрожала под бичом желтокожих степных народов. Ядро гуннов, звезда которых в Монголии закатилась, бросилось на западные культурные народы. Последствия, которые имело для Европы нашествие гуннов, а с ними и других азиатских кочевых народов, не относятся к истории Средней Азии; но на 61 развитие событий в Азии до вторжения гуннов стоит бросить взгляд при свете новейших исследований Гирта. Долгое время западный культурный мир оставался пощаженным от больших нападений азиатско-европейских кочевых народов, быть может, уже потому, что номады Восточной Европы постепенно становились более оседлыми и больше занимались земледелием. Самым значительным народом являются аланы, тождественные с аорсами древнейших источников. По всей вероятности, речь идет не о тесно сплоченном народе, но скорее о собирательном имени для кочевых племен, живших от Черного до Аральского моря и состоявших частью из остатков иранских скифов, частью из урало-алтайцев. Собственные носители этого имени жили в ! столетии до н. э. к северу от Кавказа, где они еще в 65 г. до н. э. сражались против Помпея, потом распространились дальше по степи и, кажется, по крайней мере, на время покорили себе большую часть кочевых народов понтийско-каспийской области. Не раз дело доходило и до незначительных сражений с римлянами. Судя по китайским источникам, одна часть территории аланов (Ants-ai) принадлежала одно время Согдиане, что указывает на военные столкновения на этой границе. Нападения через кавказские ворота на персидские и римские владения происходили многократно. Но лишь поступательное движение западных гуннов вызвало огромное передвижение народов. Первый поход гуннских номадов на Запад был предпринят около I в. до н. э., когда государство гуннов распалось из-за внутренних раздоров и внешнего вмешательства; одновременно несколько властителей старались захватить власть и всеми средствами враждовали друг с другом. Когда один из претендентов, Хуханье, наконец, по-видимому, победил, то против него восстал его родной брат, «вице-король востока». Этот Чичи, как он стал себя отныне называть, прогнал своего брата из столицы, но потом он обратился на запад, и так как он не мог удержать за собой всего государства, он основал здесь самостоятельное государство, которое постепенно все 62 расширялось по направлению к западу. То обстоятельство, что какой-то князь из Согдианы призвал его на помощь против узунов, заставило его перенести центр своей власти в область Аральского моря; здесь, быть может, уже тогда часть аланов подпала под власть гуннов. Войны с китайцами в бассейне Тарима прекратились со смертью Чичи (36 г. до н. э.) и значительно ослабили могущество гуннов. Могущество их снова возросло, когда в 90 г. другой гуннский князь двинулся на запад с значительной частью своего народа и соединился там с прежними выходцами. Поводом к переселению послужило совершенное падение восточного государства гуннов. Гирт справедливо указывает на то, что в обоих переселениях гуннов на запад участвовали именно самые воинственные и самые сильные элементы: в этом отношении западные гунны представляют отбор из своего и без того воинственного, жаждущего подвигов племени. С другой стороны, вряд ли этот народ сохранился во время своих походов несмешанным, восприняв, вероятно, самых сильных представителей из покоренных племен. Таким путем могла выработаться другая народность, воинственные наклонности которой должны были стать зловещими даже для самых отдаленных стран, коль скоро какие-нибудь особенные обстоятельства указывали этой накопившейся силе путь для разряжения. Китайцы, после того как успехи, достигнутые Бань Чао во время его походов на запад, по большей части были совершенно утрачены, еще в начале II столетия должны были вести борьбу в бассейне Тарима с гуннами и с их союзниками, уйгурами. Начиная с середины этого столетия и западные гунны исчезли с горизонта китайцев, что, конечно, служит указанием на то, что воинственные номады, оказавшись, наконец, от покорения себе вновь своих старых местожительств, обратили свое внимание в другие стороны. Целых два столетия они, как кажется, ограничивались мелкими стычками, пока в 350 г. лавина не пришла в движение. Гунны прежде всего бросились на 63 аланов, умертвили их короля и частью покорили их себе, частью прогнали их дальше на запад. Этим открылась для гуннов большая восточносвропейско-сибирская степь и намечено было направление их дальнейшего движения. То обстоятельство, что завоевательный поток не направился в Персию, цветущие поля которой, несомненно, сильно манили к грабежу, объясняется страхом, который внушало номадам тогда еще могущественное новоперсидское государство сассанидов. И в Европе появление гуннов не оказало бы такого сильного влияния, если бы Римская империя не пришла уже тогда в упадок, а германские народы не находились бы в беспокойном движении. Потрясения, перенесенные Европой после того как гунны под предводительством Баламира ворвались в 375 г. в придунайские земли, не относятся уже к истории Азии. Но в походе на Запад вряд ли участвовали все гунны и аланы; скорее, владычество гуннов ограничилось пределами Понтийско-Каспий-ской области: когда после смерти Аттилы (453 г.) пало европейское царство гуннов, то остатки этого народа большей частью вернулись на восток и нашли себе пристанище в старых местах обитания гуннов и аланов. Любимому сыну Аттилы Ирнаху (Hernac, Irnas) досталось господство над этими землями. В VI в. государство распадалось на все более мелкие и мелкие владения, князья

которых часто вмешивались в войны между персами и византийцами или воевали между собой. В 558 г. гуннское войско проникло вплоть до Константинополя. Вероятно, и отдельные составные части, из которых образовался этот смешанный воинственный народ, с падением власти гуннов, приобрели опять самостоятельное значение, пока, наконец, и самое имя гуннов не исчезло из истории. Та же судьба постигла другую, также сильно смешанную ветвь гуннов, а именно «белых гуннов», или гефталитов, укрепившихся в нынешней Хиве и предпринимавших, начиная 420 г., жестокие набеги на Персию. Царь сассанидов Пероз пал в борьбе с ними (484 г.). В 531 г. 64

произошли последние битвы с этими гуннами, которые впоследствии, смешавшись с другими, появились под именем хорезмийцев. Средняя Азия после падения гуннского государства Сянби и жужани. После разрушения великого гуннского государства в Средней Азии и после отступления большинства гуннов на запад большая часть Монголии досталась сянби (Hsien pi), так как китайцы не имели ни охоты, ни возможности утвердить за собой эту огромную степную область. Тунгусский народ сянби происхо-" пил из нынешней Маньчжурии и своим появлением на западе внес новый расовый элемент в «кашу народов» монгольских степей, приняв, весьма вероятно, в свой состав остатки гуннов и других степных народов. Подобно всем степным народам, сянби распадались на множество меньших племен, которые, по большей части, в политическом отношении были совершенно самостоятельны, но при случае объединялись под властью одного энергичного полководца, и тогда они представляли страшную силу, действие которой тотчас же отражалось в Китае и в бассейне Тарима. Такое усиление могущества сянби наступило в 150 г. До н. э., когда во главе одного из их племен стал Дунь Шихуай (Дарджегве?), простерший вскоре свою власть на другие народы. Это новое кочевое государство едва ли уступало по величине прежним гуннским государствам и объединяло приблизительно те же земли, так как теперь, как и прежде, наименьшие препятствия были со стороны востока и запада; даже прежнее деление этой исполинской территории на среднюю часть, восточное и западное крыло было вновь принято сянби. Так как единство этого государства поддерживалось, собственно, только личностью его властелина, то со смертью первого государя (190 г.) могущество сянби значительно ослабло и, наверно, пало бы под давлением китайцев, если 65 бы последовавшее вскоре после этого падение династии Хань в Китае (220 г.) и наступившие вслед за тем смуты не устранили этой опасности. Таким образом, сянби могли на время достигнуть великой цели господствующих кочевых народов: держать под своим контролем западную торговлю; они, как и гунны до них, должны были для этого войти в соглашение с тибетскими кочевыми народами в южной части бассейна Тарима. Многие орды сянби во время междоусобных войн в Китае нашли благоприятный случай к переселению в эту страну то в качестве наемных войск, то в качестве основателей самостоятельных владений. Самым могущественным из таких племен были то-ба (Гора, Tu-fa). Между 338 и 376 гг. царствующий дом Тоба овладел государством Дай в Северном Шаньси, В 386 г. член этого дома Гуй (Kuei) основал там же северное государство Бэй (Пэй), расширявшееся все дальше по Северному Китаю, пока оно не охватило все те страны, которые объединяло государство Вэй, государство «трех царств»; в 534 г. Бэй Вэй распалось на Восточное (Дун) и Западное (Си) Вэй, павшие в 550 и 557 гг. Вугу, также принадлежавший к дому Тоба и бывший с 394 года наместником Хэси, объявил себя в 397 г. царем Сибина и основал государство Нань Лян, которое уже в 414 г. было покорено государем Сигином. По своему образу жизни и понятиям то-ба вскоре стали настоящими китайцами, и, следуя вполне обычной политике Китая, они должны были выступить против родственных им степных номадов. Положение дел в Монголии с течением времени изменилось. Государство сянби распалось, после того как сильные и многочисленные орды переселились в Китай, а на его место выступило новое государство под властью жужаней, смешанного племени, воспринявшего в себя, по-видимому, и обломки первобытных народов, а по языку принадлежавшего к тюркско-татарской расе. Жужане, по крайней мере вначале, своей дикостью и нечистоплотностью показали себя в таком невыгодном свете, что вызвали отвращение даже у своих соседейномадов, поистине в этом отношении не очень избалованных. Императоры династии Вэй долгое

66 время сдерживали этот стремившийся к господству народ. Свою власть жужане впервые утвердили в конце IV столетия покорением промышленных племен Алтая, после чего они, проникая все дальше на юго-запад, покорили себе среднеазиатские торговые пути и простерли свое влияние и на Монголию, вплоть до границ Кореи. .Государь, которому они были обязаны своим быстрым возвышением, был Да-лунь (Шелунь, Царун); от имени его преемника Татара (Ду-дар) произошло будто бы название «татар», которое стали применять к народам тюркомон голье кого племени. То-ба в Северном Китае были вскоре втянуты в тяжелую борьбу с этим новым государством кочевников, но с течением времени они выказали себя очень устойчивыми; после того как уже в 425 г. и позже жужане, во время своих многократных нападений на Китай, терпели жестокие поражения и даже были преследуемы в своих собственных владениях, Бэй Вэй, следуя старой китайской политике, снова простерли свое влияние вдоль старинного торгового пути на Запад и тем потрясли до основания своих кочевых противников. Союз с двумя другими государствами, на которые распался тогда Китай, Суном и Ляном, не принес жужаням никакой пользы; они много раз терпели поражения и не в состоянии были овладеть снова торговыми путями, хотя в 471 г. они поставили в крайне затруднительное положение государства Кашгар и Хотан. Но жужане не были окончательно ниспровергнуты китайцами. Лишь в середине VI столетия их государство, ослабленное внутренними раздорами, пало под натиском тюрок. Большая часть народа, по примеру гуннов, бежала на Запад: вероятно, что авары,

появившиеся вслед за тем в Восточной Европе в качестве победителей, тождественны с жужанями. Подобно остаткам жужаней в Средней Азии, и авары в конце концов окончательно исчезли или растворились среди других народов. Уйгуры. Глядя на этот исполинский рост и следовавшее за ним бесследное исчезновение государств кочевников, можно почти забыть, что Средняя Азия не была исключительно страной пастбищ для кочующих орд, но что она предоставляла достаточно простора и пищи и для бо67

лее или менее оседлых народов. Мы уже упоминали несколько раз о том, каким образом в оазисах бассейна Тарима, под благоприятным влиянием восточно-западной торговли, образовались цветущие и сравнительно культурные поселения, ставшие центрами мелких государств. Но и севернее шли торговые пути на Запад, а в горах были области, которые представляли благоприятные условия для земледелия; еще дальше возвышался богатый рудами Алтай, центр первобытной культуры, не исчезнувшей окончательно, несмотря на все хищнические набеги номадов, которые продолжались в течение столетий. Не подлежит сомнению, что от Тянь-Шаня до Алтая существовали многочисленные города и прочно осевшие народы; но политическая власть была, однако, по большей части в руках номадов, которые наложили свою печать на политику страны, и поэтому и в исторических источниках рисуются совсем иными, чем собственные носители культуры. Самым важным кочевым народом в этой области были долгое время уйгуры (югуры, игуры, хой-ху); они образовали ядро тех девяти огуз (орд), к которым принадлежали также тогра, сукит, эдиз, сап и др. Различали северную ветвь уйгуров, жившую на Селенге и распространившуюся впоследствии до истоков Енисея, и южную ветвь на юге и востоке Тянь-Шаня. В то время как северные уйгуры, называемые китайцами гао-цзэ или дин-лэ, не достигли высшей культуры, южные уйгуры, страна которых соприкасалась или была перерезана восточно-западными торговыми путями, не оставались вне влияния культурных народов. В городах южных уйгуров развивалась замечательная смешанная культура, оказавшая сильное влияние на быт других кочевых народов Средней Азии. Тюркские государства Владычество жужаней в Монголии было сломлено тюрками (тю-кю), народом, который, замечательное дело, впервые достиг государственного устройства на Алтае. Тюрки, конечно, ни в кое случае не принадлежали к дрсв68

ним носителям культуры енисейского происхождения на Алтае; это были настоящие номады монгольского происхождения: вероятно, один из тех обломков великого гуннского народа, численность и значение которых снопа постепенно возрастали. Но несомненно, что металлические богатства Алтая были могучим средством, которым они сумели воспользоваться, совершенно независимо от того, сами ли они занимались их добычей и обработкой или предоставляли эту работу своим искони обитавшим там подданным. То, что при возникновении войны с тюрками жужаней прозвали их «своими кузнецами», могло быть умышленной насмешкой и не совсем соответствовать действительности. Однако нужно принять во внимание, что у кочевых народов Средней Азии груд кузнеца пользовался высоким уважением, совсем иначе, чем, например, у номадов Северной Африки, и что в монгольских преданиях даже ставший легендарным народный герой Чингисхан рисуется кузнецом. Во всяком случае, лучшее вооружение первоначально не очень многочисленных тюрок — панцири, шлемы, мечи, копья и удивительные «поющие стрелы», которыми они обязаны металлическим сокровищам Алтая, — в значительной степени способствовали их победе над противниками. Начальный период. По своим родовым преданиям, тюрки ведут свое происхождение от мальчика, вскормленного волчицей; предание это, напоминающее историю Ромула и Рема, подобно этой последней, основывается на тотемистических воззрениях; золотые волчьи головы служили знаменами тюрок. Трезвые китайские источники производят тюрок от «ашина» — гуннов, которые после изгнания их из Китая династией Вэй, отдались под покровительство жужаней и были поселены -"ими последними в 439 г. по южным склонам Алтая. От китайской культуры у них, по-видимому, осталось очень м